Пражские котики 83' (джен)

Как-то раз сидели в трактире мужики. У одного из них не было детей, вот все и принялись его дразнить. «Ну, ничего, — говорит он, — до утра, дескать, постараюсь». Подошло время, и родился у него сын, весь мохнатый, настоящий медведь. Мать-то сильно убивалась и хотела спровадить его со света. А отец не позволил — я, мол, сына оставлю. И оставил сына в живых. Рос он рос и вырос такой умный, всем на удивленье. Отовсюду люди приходили к нему за советом, и он всем им помогал. И все умел делать. Прослышал об этом и король, и взяла его досада — уж больно не по вкусу ему пришлось, что этот, парень так хорошо всем людям советует, — как бы, мол, умнее его не оказался. Послал он за мужичком и говорит:

— Коли твой сын такой мудрый, пусть повернет Лабу, хочу, чтобы она текла не перед моим замком, а позади его..

Чешская народная сказка «Мохнатый сын»

«Дышать, главное дышать ровно, — успокаивал себя потрясённый Рудольфус, крепко сжав подлокотники и ощущая вибрацию стального монстра, тяжело отрывающегося от земли, и то, как его самого прижимает к креслу. — Мордред, Моргана и Мерлин, будь они трижды прокляты! Мы летим!»

Он бросил короткий взгляд на брата, зачарованно припавшего к иллюминатору, затем позволил себе наконец выдохнуть и улыбнуться. Неужели им удалось вот так просто прикинуться магглами, взмыть в небеса и устремиться прочь? И теперь с каждым мгновением они все дальше и дальше от мстительных соотечественников, гостеприимных стен Азкабана и залитой волшебной кровью британской земли.

Три недели он провел у плиты, практически не замечая того, что готовит: заучил наизусть пару несложных рецептов и, как когда-то на зельеварении, позволил рукам действовать практически самостоятельно. В голове же его постоянно крутились самые страшные варианты развития дальнейших событий, а слабые и плохо продуманные места в плане побега, предложенном этой загадочной девочкой, становились все очевиднее, но, как оказалось, до магглов действительно никому нет никакого дела.

Как же это все таки глупо — почти всю жизнь сражаться против того, о чем имеешь настолько убогое представление. А ведь тогда, прими они во внимание, что магглы тоже ресурс, причем весьма эффективный, и война пошла бы совсем по иному сценарию… Но как же страстно их ненавидел Лорд: не потому ли что хорошо знал, презирал и боялся…

— Профессор, вы, кажется, говорили о Мерлине, — вывел его из задумчивости спокойный и тихий, с легкою хрипотцой, голос Амира, сидящего на соседнем кресле ближе к иллюминатору. Остальные его соплеменники, как их для себя обозначил Рудольфус (акцентируя внимание не столько на том, что они все были магглами, сколько на том, что принадлежали к одной этнической группе) устраивались поудобнее, приготовившись внимательно слушать.

В свое время Рудольфусу довелось общаться со многими волшебными семьями, эмигрировавшими в Магическую Британию из Пакистана, Индии и иных стран. Тогда он сделал для себя интересные выводы о том, что часто землячество важнее многих других вещей, и те, кто на родине не подал бы друг другу руки, проявляли изрядное единодушие, оказавшись вдали от родных мест, и чужаков встречали единым фронтом.

— Пожалуй что и о Мерлине… он более чем достоин наших о нем размышлений, — задумчиво ответил Рудольфус, ослабив тугой узел галстука и внутренне настраиваясь снова играть роль профессора.

В это раз, услышав столь непривычное обращение, он наконец перестал по старой школьной привычке искать глазами Слагхорна или того же Флитвика. Профессорский статус казался ему с одной стороны забавным, а с другой — слегка утомительным: ему редко доводилось выступать перед большой аудиторией, чаще он вел переговоры практически с глазу на глаз, однако с весьма разнообразными лицами, в том числе и нечеловеческими, а у иных сторонников Лорда лиц иногда не было вовсе. На общих собраниях Пожирателей он предпочитал уступить слово другим, еще в школе заработав себе репутацию спокойного, немногословного и серьезного юноши, а информация, которую он собирал для организации, оглашалась лишь за закрытыми дверями в очень узком кругу. Да и с женой, в большинстве случаев, он отмалчивался, тогда как сама Беллатрикс имела склонность предаваться длинным и полным огня монологам, иногда аккомпанируя себе вдребезги бьющимся хрусталем или глубоко прочувствованными заклятьями. Мирились они тоже молча, но до разговоров ли им было в такие моменты.

И вот сейчас, окруженный студентами, их внимание он находил приятным и с недоумением вспоминал бедолагу Снейпа, брызжущего ядом каждый раз, стоило речи зайти об учениках. Рудольфус же излагал свои мысли легко и точно подбирал слова, близкие слушателям, несколько специфичным даже по маггловским меркам — но его этот факт волновал мало, а единственное, что портило все удовольствие — першение в горле.

Вот уже третий час он отвечал на вопросы, о которых, пожалуй, раньше не задумывался, и в то же время старался узнать о своих попутчиках как можно больше. Опыт подсказывал, что студентами были не более половины, а те двое в соседнем ряду, кажется, даже английскую речь понимают с трудом, хотя заинтересованный вид изображают старательно, да и тонкие шрамы на пальцах говорят отнюдь не об академической успеваемости, а скорее о том, что кто-то рано начал играться с ножом.

— Профессор, — произнёс с мягким восточным акцентом один из вроде бы настоящих студентов: вопросы ему задавали лишь юноши, а смуглолицые темноглазые девушки предпочитали скромно молчать, да и сидели они сейчас недостаточно близко, однако все же ловили каждое долетающее до них слово и изредка кидали на Рудольфуса полные смущенного уважения взгляды. — Вы предполагаете что Мерлина стоит рассматривать как фигуру первой величины?

— Нам следует понимать, что легендарный король Артур как личность перестал всерьёз интересовать авторов «Артурианского цикла» уже начиная где-то века с тринадцатого, — вольно интерпретировал сухие факты Рудольфус, сам удивляясь тому, о чем говорит. — Мы видим, что источники повествуют о ком угодно, только не о своём главном герое, и особенное внимание уделено здесь личности Мерлина.

Он хорошо выучил материал, однако же только сейчас до конца осознал, что многие хроники, написанные еще до статута, действительно общие для обоих миров, и «Пророчества Мерлина» Гальфрида Монмутского [1], сочиненные в двенадцатом веке, покрываются пылью равно как в маггловских библиотеках, так и на полках мэноров благородных семейств. А тот факт, что валлиец Мерлин, при всей своей магической мощи, демоническом происхождении и глубокой связи с языческой кельтской традицией был добрым католиком и старался воскресной мессы не пропускать его и вовсе не удивил, скорее заставил в очередной раз задуматься, на что еще в магическом мире упорно закрывают глаза — ведь стоит копнуть поглубже, и у многих чистокровных семейств найдутся предки, которые вместо того, чтобы подавлять очередное восстание гоблинов топтали копытами лошадей потрескавшуюся от зноя Святую Землю под знамёнами римской церкви, приняв на доспехи крест. Ну а то, что, прославленный Мунго Бонам, просто не мог назвать госпиталь собственным именем, а посвятил его первому епископу Глазго [2], своему божественному покровителю, чьим именем был крещен, мало кому известно, но вот задуматься, как целитель в магическом мире неожиданно стал святым — в голову обычно никому не приходит. Как никого не смущают в отмежевавшемся от религии магглов обществе дьявольские силки и адское пламя. Однако тему религии, учитывая специфику слушателей, Рудольфус решил не затрагивать, сосредоточившись на ином.

— Поскольку само имя «Мерлин» происходит от латинского названия одной из соколиных пород, то, соответственно, мы можем рассматривать его как кельтский аналог Меркурия, и увидеть тесную связь с познанием, просветлением и откровением свыше. Но сейчас мы говорим о Мерлине не как о пророке, облеченном властью над миром вещей и духов, и ни в коем случае не как о мятущемся творческом разуме. Мы говорим о поисках цели не только внутри себя и не только извне, и о безнадежной попытке быть или стать человеком в полном смысле этого слова, — продолжал он свой монолог, замечая в темных глазах своих, пусть и на краткое время, студентов неприкрытое восхищение, и пытаясь не обращать внимания на мигнувший в салоне свет.

«Просто быть человеком — какая очевидная, но в то же время сложная для осознания мысль, — с мрачной иронией размышлял Рудольфус, расстегивая тяжелые запонки, чтобы избавиться от накатившего смутного дискомфорта, — Великому Мерлину это более чем подходило, а мне, мордредовы потроха, всегда и всего было мало! Хотелось ощутить себя чем-то большим, причастным к великому — и что в итоге: пятнадцать потерянных лет, а мог бы, дурак, спокойно охотиться на оленей в своих владениях, возиться со сворой грейхаундов и нянчить детей…»

Эти мысли отозвались ноющей болью в висках: вспомнилось их пришедшее в упадок поместье с заросшим и мрачным садом — такое, каким они увидели его летним пасмурным днём, едва выбравшись сначала из азкабанских застенков, а затем тайком покинув дом вынужденно гостеприимного свояка — холодное и покинутое. Беллс не захотела оставаться там ни минуты — вернулась в мэнор, к сестре, чтобы быть подле Лорда, а они с Рабастаном долго бродили среди родных стен, поднимая облака пыли и шепотом предавались детским воспоминаниям, как будто боясь спугнуть призрачную застывшую тишину. Затем, собрав для себя и супруги вещи он, практически не задумываясь, равнодушно оставил брата в пустующем доме и отправился следом за Беллатрикс в крысятник к Малфоям, как метко окрестил это место покойный Долохов, наблюдая за тем, как важно вышагивает по натертым до блеска паркетным полам Педдигрю, оставляя вереницу грязных следов и крошек, а Люциус демонстративно не замечает хаоса, охватившего его дом, и, тайком прикладываясь к стакану Огденского, старается слиться с обивкой своей изысканной мебели.

— Не менее важны для нас многочисленные сюжеты, повествующем о безумии Мерлина, — Рудольфус старался не сбиться, однако говорить стало неожиданно тяжело, и он, окончательно попрощавшись с галстуком, расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, а затем сделал глоток воды. — В ранних валлийских источниках его именуют «Вилтт», что означает Дикий, он предстаёт воином и королем, скорбящим о падших соратниках, скрывшимся от мира в Каледонском лесу и там обретя провидческий дар ценою рассудка. Он бродит в обличье волка и прячется среди ветвей колдовской яблони. Здесь сочиняет он массу пророчеств, особенно трогателен его стих, посвящённый кабану. «О маленький поросенок, о блаженная свинья, прерви свою утреннюю дремоту, не ройся в подлеске, если б ты видела то насилие, которое видел я, ты б не спала утром.»

Пожалуй именно тогда Басти и начал пить, в одиночестве зарываясь в книги, которых был так долго лишен, однако же самого Рудольфуса в то время действительно волновало лишь мрачное и отчаянное безумие, яростно пожирающее Беллатрикс, которое он, к несчастью, долгое время предпочитал просто не замечать, списывая его на темперамент и превратности жизни — точно так же, как теперь почти не обращал внимания на болезненное, граничащее с потерей рассудка состояние брата.

Беллатрикс упивалась болью — своей и чужой — с иступленной радостью; заливаясь срывающимся визгливым хохотом, принимала она от окончательно потерявшего человеческий облик Лорда Круцио, и щедро раздавала его другим. Просветлений почти уже не случалось, и лишь иногда пасмурными ночами она выла у него на груди, вцепившись сведенными пальцами в складки мании и заливаясь слезами от собственного бессилия и всепоглощающего давящего глухого страха: просто не увидеть рассвет, утонув в расползающейся, словно чернила на тонкой льняной скатерти, темноте. И он разгонял мрак, зажигая десятки свечей по всей комнате, а потом они долго любили друг друга, с неистовой нежностью, на грани боли и засыпали лишь только тогда, когда вновь поднималось солнце и наступал новый день.

Самолёт легонько тряхнуло, однако же, кажется, никто из пассажиров этого не не заметил.

— Финалом истории Мерлина служит сюжет о любви и предательстве. Как повествует сэр Томас Мэлори [3], прекрасная Нимуэ, озерная дева в безнадежной своей любви, дабы обрести над ним власть, соблазнила Мерлина, а затем заточила в хрустальном гроте, где он прибывает по сей день, погруженный в волшебный сон, — вспомнив, Беллу, тихо застывшую на берегу Черного озера, и мерный плеск волн в сгустившихся сумерках перед финальной битвой, Рудольфус почувствовал, что руки его дрожат, а в глазах потемнело. — И если однажды, вновь пробудившись от колдовского сна, покинет он свое убежище и тюрьму, то что же он станет делать со своей вновь обретённой свободой? На этом я предлагаю остановиться, — он смог выдавить из себя вежливую улыбку и, выдержав приличествующую ситуации паузу, устало закрыл глаза и откинулся в кресле, отчаянно пытаясь остановись цепочку тоскливых воспоминай.

— Что-то не так, профессор? — тихо спросил Амир. — Я тоже не очень люблю летать.

— Дело не в том, что я не люблю летать, скорее, я не люблю падать, — попытался отшутиться Рудольфус.

— Такое часто бывает, однако на все воля Аллаха. Дядя Ахмед, старший брат моего отца, не переносил разницы атмосферных давлений, и по настоянию своего врача, пугавшего его скорой смертью, всегда выбирал поезд, однажды тот резко затормозил и дядя, упав с полки, разбил себе голову и скончался... Вам станет легче, если умыться и вот, — он сунул Рудольфусу в руку блистер с таблетками, — это тоже поможет.

Рудольфус благодарно кивнул и, поднявшись, побрел в сторону туалета, стараясь не обращать внимания на тело, ставшее неестественно легким. Он ввалился в тесное помещение и в изнеможении облокотился на раковину. Он чувствовал, как его мелко потряхивает, и, слезы, причину которых не удавалось понять, текут по щекам: раздражение, злость и бессилие вырвались из самых темных глубин души, казалось, что воздух словно бы уплотнился вокруг и скоро им невозможно будет дышать. Рудольфус дрожащими пальцами открыл кран и умылся несколькими горстями воды: стало чуть легче, и паника отступила. Он с сомнением посмотрел на лекарство с ни о чем не говорящим ему названием, однако же выдавил пару таблеток себе на ладонь, рассудив, что одной будет явно мало, но больше двух принимать рискованно, а затем проглотил и запил водой из под крана, не обращая внимание на табличку с предупреждением. Еще раз умылся и, пригладив мокрой рукой короткие волосы, смог, наконец, заставить себя взглянуть в зеркало.

Собравшись с мыслями, он аккуратно застегнул влажные манжеты и поправив запонки и медленно открыл дверь, за которой ожидало уже несколько человек, пробормотал какие-то дежурные извинения и направился к своему месту. Затем аккуратно сложил пиджак, укутался в добытый Амиром за время его отсутствия плед и откинулся на спинку кресла. Если посидеть так пару минут, расслабившись и прикрыв глаза, то все непременно придет в норму… Еще бы руки согрелись… Почему же так зябко, откуда этот холодный ветер…

… Неожиданно для себя он осознал, что бредет босиком по густой траве своего сада, а рядом легко ступает, держа его руку, Беллатрикс: такая мирная и задумчивая, какой он не помнил ее при жизни.

Они неспешно гуляли в западной части сада, буйно заросшей диким орешником и ежевикой, кусты которой были щедро усыпаны спелыми дымчато-сизыми гроздьями. Белла отпустила его руку и устремилась к кусту, сорвала несколько ягод и, отправив их в рот, зажмурилась от удовольствия, а затем, набрав горсть, обернулась с коварной улыбкой, и искорки вспыхнули на дне её темных глаз.

— Хочешь? — предложила она и медленно сделала шаг навстречу, а он не мог отвести взор от ее бесстыдно-зовущих губ, измазанных ежевичным соком, и, кажется, вновь забыл, как дышать, и мог лишь беззвучно открывать рот, подобно выброшенной на берег рыбе. Она подошла ближе и, приподнявшись на носочки атласных туфель, легко коснулась его губ своими, застыв на мгновение и позволив почувствовать терпкий и сладкий ягодный вкус, а затем отстранилась с грудным бархатистым смехом и, насладившись его замешательством и тряхнув непослушной гривой волос, скрылась в густых зарослях ежевичника.

Он бросился следом, но никак не мог ее отыскать, он продирался сквозь колючий кустарник, изранившись до крови, но не чувствуя боли. Неожиданно для себя он выбрался к семейному склепу. Беллс стояла на самом краю обрыва и носком туфельки сбрасывала мелки камушки вниз: сейчас она казалась хрупкой, словно фарфор, и очертания ее подрагивали. Он приблизился и, повернув к себе лицом, обнял ее за плечи, однако вместо тепла почувствовал, как руки укололо морозом. Все вокруг начало покрываться инеем: скалы, трава, кованная решетка, когда-то преграждавшая вход, а сейчас небрежно прислонённой рядом с темнеющим спуском в усыпальницу предков.

Отстранившись, Белла, склонила голову на бок, и тяжелые темные кудри рассыпались по плечам:

— Послушай, мой глупый муж, тебе предстоит сделать выбор, ты ведь теперь, кажется, в состоянии выбирать сам. И это действительно важно, куда важнее твоих маггляцих теорий. Так ответь наконец, и постарайся не врать ни мне ни себе… Скажи: курица или рыба?

Рудольфус задумался всего на мгновение и, снова привлекая ее к себе, зарывшись пальцами в спутанные темные пряди, серьезно, с какой-то торжественной обречённостью прошептал:

— Курица, Беллс, это всегда курица. Ее сложнее испортить… — и неожиданно для себя сразу проснулся — просто открыл глаза и увидел перед собой удивленную стюардессу. Изобразив одну из лучших своих улыбок, он аккуратно забрал из рук девушки контейнер с едой.

Курица оказалась вполне съедобной, но пластиковые приборы вызвали у Рудольфуса стойкое отвращение, однако есть руками воспитание не позволяло, и он с каким-то уже спортивным азартом пытался подцепить пластиковой вилкой, зажатой в подрагивающих руках, неуловимый горошек, однако легкая турбулентность свела его попытки на нет, и он переключился на брокколи, краем глаза наблюдая за братом, который задумчиво изучал форель и, с несколько большим энтузиазмом, сидящую рядом девушку. Маришка от трапезы воздержалась, однако смотрела на остывшую рабастанову рыбу с глубокой тоской.

…Все время, оставшееся до посадки, он продремал, пристегнувшись заранее, и лишь когда шасси мягко коснулись земли, а салон разразился искренними аплодисментами экипажу, Рудольфус проснулся, с трудом подавив зевок. Самолет катился по взлетно-посадочной полосе все медленнее, некоторые пассажиры уже повскакивали со своих мест и доставали ручную кладь из багажных отсеков. Когда самолет полностью остановился, и люди начали покидать салон, на выход оправилась и их группа. Рабастан с Маришкой слегка задержались, безмолвно сражаясь взглядами за сиротливо лежащий на полке рюкзак. Победил Рабастан: коварно воспользовавшись преимуществом в росте, он завладел трофеем и, накинув его на плечо, предложил девушке руку. Рудольфус подумал, что лестрейнжевская галантность в исполнении его брата выглядит немного пугающее. Девушка лишь покачала в ответ головой и мягко направила Рабастана к выходу.

Ощутив под подошвами твердую землю, Рудольфус снова обрел привычную свою уверенность, а мрачные мысли, испарились словно туман, и с каждым шагом настроение его поднималось на неведомые прежде высоты — Мерлинова червивая селезенка, им удалось выбраться! Губы его растянулись в довольной улыбке и он, приблизившись к брату и положив руку ему на плечо, тихо, но очень торжественно на распев произнес:

— Прекрасен запах свободы, пьянит он не хуже вина.

— Не то слово… — довольно улыбнулся в ответ Рабастан

— Простите, что прерываю, — сказала Маришка, повернувшись к ним в пол оборота, — но воздух свободы по расписанию лишь через пять часов, а сейчас нам нужно отыскать ваш багаж — в Прагу летим с другим перевозчиком, и постараться не привлекать не нужного нам внимания, — Рудольфус заметил, что она тоже повеселела и словно немного оттаяла, однако же ее бледность и синева вокруг глаз выдавали сильное напряжение и усталость.

Их попутчики, тактично и кратко простившись, растворились в шумной толпе среди многочисленных магазинчиков и целого моря цветов, оставив у Рудольфуса смутное ощущение, что на эту мифическую конференцию никто так и не попадет — даже Амир, чья спина, как ему показалось, мелькала где-то в очереди вылетающих через час в Стамбул.

Чемоданы на транспортной ленте отыскались достаточно быстро и, пройдя без неожиданностей регистрацию на свой рейс, беглецы расположились за столиком в небольшом кафе на террасе с видом на взлетное поле: день был на удивление тёплым, и сидеть в помещении никому не хотелось. Не сговариваясь, все трое заказали себе по чашке эспрессо, а Рабастан к тому — же пару шариков фисташкового мороженного и вафли с клубничным сиропом.

— Больному требуется покой и здоровая пища, — заявил он в ответ на удивленные взгляды, и спорить никто с ним не стал.

А пока он с наслаждением поглощал сладости, Рудольфус внимательно изучал здание и многочисленных магглов, которые упоенно снимали взлетающие и заходящие на посадку лайнеры на камеры всех форм и размеров.

— Насколько я знаю, — громко, перекрывая шум, рассказывала им Маришка, — когда-то на этом месте было огромное озеро, здесь часто разыгрывались внезапные штормы и кто-нибудь регулярно оправлялся на дно. В конце концов его осушили — а название так и осталось. Схипхол в переводе с голландского означает «Кладбище кораблей».

— Ну, главное, чтобы мы эту гавань покинули без потерь, — улыбнулся Рудольфус.

Он медленно и наслаждением, уже ни от кого не скрываясь, пил крепкий горячий кофе маленькими глотками и удивлялся: как много вокруг света и воздуха: сама конструкция здания с плавными изгибами стальных арок, невесомыми стеклянными потолками и панорамными окнами будто бы помогает находящимся в здании людям легче перышка и подняться над миром, сбросить с плеч бесполезный груз жизни и парить среди облаков, плавно скользя в воздушных потоках. Провождая взглядом очередной взлетающий самолет, он ощутил давно забыто чувство: когда на метле стремительно взмываешь к самому солнцу, пока не станет трудно дышать, а затем все ускоряясь и ускоряясь падаешь спиной вниз, но, не долетая земли двадцати футов, в изящном финте переворачиваешься и вновь устремляешься в небо. Он словно бы наяву почувствовал свист ветра в ушах, то, как перехватило дыхание и как начали на высоте замерзать руки. А затем громкий звук выдернул его из волшебных грез — Рабастан уронил вилку и смотрел на него широко распахнутыми глазами.

Рудольфус опустил взгляд и изумленно вздохнул — кофе в его чашке остыл и затянулся тонкой корочкой льда. Медленно поставив ее на стол, он вопросительно посмотрел на взволнованно закусившую губу девушку.

— Да, все именно так, как это выглядит, — быстро обдумав произошедшее, отвечала она, — кажется ваша магия возвращается несколько раньше срока. Однако причин для паники нет.

— Кажется? — как можно спокойно поинтересовался Рудольфус, понимая, что мысли о панике вряд ли касались его самого.

— В деду…. — Маришка оборвала фразу, затем прикрыла глаза, успокоилась и уже более ровным голосом произнесла: — в лабораторном журнале речь шла о трех-четырёх декадах, и с сорок пятого эту гипотезу никто, в общем-то, не проверял. Журнал сейчас у моего друга, а механизм действия этой отравы как-то прошел мимо меня, однако, насколько я помню, там говорилось о том, что восстановление должно идти по тому же сценарию, как и при полном магическом истощении, однако более интенсивно.

— Мне кажется, при полном магическом истощении даже с собственно палочкой слабенький Люмос дается с трудом, — заметил начитанный Рабастан, трогая льдинки в чашке Рудольфуса ложечкой. — Это больше похоже на детскую спонтанную магию. Руди, ты помнишь, как заморозил тетушкино болото с лягушками?

— Мне было пять и это был малый декоративный пруд! — немного наигранно возмутился Рудольфус, пытаясь разрядить обстановку — Да и откуда некоторым вообще знать — ты тогда в основном спал да ел, а слов длиннее пары слогов в твоем словаре вообще не было.

— Господа, я ценю ваши теплые воспоминания, но у нас возникла проблема, потому что если это магический выброс и что-то подобное, но сильней, повторится в воздухе, то до Праги мы можем долететь по частям — я не уверена что смогу аппарировать из самолета, тем более вместе с вами. С другой стороны, если магия плавно возвращается естественным образом — то мы спокойно допьем свой кофе и через несколько часов будем уже обедать в приятной компании.

— Ну, осталось выяснить, которая из гипотез верна, — подытожил Рудольфус, гоня от себя невеселые мысли о маггле Ахмеде и поезде.

— Мистер Лестрейндж, — обратилась Маришка к Рабастану, понимаясь из-за стола, — я вас очень прошу, посидите здесь и никуда не уходите, мы ненадолго.

— Не смею ответить отказом даме, — ответил ей Рабастан и зачерпнул ложкой подтаявшее уже мороженное.

Рудольфус поднялся следом. У туалетов девушка настороженно оглянулась, затем толкнула дверь с изображением человека в коляске и, схватив старшего Лестрейнджа под руку, быстро вошла, втянув его за собой.

— Мне казалось, это помещение для инвалидов, — удивился Рудольфус.

— Ну, с точки зрения волшебного мира вы сейчас инвалид, и нам нужно лишь убедиться насколько, — иронично ответила девушка, защелкивая задвижку.

— Я бы попробовал сотворись простейшие чары но, увы, мою палочка осталась где-то в лесу, а беспалочковые я практиковал мало, — находиться с девушкой в туалете Рудольфусу было немного неловко, и он постарался сосредоточится на основной их проблеме. — Вы знакомы с иными методами диагностики?

— Беспалочковая магия удел великих волшебников или детей, однако, простите, свою палочку я предлагать вам все же не стану, — ответила Маришка и продолжила уже немного бодрее, пряча смех в глубине глаз. — Нам же поможет один из тестов коварного мистера Рэнди [4] : был такой деятель, мечтал увидеть настоящую магию, даже обещал приличную сумму в долларах, и с особой жестокостью загонял шарлатанов в угол, основываясь исключительно на суровых научных методах. Рукава, пожалуйста, закатайте.

— И как, ему повезло? — хмыкнул Рудольфус, снимая пиджак и расстегивая манжеты.

— Смотря что называть везением… Но призовой фонд вырос уже до миллиона. Хотя лично я подозреваю, что сам он — волшебник, и тонко издевается над слишком мнящими о себе магглами, — девушка открыла кран, и холодная вода потекла тонкой струйкой в раковину. — Представьте, что в вашей руке плотная и упругая сфера, — сказала она, сгибая пальцы правой руки, как будто держит незримое глазу яблоко, — а затем, когда полностью ее ощутите, медленно поднесите к воде: ее рука застыла в нескольких дюймах от крана и прозрачная струйка воды послушно начала отклоняться в сторону. — Теперь ваша очередь.

— Интересный фокус, — заметил Рудольфус и несколько раз, разминая, медленно сжал и разжал пальцы.

— Но не каждый фокусник так умеет, — ответила девушка, заметив его нерешительность, и ободряюще улыбнулась, — а вот волшебники действительно могут и не такое.

Рудольфус представил в своей руке старый потёртый квофл, а затем поднес руку к крану — струйка воды не просо сместилась, а брызнула во все стороны. Он рассеянно, но радостно улыбнулся: снова чувствовать и управлять собственной магией оказалось насколько приятно и значимо, словно бы он встал на ноги после тяжелой болезни.

— Мои поздравления, это все же не выброс, вы действительно снова можете колдовать, пусть пока не в полную силу, и насколько я понимаю, природа вас ей не обидела. Однако с контролем пока… — Маришка на мгновенье задумалась.

— Насколько маггловские прибор чувствительны к подобным вещам? — поинтересовался Лестрейндж, скрестив на груди руки.

— Бывает по-разному, но в принципе ничего страшного от слабой магии не случается. Иначе бы волшебники совсем не летали. Давайте попробуем с УДМ.

— С чем попробуем? — вопросительно поднял брови Рудольфус.

— Универсальный детектор магии. Ага… — пояснила девушка, что-то откапывая в рюкзаке, а затем извлекла на свет потёртый и повидавший виды карманный приемник.

— Радио? Это ведь радио — я правильно понимаю? — Рудольфус был действительно озадачен.

— Самое что ни на есть, — ответила Маришка, вытаскивая антенну, а затем поставила его на опущенную крышку унитаза и включила, настроив на новостную волну. — Нет ничего чувствительнее радиоаппаратуры. И если она сбоит — вполне вероятно рядом кто-то колдует, хотя магглы обычно грешат на солнечную активность, тайных агентов правительства и соседей. Попробуйте-ка еще раз.

Рудольфус снова поднес руку к воде и в этот раз струйка не брызнула, а отклонилась в сторону и он довольно кивнул своим мыслям. Радио все так же продолжало послушно бубнить на голландском, без малейших помех.

…Когда они вернулись в кафе, Рабастана за столиком не оказалась, однако испугаться и запаниковать они не успели — он окликнул их, облокотившись на перила террасы и сжимая в руках огромный букет ярких жёлтых тюльпанов. Маришка закатила глаза а Рудольфус лишь ухмыльнулся: настойчивость брата давно уже перестала его удивлять, что с женщинами, что с оценками — сдав все двенадцать СОВ на «превосходно», Басти сразу же после экзамена оправился полетать с охотницей из команды Райвенкло, и до утра никто не смог их найти. Жаль, что метки он добивался с таким же упрямством, уступая лишь Беллатрикс.

К моменту, когда объявили посадку, они успели выпить еще по одной чашке кофе, побродить по многочисленным магазинчикам и даже прикупить пару книг, чтобы скоротать время в полете за чтением. Рудольфусу досталась «История Фландрии» Кервина де Леттенхове, а Рабастан с удовольствием изучал художественный альбом, с детским восторгом открывая для себя Рубенса, Вермеера и Рембрандта — живопись он понимал и ценил, однако сам утруждал себя лишь набросками и шаржами на полях книг и случайных листах пергамента. Хотя его эпическое творение «Битва Моржа и Кошки в грозу», выполненное в примитивистской манере на парте в классе трансфигурации, сделало его знаменитым, а мистеру Принглу доставило массу приятных часов созерцание юного художника с тряпкой в руках. Маришка же, едва самолет взлетел, тихо уснула, пристроив изрядно утомивший ее тяжелый букет на пустующем рядом с ней кресле.

Второй перелет дался значительно легче, и, зачитавшись, Рудольфус не ощутил течения времени, а когда выглянув в иллюминатор, то увидел, как сквозь пелену облаков становятся различимы изгибы реки, а затем и черепичные крыши забавных, словно игрушечных, домиков, щедро разбросанных на лоскутном одеяле зеленых полей, залитых полуденным солнцем. Рудольфус перевернул страницу и больше не думал о холоде.

[1] Гальфрид Монмутский (ок. 1100 — 1154/1155 г.) — священник и писатель, сыгравший важную роль в развитии истории в Британии и заложивший основы артурианской традиции в известном сегодня виде. История бриттов читается на одном дыхании.

[2] Святой Мунго, он же Святой Кентигерн (жил в VI веке) — первый епископ Глазго и святой покровитель этого города и всей Шотландии.

[3] Сэр Томас Мэлори (ок. 1405 — 14 марта 1471) — английский писатель, автор «Книги о короле Артуре и о его доблестных рыцарях Круглого стола».

[4] Джеймс Рэнди (Рэндалл Джеймс Хэмилтон Цвинге) — американский иллюзионист и научный скептик, канадского происхождения, известный разоблачитель паранормальных явлений и псевдонаучных теорий.