"Любовь двух святых узников" (Альтернативная версия) (гет)

— Неужели вам до сих пор неясно, что вам нет нужды так беспокоиться обо мне?

Консуэло шла между двумя надзирателями по длинному каменному коридору. Вокруг была тишина. И лишь шаги стражников, шедших так близко к ней, что их одежда и руки непрестанно касались тела нашей героини — тяжело и гулко раздавались в этом гнетущем безмолвии.

Голос Консуэло звучал сухо, глухо, металлически, но не по причине страха перед тем испытанием, что предстояло ей. Наша героиня чувствовала мучительную тревогу о судьбе своего возлюбленного, друга и сподвижника, и на то у Консуэло было гораздо более веское основание, о коем читатель узнает чуть позже.

Кроме того, она ощущала физическое недомогание, которое могло бы не усугубиться, не переживи наша героиня до того несколько дней сущего кошмара, морального ада, о коем мы также расскажем в последующих главах.

Консуэло ждала от Альберта ребёнка. Это была её первая беременность. До начала судебных процессов наша героиня испытывала лишь лёгкое ухудшение самочувствия, нисколько не препятствовавшее её работе на благо всего мира, и, так как на тот момент с тех пор как Консуэло поняла, что находится в положении, прошло всего лишь два месяца — ей без усилий удавалось скрывать свою беременность от всех, кто потенциально мог бы причинить вред их будущему сыну.

* * *

Волею провидения в то время наши герои несли свою миссию по разным концам земли, но перед очередной разлукой Консуэло успела сообщить своему возлюбленному радостную новость. Тогда он без слов, тихо, мягко, но крепко прижал её к себе. В этом объятии было всё. Всё тепло его сердца, вся степень благодарности и ликования, вся сила чувств. Так простояли они долго, закрыв глаза, в тишине, позабыв обо всём на свете. Казалось, что в те минуты, той ночью замер весь мир вокруг.

Когда наш герой наконец отпустил возлюбленную из своих объятий — взяв ладони Консуэло, он произнёс такую речь:

— Но ответь же мне — как теперь ты чувствуешь себя физически и душевно? Ощущаешь ли ты силы отправиться в этот путь в одиночку, противостоять всем ударам судьбы и сможешь ли теперь, когда меня не будет рядом — продолжать с прежним мужеством бороться за счастье этого мира? Если ты хочешь — я могу договориться со старейшинами, о том, чтобы они поручили нам задание, что мы могли бы исполнять вместе. Только скажи мне. Твоё слово для меня — закон. Я уверен, что они послушают меня и дозволят нам избрать то дело, для осуществления коего необходимы двое. Или же ты сама можешь обратиться к ним. Ведь теперь твой авторитет в ордене равен моему и ты обладаешь равными со мной правами в нашем тайном обществе. И мне даже видится, что к твоим словам основатели Ордена прислушаются с большей долей вероятности, так как ты будешь говорить за себя, описывать свои чувства и опасения, в то время как мою же просьбу устроители братства всего скорее сочтут за излишнее беспокойство — зная о том, как трепетно я отношусь к тебе и как люблю тебя.

— Альберт, но твои волнения и вправду совершенно напрасны. Я чувствую себя прекрасно. Меня ничто не беспокоит. Кроме того, тебе прекрасно известно, что в нашем союзе с самого дня его основания и до сей поры действует непреложное правило — все его члены, принадлежащие к одной ступени, равны между собой, и ни о каких послаблениях не может идти и речи. И ничто, никакое обстоятельство не может повлиять на это. Единственными причинами, могущими послужить замене исполнителя — его смерть, тяжёлая болезнь, что не позволяет подняться с постели, или же непростительная ошибка, совершённая по собственной вине или воле злого рока. Но в моём случае это будут ещё и роды. И об этом я позабочусь сама. Я помню имя и адрес нашего знакомого — хорошего доктора — Адама Коваржа. Я уверена, что его не забыл и ты — хотя вы общались довольно давно и очень недолго. В ближайшее время я намерена связаться с ним и попросить о помощи. Судя по тому, что он полностью разделяет наши убеждения и своим неукоснительным и долгим служением доказал нам их твёрдость — он не должен отказать нам. И я тем более спокойна, что ты и он однажды нашли общий язык и сходитесь во взглядах на многие вопросы. Мне даже думается, что со временем вы можете стать добрыми друзьями — по крайней мере, я была бы этому очень рада. Но речь сейчас не об этом. Альберт, я надеюсь, ты понимаешь, по какой причине я намерена сделать это как можно скорее. Несмотря на то, что я забочусь о себе — случиться может всякое.

Адам Коварж был человеком, чей возраст приближался к преклонному. В Чехии он был известен и уважаем как превосходный врач-акушер и также принадлежал к числу адептов тайного ордена, достигшим высшей степеней посвящения. Ещё до встречи с ним Альберт был наслышан об успехах этого доктора — и, что немаловажно — не только от коллег, но и от простых людей — женщин, чьи жизни он спас и смог исцелить, слёзные благодарности о за то, что он не дал умереть их детям и сумел сохранить их здоровье.

— Да, он блестящий специалист и многие высказывания и точки зрения этого врача действительно заслуживают уважения. И я тоже уверен, что он поможет нам. И я вновь прошу тебя — не думай о плохом. Но, Консуэло, послушай меня — зная тебя, я не позволю тебе истязать себя и приступить к работе на следующие же сутки после того, как появится на свет наше долгожданное дитя!

— Разумеется, Альберт, я не стану трудиться, преодолевая сильное утомление, боль или не обращая внимания на какие-то иные серьёзные осложнения — ведь я понимаю, что от подобной бдительности будет зависеть моя жизнь и исполнение нашей миссии. И, если ещё несколько дней назад я берегла себя ради нашего общего дела и нашей любви, то теперь в моей заботе нуждается и тот, кому суждено появиться на свет уже этой весной. И у него нет иной физической защиты кроме моего тела. Но а коли же речь зашла и о семье, — те из наших приверженцев, кто имел её — добровольно ушли из собственного дома и теперь не имеют возможности знать о том, что с их близкими, живы ли они и здоровы ли, как складывается их судьба. Мы потеряли своих родных прежде начала нашего служения и не можем в полной мере ощутить себя на их месте. Быть может, ты, Альберт, считаешь по-другому — скажи мне, если это так — но, зная о том, как ты предан нашему общему делу и о том, что любовь к матери, и уже покойным отцу, дяде и тётушке никогда не угасала в твоей душе — я уверена в том, что, коли они продолжили бы своё земное бытие — ты, узнав о грядущей вечной разлуке, сопряжённой с этим выбором, о неизбежности этого строжайшего условия, о том, что никогда больше не увидишь, не обнимешь их, не прижмёшь к своему сердцу — ты и тогда остался бы верен избранному пути, хотя жил бы с неизбывной тревогой и великой печалью в сердце. Скажи мне, коли я не права. Но будь жива моя мать — я не знаю, смогла ли бы я уйти, даже оставив её на попечение чужим добрым людям, простившись с нею навсегда… Я много думала об этом, но так и не…

Консуэло не закончила фразу и, на мгновение опустив взгляд и голову, в замешательстве быстро проговорила, спеша сменить тему:

— Но всё же сейчас мы говорим не о том… Тебе известно, что такова цена сражения во имя блага людей, честно и праведно живущих на этой земле. Или же ты забыл обо всём этом, Альберт? Я говорю тебе все эти вещи, затем, чтобы напомнить о том, что наше же расставание — коли господь будет благосклонен — не продлится до скончания наших дней.

— Конечно же, Консуэло, я всё помню, но...

Временами Альберту казалось, что Консуэло много превосходит его в своей отваге и героизме.

Не дав ему договорить — хотя, по правде говоря, Альберту больше и нечего было сказать, дабы исправить или добавить что-то — Консуэло продолжала:

— Послушай меня, Альберт, я действительно уверена в справедливости и честности этого установления и всегда буду на стороне тех, кто принял его. Среди нас не должно быть тех, кто слабее других, кто не способен во всякий момент своей жизни справляться с теми частями нашего общего дела, что назначаются для выполнения в одиночку. Иначе это говорило бы о моральной слабости этих людей, для коих собственное душевное спокойствие и физическое удобство превыше нашей общей миссии, и о том, что место их — в их семье, рядом с родными. И, конечно же, это не плохо, это не делает их грешными. Преданность своим близким — великая добродетель. Но такой поступок говорил бы о недостаточно осознанном выборе, совершённом во время посвящения и о нашем упущении, о том, что мы не увидели в их взгляде большую приверженность родному дому, сокрытую от них самих и не показали им её, отражённую в их же сердце. Сей невольный, но при этом столь искусный обман возможно было бы объяснить страхом перед нашим осуждением. И потому, единожды проявив подобное качество, они не будут более пригодны для служения в нашем братстве — разве это не так, Альберт? Но прости же меня за эту резкость, ибо причина тому — слишком сильное возбуждение — по причине известия о новом деле, что предстоит мне и ввиду радости и тревоги, что испытываю я — в связи с тем, что наконец скоро мы станем родителями. Однако вместе с тем я чувствую себя очень хорошо, даже лучше, нежели это было до того, как я узнала о своём положении — нет, о нашем новом положении, об изменении нашей судьбы. Теперь во мне ещё больше смелости противостоять любому злу, и теперь, если жизнь потребует от меня этого — я буду делать всё, чтобы и я сама, и наше дитя оставались живы и здоровы, — при последних словах ресницы Консуэло распахнулись ещё шире, глаза загорелись огнём, а дыхание приобрело небывалые доселе глубину и наполненность, и Альберт, что верил ей и без того, увидел всю великую, грандиозную силу решимости нашей героини.

И всё же он отважился возразить своей любимой.

— Но, Консуэло — до того, как мы оба были приняты в братство — никогда ещё между двумя людьми, вступившими в него, не было той любви, что объединяет нас. И я уверен в том, что моя просьба не стала бы мольбой о снисхождении. Кроме того, среди всех типов поручений, что мы получаем, имеются и те, что предназначены для двоих и даже большего количества человек, и, как ты знаешь, они не уступают по уровню поручениям для исполнения в одиночку.

— Нет, Альберт, это явится послаблением, и я не прощу себе, если посмею обратиться с подобной просьбой к кому-то из старейшин — даже объяснив причину — ибо это будет означать, что всякий раз, когда я или кто-то из наших служительниц станут беременны — учредители нашего союза должны быть готовы к просьбе найти им замену. Это всякий раз заставало бы основателей нашего тайного общества врасплох и заставляло принимать поспешные и оттого, быть может, в недостаточной степени взвешенные решения, да и, в конечном итоге, заниматься не своей работой.

— Моя Консуэло, ты очень строга к себе и неизменно радеешь о благе других. И я вижу, что за всё уже прошедшее время служения в братстве Невидимых ты очень хорошо и твёрдо усвоила все наши законы и правила, и всегда помнишь о существовании каждого из них. Но да будет твоя воля — я не смею перечить тебе. Я знаю о том, какой внутренней силой ты обладаешь, ты уже не однажды доказала мне это своими делами и поступками. Но весь твой облик, вся твоя внешняя, обманчивая хрупкость всегда будут заставлять меня испытывать безотчётное желание оберегать тебя выше необходимой меры. Я знаю о твоей невероятной физической выносливости и моральной силе. Ты самодостаточна, твой дух непоколебим и твёрд. Прости же меня, Консуэло. Я никогда не смел сомневаться в тебе. Я верю в тебя. Порой мне кажется, что твои нравственные качества затмевают собой силу тех устремлений, что несу и я в своей груди. Но всё же — твой небольшой рост и миниатюрная фигурка вызывают у меня некоторое беспокойство в связи с тем, что теперь ты носишь под сердцем наше дитя, и потому позволь мне задать тебе ещё один, очень важный — по крайней мере, для меня — вопрос — ощущаешь ли ты в своём организме физическую готовность выдержать, вынести столь большие нагрузки?

— Да, Альберт, я ощущаю внутри себя силу для того, чтобы прожить все эти месяцы в добром здравии и не иметь причин для жалоб. Наш ребёнок, невзирая на всю свою уязвимость, будто оберегает и защищает меня — я чувствую это уже прямо сейчас.

— Конечно, Консуэло, конечно — ведь сейчас внутри тебя живёт ещё одна ангельская душа. И пусть господь распорядится так, чтобы к концу этого срока мы вновь оказались вместе. В момент рождения нашего сына и всех других наших детей я обязан быть рядом с тобой. Любой ценой. Я считаю это священным долгом, наложенным на меня всевышним.

Разумеется, она и сама хотела этого. Но, тем не менее, наша героиня была намерена работать почти до самых родов. Разумеется, Консуэло уже позаботилась о том, чтобы высчитать примерный день, когда это случится. Главным при наступлении этого срока было находиться в безопасном месте, где их никто не побеспокоит хотя бы в течение нескольких дней — коли всё сложится благополучно и для неё самой, и для будущего сына. Но, к слову сказать, она не испытывала тревоги ни за собственное здоровье, ни за состояние их общего с Альбертом ребёнка.

Но если бы только наша героиня знала, что ждёт её в самом ближайшем будущем…

Но тогда же казалось, что это наступившее светлое ожидание в действительности придало Консуэло ещё больше духовной и душевной энергии. Всё её существо было словно пронизано невидимым сиянием.

* * *

Во время прощания избранник нашей героини не однажды напомнил своей любимой о том, чтобы она берегла себя, не переутомлялась, не переживала понапрасну, питалась хорошо, лучше следила за своим здоровьем и, взяв в свои обе руки Консуэло в свои и, поцеловав, поклялся, что будет молиться за неё и их дитя каждый день.

После этих слов из её глаз пролилось несколько прозрачных горячих ручьёв, что Альберт поспешил отереть с лица своей возлюбленной и вновь нашёл её ладони.

— Что же ты, родная моя? Ведь теперь нашим душам надлежит петь восхваления и славословия господу. Так почему же слёзы текут из твоих глаз? Ещё несколько дней назад я видел в твоём взгляде лишь спокойствие, радость и энергию для новых свершений.

— Альберт, я плачу от счастья и тревоги. Наша жизнь так противоречива — мы призваны нести в мир добро и свет, но какую цену мы платим за это! Ведь, каждый раз отправляясь на задание, мы кладём на другую чашу весов наши жизни. Что ждёт нас в будущем?.. Теперь нас стало трое, и волнение моё усилилось. Признайся же мне, что и твоё беспокойство усугубилось. Ведь сейчас ребёнок, коего я ношу под сердцем — самое незащищённое существо из нас троих — он ещё не может постоять за себя. И, если вдруг я совершу какую-то роковую ошибку, и меня схватят и станут пытать… Ты знаешь, что я не сдамся, не выдам никого из нас — даже если буду умирать от боли… и тогда может случиться самое худшее… Я страшусь не столько за собственную жизнь, сколько за земное бытие нашего сына. Может случиться так, что благодаря какому-то счастливому для нас стечению обстоятельств — изменению законов или малодушию наших собратьев, что в страхе перед истязаниями и казнью выдадут себя и нас — я выживу, но мы безвозвратно потеряем наше дитя… Господи, неужели ты допустишь такую жертву во имя свободы, равенства и братства всех людей на этой земле?!. Это будет так несправедливо… — когда Консуэло произносила две последние фразы — взгляд её был обращён уже не на Альберта, но куда-то мимо всего и вся одновременно ко Всевышнему и был растерянным, печальным, испуганным, беззащитным и полным чувства вины и раскаяния. — Я не вынесу этого… если мне сохранят жизнь, то я сделаю всё, чтобы уйти вслед за ним… Но тогда я предам наше дело… Прости меня, Альберт, но я… я не переживу этого… Это значит, что я недостойна нести нашу миссию?.. Но что же мне тогда делать, как быть?.. Мне некуда больше идти, моё сердце отдано тебе, и нас объединяет плод нашей любви… И переживёшь ли ты такую бесславную кончину той, что возвёл в душе своей едва ли не выше всех небес?.. А может быть, ты уже жестоко разочарован во мне?.., — к окончанию речи голос её срывался всё чаще и последние слова каждой фразы были едва слышны.

Напуганный словами своей любимой и видя, что Консуэло крайне возбуждена, взволнована и вновь готова едва ли не разрыдаться, опасаясь, как бы его избраннице не сделалось плохо и она не лишилась чувств прямо здесь, на дороге — и тогда они уже не смогут никуда поехать — он ещё крепче сжал её ладони, чтобы наделить частью своей силы и поддержать в случае потери сознания.

— Господи, любимая моя, что ты такое говоришь! Какие ужасные вещи я слышу от тебя! Нет, конечно же, я не разочарован в тебе. Прошу тебя, ради бога, остановись, не думай сейчас об этом! Ведь ещё ничего не произошло, будущее не наступило, мы далеко от тех, кто может посягнуть на наши жизни, и сейчас, в эти последние мгновения перед долгой разлукой я здесь, с тобой, и нам не угрожает никакая опасность. Не изводи и не пугай себя так раньше времени. Да, наша судьба полна риска, и с этих пор я также непрестанно ощущаю подспудный страх не только за твою жизнь, но и за земное существование наследника наших идей, что ещё не родился, не начал свой путь. Но ты должна верить в то, что твои предусмотрительность, ум и осторожность не дадут подвергнуть риску ни тебя, ни нашего сына, что храним твоей, моей и божьей любовью, и потому это чувство не способно взять верх надо мной, и оно не должно властвовать и над твоей душой. Потому как — ведь разве же может быть защита лучше и надёжнее? Прошу тебя — ни на одно мгновение не переставай верить в это — как я верю в тебя. Я сделаю всё, чтобы господь не забыл о нас.

— В тот день, когда мне стало известно о том, что я беременна — моя душа действительно переполнилась торжеством и счастьем — ведь мы оба так ждали этого. Мне казалось, что теперь я смогу преодолеть всё — что бы ни случилось. Но сейчас, за несколько мгновений до нашей разлуки я так ясно осознаю, что вот, уже спустя несколько минут мы расстанемся, и неизвестно, встретимся ли вновь на этой земле, мы не в силах предсказать, что могут сотворить с нами приспешники алчной, себялюбивой и жестокой власти, раскрыв наши планы. Альберт, ведь самое худшее и вправду может произойти. Если они узнают, что я жду ребёнка, если я выдам себя внезапно ухудшившимся самочувствием… Да, быть может, единожды мне удастся объяснить свои недомогания тем, что съела что-то не то. И хорошо, если на следующий же день мои симптомы станут легче до той меры, что позволит мне вновь безмятежно хранить у сердца нашу сокровенную тайну. Но а если нет? Если ни одно средство из тех, что взяла собой и из тех, что дал мне ты — не спасут моё положение? Ведь тогда они уличат меня во лжи и потребуют объяснений. И что же я скажу им? Что моя болезнь ещё не прошла, но не препятствует исполнению моих обязанностей? Из чувства брезгливости или даже боязни заразиться чем-нибудь они могут запретить мне появляться при дворе до тех пор, пока я не вылечусь. И мне нужно будет либо подчиниться им, либо более никогда не посещать дворец. А ведь все эти проявления могут не исчезнуть до окончания отведённого мне срока. И тогда мне придётся открыть правду — ибо, в противном случае — как понимаем ты и я — эта важная часть нашей миссии потерпит поражение и её будет вынужден исполнять кто-то другой, а меня… меня будут вправе перевести на одну из самых низших ступеней, и я вновь безропотно начну тот путь, что уже прошла. А коли же, достигнув высшей ступени, я вновь не смогу преодолеть свой страх — я буду исключена из Ордена. И я приму свою участь. Но продолжишь ли ты любить меня, и кем я буду подле тебя, в каком качестве?.. И что будет с нашими детьми — если им всё-таки суждено будет родиться?..

— Консуэло, не уничижай себя безвинно. Ты всегда будешь моей любимой женщиной, моей избранницей. И нам не внове идти навстречу тревожной неизвестности. Если судьба потребует этого от тебя — ты будешь в силах превозмочь страх во имя служения нашим высшим идеям.

— Но даже если я пойду навстречу будущему, сокрытому от нас — смогу ли я дойти до конца, принеся в жертву жизнь нашего ребёнка и свою собственную?.. Ведь, обнаружив наши истинные намерения и зная о том, что я ношу под сердцем наше дитя, первым делом они станут угрожать лишить меня нашего будущего сына. А он сейчас и без того так уязвим, и я должна беречь его внутри себя как самое драгоценное сокровище… И ты знаешь, что я не выдам никого из нас. И тогда они, сохраняя мне жизнь, сделают всё, чтобы я испытывала нестерпимую боль. Я помню об этом из тех надписей, что видела на каменных стенах, проходя церемонию посвящения. Мир остался таким же жестоким. Но я буду молчать, даже истекая неостановимым потоком крови. И, поняв, что я уже потеряла ребёнка, но видя, что я и после этого не намерена ни в чём признаваться, они будут применять самые жестокие, самые медленные, самые изощрённые пытки, вновь и вновь приводя меня в сознание, обливая ледяной водой… Но, сокрушённая этой потерей, я так боюсь не выдержать всего этого и сломаться… Или же может случиться так, что я смогу скрывать головокружение и тошноту, но на это уйдут все мои силы, всё моё внимание будет сосредоточено только на этом и это напряжение помешает ходу моих мыслей, их ясности и я совершу ту самую роковую ошибку, что приведёт меня в зал суда. Или что-то излишне помешает мне в таком состоянии, смутит…

— Умоляю тебя, Консуэло, не представляй себе сейчас всех этих ужасных картин. Мы оба должны верить. И, если это всё же случится — ибо ни я ни ты, ни наш сын — не всесильны — я приму эти две смерти как жертвы во имя светлого будущего этого мира. И тогда же я очень скоро смогу воссоединиться с вами. Ты не можешь допустить ошибку. Я знаю тебя и не устану повторять, что верю в тебя. Когда мы совершали нашу миссию вместе — я ни разу не был свидетелем хотя бы малейшего промаха с твоей стороны, и, всякий раз, когда наше дело находилось на волоске от разоблачения — я был восхищён твоим самообладанием. Ты не раз спасала и меня, и тем самым — весь наш Орден. Да, Консуэло, мы избрали для себя дорогу по лезвию ножа, и я никогда не забываю об этом. Но без надежды, без этого пламени в сердце наша миссия не удастся, она лишится своего сакрального, божественного смысла. Мы обязаны верить. Даже зная о том, что в настоящее время в мире происходит вечная борьба добра и зла, и победитель в ней не установлен и до сей поры. Но, возможно, мы станем именно теми, кто утвердит торжество свободы, равенства и братства на всей этой земле. Нет, больше того — мы должны веровать. Ибо без этого огня в сердцах мы окажемся неспособными ни на что — даже на самые малые подвиги. И на самом деле твоя душа всегда помнит об этом. И я не корю тебя за эту минутную слабость. Я понимаю тебя — насколько это возможно. Я никогда не смогу оказаться на твоём месте, но я в силах представить, что чувствует будущая мать, рядом с которой не будет никого, чтобы защитить физически, а если потребуется — закрыть собой — а я без раздумий сделал бы это — отправляясь на исполнение столь опасной миссии. И я предлагал тебе избрать иную промежуточную цель, но ты сама выбрала путь неукоснительного и беспримерного мужества.

— Да. Ибо иной выбор был бы бесчестьем для члена Ордена Невидимых, опорочил бы репутацию, что у таких как мы — должна быть безупречна. И, да, Альберт, я также ежевечерне стану просить создателя о том, чтобы он пронёс сию чашу мимо нас… — дрожащим, но уже более ровным и спокойным голосом проговорила Консуэло.

— Я счастлив, что в твоей душе вновь просыпается надежда. Пусть же она, как и в самом начале нашего пути, опять разгорится там ярким, негасимым огнём. У тебя всё получится. Ты всё сможешь. Верь в себя. Представляй меня стоящим рядом с тобой и держащим за руку. Так отправимся же, благословлённые Пресвятой Девой и всеми святыми, исполнять их заветы, вложенные в наши души. Через трое суток я буду ждать первого письма от тебя. Я не прощаюсь с тобой, Консуэло. Я говорю тебе: «с богом».

— Говорю тебе и я: «пусть хранят тебя все небесные и земные силы».

После этих слов Консуэло Альберт ещё раз внимательно и глубоко посмотрел ей в глаза — дабы убедиться, что его возлюбленная не близка к тому, чтобы лишиться чувств, и уже потом, когда взгляд его приобрёл ещё и серьёзность — ободряюще провёл руками по плечам нашей героини — как бы передавая свою силу.

И на том они, обнявшись в последний раз перед долгой разлукой, расстались — медленно, как бы нехотя — разойдясь в разные стороны.

Удалившись на несколько шагов, Альберт не выдержал и обернулся назад, так как всё ещё был обеспокоен душевным и физическим состоянием своей избранницы.

Но Консуэло теперь шла вперёд твёрдо и уверенно и не думала останавливаться или медлить. Весь её облик выражал непоколебимое чувство собственного достоинства. Голова её не была опущена, а глаза смотрели вперёд — она видела перед собой не дома и проходящих мимо людей, но счастливую жизнь для всех, кто заслужил её. Да, она станет победительницей.

Наша героиня почувствовала взгляд Альберта и не могла не обернуться в ответ.

Сквозь чёрную вуаль и тень широкополой тёмно-синей шляпы, падавшую на её черты, он увидел, что лицо Консуэло было ясно. Слёзы, ещё не высохшие и блестевшие в глазах, где уже вновь читались здравомыслие, рассудительность и предусмотрительность — вопреки тому, что были вызваны страхом и смятением — придали её чертам ещё более какого-то света жизни и трепета. Она больше не была бледна, щёки её вновь слегка порозовели, а чуть влажные губы приобрели свой обычный бордовый оттенок. Она лучезарно, но вместе с тем спокойно, благородно и сдержанно улыбнулась Альберту, хотя во взгляде нашей героини, где-то на дне, в самой глубине всё ещё таились следы печали и страха.

«Своим мужеством ты заслужила ещё большей защиты от всевышнего. И да хранит Он тебя», — невольно подумал про себя Альберт, мысленно осеняя Консуэло крестом.

И она словно услышала эти его мысли и вновь тепло, благодарно, с любовью и нежностью улыбнулась ему.

Так, попрощавшись в последний раз, оба они отправились каждый своей дорогой.

Конечно же, Консуэло прекрасно осознавала, что не сможет скрывать свою беременность до самых родов, и уже через три — но, если повезёт, то, быть может, хотя бы через четыре — и она молилась об этом — месяца её положение станет неизбежно заметно всем, с кем ей надлежит вести беседы — ведь выполнение миссии означало частое и долгое нахождение среди большого количества людей, стоящих очень близко к ней и имевших на основании законного права своего рождения рассматривать её в упор, и, к тому же, эти люди имели очень высокое влияние в странах, где проживали или находились по делам государственной важности. И, как уже знает наш читатель, среди них часто встречались и короли. И она пойдёт на этот риск. И, коли во время пыток палачи станут добиваться того, чтобы у неё случился выкидыш — им будет уже не так просто достичь своей цели.

Она знала о случаях, когда матери всеми силами пытались избавляться от нежеланных детей, но те словно держались за какую-то невидимую нить, отчаянно пытаясь не позволить той, что зачала их в своей утробе, дала жизнь, так безжалостно распоряжаться собственной судьбой. Консуэло была уверена — если господь даёт женщине ребёнка — пусть даже она одинока, бедна, зачала дитя без любви, рассталась с тем, кому верила словно самому богу, по причине жестокой неверности или стала жертвой надругательства — то даст и всё, чтобы не дать ему погибнуть от голода и холода.

И наша героиня имела право считать именно так не только исходя из собственных твёрдых религиозных убеждений и веры в бога — ибо в то время избавление от нежеланных детей было запрещено законом, а подпольный аборт был способен оставить несчастную на всю жизнь больной, отнять возможность, встретив наконец настоящую любовь — того, кто будет готов заботиться и оберегать от всех бед — однажды взглянуть в глаза своего долгожданного сына или дочери, а то и вовсе убить.

Но они же с Альбертом беззаветно любили друг друга, готовы были броситься грудью на амбразуру, чтобы защитить друг друга от смерти и очень хотели этого ребёнка. И кто же после этого посмеет отнять у Консуэло надежду?..

С того момента неизменно каждые несколько дней наша героиня получала от Альберта письмо. Это всегда были длинные послания, полные любви, трепета и нежной страсти. Но прежде всех признаний и слов восхищения, что не уставал он снова и снова повторять своей сподвижнице — словно видел её перед собой, и видел впервые, и каждый раз будто влюбляясь всем сердцем вновь и вновь — наш герой справлялся о самочувствии любимой. Самостоятельно освоив множество врачебных наук, Альберт хотел знать о здоровье своей избранницы во всех подробностях, и всякий раз задавал Консуэло одни и те же вопросы, на которые она терпеливо отвечала одно и то же — что ощущает себя очень хорошо и у неё по-прежнему достаточно физических и душевных сил, чтобы нести их общую миссию, хотя не всегда это было действительно так.

Нет, наша героиня не испытывала слабости, не позволявшей с утра встать с постели и могла спокойно принимать любую пищу, как никогда не чувствовала и близости обморока. Речь шла о почти незаметных приступах головокружения, что могли настичь Консуэло даже по пути во дворец или при исполнении миссии, но они не мешали ей сохранять твёрдый и ровный шаг и ясный взгляд; и о лёгкой тошноте, что была крайне редкой и проходила через несколько минут — стоило только глубоко вздохнуть, а в крайнем случае — высоко поднять голову — как бы невзначай — заметив, к примеру, красивую лепнину или фреску на потолке. Если же Консуэло начинало мутить во время бесед с великими мира сего — ей достаточно было сделать одно-единственное глотательное движение — и всё прекращалось. Нашу героиню не мучили никакие боли и неприятные ощущения — даже самые слабые, и всё ещё оставалась лёгкой и свободной и походка Консуэло.

Но обо всём этом в своих посланиях к Альберту она молчала, ибо не желала понапрасну заставлять своего соратника волноваться за себя. Да и потом — что бы это могло изменить? Подобные жалобы лишь помешали бы её любимому сосредоточиться на исполнении своей части миссии и заставили бы непрестанно волноваться, думая о здоровье и самочувствии своей возлюбленной.

Всякий вечер, когда наша героиня, свободная от нелёгких трудов на благо всего мира и утомлённая в большей степени, нежели это было бы, если бы Консуэло не носила под сердцем сына — садилась у широкого окна при свече, аккуратно снимала с конверта сургучную печать, бережно доставала тонкий лист самой лучшей бумаги, исписанный изящным мелким почерком, испещрённым вензелями и начинала читать — с самых первых строк на её глаза наворачивались слёзы и желание поскорее лечь в постель рассеивалось, словно ещё несколько мгновений назад наша героиня не испытывала почти непреодолимого желания заснуть.

В каждый такой вечер Консуэло клала рядом с собой перо и такой же белый лист и нередко приступала к ответу по ходу чтения — так рвалось наружу её взаимное сердечное тепло к Альберту, усиливаемое желанием поскорее увидеться и заключить его в объятия, чтобы избавить от тревоги, преследовавшей его даже тогда, когда письма доходили без задержек и были полны убеждений в том, что все испытания она проходит с честью и достоинством, неизменно выходя из них победительницей, неукоснительно следуя двум негласным и более чем очевидным правилам всех тайных обществ — сохранение полного инкогнито в течение всего предприятия при любых обстоятельствах — внутри и вне стен дворцов и резиденций иных высокопоставленных лиц, либо же пользуясь придуманной легендой и заверений в искренней любви, которую время и расстояние сделали бы только сильнее, если бы господь обладал такой властью (да и было ли такое возможно?..), и ожидании скорой встречи, и это волнение было более чем оправдано — если брать во внимание всю небезопасность их положения — и вернуть своему возлюбленному душевный покой.