Думай, Гарри, думай! (джен)

Физически Гарри Дурсли чувствовал себя прекрасно, особенно если учесть, что никакие головные боли — как в прямом смысле, так и в переносном — из-за шрама его больше не беспокоили. Только лишь необходимость придумать хоть какое-нибудь приемлемое объяснение своему отчаянному поступку заставляла его валяться в больничном крыле, изображая крайнюю степень слабости и нездоровья. Притворяться он, прямодушный по характеру, научился в своей прежней жизни у Дурсли. Тётя Петуния притворялась радушной хозяйкой и идеальной матерью, дядя Вернон — успешным бизнесменом и главой семьи, ну, а двоюродный братец Дадли — хорошим сыном. А сколько раз Гарри наблюдал, как Даддикин закатывал истерики или притворялся больным для того, чтобы родители немедленно сделали то, что он хочет! Вот сейчас и он сам изображал нездоровье, чтобы достичь своей цели. Он даже глаза старался лишний раз не открывать, послушно ел с ложечки и пил всякие снадобья целыми галлонами. Мальчик подозревал, что мадам Помфри сразу поняла, что он симулирует, но она как ни в чём не бывало продолжала свою работу и не задавала лишних вопросов. Словно цербер Пушок, она охраняла его покой, так что ни единая живая душа в палату не проникала. Гарри спокойно лежал и обдумывал каждое своё следующее слово и действие. С непривычки было трудно.

Несмотря на это, через несколько дней в лечебницу пришёл тот, кого даже целительница не посмела остановить. Ректор Школы Хогвартс Альбус Дамблдор, собственной седовласой и длиннобородой персоной. Как только Гарри увидел его в дверях, наклонившегося и внимательно слушающего взволнованные объяснения мадам Помфри, он тут же зажмурился, мысленно застонал и принялся так же мысленно осыпать себя всеми бранными словами, какие только слышал в своей жизни от кузена Дадли и дяди Вернона. И было за что ругаться: в панике от всего случившегося с ним — дементоры, дисциплинарное слушание, отсутствие понятных вестей от Рона и Гермионы, а затем внезапно исполнившееся желание стать «просто Гарри» и совершенно чужой иной мир, где всё не то и не так, — он совсем позабыл о Дамблдоре. О действительно великом колдуне ХХ века. О ректоре, от внимания которого не ускользало даже самое незначительное происшествие в Хогвартсе. Конечно, «внезапно проснувшийся героизм» у какого-то Гарри Дурсли, который в Школе до того ничем особенным не выделялся, тоже не мог не привлечь внимание профессора. «Так, думай, Гарри, думай, как ты будешь выкручиваться теперь… Дамблдор-то тебе не Рон, не Невилл и даже не Люпин», — мысленно подстёгивал себя мальчик.

Ректор тихо подошёл к его кровати, наколдовал кресло вместо обычного стула для посетителей и сел. Гарри лежал с закрытыми глазами и старался дышать ровно и медленно, словно во сне. Дамблдор помолчал с минуту, а потом вымолвил с усмешкой:

— Ну, довольно притворяться, Гарри. Я знаю, что ты не спишь. А самое забавное, ты тоже знаешь, что я это знаю. Вообще-то, у меня достаточно времени, чтобы сидеть и ждать, пока тебе не надоест изображать спящего, но не кажется ли тебе, что невежливо заставлять ждать старика?

С глубоким вздохом мальчик заворочался и сел на постели. Он потянулся за очками, нацепил их на нос и только потом осмелился взглянуть на ректора. Но как только увидел такую знакомую всепонимающую улыбку, у него отлегло от сердца.

— Извините, сэр, — сказал он тихо.

— Не стоит извиняться. Я вообще-то пришёл поблагодарить тебя, Гарри Дурсли.

— Вы? Поблагодарить? Меня? Но что я такого сделал, сэр?

— Ну, как же. Ты защитил Невилла Лонгботтома. Ты защитил своих товарищей. Пусть это был просто боггарт, но кто может знать, что бы случилось, если бы он стал страхом Невилла. Ты же знаешь, кем бы стал его боггарт?

Мальчик кивнул, едва не назвав по привычке имя Воландеморта.

— Даже я не смогу сказать, что бы произошло, появись он посреди третьекурсников. Пожалуй, только то, чем стал боггарт для тебя, могло наделать больше паники. Что, собственно говоря, и случилось.

«Ну, вот, — подумал Гарри, — начинается» — и опустил взгляд.

Дамблдор помолчал, сцепив руки в замок и покачивая длинным загнутым носком туфли.

— Может, ты мне объяснишь, Гарри Дурсли, маглорожденный волшебник, почему ты боишься дементоров, и как ты научился вызывать Заступника?

Гарри вздохнул. Внезапно он подумал: «А вдруг здешний Дамблдор при всём том же величии и мудрости чуть менее «с приветом»? Он же не показывает ни гнева, ни презрения к «просто Гарри». Вдруг он сможет мне помочь?»

— Профессор Дамблдор… Я бы мог вам рассказать, но, боюсь, вы мне не поверите, — очень тихо сказал он, так и не поднимая взгляд.

— Знаешь ли, Гарри, я ведь достаточно долго живу на этом свете, и, уж поверь мне, повидал столько всякого, что… Вряд ли найдётся хоть что-то, о чём я уверенно смогу утверждать, что это невозможно. Так что, говори.

— Я из другого мира, сэр, — прошептал мальчик со вздохом. — Мне пятнадцать лет, и в моём мире шрам от заклинания Воландеморта на лбу у меня. Там я — Мальчик-который-выжил.

Только сказав это, Гарри глянул на ректора. Казалось, он даже дышать перестал, ожидая, как отреагирует Дамблдор на такое признание. Тот посуровел лицом, жуя губами, и глаза его словно потухли под нависшими густыми седыми бровями.

— Вот оно как… — наконец, промолвил великий волшебник. — Тогда получается, что Гарри Дурсли из э-э-э… моего мира оказался в… твоём? Два мальчика поменялись душами?

Гарри пожал плечами:

— Не знаю, сэр. Но, похоже, так. …Скажите, неужели есть такая магия?

Дамблдор словно не услышал отчаянный вопрос, продолжая раздумывать вслух:

— То есть, наш Гарри Дурсли теперь Избранный в каком-то другом мире?

Гарри оторопело поморгал. Ему за эти несколько месяцев пришлось столько думать, сколько, наверное, не доводилось за все его пятнадцать лет жизни, но всё равно мысль о том, что теперь судьба его родного мира оказалась в руках другого мальчишки: слабого духом, туповатого, трусоватого, совсем не приходила ему в голову. Да разве тот пришибленный Гарри сможет хоть как-то противостоять возродившемуся Воландеморту, пусть даже с чьей-либо помощью? …Зато, Мордред побери, ему, пожелавшему стать Просто Гарри, в этом мире будет сухо и комфортно, как в памперсе… Зачем, зачем только исполнилось это его дурацкое малодушное желание?

— Ну, а Невилл Лонгботтом в твоём мире, он какой? — по-прежнему задумчиво промолвил Дамблдор.

— Да примерно такой, какой здесь был Гарри Дурсли, — пробурчал мальчик. — Никакой, короче говоря. Тихоня. Добрый. Плаксивый…

— Ты говоришь, там, в твоём мире, тебе пятнадцать лет. То есть, ты вернулся на два года назад. Можешь ли ты мне сказать что-нибудь, что произойдёт, например, через год?

— Через год, сэр, в Хогвартсе состоится Турнир Трёх Волшебников. Приедут ребята из Дурмштранга и Жез’лешарма.

Гарри сказал это очень буднично, а Дамблдор воззрился на него с таким изумлением, что потерял весь свой величественный вид, разве что рот не разинул. Вот это было доказательство из доказательств, ведь о возможности возобновления легендарного Турнира только-только зашла речь в Министерстве магии. Кроме министра Фаджа и руководителей трёх волшебных школ, об этом пока никто не знал. То есть, вообще никто.

Ректор ещё немного помолчал, видимо, приходя в себя, а потом сказал с глубоким вздохом:

— Ну, хорошо, Гарри. Ты доказал, что ты из другого мира. И скажи мне теперь, чего же ты хочешь? Вернуться обратно или же остаться здесь?

Гарри растерялся ещё больше, чем в тот миг, когда понял, что оказался в чужом мире, где никому не нужен. Он должен хотеть вернуть всё как было. Но хочет ли он этого?