Приказа верить в чудеса не поступало (гет)

— Ирина Сергеевна, зайдите ко мне, — голос был вроде бы предельно спокоен, но от дурного предчувствия у Иры под ребрами мучительно заныло. Ждать от Зотова чего-то хорошего не стоило по определению, да еще эти его косые взгляды, что ловила на себе целый день…

— Вызывал?

Ира, остановившись у самой двери, терпеливо ждала, когда Зотов соизволит оторваться от каких-то бумаг и наконец объяснит зачем звал. В глубине души еще теплилась слабая надежда, что начальник вызвал ее, чтобы всучить какое-нибудь сомнительное поручение вроде того неофициального расследования с сынком высокопоставленного деятеля, но что-то подсказывало Ире: сейчас дело касается напрямую ее самой. Что-то будет…

Зотов наконец отложил в сторону документы и поднял на нее взгляд: цепкий, пристальный, изучающий — точно так же смотрел на нее вчера Глухарев, собираясь обвинить во всех смертных грехах. Господи, ну что на этот-то раз?.. Михаил тем временем поднялся неспешно-хищно и, обойдя ее, запер дверь на ключ. Произнести хоть что-то он так и не потрудился.

— Зотов?..

Тяжелое разгоряченное дыхание обожгло шею — Ира, не успев сдержаться, невольно отпрянула. Но бесцеремонные руки уже коснулись талии, медленно начали спускаться чуть ниже…

— Обалдел, что ли, совсем?! — вскинулась, выворачиваясь и возмущенно глядя в его застывшие глаза. Зотов даже не вздрогнул — только отступил на полшага и привалился плечом к косяку, глядя на нее этим невыносимо-выстужающим взглядом и криво ухмыляясь.

— Надо же, какие разительные перемены, — протянул язвительно. — А еще вчера вы были совсем не против, товарищ полковник…

Щеки окатило обжигающей краской. Сейчас, под прицелом этих холодных насмешливых глаз, все, произошедшее вчера, отчетливо осозналось диким, бесстыдным, недопустимым, но, будто в издевку, в голове снова предательски замелькали смазанно-лихорадочные кадры, и на уровне солнечного сплетения стало невыносимо-горячо — наверное от ощущения его наглых, но таких умелых рук, от жгучего дыхания, кажется, все еще опалявшего кожу…

Да что с тобой, Зимина?!

— А ты на что рассчитывал, товарищ майор? — вскинула подбородок, вжигаясь непримиримым взглядом. — Что я теперь побегу к тебе в постель по первому зову?

— Было бы неплохо, — и снова эта невыносимо-ехидная ледяная усмешка. — Потому что дважды я просить не люблю.

— Зотов, иди ты знаешь куда!.. Пусть тебя твои проститутки ублажают, а еще раз попробуешь руки распустить — пристрелю, понял?!

— Какая горячность, надо же, — еще саркастичнее и на тон ниже. И снова — недозволенно близко, глаза в глаза. — А хотите, я вам скажу, почему вы сегодня строите из себя неприступность? Да потому что сегодня вам не надо никого прикрывать.

— Зотов, че ты несешь? — Но в груди неприятно похолодело.

Усмехнулся — на этот раз как-то устало, даже разочарованно.

— Ирина Сергеевна, ну вы что, всерьез думали, что я не замечу, как кто-то рылся в моей квартире? А если учесть, какой там стоял перегар… Вашего дружка Фомина можно было за километр услышать.

— Не понимаю, о чем ты.

— Может, хватит уже? Хотя бы очевидное не отрицайте, — поморщился. Отступил от двери и снова впился в ее лицо яростно горящими глазами — отчаянная зелень в мутной пыли. — И вот еще что, Ирина Сергеевна. Первый и последний раз предупреждаю: не надо со мной играть в эти ваши гребаные игры. Узнаю, что вы что-то затеваете против меня — вылетите отсюда к чертовой матери, и никакие связи не помогут. Все ясно?

— Да пошел ты, — яростно прошипела Ира, дергая в замке заевший ключ. — Мы еще посмотрим, кто отсюда вылетит!

* * *

— Зачем звонил? — Пожилой мужчина в дорогом деловом костюме недовольно посмотрел на сидящего перед ним молодого парня. — Деньги ты получил. Сказано же было, больше никаких встреч.

— А Зимина? — взвился парень, едва не опрокинув стоявшую перед ним кружку с пивом. — Вы же обещали!

— Ну извини, не получилось, — равнодушно пожал плечами мужчина. — И потом, разве это не ты должен был скинуть ей оружие? Сам накосячил — сам виноват. И дезу следаку слил тоже ты, то, что он за нее не ухватился, не моя проблема. Дело ты сделал, деньги получил — какие вопросы? Лично мы вообще не против того, чтобы это убийство так и осталось не раскрытым, так что сиди и не дергайся. И номер мой удали, не пались.

Когда раздраженный человек в костюме вышел из бара, молодой парень еще долго сидел в одиночестве. Пил водку, злился и все думал о том, что эта тварь снова сумела выкрутиться, хотя план, казалось, был безупречным — подстава, обвинение в убийстве, тюрьма — именно то, что она заслужила. А может, и гораздо большее — смерть. И кто, если не он, сделает так, чтобы она ответила за все, что совершила…

* * *

Стерва, лживая, лицемерная сука! Актриса, мать твою…

Зажмурился, сцепив зубы, — очень хотелось зарычать, выругаться матом, сдержался только чудом, хотя вроде и незачем — кого стесняться, не прожженную же шлюху.

Покосился на рыжие завитки, на соблазнительную фигуру в вызывающе-красном и сам поразился полному, всепоглощающему равнодушию — внутри не отозвалось совсем ничего.

Он не хотел. Он не хотел эту элитную умелую шлюху с молодым смазливым личиком, не хотел находиться здесь — в этой пропахшей сигаретами и смесью парфюма спальне, на этой кровати, где за один только сегодняшний день перебывало хрен знает сколько мужиков до него — от этой мысли вдруг накатило острое отвращение. Он хотел совершенно другую — страстную, непокорную, своенравную; хотел знать — у нее, кроме него, нет и не будет уже никого; хотел настоящего — чтобы все, что было, оказалось не умелой игрой, а абсолютной, несдержанной искренностью.

Ведьма рыжая… приворожила она его, что ли?

— Милый, тебе помочь? — Наманикюренные пальцы легко скользнули к пуговицам рубашки — и омерзение накатило еще сильнее. Не то, все не то, ненатуральное, фальшивое, продажное до мозга костей… А ведь когда-то он искренне считал, что именно так — правильнее всего: платить деньги и получать то, что нужно, не заботясь о чужих чувствах и себя не обманывая тоже. Но почему сейчас нет ничего, кроме глухой досады и дикого отвращения? Почему мысли словно по замкнутому кругу снова и снова возвращаются к совершенно иному — безумному, невозможно-запретному, но такому желанному… Будто и вправду приворожила…

— Не надо, — невольно дернулся и поспешно встал, на ходу вытаскивая из кошелька деньги за незавершенный «сеанс». Уже зная: больше он сюда не придет.

Ему нужно совсем другое. Совсем другая. И он получит ее, чего бы ему это ни стоило.

* * *

Он никогда не подумал бы, что такое возможно: так сильно ненавидеть и так же яростно желать. Видеть ее каждый день — на утренних оперативках, в коридорах отдела, в обеденный перерыв в кафе и не-вспоминать — не вспоминать, какое стройное и податливое тело под этой опостылевше-строгой формой, не вспоминать, как ее резкий и властный голос может быть мягким, едва слышно просящим, тягучим, не вспоминать, что ее губы отдают кофейной горечью, а кожа пахнет зимней свежестью, пряной терпкостью и желанием.

Не вспоминать — что может быть проще?

Но тогда какого хера у него не получается н и ч е г о? Какого хера чем дальше, тем сильнее сжигает изнутри эта неутолимая жажда? Какого хера ему ее так мучительно мало — настолько мало, что впору взвыть от одной только мысли о невозможности?

Какого хера она сотворила с ним?