Записки Мышонка — принца и волшебника (джен)

Это повествование по большей части посвящено событиям до победы над Риддлом, поскольку именно она стала ключевым, поворотным событием не только в моей жизни, но и в судьбах двух миров. Однако прежде, чем перейти к заключительной части рассказа, я считаю своим долгом упомянуть ещё о нескольких событиях. Надеюсь, читатель, я не слишком сильно утомил тебя.

Зимние каникулы закончились. Министерство приняло решение открыть Хогвартс для студентов, тем более, что ремонт был полностью завершён и внешне ничто не указывало на недавнее сражение. Жаль, что не все повреждения было так легко исправить.

Хогвартс осиротел. Cнова. Не скрою, что выступил советчиком в вопросе назначения исполняющего обязанности директора Хогвартса. Им стал профессор Слагхорн, и я убеждён, что в сложившихся обстоятельствах это было единственно возможное решение. Именно благодаря его огромным связям удалось быстро найти замену преподавателей защиты от тёмных искусств и заклинаний. Зелья до конца года планировал вести он сам, а на роль временного профессора трансфигурации и декана Гриффиндора пригласили, к некоторому моему удивлению, Перси Уизли.

Он был одним из тех, кто откликнулся на призыв Флёр и принял участие в битве. Может, этот факт, а может, длинный импозантный шрам через всю щёку сделали его куда более популярным, чем год назад. Даже слизеринцы не хамили ему слишком уж сильно, а после того, как Блейз припугнул наших обнаглевших пятикурсников, жизнь Перси в замке сделалась более чем сносной.

Уроки продолжались. Будет преувеличением сказать, что я уделял им много внимания, но скатиться по оценкам, конечно, себе не позволил. По счастью, предметы, которые я посещал, интересовали меня сами по себе, и это позволяло поддерживать пристойный уровень. Исключение составляло зельеварение: я собирался отказаться от него после шестого курса. Но с профессором Слагхорном у нас сложились такие тёплые отношения, что он ставил мне «выше ожидаемого» за любую бурду, которая не сворачивалась в котле. Как-то после занятий он пошутил, что это действительно «выше ожидаемого» — ведь он в принципе не ожидает от меня какого бы то ни было интереса к его предмету.

Двадцатого января состоялся первый судебный процесс над Пожирателями Смерти. Ещё до этого были приняты некоторые принципиальные решения: например, о смертной казни для наиболее горячих сторонников Риддла. Именно благодаря этому никто не упоминал, что Блэк убил Беллатрису Лестрейндж уже после окончания боевых действий. Ей задним числом вынесли приговор и поставили отметку о том, что он приведён в исполнение. Сразу скажу, что суды шли ещё полтора года, но наиболее значимые процессы провели до начала июля.

В какой-то момент в суд были вызваны и школьники: Винсент Крэбб и Грегори Гойл были замечены за применением Непростительных, правда, неудачным. Их семьям выписали штрафы, а им самим на пять лет был выписан запрет на применение любой магии, кроме учебной и бытовой.

Надо сказать, с некоторой опаской я ждал, доберётся ли рука правосудия до Тео. Не добралась. Палочка его была чиста, свидетелей, видевших его на поле боя, не нашлось. Я сам не мог определиться, считаю я его раскаявшимся или просто везучим. В любом случае, летом он планировал забрать покалеченного в битве отца, продать всё, что осталось от имения, и уехать в Штаты, не возвращаясь на седьмой курс. Об этом он сказал мне сам, правда, несколько позже — уже в самом конце года.

Люциус Малфой обхитрил всех. Он появился за неделю до суда, совершенно невменяемый, заговаривающийся. И хотя Скримджер рвал и метал, крича, что это притворство, доказательств не было. Малфоя признали недееспособным, опеку над ним передали наследнику, а до достижения им совершеннолетия — Блэку. Он же получил по наследству состояние Лестрейнджей, но Крауч вырвал у него из рук их место в Визенгамоте, которое было объявлено отошедшим под управление Министерства.

В сейфе, ранее принадлежащем Лестрейнджам, обнаружился ещё один крестраж Риддла — его нашёл Билл Уизли, который, по просьбе Блэка, взялся проверить наследство на предмет проклятий. От Паркера я узнал, что чашу Хельги Хаффлпафф долго пытались расколдовать, но в конце концов сожгли Адским пламенем.

* * *

В начале февраля Гермиону привели в сознание. Первым эту новость каким-то образом добыл Драко, и его трясло мелкой дрожью. Полагаю, ему пришлось долго упрашивать Блэка, а тому — применять всё своё возросшее влияние, чтобы Драко пустили в больницу. Когда он ушёл камином, мы с ребятами остались ждать, и нас тоже потряхивало. Что там будет? Как она? Мы слишком боялись радоваться.

Драко вернулся через сорок минут и, как он ни старался, ему не удалось скрыть слёз. Но при этом он улыбался так счастливо, что нас всех отпустило.

— Ну, что там? — первым спросил Рон, подрываясь с места. Поскольку Выручай-комната нас не пускала, мы всё так же сидели по тайным проходам.

— Всё хорошо, — с какой-то странной решимостью сообщил Драко. — Она в полном порядке, она… Она выжила. И, — он улыбнулся, и взгляд его сделался чисто блэковским, шальным, — она согласилась выйти за меня замуж! Мы поженимся сразу после школы.

— Чего?! — охнул Рон.

— Вау… — протянул Гарри, а Блейз спросил негромко:

— Насколько всё плохо?

Мы уставились на него с изумлением. В смысле — плохо? Драко же сказал…

— Всё хорошо, — повторил он с нажимом. — И если кто-то из вас считает иначе… Она могла погибнуть. Она почти погибла, вот что плохо. А она жива, придурок! Она могла ослепнуть, но она отлично видит! Насколько всё плохо? Вообще ни насколько!

Мне удалось увидеть Гермиону только в марте, и то с трудом — Паркер добыл мне разрешение на визит. Я зашёл в одиночную палату. Подруга сидела на кровати с ногами, в толстовке с низко надвинутым на лицо капюшоном, и что-то читала. Не поднимая головы, она сказала глухо:

— Привет, Берти. Не стой там, заходи. Я страшно рада тебя видеть… Поставь цветы в вазу, вон там.

Я подчинился, пристроил букет на тумбочке, присел в ногах постели и заметил:

— От меня-то, наверное, можно не прятаться.

— Я не от тебя, я от себя. Прости, я, правда, рада, что ты пришёл…

— А особенно рада тому, что я пришёл один, потому что Гарри и Рон уже кинулись бы обниматься, а потом стало бы шумно. Я понимаю. А ещё я понимаю, что, возможно, с твоей стороны это выглядит иначе, но мы все просто… немыслимо счастливы знать, что ты жива. Мы тебя очень любим, Гермиона.

— Я знаю.

Она всё же закрыла книгу, отложила её, но ещё ниже опустила голову.

— Я сейчас много читаю про психологию травмы, про принятие себя и про поддержку близких, так что… я очень благодарна вам всем.

Несмотря на содержание речи, звучала она раздражённо.

— Ты согласилась выйти замуж за Драко. Вас можно поздравить?

— Пф, не смеши меня... Если его это могло утешить — конечно, я сказала да. Но пройдёт немного времени, и он поймёт, что…

— Ошибаешься!

— Хочешь сказать, что увидел это в будущем? — огрызнулась она. — Нашу прекрасную свадьбу, счастливые лица родных и всё прочее?

— Я не видел будущего. Но я достаточно знаю Драко, да и тебя. Пройдёт немного времени, ты перестанешь себя жалеть, и мы узрим возвращение нашей Железной Грейнджер!

После паузы она произнесла, уже куда менее сердито:

— А ты изменился, Берти.

— Если считать с первого курса, то все мы изменились до неузнаваемости. Помнишь, как ты заявила мне, что придерживаешься антимонархической позиции?

— Я не поменяла своего мнения по этому вопросу!

— Какое счастье это слышать! В конце концов, кто мы без наших критиков? Тебе хватило храбрости пойти против трёхголового гигантского пса и против самого Риддла. Сомневаюсь, что я страшнее.

— Ты-то нет, а вот я…

— Я тоже уже перестал падать в обморок от ужаса. Если что — выльешь на меня воду из вазы.

— Только вместе с цветами, — фыркнула Гермиона, вздохнула и, выпрямившись, сняла капюшон.

— Кое-что не изменилось, — сказал я совершенно искренне, — у тебя потрясающе красивые глаза и ужасно непослушные волосы.

Она несколько секунд боролась с, очевидно, противоречивыми эмоциями, а потом рассмеялась.

Проклятие повредило всю правую сторону её лица. Кожа покрылась грубыми красными рубцами, волосяные фолликулы, судя по всему, безвозвратно погибли, потому что ни брови, ни ресниц, ни волос на виске не было. Уголок губ опустился вниз и слегка растянулся, линия подбородка потекла. Она выглядела как человек, выживший в пожаре.

— Шрамы от тёмного проклятья невозможно исцелить, — напомнила она, отсмеявшись и, кажется, машинально прикрывая лицо ладонью. Подрастеряв слова, я просто крепко обнял Гермиону, и она ответила на мои объятия.

* * *

Это случилось в тот же день, когда я вернулся из Мунго. Я вышел из кабинета директора и столкнулся нос к носу с Джинни и Колином. Выглядели они оба мрачно и решительно, и Колин не кинулся тараторить вместо приветствия.

— Говори сама, — сказал он подруге. Та тряхнула копной взлохмаченных волос, сунула руки в карманы мантии и спросила:

— Берти, что делать, если мы случайно нашли ещё один якорь души Риддла? Кажется…

— Кажется? — осторожно спросил я. — Где?

Они переглянулись, и Джинни ответила:

— В Выручай-комнате.

— Она работает?!

— Да, конечно, а что? — удивился Колин и мгновенно покраснел. — Работает, но в неё нельзя попасть, когда там уже кто-то есть. А мы там торчали полтора месяца. Но мы не со злым умыслом, мы не думали, что она кому-то нужна, просто…

— Колин! — оборвала его Джинни. — После той статьи в «Пророке» мы с ребятами много говорили о якорях Риддла, о том, где он мог спрятать.

— С ребятами? — уцепился я за расплывчатое понятие.

— С редакцией, — призналась Джинни. — В общем, начали рыться в архивах, Панси разговорила старину Слагги, то есть, я имела в виду… Ты понял. В какой-то момент стало ясно, что он мог спрятать якорь в школе. Он приходил сюда, уже взрослым, хотел стать преподавателем защиты от тёмных сил, но что-то там у него с Дамблдором не сложилось. Мы подумали: каков шанс, что он успел зайти куда-то ещё? В принципе, маленький, но вся эта одержимость темой Основателей, их артефактами, она же неспроста! В общем, Хогвартс был рабочей версией. И доступной.

Мне оставалось только слушать и удивляться. Редакция «Моего прекрасного Хогвартса», похоже, страдала от нехватки работы — ничем иным я не мог объяснить наличие у них такой прорвы времени и энергии. Они расспрашивали портреты и привидения, Эрни часами пил чай с Филчем, скорбевшим о потере миссис Норрис. Выручай-комната стала их штабом, где они хранили записи и заметки. А потом ниточки привели их к выводу о том, что эта самая комната могла бы стать местом хранения тёмного артефакта. Дальше — больше. За неделю они подобрали правильный запрос и попали на огромный склад, который и перевернули вверх дном. Как итог — отыскали диадему, очень похожую по описанию на ту, что принадлежала Ровене Рейвенкло. А главное, когда Колин испытал страстное желание её надеть, то Джинни заподозрила неладное.

— Папа всегда говорил, — грустно добавила она, — что надо опасаться вещей, имеющих собственную волю. И я вспомнила, что Гермиона всё время хотела писать в том дневнике…

Дослушав их рассказ, я задал всего один вопрос: почему они пришли ко мне, а не сразу к директору.

— Вдруг бы нам не поверили? — пожала плечами Джинни. А Колин радостно воскликнул:

— Зато тебе точно поверят, правда-правда, Берти!

Что ж, мне поверили. Диадема была извлечена из Выручай-комнаты. В этот раз Билл, уже имевший немалый опыт взаимодействия с крестражами, рубанул по артефакту мечом Гриффиндора. Сапфир в центре треснул, раздался душераздирающий вопль, и крестраж погиб. Было решено, что после дополнительных проверок диадема вернётся в Хогвартс как реликвия.

Когда всё кончилось, и посторонние ушли, профессор Слагхорн вдруг заметил, обращаясь не столько ко мне, сколько к себе самому:

— А ведь это моя вина...

— Что именно, профессор? — спросил я осторожно.

— Столько лет прошло… я говорил себе, что мне показалось. Что он не мог сделать этого… Видите ли, Берти, много лет назад Том Риддл был вовсе не чудовищем, а способным юношей, который тянулся к знаниям, пользовался любовью однокурсников и педагогов. Однажды он задержался после собрания клуба и спросил, знаю ли я, что такое крестражи.

Я промолчал, не мешая профессору вспоминать.

— Я ответил, что это тёмная магия, очень тёмная. Он выглядел смущённым. Встретил название в книге и не понял, что это значит, вот что он сказал. Я пояснил… поймите, только теоретически, без подробностей. Я всегда считал, что лучше удовлетворить любопытство юных, а не поощрять его. Тогда он задумался и уточнил, почему делают только один крестраж? «Разве семь — не самое могущественное магическое число?» — На некоторое время новый директор замолчал, расправил лацкан плюшевой изумрудной мантии и продолжил, совсем тихо:

— Я не испугался тогда. Юности свойственно некоторое равнодушие к смерти, это нормально. Просто пояснил, что совершить даже одно убийство — это чудовищно, а о том, чтобы порвать душу на семь кусков, страшно даже подумать. Он согласился со мной и ушёл. Сколько раз потом я думал… не подтолкнул ли я его к этому решению?

— Никто не знает, сэр. Риддл был, как я понимаю, одержим идеей бессмертия, так или иначе, он узнал бы всё, что ему нужно. А число семь… — я принялся считать вслух: — Дневник, змея, кольцо, медальон, чаша, диадема. Если считать, что седьмой частью был он сам, то, возможно, мы с ним покончили навсегда. Но, знаете, в Отделе на этот счёт принято решение: допускать максимально возможное существование крестражей плюс ещё один. Поэтому поиски продолжатся, на всякий случай.

— Это разумно. И, простите меня за подобное выражение, очень по-маггловски расчётливо.

— Сочту за похвалу, сэр.

— Это она и есть, безусловно!

На всякий случай, про семь крестражей Паркеру я написал. Пусть будет в курсе. Судя по всему, число это действительно было верным. Во всяком случае, до сих пор новых крестражей Риддла мы не нашли, да и он не пытался вернуться. Но специальная группа всё равно продолжает мониторить новости, слухи и сплетни — просто на всякий случай.

* * *

Профессор МакГонагалл всё же заразилась оборотничеством. И шокировала весь медперсонал Мунго, перед полнолунием приняв анимагическую форму. Кошка с отметинами возле глаз не пыталась нападать, отлично понимала человеческую речь и, судя по всему, сохраняла совершенно ясное сознание. К сожалению, даже при этом условии вернуться в школу она не отважилась. Зато спустя два года её уговорили возглавить министерскую программу по обучению оборотней анимагии: тесты и исследования показали, что самостоятельная трансформация полностью сводила на нет опасность во время полнолуния.

Пожалуй, эта работа пошла бывшему декану Гриффиндора на пользу. Она больше не ходила тенью по местам, связанным для неё с памятью Дамблдора, стала чуть жёстче, вернула себе былую энергичность. Её работа за следующие годы позволила существенно понизить стигматизацию оборотничества. Под покровительством и при активном участии мадам МакГонагалл к урокам анимагии добавились базовые магические дисциплины. В Министерстве робко заговорили о том, что однажды, если всё и дальше будет идти хорошо, мы сможем принимать юных оборотней в Хогвартс. Разумеется, при условии отдельного проживания, карантина на время полной луны и с соблюдением всех мер предосторожности.

Гермиона вернулась к занятиям в апреле. Я опасался, что она будет ходить постоянно в капюшоне, прятаться от людей, но сильно ошибся. Она вошла в Большой зал, высоко подняв голову, не скрывая шрамов. Драко тут же кинулся к ней навстречу, и я торопливо отвёл взгляд. Школьники сначала охали, а потом начали хихикать.

Жизнь возвращалась в своё русло. Бреши зарастали. Мы горевали, замирали, заходя в класс заклинаний или глядя на преподавательский стол, обращаясь к однокурсникам, которых больше нет, читая газеты. Но проходило несколько мгновений, и мы возвращались к своим делам и разговорам. Риддл становился прошлым.

А я понимал, что летом будет непросто. Я снова встречусь с Дженкинсом, а может — и с теми, кто стоит за ним. Мне придётся начать игру совершенно в другой лиге, до которой, по правде сказать, я ещё не дорос. Но, во всяком случае, я утешал себя мыслью о том, что это случится ещё не сейчас.