Синий маяк (гет)

Ущелье, хотя и кажется нескончаемым, заканчивается к концу недели. Судя по карте, мы порядочно забрали влево. Хотя по этим картам сложно судить — они совпадают лишь в общих очертаниях. По одним — дальше идут луга, по другим — широкое озеро… Как пересечь такую прорву воды, мы не представляем. Хорошо, что попадается луг. Даже весной трава здесь поднимается выше головы. Иногда эта трава пытается задушить, иногда — опутать ноги, но всё-таки через неё можно продраться.

Эйка сетует на яркое солнце, но ожоги уже сошли, а разодранную проволокой одежду она подлатала и снова замоталась до глаз. Я пристраиваю ей на голову шляпу из лопуха — для лучшей защиты. Эйка клянётся отомстить, не открывая своих тёмных замыслов. Зенит теперь пережидать негде, и в самые ослепительные часы я устраиваю для неё навес из плаща.

А в самые тёмные часы она сторожит мой сон. Ночью идти нельзя. После заката запах луга меняется — становится густым и пряным. Трава начинает волноваться, как поверхность озера, и бродит кругами, завиваясь в гигантские воронки. Тогда в шелесте безбрежного луга можно различить слова, но язык невнятен. Всё это из запертого сундука с памятью, который не даёт мне покоя. Я будто снова лежу на звериной шкуре под неподъёмной крышкой, в наплыве лихорадки, которая перерубила магические якоря, чтобы унести меня прочь от назначенного места. И теперь несёт.

Муторный сон обрывается, никогда не показывая разгадку. Эйка будит меня с первым лучом, и я поднимаю голову с её коленей, видя над собой светлеющий небесный купол. Я учусь отсчитывать дни по звёздам, и, если не ошибаюсь, лето ещё не началось. Страшно подумать, на что этот луг способен по осени! Но сейчас трава завершает ночной танец, а её шелест снова не более, чем шелест. По мере спуска к реке зелёные дебри становятся гуще и непролазнее. Дышать нечем, в добавок всё кругом колет и жалит, даже рукав не закатаешь! Когда сквозь сочные стебли проблёскивает долгожданная вода, мы с Эйкой испускаем дружный стон облегчения.

Моя спутница сходу лезет в речку, и плевать, кто там водится! Эй умеет предвидеть опасность, и это часто нас выручало. Часто, но не всегда. Поэтому я боязливо озираюсь, стоя на берегу. И не выпускаю меч, которым прорубал дорогу.

Трава ведёт себя тихо, река тоже — кажется, что она прозрачна до дна, до сверкающего золотого песочка. Вот как сейчас кто-нибудь выскочит оттуда… Но Эйка уже ступает в медленный поток, и волосы веером расстилаются за ней по дрожащей глади. Ладно, посторожу. Нынче душно, не иначе как к дождю. Небо густо заволокли тучи — очень кстати, эта дурочка хотя бы не обгорит!

Окунувшись пару раз, Эйка возвращается на берег. Теперь чёрные косы метут песок, но Эй равнодушна к подобным мелочам.

— Ты странный, — сообщает она мне, — добрался до воды и не радуешься! Пошли, я тебя помою, если самому неохота.

— Время потеряем, — предупреждаю я, — да и опасно.

Но Эйка начинает меня раздевать, не слушая возражений.

— Я твоя главная опасность. Укусить или так пойдёшь?

Так пойду.

— Новая причуда? — уточняю я, стаскивая штаны.

— Старая. Побыть с тобой хочу, — объясняет она с трогательной прямотой, — неизвестно, что там дальше.

Да уж, всякого можно ожидать. Особенно если кинуть на берегу и Перо, и меч.

— Ну пошли, ну иди со мной, — шепчет Эйка, утягивая меня в воду, — всё будет в порядке, я послежу.

Ага, видал я таких!

Вода так холодна, что жжёт кожу. Но Эй рядом, и у берега неглубоко. После купания становится легче, но, когда мы выбираемся на песок, у меня зуб на зуб не попадает. Хорошо, что на плаще тепло!

— Ты меня убьёшь когда-нибудь, — говорю я, когда губы отогреваются под поцелуями.

Эй движением плеча отбрасывает волосы за спину.

— Когда-нибудь убью.

— Странно, что никто в реке не захотел того же, — не устаю я поражаться, — в первый раз с таким сталкиваюсь!

— Как это не захотел? — Эй демонстрирует острый хвостовой шип. — Я их штук пять заколола.

— Тогда всё нормально. А кто это был?

— Кто же знает? — она довольно втягивает шип и прячет хвост. — Пакость какая-то. Глазом не увидишь, слышно только, как по дну ползают. Зубастенькие. Но меня прокусить трудно — зубы сломаешь!

— Впредь буду осторожнеее, — усмехаюсь я глядя, как она распутывает мокрые кудри, — на охоту отправишься?

— Ну её, — решает Эй, укладываясь рядом, — ночью слетаю. Ночью выбор больше.

Выбор — это хорошо, вспоминаю я, прикрыв глаза. Эй помалкивает, но я ощущаю её горячую кожу, прохладные волосы и мелкие движения пальцев у моего уха. Долго так не протерпишь, но низкое предгрозовое небо и убаюкивающий шелест травяного озера не дают поднять веки. Эйка понемногу затихает, только водит пальчиком по моей руке. Укусы восьминогой зажили, но следы остались, и Эй запоминает их контуры.

— Я тебя люблю, Ильм, — сообщает она примерно через час. Очень тихим шёпотом.

Непонятно, к чему. Непонятно, почему именно теперь. Я даже не уверен, это она сказала или ветер прошёл по траве? Нет, но надо же понять! Я резко поднимаю голову, вскрикиваю от боли, и мы ударяемся лбами.

— Связь! Ты что? — серьёзно удивляется Эйка.

Оказывается, она переплела наши волосы и не сочла нужным предупредить об этом. Нас начинает душить смех, и расцепиться сразу не получается. А потом расцепаться уже не надо. За поцелуями день плавно превращается в ночь, и всё утрачивает смысл. Всё, кроме горячей кожи и прохладных волос Эйки, кроме грозового неба в её глазах, её губ и рук. Хвост она тоже использует — не скажу, как — но в итоге ночь неприметно перетекает в утро. Наверное, так тянулось бы и дальше, но на рассвете пробуждается речная живность. В мутно-лиловом свете становятся заметны следы их вытянутых тел на мокром песке.

— Ползут, — вздыхаю я, нащупывая рукоять меча.

— Ползут, — недовольно соглашается Эйка, ловя ухом перезвон песчинок, — придётся вставать.

Двоих она протыкает хвостом, третьего я достаю сам, и по песку расползаются лужицы воды.

— Не отправиться ли нам дальше прямо по реке? — предлагаю я, отряхивая плащ.

Эйка застёгивает рукава своего походного наряда и смотрит на меня с весёлым сомнением.

— Ты столько не проплывёшь. Тебя слопают.

— Я не имел в виду — вплавь. И разве на суше безопаснее? По воде хотя бы идти не надо!

— Твоя магия уже способна создавать корабли? — насмешливо интересуется Эйка. — Тогда зачем их искать?

— Я как-то строил лодку. С отцом и с магией. Но можно обойтись плотом. Болота и пороги остались позади. Почему не попробовать?

— Тебя утомили недружественные племена? — щурится Эй, подвязывая косы. — Так. А плот из травы сплетём?

Я указываю на середину реки:

— На том островке растут деревья.

— То есть, мне опять тебя тащить, — заключает Эйка. — Тогда я должна подкрепить силы. Не уверена, что среди бела дня превращусь, как надо.

Чтобы не разжигать попусту её аппетит, я обещаю доплыть самостоятельно.

— Просто последи, чтобы мной никто не закусил. А на плоту соорудим для тебя навес. И опасность будем видеть издалека. Ну?

— Нет нужды сильнее лени! — качает головой Эйка. — Крепко запомни, что идея была не моя. На тот случай, если тебя съедят.

Никто никого не съедает, она превосходно справляется. У меня под коленом остаются следы мелких укусов, но совсем неглубокие, и от зелёной воды они быстро затягиваются.

Этот клочок суши посреди реки словно перерисован из старой книжки. Такое ощущение, что его ни разу не касалось дыхание магии. Самое странное из виденных нами мест! Совестно тут колдовать, но куда деваться? Выбравшись из ледяной воды, я продираюсь через заросли осоки и развожу на песке костёр. Пока огонь разгорается, я прикидываю, хватит ли тут древесины на плот, и восхищаюсь присосавшейся к руке пиявкой. Зубов у неё нет, и размером она не больше ногтя. Бывает же!

— Соперница! Ишь как надулась! — ревниво замечает Эйка.

Наши вещи она уже перенесла и первым делом набрасывает на меня плащ. Утренние лучи прорезают рассветный туман, и даль яснеет — вплоть до голубых скал. Но нам надо в другую сторону, за грозовыми тучами, и я начинаю сооружать плот.

Хотя меч блестяще справляется с древесиной, работа растягивается до вечера и завершается лишь благодаря проворным рукам Эйки. Брёвна она связывает легко, а верёвку я могу удлинять бесконечно. В тайне я горжусь этим достижением, но сомневаюсь в прочности своих чар. Испытание плота мы откладываем назавтра и решаем заночевать на островке.

Пока Эй любуется закатом и лакомится водяной крысой, я обрываю по кустам голубые весенние цветочки и вручаю ей весь пучок. Эйка удивлённо облизывается.

— Я это не ем, что тебе ударило в голову?

— Прежде нормальные цветы не попадались. И вряд ли попадутся, — объясняю я, устраиваясь рядом, — цени момент.

— М-м! — тянет она, пытаясь проникнуться. — Тогда я эти поберегу.

Солнце опускается в призрачные развалины грозовых туч. Ветер гонит рябь по реке и тщится задуть костёр, швыряя в реку рыжие искры. Эйка забрасывает мёртвого зверька в воду и принимается плести венок так же ловко, как перематывала верёвки. Следя за её тонкими пальцами, я гадаю, будет ли в нашей жизни мгновение безоблачнее?

* * *

Переждав ночь на острове, мы по песку и мокрой траве сволакиваем плот в реку. Сразу он не тонет. Но не попробуешь — не узнаешь, и я отталкиваюсь шестом от берега. Тут же с небес шлёпаются первые тяжёлые капли. С утра пасмурно и ветрено, и в следующие несколько дней дождь, как привязанный, следует за нами. Но плыть это не мешает, и мы тихонько движемся вниз по течению.

Сначала я пытаюсь обойтись шестом и подобием весла. Но вскоре приходится признать, что лучший помощник кривым рукам — колдовство. После нескольких попыток врезаться в берег плот нехотя соглашается плыть ровно посередине русла. Почти ровно... Да ладно, река широкая! Зато я могу спрятаться под навес.

— Откопал заклинание для плотов? — веселится Эйка, наблюдавшая за моими попытками из сухого укрытия.

— Сам изобрёл, подвинься.

— Ты мокрый!

Она устроилась на дневной сон, уже и в плащ замоталась, а тут я.

— Потому и говорю: подвинься.

Мне охота почитать, но жалко мочить книжку.

— Ты придумал заклинание? — переспрашивает Эй, недовольно подобрав ноги.

— Тут есть раздел про то, как их составлять, — объясняю я, ткнув Пером в оглавление.

— Не маши передо мной этой штукой! — ворчит Эй. — Может, ты и великий чародей, но не хотелось бы превратиться в пиявку.

— Может, я и великий чародей, — соглашаюсь я, пряча Перо за пазуху, — а всё же с тобой не сравнить. Вот скажи, почему у тебя цветочки не вянут? Мне это подозрительно.

Эйка обнажает клыки и охотно разъясняет:

— Я их своей кровью подкармливаю, вот и не вянут.

Не стоило спрашивать. Но венок у неё на голове выглядит свежее, чем в первый день, с этим не поспоришь.

— Прекрасно, но жутко, — сообщаю я, коснувшись цветов.

— А как иначе? — удивляется Эй, великодушно накрыв меня краем плаща.

Я не знаю, как иначе. И книжки молчат, хотя я упрямо продолжаю искать ответ. Нельзя ли что-нибудь ещё сделать? Хотя бы плыть быстрее, а то мы до осени никуда не доберёмся! Где тогда зимовать? Соорудить домик на острове?

Пока я мысленно переношусь от кораблей и океанов к избушке в каком-нибудь тихом уголке, Эйка засыпает. Дождь усиливается, читать становится темно, и только поэтому я поднимаю глаза от фигурных строчек. И вижу некое существо. Или не существо, а нежить.

Мне хочется позвать Эйку, но я сдерживаюсь. Жаль её будить. Эй хорошая, но способна сожрать, не разобравшись. Вообще говоря странно, что она ничего не почуяла! Но с бдительностью у Эйки и раньше случались провалы, я уже замечал. Живёт впроголодь, отсюда и сложности.

Аккуратно заложив страницу, я выбираюсь из укрытия. Существо не отплывает сразу, значит не из пугливых. Я провожу рукой по шее, вытирая стекающие за шиворот дождевые капли, но пока не решаюсь достать Перо. Не люблю нападать.

— Вы как, с разумом или так обходитесь? — спрашиваю я на пробу. — Поговорим или вас сразу веслом ударить?

Существо приоткрывает рыбий рот и что-то булькает. Видимо, изъявляет готовность к общению. Лично я был за весло, но рискнём. Пока Перо выводит привычную закорючку для понимания чужой речи, гость терпеливо ждёт. А я пытаюсь отгадать, что он такое. Похож на гигантскую бабочку. Лицо почти человеческое, кроме рта. Плавники сразу от ушей. Ручки совсем детские, но цапучие — он ими так за плот держится, что дерево крошит.

— Вы с чем пожаловали? ― повторяю. ― По делу или подкрепиться?

Он сразу оживился и плавниками зашевелил. Обрадовался, что можно поболтать.

— Я по делу, — уверяет, — не надо веслом.

— Тогда заберите этого… Вашего, — предлагаю я сдержанно, — а то он к моей ноге примеряется, я его сейчас на меч насажу.

— Не стоит! — пугается существо. — Они слушаются, просто кушать хотят всё время.

Радость-то какая! Но этот с плавниками протянул ручку — и штанину мне рвать перестали. Невидимая тварь вскарабкалась ему на спину и обрела окрас — жемчужный, под цвет хозяина.

— Что оно такое?

Гость неопределённо изгибает рот.

— Какая-то рыба с ногами. Мы их зовём Прозрачными.

К названию не придраться, но у меня эта живность не вызывает расположения.

— Они своего не упустят, — соглашается речной житель, — но и польза от них бывает, что по нынешним временам редкость. Это мы и ценим.

Мы. То есть, их больше, чем один. Я нетерпеливо стряхиваю воду с Пера, но продолжаю думать про меч. Интересно, ещё не поздно за ним метнуться? Или поздно?

— Вы зачем к плоту прицепились? — пытаюсь я определиться. — По пути вам?

— Я в водных перемещениях не затруднён, — скромно заверяет незнакомец, — я к вам поручение имею. Как правителей не стало, нам приходится самим налаживать быт. Теперь у нас кто поумнее собираются вместе и решают насущные вопросы. Нынче вот решили меня послать. К вам.

— То есть, вы из умных?

Рассуждает он чудно, это точно. Я его едва понимаю.

— Ну что вы! — восклицает речной житель, поглаживая Прозрачного. — Я как раз ничем непримечателен. Не жалко, если расправитесь.

Однако.

— Что же у вас за просьба такая опасная?

— Опасная, — не отрицает он, — а что делать? Нам волшебник нужен, а вы как раз колдуете. Мы вас надолго не задержим, нам одну рыбу убить, и всё.

— Любую?

Я ненароком прикидываю, близко ли суша. В два гребка не причалишь.

— К сожалению, не любую, — печально поясняет мой собеседник, — костлявую рыбу. Она тут последняя осталась.

— Чем же плоха эта живность? — начинаю я смиряться.

— Она, может, и не плоха, — осторожно предполагает речной житель. — Это весьма быстрая и умная рыба. Только очень уж кровожадная.

— Предположим. Но откуда мне знать — вдруг, вы опаснее, чем та рыба?

— Вы, маги, сплошь мудрые и начитанные. И рассуждаете здраво, — признаёт он, почтительно потупившись, — поэтому прошу принять к сведению, что мы народ исключительно мирный и, кроме как к выживанию, ни к чему не стремимся.

А бывают исключительно мирные народы?

— Это пока вы заняты выживанием, — допускаю я ради его удовольствия, — но разве вы в войне не участвовали? Для чего же вас, извиняюсь, вывели?

— Участвовали, а то как же! — с горечью подтверждает речной житель. — С тех пор мы и стали мирным народом. А прежде корабли топили в океане. И тонущих добивали. Находили их в воде по сердцебиению, ну и… Я и сейчас могу ударить не хуже молнии. И яд вырабатываю. Так что, мы достойно повоевали, потом уже опреснились. Теперь рыбкой питаемся и к сухопутным не пристаём. Стараемся слиться с природой.

Точно, думаю, на ската оно похоже, надо будет книжку перечитать.

— Я не возьму в толк: вы уже угрожаете или пока просвещаете? От меня-то что надо? Вы разве сами не умеете с рыбой управляться?

— В реке её не поймаешь, — объясняет он, полыхнув бледно-голубой вспышкой, — а на логове у неё магический покров, и без колдовства туда не пробраться. Вам это труда не составит, а нам сколько опять ждать, пока мимо проплывёт волшебник?

Не думаю, чтобы оно не составило труда. Скорее всего, эта подводная жуть меня пополам перекусит. С другой стороны, у этих… мирных жителей, наверное, семьи. А рыба, она одна. И, видимо, неразумная. Если этот не врёт.

Настроение у меня, как нарочно, не боевое. И погода так себе. Я обвожу взглядом дождевую пелену и вздыхаю:

— Далеко до её логова? Только предупреждаю, я под водой долго не протяну. И чувствую себя там неуверенно.

— Свихнулся?

Естественно, Эйка уже проснулась. Сидит на плаще — злая и взъерошенная. Речного жителя она вряд ли понимает, но суть разговора уловить нетрудно.

— У них проблема с каким-то хищником, — поясняю я, — просят помочь.

— С какой стати им помогать? — тихо свирепеет Эй. — Иначе они плот опрокинут? Так я ему раньше брюхо вспорю!

Она пока что не шевелится. Если шевельнётся, будет поздно. Этого я и опасался.

— Их много, — предупреждаю я, сделав знак скату, чтобы не дёргался. — Будем воевать с утра до ночи?

— Тоже мне горе! — недобро щерится Эйка. — В крайнем случае, пойдём берегом.

— Кто же от этого выиграет? И нам будет неудобно, и у местных продолжатся потери.

Я пока не принял решение, всего лишь пытаюсь рассуждать здраво. Но Эй не проведёшь.

— Я к их потерям нечувствительна, — заявляет она, подобравшись для смены облика, — мне бы тебя не потерять! Жутким и медленным способом.

— Зачем так сразу-то?

Я стараюсь говорить ласково, но Эй вскакивает, кипя от возмущения.

— У тебя припадок, я не пойму? Связать тебя?!

И шест подобрала.

— Просто дождись меня на плоту, — предлагаю я ещё ласковее, — обещаю не гибнуть за эту рыбу.

— Ей это скажи! — Эйка обращается ко мне, но замахивается на незваных гостей.

Скат поспешно соскальзывает в воду, Прозрачный и вовсе уходит на глубину. Эй злобно шипит, чтобы не приближались. Я бы не приближался.

— Так что вы надумали? — боязливо уточняет речной житель, отплыв в сторону. — Мне бы не хотелось усложнять отношения. Но я вижу, что ваша супруга не расположена к переговорам.

— Просто она знает, чем такие переговоры кончаются, — говорю я, оттаскивая Эйку от воды, — Показывайте, куда плыть. Если это недалеко.

— Совсем недалеко! — радостно трепещет скат. — Вон в той излучине! Я провожу, если хотите.

Скрепя сердце я берусь за весло, но не тут-то было. Эй распахивает крылья и тянет плот обратно. Нас закручивает на месте, и скат испуганно ныряет под брёвна.

— Сильная девушка! — отмечает он, показавшись с другой стороны. — Я между вами влезать не буду. Вы меня потом позовите.

Непременно, да. Я пытаюсь укрепить колдовством рвущиеся верёвки и как-нибудь вразумить Эйку.

— Что ты, в самом деле? Ничего ещё не случилось!

— Надо, чтобы случилось? — гневно шипит она. — Ты будешь магией баловаться, а я твои кости собирать?

— Зачем их собирать? Связь исчезнет, и лети, куда хочешь!

Это я зря, знаю. Эй сразу обиделась и плот отпихнула что было силы. Пока я выбирался из воды, её уже и след простыл. Только веночек кинула. Цветы свежие, а со стебельков чёрная кровь каплет, и дождь её размывает. Н-да. И весло потопила.

— Где логово той рыбы? — отплевавшись, спрашиваю я у ската.

Плот плавно разворачивается и сам собой заходит в узкий речной рукав, так густо заросший водорослями, что кажется, будто движешься по траве. По пути нам встречалось несколько таких поворотов, и этот ничем внешне не отличается. Но внешность, как известно, обманчива.

— Вот тут, — сообщает мой провожатый, — днём рыба спит, постарайтесь не разбудить.

Он с трудом продирается через водоросли и хватается за плот, чтобы не отстать, а под конец спрашивает с заметным напряжением:

— Вы не будете против, если я подожду снаружи? Там, за поворотом. Я вполне готов погибнуть, но на чистой воде оно приятнее.

— Не вижу причин вас задерживать, — отвечаю я, раздвигая шестом водоросли, — у нас нет резона гибнуть совместно, мы даже не знакомы. Только помогите к берегу пристать.

— Я бы с удовольствием познакомился, — заверяет он, подталкивая плот своими ручонками, — но имён мы не носим. В качестве альтернативы могу предложить плату.

— А что у вас есть? — на мелководье я перебираюсь из дождя в ил, и мы слаженными усилиями выталкиваем плот на берег.

Эйку не видно. Если она за тучами, надеюсь, молния её не шарахнула. Пытаясь отдышаться, я сажусь у воды и раздумываю, что за странная рыба живёт в таких условиях? Песок мокрый, с небес продолжает лить, но мне уже всё равно.

— А что вам нужно? — интересуется скат, распластавшись среди прибрежной тины. — Только не думайте долго, пожалуйста. Мне здесь тяжело дышать. Деньги, это вздор, я понимаю. Но если желаете, мы вам поможем плыть. А то вы неправильно плывёте.

— Что, не в ту сторону? — настораживаюсь я.

— Я не знаю, в какую вам надо сторону, — удивляется он, — но вы плотом управляете. А надо течением, так быстрее. Опять же, на реке могут встретиться разные… неприятности. Мы могли бы вас проводить.

— До смерти надоела эта рыба, да?

Он судорожно стискивает кулачки.

— Сверх всякой меры.

— Я не сбегу, тут склон крутой, — говорю я, чтобы слегка его успокоить, — и вообще, на берегу не лучше.

— Вам виднее, — поводит плавниками скат. — Супруге вашей что передать?

Приятного аппетита, видимо.

— Она сама всё поймёт. Прячьтесь, если вернётся.

Скат грустно улыбается ротовой щелью и отправляется в обратный путь по следу, оставленному на воде плотом. С полминуты я наблюдаю, как этот след затягивает ряской, а потом поворачиваюсь к промытой в глиняном откосе пещерке. Пещерка наполовину залита водой, но прячется ли там рыба, неясно, так как тьма внутри непроницаема. Пера туда не пробивается, и рука не пролезает. Ах да! Защита.

Мне приходится вернуться к плоту и откопать на дне мешка нужную книжку. Как всегда, теория яснее реальности, а именно — неприступного мрака перед глазами. Прикрыв страницы полой плаща, я нахожу при свете размытых узоров нужный раздел. Читаю, но смысл до ума не доходит. Рыба какая-то… Ну, влезу я к ней — и что?

А эта венками швыряется! Бросила посреди реки с какой-то тварью. Точно кого-нибудь убью. Рыбу, так рыбу.

Я возвращаюсь к гроту вместе с книжкой и срисовываю заклинание, водя Пером над страницей, и поднимаю завесу. Мгла осыпается, и глазам предстаёт та же пещера, только озарённая слабым светом. То есть, сперва появляется длинный чёрный бассейн без признаков шевеления, а уже на том конце бассейна — ровная площадка и столик с лампой. Там кресло, кушетка, дверь какая-то…

Я не успеваю рассмотреть скромную обстановку, потому что сосредотачиваюсь на единственном живом существе — сухопаром старичке, который сидит в кресле за столиком и намеревается мирно отужинать. У него тут и чайник есть, как раз закипел.

Эта сцена производит странное впечатление, и я застываю в замешательстве. В плаще, с Пером и с магической книгой в руке. В свою очередь это производит некоторое впечатление на хозяина пещеры. Он поднимается, подслеповато щурясь, и неожиданно все его морщины расплываются в радушной улыбке. Не помню, чтобы кто-то был настолько рад меня видеть. Да и с чего бы?

— Вечер добрый, — почему-то решает старичок, — чаю желаете?

— Чрезвычайно желаю, снаружи ужасный ливень.

— Тогда присаживайтесь, — приглашает он, вытаскивая из-под стола табурет, — теперь спешить некуда.

Я указываю глазами на бассейн:

— А можно мимо ходить?

Бездонная глубь воды вселяет смутные опасения, но не хочется обижать хозяина.

— Вы ведь волшебник! — любезно объясняет старичок. — Идите, вам-то что?

Допустим. Но лучше держаться ближе к стене.

— Вы тоже волшебник? — спрашиваю я, выбравшись в круг света.

— Нет, — смущается он, — если бы!

Меж тем, баночки, из которых он ест, смахивают на мои.

— Располагайтесь, — повторяет старичок, наливая кипяток в чашка, — у меня тут припасов на долгие годы! Я, признаться, так разволновался, что никак не соберусь с мыслями. Прямо ноги отнялись! Вы пока угощайтесь, у меня и творог имеется, и джем. Абрикосовый.

Я не могу сдержать смешок и делаю вид, что чихаю.

— Крольчатину будете? — спрашиваю я, распихав по карманам Перо и книгу. — Ещё есть капуста и компот. Абрикосовый.

Старичок вежливо соглашается обменяться припасами, и я приношу, что есть.

— Подумать только! — поражается радушный хозяин, вертя в руках банку с капустой. — Королевский герб! Вы что же, прямо из замка?

— Не очень прямо. Но заходил туда недавно, — подтверждаю я, стягивая мокрый плащ.

— И что, там кто-то остался?

Глаза у старика того же цвета, что и чай. А голова совершенно лысая и поблескивает, как чайник. Он так вписывается в обстановку, что как бы в ней растворяется.

— Некоторые остались, — отвечаю я, тщательно подбирая слова, — но лучше их не беспокоить. Кто мог, те давно уплыли.

— А кто уплыл? — спрашивает он с детской любознательностью.

— Почти все маги, — предполагаю я, прихлёбывая чай с джемом, — а так народу хватает. Оборотни никуда не делись. И ваши речные соседи. Люди, опять же. Но их мало. Вы что, совсем с тех пор не выходите?

— Я и до тех пор не выходил, — улыбается старичок. — Видели маскировку на входе? Её без Пера не одолеть.

Какое-то время мы угощаемся молча. Он осмысливает новости, а я запоминаю вкус чая. Вообще-то, трава травой, но аромат согревающий. Я даже немного успокоился.

— Что же, — произносит хозяин, неспешно осушив свою чашку, — пожалуй, можно приступить, как вы думаете?

— К чему?

— Вам виднее, — кряхтит он, подтягивая до коленей тёплые носки, — но будь это что приятное, вы бы уже сказали.

— Откуда мне знать, что для вас приятно?

— Да полно, — улыбается старичок, — у вас вон и меч с собой!

Я задумчиво постукиваю ногтем по чашке — фарфор, кстати. Мне почему-то опять становится смешно, но это уже точно от нервов.

— Сопротивляться не будете?

— Попробовать можно, — рассуждает он задумчиво. — Но мне кажется, что на результате это не отразится. Разве что на чистоте удара. А мучиться я не хочу. Тем более, раз наш славный король отбыл, так что уж теперь?

А, нет. Всё-таки с головой у него нелады.

— Раз он отбыл, то зачем вам гибнуть? — не понимаю я. — Местные жители попросили меня разобраться с костлявой рыбой и привели сюда. Только и всего.

— Вот видите! — подхватывает старичок. — Причина всегда отыщется, это же я рыба.

— При всём уважении, — начинаю я аккуратно, — речь шла именно о водоплавающем существе. Достаточно крупном. Вы умеете менять облик?

— Куда там! — отмахивается он. — Я ведь не тварь. Я вам могу показать, если желаете. Но зрелище не так чтобы приятное.

— Что уж там, показывайте, — соглашаюсь я, поставив чашку, — это будет не первое неприятное зрелище.

Я бы даже не сказал, что неприятное. Скорее непонятное. Старик дёргает за шнур на стене, и бассейн у нас под ногами озаряется снизу мигающим оранжевым светом. В этом свете на дне становится виден рыбий скелет, растянувшийся во всю длину каменного ложа. Кости кажутся насквозь прогнившими, сочленения держатся на честном слове. Ну, или на волшебном. Не сразу, но как-то постепенно мне начинает становиться не по себе. Один из нас двинулся умом. Либо я, либо этот человек, либо скат со своими россказнями. Или мы все не в уме. Надо было Эйку послушаться.

— Она дохлая, — произношу я неуверенно.

— Абсолютно, — соглашается старичок, вперившись взглядом в глубину, — я её сам прирезал, гадину. В минуту слабости и помутнения рассудка. А она всё равно плавает, даже проворнее стала! Их пятнадцать штук было, зверюг этих. И нас, стало быть, пятнадцать. Раньше мы друг к другу в гости ходили, подземные ходы тут надёжные, — он кивает на ржавую дверь за своей спиной, — но мне уже полгода не к кому ходить. Как-то все поумирали один за другим. Ну, и рыбы, стало быть. Они без людей не живут.

Я потираю лоб, стараясь сообразить, что к чему.

— Подождите, но должен ведь быть способ… То есть я не пойму, вы хотите отсюда уйти?

— А вы как думаете? — спрашивает Костлявая Рыба, завороженно глядя в воду. — Это она меня не пускает! А сладить с ней я не могу. Видите — вон, на хвосте?

Я не уверен, что вижу. Что-то там тускло поблескивает. Вроде металлического кольца. Старичок засучивает рукава куртки, открывая медные браслеты на запястьях.

— Я это она, — объясняет он терпеливо, — я её выпускаю. И я же ею управляю.

— А речной народ для чего изводите? — пытаюсь я уразуметь. — Кормить её надо?

— Куда ей кормиться-то! Одни кости! — вздыхает старичок. — Но, во-первых, у меня приказ с ними воевать. А во-вторых, я умру, если этот приказ выполнять не буду.

— Это веские аргументы, — не отрицаю я. — Вас нельзя отцепить от рыбины?

— Зачем? — спрашивает он с лёгким удивлением. — Она тогда начнёт бесконтрольно охотиться, это куда хуже.

Я опираюсь грудью на ржавые перила, чтобы получше рассмотреть проблему.

— А если ей хвост отсечь? Без магии она плавать не сможет.

— Вы имеете в виду — вот этим? — уточняет он, косясь на мой меч. — Этим, наверное, можно. Но если вам не всё равно, я бы хотел прежде от неё отделиться. Мы только двух рыб в боях потеряли. И смотрители умирали вслед за ними.

— Наверняка вы правильно рассуждаете, — соглашаюсь я, разглядывая его руки, — только я не умею эти штуки расстёгивать.

— У вас ведь есть Перо! — подсказывает он, слегка побледнев. — Правда, я не знаю, можно ли вас считать верноподданным нашего короля.

— Понятия не имею, — я впервые над этим задумываюсь. — Я за маяком приглядывал на севере острова. Если от такого ответа вам полегчает.

— Что же, это лучшее, на что можно рассчитывать, — слабо улыбается старичок. — Выходит, маяки до сих пор горят?

— Последний должен гореть, — отвечаю я машинально. — Так вы будет освобождаться или как?

— Рискну, пожалуй, — решается он, сглотнув, — только вы имейте в виду, что рыба сразу проснётся. Давайте один браслет снимем. Для пробы. В нём скважина есть, как для ключа.

К счастью, замок отпирается без особых хитростей. Вставил Перо, повернул, отомкнул.

— Непривычное чувство, — задумчиво признаётся Костлявая Рыба, — словно руку теряешь. Не представляю, как мне теперь быть! Я ведь даже не с этого острова. И потом, столько лет прошло…

— Здесь вам лучше не задерживаться, — предупреждаю я, оглянувшись за бассейн, — помочь вы вряд ли сумеете, а если вас эта нежить прикончит, будет нехорошо. Вы лучше сейчас уходите, через заднюю дверь. За гротом местные наблюдают, они могут неоднозначно отнестись к вашему появлению.

— Это разумное предложение, — соглашается Костлявая Рыба. — Без браслетов чары не будут меня держать, как-нибудь выберусь. И всё же мне неудобно оставлять вас в одиночестве.

— Но вы же тут сидели. Считайте, что я вас сменил на посту, — предлагаю я простое решение, — мне такое не в новинку. На маяк разве что оборотни забегали, а в основном — тишина и уединение.

— Такими радостями я вполне насладился, — уверяет Костлявая Рыба, собирая чашки, — мне бы к людям поближе.

Пока он укладывает свой скарб в небольшой сундучок, я размышляю, не сводя глаз со скелета на дне.

— Я бы позвал вас с собой, — произношу я медленно, — но это может худо обернуться. Наверное, вам лучше отправиться к голубым скалам. Правда, там трава бродит. Но вы её не слушайте и нормально дойдёте. А в ущелье встретите людей. Жить с ними можно, если не пристрелят. Только оттуда потом не вырвешься, так что сами решайте.

— Я об этом крепко подумаю, — обещает он, снимая с крючка заржавелый ключ, — спасибо, что заглянули. А с рыбой будьте аккуратнее. Она хвостом хлещет — второго раза не надо! Лучше к ней под брюхо подобраться, я так и делал.

Дверь за его спиной открывается в бездонный чёрный коридор, но у него с собой фонарь, не заблудится.

— А как ваше имя? Если не секрет, — спрашиваю я, вглядываясь в его бледное до прозрачности лицо.

— Гереф, — сообщает он, чуть запнувшись, — Гереф Цальда, если быть точным. А что?

— Спасибо за службу, Гереф, — говорю я ему, — счастливой дороги.

Пару секунд он смотрит на меня, не отводя взгляда, потом медленно кивает и отступает за порог. Я расщёлкиваю на нём браслет — назовём это браслетом — и захлопываю дверь между нами. Оборачиваться не хочется, но надо. Когда я снова бросаю взгляд в чёрную глубь бассейна, по поверхности воды проходит едва заметная рябь. Тогда я считаю до одного и поднимаю меч.

* * *

Эйка стоит, прислонясь спиной к невидимой преграде на входе в убежище Костлявой Рыбы. Когда я отодвигаю морок и выбираюсь оттуда, она тщательно скрывает радость и не торопится помогать. А рыбий хвост, между прочим, тяжёлый! Сам справлюсь, не вопрос.

— Ухи из неё не сваришь, — докладываю я с сожалением, — но чем богаты… Вот ещё чаем угостили!

Гереф действительно оставил на столе полную жестянку. Право, не стоило. Эйке ни тот, ни другой подарок не нравятся. Она молча оглядывает меня с ног до головы и даже ощупывает, а потом, не говоря ни слова, толкает в грудь. Глина — материал мягкий, и удар затылком для меня не смертелен. Жаль только, что чай просыпался.

— Прости, — выговариваю я сквозь гул в голове, — я понимаю, что ты волновалась. Зато теперь мы поплывём быстрее и с охраной.

Ну, или нас потопят с чуть меньшей вероятностью. Эйке это безразлично, и она уходит, не оглянувшись.

— Спасибо, я тоже тебя люблю, — кричу я ей вслед.

Эй холодно выплёвывает:

— Не любишь.

Хорошо, что этого и не требуется. Связь многое упрощает. Без дальнейших разговоров мы сталкиваем плот в бурно цветущую воду. Эй усаживается лицом к югу и застывает.

Скелет рыбьего хвоста с медным кольцом я отдаю взволнованному до дурноты скату, который ожидает нас на дальнем конце протоки. Он там уже не один, их настолько много, что воды не видно. Но к плоту они не приближаются.

— Откуда такая толпа? — дивлюсь я, отмывая меч в реке.

— Я их слегка взбаламутила, — бросает Эйка, не повернув головы, — мне не надо дышать, я могу и на дне найти добычу.

— И… — я не сразу нахожусь с ответом, но невольно отступаю от воды, держа меч наготове. — Что ты натворила?

— Пока ничего. Ты же вернулся! — произносит она ледяным тоном.

Мне вдруг становится смешно.

— Ты чуд… — у меня в самом деле перехватывает дыхание. — Ты чудесная, — договариваю я, наконец, — но ты же не ешь рыбу!

— А это не рыбьего ума дело, — гневно щурится Эйка. — Их беда, это их беда. А если не отвяжутся, будет бедой больше. Вот и всё, что им следует знать. Помогай им, если жизнь недорога, только меня не вмешивай. Я бы с большим удовольствием помогла той костлявой твари!

— Ей уже не помочь, — вздыхаю я, — слушай, там на самом деле такая странная история…

— Так поди и запиши её! — свирепо предлагает Эйка. — Молча. В назидание благодарным потомкам.

Не знаю, как потомки, а скаты выражают горячую благодарность. На Эйку они поглядывают с опаской, но обещание выполняют и плот не трогают. Или боятся тронуть.

После захода солнца у них начинается праздник. В честь избавления от Рыбы. Всю ночь под водой танцуют беззвучные тени, время от времени вспыхивая грозовыми разрядами. На горизонте такими же короткими всполохами зажигаются тучи. Ненастье бродит кругами, но никак не грянет. Потом подводное свечение гаснет, но десять белых теней продолжают следовать за нами. От чего они нас охраняют, я не знаю, но плывём мы спокойно. И не в пример быстрее, чем своим ходом. Перед плотом пускают Прозрачного, и он прокладывает стремнину, по которой нас несёт на юг.

Эйку ничто не радует. Днём и ночью она сидит на одном месте и со мной не общается. Ну и я с ней сижу — а что делать?

— Напрасно ты сердишься, — говорю я на вторую ночь, — всё закончилось хорошо, а всё хорошее требует платы.

— Это никогда не кончится, ― отвечает она на третий день. ― Только мне платить уже нечем, а ты нас обоих погубишь.

Но ведь не прямо сейчас! Сил моих нет. Как можно жить, всё время думая о смерти? Дождь в очередной раз иссякает, только редкие тяжёлые капли хлюпаются в реку и стучат по брёвнам плота. Я ложусь на эти брёвна, смотрю в тяжёлое небо и думаю, дошёл ли Гереф до голубых скал? Хорошо бы ему успеть, пока буря не окутала остров! Эйка ложится рядом, но всё равно не заговаривает со мной. На четвёртый день мы прибываем в гавань.