Полная чаша (джен)

— Он опять здесь, — раздражённо проговорила Нимфадора, отходя от окна и резким жестом накладывая на него заклинание. Апрельское солнце ярко освещало сидящего на ближайшей от их домика скамье человека. — Надо же, какое упорство! — она зацепилась за занавеску и резко дёрнула руку. Раздался треск, и Нимфадора, привычно накладывая Репаро на многострадальную ткань, рассмеялась. — Думаю, мы будем первыми, кто выяснит, сколько раз можно чинить одну и ту же вещь таким образом.

— Может, позволить ему? — спросил Ремус задумчиво.

— Впустить его в дом? — рассердилась Нимфадора. — Да ещё подпустить к детям?

— Он же служит в министерстве, — напомнил ей Ремус.

— Он невыразимец! — возмутилась она и добавила едко: — И ему, должна сказать, это очень подходит.

— Я не думаю, что он опасен для детей, — продолжал гнуть свою линию Ремус.

— Да не в этом же дело! — она всплеснула руками. — Ты бы слышал, что и как он о ней говорил, Рем!

— Шесть лет прошло, Дора, — мягко проговорил он. — И представь, в каком аду он живёт, — добавил он тихо.

— Так уж и в аду, — буркнула она, садясь за стол. — Работает себе в министерстве, его даже уважают… наверное. Кто-нибудь. Не беден…

— Рабастан так и не очнулся, — Ремус подошёл к ней и обнял за плечи. Нимфадора откинулась, прислоняясь к нему, и вздохнула. — Если человек шесть лет живёт почти что затворником, проводя все ночи и вечера с бесчувственным братом, он вряд ли счастлив, ты не находишь?

— Откуда такие сведения о личной жизни Родольфуса Лестрейнджа? — засмеялась она, запрокидывая голову и глядя на мужа снизу вверх.

— Я читаю «Пророк», — улыбнувшись, пояснил он. — Было бы что-нибудь ещё — Скитер бы раскопала. Но там ничего, ни слова. За всё это время. И я видел его, — добавил он с той самой мягкой интонацией, которая заставляла его жену морщиться и желать немедленно сбежать на работу. — Он несчастлив.

— И что теперь? — фыркнула она. — Несчастливых людей — пол-Англии. Предлагаешь их всех собрать здесь? Рем, — она развернулась. — Я не хочу впускать его в дом. Я всё понимаю — но он отказался от Дельфи, и никакого отношения к ней не имеет.

— Ну представь, каково ему тогда было, — он наклонился и прижался щекой к её виску, и она, подняв руку, запустила пальцы в его волосы. — Только что закончилась битва, его брат — в Мунго, и отправила его туда Беллатрикс… я не говорю уже о том, что он должен был воспринимать рождение Дельфи как предательство. Конечно, ему невыносимо было видеть этого ребёнка.

— И зачем же так мучиться? — язвительно фыркнула Нимфадора. — Вот и пусть не смотрит.

— Дора, — покачал он головой. — Почему ты так злишься? У тебя волосы так полыхают — вот-вот меня обожгут, — улыбнулся Ремус.

— Потому что я помню, как он говорил о Дельфи! — вскипела она. — Они с Нарциссой Малфой рассуждали о ней как о… не знаю — сове, которая осталась им обоим в наследство и которую надо куда-нибудь деть! Ей тогда ещё месяца не было — а они думали, куда бы её деть, Ремус!

— Ты вся в мать, — улыбнулся он. Нимфадора возмущённо засопела и уткнулась носом в его живот, с удовольствием ощущая на своих плечах его руки. — Дора, — сказал он негромко. — Ты же не можешь ничего сделать для Рабастана. Сделай для его брата.

— Так нечестно, — пробурчала она, неохотно поднимая голову и отращивая на месте носа грустно поникший хоботок. — Это запрещённый приём.

— Ну прости, — он наклонился и поцеловал её в переносицу, и она, тут же вернув носу его нормальный вид, с деланной обидой сказала:

— Ни за что. Как ни стыдно!

— Мне его очень жаль, — сказал, глядя ей в глаза, Ремус. — Я знаю, что такое терять. Это больно — и раны не заживают. До конца — никогда, — он сглотнул и коснулся её щеки ладонью.

— Это другое, — мягко сказала она, порывисто поднимаясь и обнимая его. — Рем, это совсем не…

— Другое, — согласился он. — Мы, всё же, не были братьями. Я представить не могу, каково ему, Дора, — он медленно покачал головой. — И не исправить уже ничего. Понимаешь?

— Да, — вздохнула она, сдаваясь. — Ладно… я подумаю, — сказала она, целуя его, и добавила тут же: — Но не обещаю!

— Конечно же, нет, — благодарно улыбнулся он, отвечая на поцелуй.

* * *

Разбудила Родольфуса сова. Он проснулся не сразу: этой ночью у Рабастана был приступ, тяжёлый и долгий, и заснул Родольфус уже после рассвета — прямо у него в комнате. Он открыл глаза и, неприязненно поглядев на настойчиво стучащую в окно птицу, распахнул его и, проклиная про себя настырного Крокера (потому что кто ещё мог писать ему?), отвязал от её лапки письмо.

Сон слетел с него в полсекунды. «Мистер Лестрейндж! Я вас жду сегодня в восемь вечера в «Дырявом Котле». Н. Люпин».

Неужели он добился своего? Наконец? И почти четыре месяца еженедельной «осады» дома Люпинов принесли, наконец-то, плоды? Впрочем, радоваться было рано: встреча вовсе не означала согласия. Но, по крайней мере, это был разговор — и не им инициированный. Большего он всё равно пока сделать не может.

Он пришёл на место заранее, чуть ли не за полчаса. Нимфадора же пришла вовремя — и, подойдя к его столу, оперлась о него руками, явно не думая садиться.

— Значит, так, — строго заговорила она, почти что сурово глядя на Родольфуса. — Я позволю вам с ней увидеться… Но, — она подняла вытянутый вверх указательный палец, — просто увидеться. В парке — и не вздумайте даже подходить к ней! Вам ясно?

— Да, вполне, — кивнул он. — Спасибо.

— Если попытаетесь с ней заговорить, или подойти слишком близко, или, паче чаяния, наложить какие-то чары, я вас, для начала, арестую — я найду, за что — и вы больше никогда её не увидите, — предупредила она жёстко.

— Я вас понял, — ровно проговорил он. — Я просто хочу на неё посмотреть.

— В это воскресенье, — сказала она. — Парк Виктории, рядом с клубом One O’Clock в четыре, — она развернулась и ушла, громко — слишком, на его взгляд, громко — ступая по старому скрипучему полу.

Он понятия не имел, где это. В Лондоне? С миссис Люпин вполне сталось бы загнать его куда-нибудь в Ирландию или в Эдинбург. Он найдёт, конечно — нужна карта… для начала всё же Лондона.

Но это всё мелочи. Главное — она согласилась! Он посмотрит, наконец, на этого ребёнка — и сможет, он надеялся, перестать о ней думать.

...Парк нашёлся быстро — в Лондоне, и оказался весьма популярным местом. Родольфус и сюда пришёл загодя, а к назначенному времени успел неспешно обойти его весь. Приятное место — только очень людное. Именно поэтому она, вероятно, его и выбрала — понадеявшись, что он не станет колдовать при магглах. Он, конечно, не станет — да и для чего? Он ведь просто хочет посмотреть. Ничего больше.

А потом он сидел и смотрел. Что ж… Ребёнок как ребёнок… обычная девочка. Блондинка — с почти белыми, платинового оттенка, слегка вьющимися волосами. Так странно… откуда бы? Её родители оба были брюнетами — правда, у матери Беллатрикс были светлые волосы, как, впрочем, и у всех Розье… как странно, что проявилось именно это. Но в целом — обычный шестилетний ребёнок, активный, подвижный, весёлый… Сидя на скамейке, Родольфус смотрел, как эта девочка с громким радостным визгом носилась по поляне за братом — а потом так же счастливо убегала от него, и вдруг вспомнил своё детство и их с братом: Рабастан тоже обожал играть в догонялки, и делал это с такими же громкими криками, как и эти двое. Как, наверное, и все дети?

Бегущий за сестрой Тедди вдруг споткнулся и рухнул плашмя — и Дельфини, обернувшись, тут же подбежала к нему и, присев на корточки, начала говорить что-то, сочувственно гладя брата по плечу, а потом обернулась и громко закричала:

— Ма-ма!

Но Нимфадора подходить не спешила, просто сделав знак рукой подняться, и Родольфус поймал себя на импульсе встать и подойти к ним самому. Он и в детстве никогда не мог удержаться, когда Рабастан падал и начинал плакать, всегда так горько, будто как минимум сломал себе что-нибудь — потому, наверное, у него потом так легко пошли все обезболивающие и заживляющие заклятья. Тедди, тем временем, поднялся, поддерживаемый сестрой, и захромал к матери — и только тогда Нимфадора с мужем двинулись, всё же, к ним навстречу. Потом Люпин, присев на корточки, утешал сына и незаметно для окружающих магглов залечивал его разбитые локти, ладони и коленки, а Нимфадора, тем временем, почти неотрывно смотрела на Родольфуса. А тот, удерживая на лице абсолютно нейтральное выражение, злился: что за женщина, которая в такой момент глядит на него, а не на собственного ребёнка? Он понимал, конечно, что ничего фатального не случилось, мальчик даже не сломал ничего — так, обычные ссадины… и всё же подобное отношение его задевало. Может быть, потому, что оно очень напомнило ему их с Рабастаном мать, которую детские слёзы всегда раздражали, и которая вообще весьма прохладно относилась к младшему сыну, охотно оставляя его при каждом удобном случае на старшего. И Родольфус старался, как мог, защищать и утешать своего младшего брата — и постепенно привык всю жизнь его опекать. Только вот защитить его, в конце концов, не сумел…

Тедди, тем временем, успокоился, и теперь, получив от отца большой яркий мяч, брат с сестрой носились по лужайке, радостно пиная его — и в какой-то момент тот отлетел далеко в строну и подкатился к ногам Родольфуса. Дети побежали за ним — девочка обогнала брата и, первой подскочив к мячу, весьма ловко ударила по нему ногой, обутой в маленькую коричневую туфлю. Её длинные, ниже пояса, светлые волосы взметнулись и мазнули Родольфуса по лицу, и она убежала прочь, за мячом, который уже успел перехватить её брат.

Они ещё долго играли на этой поляне, и вдвоём, и с маггловскими детьми, и даже с родителями, а когда они, наконец, ушли, Родольфус остался сидеть на скамейке — и почти что не удивился появлению Нимфадоры.

— Спасибо, — сказал он, вставая ей навстречу.

— Пожалуйста, — почему-то очень недовольно сказала она. — Вы слово сдержали — даже когда она подошла, — суровый тон, которым были сказаны эти слова, контрастировал с полным пристального внимания её взглядом.

— Я привык держать обещания, — ответил он очень вежливо.

— Вы довольны? — спросила он.

— Я вам очень признателен, — ответил он честно. Потому что сказать «да» на её вопрос он не смог бы — «довольством» его нынешнее состояние назвать было сложно.

— Я не знаю, кем вы её считаете, — сказала Нимфадора, — но она обычная девочка. Не мешайте ей жить.

— Что вы, — с некоторым удивлением проговорил он. — Это последнее, чего я хотел бы. Спасибо, что позволили увидеть её. И я рад, — он заставил себя улыбнуться, — что она обычный ребёнок. Мерлин дай, чтоб всегда так и было.

— Вы всё-таки видите в ней чудовище, — с недоброй усмешкой сказала Нимфадора.

— Я просто помню, как она родилась, — тихо возразил он. — Но очень надеюсь, что правы вы, и она — просто девочка. У которой, похоже, есть любящая семья.

— Есть, — кивнула Нимфадора и спросила с почти издевательской вежливостью: — Вы удовлетворены? Или желаете ещё что-нибудь?

— Я бы очень хотел увидеть её ещё раз, — он взглянул ей в глаза. — Вы видели — я держу слово. Обещаю не подходить к ней и не заговаривать.

— Зачем вам? — изумилась Нимфадора.

— Я не знаю, — ответил он честно.

— Как ваш брат? — спросила она вдруг с совершенно другим выражением. Он вздрогнул от неожиданности и ответил:

— Так же.

— А что говорят целители? — Нимфадора больше не выглядела ни напористой, ни сердитой.

— Что я должен его отпустить, — честно ответил Родольфус. — Шесть лет прошло. Он не очнётся, я знаю. Но отпустить не могу, — добавил он тихо. — Это неразумно, но пока он жив, всегда остаётся надежда на чудо. Пускай я в них давно и не верю.

Они замолчали, а потом Нимфадора сказала:

— Приходите к нам в следующие выходные, если хотите. В субботу, в два. Дети не слишком интересуются взрослыми гостями — они не обратят на вас особенного внимания. Но не смейте с ней разговаривать. Ни с кем из них.

— Спасибо, — сказал он неожиданно горячо. — Спасибо вам, миссис Люпин.

— Благодарите не меня, — сказала она резковато, — а моего мужа. Это он убедил меня. Но если вы хотя бы попробуете…

— Никогда, — твёрдо пообещал он. — Клянусь вам.