Альфи (гет)

Последние дни июля в поместье Лонгботтомов стояла та самая, идеальная английская погода — не жаркая, но и не морозная, будто сама природа решила не мешать росту магической флоры. Воздух был напоён ароматом свежескошенной травы, влажной земли и сладковатым дурманящим запахом цветущего лунолиста, который Августа выращивала в самой дальней теплице. Солнце ласково грело, а не палило, и даже послеполуденные дожди были короткими и освежающими, оставляя после себя радуги, перекинувшиеся через бескрайние поля.

Альфи и Невилл проводили дни в разъездах по плантациям верхом на упитанных, флегматичных пегасах цвета морской волны — единственных животных, допущенных в святилище миссис Лонгботтом. Они помогали (а чаще — просто наблюдали, стараясь не путаться под ногами) за работой волшебников-садоводов, учились по звукам и виду листьев определять, чего не хватает тому или иному растению. Для Альфи это было сродни медитации. Здесь, среди зелени и тишины, прерываемой лишь шелестом листьев и отдалёнными возгласами садовников, Присутствие внутри него затихало, будто усыплённое монотонным гулом жизни.

Однажды, возвращаясь с дальнего поля, где проверяли всходы прыгучего паслёна, они наткнулись на Эдриана. Тот, прислонившись к старой, покрытой мхом калитке, с презрительным видом наблюдал, как группа работников вручную, палочка к палочке, опыляла капризные цветы плюмонии.

— Дикари, — бросил он в их сторону, заметив Альфи и Невилла. — У отца в оранжереях всё делают артефакты. Руками грязь ковырять — недолго и в маглов превратиться.

— Бабушка говорит, что плюмония чувствует грубую магию, — робко возразил Невилл. — Ей нужно... э-э... нежное касание.

Эдриан фыркнул, скрестив руки на груди.

— Лонгботтомы всегда были чудаками. Предпочитают возиться с грядками, вместо того чтобы заниматься настоящей политикой. Или хотя бы приличным бизнесом. Того и гляди подыщешь себе магловскую девчонку и станет священный род грязнокровками. Старуха Августа, видать, совсем из ума выжила, раз позволяет внуку общаться со всякими... отбросами.

Альфи почувствовал, как знакомый холодок зашевелился у него в груди. Он резко соскочил с пегаса.

— А твоя семья чем занимается? Стоит на рынке и продаёт волосы с бороды отца под видом волокон единорога? — его голос прозвучал резко, и сам он удивился этой вспышке.

Эдриан выпрямился, глаза сузились. Рука потянулась к карману, где, несомненно, лежала палочка.

— Смотри, как бы тебе самому не пришлось свои кудри продавать, Дамблдор, — прошипел он. — Слухи ходят, что твой дедуля не такой белый и пушистый, каким он себя выставляет.

Словно лёд обдал Альфи. «Он знает? Нет, не может. Это просто слизеринская догадка, попытка уколоть». Он заставил себя рассмеяться, натянуто и громко.

— Ох, боюсь, мои волосы никому не нужны. Слишком непослушные и быстро отрастают. Целое наказание!

Он машинально потянул за светлый хвост, собранный на затылке. Элинор на днях вручила ему резинку, обтянутую красной атласной тканью. «Чтобы твои прекрасные локоны не мешали великим делам!» — сказала она, и Альфи, скрепя сердце, был вынужден принять подарок. Теперь он собирал волосы каждый день — они лезли в глаза и щекотали нос.

Эдриан, не найдя что ответить, с презрительной усмешкой развернулся и ушёл прочь. Невилл выдохнул с облегчением.

— Спасибо. Он... он всегда такой.

— Ничего, — Альфи вскочил на пегаса, чувствуя, как дрожь в руках понемногу утихает. — Просто ещё один сноб. Таких в Хогвартсе полно.

* * *

Утро в предпоследний день июля началось с громкого треска и радостного визга. Альфи, спросонья чуть не свалившись с кровати, схватил палочку, сердце бешено колотилось — мозг выдавал образы зелёного света и летящих заклятий. Но через секунду он понял: это Элинор взорвала праздничный хлопушку прямо под дверью своей комнаты, оповещая мир о дне рождения Невилла.

Весь день в поместье царила суматоха. Элджи то и дело пугал домовиков внезапными хлопушками собственного производства, от которых те с визгом прятались на чердаке. Энид пыталась навести порядок, но её голос тонул в общем хаосе. Эдриан демонстративно заперся в своей комнате, заявив, что «шум вреден для утончённой натуры». Августа же, сохраняя ледяное спокойствие, руководила приготовлениями к праздничному ужину, изредка бросая на брата мужа взгляды, от которых тот мгновенно умолкал и старался стать незаметным.

Сам виновник торжества ходил красный от смущения, но счастливый. Ему подарили новую защитную мантию (старая после очередного зельеварения покрылась несмываемыми фиолетовыми пятнами), набор блестящих горшков для пересадки опасных растений и, от дяди Элджи, — загадочный свёрток, который подозрительно шевелился и издавал булькающие звуки. Альфи вручил ему тщательно упакованную коробку магловских сладостей, заказанных через дедулю, и новенький, пахнущий типографской краской, справочник по редким травам Амазонки.

За тортом («Клубнично-мятный с живыми свечами, которые норовят улететь!» — с гордостью объявила Элинор) Элджи разошёлся не на шутку.

— А помнишь, Августа, тот день, когда Фрэнк... — начал он, но под острым взглядом невестки резко сменил тему: — ...э-э... когда мы запускали фейерверки! Да! Отличные были фейерверки! Никаких этих... хлопушек!

Невилл, воспользовавшись моментом, наклонился к Альфи.

— Спасибо за подарки. Правда. А ты... — он замялся, ковыряя вилкой крем. — Когда у тебя день рождения?

— В августе, — с явной запинкой ответил Альфи и, встрепенувшись, уточнил: — Двадцать первого.

Невилл, почувствовав настроение друга, осторожно поинтересовался:

— Будем праздновать?

Альфи потянулся за кувшином с тыквенным соком. На столе рядом стоял его личный кувшинчик — матовый, непрозрачный. Внутри было модифицированное зелье старения. Оно стало горше на вкус, и доза увеличилась — дедуля написал, что пора «догонять однокурсников». Альфи сделал большой глоток, с трудом сдерживая гримасу.

— Дедуля обещал приехать. Наверное, что-нибудь устроим. Небольшое.

— Отлично! — обрадовался Невилл. — Я уже придумал, что тебе подарить! Только это сюрприз.

— Только не ещё одно растение, которое будет охотиться на Тревора, — фыркнул Альфи.

Элинор, подслушав разговор, тут же вклинилась:

— О, день рождения! Альфи, мы обязательно устроим тебе вечеринку! С играми! И пригласим всех-всех твоих девочек! И Пэнси! Мы напишем им письма! — она уже представляла это с блеском в глазах.

— Нет! — почти крикнул Альфи, и все за столом замолчали. Он сглотнул, стараясь говорить спокойнее. — Спасибо, Элинор, но... дедуля хочет провести этот день наедине со мной. Семейная традиция.

Элинор надула губы, но, кажется, купилась на авторитет Дамблдора. Альфи поймал на себе взгляд Августы — умный, проницательный. Она что-то понимала. Возможно, догадывалась не только про зелье.

* * *

Недели летели быстро, наполненные работой в саду, редкими и всё более напряжёнными уроками зельеварения с мистером Дёртслашем (Невилл делал успехи) и постоянными попытками избежать Элинор. Та, казалось, развила сверхъестественную способность находить Альфи в самых укромных уголках поместья. Она забрасывала его вопросами о Хогвартсе, о дедуле, о том, «каково это — быть таким знаменитым», и без устали строчила письма своим подругам, подробно описывая каждую их мимолётную встречу.

Эдриан же избрал тактику колких, но точных замечаний. Он не лез в открытую конфронтацию после случая у калитки, но его комментарии о «простоватости Лонгботтомов», «сомнительных друзьях» и «бремени великой фамилии» постоянно витали в воздухе, как ядовитая пыльца.

Августа оставалась невозмутимой, но Альфи несколько раз замечал, как она смотрит на него — не с осуждением, а с лёгкой тревогой. Она видела, как он вздрагивает от громких звуков, как порой его взгляд становится отстранённым и пустым, а пальцы непроизвольно сжимаются в кулаки. Альфи боялся, что она поймёт слишком много, но миссис Лонгботтом проявляла удивительную чуткость. Однажды вечером, застав его одного в библиотеке за старыми фолиантами по теории магии, она молча поставила перед ним чашку горячего шоколада с зефиром и ушла, не задав ни одного вопроса.

За несколько дней до дня рождения Альфи пришло письмо от дедули. Фоукс, величественный и яркий, влетел в открытое окно столовой во время завтрака, вызвав восторг у Элинор и раздражённую гримасу у Эдриана. Дедуля писал, что дела в Министерстве держат его, но он непременно вырвется к двадцать первому августа. В конверте лежала небольшая шкатулка. Внутри, на бархатной подушечке, покоился изящный серебряный зажим для галстука или мантии в виде летящего феникса. «Чтобы удерживать шторм», — было написано на крошечном ярлычке. Альфи прицепил его к своему хвосту — зажим издал тихий, умиротворяющий звон, и внутреннее напряжение на миг отпустило.

* * *

Утро двадцать первого августа было пасмурным, с неба моросил мелкий, назойливый дождик. Альфи проснулся с тяжёлой головой — ночью ему снова снились кошмары, обрывки тех событий, перемешанные с сиреневым свечением и смехом, который был не его. Он уже потянулся к пузырьку с зельем на тумбочке, когда в дверь постучали.

— Войдите, — хрипло сказал он.

В комнату заглянул Невилл, держа в руках небольшой, прилипший к пальцам кекс с воткнутой в него единственной свечкой.

— С днём рождения! — прошептал он, оглядываясь, нет ли поблизости Элинор. — Это я сам испёк. Немного подгорел, но... вроде съедобно.

Альфи растроганно улыбнулся. Он задул свечу, загадав желание, чтобы это лето никогда не кончалось и чтобы Присутствие навсегда оставило его в покое. Они разделили кекс, который на вкус действительно отдавал горелым, но был бесконечно дорог.

Подарок Невилла оказался неожиданным — это был крошечный, в горшочке с дырочками, кустик.

— Это сонная полынь, — объяснил Невилл. — Бабушка разрешила взять отросток. Она... она чувствует дурные сны и отгоняет их. Просто поставь её рядом с кроватью. Я... знаю, ты плохо спишь, ещё в Хогвартсе заметил.

Альфи сжал горшок в руках, чувствуя, как по щекам катятся предательские слёзы. Он кивнул, не в силах вымолвить ни слова.

Остальная часть дня прошла тихо. Приехал дедуля, облачённый в мантию цвета влюблённого пикси. Он привёз целый сундук подарков, большую часть из которых составляли сладости и странные антикварные приборы, и провёл с Альфи несколько часов в уединённой беседе в саду Августы, несмотря на дождь. Они говорили обо всём и ни о чём — о теориях трансфигурации, о новых сортах леденцов в «Сладком королевстве», о глупых статьях в «Ежедневном пророке». Альбус ни словом не обмолвился о тёмных искусствах, о Квиррелле или о внутренней борьбе внука. Он просто был рядом, и этого было достаточно.

За праздничным ужином, когда подали торт в форме феникса (который, правда, больше смахивал на растрёпанную курицу), в каминную сеть гостиной с треском ворвалась женская голова в очках. Все вздрогнули, даже Альбус поднял бровь.

— Августа! Альбус, ты тоже здесь! — выдохнула голова. Это была Амелия Боунс, глава Департамента Магического Правопорядка, известная своей фанатичной тягой к справедливости. — Вы ещё не знаете? Только что передали экстренное сообщение! По всем каналам!

Все замерли. Альфи почувствовал, как ледяная тяжесть опускается в желудок.

— Азкабан, — лицо Амелии Боунс было бледным от возбуждения и страха. — Побег. Трое. Самые опасные...

Она сделала паузу, глядя на онемевших слушателей. Похоже, слова давались ей с большим трудом.

— Беллатриса Лестрейндж. Её муж Родольфус. И его брат Рабастан. Они на свободе!

Горький вкус зелья старения смешался со вкусом страха у Альфи во рту. Он посмотрел на Невилла. Тот сидел, побелевший как мел, уставившись в тарелку. Его пальцы судорожно сжимали край стола. Августа Лонгботтом выпрямилась, её лицо стало каменным. Даже Эдриан и Элинор не произносили ни звука.

Альбус Дамблдор медленно снял очки и протёр их тканью. Его лицо было невозмутимым, но в глазах, на миг встретившихся с взглядом Альфи, читалась не тревога, а нечто иное... Усталость? Боль? Альфи вдруг вспомнил, насколько его дедуля на самом деле стар. Мысль об этом отозвалась тупой болью в груди, и он с трудом удержал рвущуюся наружу магию.

— Кажется, — тихо произнёс дедуля, и его голос прозвучал громоподобно в мёртвой тишине столовой. — Кажется, новый учебный год будет куда более непростым, чем мы предполагали.

Альфи неосознанно дотронулся до серебряного зажима в волосах. Шторм, которого он так боялся, приближался. И на этот раз он бушевал не внутри него. Он надвигался извне.