Любовь двух святых узников (Альтернативная версия) (гет)

Но больнее всего для нашей героини было обнаруживать, что очень многих из тех, кому она доверяла более всех остальных — как могла доверять до этого только Альберту — и считала самыми преданными соратниками — оказалось так легко переманить на другую сторону — предложив высокий пост, совершив подкуп, искусив властью и деньгами, а порой в ход шло и всё вместе — для упрямых и непокорных. О последних обстоятельствах Консуэло догадывалась интуитивно — внимательный читатель, имеющий хорошую память, поймёт, о чём идёт речь — эти сытые улыбки, говорящие об обогащении за счёт быстрого восхождения к вершинам власти и самодовольные, наглые выражения лиц говорили сами за себя.

В горьком удивлении она не могла поверить всему тому, что слышит от тех — в том числе и о ней самой — кто подчас ещё вчера или каких-то несколько дней назад так самозабвенно клялся, положив одну руку на Священный Устав Ордена, а другую — на левую сторону груди — хранить преданность заветам братства до смерти. Они приписывали ей ровно те пороки, которые теперь выказывали сами.

Раз за разом будучи поражаемой тем, насколько далеко могут зайти человеческая подлость, двуличие и жестокость, Консуэло непрестанно качала головой, губы её приоткрывались, а по щекам текли слёзы, затуманивавшие взгляд, и со временем она даже перестала думать о том, чтобы сдержать или вытереть их. Веки нашей героини распухли, а белки покраснели. Поначалу глаза Консуэло при взгляде на каждого из этих людей, проходивших перед ней бесконечной чередой, расширялись от рвущих душу на части искреннего удивления и потрясения.

«И ты?.. И ты тоже?..», — посещала одна и та же медленная, горестная, наполненная слезами мысль нашу героиню, когда перед глазами Консуэло появлялся очередной истец или свидетель, говоривший против неё самые отвратительные и гнусные вещи.

Она видела, как стены их братского мира ломаются и осыпаются сами по себе, как в воздухе кружится пыль от разлетающихся стен и стёкол белого, светлого и красивого здания — лучше и благороднее любого дворца — что возводили все они, верующие в счастье, с такими старанием и тщанием, подбирая каждое слово и фразу, и даже интонацию голоса — которое оказалось слишком хрупким, не выдержавшим напора алчности и лицемерия, и вокруг неё становится всё меньше готовых идти рядом, за руку, плечом к плечу, до самого конца. И эти бреши превращались в огромные чёрные дыры, сквозь которые чудовищный ледяной ветер уносил надежду на лучшее будущее и продолжение самой жизни.

Постепенно, с течением времени Консуэло перестала ждать от каждого из них чего-то иного и обречённым, уставшим взглядом встречала этих людей, восходивших на трибуну, и всякий раз её ожидания оправдывались, и в какой-то момент наша героиня, ощущая губами солёные ручьи, всё текущие и текущие по её щекам и губам, уже перестала поднимать голову, чтобы смотреть в глаза тем, кто в своё время жестоко лгал, заслуживая доверие, но, сейчас вонзал в душу Консуэло кинжал за кинжалом.

Опустив глаза, она лишь беспомощно, но в то же время в невероятном напряжении всего тела — по причине всё новых и новых приступов слёз — перебирала пальцы правой руки пальцами левой, сложив их на коленях. Плечи её были опущены, а некогда выученная часами репетиций безупречно ровная осанка забылась ею, казалось, навсегда. И вначале Консуэло напоминали, чтобы она смотрела в глаза каждому человеку, пострадавшему от её в высшей степени чудовищных деяний — ибо обратное было нарушением закона — но, видя, что преступница не повинуется — всё грубее и очень быстро перейдя на крик — заставляли, а порой подходили и насильно, взяв за подбородок, заставляли лицезреть бесстыдные взгляды предателей — в уверенности, что ей перестало хватать смелости, что страх перед неизбежным наказанием сковал всё её существо.

Консуэло хотелось инстинктивно прижать руки к животу — как бы инстинктивно обнять, хоть как-то защитить своего будущего сына — ведь, находясь в таком состоянии, когда ей не давали прийти в себя, наша героиня испытывала тревогу за жизнь того, кто должен был родиться ещё так нескоро — но не смела этого сделать — иначе это новое обстоятельство могло открыться и ещё более растянуть эту моральную пытку — и потому Консуэло оставалось всякий раз подавлять в себе эти порывы и лишь безмолвно, но горячо, со всей страстью духа молиться за их с Альбертом будущее дитя. Кроме всего вышеописанного в зале было до известной степени душно, несмотря на открытые окна — ибо тогда наступило жаркое лето, и это временами ухудшало и её без того плохое самочувствие, заставляя нашу героиню едва ли не задыхаться, и от этого лицо Консуэло очень скоро начинало блестеть, но уже через несколько мгновений её могло бросить в холод, и, разумеется, наша героиня понимала, что эти симптомы говорили о значительном ухудшении её здоровья и потому Консуэло в ещё большей степени опасалась за жизнь ребёнка, что носила под сердцем. Помимо этого, несколько раз нашей героине всё по тем же причинам приходилось превозмогать гораздо более ощутимые, нежели до начала всех этих судов, приступы тошноты, немного наклоняя голову и дыша глубже, нежели это бывало в дни её служения братству. Мутило Консуэло всё же не слишком сильно, и при обычных обстоятельствах она могла бы меньшими физическими усилиями подавить его, но сейчас боялась, что из-за телесной слабости у неё не хватит сил преодолеть ни один из них и не допустить непоправимого. Но, благодарение богу, временами ценой нечеловеческого напряжения, что также способствовали полуобморочному состоянию и периодически пелене мрака перед глазами, не закрывая губы ладонями, но плотно сжимая их, раз за разом проглатывая, или, вернее, удерживая в собственном горле огромный комок, нашей героине удалось удержать внутри себя всё то, что рвалось наружу.

«Господи, когда же всё это закончится?.., — в мольбе и какой-то отчаянной, нереалистичной просьбе вопрошала она в своих мыслях создателя в паузах между борьбой с собственным организмом, — С первого дня всем нам и так известно, что ждёт нас. Лучше было бы, если бы они без суда и следствия заточили всех нас в казематы — пусть даже до конца жизни, но только чтобы прекратились эти бесконечные истязания душ и сердец…».

Из-за смертельной, невыносимой усталости нашей героине хотелось прямо в зале суда расслабить тело, положить голову на руки, закрыть глаза и заснуть. Забыться — только чтобы не слышать всех этих голосов и не видеть лиц, что так искусно изображали оскорблённую и униженную святость и праведность — оказаться в полном мраке и тишине. Не думать ни о чём и ни о ком.

В этом мире всё перевернулось с ног на голову — ложь стала правдой — и перевернулось уже давно. И именно с этим они — светлые служители — и боролись, но сейчас, словно в какой-то немыслимой, страшной, почти сказочной в силу своей кажущейся нереальной из-за степени жестокости истории — происходило неостановимое, неумолимое торжество зла — тёмных сил… Что ж, если так — если только смерть может спасти её от этих мучений — то пусть они поскорее заберут её и уничтожат… Наша героиня была на грани безумия… Суды продолжались больше недели, без перерывов, с раннего утра и до самого позднего вечера — ибо был дан приказ как можно скорее рассматривать подобные дела и принимать решения в отношении подозреваемых в государственных преступлениях, которых, как и свидетелей, к тому же с каждым днём появлялось всё больше и больше — как можно быстрее — ввиду сохранения безопасности власти. Консуэло и всех других сестёр и братьев увозили в места временного содержания лишь на ночь, из чего следует то, что целыми днями она слышала лишь обвинения и уличения во лжи, и потому все голоса, что слышала она в этих залах, постепенно смешивались в один, повторяющий одно и то же… Консуэло казалось, что вот-вот вокруг неё закружатся тёмные призраки, чьи лица скрыты такими же чёрными капюшонами и станут тянуть к ней свои руки… Они приходили к нашей героине в кошмарах, окружая Консуэло и указывали на неё пальцами — которые она уже порой не могла отличить от действительности, а когда просыпалась — то не испытывала облегчения — ибо наяву ей предстояло вновь пройти едва ли не через то же самое… Были моменты, когда наша героиня удивлялась тому, какими силами ещё остаётся в здравом рассудке и не умерла от этой непрекращающейся пытки…

Ложь из уст бывших «верных святым заветам» была не трусливыми ударами в спину, но смелыми и открытыми стрелами, попадавшими в самое сердце.

Да, незыблемым основанием, фундаментом их союза по-прежнему оставалась личность Альберта Рудольштадта, и вера Консуэло в стойкость и волю своего сподвижника была непоколебима.

Но что могла дать эта твёрдая убеждённость, когда их разделяла граница между странами, и, как уже знает наш любезный читатель, нашей героине не была известна судьба её избранника. При всей масштабности и исключительности своего духа перед лицом закона тогда он потерял бы всю свою силу, всё своё влияние.

Да, — думала наша героиня — в стенах каземата она сможет вполголоса шептать свои новые проповеди и сочинять, сохраняя в памяти, стихи и музыку во славу создателя, что подарил им несколько лет немыслимо опасного, но столь сладостного труда, однако эти строфы и песнопения могут никогда не выйти за пределы её камеры — грядущее в виде смерти в стенах тюрьмы представлялось ей очень вероятным.

В одночасье рухнуло всё. Консуэло лишилась половины смысла своей жизни. Сердце её было разбито и разлетелось на мелкие прозрачные холодные осколки, красные от крови, что застыли в хаосе и тишине, пустоте и забвении на холодном белом полу среди пыли той руины, что осталась от прекрасного дома, возводимого орденом все эти годы.

Она не могла бы твёрдо поручиться также и за стойкость собственного духа, за то, что сможет устоять, не сломаться под гнётом заточения — если бы в жизни Консуэло не появился такой человек как Альберт Рудольштадт, если бы однажды она приняла решение идти по этому пути в одиночку. Но рядом с ней всегда незримо присутствовал он — и именно эта поддержка помогала ей сейчас оставаться в живых и не поддаваться душевной слабости, искушению роптать о своей несчастной доле, а страх закончить свои дни в окружении четырёх серых каменных стен временами отступал, чтобы дать отдых её сердцу, и без того истерзанному тревогами об участи её избранника и главного сподвижника. И, конечно же — стоит ли говорить о том, что сил нашей героине придавал и тот будущий человек, сотворённый ею и Альбертом, коего носила она теперь внутри себя. Кроме своего избранника, теперь она должна жить и ради будущего сына.

Но более всего нашу героиню пугала и вселяла разрывающую грудь тоску казавшаяся ей не менее возможной перспектива грядущего — того, что её любимый уйдёт в мир иной также в застенках, в невыносимом одиночестве, в неведении о судьбе своей избранницы, и Консуэло не будет дано облегчить его муки объятиями и касаниями губ. Но она знала, что за тысячи километров сможет ощутить приближение скорого ухода своего сподвижника и чувствами и мыслями сопроводит его душу в последний путь с обещанием уйти вслед, которое, несомненно, в этом случае исполнится очень скоро. И это будет настоящая смерть, но не то, что случилось с Альбертом годы назад.

Тогда она будто заранее знала, что он не уйдёт навсегда — что первый чёрный ангел пройдёт между ними, чтобы соединить их сердца ещё крепче, и эту тонкую, невидимую, прозрачную нить не смогут разорвать уже ни второй тёмный страж, коему суждено увести его последним, безвозвратным путём, ни сам дьявол.