Пражские котики 83' (джен)

Отправился он в путь дальний, а на душе кошки скребут: никак ему не поспеть до утра обернуться? Не так уж много царевич прошел, а навстречу ему уже Полночь шагает. Он ей поклонился почтительно:

Венгерская народная сказка «Черное урочище»

Когда рушится здание — в воздух поднимается пыль. Так много пыли, что даже осколки стекла не блестят в солнечном свете. Все скрывается за удушающей серой пеленой, медленно поднимающейся в небо. Маггловские здания не кричат, оседая бесформенной кучей мусора. Хогвартс стонал от боли. С каждым взрывным заклятием, попавшим в стену, с каждым выбитым камнем он сотрясался в агонии. Яркие вспышки со всех сторон — зеленые, красные и ослепительно белые. Крики и кровь. Кровь на вековых плитах.

А затем была тишина. Была ночь, когда умер Герой, и рассвет, когда он воскрес на глазах изумленных волшебников — ловко спрыгнул с рук великана и вступил в бой, описанный позже во всех учебниках. Были всеобщее ликование и плач по павшим в бою. Так много с обеих сторон — не важно, кем были они при жизни, но все покоились здесь. Торжественные в своей молчаливой неподвижности и наполняющие скорбью большой зал. Был здесь и юноша с огненно-рыжею головой, и человек в черном плаще, от лица которого почти ничего осталось. Но не было здесь двух тел, которые так отчаянно разыскивали уцелевшие авроры.

Недалеко от руин замка, практически сразу за кромкой запретного леса, происходило иное действо. У корней дерева, заведя руки за голову, стоял на коленях потрепанный мужчина. Он был подавлен и разбит. В этой битве он потерял свое будущее. Не выполнил долга. И даже не смог защитить самое ценное — жену. Такую сильную, но хрупкую и опасную в своем безумии. И вот сейчас, рядом, в грязи, брат истекает кровью. А он лишь беспомощно смотрит и не может спасти. Не может даже пошевелиться.

Перед ним застыли фигуры в такой неуместной здесь маггловской одежде, расцвеченной зелеными и серыми пятнами, практически сливающейся с лесом. Их лица скрыты за черными масками. Он видел такие у маггловких военных во время очередного рейда в семидесятых. Тогда это показалось ему смешным, сейчас — страшным.

В глазах сквозь прорези масок не заметно ни жалости, ни сомнений. Как и не было этих сомнений, когда его, оцепеневшего от горя в десяти шагах от распадающейся черным пеплом жены, обездвижили и потащили по камням в лес. И люди вокруг, казалось, не обращали на это внимания. Смотрели как будто бы сквозь стекло.

Увидев брата в траве, он на секунду замер, но заметил вздымающуюся грудь, выдохнул и поднял тяжелый взгляд на новых противников. Он был ранен, безоружен и беспомощен. А они — вооружены. С палочками, направленными в его сторону, и чем-то маггловским наперевес.

Тот невысокий тип, что стоял ближе, встретился с ним глазами, и он ощутил давление в голове.

— Ты хочешь жить? — раздался голос из под маски. «Женский», — отметил Рудольфус. — Можешь просто кивнуть.

Дышать стало легче. Мужчина медленно наклонил голову.

— Вытяни вперед правую руку и повторяй за мной, — сказала девушка, снимая с пояса старый кортик. Она сжала его лезвие левой рукой, практически у самого острия, а затем начертала палочкой в воздухе странный, незнакомый ему символ. — Я Рудольфус Родерик Лестрейндж, старший в семье...

— Что за ритуал? — прохрипел вышеназванный глава дома.

— Клятва на клинке. Непреложные обеты ограниченны и несколько неудобны, — она бросила взгляд на бессознательного Рабастана. — Поэтому мы проведем ритуал на крови. В противном же случае вас ждут авроры... Или тот парень, лихо расправившийся со змеей. Мне кажется, у него к вам было дело.

— Если я соглашусь?

— Ты будешь жить. Вы будете жить оба. Итак, повторяй за мной. Я Рудольфус Родерик Лестрейндж, старший в семье, клянусь кровью рода на стали клинка...

Ветер унес слова, но когда кровь волшебников окропила клинок, руна рока вспыхнула призрачным светом, и клятва была скреплена.

Ушла смерть, а старуху даже оторопь взяла. Поняла — хочешь не хочешь, а умереть придется.

Настало утро, а старуха ничего не придумала. Но до чего ей умирать не хотелось. Гадала старуха, гадала, куда бы ей спрятаться получше, и наконец придумала. Стояла у нее в кладовке бочка с молодым медом. «Здесь меня смерть не найдет»,— решила старуха.

Польская народная сказка «Старуха и смерть»

Маггловская квартира. Мерлиновы сапоги, маггловская квартира!

Три комнаты — две спальни и небольшая гостиная. Микроскопическая кухня и не менее микроскопическая ванная комната.

Кто бы мог подумать, что он, маг, чей род уходит во тьму веков, маг, чьи предки высадились на эти берега за шесть веков до статута, вынужден будет готовить себе сам. Омлет. На Мордредом проклятой маггловской газовой плите. Но, если отбросить условности, то жаловаться ему не на что. Он сыт, одет и условно свободен, а в соседней комнате крепко спит Рабастан, еще недавно истекающий кровью. И из всех возможных ран теперь его беспокоят только порезы от маггловской, Мерлин подери, безопасной бритвы. Проведя рукой по непривычно коротким волосам, Рудольфус открыл холодильник.

Он плохо помнил, как их вытащили из леса, как его везли в душном кузове и как в этой трясущейся железке чем-то жгучим обрабатывали его раны. Потом был большой темный сарай, где их раздели и вымыли. Сложили в металлическую шкатулку все ценные вещи, а остальное сожгли. Его до сир пор передергивает от воспоминая о том, как он с трудом снимал тяжелый родовой перстень с отекшего пальца. Как когда-то давно, в восемьдесят первом, после ареста...

А затем снова автомобиль, но уже другой, с удобным салоном, и странная маггловская одежда. Долгая дорога, незнакомые места. Они петляли и прятались, а затем неслись по ночным дорогам, как будто бы дикая охота неумолимо гнала их на юг. И вот, наконец, маленькая квартирка на окраине маггловского городишки где-то в Уэльсе.

Странная девушка, единственная, чье лицо он видел. Она сняла маску, чтобы не привлекать лишнего внимания, сидя за рулем автомобиля. Их союзник и тюремщик. Сероглазая и резкая. Однако же спокойно объясняющая ему, что трансгрессия и порталы опасны для Рабастана. Медленно и терпеливо рассказывающая, как работает душевая кабина, и что телевизор, в целом, не опасен, разве что для неокрепших умов. Так что да, им с братом стоит быть осторожнее. Сколько ей? Лет двадцать с небольшим? Но в волосах уже седые пряди, а цинизма как у... так, нельзя думать о своих, о нежной Белле... И о доме тоже нельзя. Он же теперь мордредов маггл! Насмешка судьбы, да и только.

Еще там, на каком-то из очередных безликих складов, она достала две ампулы, явно старые, а потом, медленно набирая раствор в маггловский шприц, объяснила, что нужно сбить магический след, и им с братом придется побыть магглами. Ненадолго, пока не покинут Англию. Когда он бился в конвульсиях, чувствуя, как магия покидает тело, его пришлось удерживать двоим. Тем самым, что были в лесу. Наверное, это последний раз, когда он их видел. Басти повезло больше — он шел на поправку, но большую часть времени крепко спал.

Справившись с болью и паникой, Рудольфус спросил, что это было за адское зелье. Он точно знал — у Лорда подобного не было, и не дай Мограна, если бы Лорд о таком знал... Казалось, что девушка прочитала эту мысль в его глазах и, сухо дернув уголком рта в подобии ухмылки, напомнила, что Волдеморт — сугубо британская островная проблема. На континенте детей пугают другим именем, но не боятся произносить его вслух. У многих семей осталось интересное наследство от дедушек. А Гриндевальду были не чужды масштабные эксперименты.

Он часто вспоминал об этом разговоре. И думал, что в частности, наверное плохо знаком с новейшей историей. Ведь кроме эпической победы старика Дамблдора и каких-то мрачных страшилок, не помнил ничего вообще. Сначала были Бинс и бесконечные гоблины… а потом уже не до книг. А вот в маггловских тюрьмах можно читать. Он вообще за последние три недели удивительно много узнал о магглах.

В приказном порядке каждый вечер они с братом смотрели познавательные программы для детей и взрослых и все больше убеждались, что ТРИТОН по маггловедению им поставили зря.

Огромный мир, наполненный машинами, производящий, пожалуй, все, что можно пожелать. Никаких границ — эти магглы добрались даже до луны. Мерлин, до луны! Ходили по ней, как он по этому уродливому ковру! А еще были голод, эпидемии и войны.

Маггловские войны действительно их напугали. Когда-то давно, курсе на пятом, он читал о том, что магглы много воюют, но знание это оставалось абстрактным. Теперь же, глядя на все эти движущиеся картинки в телевизоре... В его кошмарах на руинах Хогвартса появились танки. Они выплевывали огонь и не только Белла, но и все вокруг рассыпались черным пеплом, а с неба светила огромная, покрытая длинным ворсом луна с пятном от пролитого какао.

Потом, как выразилась эта... Маришка. Именно так, с ударением на первый слог. Анна Маришка Вальде. Так она назвалась. Красиво, но непривычно для языка. Пришло время менять имидж. Обритый под машинку, сытый и отдохнувший — он все меньше и меньше походил на свое изображение с плакатов: «Внимание! Розыск!», которыми была усеяна магическая Британия. Она сказала, что порядок после битвы навели очень быстро, а новый министр, Шеклболт, ударными темпами вылавливает недобитых приспешников тьмы. И стоит отдать ему должное, в маггловском мире тоже. Но вряд ли кто-то ждет, что одиозные чистокровные Лестрейнджи полетят эконом-классом с группой мусульманских студентов через Амстердам.

И вот теперь, каждое утро глядя на себя в зеркало, он повторял, что он Рудольф Блэкхорн, да, почти как олень Санты, ему сорок четыре и он исследует узкий сегмент британского фольклора. Набор маггловских слов, не имеющий для него никакого смысла! Но девчонка оказалась на удивление предусмотрительна, и папка с кратким описанием его исследований оказалась как нельзя близка к привычным с детства сказкам.

Пожалуй что, он смог бы даже убедительно подискутировать на эту тему. Мерлин, последний раз он дискутировал в Азкабане с Долоховым. Длинными темными вечерами. Все что угодно, только бы не слушать завывания Беллы и тихий шорох плащей дементоров.

Рабастан изменился сильнее. Теперь на его голове красовался ежик белесых волос. Пероксид. Так она сказала. Отличная вещь, незаменимая в хозяйстве. Коротко стриженный и гладко выбритый. Облаченный в джинсы и черную футболку с нелепой надписью про выбор, тьму и печенье, Басти смотрелся моложе, чем он привык его видеть последние несколько лет. Ушла из глаз эта жестокая обреченность и затравленность.

Брат практически наслаждался игрой в магглов. Листал газеты, задавал вопросы, изучал все, что мог найти в доме и, похоже, прикипел душой к старенькой кофеварке. Не было ни привычных истерик, ни швыряния в стену бутылок, которыми так часто заканчивались долгие и тяжелые вечера дома. Впрочем, бутылок не было тоже. Не было вообще ничего крепче чая.

Но Рабастану хватало и этого. Он мало ел, но долго и крепко спал, заливаясь перед сном огромным количеством зелий. Тяжелые травмы и какое-то редкое дрянное проклятье — сказала она после очередного осмотра. Интересно, кто и чем таким интересным разбрасывался...

Хлопнула входная дверь, щелкнул выключатель, и в коридоре раздались шаги. Выключив газ, Рудольфус снял сковородку с плиты и осторожно выглянул в коридор.

Девчонка, не разуваясь, прислонилась к двери спиной. Лицо ее было настолько бледно, что терялось на фоне светлого дерева. Веки ее были опущены, а посиневшие губы кривились и слегка подрагивали. К груди она прижимала что-то тяжелое, замотанное во множество слоев старой толстой ткани, испачканной бурыми пятнами.

— Что-то случилось? Нас нашли? — напрягся он.

— Нет. И вряд ли теперь найдут. Им сейчас есть чем заняться, я бы сказала, целая ночь веселья, — Рудольфус заметил в ее глазах отвращение, быстро сменившееся привычным отрешенным спокойствием. — Мы улетаем из Кардиффа через три дня. Потратьте их с пользой. У вас не должно возникнуть проблем ни на таможне, ни при регистрации на рейс.

Она проскользнула в свою спальню, оставив Рудольфуса наедине с омлетом и невеселыми, но обнадеживающими мыслями.

— Ну, коли ты никогда не воровал, так теперь либо сумеешь и это, либо конец тебе! Слушай же: на моем поле сейчас двенадцать батраков пашут. Так вот, либо ты выкрадешь у них, прямо с пашни, все двенадцать плугов с двенадцатью парами волов, либо я уж знаю, как мне поступить: прикажу голову твою на кол насадить. Зато, если испытание выдержишь, все мои сокровища тебе отдам, ведь и я их также украл.

Венгерская народная сказа «Марци, честный вор»

Это было авантюрой от начала и до самого конца. Из всех безумных и пугающих затей эта била все рекорды.

Маришка сидела в каком-то дешевом безликом уличном кафе, расположенном в центре Норфолка, и пыталась допить обжигающее-горячий кофе. Ее все еще потряхивало.

За все свои двадцать два года ей не было так мучительно тревожно. С самого прибытия на этот проклятый богами остров она ожидала — что-то пойдет не так. Подведут люди, подведет магия, подведет реакция в этой жуткой бойне. Дрогнет рука когда, глядя в глаза подонку принимала она его клятву и давала свою.

Прочесывая руины Хогвартса в поисках Лестрейнджей, она молила всех известных богов, духов и прочих потусторонних сущностей — не сорваться и не ввязаться в бой. И не важно, что боевой маг из нее — как из метлы алебарда. С ней же были ребята — они бы прикрыли. И кого-то же наверняка можно было спасти. Но каждое щитовое, каждое исцеляющее заклинание задерживало их непозволительно долго. А еще были вспышки Авад. Милосердное изобретение — мгновенная смерть, душа, оторванная от тела. Не попасть под зеленый луч было сложно — как и найти человека в царящем хаосе. Но им удалось! Трофей сам упал в руки. В буквальном смысле: пораженный в воздухе фиолетовым лучом, младший Лестрейндж свалился к ним под ноги с высоты третьего этажа. Замедлить падение они успели в последний момент. И все бы ничего, вот только волшебник был плох — запекшаяся кровь покрывала лицо, а мантия пестрела бурыми пятнами. Кто бы ни был его противник — стоило отдать ему должное. Марек потащил того в тихое место в лесу, а они с Ежи продолжила поиски.

А потом была тишина и жуткий леденящий голос над полем боя, зовущий Поттера в лес. Прав был дедушка: эти англичане — бессмысленная и странная нация. Вот интересно, как парень должен найти этого умника ночью в лесу за час? У него в голове что, маячок? Но, впрочем, это не самое важное. Важно — чтобы старшего Лестрейнджа не достало шальной Авадой, а младший дотянул до утра.

И была ночь, полная слышимого лишь ей шепота, проведенная в укрытии среди руин моста. И было утро, когда мальчишки чуть младше нее сражались со змеями и людьми. А они с Ежи бродили, невидимые, среди кипящей битвы. Им наконец повезло: их добыча застыла, глядя куда-то вдаль. Парализующее — и можно тащить его в лес. Ежи превзошел сам себя в групповых дезилюминационных чарах. Их не просто не видели, их не хотели замечать, практически натыкаясь на них. Вот что значит лучший на своем курсе и любимый ученик пана Шетеску! Это вам не ежа в ужа превращать и заставлять танцевать его польку.

Без приключений дотащились до условной поляны, на которой Марек успел слегка подлатать Рабастана. А затем — самая важная часть плана, после которой у пленников просто не останется пути назад. Она приняла клятву на стали старого дедушкиного кортика. Семейная реликвия, чтоб ее. Со свастикой на рукояти с одной стороны и характерным треугольником с другой.

В Дурмштранге узнай кто — устроили бы ей темную. Там эту символику страсть как не любили. Но если б не дедушка... В конце концов, какой ни есть, а родственник, причем каких поискать. Хотя, наверное, уже не ищут. Года четыре. Да и некоторые темы по молчаливому согласию они просто не поднимали.

— Старший Лестрейндж, Рудольфус, — попробовала она имя на язык. Рудольф, как тот немец, Гесс, кажется. Интересно, чем этот, помимо того что было в подшивках газет, еще отличился?

Когда он закончил произносить клятву и сжал клинок прямо над ее рукой, слегка прикасаясь, потребовалась вся сила воли, чтобы позволить его крови смешаться с ее собственной, закрепляя клятву. Ответная клятва далась ей не легче.

Не то чтобы в системе ее ценностей беглые заключенные и военные преступники занимали особое место. Просто именно этот человек именно в этом месте казался особенно неприятным. Наверное, дело было в нем самом. Холодные серые глаза — глаза убийцы. В конце концов, он, опытный маг, пришел в замок, полный детей, вряд ли чтобы предаваться ностальгии по славным школьным годам. Как и она сама, преследующая весьма корыстные цели.

Вообще, попасть на остров, захваченный безумным маньяком, а затем скрываться до финальных событий было непросто, но весело. Все это предприятие потребовало безумного, по ее меркам, финансирования. Пришлось не только продать часть артефактов и мамину квартирку в Праге, но и взять на себя ряд неприятных обязательств. Она практически напросилась к группе мародёров, собравшихся с нескольких концов света. Какие-то важные японцы, ведомые неким пророчеством, кучей прогнозов и выкладок, собирали по всей Европе наемников, согласных рискнуть и отправиться в регион, охваченный беспорядками.

Они прибывали на остров небольшими группами. Маришка с ребятами — на старенькой синей шкоде через тоннель под Ла-Маншем. Простые маггловские документы порой надежней Конфундуса. Японцы чинно прибыли в Хитроу, вооруженные фотоаппаратами и документами о покупке какой-то фабрики. Они и по Лондону успели побродить шумной толпой туристов, распугивая англичан вспышками. Трое суровых литовцев, которым она задолжала услугу, прибыли на пароме. Насчет остальных она не была уверена.

Отель, съёмная квартира в Глазго и самый минимум магии. Две недели бесконечных звонков и встреч, аренда складов и транспорта. Пути отхода она с друзьями продумывала самостоятельно — вывести живой груз намного сложнее, чем артефакты. Но если ты знаешь нужных людей и у тебя есть лишние кроны, то два поддельных паспорта и полное досье на владельцев — это не волшебство, а часть неприятной преступной реальности.

Несколько дней подряд во время пробных вылазок в лес чувствовала она запах озона. За каждым деревом, за каждым кустом мелькали тени, а шепот, едва уловимый, на самой границе слуха преследовал ее даже во сне. Так ощущалась смерть.

В запретном лесу они очутились за пару часов до битвы. Один из японцев, старик в поношенном кимоно с подвязанными рукавами, смотревшийся в лесу откровенно дико, монотонно бубнил себе что-то под нос. Похоже, это и стало сигналом к началу операции. Большинство явилось уже полностью экипированными — артефакты и огнестрельное оружие. Особенно колоритно смотрелись две немолодые японки, увешанные стазисными и целительскими артефактами. Казалось, они точно знали, за чем или за кем шли, и были готовы к самому драматичному развитию событий. Марек, сам будущий целитель, смотрел на них с откровенной завистью и восхищением, он даже выучил слово «Сугой!» [1].

Практически все бойцы предпочли мантиям и прочим магическим тряпкам банальный маггловский камуфляж. Помолчали, а затем, встав тесным кольцом, наемники пустили по кругу потертую фляжку. Маришка сделала глоток, и горло ее обожгло ракией. Небо прочертили первые вспышки заклятий, и мародёры направились к замку — каждый в поисках своих целей.

Дальнейшее происходило как во сне — бой и безумная гонка по ночным дорогам. Как можно быстрее и как можно дальше. Успеть скрыться, пока победители не успели прийти в себя и не начали поиски побежденных.

Простившись с ребятами в портовых складах Ливерпуля, ей пришлось остаться с пленниками наедине. Почти всю дорогу Рабастан дремал на заднем сидении, а Рудольфус безучастно смотрел на пролетающие за окном пейзажи. Казалось, он уходил глубоко в себя и не замечал происходящего, лишь иногда оборачивался к брату, а затем возвращался к своему молчаливому созерцанию. Они вообще практически не разговаривали, а Маришка ощущала неясное беспокойство и опасность, исходящую от ее попутчика. Повторяя про себя мантры, заученные с дедушкой еще на втором курсе, она возвращала себе спокойствие и уверенность, убеждала себя в том, что клятва сработает верно. Однако нож в высоком ботинке казался куда как надежнее.

Этот разговор, первый полноценный разговор с момента их встречи, состоялся на следующий день их прибытия в Уэльс. Был поздний вечер, и Рабастан уже спал. Ранозаживляющие, укрепляющие и, самое главное — умиротворяющие зелья действовали превосходно. Пациент был спокоен, можно сказать даже дружелюбен, и не доставлял никаких проблем. Алхимики Златой Улочки знали свое дело и не стеснялись высоких цен.

Рудольфус сидел на кухне и аккуратными скупыми движениям отжимал в кружку чайный пакетик. Маришка поражалась тем стоицизму и спокойствию, с которыми он встречал все ее требования. Тот же маггловский быт, который должен был вызывать отвращение и ярость у любого чистокровного волшебника, не тяготил его. И даже тогда, на складе, перед инъекцией он молча кивнул, посмотрел на спящего брата и закатал рукав рубашки.

Казалось, что младший брат — это единственное, что его действительно волнует. Он внимательно выслушал целую лекцию о том, каким проклятиям и повреждениям тот подвергся, а затем несколько раз уточнил дозировки и назначение зелий, которыми щедро поили раненного.

Маришка скользнула к холодильнику, достала бутылку виноградного сока и, налив его в высокий в стакан, тихо подсела за стол.

— У вас должны были возникнуть вопросы. Я готова ответить на некоторые.

Рудольфус посмотрел ей в глаза, а затем вернулся к своему чаю. Сделал пару глотков, задумчиво глядя в окно.

— Я принес свои клятвы, вы принесли свои, — его низкий чуть хрипловатый голос звучал спокойно и задумчиво. — Это было неожиданно, но в нашем положении подобные гарантии можно назвать щедростью. Однако меня не покидает ощущение некоторой предопределенности, я бы даже сказал — неизбежности этой встречи, — он сделал еще один глоток. — Неизбежности, никак не зависящей от победы или поражения Лорда.

— Победа вашего Лорда сильно усложнила бы всем нам жизнь. Но да, встреча была неизбежна, — ответила девушка, проследив его взгляд.

— Итак, давайте уточним. Если отбросить магический формализм, сейчас мы пленники, союзники или выступаем еще в каком-либо качестве, мне пока не понятном? — он позволил себе намек на улыбку. Правда какую-то жутковатую. Маришка пожала плечами, пригубив сока. Эта светскость беседы ее утомляла. Ей было бы проще, если бы он возмущался или требовал. Отвечать на агрессию было привычнее. А это кружево вроде бы вежливых слов, которые Лестрейндж выдавливал из себя, вызывало неясное чувство тревоги и раздражение.

— Скажем так, — начала она. — Согласно принесенным клятвам, мне требуется от вас определенного рода служба, которую можете выполнить только вы и ваш брат. Подробности я смогу озвучить, когда мы покинем пределы Британии и окажемся в безопасном месте. Я приложу все усилия для того, чтобы это произошло. После завершения этих сомнительных приключений вы будете свободны настолько, насколько позволят вам принятые обязательства. Большего я сказать не могу. И если нас постигнет неудача, я, по крайне мере, буду уверена, что на допросах вы ни о чем не расскажете.

— Вы полагаете, я сдам вас аврорату? — казалось, что Рудольфус едва сдерживает смех. — Этим шавкам... Сейчас, когда Лорда нет, а нам, если повезет, светит пожизненное?

— Если это поможет вашему брату, — ответила девушка прямым взглядом в глаза, — то да, сдадите. Я бы сдала. Ради близких мы способны на многое. Даже на то, о чем не догадываемся, — она допила сок залпом и вышла из кухни, оставив пустой стан на столе.

Выныривая из воспоминаний, Маришка с досадой отметила, что кофе уже остыл, и допивать его не хотелось. Хотелось закончить дела, а затем покинуть этот жуткий туманный кусок суши, на котором с хорошими людьми случаются ужасные вещи. Она свалит из Англии и заберет этих двух с собой. И у нее все получится.

А если нет... Не будет никакого нет. Все идет строго по плану.

Она поднялась, оставила на столике несколько фунтов и направилась вниз по улице.

[1] Сугой — яп. Круто! Поразительно! Необыкновенно!

Разослали гонцов во все стороны — искать человека, довольного всем на свете. Объехали гонцы все земли, горы и долины и нигде не могли найти такого человека, — одному недоставало в жизни того, другому — другого, словом, каждому чего-нибудь не хватало для полного счастья.

И вот напоследок в далекой чудесной стране гонцы наткнулись на одного весельчака — пил он вино, песни распевал и никогда не печалился. Спрашивают гонцы весельчака, чему он радуется. А тот присвистнул в ответ, хватил кулаком по столу и говорит:

— А чего мне не радоваться, я всем на божьем свете доволен и ничего другого для себя не желаю!

Словенская народная сказка «Король при смерти»

Рабастан прибывал в странном, непривычном для себя состоянии. С того момента, как они покинули Азкабан, его раздражало практически все. Слишком громкие крики Беллы, этой злобной фурии, изводящей его брата. Слишком яркая кровь на мантии: всего одно режущее — и грязный маггл сдох. Слишком. Все было для него «слишком». Небо, вино, воздух. После всех лет в Азкабане, сером как смерть, где солнечный свет не способен пробиться в камеры, где даже шум моря наводит тоску. Весь этот мир был для него «слишком». Поэтому он мстил миру яростно и беспощадно, пытаясь погасить краски и заглушить звуки. Лучше всего помогал алкоголь. Даже Лорд, окончательно утративший человеческий облик и, вероятно остатки разума, не был «слишком» после бутылки «Старого Огдена». Он, не задумываясь, выполнял приказы, и с каким-то злобным маниакальным весельем соглашался на самую грязь. Даже Беллатрикс начала поглядывать на него уважительно. А Руди — казалось, ему все равно. Он вообще после Азкабана был на удивление безразличен. Даже тогда, в отделе тайн, Рабастана не покидало ощущение, что брат ушел глубоко в себя и дерется как будто не просыпаясь.

Позже случилось битва… Правда, он плохо помнит, с кем дрался и кто победил. Вероятно, все же не он — потому что болело все: каждая мышца, каждый участок кожи. Было так больно, что Круцио Лорда казалось забытым сном. Его куда-то тащили, несли и даже на чем-то везли. Он плохо помнил — редко выныривая из забытья, чувствовал прикосновение рук и, иногда, взгляд брата, а затем проваливался обратно.

Первое настоящее пробуждение было приятным. Он лежал в темной комнате, укрытый до подбородка шерстяным одеялом. Затем вспыхнул свет, и чья-то прохладная рука опустилась ему на голову. Рабастан медленно открыл глаза и увидел над собой лицо брата. Руди улыбался самыми уголками рта, а в глазах его читались усталость и облегчение.

— Наш спящий принц проснулся, — в голосе брата прозвучало веселье. — Скажи «прощай» сказочному королевству и добро пожаловать в суровый мир магглов.

— Магглов? — удивился Рабастан. — Причем тут они? Какие магглы, Руди?

— Давай, поднимайся. Я помогу тебе привести себя в порядок, а потом поговорим.

Странно, но Рабастан не испытывал раздражения. И даже таинственные магглы не вызывали у него ничего кроме любопытства. Он откинул одеяло, удивившись своей необычной одежде, поднялся на ноги и слегка покачнулся. А затем вместе с братом, осторожно поддерживающим его за плечо, отправился открывать для себя дивный новый мир.

— Представляешь, Руди, эта штука сама варит кофе. Вот сюда засыпаешь зерна, затем заливаешь воду — нажимаешь вот тут и вуаля! Крепкий и черный, не хуже чем у малфоевских эльфов.

Рабастан вторую неделю изучал квартиру с упорством исследователя диких земель. Он прикасался к вещам, пытался читать инструкции, комментируя их вслух и удивленно ругаясь, листал книги и упоенно смотрел телевизор. Магглы его потрясли и ошеломили, не меньше чем известие о том, что он теперь один из них.

— Руди, давай по порядку еще раз. Что с нами с стряслось, кто эта девица, и чем нам все это грозит? — уточнил Рабастан, когда они в очередной раз вдвоем собрались на кухне. Он застыл в углу, одной рукой опершись на столешницу.

Вариации этого разговора повторялись не раз и не два. С дотошностью авроратского следователя Рабастан пытался вникнуть в происходящее, похожее на наркотический сон. Однако каждый раз его что-нибудь отвлекало. Ему вообще было сложно на чем то сосредоточиться — сказывался прием зелий. И лишь приподнятое настроение и какое-то абсолютно несвойственное ему благодушие позволяли, как это ни смешно, трезво глядеть на вещи. Состояние оказалось на удивление приятным. Впервые за долгое время его забавляли и радовали простые вещи. По квартире он ходил босиком и в джинсах. Маггловские штаны оказались невероятно удобными. Забавляла и новая внешность — в зеркале отражался практически незнакомый человек — взъерошенный ежик белых волос и тонкая металлическая оправа прямоугольной формы. Прежде он никогда не носил очков и сейчас с удивлением отмечал, что перестал щуриться, а мелкие буквы обрели приятную резкость.

— Я мог бы быть Поттером, но я не он, — заявлял Рабастан зеркалу и поправлял очки эффектным жестом. А потом шел слоняться по комнатам, однако всегда возвращался на кухню, где большую часть дня сидел брат. Тот внимательно изучал свое вымышленное досье, а Рабастан пытался ему подыграть. Собственная чужая жизнь тоже его забавляла — Себастьян Уайт, аспирант профессора Блэкхорна.

«Назначают ли аспиратам отработки?» — думал он и помогал нарезать овощи. Впервые увидев брата в фартуке за плитой он долго смеялся, вытирая слезы, выступившие в уголках глаз. Затем привык. Девчонка не баловала их вниманием, а тем более стряпней. Сама она, казалось, жила на виноградном соке, изредка заедая его куском несоленого хлеба, буханка которого была аккуратно завернута в исписанный рунами лист. А в маленькой кухне продолжился неоконченный разговор.

— Послушай, Басти, Лорд мертв, — начал Рудольфус, медленно отпивая горячий чай.

— Да я уже как-то сам догадался, — ответил ему брат и провел кончиками пальцев по своему чистому предплечью.

— Лорд мертв, а у нас появился шанс выбраться. Выбраться с минимальными потерями. Тогда, в лесу, я уже думал, нас будут убивать с особой жестокостью. Но нет, эта девица предложила другой вариант. Она нас вывозит на континент и защищает до тех пор, пока мы не выполним некую службу, точнее три. Ей-Мерлин! Какая-то средневековая дикость, но когда она начала ритуал, у меня волосы дыбом встали. В Англии подобное запретили полтора века как, а у них на континенте вполне практикуют. Старый обряд, я про него прочитал потом — там на столе в гостиной книжка лежит со сказками. Полистай на досуге, оторвись от проклятого ящика.

— О, ты о тех дивных кровавых ужасах, на фоне которых бард Бидль выглядит просто бледно… У них читают такое детям? — заинтересовался Рабастан.

— А потом эти дети хватают в лесу злых темных волшебников и делают с ними жуткие вещи, — ответил в тон ему брат, обозначив кривую улыбку.

— А я бы не прочь каких-нибудь жутких вещей с этой девочкой. Она ничего…

— Нет. Даже не смотри в ее направлении. Мы связаны клятвой, которую нарушать опасно и глупо.

— А она, твоя клятва, как звучала в оригинале? — спросил Рабастан, нервно барабаня пальцами по столешнице . — Лазейки есть?

Мысль о том, что придется быть вновь от кого-то зависимым, была настолько неприятной, что пробивалась даже сквозь пелену искусственного спокойствия. Рудольфус на секунду закрыл глаза, вспоминая формулировку а затем медленно продекламировал, понимая кружку:

— Клянусь кровью рода на стали клинка исполнить три службы, а до тех пор ни словом ни делом не обидеть, не навредить ни железом ни магией, не встать на пути и быть помехой в задуманном. Такой вот пакт о ненападении, Басти. С расплывчатой но весьма широкой формулировкой. Не подкопаешься. Да и зачем.

— Прямо как в сказке. А кара за нарушение? Смерть? — уточнил Рабастан, глядя на брата поверх очков. — Или что-то похуже?

— Ритуалы на крови, Басти, — низкий голос Рудольфуса был задумчив, — всегда считались надежными. И редко кто нарушал подобные клятвы. Последствия могли быть ужасны, причем не только для участников ритуала, но и для окружающих. В той самой книжке есть занимательная история о семи братьях, не выполнивших свой уговор. Умерли все, начиная с младшего. Раз в три дня — только хоронить успевали. А когда остались лишь старший с женой — явились все шестеро братьев, восставшие из могил упырями. А утром в доме лишь мертвых нашли. Виновника больше нет. Но вот сам посуди, куда упыри потом делись?

— Руди, я не хочу становиться упырем. Это весьма неприятно.

— Тогда веди себя хорошо — и мы сядем на один из этих маггловских самолетов и улетим далеко-далеко, туда, где сможем начать все сначала. — Рудольфус допил чай и вымыл за собой кружку.

Идет она дремучими лесами, идет заброшенными дорогами. Кругом ни души. Наконец добралась до лесочка, а там одинокий домик стоит. Вошла. Никого в доме нет. Только старая женщина сидит. Да и та вылитая Ведьма!

— Здравствуй, хозяюшка! — говорит путница.

— И тебе доброго здоровья, девонька. Ты зачем сюда забрела?

— Я работу ищу. Может вы меня возьмете?

— Почему не взять? Возьму. Работа не трудная, всего-то дел — эти одиннадцать комнат подметать. Помаленьку справишься. А вон там, двенадцатая, туда не смей даже одним глазом глянуть!

Словацкая народная сказка «Здравствуй, мостик!»

Мрачное небо и серый туман, густой словно сливки — воскресный вечер в Норфолке. Маришка стояла на пирсе, пытаясь скорее почувствовать, чем увидеть волны, разбивающиеся о бетон набережной. Однако, за мутной пеленой не было видно даже своих ботинок. Но вот из тумана соткалась высокая, кряжистая фигура с объемной и явно тяжелой сумкой в руках. Карибутас Лейтис по кличке Карас [1], для близких друзей Карасик — командир литовских наемников, ее давний знакомый и поручитель в этой кампании. Он медленно приближался, докуривая на ходу. Маришка сморщила нос — не переносила табачного дыма.

— Наши заказчики передают, что пора тебе выйти на сцену, — хрипло прокаркал он. За высоким воротником шерстяного свитера Карибутас скрывал уродливый шрам, происхождения которого он никогда не касался. А если замечал чей-либо взгляд на своей шее — старался ее прикрыть. Маришке казалось, что в эти моменты в глазах наемника мелькали ярость и стыд.

Когда цена «Прогулки на землю туманов», как поэтично назвали японцы свою вылазку, была озвучена, Маришке показалось, что её сердце пропустило пару ударов. Такой удачи она не смела и ожидать: ритуал сокрытия душ! Столь тёмный, что впору его запретить, однако же редкий настолько, что знают о нем лишь посвященные, а провести могут практически единицы. И она в их счастливом числе. Гримуар с описанием ритуала — вернее, его машинописная копия, попала к ней по дешевке летом восемьдесят восьмого на рынке в Праге. Долго пылилась она меж «Волхованием всех презлейшим» и брошюрками по магической контрацепции. Ни то, ни другое тогда внимания не заслуживало, но позже, все вместе, стало действительно золотым дном.

Студенты Дурмштранга были народом ушлым и крайне изобретательным. Библиотека школы, без всякого преувеличения, считалась самой большой в Европе. Однако солидная часть фондов была доступна лишь узкому кругу лиц, и дорваться до действительно редких изданий у простого студента шансов практически не было. Случались энтузиасты, бравшие на себя нелегкий труд переписчиков, но усилия их носили скорее личный характер. Прыткопишущее перо также себя не оправдало — магический фон книг порой порождал непредвиденные последствия, чаще всего обращая перо в пепел. Переломил ситуацию, навсегда изменив привычный школьный уклад, немецкий студент Аарон Ротшильд. Он вернулся с каникул из Штатов и привез не только байку о маггле, топтавшем луну, но и побитый жизнью старенький Ундервуд. Пишущая машинка произвела фурор, и протащить ее в библиотеку было лишь делом техники. Так в руки студентов попали первые перепечатки с доселе запретных изданий. Движение подпольных печатников ширилось и росло с невероятной скоростью. Английские «Гермесы» и немецкие «Оптимы» прибывали в школу в невероятных количествах. Трансфигурированые рунические шрифты и вымоченные в зельях ленты — все шло в ход в погоне за знаниями и звонкой монетой. Аарон удивительно быстро сообразил, как совместить просвещенье и прибыль: носить с собой стопку листов намного удобнее, чем таскать тяжелые инкунабулы. Так в мир пришли первые магические методички. Вскоре печатники выделились в отдельный клан, состоять в котором было престижно и выгодно. Школьное же руководство старалось их просто не замечать, и лишь ныне покойный Каркаров, вступивший в должность директора осенью восемьдесят шестого, утвердил это безобразие официально. Он был не очень приятен как человек, но администратором был от бога. Благодаря ему новенькая типография стала не только приносить неплохой доход и существенно подняла престиж школы, но и стала настоящей кузницей кадров. Блестящий медный значок с открытой книгой и готической литерой D по центру украшал не только мантии школьников, но и лацканы многих важных людей. Маришке несказанно повезло — она прибилась к печатникам на третьем курсе. Несложные тексты и небольшой доход — просто рай для студента. А если у тебя случайно нашлась парочка редких и запрещенных изданий, то с молчаливого одобрения старших товарищей, конечно, за небольшой процент, можно поднять более чем круглую сумму, просто торгуя копиями, а заодно изучить сложные черномагические ритуалы практически наизусть.

Кровь, плоть и кости — и всем темным магам приходит на ум обряд воплощения духа за авторством Герпия Злостного, сумасшедшего грека, чей труд разошелся по школе невиданным тиражом. Несложное зелье, которое сварит, пожалуй, даже студент, простые условия и никаких расчетов. Насколько силен и опытен маг — настолько приличным получится тело… Однако в семнадцатом веке некий азартный австриец c непроизносимой фамилией, скрываясь от кредиторов, получил абсолютно иной результат. Он пропал — и ни магией крови, ни магией душ, ни темной, ни светлой не могли его отыскать, хотя, вероятно, пытались весьма настойчиво. И лишь после смерти волшебника наследники получили его дневники. Кровь сокрываемого, кости родни и плоть жертвы… Казалось, что может быть проще? Однако же зелье-катализатор требовало высокого мастерства и действительно редких ингредиентов, таких, что проще раздать долги, чем прятать кого-то подобным образом. Но самое важное — время и место. Когда в зените Плутон, в близости к месту рождения легче замкнуть жизненный круг ритуальной смертью.

— По договору у нас три объекта, — Карас почесал небритую щеку. — Еще одного подкину я — спрячешь, и будем в расчете. Зелья там целый термос — хватит на полк гусар, а на рассвете оно все равно стухнет. Не думаю, что у кого-то возникнут вопросы, и отчета с тебя не потребуют.

— Кто-то из ваших лихо промахнулся с нанимателем? — Маришка вопросительно приподняла бровь. — И как с остальными ингредиентами?

— Из наших, из наших… На самом дне сумки — темная склянка с кровью и плечевая кость, кажется тётки — должна подойти. Там же подкова — это портал куда-то в Шотландию, активируешь моим позывным.

Девушка расстегнула сумку и начала изучать мрачное содержимое. Потертый зеленый мешок с холщовыми завязками на горловине и чем-то объемным внутри. Три небольшие покрытые лаком шкатулки — в каждой хрустальная колба с кровью, бумажный пакетик с костной мукой и бронзовая монета портала. Так лаконично и аккуратно — ода гармонии и порядку. Военного образца алюминиевый трёхлитровый термос — чтобы такой разбить, придется пинать ногами. Рядом в тряпице — старая кость и темная, в четверть литра, бутылочка с кровью, заполненная почти до краев.

— Ну вы и упыри, — начала волшебница, — не проще ли закопать беднягу? — но вдруг осеклась: в потертом мешке что-то зашевелилось, а потом хрюкнуло. Резким движением развязав горловину, Маришка встретила умный взгляд доверчивых глаз месячного поросенка. Жертва — осознала она, цена за нескольких скрытых магов. Нежно коснулась его рукой, достала палочку и наложила сонные чары. Затем стянула завязки мешка и застегнула сумку.

Наемник смотрел на нее одобрительно. В их первый раз жертвой были котята: белые и пушистые, с розовыми носами. Ритуал она провела, а потом несколько дней ревела. Видя ее страдания, дед посоветовал книгу — безымянный колдун канувших в прошлое достатутных времен предлагал безотказное средство: «Коли жалко тебе кота или другую невинную живность, возьми у крестьян ребенка мужского полу…» Как мантру она повторяла совет — и больше не плакала по убитым животным.

Помолчали. Все было сказано, и настало время прощаться. Карибутас взлохматил ей волосы загорелой рукой и растворился в тумане, аппарировав практически без хлопка. Маришка же, закинув баул на плечо, отправилась коротать оставшееся до заката время.

В половине восьмого стоило начинать. В тупичке, образованном двумя продуктовыми лавками, она расстегнула сумку и достала первый порт-ключ. Эта ночь должна была стать решающей, и мучительное ощущение того, что все пойдет наперекосяк, преследовавшее ее с момента прибытия, сводило Маришку с ума. Секундная стрелка сделала оборот на часах, и волшебницу затянуло в воронку перемещения.

[1] Karas — латв. «война»

Пришел к солдату в тюрьму черт и говорит:

— Ты сидишь здесь безвинно; я черт, но ты меня не бойся, я не могу причинить тебе никакого вреда, потому что ты ни в чем не виноват. Тебя присудят повесить, но я буду твоим свидетелем и помогу тебе. Тебя поведут на казнь, я буду сидеть под виселицей на левой стороне в виде красивого юноши в голубой шляпе с петушиным пером. Когда палачи приведут тебя, скажи, что не можешь говорить от жалости к себе, потому как невинно идешь на позорную смерть, а вместо меня, скажи, будет говорить мой свидетель, он правду скажет — и покажи на меня.

Чешская народная сказка «Отставной солдат»

Главный аврор Гавейн Робардс терпеть не мог понедельники. Все эти двадцать лет, что он провел в аврорате, мирный уик-энд с семьей регулярно сменялся кровавыми буднями, не перестающими его удивлять. Говорят, волшебство возвышает над миром, делает мага величественнее и чище. Гавейн не был уверен насчет чистоты, но много раз видел, как магия дарит возможности для воплощения самых больных и порочных фантазий. Эта война не была исключением, вот только он вместо передовой оказался наедине со своими кошмарами в тесной холодной камере Азкабана. Его и еще пару дюжин авроров, готовых поддержать оппозицию, заперли там на пол года, и детям, которых они должны были бы защищать, самим пришлось проливали кровь у стен школы. Каждое утро он гнал от себя эти мысли, но стоило тучам вновь затянуть небеса, монотонная ломота в костях заставляла его вспоминать о мрачном тюремном острове и не исполненном до конца долге.

За стенами министерства падал на серые улицы мелкий дождь и иногда поднимался пронзительный резкий ветер. Вообще, весь этот май не баловал их погодой — природа скоробила о павших вместе со всей Британией. А здесь, под землей, в своем кабинете, главный аврор, зарывшийся в ворох бумаг, пытался спрятаться от реальности за спокойной и вязкой рутиной, погружаясь в нее как в речной ил. Тени плясали в углах, изворачиваясь от тусклого подрагивающего света лампы, а Гавейн шелестел бумагами, прикладываясь иногда к кружке, в которой плескался горячий и крепкий, до горечи, чай, сдобренный капелькой бренди.

Новая папка с пометкой «Срочно!» и очередной отчет: воскресный вечер, маленькая деревушка в окрестностях Абердина. Для аврората Шотландия стала одним из ключевых мест — серые скалы, густые леса и затерявшиеся среди вековых деревьев беглые сторонники Лорда, переловить которых стало делом принципа. Он пробежался по строчкам глазами, вернулся к началу и прочитал еще раз. Задумался на секунду, перебрав в голове несколько старых дел, и нервным движением опустил на край стола кружку. Затем резко поднялся, размашистым шагом вышел из кабинета и заспешил по коридору в архив.

С маниакальным упорством перерывал он папки, поминая на все лады Мерлина и Моргану. Как же мечтал он сейчас ошибиться в своих догадках, но изучив бумаги, с ужасом осознал: над Альбионом вновь сгущаются темные грозовые тучи.

— Кингсли, у нас проблемы — начал он, врываясь без доклада к министру Магии. Кингсли Шеклболт устало потер рукой переносицу и указал на один из массивных стульев, стоявших перед его столом.

С битвы минуло не более трех недель, а члены Визенгамота, растерянные и перепуганные, выдернутые из постелей, едва отгремела битва, уже утвердили его на должность. Практически единогласно. После победы на улицах воцарилась анархия, и лишь прилагая немыслимые усилия, ситуацию удавалось сдержать. Все силы наскоро восстановленного и обновленного аврората были направлены на борьбу с мародёрами и поиски беглых преступников. Не все эти сволочи, к глубокому сожалению Гавейна, остались лежать среди руин школы, но всё же многих поймали и упекли в Азкабан, навсегда лишенный дементоров. И вот сейчас, когда жизнь робко и неуверенно возвращалась в привычную колею, нельзя было допустить катастрофы.

— Гавейн, я не могу сказать, что выражение твоего лица меня напугало, — устало сказал министр, отрываясь от бесконечных бумаг, — но ради Мерлина, не говори, что наступил конец света — у нас и так не хватает людей.

— Пока не конец, но новости очень тревожные. Этот отчёт мне прислали вчера из штаба в Глазго. Вот посмотри, — начал Гавейн, протягивая министру папку. — Маленький маггловский пригород. Единственный из волшебников там — Иеремия МакГрегор, древний, как шляпа самого Годрика. Редкий сутяжник, гроза транспортного отдела. В половине первого ночи от перепуганного до заикания старика поступает сигнал: в рощице, неподалёку от кладбища, зловещие силы тьмы приносят кровавые жертвы. Прибыл дежурный наряд, но ребята уже никого не застали — лишь обнаружили остатки сомнительного ритуала. Магический круг, на земле все залито кровью и странным каким-то варевом, в центре валяется старая плечевая кость. Магия с виду — чернее не выдумаешь, сняли магический фон — а его как будто и нет вовсе. Поставили маглоотталкивающие и утром отправили мне запрос. Читаю я это дело и ощущаю пугающее дежавю — порылся в архиве и вот что я там нашел: практически та же картина на кладбище Литтл Хэнглтона в девяносто четвертом году, — Гавейн выразительно посмотрел министру в глаза и подвигал бровями.

Кингсли прикрыл глаза и напряженно сцепил перед собой пальцы. В кабинете повисла гнетущая тишина, нарушаемая лишь тиканьем часов на каминной полке.

— Выбери самых надежных людей и прикажи оцепить место. Прочешите там все, ищите любые следы, и постарайтесь, чтоб слухи не просочились в прессу. К старику тоже приставьте проверенного человека, — с непривычной для него жесткостью распорядился министр. — Я свяжусь с умниками из Отдела Тайн. Хогвартс и Поттера — беру на себя. Все нужно сделать как можно тише. Паники нельзя допустить, Гавейн, иначе эта лодка, именуемая Магической Британией, пойдет ко дну вместе со всеми нами.

«Поттер… — подумал Гавейн, — снова Поттер». Мальчик Который Скоро Придет В Аврорат… Он вспоминал твердый взгляд парня, увлеченно руководившего группой школьников, помогавших с восстановлением замка. Но опытный глаз аврора легко различал не только уверенность, но и затаенную, не проходящую скорбь. Такая бывает у людей, осознавших реалии военной жизни. Не сможет он мирно жить. Пожалуй, стоит забрать его в этом году в учебку.

Главный аврор вернулся в свой кабинет, и события начали развиваться с немыслимой скоростью. Экстренный сбор ударной группы и перемещение её в Шотландию. Сам Робардс не покидал министерство, чтобы не привлекать внимания, но получал донесения каждые полчаса. Прибывшие на место авроры и специалисты отдела тайн развернули бурную деятельность, увы, пока не узнав ничего нового.

Ожидание сводило его с ума, и воображение подбрасывало самые мрачные картины. Люди в черных плащах и кровавые стычки, уродливое лицо Лорда, которое он видел лишь в чужих воспоминаниях, и мёртвые дети, лежащие на зеленой лужайке, трогательно взявшись за руки. Тогда, в восьмидесятом, их выдернули куда-то в район Манчестера. Теплая летняя ночь, сладковатый запах, плывущий по улице, и темная метка, парящая в небесах. Типичный маггловский дом с просторной верандой, выкрашенной в белый цвет и густо залитой кровью. А на дощатом полу два изломанных, обожженных тела, принадлежавших хозяевам. На газоне с изумрудной травой рядом с кустом азалий — две девочки лет пяти в полосатых пижамах и лет двенадцати мальчик в мантии, с хаффлпафским галстуком на тонкой шее. Их руки соединены, а веки опущены — можно решить что они тихо спят, но этот сон будет вечен.

Но ничего, ничего, всех зверей запрут в клетке. Как Фенрира, которого, не приводя в сознание, с проломленным черепом доставили в Азкабан. Гавейн с радостью уступил ему свою камеру. Руквуд, Эйвери, оба Кэрроу… Долохову не повезло — флитвиково Редукто размазало его по стене. А вот МакНейр ушел. Да и с Лестрейнджами случилась какая-то мистика — словно в воду канули! Старшего не видели, кажется, со смерти жены, а младший исчез еще раньше. Свалился с башни, но до земли, видимо, не долетел. И поисковые артефакты, извлеченные из недр Отдела Тайн и облегчившие жизнь аврорам, не обнаружили магический след. Может быть, кто-то из них близ Абердина отметился?

Часы пробили пять раз, и новый отчет заставил его напрячься. Группа подозреваемых не менее десяти человек в заброшенном старом доме. Гавейн отдает приказ взять этот объект штурмом и нервно расхаживает по кабинету, иногда останавливаясь у стола и делая глоток чая.

— Мы взяли их, сэр! И одна тварь особенная, не из местных. Среди наших и умников из отдела потерь нет, — докладывает дежурный, запыхавшийся на бегу, и старший аврор Гавейн Робардс отправляется на допрос, от которого зависит судьба всей Британии.

— Ах, так? Ладно, я тебе покажу! — рявкнул дед и Взялся за ножик. — Пусти, бабка, я его прирежу.

Пилил, пилил шею — ножик не режет. Побежал дед с ножиком к точилу. Вскочил Козел, прыгнул, удрал в чащу. Завалился в зайкиной хибарке.

Пришел домой Зайчик — слышит голос.

— Резан-резан-недорезан! Зубы у меня как грабли, рога у меня как вилы. Где хвачу, мясо отхвачу! Где бодну, кровь пролью!

Рванул заяц, бежит без оглядки. Бежал, бежал, сел да заплакал.

Болгарская народная сказка «Резан-недорезан»

Первый пункт назначения — окраина грязного городка, с трубами фабрик и привкусом жженой резины в вечернем воздухе. Укромное место, скрытое старыми вязами от посторонних глаз. Маришка несколько раз глубоко выдохнула и осмотрелась вокруг: сначала невооруженным глазом, а затем через призму магического зрения, преломляющую реальность. В разные стороны из под ног разбегались сияющие серебристые ручейки и несколько особенно ярких вели в направлении ветхих домов, практически растворившихся в майских сумерках.

Поставить бы магглоотталкивающие, но нельзя — ритуал требует минимального волшебного фона. Маришка сбросила сумку с одного плеча и рюкзак со своим скарбом с другого, а потом медленно обошла поляну по периметру, убеждаясь что посторонних предметов на земле нет и в принципе можно начинать готовится к ритуалу.

— Душевный настрой — половина любого дела — бывало, говаривал ее наставник по ритуалистике — пан профессор Аллоизий Заглоба, нарезая кровяную колбасу идеально ровными кусочками ритуальным кинжалом IX века, пока уставшие и замученные студенты упорно выводили на земле очередную магическую фигуру.

Поднять голову к небу, вглядываясь в серые облака так долго, что практически утопаешь в них, и выровнять постепенно дыхание. Очистить сознание, как говорят окклюменты, отрешиться от мыслей и чувств, позволить своему «Я» раствориться в затянутом пеленой туч вечернем небе. Только так можно коснуться грани миров и заглянуть за нее без страха.

Маришка достала из рюкзака складную линейку, а из ботинка — армейский нож и, опустившись на одно колено, начла скупыми движениями вычерчивать гексаграмму: шесть лучей символично воплощали в себе вселенную, шесть дней сотворения мира и гармоничную красоту сефиры Тиферет. Провести линии на влажной земле как можно ровнее, а затем, стараясь не наступать на уже готовую часть узора, начертать вдоль граней несложный латинский текст «Abyssus abyssum invocat…» и несколько старых, как мир, символов — по одному в каждом углу фигуры. В центре звезды выкопать углубление — небольшое, всего лишь на треть лезвия — и первая часть подготовки завершена.

А дальше следует самое неприятное: сначала связать, а затем снять сонные чары, предварительно наложив Силенцио — жертва должна быть в сознании и ощущать все. Боль и страдание — то чем подпитывается магия тьмы и смерти, но грань допустимого здесь более чем тонка. Поросёнок со спутанными веревкой копытцами, вместе с другими составляющими ритуала, занял свое место в круге.

Ну вот и все — обратно пути не будет. Маришка начала на распев поизносить связующее заклинание, с каждым словом чувствуя пульсацию чьей-то жизни в руках: тонкую, струящуюся и холодную, словно вода в проруби, нить, поймать которую можно лишь кончиками пальцев. Крупинки костяного порошка упали в углубление, и нить начала теплеть; бурые капли крови коснулись земли и нить раскаляется обжигая руку. Осталось совсем чуть-чуть. Маришка склоняется над поросенком и резким движением отсекает ему хвост, одновременно перерезая пульсирующую нить чьей-то жизни. Кажется, что свет уходит из мира, и магия начинает покидать тело волшебницы, впитываясь во влажный от крови грунт. Пора ставить точку — серебристое, словно ртуть, зелье течет тонкой струйкой ,и едва коснувшись земли, замыкает круг жизни, полностью скрывая объект ритуала от любых поисковых, да и не только чар. Наступает опустошение, сменяющееся апатией. Маришка устало садится на землю и закрывает глаза. Десять минут передышки, а затем уничтожить любые следы своего пребывания несколькими взмахами палочки — и можно отправиться дальше.

Три ритуала она отработала четко, как дедушкин швейцарский секундомер, однако изрядно устала, промочила ноги и порвала рукав в чьем-то саду о куст терновника.

Порталы японцев были настроены точно, и перемещение было не столь отвратительным, как это обычно бывает. Но взявшись за ржавую подкову, врученную ей хитрым литовцем, она испытала все прелести любительского портала, изготовленного практически на коленке: вывалилась на траву и, прокатившись по ней, больно ударилась локтем об острый камень. С трудом она поднялась на ноги, ощущая тошноту и головокружение, вызванное не только тяжелым перемещением, но и пустым желудком.

Жесткая ритуальная диета давала о себе знать. Увы, нормальный обед светил ей лишь в Праге. «Я — то что я ем», и когда практикуешь серьезную темную магию этот постулат становится более чем актуален. Планируешь затрагивать в ритуале смерть — забудь о вине, символе воскресения, и дрожжах — вместилище духа жизни, как явлении в принципе. Соли не ешь — она проводник в мир ушедших, и мяса, за исключеньем собачьего — псы и за гранью незримого псы, преданно служат самой Смерти и прочим загробных сущностям практически в каждой религии мира. И как бы противно вначале не было, но на тридцатый день голодовки сочный стейк из цербера или лабрадора-ретривера начинает казаться весьма заманчивой перспективой. Однако Маришка была тверда в своих убеждениях и ограничивалась виноградным соком, являвшимся антиподом своей второй ипостаси — вина и символом смерти, питаться же приходилось бабушкиным пресным хлебом, обильно сдобренным тмином и кориандром. И лишь крепкий кофе, увы без сахара, одинаково почитаемый многими магами мира, делал ее жизнь не столь отвратительной.

Очередная поляна, плотно окруженная деревьями, ветви которых колышутся от свежего ветра, приносящего далекий шум волн и оставляющего привкус морской соли на языке. Ночь уже вступила в свои права, луна же стыдливо пряталась за плотными облаками — и темно было хоть глаз выколи.

«Утром наверняка будет дождь... — подумала Маришка. — А я без зонта… какая досада…»

Она сгрузила на землю поклажу и достала из рюкзака простой электрический фонарь. Бегло осмотрела поляну, признав ее в общем и целом годной, а затем возвела очи горе и попробовала сконцентрироваться. Неожиданно вдалеке послышали голоса, грубо вырвавшие ее из достигнутого с таким трудом транса. Она взяла палочку наизготовку и прислушалась — где то в лесу раздавались удаляющие шорохи, треск кустов и заливистый женский смех. Через несколько минут все стихло. Несколько глубоких вдохов и выдохов — и можно начинать, несмотря на то что в ботинках противно хлюпает, а ушибленный локоть, кажется, начал уже отекать.

Поляна была неровная, заросшая густой травой и усеянная булыжниками — приличная гексаграмма получилась с третьего раза, но все равно какая-то перекошенная — с такой только на пересдачу. Критически оглядев творение рук своих, она тяжело вздохнула и переключилась на жертву.

— Zlate prasatko [1] — приговаривала она, вытаскивая свинью из сумки и снимая с нее сонные чары. — Вот спрячем этого… неразборчивого в связях джентльмена, и отдохнем пол часика.

До смерти напуганный поросенок, успевший к тому времени лишиться не только хвоста, но и обоих ушей, неистово бился в руках, стараясь разорвать путы, поэтому затащить девять килограмм брыкающейся свиньи без магии в центр круга, не повредив при этом линии и письмена, оказалось задачей нетривиальной и выполнимой с большим трудом.

Сам ритуал начался вполне предсказуемым образом, однако несовершенство фигуры, начертанной на неровной поверхности, давало о себе знать — казалось, что Маришка стоит не на твердой земле, а в лодке, раскачиваемой волнами. Тошнота усилилась, и девушка ощутила во рту кислый вкус. Вот уже тетушкина плечевая кость заняла положенное ей место, да, с порошком, конечно, удобнее, но ладно, и так сойдет, кровь неразборчивого наемника обильно оросила траву, нить жизни — хотя, скорее, канат — пульсирует, обжигает руки, нож впивается в розовый бок свиньи, срезая кусочек кожи, и та, неожиданным образом сбросив Силенцио, оглашает окрестности истошным, леденящим кровь визгом. Затем разрывает путы и устремляется, ведомая жаждой жизни, со всей доступной ей скоростью в ночь, сбивая волшебницу с ног и опрокидывая по пути термос с бесценным зельем.

Сосущая пустота внутри говорит о том, что хоть и с натяжками, но, кажется, ритуал завершен успешно. Вот только в него неаккуратно вложено так много силы, что результат может иметь весьма непредсказуемые последствия.

— Нет, не найдут-то его теперь точно… но было бы что искать, — рассуждала она, рассматривая ночное небо — подняться не было ни сил, ни желания. Однако, краем глаза заметив лежащий на земле термос, она вскочила и попыталась спасти хотя бы остатки зелья, которых, судя по всему, едва хватит еще на полтора ритуала, вот только свиньи больше нет, а жертву нужно успеть найти до рассвета. Устало складывая свои вещи в рюкзак и оттирая с лица кровь, уже непонятно, свиную или человеческую, она ощутила на самом краю сознания тревогу, а затем за деревьями услышала многочисленные хлопки аппарации. Подхватив сумки, она тихо кралась по направлению к источнику звука, добравшись до края рощицы, граничившей с деревенским кладбищем, выглянула из-за ствола вяза и смогла различить силуэты нескольких крепких мужчин в военного кроя мантиях.

«Авроры — подумала она нервно. — Как же они смогли меня вычислить? А все этот zkurveny [2] поросенок, Одноглазый Вацлав его дери всеми колоколами.»

Фигуры рассредоточились по полю, выстраивая оцепление вокруг пары старых могил, но что то в этих «аврорах» решительно было неправильным.

[1] Zlate prasatko — чешск. Золотой поросенок — символ рождества

[2] Zkurveny — чешск. Сволочной

Поворчал шахтёр ещё для порядку малость, потом положил трубку у дверного косяка, кисетом прикрыл и отправился в рай.

— Совсем ты спятил! — Пётр ему отвечает. — Слыханное ли это дело — из рая на землю проситься. И не выдумывай!

Польская народная сказка «Как горняк променял рай на шахту»

Утро вторника выдалось неожиданно мягким и солнечным. Однако министр магии Кингсли Шеклболт мог наслаждаться синевой майского неба лишь в иллюзорном окне своего кабинета. Он стоял, заложив руки за спину и полностью погрузившись в молчаливое созерцание. Затем он медленно прошелся по кабинету, проводя кончиками пальцев по краю массивной столешницы. Спокойствие сменилось задумчивой обреченностью и он, вздохнув, вернулся к бумагам, но сосредоточиться на них не смог, сколько бы не пытался. Не то чтобы его отвлекали дурные мысли — новости прошлого дня не вызывали сильного беспокойства: он сделал все что мог со свой стороны, и ему осталось лишь пожинать результаты — но эта, мешающая сосредоточиться ленивая меланхолия никак не желала его покидать. Он расслабленно откинулся в кресле и прикрыл глаза.

Вечерний визит в поднимающийся из руин Хогвартс ответов ему не принес, однако унял тревогу. Поттер был полон сил и никаких сомнительных ощущений вроде бы не испытывал. Уставший после тяжелого трудового дня, парень сидел с друзьями у костра, разведенного во дворе замка — в факультетских гостиных магия вела себя непредсказуемо, и ночевать в них было опасно. К сентябрю невыразимцы эту проблему были должны решить, однако же сейчас школьники расположились в палатках с учетом скорее личных привязанностей, чем принадлежности к факультету.

«В этом году, вероятно, будет сыграно множество свадеб», — думал министр, тихо радуясь за детей. Хотя называть их детьми было немного горько. Разве должны дети проливать кровь?

Обсудив проблемы с МакГонагал, официально вступившей в должность директора, он перекинулся парою слов с Хагридом, уже отстроившим свою сторожку после пожара и, отказавшись от чая, с легким сердцем аппарировал на крыльцо своего дома — лишний час сна был для министра роскошью, пренебрегать которой не стоило.

И вот сейчас, сидя в своем кабинете, он изучал бумаги, сортируя в соответствии с их важностью, но хотелось ему бросить всю эту макулатуру в камин и отправиться снова в Хогвартс — просто бродить босиком по траве и дышать не канцелярской пылью, а лесным воздухом. Когда пробило одиннадцать, в кабинет стали влетать бумажные самолетики с донесениями и отчетами, и пусть они прошли жесткую цензуру секретаря, было их удручающе много. Кингсли скупым взмахом палочки разворачивал их, пробегал текст глазами и оправлял в соответствующую стопку. За этим неспешным занятием он провел практически час, втянувшись в медитативный размеренный ритм этой рутины, и неожиданно ворвавшийся в кабинет Робардс сильно его удивил.

— Это немыслимо, — рычал главный аврор сквозь зубы. — За всю мою карьеру такого еще не было. Мордред! Даже Волдеморт таких проблем не доставлял — и знаешь, некоторые его законопроекты могли бы сейчас вполне пригодиться. Что, скажи мне, что я должен со всем этим делать?

— Я думаю, ты должен выпить стакан воды, — спокойно ответил Кингсли, — а затем обстоятельно изложить все подробности. Я озадачен не меньше, и если верить вот этому, — министр потряс стопкой отчетов, — то ад вырвался на грешную землю, и в Абердин хлынули демоны. Хотя, с другой стороны, вы герои и борцы с международной преступностью.

— Зачем мне вода? Разве что утопиться, — ответил Гавейн, опускаясь на один из массивных стульев и с удовольствием вытягивая свои длинные ноги. — За ночь глаз не сомкнул, поэтому предложи-ка мне лучше кофе.

Кингсли щёлкнул пальцами и на столе возникли две чашки веджвудского фарфора с ароматно дымящимся содержимым.

— Не было никакого ада, хотя, пожалуй, одного демона нам все-таки удалось завалить. Но об этом чуть позже, — начал рассказ Гавейн, периодически отхлебывая из чашки. — Мы окружили тот дом, накрыли его антиаппарационным куполом, все как положено, взяли быстро и чисто — бойцы там засели сильные, но присутствие специалистов из Отдела Тайн оказалось более чем полезным. Однако внутри нас ждало нечто, к чему мы совершенно готовы не были: от подвала до чердака весь дом был забит ящиками с контрабандой — и с какой! Настоящая пещера сокровищ — кровь, сердечные жилы и печень драконов, ну и класс «А» конечно: яйца, ты представляешь не только драконов, но и химер, да там на ингредиенты как будто половину скандинавского заповедника вырезали!

— Подожди, ты хочешь сказать, — сверкнул глазами министр — тот самый таинственный поставщик, за которым мы почти десять лет гонялись?

— В точку, — улыбнулся аврор. — Ты же помнишь, в середине восьмидесятых на черном рынке непозволительно хорошо стало с драконьими органами, но кого бы мы не трясли — все разводили руками: от Горбина с Бэрксом до Аберфорта и, Мерлин-хранитель, старика Олливандера — как-то подозрительно много палочек с жилой дракона он продавал. А к девяностым эти молодчики стали практически монополистами. Хочешь драконье яйцо — наверняка купишь норвежского горбатого или шведского тупорыла, без всяких проблем и по весьма доступной цене.

— Да, побегали мы тогда изрядно, ни месяца без рейдов в Лютный не проходило, — опустив подбородок на свои переплетённые пальцы, припомнил Кингсли — швали переловили уйму, но эти… ускользали сквозь пальцы словно песок…

— А потом началась вся эта заваруха с Поттером, и контрабанда отошла на второй план, — продолжил Робардс, закидывая ногу на ногу и устраиваясь поудобнее на стуле. — И пока Фадж воевал с мальчишкой в прессе, а Скримджер хватался за голову и пытался все дыры заткнуть личным составом, наши бравые контрабандисты сначала решили расширить ассортимент, а затем еще и экспорт наладить. Яд акромантулов из запретного леса ничуть не хуже, чем у их родственников с Борнео, а доставлять в Европу быстрей и дешевле. Ну а дальше случился Волдеморт.

Оба помолчали и Кингсли, в разгар рабочего дня призвал невербальным Акцио пару низких стаканов и бутылку ямайского черного рома: подарок далеких родственников по случаю инаугурации.

— Паршивый год, — произнес Робардс, залпом осушив свой стакан, и посуровел лицом, — для нас паршивый, а вот для них наоборот. Они нашли новую нишу — нелегальная переправка магглорожденных, прятавшихся тогда по лесам от министерских чисток, на континент. Вот только покинув Британию, до берега никто не добрался. Зато резко выросло предложение на самые редкие темные ингредиенты — тут вам и сердце волшебника или скажем глаза… Взрослые, детские — на любой вкус. Сволочи.

— Ты поэтому чуть главаря в веритасеруме не утопил? — спросил Кингсли, наливая в стаканы новую порцию «на два пальца».

— Ну и поэтому тоже, — согласно кивнул Гавейн. — До чего же наглая тварь, этот мордредов датский подданный Хведрунг Йотунсон оказался! Представляешь — международным скандалом грозился и орал, что все это произвол. Пришлось до него донести принципы судопроизводства в военное время, которое у нас официально пока не кончилось.

— Полагаю доходчиво и подробно? — Шеклболт сверкнул белозубой улыбкой. — Как при старине Крауче?

— Ну… обошлись без непростительных, он и так славно пел — словно у Флитвика в хоре, — по-волчьи оскалился главный аврор Робардс, — признаний у нас на два пожизненных. Чего он нам только не рассказал. И знаешь, Кингсли, все-таки в мире есть определённая справедливость, — усмешка Гавейна стала кривой и какой то жуткой. — С битвы едва минул месяц, а наши контрабандисты четвертую партию Упивающихся «на континент» отправили. Ты будешь смеяться, как лихо они все провернули — добыли себе аврорскую форму и давай по схронам в запретном лесу рейды устраивать, а потом за круглую сумму организовывали побег. Ну а дальше по отработанной уже схеме.

— Талантливо. С выдумкой и огоньком, — на темном лице Кингсли ярко блестели глаза. — Личности жертв установили?

— В процессе. Нашли пару десятков палочек в могилке на кладбище. Олливандер многие опознал. Министерские, егеря, Гойл-старший, а некоторые палочки были проданы в прошлом году школьникам — сейчас бы пошли уже на второй курс…

— Ты, Смерть, погребаешь безвестных крестьян

В безвестной могиле сырой.

Но падает, славой своей осиян,

За родину юный герой,

— процитировал министр с задумчивым выражением на суровом лице. — Это из Бёрнса. Маггл был такой, жил в восемнадцатом веке и писал о Шотландии, — пояснил он удивленному Робардсу, — да, я читаю магглов, и печатаю, между прочим, в минут двести пятьдесят символов — хорошее было время, когда я работал секретарем на Даунинг-стрит 10. Вчера я был в Хогвартсе, гулял по руинам и думал о том, что война наконец кончилась и кошмары остались в прошлом...

Его прервал особенно настойчивый самолетик из плотной серой бумаги, спикировавший перед ним на стол. Министр развернул его и пробежался по строчкам глазами.

— А вот кстати о кошмарах прошлого, — продолжил он прерванный разговор, — Отдел Тайн тактично напоминает о своем неоценимом вкладе в операцию аврората и просит пойти им на встречу в одном недоразумении, связанном с и ценным сотрудником, обладающим уникальными сведениями и брошенным в Азкабан по недоразумению.

— Они что, требуют Руквуда? — поперхнулся ромом Гавейн — На каком основании?

— Ну якобы он был прикомандирован к некоему объекту для изучения в полевых условиях, — Министр помахал письмом перед его носом.

— В смысле, как Снейп? Шпионил за Лордом, но для другого ведомства? Какие любопытные откровения о ближнем круге! Осталось дождаться пока за МакНейра вступятся защитники редких магических видов, за Мальсибера — Мунго, а за Эйвери — книжный клуб, — Робардс выглядел растерянным и возмущенным.

— Ну, за Малфоев вступился Поттер. Но ты прав, на нашем невидимом фронте подозрительно много бойцов, и думаю орденов Мерлина на всех не хватит. Но есть же альтернативные способы поощрения, и мы обязательно пойдем навстречу нашим невыразимым друзьям, — резюмировал министр и хитро прищурился, размашисто выводя на листе резолюцию. — К сожалению, выпустить мы его не можем, требуется пересмотр дела, а архив после войны, увы, пока не восстановили, зато можем выдать побольше пергамента и чернил. Пусть свои уникальные сведения изложит, ну или мемуары начнет писать. Свободного времени у него теперь предостаточно.

Самолетик вылетел за дверь кабинета и отправился на нижние уровни министерства под радостный звон стаканов и приглушенный смех.

— Слушая, Гавейн, а что тогда с ритуалом? Откуда там все это великолепие? — уточнил Кингсли, разливая последние капли рома на удивление твердой рукой.

— Ты не поверишь — магглы. Люцеферианская свободная церковь судного дня, местная полиция их уже пятый год безрезультатно гоняет по кладбищам. Выбирают, значит, место поживописнее — и давай оргии устраивать и демонов вызывать, но при Волдеморте они попритихли немного: там же весь год подозрительные ритуалы отслеживались и карались. И кстати про демона — с ним все еще веселей вышло, — уже ухмыляясь рассказывал старший аврор. — Пока готовились к штурму — оставили в оцеплении на поляне трех зеленых еще пацанов: года не отслужили. Кто ж знал, что они историй про Упивающихся в лесах наслушались и приняли близко к сердцу. Стоят они, значит, спина к спине, вглядываются в темноту изо всех сил и неожиданно слышат недалеко от себя странные звуки — не растерялись, орлы, сотворили Гомен Ревелио и поняли, что тут кто-то определенно есть. Ну и решили они погеройствовать, сами, значит, преступника взять и стяжать боевую славу, подкрались к кустам и Ступефаем его, супостата и режущими, а он как выскочит, истошно визжа, сбил этих идиотов с ног и рванул дальше — ну один из мальчишек не выдержал и Авадой его приложил со страху. Старшим потом доложили, что мол чудище неизвестное, практически демон, сражен в неравном бою доблестными аврорами. Досталось им знатно конечно — долго казармы драить будут и книззлов с деревьев снимать, демоноборцы мордредовы! — закончил свой рассказ Робардс, практически давясь хохотом и утирая слезы. — И знаешь, пожалуй ты прав, война действительно кончилась, — продолжил он уже, поднимаясь со стула и стискивая протянутую ладонь министра в крепком рукопожатии. — Приходи-ка ты к нам в половине седьмого, отпразднуем долгожданный мир. Не пожалеешь — жена сегодня готовит адского порося с яблоками.

Старший аврор уверенным шагом вышел за дверь, а министр, окрыленный заманчивой перспективой, в невероятно бодром расположении духа избавился от опустевшей бутылки и принялся с удвоенным рвением за работу.

Долго шли братья, никого не видали, ничего не слыхали. Вдруг видят: на голой скале заколдованный замок стоит. Не стали старшие братья в замок входить, боятся, как бы с ними опять чего не стряслось. Младший один пошел. Глядит, а вокруг замка город раскинулся. Только в том городе нет ни единой живой души! Весь город обошел — так никого и не встретил. До самых крепостных ворот добрался. А там два железных стража стоят, стоят не двигаются. Ворота сами растворились, вошел Янко внутрь, огляделся, а в замке тоже пусто, нет никого. Расхрабрился Янко, хозяином по замку расхаживает.

Словацкая народная сказка «Заколдованный замок»

Суровое графство Норфолк раскинулось на самом востоке Англии. Пахота и леса, озера и реки, болота и каменистое побережье простираются на две с половиной тысячи квадратных миль. Эти земли помнят тяжелую поступь норманн и кровь, пролитую за алую и белую розы.

Обыскать их все, чтобы найти единственное поместье, скрытое фамильными чарами, не под силу даже самому Мерлину. Попасть туда практически невозможно, и не менее сложно оттуда выбраться. Однако, если вас пригласил хозяин, пусть даже сейчас он в бегах, а приглашение не было вынужденным — то стоит лишь пожелать, и оно предстанет пред вами.

Каменистая пустошь, окруженная с трех сторон полями, с четвертой — крутым обрывом, уходила в море. Мрачное, но живописное в своей суровой и первобытной красоте место: Маришка могла бы им восхититься, если бы не приложилась лодыжкой об один из острых камней, которыми была усеяна вся округа. Сегодня ей вообще жутко везло с камнями и мягкими приземлениями.

Аппарация из Абердина далась ей тяжело — голова кружилась, а в ногах чувствовалась ужасная ломота, несмотря на то, что ботинки она все-таки высушила заклинанием: прежде чем переместиться, пришлось отмотать почти километр по лесу, и мерзкое хлюпанье выводило ее из себя. Те авроры, которых она заметила на сельском кладбище, показались ей более чем подозрительными — однако она решила не искушать судьбу, выясняя в чем собственно дело, и постаралась уйти достаточно далеко, чтобы убедиться, что хвоста за ней нет, а затем аппарировала. Единственное, что действительно не давало ей покоя — бардак, оставленный на поляне, и беглый, лишенный ушей и хвоста свинёнок, но времени до рассвета оставалось не так много, и ловить его по кустам она решительно отказалась.

Прихрамывая на левую ногу, Маришка прошла вдоль невидимой глазу границы, практически прикасаясь рукой к подрагивавшему воздуху и ощущая покалывание в самых кончиках пальцев.

Ей вряд ли хватило бы знаний, чтобы распутать сложное плетение старинных чар, но оценить красоту и искусность работы она все же могла: спрятать дом, хотя нет, почти замок и целый кусок скалы — это действительно впечатляло. И вот вопрос: как попасть внутрь, если ты не взломщик проклятий? Хотя даже с той потрясающей подготовкой, какую проходят у гоблинов — это было бы сложно. Все равно что вломиться в чужой сейф в Гринготсе, однако если хозяин одолжил тебе ключ…

Старший Лестрейндж, продолжал бить рекорды по выдержке и хладнокровию, к её предложению нанести визит в их родовое гнездо с целью похозяйничать в фамильном склепе на предмет лишних костей для ритуала отнесся более чем спокойно — настолько спокойно, что Маришка начала подозревать, что он вполне мог одолжить пару зелий у своего младшего брата.

— Правильно ли я понимаю, — поинтересовался Рудольфус, точными и аккуратными движениями нарезая картофель, — что речь идет об очередном темномагическом ритуале, запрещенном на территории нашей страны? — он стоял к ней спиной, но Маришка готова была поклясться, что в этот момент на лице его застыла одна из тех ироничных и практически неразличимых ухмылок, которые чем-то неуловимо напоминали ее собственные: более циничные и полные яда — с едва приподнятым уголком рта и ямочкой на правой щеке, правда у неё ямочка была глубже и более резко очерчена. Это сходство, с одной стороны — сильно её раздражало, но с другой — делало собеседника немного понятнее и в чем-то облегчало это вынужденное и натянутое общение.

— Этот ритуал известен мало и требует слишком многого как в финансовом плане, так и в магическом, не думаю что прецеденты освещены в местном законодательстве, — она сделала глоток уже набившего оскомину виноградного сока и поудобнее устроилась на табуретке. — Однако, нам выпал шанс, не воспользоваться которым было бы крайне неосмотрительно. Это лучший из известных способов скрыться от любых видов поисковой магии, что в вашем положении, мне кажется, весьма актуально, так как, когда вы вновь сможете колдовать, найти вас будет значительно проще, а цена за ваши головы сейчас высока.

«Настолько высока, — подумала она, — что вы и представить не можете. И что для одних — всего лишь звон галеонов, для других — вопрос выживания. И следует постараться изо всех сил, чтобы эти буйные головы оставались с хозяевами единым целым как можно дольше»

Рудольфус щедро плеснул на сковороду масло и, убавив под ней огонь, высыпал мелко нарезанную картошку и накрыл крышкой, а затем повернулся к своей собеседнице:

— Вы правы, и мы этим шансом, пожалуй, воспользуемся. Я бы хотел увидеть описание ритуала. И да, есть ли побочные эффекты, о которых нам стоит знать?

— У меня есть конспект… правда там в основном схемы… и сам текст на немецком, я прокомментирую и переведу… если нужно. Побочных эффектов, что удивительно нет, вся нагрузка ложится на мага, проводящего ритуал. Ну и результат, конечно, сильно зависит от качества зелья, но тут все будет на высшем уровне, — ответила Маришка, запустив руку в короткие спереди волосы и стараясь не выдать своего смущения — о её корявом почерке одно время слагали легенды, даже профессора шутили о тайных рунических письменах гоблинов, прочитать которые не дано смертным. Она, конечном первое время ужасно расстраивалась, но затем стала писать почти что печатными буквами, а на старших курсах, в большей степени благодаря дедушке и в меньшей — парочке самопишущих перьев, проблему все-таки удалось решить. Но записи свои она до сих пор старалась никому не показывать.

— И вы, в рамках вашей загадочной многоходовой партии, планируете этот ритуал провести, несмотря на риски… Что требуется от нас с братом? — Лестрейндж задумчиво вертел кухонный нож в руках, и Маришка точно могла сказать, что не хотела бы узнавать, кто из них лучше втыкает его с десяти метров в дерево.

— Понадобится ваша кровь — совсем немного, и пара костей почивших родственников. Мой опыт подсказывает, что проще и безопасней всего позаимствовать их в вашем фамильном склепе, хотя я могу ошибаться, — ответила Маришка, рассматривая его жилистые запястья, выглядывавшие из-под манжет светлой рубашки и длинные, покрытые мелкими шрамами пальцы, сжимающие тонкую полосу стали.

— Вы просите доступ в поместье, — констатировал ее собеседник, — чтобы разорить склеп и надругаться над предками? Пожалуй, эта самая оригинальная причина, по которой кто-либо напрашивался к нам в гости.

— Я могу дать вам слово, что не возьму и не сделаю ничего, против чего бы возражали хозяева, не передам сведения третьим лицам и не использую их во вред вашей семье, и могу подкрепить свое слово магией, — Маришка посмотрела на него с вызовом. Он встретил ее взгляд все с тем же учтивым спокойствием, хотя на самом дне его глаз плескался какой-то слегка мрачноватый азарт.

— Мне кажется, нас свами связывает достаточно крепкая клятва, чтобы я положился на вашу порядочность, мисс Вальде, — он обозначил вежливую улыбку и подсел к ней за стол, не выпуская из рук ножа. — Итак, слушайте, защита была установлена еще при возведении самого поместья в двенадцатом веке, однако каждым поколением усиливалась и дополнялась. И все это время ключом к ней служит многоступенчатая комбинация чар, положенная на ритмическую основу, в качестве которой была выбрана старая бретонская песенка — такая вот своеобразная ностальгия по родине предков с той стороны пролива. Выглядит и звучит это так: Ev sistr 'ta Laou, rak sistr zo mat… [1] — он, четко артикулируя, напевал низким, резонирующим в грудной клетке, с легкой хрипотцой, голосом, куплет за куплетом, медленно вычерчивая лезвием кухонного ножа над столом замысловатые фигуры в такт песне, которая казалась Маришке смутно знакомой, и как она позже вспомнила — пели ее в Дурмштранге, правда опять-таки на немецком: в ней говорилось о выпивке и борьбе, и она подумала, что с таким фольклорным наследием последние из Лестрейнджей не могли не ввязаться в войну.

Они повторили песенку еще раз — вместе — Рудольфус все так же с ножом, а Маришка с ершиком для бутылок. Затем перешли от формы чар к их содержанию: он объяснял образно и подробно. На то, чтобы выучить всю связку, был потрачено не менее трех часов, и уже под конец она заметила застывшую в коридоре высокую фигуру Рабастана, прислонившегося спиной к стене со скрещёнными на груди руками. Он внимательно наблюдал, но не спешил присоединиться.

С той же невозмутимостью, с которой старший Лестрейндж раскрывал фамильные тайны, он позволил Маришке взять свою кровь — быстро и практически безболезненно — зачем резать руки, когда есть полые иглы и одноразовые шприцы.

Рабастан к иголкам отнесся более настороженно, но, получив от брата легкий кивок, все-таки зашел в кухню, опустился на табурет, положил свою левую руку с идеально чистым предплечьем и просвечивающими сквозь бледную кожу синеватыми венами, на стол и отвернулся, чтобы не видеть медицинских манипуляций. Маришке почему-то казалось, что они для него не новы, но уточнять она не решилась — у каждого свои скелеты в шкафу, и скелетов этих двух джентльменов хватит на небольшое кладбище.

Приблизившись к самой кромке защиты, она негромко, но как можно старательнее напела веселый бретонский мотив, при этом слегка фальшивя на верхних нотах, и, выполнив палочкой сложную связку чар, вывалилась с другой стороны плотной, словно кисель, завесы, едва не врезывавшись в кованные ворота. Она подняла голову и присвистнула от удивления.

Это действительно был настоящий нормандский замок — с квадратными башнями, в три этажа, сложенный из грубо отёсанного камня, и с узкими, словно щели, стрельчатыми окнами, забранными кое-где решётками. Вокруг теснились какие-то хозяйственные постройки, а чуть дальше раскинулся запущенный и одичавший сад.

Она коснулась руками створок ворот — те распахнулись как будто бы сами собой, бесшумно и плавно. Приняв этот знак в качестве приглашения, она поправила на плече сумки и, прихрамывая, зашагала вперёд, затем свернула на залитую лунным светом тропинку, огибающую замок с северной стороны и теряющуюся в сумрачной кленовой аллее — ей нужно было попасть в самую удаленную точку парка, где был, если верить хозяину, расположен фамильный склеп. Вокруг стояла вязкая и какая-то неестественная тишина — лишь гравий похрустывал под её ботиками, однако дышалось ночным воздухом на удивленье легко, и мучившая ее вот уже несколько часов тошнота отступила, сменившись поразительной легкостью во всем теле: даже ушибленная лодыжка перестала болеть.

Резко очерченный в лунном свете силуэт крыши она заметила издалека. Приблизившись же, она отметила, что склеп был частично построен, а частично вырублен прямо в скале практически над самым обрывом, однако соленые брызги волн, разбивающиеся о прибрежные скалы, сюда не долетали.

Она дернула поржавевшую решетку, преграждавшую вход, но та даже не шелохнулась. Не мудрствуя лукаво, она взмахнула палочкой, трансфигурировав удерживающие ее петли в песок, и едва успела подхватить падающую решетку. С трудом прислонив ту к потрескавшейся стене, она засветила огонек Люмоса и шагнула в темноту склепа. Осторожно ступая по почти стершимся от времени ступенькам, покрытым густым слоем пыли, она спустилась в просторный зал со сводчатым потолком.

Насколько хватало света — Маришка видела, что в стенах расположены горизонтальные ниши, украшенные резным каменным кружевом, в которых мирно покоились останки многочисленных поколений Лестрейнджей. В центре же зала располагалось прямоугольное каменное возвышение, на плоской вершине которого в дымке стазиса лежали: порванная кольчужная рукавица со следами ржавчины, простые деревянные четки и прямой романский меч с широким лезвием и навершием в виде плоского круга. «IN HOC SIGNO VINCES» — удалось прочитать на клинике с трудом практически стершуюся надписью, приблизив источник света. «Под этим знаком ты победишь» — вспомнила она широко известные еще со времен императора Константина девиз и эмблему ордена Иезуитов [2], неоднократно попадавшуюся ей в книгах о принятии Статута Секретности. Она потянулась левой рукой к рукояти, но замерла, почувствовав за спиной движение воздуха.

— Кто смел осквернить последнее прибежище мертвых! — услышала Маришка за спиной холодный и властный голос, полный едва сдерживаемой ярости.

Она медленно обернулась и увидела зависшую на расстоянии вытянутой руки призрачную мужскую фигуру, облаченную в пробитую в нескольких местах кольчугу, и опоясанную пустыми ножнами, наводящими на мысль о мече, лежащем на постаменте.

— Я здесь с разрешения и по воле хозяина этих земель, — она постаралась придерживаться самого вежливого, на который была способна, тона. — Прошу вас, не гневайтесь, и позвольте мне выполнить возложенную на меня миссию.

— Хозяина? — в голосе призрака прозвучали презрение и горечь. — Кого называешь хозяином этих земель, неразумное ты дитя, этого бесхребетного слизняка Рудольфуса, или его беспутного брата? Можешь не отвечать… — отмахнулся призрак полупрозрачной рукой.

— Благородный сэр, — вспомнила Маришка обрывки какого-то рыцарского романа, прочитанного еще в детстве, разглядывая своего визави, — простите мою неучтивость, я не хотела вас оскорбить, позволено мне ли будет узнать, с кем я имею честь и удовольствие беседовать?

Призрак одарил ее внимательным взглядом, а затем сдержанно, но галантно раскланялся, откидывая назад седые волосы, спадавшие ему до плеч:

— Позвольте представиться: я — сэр Джон, первый барон Ле Стрейндж, лорд Нокина и Райтона. Я родился в западных землях, именуемых ныне Шропширом, мне же известных как Салоп в 1226 году от Рождества Христова, и скончался холодной январской ночью 1275, отбиваясь от трусов и подлецов, посмевших напасть на меня в моем же собственном замке. Позвольте теперь узнать ваше имя, юная леди, а так же что вас привело ночью в забытый склеп?

— Меня зовут Анна Вальде, и я польщена знакомством, милорд, — Маришка представилась своим первым, полученным при крещении именем, как всегда делала в беседах с умершими или с чиновниками. Она его не чтобы не любила, но ощущала каким-то чужим — ее нарекли в честь святой покровительницы маленькой немецкой больницы, в которой она родилась. Роды были тяжелыми, и мать ее долгое время не приходила в себя — так долго, что девочку успели крестить по католическому обряду и пристроить в семью сестры молодого священника. Когда же к несчастной женщине вернулось сознание и она потребовала свою дочь, с помощью того же священника в метрику добавили второе имя, данное уже матерью. — И повод приведший меня сюда, боюсь, вас опечалит. В курсе ли вы происходящих на Альбионе событий?

— Даже будучи слепым и глухим, эту войну пропустить было бы сложно, любезная леди Анна. Как и то, что мои бессовестные потомки забыли наш кодекс чести и втоптали имя Лестренйджей в грязь, — плечи призрака тяжело опустились. — «Мihi Рarta Tueri» — гласит наш девиз, который я собственноручно высек на стене этого замка, когда был еще жив: «Я защищаю то что мое». Лев и олень держат наш герб: отвага и честь, и где же они? Все пошло прахом… Даже наследников, которые смоют позор, этот червяк не оставил, но может и к лучшему — только безумцев, подобных его зачатой в инцесте жене, нам не хватало… Что опечалит больше, чем столь бесславный конец прославленного некогда рода? Одно меня утешает — баронскую корону и титулы унаследовала и сохранила оставшаяся среди простецов ветвь.

Маришка была в замешательстве — как объяснить благородному призраку, охраняющему покой мертвых и скорбящему о чести семьи, что вот сейчас она этих мертвых самым бессовестными образом потревожит и проведет ритуал, который поможет помянутым ранее беспутным потомкам скрыться от правосудия?

— Простите меня, сэр Джон, — начала она, медленно подбирая слова, — мне трудно вам это сказать, но я вынуждена потревожить сон одного из ваших родственников. Ваши потомки совершили много дурных дел, но все же я обязана им помочь. На кон поставлены жизни дорогих мне людей…

— Ах, леди Анна, не продолжайте, — перебил ее сэр Джон, улыбаясь печально, но понимающе и поглаживая короткую бороду. — В мое время рыцари спасали девиц… Теперь же девица просит прощения у старика, спасая… нет, рыцарства этим двоим не видать… Впрочем не важно. Позвольте я угадаю — Рудольфус с братом в бегах, и вам нужно скрыть их от магии?

Девушка только кивнула.

— Призраки и портреты знают больше, чем кажется окружающим, — отмахнулся от ее удивленного взгляда сэр Джон и подплыл к ней, практически прикоснувшись, — а вас окружает такое плотное облако остаточной темной магии, что догадаться о причине визита в склеп было несложно. И я помогу вам, если вы честно ответите — способны ли эти двое продолжить род, смогут ли после себя оставить здоровых наследников?

Маришка колебалась с ответом — в общем и целом оба Лестрейнджа были здоровы и достаточно молоды для подобных вещей, однако дипломированным колдомедиком она не была, а диагностикой владела на уровне полевой медицины. Кто их там знает, что они с собой при своем Лорде делали… Или он с ними… Хотя, если получше задуматься о наследнике…

— Да, у вашего рода определенно будут наследники. Я думаю сильные маги — если их мать будет из старого чистокровного рода, — ответила она барону Лестрейнджу, выдержав его пристальный взгляд и призрачное касание.

— Что ж… я верю вашему слову… милая леди, — сэр Джон вновь отдалился на предписанное приличиями расстояние. — Что вам потребуется от мертвых?

— Всего лишь пара костей и место для ритуала: желательное с ровной поверхностью — мне нужно успеть начертать гексаграмму и закончить со всем до первых лучей солнца.

— Хм-м-м… учитывая ситуацию, это конечно будет большой жертвой с ее стороны… — задумался сэр Джон, и лицо его озарила какая-то зловещая и удивительно лестрейнжевская ухмылка — Но все во имя семьи! Вторая ниша по левую строну от двери — почтенная леди Изольда. Мерзкая старая перечница, отравила племянницу и соблазнила ее мужа, все свои сто двадцать лет она изводила родственников как могла. Я думаю вам подойдут ее беспокойные руки. Этим двоим она приходится двоюродной прабабкой.

Маришка приблизилась к нише и, убрав свисающую паутину, постаралась отделить левую руку старушки Изольды, не потревожив остальной скелет. Так в ее распоряжении оказались лучевая и плечевая кости. Кисть же осталась покоится там где была.

Они выбрались из склепа, и Маришка кое-как вернула решетку назад. Сэр Джон одобрительно хмыкнул и поплыл впереди указывая дорогу. Он привел ее на поросшее травою ристалище, постройки рядом с которым Маришке удалось опознать как конюшни. Однако же стойла были пусты и безжизненны, казалось, что даже пара фестралов сделала бы это место уютнее.

Она сложила на траву вещи и в очередной раз начала очищать сознание, погружаясь в транс. Присутствие сэра Джона ей не мешало, а он тактично молчал, понимая как важна концентрация. Затем она начертала фигуру, и только тут спохватилась, что жертвы у нее нет, и зелья осталось мало.

Старинный трактат ничего не говорил о том, можно ли провести двойной ритуал, но старая и потрепанная «Общая теория прикладной ритуалистики» утверждала что «буде объекты единого полу и родственники по крови не далече второго колена, то не возбраняется против двух обрядов, свершить один». Книжку эту она любила, так что готова была попробовать. С невинною жертвой вопрос обстоял сложней, но и это было решаемо.

Кости заняли положенное им место, и Маришка начала ритуал. Ей будто бы помогало само поместье — две пульсирующие нити жизни удерживать было не сложнее, чем одну — ту толстую, в Абердине. И вот уже смешанная кровь братьев впиталась в землю, и наступало время пожертвовать плоть.

— Двадцать два года сурового воздержания и ради чего! Чтобы спасти пару головорезов! Эх, где моя молодость и квиддичная раздевалка… — проворчала она себе под нос и срезала острым ножом кожу с подушечки большого пальца.

Боль была сильной, и слезы выступили у нее на глазах. Но боль это хорошо — это часть жертвы. Она засунула кровоточащий палец в рот и, ощутив вкус металла, продолжила ритуал, а когда серебристое зелье тонкой струйкой коснулось земли, то она поняла — у нее точно все получилось. Привычное уже опустошение, свидетельствующее об успехе, на этот раз было просто чудовищным — у Маришки потемнело в глазах, а земля резко приблизилась и больно ее ударила.

Преодолеть слабость ей помогли ледяные пронизывающие прикосновения призрака — он гладил ее по волосам и шептал Pater noster [3]. Сосредоточившись на хорошо знакомых латинских словах, она выровняла дыхание и открыла глаза, заметив, что вокруг стало заметно светлее. Через несколько минут она уж смогла сесть и, покопавшись в своем рюкзаке, достать настойку бадьяна. Когда небо окрасилось в бирюзовый и золотистый цвета, а над морем пронесся легкий утреней ветерок, ей наконец удалось остановить кровь, и подушечка пальца затянулась тонкой и очень чувствительной розовой кожей. Понадобится еще пара дней, чтобы забыть о ране.

— Любезная моя леди Анна, — взволнованно начал парящий рядом сэр Джон, — это было ужасно рискованно, но вы меня впечатлили. Ничего подобного в наших землях я не видел уже несколько сотен лет. Не ошибусь, если предположу, что вы выпускница Северной школы?

Маришка устало кивнула, вспоминая одно из старых, разговорных названий своей alma mater. Она сама не верила, что уложилась в срок и практически не напортачила. Пять ритуалов за одну ночь, практически шесть — это достойно медали, либо за выдающиеся магические достижения, либо за самоуверенность и глупость. Дедушка настаивал на втором варианте — когда она две недели подряд тренировалась на курах.

И вот теперь все, осталось заставить себя подняться и доползти до кровати. А через несколько дней сесть в самолет и сказать — «Nashledanou, Britanie!» [4]

— Простите что беспокою вас, милая леди, — сэр Джон описал вокруг нее медленный круг. — Однако осталось дело, которое я могу доверить лишь вам. Вы восхитили меня своими манерами, волшебной силой и целомудрием.

«Дьявольщина, неужели про раздевалку я ляпнула вслух!» — подумала Маришка и мучительно покраснела.

— Во время обряда, когда вы коснулись границы миров, мне приоткрылось будущее, — он говорил слегка взволнованно, но уверенно, — я видел, что потомки мои покинут Британию и осядут весьма далеко. Вы же как человек, взявший на себя ответственность за наследников, — он властным жестом остановил ее вялую попытку опротестовать это утверждение и продолжил, — дабы преемственность не прервалась, я смею просить вас взять на хранение несколько семейных реликвий и вручить их достойному в подходящий момент. И я буду вынужден настоять на своей просьбе.

— Я обещала хозяевам не брать ничего без спроса, — попробовала она возразить: ей совершенно не улыбалось тащиться в замок и копаться в чужих вещах. — А вы, милорд, мне предлагаете практически совершить кражу. Вы знаете, я не так давно читала в старой подшивке «Пророка», что в прошлом году некий Мундугус Флетчер грабил дома, прикидываясь инферналом. Его пример вдохновляет. Склеп я уже изуродовала, осталось ограбить замок в компании с призраком.

— Не оскорбляйте меня, леди Анна! — холодно ответил сэр Джон. — Даже сейчас, будучи мертвым, я имею больше прав распоряжаться в своем доме, чем эти выродки. Извольте подняться на ноги и следовать за мной. — Он повернулся спиной и медленно поплыл в сторону замка.

Маришка поднялась, накинула на плечо свой рюкзак, а бесполезную сумку с термосом и пустыми шкатулкам зашвырнула в приоткрытую дверь конюшни. Она догнала сэра Джона и постаралась держаться на пару шагов позади.

Когда они приблизились к массивной дубовой двери, край солнечного диска уже с выглянул из-за горизонта. Сэр Джон прошел сквозь потемневшее от времени доски, а через несколько мгновений дверь распахнулась, и призрак сделал приглашающий жест рукой. Маришка осторожно вошла за своим спутником в длинный, плохо освещенный коридор, из которого в обе стороны расходись ответвления, ведущие к башням. Сам коридор заканчивался створкой двери, покачивающейся на одной петле, вторая же створка лежала на полу рядом. Сразу за ней начинался просторный холл с огромным камином и грубоватой старинной мебелью. Зал казался большим и заброшенным, однако все же носил следы пребывания человека: пустые тарелки с остатками ужина покрылись пылью, портьеры были оборваны, на одной из стен темнело пятно, под которым валялись осколки зеленого бутылочного стекла.

Сэр Джон брезгливо поморщился и поплыл в сторону лестницы с резными перилами, ведущей куда-то наверх.

— Библиотека — пояснил он, а Маришка не стала задавать лишних вопросов.

Они поднялись на второй этаж и свернули направо. В библиотеку вел еще один коридор, на всем протяжении которого висели портреты. При приближении сэра Джона люди на них просыпали и начинали тихо переговариваться, переходя из одной рамы в другую. К библиотеке Маришка подошла, сопровождаемая серьезной свитой из нарисованных Лестрейнджей. Мужчины и женщины шептались и указывали на девушку пальцами, но при первом неободрительном взгляде первого барона Ле Стрейнджа тут же смолкали и пытались вежливо улыбаться, что получалось у них скверно.

Библиотека оказалась чудесной, но такой же заброшенной, как и все в доме. Полки с книгами были покрыты пылью так густо, что нельзя было различить надписи на корешках. Пара кресел так же представляла собой жалкое зрелище: не менее пыльные, с прожженной обивкой и со следами, кажется, топора. Лишь стопка рунических справочников и пустой винный бокал, стоящий на стопке пергаментов, говорили о том, что библиотеку изредка использовали по назначению.

Сер Джон подплыл к дальней стене и остановился, почтительно разглядывая гобелен с генеалогическим древом Лестрейнджей, растянутый практически во всю стену. Присмотревшись, Мариша смогла отыскать на могучем дубе портрет своего призрачного спутника: ближе к корням дерева, Рабастан и Рудольфус же располагались в кроне. А рядом с портретом Рудольфуса находился портрет его покойной жены: посеревший и как будто утративший четкость линий. Удалось отыскать и старушку Изольду, темноволосую импозантную даму, в забавной островерхой шляпе.

— Вот она, величайшая ценность, живая история нашей семьи. Позаботьтесь о ней, Леди Анна — призрак выглядел исполненным гордости и торжества.

— Я ничего не путаю, вы предлагаете мне его снять со стены? — удивилась девушка.

— Именно так, и заклинаю вас, не пытайтесь снять его магией, вряд ли это получится, но ткань вы можете повредить, — призрак требовательно на нее посмотрел, сдвинув брови.

«Вероятно это самая странная кража, о которой я когда-нибудь расскажу крестнику — подумала девушка. — Но вообще, я, кажется, качусь по наклонной плоскости: подлог, похищение, теперь грабежи. Куда там до меня этому Флетчеру! А все моя дурная наследственность и тяга к риску!»

Перспектива снимать гобелен со стены вручную привела Маришку в дурное расположение духа: она была вымотана бессонной ночью и истощена ритуалами. Да и ела она более суток назад, если это можно назвать едой, и даже пара глотков укрепляющего бальзама, последняя бутылочка которого всё же нашлась в рюкзаке, не сильно ее взбодрили. Однако отказывается было уже поздно, да и не слишком вежливо.

Гобелен был прибит к стене за окантовку мелкими медными гвоздиками. Маришка аккуратно подцепила край гобелена ножом и, слегка приподняв, с радостью поняла, что вытаскивать гвозди по одному не придется — достаточно просто осторожно потянуть ткань на себя, и они сами выскочат словно по волшебству. С нижним краем она закончила минут за пятнадцать, а затем призвала заклинанием ближайшую библиотечную лестницу и принялась за верхний. С ним было сложнее — гвозди в стене сидели более плотно и их все же приходилось иногда подцеплять. И дело могло бы идти гораздо быстрее, если бы многочисленные Лестрейнджи, оккупировавшие в библиотеке каждую раму, не давали советов под руку и не комментировали ее одежду и внешность. Этот монотонный бубнёж портил и без того паршивое настроение. И вот, когда очередная прабабушка высоким голосом посоветовала брать немного левей, Маришка неудачно взмахнула рукой и пропорола гвоздем начавший заживать палец. Несколько капель крови попали на гобелен впитались в ткань и бесследно исчезли. Она выругалась себе под нос и облизав порезанный палец спустилась вниз, чтобы вновь обработать его настойкой бадьяна. Однако воцарившаяся тишина ее насторожила.

— Любезная моя леди Анна, — подозрительно вкрадчиво начал сэр Джон — могу ли полюбопытствовать, кем были ваши родители?

— Увы, милорд, — напряглась Маришка, краем глаза следя за замершими на холстах Лестрейнджами — вряд ли я вам отвечу, некоторые темы я предпочитаю не обсуждать с посторонними, хотя бы просто из соображений безопасности.

— Все же простите мою настойчивость, — со всей возможной вежливостью продолжил призрак, подплыв к ней немного ближе, — то, что гобелен впитал вашу кровь… Может ли так быть, что вы связаны с нашей семьей?

— Тогда я бы висела где-то на этом дереве, — Маришка попыталась улыбнуться, чтобы скрыть свое раздражение, но улыбка вышла натянутая. Мать умерла, когда ей исполнилось десять, и разговоры о родителях будили давно забытые воспоминания.

— Увы, гобелен в полной мере отображает лишь тех членов семьи, что были официально признаны или же рождены в законном браке.

— Вы говорите о том что на этом древе не место ублю… то есть… бастардам, — ей поскорее хотелось закрыть тему родства и родственников: тогда, на последнем курсе, ей и за глаза хватило и дедушки с его небезынтересным прошлым. — Я думаю, тут все же дело в другом, с Рудольфусом и Рабастаном нас связывает клятва, принося которую мы смешали кровь. Так что, в какой-то степени, принимая во внимание побратимство, теперь мы можем считаться родней. Хотя и весьма условной.

— Благодарю за ваш честный ответ, — грустно вздохнул призрак — я был бы горд иметь такую праправнучку как вы, моя любезная леди.

Маришка обработала палец и, более не отвлекаясь, закончил снимать гобелен. Свернув его, она поняла, что в рюкзак он не влезет, а сил на чары расширения пространства уже не осталось да за сумкой возвращаться не хочется. Но, несмотря на то, что ткань была плотной, а сверток вышел объемным, гобелен практически ничего не весил, поэтому она просто сунула его подмышку.

— Мне нужно забрать что-то еще? — спросила она у призрака, с ужасом ожидая что ей вручат фамильный фарфор или не, приведи господи, латы.

— Остались лишь мелочи, — улыбнулся сэр Джон, внимательно за ней наблюдая, — не могут же Лестрейнджи сбежать из страны нищими. Вот за этой панелью спрятан тайник, нажмите на львиную голову.

Маришка нажала на барельеф рядом с указанной деревянной панелью, и та отъехала в сторону, явив ей выемку с окованной железом шкатулкой.

— Я равнодушна к камушкам, пусть ваши потомки с ними играют. Я позабочусь чтобы они ее получили, — сказала она и хотела отправить шкатулку, не открывая, в рюкзак, но поняла, что та туда тоже не влезет, поэтому завернула ее в гобелен под неодобрительное хмыканье уже опротивевших ей мертвых Лестрейнджей.

— Осталось последнее дело, — с прежней торжественностью произнес сэр Джон. — Любой труд должен быть соразмерно оплачен. Вы взяли на себя тяжкие обязательства, и мне бы хотелось вас отблагодарить. И покуда к золоту вы равнодушны, может быть, вы выберете себе книгу, любую из всех, что здесь есть.

Мысль о том, чтобы еще пару часов провести, выбирая книгу, вырвала у Маришки горестный стон. Ей очень хотелось бы здесь окопаться надолго и найти нечто действительно стоящее, но с другой стороны, горячий душ и мягкий диванчик выглядели заманчивей самых таинственных фолиантов. А еще дома была последняя коробка сока… можно перекусить… И старший Лестрейндж наверняка готовит что-нибудь вкусное, но запретное для нее… Удачная идея родилась неожиданно.

— Любезный Сэр Джон, — ответила она, копируя вкрадчивый тон своего собеседника, — я пойму, если вы сочтете мое пожелание слишком дерзким… Я поражена и изумлена чарами, скрывающими это поместье. И тот ритмический ключ, лежащий в основе — я не видела ранее ничего подобного. Не осталось ли о них записей?

Сэр Джон удивленно приподнял бровь, а потом засмеялся. Его смех подхватили и остальные родственники.

— Ах милое дитя, — улыбнулся призрак, — я не смею отказать вам в такой малости. Вы первый человек, который прежде всего оценил именно песню — вы напеваете ее практически всю ночь, хотя и не осознаете. Потому для вас распахиваются двери, ворота и тайники. Идемте со мной, эти записи по праву ваши.

Он провел ее к одному из дальних стеллажей и указал на свиток пергамента, втиснутый между двумя толстыми фолиантами. Маришка осторожно его достала и, наложив стазис, как она всегда делала с ценными книгами, с тех пор как научилась, и отправила его в рюкзак. Защитные чары, конечно же совсем не ее профиль, но она знала того, кому эти записи действительно пригодятся и чье право на них вряд ли кто-то оспорит.

С делами было покончено и, прижимая к груди гобелен с завернутой в нем шкатулкой, Маришка покинула мрачный замок.

Солнце было уже высоко, и поместье слегка ожило — в траве застрекотали цикады, а где то среди деревьев раздалось пение птиц.

Сэр Джон проводил ее до самой двери замка, но дальше отправиться при солнечном свете не мог или не хотел. Тепло попрощавшись с ним, Маришка поплелась к воротам. Шкатулка была тяжелая и нести ее, обернутую в гобелен было не очень удобно.

За пределами же поместья шел дождь и небо было затянуто свинцовыми тучами.

«Понедельники не бывают добрыми» , — подумала она и аппарировала в переулок за несколько километров от места, в котором они скрывались.

Учитывая погоду, оставшуюся часть пути она проехала на автобусе, который останавливался за два квартала от нужного ей дома.

Последние метры дались ей с трудом — она практически спала на ходу, в глаза словно песка насыпали, а чертова шкатулка сильно оттягивала ей руки.

Она задремала, стоя в лифте, затем с трудом открыла замок, не попадая ключом в замочную скважину. Нашла выключатель на ощупь и прислонилась к двери. Из кухни вышел настороженный Рудольфус.

— Что-то случилось? Нас нашли? — спросил он.

— Нет. И вряд ли теперь найдут. Им сейчас есть чем заняться, я бы сказала, целая ночь веселья, — она вспомнила радио-репортаж, который услышала сидя в автобусе: сообщали о ночном прошествии в Абердине и, кажется, она догадывалась кто был таинственным сатанистом, и что кровавая жертва, принесенная силам зла, скорее всего до сих пор прячется по кустам. Взяв себя в руки, она продолжила: — Мы улетаем из Кардиффа через три дня. Потратьте их с пользой. У вас не должно возникнуть проблем ни на таможне, ни при регистрации на рейс.

А затем проскользнула к себе в комнату, отправила фамильные ценности в угол и, сняв ботинки, рухнула на диван и мгновенно уснула.

[1] Ev sistr 'ta Laou — старинная бретонская песня, брет. «Пей сидр, Лау!» (Лау — сокращение от Уильям.) Песенка была переведена на кучу языков, включая немецкий и одно время ходили слухи что она являлась гимном ИРА, а немецкий вариант «Was wollen wir trinken» являлась гимном военно-воздушных войск Германии.

И да, кончено, это все это домыслы, а сама песенка не такая старинная, как кажется.

Вариант с русским текстом http://www.youtube.com/watch?v=xQ7oeFf4wf4

А вот так это звучи в классическом исполнении http://www.youtube.com/watch?v=ZpRE3NvBH4g

[2] На эмблеме ордена иезуитов помещена христограмма (анаграмма) «IHS», которая одновременно является сокращением латинизировано-греческой формы имени Иисус — IHSOVS и аббревиатурой первых трёх слов латинской фразы «IN HOC SIGNO VINCES».

[3] Pater noster — Католический вариант «Отче наш» на латыни.

[4] Nashledanou, Britanie! — чешск. «До свивания, Британия!»

Жил-был дровосек, и было у него двое сыновей. Всякий раз, отправляясь в лес, он брал одного из них с собой в помощники. А однажды дровосек сказал своим сыновьям:

— Братец, не придёт эта проклятая неволя. Уже стемнело. давай сами за дело примемся и, как сможем, починим телегу!

Болгарская народная сказка «Неволя»

Зеркало запотело и покрылось влажными каплями. Рабастан стер их рукой и пристально посмотрел в глаза своему отражению. Он не доверял зеркалам. Тогда, в девяносто шестом, после побега — когда он впервые за пятнадцать лет увидел себя в такой же запотевшей и мутной поверхности — он испугался. Из зеркальных глубин на него смотрел бородатый старик с выцветшими глазами и сединой в грязных спутанных волосах. Помнится, в тот раз он мылся так долго и тщательно, что кожу стер практически до крови. Побрился тогда с трудом — заклинания он не помнил, а бритву в руках держал едва ли не первый раз в жизни — потом удивлялся, как горло себе не перерезал.

Сейчас же в зеркале, вновь покрывшемся мелкими каплями, он узнавал того себя, каким он был еще до ареста. Щеки больше не казались впалыми, ушли эти бледность и желтизна. Даже коротка стрижка и сомнительный цвет волос не портили его образа. Он провел рукой по влажным волосам и подумал, что постричься, наверное, стоило сразу или вообще обриться наголо — как прадедушка Родгер во время конфликта с гоблинами. Эта мысль заставила его улыбнуться.

Он отступил назад и принялся внимательно изучать отражение своего тела — раны затянулись, и теперь от правого бока через живот и практически до бедра тянулся ровный розовый шрам — он провел по нему пальцами — и прикрыл глаза. Так же делает их тюремщица, осматривая его и втирая очередные зелья. Он хорошо запомнил ее мозолистые цепкие пальчики, внимательно пробегающие по его животу и груди. Эти образы повлекли за собой ряд других приятных и возбуждающих воспоминаний, которыми он мог насладиться лишь здесь: спальню, если это можно назвать так, он делил с братом, а в гостиной, не говоря уже о небольшом балконе, предаваться подобным фантазиям не позволяли остатки аристократического воспитания.

Резкий стук в дверь выдернул его из сладкой истомы.

— Басти, с тобой все в порядке? Ты там уже полтора часа, — раздался с другой стороны двери взволнованный голос брата.

— Да Руди, уже заканчиваю, — вздыхая, ответил Рабастан, вспоминая душевую в Хогвартсе, в которую нужно было успеть до завтрака, желательно первым.

— У меня почти все готово, пора за стол, — сказал Рудольфус, словно прочитав его мысли, и звук удаляющихся шагов позволил Рабастану вернуться к прерванному занятию.

Натянув чистое белье, футболку и джинсы Рабастан последний раз взглянул на себя в зеркало, а затем поочередно выпил три зелья, стоявших на раковине. Сегодня ему следовало принять лишь половину дневной дозы. При мысли о том, что эти ставшие уже привычными легкая эйфория и возбуждение вновь сменятся раздражающей пустотой он выронил уже опустевший флакончик. Однако тот не разбился, упав на смятое мокрое полотенце, валявшееся на полу.

Отправив флаконы в мусор, а полотенце — на один из крючков, Рабастан по-прежнему босиком поплелся на кухню, едва не врезавшись в предмет своих недавних эротических грёз. Однако, в отличие от образа в его голове, выглядела девушка скверно — волосы были растрёпаны, а на бледном осунувшемся лице под глазами залегли глубокие синеватые тени.

Кажется, даже не замечая его, она прошла мимо и скрылась за дверью ванной комнаты.

— В нашем доме инфернал, — вяло пошутил Рабастан, облокотившись плечом на косяк и вдыхая чарующий аромат омлета.

Рудольфус, разливающий кипяток по кружкам, поднял на него недоумевающий взгляд.

— Говорю, девчонка плохо выглядит, — уточнил Рабастан, садясь за стол. — Что-то произошло?

— Ничего, о чем стоило бы волноваться, — Рудольфус снял фартук и присоединился к брату, — все строго по намеченному сценарию, вылетаем через три дня. Готов?

— Я-то? — удивился Рабастан. — Как будто у меня есть выбор. Руди, без магии я чувствую себя беззащитным как новорожденный книззл, и все, о чем могу думать — как бы поскорее выбраться из этого маггловского болота.

— Ой ли? — скептически ухмыльнулся Рудольфус. — Три дня, Басти. Осталось три дня — и нас никогда не найдут. Теперь даже с магией. Я и не предполагал, что нам повезет настолько.

— И, вероятно, это имеет какое-то отношение к вашим недавним хоровым экзекрисам? — спросил Рабастан, подцепляя горошек вилкой. — Руди, мне кажется я все таки чего-то не понимаю — почему ты рассказал ей, как пройти через защиту поместья? Даже с Лордом подобные темы ты никогда не затрагивал!

— А он и не спрашивал, у него всегда была… Беллс, — имя жены все еще вызвалоу Рудольфуса сильную душевную боль . — Да и не смог бы он, пожалуй, воспользоваться. Ты же помнишь, важны либо кровь — либо намерения. Мотивация этой девочки более чем очевидна. Хотя я даже предположить не берусь, что ей от нас понадобилось на самом деле.

— Ты снова прав — и знаешь, я не хочу представлять поющего у наших ворот Лорда, — сказал Рабастан, прислушиваясь к звуку текущей в ванной воды. — Хотя есть же и невербальные варианты… Ей все удалось, да?

— Пожалуй, и теперь наше дальнейшее благополучие зависит от того, насколько мы сможем расположить к себе юную леди… И в отличие от тебя, я хотя бы пытаюсь быть вежливым, — Рудольфу нахмурился.

— Руди, я честно старался, но Мордред ее раздери, мы с ней едва парой слов перекинулись, — ответил ему Рабастан, раздраженно ковыряя вилкой омлет. — Она даже осматривает меня только в твоем присутствии. Ну не лезьте же мне к ней со светской беседой в такой момент!

— Ты же видишь, как она на нас смотрит… Как на диких животных… Она боится нас, Басти, хотя не показывает… И ты лучше других знаешь, как трудно это скрывать.

— При Лорде я чувствовал себя флоббер-червем, сейчас меня повысили, видимо, до мантикоры. Мне надоело быть фауной, братец. Хочу по-человечески жить. Ты же сможешь ее приручить, да? С Беллой не получилось…

— Она не… Просто, давай не будем о мертвых… Несмотря на весь этот темномагический, тщательно взращиваемый у них в Дурмштранге снобизм, у девочки явно нет опыта в обращения с пленными, и не привыкла она к подобным играм — ей же приходится себя накручивать, чтобы не расслабляться при нас… И чем дольше мы с ней общаемся, тем ей сложнее воспринимать нас как бешеных псов.

Хлопнула дверь, и Руди поднял руку, призывая брата к молчанию.

Маришка тихо вошла в кухню, напоминая больше призрака, чем человека. Вяло пожелав им доброго дня и приятного аппетита, с абсолютно отсутствующим видом нацедила себе пол кружки крепкого ароматно кофе, а затем, под изумленными взглядами братьев, разбавила его пополам остатками виноградного сока и, отсалютовав им кружкой, устроилась на табурете в углу.

Поздний завтрак продолжился в напряженном и неприятном молчании, конец которому положил Рудольфус.

— Я могу показаться навязчивым, но раз уж мы тут собрались все вместе, давайте еще раз обсудим детали.

Девушка сонно кивнула и, призвав невербальным Акцио документы, подсела к ним. Она разложила бумаги на несколько стопочек.

— Итак, вот тут у нас приглашения на всех. Конференция по кельтскому эпосу. Все документы будут у вас, мистер Лестрейндж, и вы как бы руководитель группы и студенты на вас, — она посмотрела в глаза Рудольфусу.

— Не думаю, что это страшнее, чем очередной благотворительный министерский раут — он успокаивающе улыбнулся в ответ. — Полагаю, что организовать нескольких магглов не сложнее, чем домовых эльфов.

— Мы вылетаем из Кардифа в шесть двадцать утра, следовательно, в аэропорту нам стоит оказаться минимум часа за два: там мы встретимся с остальной группой, — Маришка склонилась над билетами и распечаткой маршрута. — Приземляемся в Амстердаме в семь сорок. Затем у нас три часа между пересадками, и в двенадцать десять мы уже в Праге. Вполне успеваем к обеду, и там нас уже ждут.

Рабастан не следил за ходом беседы: все его внимание поглотила одинокая капля воды, прокладывающая путь от потемневших от влаги русых волос девушки к вырезу до неприличия тонкой, по меркам волшебников, маечки. Взгляд его блуждал по ее плечам и шее, медленно скользил по груди, немного тяжеловатой на его вкус — он предпочитал более изящные формы, а затем остановился на старом уже, треугольном уродливом рубце от ожога, начинавшимся сразу под надключичной ямкой. «Как будто ее клеймили», — мелькнуло в его голове.

Он почувствовал, что брат, явно проследивший за его взглядом, несильно, просто привлекая внимание, сжал под столом его руку, а когда Рабастан встретился с ним глазами — осуждающе покачал головой. Рабастан в ответ лишь виновато пожал плечами, однако вместо раскаяния в его глазах плескалось веселье.

Собирались они неспешно и основательно. Рабастан с удивлением отметил, что маггловскую квартирку покидать ему жаль. Эти сытые три недели спокойствия чем-то напоминали ему пасхальные каникулы в школе, когда они с Руди возвращались домой и он мог валяться в постели и до рассвета читать. А брат возился с отцовскими гончими, которых любил едва ли меньше чем Беллу, тогда еще яркую и озорную.

Рабастан неожиданно для себя обнаружил, что новый его маггловский гардероб оказался больше, чем ему представлялось, и вот вопрос, как упихать все это разнообразие в чемодан без помощи домовика. Смешно… В прежние времена он задумывался лишь о фасонах мантий и обуви, чистое белье и выглаженные рубашки в шкафу появлялись сами. В Хогвартсе за его вещами также следили эльфы и иногда старший брат, который терпеть не мог бардака, однако же и борцом за идеальный порядок не был.

А когда Руди связал себя узами брака, то выяснилось, что ведьмой Беллатрикс была сильной и не имела равных в бою, однако хорошей хозяйкою стать она не смогла, да и не захотела, поэтому все заботы о доме легли на плечи Рудольфуса — чей чемодан был давно уже собран.

У Маришки, казалось что и вещей-то не было, а те, что были, помещались в рюкзак. Книги же и остатки зелий, за исключением последних нескольких доз, она накануне утащила куда-то вместе с еще каким-то подозрительным и тяжелым свёртком. Она вообще часто отлучалась, хотя выглядела больной, и, пожалуй, ей стоило оставаться в постели, он был бы не против, если бы даже в его. Мысли потекли совсем в другом направлении и сборы пошли веселее.

Было около трех утра, когда они, выключив везде свет, заперли дверь, сунули ключ под коврик и погрузились в маггловское такси.

…Они неслись по пустой дороге, и Рабастан отвлечённо смотрел на пролетающий за окном пейзаж. Они покинули место, ставшее им практически домом, приютившее и позволившее зализать раны, еще до рассвета и странное чувство потери, пусть и приглушенное зельями, не желало его покидать.

Как это, оказывается, больно — бежать не оглядываясь, оставлять за спиной земли, где ты родился, и не иметь шанса вернутся назад. Побежденные и отвергнутые. Боги, как же это обидно… и холодно, как будто стоишь перед запертой дверью дома, в котором тебя не ждут. Он зябко повел плечами и подумал о том, что совершенно не помнит лица матери, а портрет… портрет остался там, дома…

Сливавшиеся в одну полосу огни за окном навевали странное оцепенение, мысли текли лениво и вяло. Их спутница, казалось, крепко спала, и расслабленное тепло ее тела Рабастан ощущал даже сквозь ткань. Наконец, он сам задремал, не обращая внимания на тихую музыку и приглушенный голос брата, сидящего впереди и беседующего о чем-то с водителем.

Их высадили на парковке перед огромным зданием с белым фасадом, которое было залито светом и наполнено шумом и суетой. Широкие прозрачный двери распахнулись, приглашая их внутрь.

Магглы, сколько же здесь магглов! Нагруженные вещами, взволнованные, радостные, уставшие: они ходили, спорили, ели и пили, спускались по лестницам или стоялив очередях, а над всем этим хаосом разносился звучный и мелодичный голос, объявлявший на нескольких языках посадку на очередной рейс

Растерянный Рабастан на мгновение замер и почувствовал, как Маришка крепко взяла его под руку. Он встретился с ней глазами, и впервые за все время их недолгого знакомства она улыбнулась ему: спокойно, но как-то уж слишком вымученно.

Руди с вещами занял позицию у них за спиной, и в этом импровизированном боевом построении они двинулись к центру зала.

Шестеро смуглых улыбающихся юношей отчаянно жестикулировали и шумно общались на незнакомом Рабастану языке, певучем и мягком в один момент и превращающимся в шипящие рычание в другой, а три таких же, не менее смуглых девушки в насыщенного цвета синих хиджабах, надежно скрывающих волосы, и замотанные, как ему показалось, в несколько слоев ткани, скромно стояли рядом со сваленными в кучу сумками и чемоданами.

Приближаясь к ним, он чувствовал себя неуютно, только сейчас осознав, что несколько часов ему действительно придется провести в компании магглов и держаться с ними на равных. И ладно бы с обычными магглами, к которым он в каком-то, пусть и специфическом смысле привык, но эти, казалось, даже запах имели иной: сухой и терпкий.

Странно, подумал он, ему ведь практически не приходилось общаться с представителями других народов, если не считать таковыми дальнюю родню с той стороны пролива. И в Хогвартсе, и позже, при Лорде, его окружали в основном соотечественники.

Но вот наконец их заметили.

— Приветствую вас, — широко улыбнулся высокий юноша с клетчатой куфией, намотанной вокруг шеи. — Полагаю, вы профессор Блэкхорн?

— Да, — ответил Рудольфус, шагнул вперед и крепко пожал протянутую ему руку. — Это мой аспирант мистер Уайт и ассистентка мисс Вальде.

— Амир, — кратко представился юноша, а затем представил своих друзей. Однако, к явному облегчению Рабастана, до рукопожатий с ними все-таки не дошло.

Он даже не пытался их всех запомнить — лица слились в одно, смуглое и темноглазое, а в висках предательски застучало.

Маришка сильно сжала его предплечье и Рабастан, сбросив с себя это тяжелое наваждение, выдавил из себя вежливую улыбку. Затем Рудольфус раздал студентам билеты и приглашения на ту самую фольклорную конференцию, начинавшуюся на следующий день в Амстердаме, и они шумной толпой направились к стойке регистрации.

Девушка слегка придержала Рабастана, и когда они отстали от группы, приподнялась на носочки и сказала практически шепотом, однако раздражение он уловил:

— Прошу, постарайтесь сменить ваше кислое выражение лица на что-нибудь более нейтральное, пока это не начало бросаться в глаза. Из-за вашей ксенофобии у нас могут возникнуть проблемы. Ну или не улыбайтесь хотя бы настолько фальшиво — даже меня покоробило. Берите пример с брата и постарайтесь расслабиться.

— Моргана и Мерлин! — гневно прошептал в ответ Рабастан, склонившись почти к самому ее уху. — Я вежлив настолько, насколько могу! Я не мой брат, да и что не так с этими тупыми маггл… в смысле студентами? — исправился он.

— С ними как раз все в порядке, а вот с обществом нет. Маги не любят магглов, а магглы в свою очередь ненавидят других магглов, так как больше, собственно, некого. А вы вполне себе маггл, хотя бы по документам, и выглядите так, будто на дух не переносите всех этих арабов. Хотя здесь вы не одиноки, — она указала глазами на двух сотрудников безопасности, внимательно наблюдавших за группой. — Не берусь говорить за всех, но некоторые из наших юных друзей — такие же студенты, как вы аспират, а Рудольфус профессор. Не провоцируйте их на конфликт, хотя бы пока мы не приземлимся в Схипхоле.

Рабастан кивнул, и они все так же под руку поспешили нагнать Рудольфуса и студентов, пристроившихся в конце небольшой очереди.

Он испытывал сложные чувства: с одной стороны недоумевал, а с другой — был восхищен братом. Среди этих магглов тот держался с тем же уверенным и непринуждённым спокойствием, с которым когда-то гулял по Косой Аллее под руку с Беллатрикс. Да и в маггловском темно-сером костюме он выглядел не менее представительно, чем в парадной мантии, хотя, пожалуй, казался моложе.

Очередь двигалась быстро. Зарегистрировавшись на рейс и сдав багаж без всяческих приключений, они поспешили в зону таможенного досмотра. Рабастан был благодарен своей спутнице: лишь ощущение физического контакта позволяло ему воспринимать все происходящее как данность и не запаниковать, когда он случайно заметил, что недалеко от них воздух слегка подрагивает. Так бывает, когда дезилюминационные чары дают сбой. Однако волшебнику, видимо, не было до них никакого дела, и получив свои вещи назад, уже с той стороны пропускного пункта Рабастан облегчено выдохнул.

А затем потекло тоскливое ожидание. Их группа расположилась в углу напротив табло с расписанием вылетов. Кому-то достались сидения, а кто-то, как, например, Маришка — устроился у стены на полу. Казалось, что девушка дремлет, крепко обняв свой рюкзак.

Уже рассвело, и Рабастан зачарованно припал к стеклу, наблюдая, как гигантские серебристо-стальные птицы с ревом взмывают в небо или величественно едут вдоль полосы красных мигающих огоньков. Затем он заметил в стекле отражение подошедшего к нему брата.

— Как ты? — спросил Рудольфус — Выглядишь бледным. Все хорошо?

— Руди, это так давит… — Рабастан говорил очень тихо, крепко обхватывая себя руками, — все вокруг такое чужое, будто бы я попал в иной мир. Магглы… мне нравятся их технологии, я даже не представляю, как они заставляют все это летать, я попытался прикинуть, как сделать что-то подобное с помощью магии, но сосредоточиться не могу, так много всего вокруг, и шум этот… Неужели наш собственный мир настолько мал? Как мы вообще должны были их победить?

— Не бери в голову, — лицо Рудольфуса казалось усталым, однако же ямочка на правой щеке выдавала едва различимую улыбку. — Это все ерунда. О магглах подискутируем, когда окажемся в безопасности, а сейчас нужно просто пройти через все это. Наш мир не меньше, он просто другой. И у нас будет куча времени изучить оба. В конце концов, как говорил этот зануда Руквуд, путь магии есть познание. Этим мы и займемся, а начнем с чешского пива и девушек. Если верить Долохову они хороши, — младший Лестрейндж почувствовал, как на плечо опустилась тяжелая ладонь брата. Он ощущал ее тепло даже сквозь куртку и это тепло приносило успокоение.

…Изнутри самолет оказался точно таким же, как он видел по телевизору, только просторнее, чем он ожидал. Ему досталось место рядом с иллюминатором, которое, не раздумывая, уступила ему Маришка, севшая ближе к проходу. Рудольфус оказался в соседнем ряду, немного дальше. Публика с ними летала разная: несколько женщин с детьми, группа молоденьких смешливых девушек, суровый джентльмен в начищенных до блеска ботинках и с усами, позавидовать которым, пожалуй, мог и Слагхорн.

Меж рядов порхали удивительно милые и приветливые стюардессы, очаровавшие Рабастана теплотой улыбок и длинной своих идеальных ног. Девушки в форме всегда ему нравились, даже в аврорской, и он никогда не отказывал себе в этой маленькой слабости, как и в последующем Обливиэйте.

А потом он почувствовал вибрацию — казалось, весь самолет мелко дрожит. Рабастан поспешил пристегнуть ремень, как было показано в инструкции и получив одобрительную улыбку от одной из длинноногих красавиц, замер в ожидании взлета. Самолет разогнался и серебристой стрелою взмыл вверх.

Рабастан выглянул в иллюминатор и восхищённо вздохнул: земля удалялась все дальше, поля и леса превратились в зеленое лоскутное одеяло, а когда самолет поднялся над облаками, он впервые увидел солнце так близко. Сияющее и ослепительно яркое в ультрамариновом небе, дарившее надежду на светлое будущее, надежду которую он давно потерял среди мрачных тюремных стен, сочащихся влагой.

Как-то раз сидели в трактире мужики. У одного из них не было детей, вот все и принялись его дразнить. «Ну, ничего, — говорит он, — до утра, дескать, постараюсь». Подошло время, и родился у него сын, весь мохнатый, настоящий медведь. Мать-то сильно убивалась и хотела спровадить его со света. А отец не позволил — я, мол, сына оставлю. И оставил сына в живых. Рос он рос и вырос такой умный, всем на удивленье. Отовсюду люди приходили к нему за советом, и он всем им помогал. И все умел делать. Прослышал об этом и король, и взяла его досада — уж больно не по вкусу ему пришлось, что этот, парень так хорошо всем людям советует, — как бы, мол, умнее его не оказался. Послал он за мужичком и говорит:

— Коли твой сын такой мудрый, пусть повернет Лабу, хочу, чтобы она текла не перед моим замком, а позади его..

Чешская народная сказка «Мохнатый сын»

«Дышать, главное дышать ровно, — успокаивал себя потрясённый Рудольфус, крепко сжав подлокотники и ощущая вибрацию стального монстра, тяжело отрывающегося от земли, и то, как его самого прижимает к креслу. — Мордред, Моргана и Мерлин, будь они трижды прокляты! Мы летим!»

Он бросил короткий взгляд на брата, зачарованно припавшего к иллюминатору, затем позволил себе наконец выдохнуть и улыбнуться. Неужели им удалось вот так просто прикинуться магглами, взмыть в небеса и устремиться прочь? И теперь с каждым мгновением они все дальше и дальше от мстительных соотечественников, гостеприимных стен Азкабана и залитой волшебной кровью британской земли.

Три недели он провел у плиты, практически не замечая того, что готовит: заучил наизусть пару несложных рецептов и, как когда-то на зельеварении, позволил рукам действовать практически самостоятельно. В голове же его постоянно крутились самые страшные варианты развития дальнейших событий, а слабые и плохо продуманные места в плане побега, предложенном этой загадочной девочкой, становились все очевиднее, но, как оказалось, до магглов действительно никому нет никакого дела.

Как же это все таки глупо — почти всю жизнь сражаться против того, о чем имеешь настолько убогое представление. А ведь тогда, прими они во внимание, что магглы тоже ресурс, причем весьма эффективный, и война пошла бы совсем по иному сценарию… Но как же страстно их ненавидел Лорд: не потому ли что хорошо знал, презирал и боялся…

— Профессор, вы, кажется, говорили о Мерлине, — вывел его из задумчивости спокойный и тихий, с легкою хрипотцой, голос Амира, сидящего на соседнем кресле ближе к иллюминатору. Остальные его соплеменники, как их для себя обозначил Рудольфус (акцентируя внимание не столько на том, что они все были магглами, сколько на том, что принадлежали к одной этнической группе) устраивались поудобнее, приготовившись внимательно слушать.

В свое время Рудольфусу довелось общаться со многими волшебными семьями, эмигрировавшими в Магическую Британию из Пакистана, Индии и иных стран. Тогда он сделал для себя интересные выводы о том, что часто землячество важнее многих других вещей, и те, кто на родине не подал бы друг другу руки, проявляли изрядное единодушие, оказавшись вдали от родных мест, и чужаков встречали единым фронтом.

— Пожалуй что и о Мерлине… он более чем достоин наших о нем размышлений, — задумчиво ответил Рудольфус, ослабив тугой узел галстука и внутренне настраиваясь снова играть роль профессора.

В это раз, услышав столь непривычное обращение, он наконец перестал по старой школьной привычке искать глазами Слагхорна или того же Флитвика. Профессорский статус казался ему с одной стороны забавным, а с другой — слегка утомительным: ему редко доводилось выступать перед большой аудиторией, чаще он вел переговоры практически с глазу на глаз, однако с весьма разнообразными лицами, в том числе и нечеловеческими, а у иных сторонников Лорда лиц иногда не было вовсе. На общих собраниях Пожирателей он предпочитал уступить слово другим, еще в школе заработав себе репутацию спокойного, немногословного и серьезного юноши, а информация, которую он собирал для организации, оглашалась лишь за закрытыми дверями в очень узком кругу. Да и с женой, в большинстве случаев, он отмалчивался, тогда как сама Беллатрикс имела склонность предаваться длинным и полным огня монологам, иногда аккомпанируя себе вдребезги бьющимся хрусталем или глубоко прочувствованными заклятьями. Мирились они тоже молча, но до разговоров ли им было в такие моменты.

И вот сейчас, окруженный студентами, их внимание он находил приятным и с недоумением вспоминал бедолагу Снейпа, брызжущего ядом каждый раз, стоило речи зайти об учениках. Рудольфус же излагал свои мысли легко и точно подбирал слова, близкие слушателям, несколько специфичным даже по маггловским меркам — но его этот факт волновал мало, а единственное, что портило все удовольствие — першение в горле.

Вот уже третий час он отвечал на вопросы, о которых, пожалуй, раньше не задумывался, и в то же время старался узнать о своих попутчиках как можно больше. Опыт подсказывал, что студентами были не более половины, а те двое в соседнем ряду, кажется, даже английскую речь понимают с трудом, хотя заинтересованный вид изображают старательно, да и тонкие шрамы на пальцах говорят отнюдь не об академической успеваемости, а скорее о том, что кто-то рано начал играться с ножом.

— Профессор, — произнёс с мягким восточным акцентом один из вроде бы настоящих студентов: вопросы ему задавали лишь юноши, а смуглолицые темноглазые девушки предпочитали скромно молчать, да и сидели они сейчас недостаточно близко, однако все же ловили каждое долетающее до них слово и изредка кидали на Рудольфуса полные смущенного уважения взгляды. — Вы предполагаете что Мерлина стоит рассматривать как фигуру первой величины?

— Нам следует понимать, что легендарный король Артур как личность перестал всерьёз интересовать авторов «Артурианского цикла» уже начиная где-то века с тринадцатого, — вольно интерпретировал сухие факты Рудольфус, сам удивляясь тому, о чем говорит. — Мы видим, что источники повествуют о ком угодно, только не о своём главном герое, и особенное внимание уделено здесь личности Мерлина.

Он хорошо выучил материал, однако же только сейчас до конца осознал, что многие хроники, написанные еще до статута, действительно общие для обоих миров, и «Пророчества Мерлина» Гальфрида Монмутского [1], сочиненные в двенадцатом веке, покрываются пылью равно как в маггловских библиотеках, так и на полках мэноров благородных семейств. А тот факт, что валлиец Мерлин, при всей своей магической мощи, демоническом происхождении и глубокой связи с языческой кельтской традицией был добрым католиком и старался воскресной мессы не пропускать его и вовсе не удивил, скорее заставил в очередной раз задуматься, на что еще в магическом мире упорно закрывают глаза — ведь стоит копнуть поглубже, и у многих чистокровных семейств найдутся предки, которые вместо того, чтобы подавлять очередное восстание гоблинов топтали копытами лошадей потрескавшуюся от зноя Святую Землю под знамёнами римской церкви, приняв на доспехи крест. Ну а то, что, прославленный Мунго Бонам, просто не мог назвать госпиталь собственным именем, а посвятил его первому епископу Глазго [2], своему божественному покровителю, чьим именем был крещен, мало кому известно, но вот задуматься, как целитель в магическом мире неожиданно стал святым — в голову обычно никому не приходит. Как никого не смущают в отмежевавшемся от религии магглов обществе дьявольские силки и адское пламя. Однако тему религии, учитывая специфику слушателей, Рудольфус решил не затрагивать, сосредоточившись на ином.

— Поскольку само имя «Мерлин» происходит от латинского названия одной из соколиных пород, то, соответственно, мы можем рассматривать его как кельтский аналог Меркурия, и увидеть тесную связь с познанием, просветлением и откровением свыше. Но сейчас мы говорим о Мерлине не как о пророке, облеченном властью над миром вещей и духов, и ни в коем случае не как о мятущемся творческом разуме. Мы говорим о поисках цели не только внутри себя и не только извне, и о безнадежной попытке быть или стать человеком в полном смысле этого слова, — продолжал он свой монолог, замечая в темных глазах своих, пусть и на краткое время, студентов неприкрытое восхищение, и пытаясь не обращать внимания на мигнувший в салоне свет.

«Просто быть человеком — какая очевидная, но в то же время сложная для осознания мысль, — с мрачной иронией размышлял Рудольфус, расстегивая тяжелые запонки, чтобы избавиться от накатившего смутного дискомфорта, — Великому Мерлину это более чем подходило, а мне, мордредовы потроха, всегда и всего было мало! Хотелось ощутить себя чем-то большим, причастным к великому — и что в итоге: пятнадцать потерянных лет, а мог бы, дурак, спокойно охотиться на оленей в своих владениях, возиться со сворой грейхаундов и нянчить детей…»

Эти мысли отозвались ноющей болью в висках: вспомнилось их пришедшее в упадок поместье с заросшим и мрачным садом — такое, каким они увидели его летним пасмурным днём, едва выбравшись сначала из азкабанских застенков, а затем тайком покинув дом вынужденно гостеприимного свояка — холодное и покинутое. Беллс не захотела оставаться там ни минуты — вернулась в мэнор, к сестре, чтобы быть подле Лорда, а они с Рабастаном долго бродили среди родных стен, поднимая облака пыли и шепотом предавались детским воспоминаниям, как будто боясь спугнуть призрачную застывшую тишину. Затем, собрав для себя и супруги вещи он, практически не задумываясь, равнодушно оставил брата в пустующем доме и отправился следом за Беллатрикс в крысятник к Малфоям, как метко окрестил это место покойный Долохов, наблюдая за тем, как важно вышагивает по натертым до блеска паркетным полам Педдигрю, оставляя вереницу грязных следов и крошек, а Люциус демонстративно не замечает хаоса, охватившего его дом, и, тайком прикладываясь к стакану Огденского, старается слиться с обивкой своей изысканной мебели.

— Не менее важны для нас многочисленные сюжеты, повествующем о безумии Мерлина, — Рудольфус старался не сбиться, однако говорить стало неожиданно тяжело, и он, окончательно попрощавшись с галстуком, расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, а затем сделал глоток воды. — В ранних валлийских источниках его именуют «Вилтт», что означает Дикий, он предстаёт воином и королем, скорбящим о падших соратниках, скрывшимся от мира в Каледонском лесу и там обретя провидческий дар ценою рассудка. Он бродит в обличье волка и прячется среди ветвей колдовской яблони. Здесь сочиняет он массу пророчеств, особенно трогателен его стих, посвящённый кабану. «О маленький поросенок, о блаженная свинья, прерви свою утреннюю дремоту, не ройся в подлеске, если б ты видела то насилие, которое видел я, ты б не спала утром.»

Пожалуй именно тогда Басти и начал пить, в одиночестве зарываясь в книги, которых был так долго лишен, однако же самого Рудольфуса в то время действительно волновало лишь мрачное и отчаянное безумие, яростно пожирающее Беллатрикс, которое он, к несчастью, долгое время предпочитал просто не замечать, списывая его на темперамент и превратности жизни — точно так же, как теперь почти не обращал внимания на болезненное, граничащее с потерей рассудка состояние брата.

Беллатрикс упивалась болью — своей и чужой — с иступленной радостью; заливаясь срывающимся визгливым хохотом, принимала она от окончательно потерявшего человеческий облик Лорда Круцио, и щедро раздавала его другим. Просветлений почти уже не случалось, и лишь иногда пасмурными ночами она выла у него на груди, вцепившись сведенными пальцами в складки мании и заливаясь слезами от собственного бессилия и всепоглощающего давящего глухого страха: просто не увидеть рассвет, утонув в расползающейся, словно чернила на тонкой льняной скатерти, темноте. И он разгонял мрак, зажигая десятки свечей по всей комнате, а потом они долго любили друг друга, с неистовой нежностью, на грани боли и засыпали лишь только тогда, когда вновь поднималось солнце и наступал новый день.

Самолёт легонько тряхнуло, однако же, кажется, никто из пассажиров этого не не заметил.

— Финалом истории Мерлина служит сюжет о любви и предательстве. Как повествует сэр Томас Мэлори [3], прекрасная Нимуэ, озерная дева в безнадежной своей любви, дабы обрести над ним власть, соблазнила Мерлина, а затем заточила в хрустальном гроте, где он прибывает по сей день, погруженный в волшебный сон, — вспомнив, Беллу, тихо застывшую на берегу Черного озера, и мерный плеск волн в сгустившихся сумерках перед финальной битвой, Рудольфус почувствовал, что руки его дрожат, а в глазах потемнело. — И если однажды, вновь пробудившись от колдовского сна, покинет он свое убежище и тюрьму, то что же он станет делать со своей вновь обретённой свободой? На этом я предлагаю остановиться, — он смог выдавить из себя вежливую улыбку и, выдержав приличествующую ситуации паузу, устало закрыл глаза и откинулся в кресле, отчаянно пытаясь остановись цепочку тоскливых воспоминай.

— Что-то не так, профессор? — тихо спросил Амир. — Я тоже не очень люблю летать.

— Дело не в том, что я не люблю летать, скорее, я не люблю падать, — попытался отшутиться Рудольфус.

— Такое часто бывает, однако на все воля Аллаха. Дядя Ахмед, старший брат моего отца, не переносил разницы атмосферных давлений, и по настоянию своего врача, пугавшего его скорой смертью, всегда выбирал поезд, однажды тот резко затормозил и дядя, упав с полки, разбил себе голову и скончался... Вам станет легче, если умыться и вот, — он сунул Рудольфусу в руку блистер с таблетками, — это тоже поможет.

Рудольфус благодарно кивнул и, поднявшись, побрел в сторону туалета, стараясь не обращать внимания на тело, ставшее неестественно легким. Он ввалился в тесное помещение и в изнеможении облокотился на раковину. Он чувствовал, как его мелко потряхивает, и, слезы, причину которых не удавалось понять, текут по щекам: раздражение, злость и бессилие вырвались из самых темных глубин души, казалось, что воздух словно бы уплотнился вокруг и скоро им невозможно будет дышать. Рудольфус дрожащими пальцами открыл кран и умылся несколькими горстями воды: стало чуть легче, и паника отступила. Он с сомнением посмотрел на лекарство с ни о чем не говорящим ему названием, однако же выдавил пару таблеток себе на ладонь, рассудив, что одной будет явно мало, но больше двух принимать рискованно, а затем проглотил и запил водой из под крана, не обращая внимание на табличку с предупреждением. Еще раз умылся и, пригладив мокрой рукой короткие волосы, смог, наконец, заставить себя взглянуть в зеркало.

Собравшись с мыслями, он аккуратно застегнул влажные манжеты и поправив запонки и медленно открыл дверь, за которой ожидало уже несколько человек, пробормотал какие-то дежурные извинения и направился к своему месту. Затем аккуратно сложил пиджак, укутался в добытый Амиром за время его отсутствия плед и откинулся на спинку кресла. Если посидеть так пару минут, расслабившись и прикрыв глаза, то все непременно придет в норму… Еще бы руки согрелись… Почему же так зябко, откуда этот холодный ветер…

… Неожиданно для себя он осознал, что бредет босиком по густой траве своего сада, а рядом легко ступает, держа его руку, Беллатрикс: такая мирная и задумчивая, какой он не помнил ее при жизни.

Они неспешно гуляли в западной части сада, буйно заросшей диким орешником и ежевикой, кусты которой были щедро усыпаны спелыми дымчато-сизыми гроздьями. Белла отпустила его руку и устремилась к кусту, сорвала несколько ягод и, отправив их в рот, зажмурилась от удовольствия, а затем, набрав горсть, обернулась с коварной улыбкой, и искорки вспыхнули на дне её темных глаз.

— Хочешь? — предложила она и медленно сделала шаг навстречу, а он не мог отвести взор от ее бесстыдно-зовущих губ, измазанных ежевичным соком, и, кажется, вновь забыл, как дышать, и мог лишь беззвучно открывать рот, подобно выброшенной на берег рыбе. Она подошла ближе и, приподнявшись на носочки атласных туфель, легко коснулась его губ своими, застыв на мгновение и позволив почувствовать терпкий и сладкий ягодный вкус, а затем отстранилась с грудным бархатистым смехом и, насладившись его замешательством и тряхнув непослушной гривой волос, скрылась в густых зарослях ежевичника.

Он бросился следом, но никак не мог ее отыскать, он продирался сквозь колючий кустарник, изранившись до крови, но не чувствуя боли. Неожиданно для себя он выбрался к семейному склепу. Беллс стояла на самом краю обрыва и носком туфельки сбрасывала мелки камушки вниз: сейчас она казалась хрупкой, словно фарфор, и очертания ее подрагивали. Он приблизился и, повернув к себе лицом, обнял ее за плечи, однако вместо тепла почувствовал, как руки укололо морозом. Все вокруг начало покрываться инеем: скалы, трава, кованная решетка, когда-то преграждавшая вход, а сейчас небрежно прислонённой рядом с темнеющим спуском в усыпальницу предков.

Отстранившись, Белла, склонила голову на бок, и тяжелые темные кудри рассыпались по плечам:

— Послушай, мой глупый муж, тебе предстоит сделать выбор, ты ведь теперь, кажется, в состоянии выбирать сам. И это действительно важно, куда важнее твоих маггляцих теорий. Так ответь наконец, и постарайся не врать ни мне ни себе… Скажи: курица или рыба?

Рудольфус задумался всего на мгновение и, снова привлекая ее к себе, зарывшись пальцами в спутанные темные пряди, серьезно, с какой-то торжественной обречённостью прошептал:

— Курица, Беллс, это всегда курица. Ее сложнее испортить… — и неожиданно для себя сразу проснулся — просто открыл глаза и увидел перед собой удивленную стюардессу. Изобразив одну из лучших своих улыбок, он аккуратно забрал из рук девушки контейнер с едой.

Курица оказалась вполне съедобной, но пластиковые приборы вызвали у Рудольфуса стойкое отвращение, однако есть руками воспитание не позволяло, и он с каким-то уже спортивным азартом пытался подцепить пластиковой вилкой, зажатой в подрагивающих руках, неуловимый горошек, однако легкая турбулентность свела его попытки на нет, и он переключился на брокколи, краем глаза наблюдая за братом, который задумчиво изучал форель и, с несколько большим энтузиазмом, сидящую рядом девушку. Маришка от трапезы воздержалась, однако смотрела на остывшую рабастанову рыбу с глубокой тоской.

…Все время, оставшееся до посадки, он продремал, пристегнувшись заранее, и лишь когда шасси мягко коснулись земли, а салон разразился искренними аплодисментами экипажу, Рудольфус проснулся, с трудом подавив зевок. Самолет катился по взлетно-посадочной полосе все медленнее, некоторые пассажиры уже повскакивали со своих мест и доставали ручную кладь из багажных отсеков. Когда самолет полностью остановился, и люди начали покидать салон, на выход оправилась и их группа. Рабастан с Маришкой слегка задержались, безмолвно сражаясь взглядами за сиротливо лежащий на полке рюкзак. Победил Рабастан: коварно воспользовавшись преимуществом в росте, он завладел трофеем и, накинув его на плечо, предложил девушке руку. Рудольфус подумал, что лестрейнжевская галантность в исполнении его брата выглядит немного пугающее. Девушка лишь покачала в ответ головой и мягко направила Рабастана к выходу.

Ощутив под подошвами твердую землю, Рудольфус снова обрел привычную свою уверенность, а мрачные мысли, испарились словно туман, и с каждым шагом настроение его поднималось на неведомые прежде высоты — Мерлинова червивая селезенка, им удалось выбраться! Губы его растянулись в довольной улыбке и он, приблизившись к брату и положив руку ему на плечо, тихо, но очень торжественно на распев произнес:

— Прекрасен запах свободы, пьянит он не хуже вина.

— Не то слово… — довольно улыбнулся в ответ Рабастан

— Простите, что прерываю, — сказала Маришка, повернувшись к ним в пол оборота, — но воздух свободы по расписанию лишь через пять часов, а сейчас нам нужно отыскать ваш багаж — в Прагу летим с другим перевозчиком, и постараться не привлекать не нужного нам внимания, — Рудольфус заметил, что она тоже повеселела и словно немного оттаяла, однако же ее бледность и синева вокруг глаз выдавали сильное напряжение и усталость.

Их попутчики, тактично и кратко простившись, растворились в шумной толпе среди многочисленных магазинчиков и целого моря цветов, оставив у Рудольфуса смутное ощущение, что на эту мифическую конференцию никто так и не попадет — даже Амир, чья спина, как ему показалось, мелькала где-то в очереди вылетающих через час в Стамбул.

Чемоданы на транспортной ленте отыскались достаточно быстро и, пройдя без неожиданностей регистрацию на свой рейс, беглецы расположились за столиком в небольшом кафе на террасе с видом на взлетное поле: день был на удивление тёплым, и сидеть в помещении никому не хотелось. Не сговариваясь, все трое заказали себе по чашке эспрессо, а Рабастан к тому — же пару шариков фисташкового мороженного и вафли с клубничным сиропом.

— Больному требуется покой и здоровая пища, — заявил он в ответ на удивленные взгляды, и спорить никто с ним не стал.

А пока он с наслаждением поглощал сладости, Рудольфус внимательно изучал здание и многочисленных магглов, которые упоенно снимали взлетающие и заходящие на посадку лайнеры на камеры всех форм и размеров.

— Насколько я знаю, — громко, перекрывая шум, рассказывала им Маришка, — когда-то на этом месте было огромное озеро, здесь часто разыгрывались внезапные штормы и кто-нибудь регулярно оправлялся на дно. В конце концов его осушили — а название так и осталось. Схипхол в переводе с голландского означает «Кладбище кораблей».

— Ну, главное, чтобы мы эту гавань покинули без потерь, — улыбнулся Рудольфус.

Он медленно и наслаждением, уже ни от кого не скрываясь, пил крепкий горячий кофе маленькими глотками и удивлялся: как много вокруг света и воздуха: сама конструкция здания с плавными изгибами стальных арок, невесомыми стеклянными потолками и панорамными окнами будто бы помогает находящимся в здании людям легче перышка и подняться над миром, сбросить с плеч бесполезный груз жизни и парить среди облаков, плавно скользя в воздушных потоках. Провождая взглядом очередной взлетающий самолет, он ощутил давно забыто чувство: когда на метле стремительно взмываешь к самому солнцу, пока не станет трудно дышать, а затем все ускоряясь и ускоряясь падаешь спиной вниз, но, не долетая земли двадцати футов, в изящном финте переворачиваешься и вновь устремляешься в небо. Он словно бы наяву почувствовал свист ветра в ушах, то, как перехватило дыхание и как начали на высоте замерзать руки. А затем громкий звук выдернул его из волшебных грез — Рабастан уронил вилку и смотрел на него широко распахнутыми глазами.

Рудольфус опустил взгляд и изумленно вздохнул — кофе в его чашке остыл и затянулся тонкой корочкой льда. Медленно поставив ее на стол, он вопросительно посмотрел на взволнованно закусившую губу девушку.

— Да, все именно так, как это выглядит, — быстро обдумав произошедшее, отвечала она, — кажется ваша магия возвращается несколько раньше срока. Однако причин для паники нет.

— Кажется? — как можно спокойно поинтересовался Рудольфус, понимая, что мысли о панике вряд ли касались его самого.

— В деду…. — Маришка оборвала фразу, затем прикрыла глаза, успокоилась и уже более ровным голосом произнесла: — в лабораторном журнале речь шла о трех-четырёх декадах, и с сорок пятого эту гипотезу никто, в общем-то, не проверял. Журнал сейчас у моего друга, а механизм действия этой отравы как-то прошел мимо меня, однако, насколько я помню, там говорилось о том, что восстановление должно идти по тому же сценарию, как и при полном магическом истощении, однако более интенсивно.

— Мне кажется, при полном магическом истощении даже с собственно палочкой слабенький Люмос дается с трудом, — заметил начитанный Рабастан, трогая льдинки в чашке Рудольфуса ложечкой. — Это больше похоже на детскую спонтанную магию. Руди, ты помнишь, как заморозил тетушкино болото с лягушками?

— Мне было пять и это был малый декоративный пруд! — немного наигранно возмутился Рудольфус, пытаясь разрядить обстановку — Да и откуда некоторым вообще знать — ты тогда в основном спал да ел, а слов длиннее пары слогов в твоем словаре вообще не было.

— Господа, я ценю ваши теплые воспоминания, но у нас возникла проблема, потому что если это магический выброс и что-то подобное, но сильней, повторится в воздухе, то до Праги мы можем долететь по частям — я не уверена что смогу аппарировать из самолета, тем более вместе с вами. С другой стороны, если магия плавно возвращается естественным образом — то мы спокойно допьем свой кофе и через несколько часов будем уже обедать в приятной компании.

— Ну, осталось выяснить, которая из гипотез верна, — подытожил Рудольфус, гоня от себя невеселые мысли о маггле Ахмеде и поезде.

— Мистер Лестрейндж, — обратилась Маришка к Рабастану, понимаясь из-за стола, — я вас очень прошу, посидите здесь и никуда не уходите, мы ненадолго.

— Не смею ответить отказом даме, — ответил ей Рабастан и зачерпнул ложкой подтаявшее уже мороженное.

Рудольфус поднялся следом. У туалетов девушка настороженно оглянулась, затем толкнула дверь с изображением человека в коляске и, схватив старшего Лестрейнджа под руку, быстро вошла, втянув его за собой.

— Мне казалось, это помещение для инвалидов, — удивился Рудольфус.

— Ну, с точки зрения волшебного мира вы сейчас инвалид, и нам нужно лишь убедиться насколько, — иронично ответила девушка, защелкивая задвижку.

— Я бы попробовал сотворись простейшие чары но, увы, мою палочка осталась где-то в лесу, а беспалочковые я практиковал мало, — находиться с девушкой в туалете Рудольфусу было немного неловко, и он постарался сосредоточится на основной их проблеме. — Вы знакомы с иными методами диагностики?

— Беспалочковая магия удел великих волшебников или детей, однако, простите, свою палочку я предлагать вам все же не стану, — ответила Маришка и продолжила уже немного бодрее, пряча смех в глубине глаз. — Нам же поможет один из тестов коварного мистера Рэнди [4] : был такой деятель, мечтал увидеть настоящую магию, даже обещал приличную сумму в долларах, и с особой жестокостью загонял шарлатанов в угол, основываясь исключительно на суровых научных методах. Рукава, пожалуйста, закатайте.

— И как, ему повезло? — хмыкнул Рудольфус, снимая пиджак и расстегивая манжеты.

— Смотря что называть везением… Но призовой фонд вырос уже до миллиона. Хотя лично я подозреваю, что сам он — волшебник, и тонко издевается над слишком мнящими о себе магглами, — девушка открыла кран, и холодная вода потекла тонкой струйкой в раковину. — Представьте, что в вашей руке плотная и упругая сфера, — сказала она, сгибая пальцы правой руки, как будто держит незримое глазу яблоко, — а затем, когда полностью ее ощутите, медленно поднесите к воде: ее рука застыла в нескольких дюймах от крана и прозрачная струйка воды послушно начала отклоняться в сторону. — Теперь ваша очередь.

— Интересный фокус, — заметил Рудольфус и несколько раз, разминая, медленно сжал и разжал пальцы.

— Но не каждый фокусник так умеет, — ответила девушка, заметив его нерешительность, и ободряюще улыбнулась, — а вот волшебники действительно могут и не такое.

Рудольфус представил в своей руке старый потёртый квофл, а затем поднес руку к крану — струйка воды не просо сместилась, а брызнула во все стороны. Он рассеянно, но радостно улыбнулся: снова чувствовать и управлять собственной магией оказалось насколько приятно и значимо, словно бы он встал на ноги после тяжелой болезни.

— Мои поздравления, это все же не выброс, вы действительно снова можете колдовать, пусть пока не в полную силу, и насколько я понимаю, природа вас ей не обидела. Однако с контролем пока… — Маришка на мгновенье задумалась.

— Насколько маггловские прибор чувствительны к подобным вещам? — поинтересовался Лестрейндж, скрестив на груди руки.

— Бывает по-разному, но в принципе ничего страшного от слабой магии не случается. Иначе бы волшебники совсем не летали. Давайте попробуем с УДМ.

— С чем попробуем? — вопросительно поднял брови Рудольфус.

— Универсальный детектор магии. Ага… — пояснила девушка, что-то откапывая в рюкзаке, а затем извлекла на свет потёртый и повидавший виды карманный приемник.

— Радио? Это ведь радио — я правильно понимаю? — Рудольфус был действительно озадачен.

— Самое что ни на есть, — ответила Маришка, вытаскивая антенну, а затем поставила его на опущенную крышку унитаза и включила, настроив на новостную волну. — Нет ничего чувствительнее радиоаппаратуры. И если она сбоит — вполне вероятно рядом кто-то колдует, хотя магглы обычно грешат на солнечную активность, тайных агентов правительства и соседей. Попробуйте-ка еще раз.

Рудольфус снова поднес руку к воде и в этот раз струйка не брызнула, а отклонилась в сторону и он довольно кивнул своим мыслям. Радио все так же продолжало послушно бубнить на голландском, без малейших помех.

…Когда они вернулись в кафе, Рабастана за столиком не оказалась, однако испугаться и запаниковать они не успели — он окликнул их, облокотившись на перила террасы и сжимая в руках огромный букет ярких жёлтых тюльпанов. Маришка закатила глаза а Рудольфус лишь ухмыльнулся: настойчивость брата давно уже перестала его удивлять, что с женщинами, что с оценками — сдав все двенадцать СОВ на «превосходно», Басти сразу же после экзамена оправился полетать с охотницей из команды Райвенкло, и до утра никто не смог их найти. Жаль, что метки он добивался с таким же упрямством, уступая лишь Беллатрикс.

К моменту, когда объявили посадку, они успели выпить еще по одной чашке кофе, побродить по многочисленным магазинчикам и даже прикупить пару книг, чтобы скоротать время в полете за чтением. Рудольфусу досталась «История Фландрии» Кервина де Леттенхове, а Рабастан с удовольствием изучал художественный альбом, с детским восторгом открывая для себя Рубенса, Вермеера и Рембрандта — живопись он понимал и ценил, однако сам утруждал себя лишь набросками и шаржами на полях книг и случайных листах пергамента. Хотя его эпическое творение «Битва Моржа и Кошки в грозу», выполненное в примитивистской манере на парте в классе трансфигурации, сделало его знаменитым, а мистеру Принглу доставило массу приятных часов созерцание юного художника с тряпкой в руках. Маришка же, едва самолет взлетел, тихо уснула, пристроив изрядно утомивший ее тяжелый букет на пустующем рядом с ней кресле.

Второй перелет дался значительно легче, и, зачитавшись, Рудольфус не ощутил течения времени, а когда выглянув в иллюминатор, то увидел, как сквозь пелену облаков становятся различимы изгибы реки, а затем и черепичные крыши забавных, словно игрушечных, домиков, щедро разбросанных на лоскутном одеяле зеленых полей, залитых полуденным солнцем. Рудольфус перевернул страницу и больше не думал о холоде.

[1] Гальфрид Монмутский (ок. 1100 — 1154/1155 г.) — священник и писатель, сыгравший важную роль в развитии истории в Британии и заложивший основы артурианской традиции в известном сегодня виде. История бриттов читается на одном дыхании.

[2] Святой Мунго, он же Святой Кентигерн (жил в VI веке) — первый епископ Глазго и святой покровитель этого города и всей Шотландии.

[3] Сэр Томас Мэлори (ок. 1405 — 14 марта 1471) — английский писатель, автор «Книги о короле Артуре и о его доблестных рыцарях Круглого стола».

[4] Джеймс Рэнди (Рэндалл Джеймс Хэмилтон Цвинге) — американский иллюзионист и научный скептик, канадского происхождения, известный разоблачитель паранормальных явлений и псевдонаучных теорий.

Жил на свете один лентяй и обманщик. Он работать не хотел, а любил сладко есть и пить. Решил лентяй, что доктора работают мало, а хорошо живут, и придумал назваться лекарем. Ходил он по деревням и спрашивал, не нужен ли кому лекарь.

Один раз позвали этого лекаря к крестьянину. Крестьянин объелся на празднике и заболел.

Лекарь велел больному несколько дней ничего не есть. Два дня крестьянин ничего не ел, а на третий очень проголодался. Его жена принесла в комнату большую корзину румяных яблок и хотела раздать их детям. Крестьянин не мог отвести глаз от яблок и попросил жену дать и ему полакомиться яблочком.

— Вот еще! — ответила жена.— Разве ты не знаешь что сказал доктор? Нельзя тебе есть — сразу хуже станет.

Чешская народная сказка «Лекарь-самозванец и его ученик»

Когда первые солнечные лучи заглянули в распахнутое окно мансарды, Марек уже не спал. Он лежал, заложив руки за голову, и разглядывал паутину тонких, едва различимых трещин, разбегавшихся по потолку от основания старой, еще довоенной, люстры богемского хрусталя к двум потемневшим от времени деревянным балкам, между которыми та висела, и вслушивался в мерное дыхание спящей рядом с ним девушки, плотно завернувшейся в тонкое одеяло в безнадежной попытке спастись от утренней промозглой прохлады.

По соседней улице шумно проехал трамвай, а затем по асфальту зашуршали шины первых автомобилей. Марек мог бы наложить заглушающие чары на окно, которое не закрывалось практически круглый год, но звуки улицы всегда его успокаивали — он вслушивался и ощущал, что город, раскинувшийся на девяти холмах, живет своей непостижимой жизнью. Прага рано просыпалась, лениво бликуя оконными стеклами в лучах восходящего солнца, которое нежно ласкало черепичные крыши домов и разгоняло с пустых тихих улиц густой влажный туман; и засыпала она тоже рано, но сон ее был неспокоен: размеренный ход повседневной жизни, день за днем подчиняющийся движению стрелок часов на Староместской ратуше, нарушали толпы людей, стекающихся сюда, чтобы прикоснуться к мрачному завораживающему волшебству города тысячи башен, ощутить его древнюю магию, струящуюся сквозь холодные булыжники мостовых и шероховатости каменного кружева храмов. Но даже времена года Прага меняла словно сверяясь с календарем: первого января ударяли морозы, а первого марта уже вовсю светило солнце, и столбик термометра уверенно полз вверх, несмотря на то, что на другой день снова мог выпасть снег.

Марек был влюблен в свою Прагу, и полагал что Прага отвечала ему взаимностью. Он любил прохладные вечера и бакалейные лавки, шпили соборов, стремящиеся в небеса, и станции метро с их эскалаторами, убегавшими под землю, но больше всего он любил неуловимый аромат города, в котором смешивались вкрадчивый запах старой каменной кладки и сладость свежего хлеба, тонкие ноты цветущей акации и ветер, изредка приносящий илистый запах с реки.

Он втянул ноздрями влажный утренний воздух, проникавший в комнату через окно, и выбрался из постели. Маришка и ее трофейные англичане должны прилететь в полдень, и у него оставалось не так много времени, чтобы успеть прибраться в квартире и приготовить им комнаты, однако первым делом — позавтракать, да и побриться, наверное, не мешает, решил про себя Марек, задумчиво почесав покрытый трехдневной русой щетиною подбородок. Однако сперва...

— Пяточная кость, calcaneus, располагается снизу и позади таранной кости. На передней поверхности пяточной кости имеется седловидной формы кубовидная суставная поверхность, facies articularis cuboidea, для сочленения с кубовидной костью, — громко и с расстановкой произнес Марек тоном заправского лектора и опустился на край дивана, касаясь самым кончиком палочки нежной розовой пятки, неосторожно выглядывающей из-под одеяла. Владелица этой пятки завозилась и открыла глаза.

— Марек, сейчас половина шестого, — она бросила недовольный взгляд на массивные напольные часы, покрытые тонким слоем пыли, — и лекций сегодня нет, а в госпитале ты позавчера дежурил. Ну зачем нам так рано вставать, давай еще поваляемся!

— Душа моя, — скорбно покачал головой Марек, так и не вспомнив имени своей дамы. — Солнце уже взошло, и к бедному студенту уже взывает неумолимый Кронос, пора, пора отправляться на упорную битву за свой кусок хлеба с мазанкой. Мы изучили с тобой строение нижних конечностей: от этих совершеннейших бедер, — Марек откинул край одеяла, любуясь соблазнительным наглядным пособием, — до этих очаровательных пальчиков, — продолжил он, поднося изящную ножку к губам. — И нет ничего лучше пред экзаменом, как провести последние пару дней, спокойно повторяя материал, отрешившись от мира — но увы, тишина моего жилища скоро будет бесцеремонно нарушена.

…Наконец он проводил девицу за дверь и уже на лестнице получил на прощание поцелуй, полный надежды на еще один факультатив по анатомии человека. Дождавшись хлопка аппарации, Марек поднялся на пару ступенек и, не поворачивая головы, громко, не скрывая иронии произнес:

— День добрый, пани Конечная, и вам на посту не спится? — ответом ему был лишь звук поспешно захлопнувшейся двери его соседки, что жила этажом ниже.

«И часа не пройдет, — подумал Марек — как старая ведьма отправит очередной донос о моем безнравственном поведении. Честное слово, живу словно во времена оккупации — повсюду доносчики и шпионы!»

Он вернулся в свою квартирку и, окинув помещение критическим взглядом в попытке оценить фронт предстоящих работ, тяжко вздохнул и оправился варить себе кофе. Маленькую кухню отделял от просторной гостиной, так же служившей по мере необходимости кабинетом и спальней, лишь ветхий стеллаж, на котором книги стояли так плотно, что вынимать их без помощи магии Марек и его гости никогда не решались, опасаясь быть погребенными если не под грудой томов, то под густым слоем пыли, с которой хозяин вел затяжные бои, однако чаще победа оставалась за пылью, которая отвоевывала очередные позиции.

Резной круглый стол в центре комнаты был завален бумагами и каким-то хламом непонятного даже хозяину назначения, а на диване немым напоминанием о бурной ночи белело сбившееся белье. На спинке венского стула висело несколько полотенец и маггловский серый пиджак, на полу у ножки стола стояла пустая бутылка Франковки, а под ногами при ходьбе что-то сухо похрустывало.

Часы пробили семь раз и Марек пошел в наступление: засучив рукава и припомнив занятия по бытовым чарам, которые ему довелось посещать курсе на пятом — не столько ради самих чар, сколько ради прелестнейших дам, составлявших основную аудиторию, и угрюмой Маришки: та проиграла пари и вынуждена была вместо тренировок по квиддичу осваивать эту весьма непростую науку. Взявшись за дело за дело с присущим ей мрачным упорством, Маришка честно пыталась никого не покалечить заклинаниями для нарезки мяса и тушения овощей, однако целитель в их группе, пусть на тот момент еще и не слишком опытный, оказался действительно незаменим.

Сейчас же Марек, задумчиво размахивая волшебной палочкой, теснил беспорядок по всем фронтам. Он редко убирался в квартире сам, чаще доверяя это сложное дело нежным ручкам прекрасных пани, гостивших у него достаточно регулярно, либо чопорному унылому эльфу, который раз в месяц приносил «голодной кровиночке» домашней еды и накрахмаленных носовых платков. С прочей же стиркой Марек героически справлялся сам: сначала, конечно, пришлось нелегко, особенно расстраивало его отсутствие заклинания для глажки белья. Однако успешно закончив в Карловом университете первый семестр и, с благословения матушки, устроившись в Петшинский магический госпиталь Милостивого Императора Рудольфа, он наконец нашел выход из этого порочного бельевого круга. На первом же своем дежурств, с бутылочкой превосходного немецкого кирша в одной руке и букетом розовых лилий в другой он пал на одно колено перед старшей ведьмой-хозяйкой госпиталя, тем самым полностью свалив эти свои заботы на прачечную при госпитале: с тех пор каждый четверг его ждали выглаженные и чистые мантии, накрахмаленные рубашки и прочие радости холостяцкой жизни.

Однако к появлениям старого Гюнтера Марек все же готовился, пытаясь по мере возможности скрыть следы своего неблагонадежного образа жизни. Ибо предпочитал в короткие свои визиты в родительский дом обсуждать достижения медицины обоих миров и очередные глупости Международной Конфедерации Магов, а не свое нравственное падение. Особенно искусна в головомойках была его почтенная бабушка, которая вела оживленную переписку со старою партизанкой пани Конечной, неусыпно несущей вахту под дверью Марека.

С уборкой он расправился к девяти, а в четверть двенадцатого закончил возню с гостевыми спальнями. Время, несущееся словно горный ручей весной, пока Марек был увлечен делами домашними, резко умерило бег и потекло тягуче и медленно, словно патока, как это всегда бывает, когда остаётся лишь ждать.

Маришка, со своей нездоровой предусмотрительностью, даже в аэропорту запретила ему появляться: пограничный контроль со стороны местного Аврората был последним опасным участком, на котором что-то могло пойти не так, и в этом случае на Мареке лежала ответственность за жизнь и здоровье тех, ради кого затевалась вся авантюра. Это была его обязанность как целителя и как друга.

Вообще, от всей этой истории шел неприятный душок. Когда Маришка в конце февраля заявилась к нему посреди ночи, сбивчиво пытаясь что-то сказать о деле жизни и смерти, он даже не представлял, чем все обернется, и насколько тяжелыми окажутся следующие три месяца. Он понимал, что подруга рассказала ему далеко не все, и мучительное ощущение недосказанности царапало где-то внутри. Другим неожиданным и неловким поворотом было то, что Маришка попросила его помощи не просто как друга: она с полной серьезностью наняла его как целителя — с заключением соответствующего магического контракта — и, когда от денег он отказался, в оплату предложила дедушкины дневники. Пробежав глазами первые пару страниц, он был настолько шокирован, что выпустить их из рук просто не смог.

Чем она оплатила услуги Ежи, Марек не знал, но бледное лицо друга, который, осушив залпом стакан коньяка, приоткрыл Мареку новые детали печальной истории, и сбитые костяшки на его пальцах наводили на мысль, что он, впал в неистовство и наорав на нее по привычке (слава богу драться с Маришкой они перестали годам к двенадцати, когда четвёртый их друг, которому надоело их разнимать, в полной мере освоил Акваменти и Глациус), принес родовую клятву и ввязался в дело уже на своих условиях, естественно с молчаливого одобрения пана Герхальда.

Этот почтенный родственник ее подруги, неожиданно объявившийся несколько лет назад, Марека настораживал, однако Ежи с ним удивительно хорошо сошелся, и с удовольствием коротал время за партией в волшебные шахматы, обсуждая тонкости трансфигурации и проблемы волшебного мира, на которые у пана Герхальда а был весьма любопытные взгляды.

Обычно волшебники не появляются просто так, и учитывая специфические проблемы с основательно подорванным здоровьем, можно с лёгкостью было понять, где и за что пан Герхальд провел последние десятилетия, однако же Маришка за деда готова была драться и, выложив друзьям все как есть, сказала, что не намерена выбирать между семьей и чьими-то идиотскими убеждениями, и всем членам их маленькой дружной компании пришлось с этим фактом просто смириться. Кому-то это далось трудней, а кто-то, как Марек, сам имел родственников по обе стороны конфликта, как это тактично именовал его отец.

…Стрелки часов перевалили за половину второго, когда на лестнице послышались приглушенные голоса, а затем в дверь уверенно постучали. Марек еще раз окинул свою мансарду придирчивым взглядом, трансфигурировав несколько сильно оплывших свечей, приютившихся на подоконнике, в кактус, неотличимый от еще двух подобных ему собратьев, и взмахом палочки открыл дверь.

Маришка в квартиру скорее ввалилась, чем вошла и, невнятно пробурчав приветствие, бросила рюкзак на пол и замерла, прислонившись плечом к стене в углу радом с вешалкой, на которой одиноко висела парадная мантия с винным пятном (по одной версии — в виде Голландии, а по другой — в виде пьяного гиппогрифа). В руках она крепко сжимала роскошный букет тюльпанов — правда, Марек с уверенностью мог утверждать, что с веником она обращалась примерно так же. За Маришкой вошли те самые англичане, Лестрейнджи. Сначала младший — крашенный и с короткой стрижкой, он выглядел не в пример лучше, чем три с лишним недели назад, в лесу, когда Марек, ругаясь на трех живых языках и двух мертвых, с палочкой в дрожащих руках затягивал ту жуткую рану на его животе.

Рабастан с любопытном крутил головой, изучая мансарду. Заметив в дальнем углу прихожей скелет в кокетливой дамской шляпке, и кружевных перчатках на костлявых руках, вдоль ребер которого на крючках была развешана разная мелочевка, он удивленно округлил глаза. Марек с нежностью посмотрел на Гертруду, которая досталась ему вместе с мансардой от деда со стороны матери, и мысленно пообещал дополнить ее гардероб подходящим шарфиком.

Следом за братом вошел старший Лестрейндж и, втащив чемодан, прикрыл за собой дверь. Марек досчитал до десяти и услышав, как, наконец, захлопнулась дверь его любопытной соседки, которая наверняка уже села строчить очередную депешу в штаб, шагнул навстречу гостям и, окинув придирчивым взглядом девушку, покачал головой, удручённо цокая языком.

— Кто ты, жуткая упырица, и куда дела мою милую Маришку? — спросил он, с тревогой заглядывая в ее уставшие и покрасневшие от недосыпания глаза, под которыми залегли темные тени. Ему совершенно не нравилось то, что он видел: в волосах девушки прибавилось седины, а скулы и подбородок болезненно заострились, добавляя ей несколько лишних лет. Когда он шутил, что темным волшебникам, в отличии от хомяков, подобает скорей аскетичная бледность, чем пухлые щечки, за которые с легкостью убирается полпирожка, и он представить не мог, насколько это окажется пугающим и неприятным зрелищем.

— Её милость третьего дня заели серые волки, — вяло отозвалась Маришка и невесело улыбнулась потрескавшимися губами.

— Ну в такой-то компании и волки стал бы чётки носить, чтобы за сойти за святых... Представишь нас? — вежливо наклонил голову Марек, мстительно размышляя, не перенести ли одного из этих представителей lupus vulgaris, бросающего на Маришку, даже в ее теперешнем виде, чересчур откровенные взгляды из списка пациентов в список подопытных.

— Господа Рудольфус и Рабастан Лестрейнджи, — отрапортовала девушка, повернувшись к гостям лицом. — Позвольте представить вам почтенного пана целителя Марциала Чапека, восходящую звезду колдомедицины восточной Европы.

— Стажера-целителя Марека, — улыбнулся юноша, пожимая крепкую руку Рудольфуса, и отмечая про себя по привычке, что моторика и рефлексы больного в пределах в нормы. — До полного звания мне еще несколько лет догрызать гранит этой нелегкой науки. Но не будем о грустном. Добро пожаловать в скромный отель «У Марека».

— Ты хотел сказать, в нескромный бордель «У Марека», — скептически заметила Маришка, кивая на кружевной чулок, сиротливо висевший на медном основании пыльной люстры.

— Ну, если рассуждать философски, — заметил Марек, уничтожая с помощью Эванеско компрометирующий предмет гардероба, — бордель от отеля отличается лишь набором услуг, так же как и чердак от мансарды — арендной платой. Прошу, проходите, панове, я приготовил вам комнату. Вот сюда, направо. Ванная дальше по коридору — деревянная дверь с медной головой лося.

… Дождавшись, пока англичане скроются в гостевой спальне, еще пару часов назад служившей кладовкой для дедушкиного военного барахла, разобрать которое Марек обещал себе последние лет пять и которое сейчас было уменьшено и оправлено в ящик буфета, он, наконец, крепко обнял подругу, а затем, не разжимая объятий, потащил в гостиную и усадил ее на диван. Так они и сидели молча: Маришка, которая наконец позволила себе ненадолго расслабиться, и Марек, зарывшийся носом в русые волосы на ее макушке.

— Марек, мне кажется ты о чем-то действительно глубоко задумался, если начал лапать меня за грудь, — первой нарушила тишину девушка, завозившись в крепких объятиях друга. — Лапы, говорю, прочь от самого дорого!

— А я думал, самое дорогое ты бережешь до осени, — осклабился Марек, но руки убрал. — Я вообще-то хотел тебя осмотреть, — добавил он уже серьезнее. То, что Маришка не отреагировала на очередную пошлую шутку о наболевшем, было очень тревожным признаком. — Я без диагностики вижу магическое истощение. Не говоря уже о твоем цвете лица.

Маришка лишь отмахнулась:

— Отосплюсь и буду в порядке. А уж когда до бабушкиной стряпни доберусь… — легкая улыбка, тронувшая ее губы выглядела скорее зловещей, чем мечтательной.

— До бабушкиной стряпни тебе недели две придется к нормальной еде привыкать. Нет, я не спорю, ритуальные диеты важны, но ты же не чернокнижник шестого века, насылающий на Византию чуму, чтобы так в ритуалы вкладываться, — Марек поднялся с дивана и, подойдя к столу, с которого по случаю приезда гостей исчезли, помимо прочего, грязный стакан и пожилые яблоки, придвинул себе стопку писчей бумаги. — Посиди минут пятнадцать спокойно и дыши как можно ровней. — Он направил на девушку палочку и начал накладывать сложный комплекс диагностических чар.

Маришка сидела с прямою спиной, закрыв глаза и расслабившись по мере возможности. Марек же подходил с разных сторон, негромко произносил заклиная, а затем молча отходил к столу делая очередные записи.

— Отдашь пану Герхарльду, как доберешься домой, — сказал он, начисто переписывая свои наблюдения на лист официального гербового пергамента Петршинского госпиталя, затем поставил свою замысловатую подпись и запечатал свиток. — Если не он, то кто еще тебя утихомирит. Патологий я не нашел, но общее состояние оставляет желать лучшего: такое ощущение, что ты евреев через воды Красного моря группами переводила.

— Ну можно и так сказать. Знаешь, дыхание египетской конницы я до сих пор ощущаю затылком, — Маришка убрала свиток в рюкзак. — Слушай, этих двоих тоже бы осмотреть не мешало. К старшему частично вернулась магия. Я уж думала не долетим, если начнутся выбросы, но он действительно сильный волшебник с потрясающим самоконтролем, даже не ожидала… — Маришка замолчала, глядя в распахнутое окно на соседние крыши.

— А еще у них Мерлин был, и Дамблдор покойный. Ежи до сих пор ему дифирамбы поёт при любом случае: как тогда с турнира вернулся, так и заливается соловьем, сама знаешь. Ну и если газетам верить, их Темного Лорда Поттер Экспелиармусом завалил, а ему еще нет восемнадцати, не Лорду конечно, Поттеру. А у них даже боевую магию толком не изучают. Дикие и отчаянные ребята, — Марек подошел к девушке со спины, обнял ее за плечи и притянул к себе. — Вчера я встречался с пани Швейковой, из бухгалтерии Аврората. Да подожди ты глаза закатывать, тетя Маркета с моей матерью вместе училась и купала меня лет до пяти в тазике. Так вот, на Лестрейнджей твоих даже ориентировок пока не прислали. Наши-то рассудили, что вроде как в Англии все поутихло и можно расслабиться, тем более сейчас контрабандистов каких-то ловят. Говорят целая преступная сеть по всей Европе, новость, который день не сходит первых полос, защитники редких видов бьются в конвульсиях.

— Четвёртый, — тихо отозвалась Маришка. — Я говорю, четыре дня новости, и да, я буду все отрицать.

Марек в ответ лишь рассмеялся.

Их идиллию прервало вежливое покашливание — Рабастан стоял в дверях, перекинув полотенце через плечо с несколько смущенным и виноватым видом.

— Кран? — догадался Марек, у которого никак не доходили руки заменить смеситель, помнивший его покойного деда еще молодым. Он ограничивался комбинацией Репаро и слабеньких чар приклеивания, которых хватало максимум на пару недель. Маришка, которой случалось регулярно сводить знакомство с этим предметом быта, иногда добавляла к этим нехитрым мерам банальную маггловскую клейкую ленту, и тогда о нем можно было не вспоминать дольше.

Когда с краном было покончено, Марек, оставив Рабастана наедине с горячей водой, постучал в дверь гостевой спальни и, дождавшись приглашения Рудольфуса, которому с краном явно повезло больше чем брату, вошел.

Комната, лишенная дедушкиных коробок и ящиков, в которых на радость Марека обнаружился запас бутылок трофейного шнапса, оказалась просторной и светлой. Солнце заливало ее золотистым светом сквозь абстрактный витраж, в который Марек превратил потрескавшееся и помутневшее от времени оконное стекло в мансардном окне. Две кровати, не трансфигурированые, а самые настоящие, которые Марек загодя одолжил со склада в госпитале (в любом случае их хотели списать); массивный письменный стол, который нашелся здесь, под коробками, и небольшой гардероб с зеркальными дверцами, до сего дня стоявший в прихожей: каждый раз ударяясь о его угол плечом, Марек всё порывался его выкинуть, однако в последний момент откладывал на потом. Неожиданно все эти вещи обрели новую жизнь и создали волшебную атмосферу небольшой частной гостинцы в стиле ретро, вроде тех, владельцы которых с гордостью называют рухлядь, пылившуюся на чердаке, антиквариатом и предлагают ощутить очарование ушедших времен за весьма и весьма нескромную плату.

— Полагаю, у вас ко мне разговор, — Рудольфус сразу завладел инициативой. Он стоял прислонившись к краю стола и скрестив на груди руки. — Насколько я понимаю, именно вам мой брат де-факто обязан здоровьем и жизнью.

— Я лишь выполнял свой долг согласно контракту, — тактично произнес Марек, пока не решив для себя, как вести себя с этим гостем. Если мнение о младшем Лестрейндже у него сложилось достаточно быстро, еще тогда, в Англии, то старший вызывал массу вопросов: с одной стороны, о нём красноречиво свидетельствовало досье, с которым каждый член их маленькой группы тщательно ознакомился перед поездкой, с другой — Мареку, который в силу профессии, выбранной для него родителями еще до рождения, неплохо разбирался в людях, Рудольфус казался человеком разумным и внушал если не доверие, то по крайне мере приязнь. Это — и еще одна странность, не дававшая ему покоя с тех пор, как он впервые увидел своих вынужденных пациентов, но которую он просто не решался озвучить вслух, дабы Маришка не засмеяла его самым жестоким образом, заставляло Марека тщательно выбирать слова. — И прежде чем мы побеседуем на медицинские темы, мне бы хотелось уладить формальности. Прошу, взгляните, пожалуйста, на контракт.

Рудольфус, внимательно изучил документ и уточнил:

— Значит, до сентября вы приставлены к нам как колдомедик, связаны полным набором клятв, и даже по истечении контракта будете обязаны соблюдать тайну целителя?

— Да и, если позволите, то я должен выполнить свои обязанности в полной мере.

— Скажите, юноша, — спокойно, но твердо спросил Рудольфус — ради чего вокруг нас с братом такие сложности. Каждый новый день преподносит сюрпризы, однако я не верю, что подобное везение может продолжаться до бесконечности.

— Маришка вам ничего не рассказала? — Марек не то чтобы был удивлен, скорее, просто хотел внести для себя ясность.

— Маришка нам ничего не рассказала, — Рудольфус отчётливо почувствовал в голосе своего визави некоторую обреченность: с такой же он сам говорил о бесконечных романтических увлечениях брата. — Из мисс Вальде получился бы отличный шпион. Мы обсудили многие темы, кроме единственно важной.

— Я думаю, что все прояснится сразу после обеда и, боюсь, разговор выйдет не очень приятным для вас, — Марек решился на откровенность, так сам подобные игры не очень любил. — А к вопросам непосредственно по моей части я предложил бы вернуться вечером. Некоторые необходимые вам зелья имеют сонный эффект.

…Посвежевшая и слегка отдохнувшая Маришка накрывала к обеду на стол, а Марек, замерев у плиты, краем глаза следил за тем, чтобы овощи сами нарезались и оказались в салатнике — Шопский салат прочно вошел в его жизнь с первых же летних каникул, проведенных в Болгарии, в доме их общего друга под Шкорпиловцами.

В своем отношении к еде и женщинам Марек был убежденным космополитом, но пиво все-таки предпочитал чешское светлых сортов. Так и в Англии, поддавшись на коварные уговоры Ежи выпить бутылочку местного сливочного варианта, он был жестоко разочарован, как и вся делегация от Дурмштранга осенью девяносто четвертого, и лишь благодаря ушлому старику-бармену гостям всё же удалось попробовать несколько отменных сортов местных элей и стаутов. Особенно им по вкусу пришёлся легендарный «Драконий хвост», в который шотландцы с седых времен помимо солода добавляли вереск, ну а этикетка с самим хвостом, чешуйчатый кончик которого иногда выгладывал из-за края, стала обязательным сувениром после первого испытания. Ежи рассказывал, что мудрый в этих вопросах покойный Каркаров куда-то пропал на всю ночь, поэтому на корабле гуляли так, что на радостях на радостях чемпиона чуть не утопили. И лишь к утру Виктору, заложнику жесткого спортивного образа жизни, всех удалось разогнать по каютам спать.

На аппетитные запахи тушеного мяса в гостиную подтянулись и англичане. Бабушкин хазенфеффер из кролика дожидался своего часа под чарами стазиса несколько дней и по дружному мужскому мнению оказался великолепен. И лишь вновь погрустневшая Маришка вместо ароматного тушеного мяса с отвращением выскребала чайной ложечкой баночки с маггловским детским питанием, на которое Марек жестоко обрек ее на ближайшие несколько дней — цена темной магии всегда была высока.

Затем, неспешно обсуждая в самой светской манере впечатления о полете и культурные особенности двух стран, перешли к десерту.

— Кофе для джентльменов и коктейль «Синагога на Парижской улице» для пани-волшебницы, — улыбнулся Марек, поставив перед Лестрейнджами горячий кофе в маленьких фарфоровых чашках, а перед скривившейся Маришкой стакан с сомнительным киселем насыщенного рубинового цвета.

Рабастан удивленно приподнял бровь.

— Она, синагога, называется «Староновая», — пояснил Марек, наливая кофе уже себе. — Понимаете, вино водой разбавлять начали еще греки, а смесь бодрящего зелья и животворящего эликсира стал добавлять уже я сам. Волшебный же получился напиток — бодрит, и жуткого привкуса аконита совсем не чувствуется, а как мягко эта смесь снимает похмелье… кхм… вот так название и прижилось.

— Спасибо пану целителю за наше счастливое детство, — Маришка сделала небольшой глоток, — а знали бы вы, как бесчеловечно он обращается с хересом…

— Мы, великие ученые и гуманисты, сначала экспериментируем на себе! — патетично вскинул голову Марек — я верю, что однажды войду в историю и имя мое будет знать каждый студент, пусть даже зубря очередной билет перед экзаменом!

Этот странный обед подходил к своему логическому завершению, и Марек отметил про себя, что никто не пытается первым начать тот единственно-важный разговор, ради которого они собрались в его гостиной. Ни Лестрейнджи, чьё будущее сейчас было туманным, которые, однако, со светской вежливостью наслаждались кофе и штруделем, ни Маришка, затеявшая всю эту безумную авантюру, хотя он не мог не заметить, как стакан подрагивает в ее руках. Он хорошо знал свою подругу и давно привык, что она может долго собираться с мыслями, но когда примет решение, то пойдет до конца, как сейчас. Она допила залпом коктейль и с отчетливым громким стуком поставила опустевший стакан в центр стола.

— Господа, мне жаль портить этот прекрасную трапезу, однако я думаю что откладывать разговор дальше не стоит.

Приходит наконец королевич, в избушку одной вдовы. У той три дочки на выданье. Две старшие, как зовут, позабыл, — трудолюбивые, как пчелки. А вот младшенькая, Ганой ее звали, сиднем-сидит, работать не хочет.

Увидал все это молодой господин, удивился: Гана за печкой дремлет, а сестры прядут, только веретена мелькают. Говорит он матери:

— Скажите-ка мне, матушка, почему вы и ту, что за печкой, к прялке не усадите? Ведь она уже не маленькая да за работой и время быстрее бежит.

— Ох, молодой господин, — отвечает мать, — я-то бы с радостью ей и прялку дала и сама бы кудель надела, да вот ведь беда! Она такая пряха, что к утру спрядет на золотые нитки не только нашу кудель, но и все снопы с крыши, а потом за мою седую косу примется.

Словацкая народная сказка «Золотая пряха»

Ситуация казалась Маришке донельзя идиотской: им удалось провернуть просто немыслимую комбинацию, напоминающую, скорее, страшный маггловский аттракцион, чем серьезную боевую операцию, о которых ей доводилось читать и несколько раз наблюдать с безопасного расстояния — ее задача обычно сводилась к тому, чтобы подождать, пока кончится самое страшное, и провести какой-нибудь академичный темномагический ритуал, либо же наоборот, провести ритуал и подождать, пока страшное, наконец, начнется, а затем не лезть людям под ноги, что удавалось ей виртуозно — она могла бы считаться непревзойденным мастером тихого стояния в неприметном углу.

В этот же раз на ее хрупкие плечи легло все, начиная с планирования и заканчивая финансовым обеспечением, и вышло как вышло — странно, путанно, но вполне успешно — однако она все же была честна с собой и понимала, что все удалось не столько благодаря ее организационному гению, сколько помощи дедушки и друзей, а еще фантастической, просто нереально удаче. Им легко удалось добраться до места, пройти сквозь страшную битву без всяких потерь и даже краем глаза увидеть того самого Тёмного Лорда, о котором стеснялись писать в уважаемых европейских газетах, поужасаться, а затем протащить через границу двух военных преступников, и вот сейчас, когда осталось совсем ничего — выдвинуть наконец вполне честные и справедливые требования — она просто не знает как это сделать. То, что еще несколько месяцев назад казалось ей логичными и очевидными аргументами, облеченное в слова звучало не просто сомнительно, скорей, истерично и, пожалуй, наивно до бреда, и даже Бардок Малдун с его предложением причислить к сонму разумных существ всех индивидов, ходящих на двух ногах, казался сейчас убедительней…

Ей было б значительно проще, если бы братья Лестрейндж оказались парой фанатичных подонков, какими, со слов очевидцев, их рисовала британская пресса времен первой за этот век войны на Альбионе. Тогда их можно было бы без всякой лирики просто взять и заставить — клятва -предоставляла для этого широкое поле возможностей. Но эти волшебники, сидящие сейчас перед ней с вежливым ожиданием на породистых умных лицах (то, что младший ей подмигнул, она просто проигнорировала), были совсем иными, и Маришка, которая всей душой не терпела бессмысленного принуждения, однако же, даже испытывая к ним вполне законную антипатию, хотела бы, чтобы с ними удалось просто договориться — а потом мирно разойтись в разные стороны без этого тягостно и липкого чувства взаимных презрения и неприязни. Разглядывая их исподтишка, таких чужих и лишних на ставшей для нее почти родной кухне Марека, и абсолютно не представляя, какого исхода от этих переговоров ей ждать, Маришка откровенно тянула время и все никак не могла заставить себя произнести первую фразу.

Она цедила сквозь зубы вяжущую терпкую дрянь, от которой, как ни удивительно, ей становилось значительно лучше, и пыталась поймать спокойный и дружелюбный, однако по-своему твердый взгляд Марека, которым тот изучал гостей, наверняка заполняя в голове их несуществующие медицинские карты. Она бы предпочла, чтобы он держал ее за руку, как это бывало в детстве: когда сначала их, перемазанных в грязи, почем свет стоит ругала бабушка, а затем ледяным тоном отчитывала Баронесса: тогда, стоя с опущенной головой и переминаясь с ноги на ногу, Маришка испытывала то же муторное тяжелое чувство собственных глупости и никчемности. Так же с ней было и когда она впервые перерезала горло курице. Руки ее дрожали так, что преподаватель посоветовал наконец отпустить эту острую штуку и попробовать себя в чем-то более походящем столь трепетному существу, например, в вышивании. Парни, конечно, заржали над единственной в их группе девочкой, словно табун молоденьких жеребцов, но уже следующие пол часа, когда из жертвенной курицы следовало извлечь внутренности и разложить их по углам ритуальной фигуры, Маришке уже не было ни противно, ни страшно. Это было не сложней, чем вместе с Мареком, утащив инструменты его отца, вскрывать лягушек, а бледные с прозеленью лица некоторых ребят и едкие замечания на этот счет наставника были ей достойной наградою за терпение.

И вот сейчас её не покидало ощущение, что вместо стакана она снова держит в руках ту самую курицу, поглаживает мягкие белые перья и успокаивает её. Осталось убить её несчастную так, чтобы пернатой смертнице не было больно, а самой себе — стыдно за колебания. Маришка допила последние глотки киселя залпом и, опустив опустевший стакан на стол (звук показался ей чудовищно громким), произнесла:

— Господа, мне жаль портить эту прекрасную трапезу, однако я думаю, что откладывать разговор дальше не стоит.

Она пропустила момент, когда Марек оказался за ее левым плечом, занимая привычную для него позицию, словно на занятиях по боевой магической подготовке, и она была ему благодарна за это.

— Мы можем начать с обсуждение того, что нас всех ожидает дальше, — решительно начала девушка.

— Простите мою бестактность, — Рудольфус не то чтобы перебил, скорее мастерски использовал паузу в ее речи. — Однако я был бы признателен, если бы мы с братом всё же могли услышать всю эту таинственную историю с её логического начала.

— Хорошо. Если вам так угодно, давайте начнем с начала. Мистер Лестрейндж, — обратилась она к Рабастану, и тон ее стал тверже и холодней. — Вы помните, как провели ваше последнее рождество?

— Полагаю, весело. В кругу семьи и друзей. Мы, знаете ли, как-то слегка отвыкли от шумных праздников, — иронично произнес Рабастан, однако она уловила неуверенность в его голосе. Лицо же Рудольфуса сохраняло непроницаемо-вежливое и заинтересованное выражение. Маришка почувствовала раздражение, разгоравшееся пожаром в груди.

— Увы, счастливым это рождество было отнюдь не для всех, — она старалась говорить спокойно и ровно, неосознанно копируя манеру Рудольфуса. — Вы же, надеюсь, помните, что, помимо репрессий разной степени увлекательности, ваше правительство ужесточило правила въезда и выезда из страны. И многие иностранные граждане фактически оказались заперты в ваших гостеприимных землях. Аппарировать через Ла-Манш несколько затруднительно, международные камины закрыты, а получить в министерстве портал — все равно что прийти в ваш недоброй памяти комитет по чистоте крови и сдаться с поличным. Магглорожденные и полукровки оказались фактически вне закона, а чистокровные — на положении международных заложников. Рудольфус согласно кивнул — в целом, девушка верно обрисовала сложившуюся тогда ситуацию, а затем пояснил:

— Позволить иностранцам покинуть Англию до полной и безоговорочной победы, при наличии сопротивления, конечно, было нельзя. Лорд, который, несмотря на свою болезненную паранойю, в отличии от всех нас, впервые за долгое время оказавшихся на свободе, в международной ситуации ориентировался довольно неплохо, и именно поэтому в кресле министра до самого конца сидел любитель полосатых костюмов Пий Тикнесс. Таким образом формально международные нормы были соблюдены. Лорд не планировал в обозримом будущем масштабной войны — его больше занимала местная, весьма нам досаждающая, подпольная оппозиция, и один конкретный ее представитель, — закончил он, возвращаясь к своему кофе.

— Так получилось, что в список этих так называемых лиц, которым было временно отказано в праве на выезд, очутилась польская делегация. Полным составом. — продолжила Маришка, пытаясь выдержать тон повествования нейтральным, хотя с каждым словом это становилось для неё всё сложней. — В числе делегатов оказалась моя… близкий мне человек. Член семьи, — голос Маришки звучал все так же нейтрально, одна в глазах застыла мрачная злость. — И так получилось, что ей не повезло под рождество встретить вашего брата.

Рабастан глубоко задумался, стараясь припомнить утро сочельника, однако ему уверенно вспоминался лишь алкогольный туман.

Рудольфус задумчиво потер переносицу.

— Зная моего брата и его… слабости, — он бросил на Рабастана укоризненный взгляд, — логично предположить, что сейчас вы потребуете сатисфакции, однако в целом я пока не до конца понимаю, зачем понадобились подобные сложности. Вам или родителям девушки не приходило в голову сперва написать?

— Увы, есть определенные сложности с доставкой корреспонденции с той стороны. Ее родители мертвы пожалуй уже лет десять. А я, увы, не приучена вести продолжительную светскую переписку. Тем более, в данном случае дело не ограничилось потерянной честью, — голос Маришки стал ледяным, как и кофе в чашке Рудольфуса. — Речь идет о ребенке, мальчике, зачатом моей… сестрой и вашим братом.

— Вы что, организовали весь этот цирк, чтобы я бастарда признал? — Рабастан был удивлен неподдельно и искренне. — Да мало ли с кем я был, откуда я знаю, что этот конкретно — мой? Может быть, мне и в завещание его включить?

Марек предусмотрительно положил руку на плечо Маришки и слегка сжал. Она смогла взять себя в руки и нехорошо прищурив глаза, словно распутывая сложный клубок проклятий, и продолжила вкрадчивым деловым тоном:

— Любезнейший мистер Лестрейндж, здесь и сейчас никого не волнуют ни ваши деньги, ни ваше громкое имя. Все, что от вас требуется — заключить брак, признать ребенка до его рождения, а когда он родится, вы больше о нем не услышите.

Повисло тягостное молчание, которое, однако, вскоре нарушил старший Лестрейндж.

— Это действительно неприятная и некрасивая ситуация, но вы все еще не ответили на мой основной вопрос, — Рудольфус был все так же доброжелателен, однако Маришка с трудом выдерживала его прямой взгляд. — Зачем такие сложности, зачем было нас похищать? Это имеет смысл если только…

— Она умирает, — Маришке, уставшей от витиеватых фраз, тяжело дались эти простые слова. Ощущение беспомощности, преследующее ее каждый раз, когда она брала в руки ледяную ладонь той, кого она упрямо звала сестрой, хотя в родстве они и не состояли, вызывала приступ мучительной и бессильной ярости, которая никак не могла найти выход. Она умоляющее посмотрела на Марека, так как связанно говорить об этом она не могла — язык просто прилипал к горлу.

— Речь идет о проклятии, — пояснил Марек вместо нее. — Бася… пани Барбара Вишневецкая, — исправился он, — из уважаемой и очень старой семьи. Когда она вернулась из Англии, мы долгое время не знали, что там с ней что-то произошло. Она заперлась дома и замкнулась в себе, даже на письма отвечая словно бы через силу. Увы, первым об неожиданной для всех беременности узнал ее старший брат, и он был в ярости — это не просто позор для семьи, это скандал на всю Польшу, учитывая заключенную два года назад помолвку, которая была залогом важного политического союза. Ну и не мне вам рассказывать, насколько сильны проклятия родной крови, произнесённые в такой момент. Если быть точным, дословно Ягуш заявил, что в их семье не родится ублюдка, и пожелал ему сгнить в утробе матери, а затем выгнал сестру из дома в чем та была. Чудо, что она нашла в себе силы в своем состоянии до нас добраться. А дальше случилось то, на что обычно женщин толкает материнский инстинкт, и что хорошо получается у сильных талантливых ведьм — поняв, что с ней происходит, Бася твердо решила ценой своей жизни спасти своему нерождённому дитя жизнь. Я не знаю, известно ли у вас в Англии о силе материнской любви и жертвы… Роды должны начаться в конце августа, и мы тут пытаемся сделать все мыслимое и немыслимое, чтобы спасти обоих. Именно это, мистер Лестрейндж, вы только что назвали цирком. Вероятно, вы имели ввиду римский его вариант — тот, который со львами и христианками.

Рабастан побледнел, а Рудольфус глубоко задумался.

— Учитывая ситуацию, поднимать вопрос о том, уверены ли вы в отцовстве, не имеет смысла, подготовка операции говорит сама за себя. Да и контракт ваш не позволит солгать в подобном вопросе, — ответил Рудольфус, а затем обратился к Маришке, которая кожей ощущала его внимательный взгляд: — Вы полагаете брак единственно возможным способом снять проклятье?

— Нет, — ответила она, глядя ему в глаза с вызовом и надеясь, что он поймет ее правильно до конца. — Я полагаю брак единственно допустимым способом. Эта мера необходима лишь до рождения моего крестника, потом вы будете абсолютно свободны. Две жизни за две — мне кажется, это справедливый обмен.

— Я так понимаю, это и будет первой службою согласно клятве? — уточнил Рудольфус.

Маришка лишь кивнула — ей начало казаться, что лимит опущенных ей на сегодня слов подходит к концу.

— А второй, я так понимаю, будет развод? — в тоне Рудольфуса зазвучала ирония. — Все живы, все счастливы и свободны?

— Да, — ответила Маришка и растерялась, увидев, как — всего на мгновение — с его лица спала маска, за которой проступили усталость и горечь.

— Прежде, чем мы продолжим, ответьте мне на один вопрос. Допустим, я понимаю зачем вам нужен мой брат, но вот что действительно приводит меня в замешательство — что, во имя Мерлина, здесь делаю я? Вы полагаете, Лестрейнджи идут комплектами, или вы, в крайнем случае, рассчитывали на левират [1]?

Маришке стоило огромных усилий не округлить глаза. Нет, она, конечно, читала о сомнительных брачных обычаях, но сама придерживалась достаточно консервативного взгляда на союз между двумя людьми, в котором не было предусмотрено подобного участия родственников. Хотя в отношении близких людей на сей счёт была вполне либеральна.

— Вы здесь, — Маришка ответила ему то же, что говорила своим друзьям на этой же кухне месяц назад. Ни тогда, ни сейчас эти слова ложью не были, однако всю правду знали, пожалуй, лишь дед и Бася. — Потому что вы часть семьи, глава, если так можно выразится, всего вашего рода. Без вас, думаю, этих переговоров, как и грядущей свадьбы, просто не получилось бы, в конце концов, это и ваш племянник.

— Глава рода? — Рудольфус покачал головой, поражаясь подобному архаизму. — Мне кажется, в благословении здесь никто не нуждается, а с тем, чтобы засвидетельствовать консумацию брака, вы несколько припозднились. Хорошо, пусть будет так, но, позвольте, что вы планировали делать с моей женой — вы полагали, что мадам Лестрейндж существует в отдельной вселенной? Или в вашей картине мира она была не достойной спасения?

— Вы правы, мы о ней просто не думали, — у Маришки просто не осталось сил, чтобы лгать. — Ее присутствие никому не пошло бы на пользу — мы бы просто не справились с ней.

— Как вы вообще себе это все представляли, вы же так тщательно все спланировали?— Рудольфус уже не скрывал сарказма — Неужели вы думали, что можно силком притащить двух чистокровных волшебников, с весьма дурной репутацией, предъявить им ребенка, а затем отпустить их на все четыре стороны? А что бы вы делали, если бы победил Лорд? Не думаю, что вы знали заранее чем завершится битва.

Маришка могла бы ему сказать, что в шепоте мёртвых, который преследовал ее с первого дня, как она ступила на английскую землю, она при желании могла различить имена тех, кого с таким нетерпением ждали на той стороне, но ответ был, конечно, гораздо проще. Однако про японцев, которые возвели прорицания в ранг придворной науки и добились в них успехов, которым не стыдно завидовать (а в этом конкретном случае лучшие мастера оммёдо [2], заранее пересчитавшие земляных черепах, железных драконов и прочих бумажных журавликов по головам, однозначно сходились во мнении о том, чем окончится та майская ночь) посторонним знать вовсе незачем. Поэтому она ответила просто:

— Мистер Лестрейндж, при всем моем уважении, мы вас пришли не спасать, а похитить, самым бандитским образом. Похищение предполагает, что вас обязательно кто-нибудь бы начал искать, и уже не важно, аврорат или ваши соратники. Тот препарат, который мы применили, гарантировал, что с помощью магии обнаружить вас было бы невозможно. Даже принанимая во внимания ваши магические тату.

— Эти магические тату так, как вы изволили выразиться, мисс Вальде, — спокойно поправил ее Рудольфус, — называются темными метками, и они были знаком избранных, — он не смог скрыть в своих словах налет грусти и усталого разочарования.

Про эту нательную живопись ей было не так уж много известно, однако, не взирая на способ реализации, сама идея все-таки была не нова. Маришке не хотелось упоминать деда как основного консультанта в подобных вещах и, тем более, говорить о тех методах, которые они обсуждали за полуночным чаем: избавиться от руки было самым невинным способом. Маришка вообще была благодарна деду за то, что с самим проклятием он предложил самое простое и очевидное из решений. Хотя, зная деда и обладая достаточным багажом темных знаний, она предполагала, что можно найти менее приятный, но действенный запасной вариант, за который полагается много лет Нуменгарда.

— Как это мило, — неожиданно едко прокомментировал ситуацию Рабастан, до этого сидевший с тихим застывшим взглядом. — А почему никто не поинтересуется моим собственным мнением, это что, так очевидно, что я возьму и соглашусь? — он нервно покрутил чашку в руках, и небрежным жестом поставил её на стол. — Почему, ради мордредовых потрохов, меня, кандальника и убийцу, вообще должна тронуть эта история? Я пятнадцать лет мечтал о свободе и не планирую от нее отказываться. На моих руках столько крови, что вполне добровольная смерть еще одной, пусть и милой, девицы меня не сильно, в общем-то, огорчит. Это ее выбор, и из вашей неспешной беседы следует, что мой бастард останется жив. И я даже готов…

— Вы не поняли, — Маришка почти сорвалась на рык, — я не спрашиваю, желаете вы или нет, я констатирую факт. Это только в сказках благородные рыцари спасают принцесс, а в нашей паршивой реальности злая ведьма устроит свадьбу, даже если принца придется затащить тащить под венец с Империо. От вас требуется самая малость, я не прошу вас поступить честно и благородно, я предлагаю вам отработать стоимость вашей дурной головы. А затем вы никогда не услышите об этом ребенке — я бы сказала, вы к моему крестнику даже близко не подойдете!

Рудольфус примиряюще поднял руки:

— Давайте не будем сейчас принимать поспешных решений, — он крепко схватил вскочившего Рабастана за локоть. — Нам с братом нужно обсудить и обдумать услышанное. Не могу сказать, что ситуация из приятных, однако я понимаю и уважаю вашу позицию. Случись нечто подобное с членом моей семьи, я бы не колебался. Басти, идем.

… Когда они скрылись в гостевой спальне, Маришка обессиленно откинулась на спинку стула. Всё это стоило ей больших сил, чем она предполагала, но, с другой стороны, в целом все прошло не так плохо, как могло бы. Марек, сделавший с задумчивым взглядом круг по комнате, приблизился к девушке со спины и мягко положил ей руки на плечи:

— Ты молодец, моя уточка, ты была великолепна, и даже никого не покалечила.

— Мне очень хотелось наорать на них и расплакаться. А затем закидать едой, — честно призналась Маришка, по лицу которой скатилась слеза: девушка чувствовала себя сейчас потерянной и разбитой. — Как ты думаешь, что будет дальше?

— Дальше они поспорят до вечера, а потом согласятся, — Марек начал аккуратно разминать ее шею. — У них просто нет выхода. Перед сном я накачаю их зельями, а утром мы дружной толпой отправимся на экскурсию и по магазинам — им же, в конце концов, нужны палочки.

Маришка обреченно застонала, накрывая его руку своей.

— Твою ж хвосторогу за ногу, я совсем об этом забыла. Марек, дружок, займешь мне полсотни талеров? У меня всех денег семьдесят евро осталось и сколько-то в кронах мелочью. Не хотелось бы их менять. Ненавижу быть бедной. Мамину квартиру и ту продала, а все равно в долгах теперь по уши.

— В долг, тоже мне выдумала — завтра гуляем весь день на мои. А с долгами расплатишься, когда все лишнее продадим. У нас там одних зелий контроля разума на круглую сумму. И ведь все равно не пригодились — и было бы там что контролировать. Феликс опять-таки тоже непочатый весь.

— Мне еще и отрабатывать уйму всего придется, — Маришка расслабилась под сильными опытными руками, разминающими ее мышцы. — Вот смотри, во-первых Карас и его банда, а во-вторых, рекомендации тех австрийских зануд.

— А этим своим, — Марек изобразил на лице устрашающую гримасу и, обнажив в хищном оскале зубы, выдохнул в ее беззащитную сейчас шею, — ты ничего не должна?

— Почему сразу моим? — возмутилась, отпихивая его, Маришка. — И нет. Наш общий знакомый оказал мне любезность в частном порядке, сведя с правильными людьми. Или ты думаешь, поддельные паспорта по объявлению заказывают? Увы и ах.

— Как бы эта любезность боком не вышла…

— Не ворчи, — отмахнулась Маришка, — Лучше потри левее, вот так…

— Да я не ворчу, просто ты знаешь, как мне все это не нравится. Ладно, закончим здесь все дела, и поедешь домой к своей ненаглядной Баське. Не знаю и знать не хочу, что там такого жуткого наколдовал пан Герхальд, но чувствует она себя не так плохо, как я прогнозировал. А крестник твой уже вовсю пинается — крупный будет пацан и непоседа. Так что не раскисай, нам еще предстоит погулять на свадьбе, даже если жениха придется связать и носить так весь вечер. Хотя я даже предположить не могу, что Баська нашла в этом подержанном лосе, она же такая умница, но уж тут как получилось... И если на то пошло, Ежи откопал на чердаке свою любимую лошадку-качалку, и накручивает на нее какие-то невероятные чары. А я взял лишнюю практику по акушерству — не то чтобы я не доверял твоей бабушке…

— Марек, я вас так всех люблю, — Маришка почувствовала, что засыпает. — Слушай, а кстати, чем Ежи сейчас занят, он ведь тоже должен быть здесь? И почему сразу лось?

— То есть с тем, то что он подержанный, ты согласна? Пока у лося на голове рога — он король дикого леса, а без них он нелепая волосатая лошадь, вернее здоровенный такой осел. А Ежи, моя дорогая уточка, приняла на свою геройскую грудь первый удар стихии. И да, я нахожу традицию давать ураганам женские имена абсурдной. Так вот, наш, сметающий все на своем пути, ураган наконец вернулся из южных широт со сборов, и обнаружил, что нас нигде нет. И я даже не хочу представлять, масштаб разрушений, если он узнает, где мы были и что без него делали.

Последнюю фразу Маришка уже не услышала, провалившись в глубокий сон, а Марек, убрав палочку, поднял ее на руки и отнес на диван. Затем укрыл шерстяным одеялом и, сникнув обувь, устроился у нее в ногах.

[1] Левират (от лат. levir — деверь, брат мужа) — брачный обычай, свойственный многим народам на стадии патриархально-родового строя, по которому вдова была обязана или имела право вступить вторично в брак только с ближайшими родственниками своего умершего мужа, в первую очередь — с его братьями.

[2] Оммёдо (яп. оммё:до:, учение об инь и ян) — традиционное японское оккультное учение, пришедшее в Японию из Китая в начале VI века как система совершения гаданий. Является смесью даосизма, синтоизма, буддизма, китайской философии и естественных наук.