Пункт третий, подпункт четвертый (джен)

Клинт уже сейчас знал, что про эту битву ничего хорошего не скажут, и плевать, они угробят Таноса или он их. Фанаты воспевания эпичных битв в комиксах и роликах на Ютубе просто не смогут изощриться и переврать сцены сражения настолько, чтоб кто-то поверил, что это было хоть сколько-нибудь не жалко.

И когда его собственный сын нахватается слухов и спросит, правда ли они окунули сраного титана в красную песчаную грязь башкой («Эй, приятель, никаких сраных титанов, тебе так нельзя говорить. Он, конечно, тот еще говнюк, но черт, это слово тебе тоже произносить запрещено!»), Клинт честно скажет, что черта с два.

Черта с два мы были там героями, приятель.

Черта с два мы могли хоть царапину оставить на этой занозе в заднице вселенной.

Черта с два, потому что на деле нас мотало по этой планетке, как будто мы мешки с д… С песком, приятель. Ничтожные мешки с песком.

Танос отшвырнул наскочившего на него Барнса легко, как тряпичную куклу, и медленно повернулся к Роджерсу. Тот не растерялся — в голове у него был бардак, это точно, но в ноги Таносу он кинулся с проворством карлика-Джеки Чана.

Танос пошатнулся, закряхтел и гигантской ручищей сцапал Роджерса за шкирку. И откинул.

Господь милосердный, этот уродец кидает национальный символ, как новорожденного котенка. Вот, детишки, как все было на самом деле, вот что я вам расскажу.

Роджерс отлетел и приложился спиной о скалу. Романофф подскочила к нему, как проворная медсестричка, и, не раздумывая, вмазала ему по лицу.

— Полегче там! — буркнул Клинт.

— Он крепыш, — меланхолично отозвалась Романофф, и Роджерс зашевелился, заморгал и издал в микрофон протяжный изумленный стон.

— Я что, покрошил скалу? — Он запрокинул голову, созерцая место, где его железобетонный затылок отбил кусок черного камня, и повторил: — Покрошил гребанную скалу?! Бак, я покрошил скалу!

Барнс, которого выловил пару секунд назад из пропасти племянник Мэй Паркер, кивнул с самым безразличным видом, отодрал от рукава кусок паутины, размял кулаки и вперился в Таноса мрачным взглядом.

Роуди и Старк атаковали с воздуха. Две струи прожигающего все на свете огня устремились к лиловой башке — Танос в ответ соизволил нехотя поднять руку, отгоняя невидимую муху. Огонь проехался по синюшному бицепсу, скользнул на укрытую доспехом грудь. Танос опустил глаза, понаблюдал, как раскаляется металл, вздохнул и содрал доспех.

И отшвырнул его, заехав Воителю в голову. Роуди рухнул вниз, в пропасть, к холодным пескам, темнеющим с уходом солнца все сильнее.

— Роудс?! — гаркнул Клинт в микрофон, и спустя секунду донеслось раздраженное:

— Порядок! Эй, Клинт, я там что-то вижу… Отправь свои гляделки вниз, кажется, там кто-то есть!

Пятница среагировала раньше, чем Клинт. Дроид-наблюдатель обогнул скалу и устремился вниз, туда, где раскинулась лужайка, усыпанная острыми черными валунами. Скальные выступы нависали, как козырьки каких-то кафешек, и внизу царил сумрак…

Но Клинт бы узнал эту фигуру на изображении и куда более паршивом, чем передавал чудо-дроид Старка.

Эта упрямая задница в своем треклятом плаще!

— Пятница, малышка, отправь шлюпку, — быстро скомандовал Клинт. — И тащи этого говнюка сюд… Черт, прикрывайте Тора! Срань господня, прикрывайте!

Первым отреагировал Паук — метнул свою чудо-паутину, перескочил на соседний скальный выступ, потом еще на один, все это заняло у парнишки две секунды, не больше, и ему охренительно повезло, что Танос в приходе нездорового дзена двигался, как пьяная амеба: двух секунд хватило, чтобы обмотать кулак с блестящей перчаткой толстым слоем паутины и не дать Таносу разжать пальцы и направить на Тора карающую длань.

— Да! — возопил Паук — и в ту же секунду Клинт понял, что обрадовался рано.

Танос повернул голову, сидящую на массивной шее, как яйцо в подставке, и — господи, срань какая — рассмеялся.

Медленным, тяжелым «ха-ха-ха».

Паука окутало зеленое сияние, и он замер в этой своей ликующей позе с поднятым кулаком.

Роняя очередное «ха», Танос поднял руку в перчатке, и паутина растворилась, словно ее пожрал сам воздух.

Уберите парня, хотел сказать Клинт. Уберите парня к чертовой матери, скиньте его с уступа, утащите, Романофф, просто засунь его в любую дырку в этом гребанном Вормире, пока ублюдок с ним не расправился… Плечо пронзила боль — Мэй вцепилась в него пальцами, бледная, ни слова не произнося.

Ублюдок осмелел и стал использовать камни — значит, как нечего делать расправится с каждым из них.

Клинт выматерился то ли вслух, то ли про себя, и рявкнул:

— Прикрывайте Тора.

Давление на плечо исчезло, осталась пульсирующая боль. Оглянуться на Мэй Клинт не смог.

В следующую секунду из-за скалы взметнулось что-то, что Клинт принял сначала за свою личную галлюцинацию. Словно невидимый тореадор взмахнул полотнищем, выманивая быка, словно сейчас поднимутся пески, завихрятся и родят огромного быка…

Полотнище обмотало с ног до головы Паука и умыкнуло за скалу.

— Что за… — пробормотал Клинт, и миг спустя ошарашенно подскочил, когда за спиной откашлялись. Мужским требовательным кашлем, «эй, чувак, посмотри на меня».

Клинт обернулся прыжком, чисто на рефлексах нацеливая в лоб чужаку заряженный пистолет…

И в ту же секунду пистолет полетел на панель управления. Фьюри за такой ход уволил бы его к чертям, ха-ха, оставаться безоружным рядом с личностью с неясными мотивами, да еще и колдуном, да еще и когда у всех тут кукушечка едет, ладно, черт с ним, он давно пытается уйти на гребанную пенсию.

Колдун держал на руках Ванду.

— Если она мертва, я тебя урою, говнюк, — пробормотал Клинт и шагнул к нему, перехватывая изможденную девушку и вглядываясь в белое, как простыня, лицо.

— Без сознания, — коротко пояснил колдун, сцепив за спиной руки в замок. — Мэй, не сделаете чаю?

— Не раньше, чем ты объяснишь, какого черта происходит и что это за срань! — громыхнул Клинт, сверкнув на него глазами. За спиной у гостя искрил оранжевый обруч, открывающий вид на песчаные барханы, и видит милосердный господь, которого Клинт сегодня затрахал поминать всуе, что эта оранжевая хренотень нравилась Клинту еще меньше, чем полуживая Ванда.

— Это колдун, — отмерла Мэй, и Клинт только невнятно рыкнул: да понял он уже, понял. — Питер… Питер про него говорил.

— Меня зовут доктор Стивен Стрэндж, я колдун, — подтвердил Стрэндж. Бархатным голосом мудака из рекламы банка, который трындит с честными глазами и призывает отключить мозги и взять двадцатый кредит. «Сэр, меня зовут Стивен Стрэндж, я спец, и поверьте мне, вы не останетесь с голой жопой». — А это портал. Вижу, он вас нервирует.

Стрэндж крутанул в воздухе пальцами, и искрящая срань исчезла.

Клинт, чертыхнувшись, опустил Ванду на пол и ударился коленями об пол. Стрэндж вмиг оказался рядом, серьезные глаза с широкими зрачками, ссадины, вид такой же потрепанный, как у них всех. Ладно, не так уж похож на банковскую собачку.

— Я на вашей стороне, — сказал Стрэндж. — И мне крайне нужна ваша помощь. А вам — моя.

Клинт рвано выдохнул и мотнул головой — давай уже, говори, козел, какого хрена тебе надо.

— Сладкий чай, — после паузы произнес Стрэндж. — Мне нужен крепкий сладкий чай. И, пожалуй, немного нашатыря. Вы друг Ванды?

— Брат и отец, — буркнул Клинт.

— В таком случае, мне понадобитесь и вы. После, когда Ванда придет в себя, вам нужно будет уговорить ее уничтожить еще пять камней. Уничтожить, — он сделал паузу, как будто без пауз Клинт не понял бы, насколько херово звучит вот это все, — их все.

* * *

«Шлюпка», мелкий перевозчик размером с легковой автомобиль, доставила на корабль двоих — директора Фьюри, дважды покойного и почему-то еще живого, и какого-то мрачного мужика с щетиной. И Клинт даже не удивился, когда Фьюри вместо всяких там «агент Бартон, чувак, какая встреча!» указал пальцем на мрачного и приказал:

— Выдай этому парню пушку побольше.

Боже всемогущий, Фьюри, не пойти б тебе нахер?

— В другой раз, — хмыкнул Фьюри. О, он что, послал старого лиса вслух? Какая жалость.

— Оружие там, — Клинт махнул рукой вникуда, — в специальном отсеке для оружия, знаете.

— Я покажу, — сказала Мэй Паркер. Она, кажется, не удивилась бы уже, даже появись тут Халк в полосатых гольфах и станцуй он джигу.

Мрачный тип стрельнул глазами в Клинта, потом в полуживую Ванду, возлежащую на коленях чародея, передернул плечами — да, да, чувак, все дерьмо, чего тебе еще? — и все-таки утопал вслед за Мэй.

Фьюри зацепился большими пальцами за карманы плаща и качнулся туда-сюда на пятках. Клинт затылком чувствовал его взгляд и ждал рядового приказа сдать рапорт, типа, эй, агент, насколько именно все хреново? — но Фьюри, черт такой, вместо этого выдал:

— Какие будут приказы, Бартон?

— Да ну нахрен, — открестился Клинт. Фьюри сощурил единственный глаз. Это, видимо, означало «а чего ты хотел». Пожалуй, в иное время Клинт бы аж прослезился от такого доверия, но сейчас лишнее напоминание о том, что парадом командует он, не очень-то поддерживало. Клинт коротко хохотнул, шлепнул ладонью по лицу и выдал: — Ну ладненько. Разделим командование, сэр, у нас вообще-то охренеть как мало времени и Тор не в себе, а красотка-ведьмочка пытается тут умереть у моих ног, так что…

— Пошел ты, — донесся с пола уставший, блеклый совсем голос Ванды.

— Ага, — Клинт подмигнул ей, внутренне выдохнув, — отбой, ведьмочка восстала, одной проблемой меньше.

Ванда хоть и выглядела помятым трупом, на Клинта уставилась еще как злобно. Высказаться ей не дал Стрэндж: сунул к ее рту чашку с чаем и нетерпеливо потребовал:

— Пей. Глюкоза поможет восстановить силы.

— Мы еще не победили? — Ванда смотрела по-прежнему на Клинта, и ему оставалось только развести руками. Уж прости, милая.

— Выпей, — Стрэндж нетерпеливо прищелкнул пальцами свободной руки.

Ванда медленно, как ленивец из мультика, который так обожает его младшая, повернула голову и так же медленно улыбнулась Стрэнджу — безумной улыбкой Алой Ведьмы, которая целую вечность назад кружила вокруг Альтрона со своим гиперактивным братцем. И тогда Клинт, уже переключаясь мозгами на происходящее на экране, подумал, что этот заморский колдун Ванду недооценивает, если считает, что его ход с «а теперь-ка уничтожь остальные камушки» для нее — сюрприз.

* * *

— Эй, приятель, отпусти. — Питер заворочался, пытаясь отдышаться, но плащ Стрэнджа спеленал его в такой тугой кокон, что удалось только шеей покрутить. — Эй-эй, дружище, все, спасибо тебе, но я там типа нужен…

Плащ колыхнулся, и Питер уже приготовился вздохнуть свободно, но в следующую секунду объятие стало еще туже.

Вот же блин.

— Всем прием, — по внутренней связи раздался бодрый голос Клинта. — Вы все молодцы, обожаю вас, а теперь соберитесь: нам нужно продержаться еще две минуты, пока мисс Максимофф допивает свой чай. После она восстанет, разомнет кулачки и оторвет Таносу яйки. А мы должны не просрать в это время свои собственные.

— Охрененно командуешь, — фыркнул в динамиках, чуть запыхавшись, Воитель, — принято, сэр, так точно, есть беречь яйца.

— Шутнички, — пробасил неодобрительно кто-то другой, и Питер узнал искореженный системой связи голос Фьюри. — Не операция, а бардак, уволю всех к чертовой матери, у меня новички на третий день дерутся лучше, чем вы, паршивцы! — Воитель восторженно загыгыкал по каналу связи, словно Фьюри хвалебную песнь им спел, а не отчитал. — Так, меня слушать. Романофф, берешь Роджерса и его дружка и ни на шаг от Тора, защищать, как мать родную. Будут чудить эти двое — вырубай с одного удара. Тор позади вас в сорока метрах льет слезы над секирой, поэтому прочистите-ка ему мозги. Роудс, Старк, а вы ну-ка давайте наверх и унесите Элли из гребанного Канзаса.

Что он имеет в виду, Питер понял не сразу. Плащ мешал ему оглядываться, но, кое-как покрутив головой, Питер заметил, как мистер Старк и Воитель взмыли высоко в воздух и закружили над Таносом, закручивая песок в воронку силой ревущих двигателей.

— Тор, детка, — настойчиво позвал Клинт, и Питер опять завертел головой, ища взглядом могучего воина, — давай ты уже поцелуешь свою секиру и пойдешь крушить, что это за сраные ритуальные рыдания?

Песчаный смерч взвился так бурно, что у Питера уже в носу свербело и чесались глаза, и Плащ заботливо пытался замотать ему еще и лицо, но Питер упрямо вертелся и сумел наконец разглядеть Тора у подножия скалы. Тот, преклонив колени и повесив голову, держал на вытянутых руках секиру. Поспорить можно было, что губы у него шевелились в глухой молитве, как у каких-нибудь сектантов-сатанистов в ужастиках. На Наташу, которая что есть силы сжала его плечо, он даже не оглянулся. Кэп присел рядом на корточки и попытался что-то внушить, но Тор, не отвлекаясь, выдал ему небрежный удар локтем в грудь. Барнс успел оттащить кэпа в последний момент.

— Тор! Именем Одина тебя предупреждаю, поднимай задницу! — срывал голос Клинт, но Тор не поднимал головы.

В ту секунду, когда Питер уже открыл рот, чтоб замотивировать Плащ сменить приоритеты, прекратить его душить и пойти надавать отрезвляющих пощечин богу молний, к скале метнулась словно из ниоткуда здоровенная зеленая туша.

Питер мысленно застонал: он уже не понимал, кто и где находится, чертов песок мешал, в ушах звенело, черта с два за чем уследишь.

— ХАЛК ПОДНИМАТЬ ЗАДНИЦУ, — коротко изложил громила. — ЗАДНИЦУ ТОРА. — И с этими словами он схватил Тора за шкирку, поднял и приложил о скалу. Скала треснула ровно посередине. Трещина разошлась, как шов на старых джинсах. — ТОР ДУМАТЬ! ТОР УБИВАТЬ! ТОР НЕ ТУПИТЬ!

— А мне с тобой еще повезло, да? — пробормотал Питер, кося глазами на Плащ, и тот погладил его по щеке уголком подола.

Танос медленно поднял ладонь к лицу, морщась и прикрывая глаза, и прогрохотал:

— Суета. Ненавижу суету.

Щелчок пальцами — и стало невыносимо тихо; Питер жадно глотнул воздуха, испугавшись, что это у него помутнело в голове как перед обмороком, но нет. Просто все вокруг замерло. Буквально все.

— Ну охренеть теперь, — прошипел Клинт.

— Как в Матрице, — пробормотал Питер.

Песчаный смерч застыл, рассеявшись в воздухе миллионами цветных песчинок; человеческие фигуры, серая и красно-золотая, застыли тоже, похожие на муляжи из музеев, Железный Человек и Воитель, воссозданные в пластике и картоне, спешите видеть; исторгаемые из реакторов языки пламени выглядели теперь так, словно их соорудили из строительной пены, покрасили и прилепили на эти самые муляжи.

И как раз тогда, когда Питер задумался, а почему не застыл он сам, Танос щелкнул еще раз, и на Питера рухнула тишина еще более оглушающая, чем прежде; он окунулся в нее с головой и понял, что не может ни пошевелить пяткой, рукой или носом, не может даже взгляд перевести в другую сторону.

— Карен, я не чувствую, э-э, ничего, — сказал он и понял, что не произнес ни слова. Даже губами не шевельнул. — Карен! Карен! Ч-черт… Плащ? Что… Меня кто-то слышит?

Питер сглотнул, нервно облизнул губы — и конечно, ничего этого на самом деле не сделал. Его тело словно осталось за тысячу миль от него. Как когда ты проснулся только мыслями, а тело еще не слушается; как падение на грани сна и реальности, когда ты подскакиваешь в кровати, только до этого момента так и не доходит; бесконечное, безумное падение. Словно какой-то нерв перерубили между телом и мыслями.

— Вот же задница, — вздохнул Питер.

Белое Нигде, надо отдать ему должное, нервную систему неплохо закалило. В истерику Питер не впал. Интересно, если ты однажды умер, ты потом вообще от чего-то можешь впасть в истерику или это как прививка?

Апокалиптическую картину с красными песчинками, застывшими в спиралевидном урагане, он разглядывал час или два. Или даже три. Попытался даже посчитать песчинки, но забросил после сотни. Попытался подумать о том, какая же классная тетя Мэй, но тут же почувствовал, что нервная система вот тут как-то перестает быть закаленной, и переключился на мысли о том, почему профессор Беннер стал именно зеленым чудищем, а не красным или, скажем, голубым. Дальше в ход пошли даты по истории, компьютерные игрушки Нэда, химические таблицы, рецепт вегетарианской пиццы, меню Макдональдса, а под конец Питер представил, что он — мистер Стрэндж, а вот эта неподвижная хренотень вокруг — это такое специальное пространство для медитаций, и стал медитировать и представлять, как все его существо наполняется энергией солнца, космоса… и какие они там еще бывают.

Он так увлекся, что не сразу заметил, как неподвижная хренотень дрогнула, совсем чуть-чуть, и в красном вихре появилась женщина. Подняв голову, она, не мигая, смотрела на Таноса, почти настоящая, но красное солнце просвечивало зеленую кожу насквозь. За спиной у неподвижного гиганта как ее отражение стояла вторая женщина.

— Ох, — мысли о медитациях в тайных восточных храмах среди снегов и облаков, где все носят Плащи и ведут себя как мистер Стрэндж, тут же улетучились, и Питер уставился внутрь красного вихря. Сконцентрировался на нем, точнее говоря, но в замысловатом бестелесном существовании концентрация вполне сходила за действие.

Гамора и Алая Ведьма стояли по две стороны от Таноса, и если Гамора выглядела так же, как Белом Нигде, если не считать жуткой полупрозрачности, то Алая Ведьма переменилась и стала еще страшнее. Красная магия, эти электрические алые нити, которыми она смогла к чертям разнести гребанный камень души, теперь окутывала ее с ног до головы, струилась с ладоней, из глаз, из-под куртки, стекала с волос.

Алая Ведьма подняла руку, и это выглядело еще жутче, чем когда это делал Танос со своей адской перчаткой; и затем она щелкнула пальцами, и Питер снова рухнул куда-то в темноту — и честное слово, как раз это уже не пугало.

* * *

Больше всего в своей дурацкой жизни Джеймс Бьюкенен Барнс ненавидел две вещи: беспомощность и ожидание. В бытность его в Гидре эти две вещи были тесно связаны. Сейчас его не собирались обнулять, зато сперва пытались сбросить в пропасть — сколько можно? — а потом сунули в мутное ничто. Не как в камне души, где мир вокруг отзывался на движение мысли, а в вязкое, инертное, тупое ничто песчаного цвета. То есть убивать поленились, это хорошо. Пока ты не мёртв, можно побороться. Баки зачем-то очень ярко представил, как фиолетовый урод называет код и велит Зимнему броситься на Стива, и тут же мысленно покачал головой: этот страхолюд мог бы их всех сравнять с землёй движением пальцев, нахрена ему Зимний. Поразвлечься только…

А потом вместо песчаного и вязкого появилась Ванда. То есть вскоре Баки рассмотрел всех остальных — и дамочку с зелёной кожей, и стиснутого колдунской одёжкой Питера, и зелёного монстра, — ну и вид, — и здоровяка в плаще, у которого слёзы так и застыли на лице, и замерших в воздухе Старка и его дружка, — но сперва он увидел Ванду. Она пылала самым ярким красным светом и истекала им, как кровью.

— Салют, подруга, — выговорил Баки и губы его снова не послушались, а потом накатила чернота. А потом он открыл глаза по давней привычке выныривать отовсюду, откуда можно, и обнаружил, что сидит на здешней мёртвой земле, и что руку ему протягивает Стив.

— Клинт говорит, — сказал тот, наконец-то ровно дыша, — что ваш колдун сказал, что Ванда уничтожила камень разума.

— То есть ты больше не будешь хвастаться, что расколол скалу? А мне понравилось, — фыркнул Баки просто чтоб не молчать. Он уже нашёл Ванду взглядом, и ему не понравилось то, что он увидел: всё больше красного, всё меньше человеческого. Выражение лица уже не столько разбираешь, сколько угадываешь.

— Вот дерьмо, — сказал вслух, — она же не даст собственной магии себя сожрать?

Стив медленно оглядывал поле битвы, хмурился, даже собрался, кажется, что-то ответить, но тут Танос взревел. От его рёва хотелось пригнуться, а рука мелко завибрировала. Ник Фьюри, Баки спорить мог, назвал бы это «вой раненого динозавра» или что-то вроде.

— Я обещал не поднимать руки на неразумных, — прогремел Танос, отведя руку с перчаткой, — помятой, но целой. — Ты глупа, ведьма. Я могу даровать тебе покой. Я воссоединю тебя с возлюбленным.

Баки ждал, что она скажет: «Пошёл к чёрту!», но Ванда расхохоталась. Пламя вспыхнуло ещё злее, ещё ярче.

— У меня камень времени, — напомнил Танос, — я запросто восстановлю первые два.

— Что ж, попытайся, — выплюнула Ванда, и Баки слышал, как дрожит у неё голос, — пусть они оба сбрендят, как твой разум. Пусть всё, к чёрту, сгорит, мне всё равно.

Голос у ведьмы дрожал не от страха, а от ярости.

Танос медленно-медленно покачал головой и поднял руку.

— Ты больше никого не убьёшь!

Рука в перчатке застыла. Танос замер и повернул голову на голос. Рядом с ним, заслоняя зелёную женщину, стояла та женщина с голубой кожей, которая как-то вмешалась в разговоре с Землей. Баки она напоминала всё того же Зимнего — столько металла…

Обоими руками она сжимала рукоять секиры, а за неё саму держался енот. Что ли, тот самый, который так смачно стрелял тогда в Ваканде?

Титан безмолвно пошевелил губами, будто благословлял, и щёлкнул пальцами. Ничего не произошло.

— Она должна была сделаться фольгой, — сказал он, и в этом голосе Баки уловил призрак растерянности, — любое оружие…

— Не то, что выковано на звезде, — отрезала синекожая, — и уж поверь мне, отец, я ударю куда следует и как следует. Ты хорошо учишь.

— Вмажь ему, и дело с концом, — вмешался енот, — я хочу вырастить из этой деревяшки ещё одного Грута, когда встречу старого. Ну, я подумал, наверняка ему всё это время было одиноко, всё-таки никаких себе подобных, да и…

На месте Таноса Баки уже раз десять щёлкнул бы пальцами, но тот бездействовал. Только смотрел синекожей за плечо, туда, где, скрестив руки на груди, стояла её зелёная сестра. Стояла — и молчала.

— Дитя моё, — сказал титан, — тебя единственную я хотел бы спасти.

— Хотел бы, но не станешь, да? — спросила Гамора, и в вопросе этом явственно звучало сочувствие. — Я понимаю. Тяжело лишаться близких. Знаешь, я рада, что мы с Небулой всё-таки поняли друг друга, пусть и после моей смерти, и что Квилл… Ну, что, сложись всё по-другому, ты мог бы вести меня к алтарю на нашей свадьбе.

Гамора смотрела на Ванду. Баки смотрел на них обеих — и думал о танкистах в горящих танках и о сбитых лётчиках.

— Дочь моя, — голос у Таноса дрогнул, — любимая моя дочь. Ты всегда была самой храброй из всех нас.

Гамора кивнула, и в это время Ванда наконец воздела руку. На этот раз взрывная волна ушла вверх и в сторону, и Баки начисто оглох, но зато видел. Как Танос упал, заслонив лицо. Как задрожала Гамора, словно бы в дыму, потом распалась на осколки и исчезла. Как отшвырнуло Небулу, и как она схватилась за секиру и двинулась прямо сквозь волну спёртого воздуха, а енот так и болтался на рукояти, вцепившись намертво обеими лапами.

— Ванде осталось ещё два камня, — сказал Стив, — Танос ослеп и оглох от ярости и горя, но Небула тоже не в себе. Нужно помочь.

Ванда лежала на земле, и красная её магия не текла больше ровно, а лилась толчками. Она или Стив? Стив сказал бы — иди к женщине, но он не справится один…

Баки промедлил всего миг, Солдат внутри него колебался меж одинаково приоритетными людьми, а на Таноса уже бросились: зелёный монстр, оправившийся здоровяк в плаще, рыжая красотка, Старк, приятель Старка и Питер, которого заботливо придерживал под мышки плащ.

— Мне должно нанести первый удар! — выкрикнул здоровяк, и, конечно же, синекожая ответила:

— А вот и нет!

Зелёный монстр проревел:

— ХАЛК БЬЁТ РУКАМИ БЕЗО ВСЯКИХ ЖЕЛЕЗЯК!

Танос щёлкал и щёлкал пальцами, но искореженная перчатка не повиновалась. Наконец Небула всё-таки занесла секиру, здоровяк заорал, и они бы попали Таносу точно в голову, если бы он внезапно не исчез и не появился точнёхонько у Баки за спиной.

— Тьфу ты, — сказал Баки и снова принялся делать то, что умел лучше всего: наносить удары и ускользать. Стив успешно ему аккомпанировал, а Ванда всё ещё лежала в пыли. Чёрт.

— Клинт говорит, — сказал Стив, подныривая Таносу под руку, — остались камни силы и пространства. Но пространство сбоит, и вот поэтому он не может от нас сбежать, но может… уворачиваться.

— По-прежнему считаешь, что это большие парни должны от тебя сбегать, а не наоборот?

Сила, видимо, была при Таносе тоже не в полном объёме, потому что когда он отшвырнул того же зелёного монстра, тот вскочил сразу — и снова бросился в драку с криком: «КЭП ПОПАДАТЬ, ХАЛК ТОЖЕ ПОПАДАТЬ!» Романофф то кидала в титана ножи, то стреляла, целясь, как видно, в глаза, и если б не сбоящий камень пространства, давно б лишила того зрения и слуха. Все вместе они худо-бедно, но справлялись, поэтому Баки всё-таки метнулся к Ванде.

— Эй, подруга, — позвал, опускаясь на колени, — ещё два камня, и мы сможем всех послать.

— Я подточила их, — сказала Ванда, скосив на него глаза и даже не попытавшись встать. Дерьмо, дерьмо. — Я все их подтачивала, пока Танос разговаривал. Гамора выиграла мне время. Но теперь я не могу их уничтожить, и всё зря. Последний рывок, а сила меня оставила.

Лучше оставила, чем сожрала, хотел Баки сказать, но промолчал, конечно. Зато отвёл ей с лица прилипшую прядь и поцеловал.

Зажмурился, и мир за веками затопило красным цветом.