Простой диагноз — смерть | A Simple Case of Death (гет)

Гермиона крутанула свой стул с глубоким вздохом. Скука смертная. Хотя количество пациентов росло в геометрической прогрессии, заняться было толком нечем, кроме обычных обходов и проверки жизненных показателей при помощи диагностических заклинаний. Карты пациентов в приёмнике, нуждающиеся в заполнении давно кончились. Оставалось только ждать возвращения мадам Помфри в тихой зоне.

Время тянулось в черепашьем темпе. Почти все пациенты Гермионы находились на третьей стадии болезни — хуже, чем у министра Магии и директрисы. За ней следовала лишь четвёртая стадия.

Смерть.

Точка невозврата.

Сидеть так близко к бездыханным телам, сердца которых молчали так же, как остановившиеся часы, было, признаться, жутковато, особенно когда сумерки спускались намного быстрее, чем Гермионе хотелось бы. Она призвала всю свою храбрость и собралась с духом — прямо как в военное время, когда люди, о которых она заботилась, были похищены, ранены или даже убиты.

В некотором смысле сидеть в больничном крыле и смотреть, как люди медленно умирают, осознавая, что бессильна что-либо сделать, было едва ли не хуже, чем сражаться против Пожирателей смерти, рискуя жизнью. По крайней мере, с Пожирателями Смерти оставался шанс избежать Авады или какого-то другого проклятия благодаря навыкам и опыту.

Но эта болезнь... она убивала любую иллюзию контроля, оставляя близких в раздрае.

Уровень стресса и тревоги Гермионы достиг своего пика всего лишь несколько дней назад, пока она (вместе с Роном и Гарри) помогала профессору разрабатывать зелье, чтобы замедлить прогрессирование и последствия таинственной болезни. Они все вместе склонились над котлами, когда случилось самое худшее. Сердце Гермионы снова разлетелось на осколки, когда она услышала сообщение лисы-патронуса, рассказывающей Рону и Гарри о последних жертвах и их местонахождении для транспортировки в Хогвартс. У неё скрутило живот при мысли: «Нет, только не Минерва. Она всегда была такой осторожной».

Гермиона и Минерва сильно сблизились после войны. Фактически, Гермиона оказалась одной из немногих, с кем Минерва говорила о своих отношениях с Кингсли и последующей беременности. Они не оформляли брак, но продолжали любить друг друга, несмотря на вероятность раскрытия романа с последующим ушатом грязи от Скитер и её коллег из «Ежедневного пророка». С тех пор как это невыносимое подобие журналистки получило место заведующей отделом в редакции, сенсационные статьи на первой странице резко потеряли в качестве.

Гермиона неоднократно становилась мишенью этих пасквилей (включая статью, намекающую на её романтическую связь с кентавром Флоренцем, который преподавал Прорицания после долгожданного ухода Трелони на пенсию). Она усмехнулась при воспоминании о том, как отправила в офис Скитер в «Пророке» банку с крошечным кусочком пергамента в виде насекомого. На следующий день в печать вышло огромное сообщение с извинениями, а некоторое время спустя Гермиона узнала, что волшебника, ответственного за историю о кентавре, уволили.

Но, даже несмотря на напряжённый график директрисы, Минерва пребывала в бесконечном восторге от перспективы пополнения в семье.

«Я думала, что все эти годы преподавания окончательно избавили меня от желания завести собственных детей, — говорила она с улыбкой, положив руку на живот, который она обычно скрывала под свободными мантиями и с помощью капельки магии. — Но, видимо, я ошибалась. Просто потребовалось немного больше времени, чтобы всё встало на свои места».

Гермиона продолжала убеждать себя, что ей нужно рассуждать так же и просто подождать, пока появится подходящий человек, но также она знала, что была абсолютно некомпетентна, когда дело касалось межличностных отношений. Либо Гермиона вела себя чересчур настойчиво и отпугивала потенциальных ухажёров, либо была настолько осторожной в проявлении своих чувств, что их просто не замечали. Не существовало никакого промежуточного варианта. И из-за этого Гермиона отчаивалась и разочаровывалась в себе всё больше.

В попытке успокоить своё самолюбие, уязвлённое осознанием неспособности получить желаемое, Гермиона пообещала себе не привязываться ни к кому, пока не сдаст экзамены на степень мастера зелий. Но несмотря на то, что она действительно старалась отмахнуться от своих растущих чувств к такому же строгому и ворчливому (но гораздо более уважительному) профессору как от невинного идеализированного увлечения, рождённого из обрывков информации о его настоящей роли в войне, эти чувства со временем превратились во что-то, что Гермиона больше не могла игнорировать.

Гарри, конечно, в деталях описывал увиденные в Омуте воспоминания, но Гермиона была уверена, что о многом он всё же умолчал. Она боялась спрашивать о чём-либо самого Снейпа. К его чести, тёмный волшебник в основном держался в стороне и редко говорил о том, что он сделал. Многие до сих пор не понимали, как он выжил после укуса Нагайны, но это как раз не казалось чем-то удивительным. Он являлся мастером зельеварения и исключительным шпионом. Было бы крайне глупо с его стороны не иметь запасного плана.

А Северус Снейп отнюдь не казался глупцом.

Он просто ценил личную жизнь, и другие с радостью брались за эту работу — такие, как Рон, обладающие редким умением рассказывать истории о войне, одинаково сильно держащие слушателей в напряжении и заставляющие покатываться со смеху. Гермиона знала, что Рон пользовался популярностью в аврорате, а его жизненный опыт позволял ему сочувствовать каждому (хотя он всё ещё устраивал Драко Малфою, который как-то проник в Визенгамот, хорошую взбучку, когда они оказывались в лифте вместе). Вместе с Гарри они были отличной командой, Рон помогал своему брату в магазине, а также предлагал присмотреть за детьми старших братьев, когда те приходили в гости.

Гермиона старалась не думать о неподвижном теле Рона на койке в Большом зале.

Это было слишком тяжело.

Она заставила себя глубоко вздохнуть и вернулась к воспоминаниям, пытаясь отвлечься от страха и печали, которые горьким комком поднимались в горле и грозили накрыть её с головой. Она опасалась, что если начнёт плакать, то попросту не сможет остановиться. Гермиону переполняла печаль, запертая ей, чтобы разобраться попозже, в спокойные дни.

Но, конечно, они так и не наступали, поэтому весь этот клубок чувств оставался внутри, продолжая бурлить.

Гермиона пыталась вспомнить первые дни после окончательного падения Волдеморта. Рон был опорой для всех. Казалось, он точно знал, что сказать и сделать, чтобы все пережили массовые похороны и занялись реставрацией. Какая-то её часть всё ещё грустила из-за того, что их отношения не продвинулись дальше нескольких страстных поцелуев в разгаре момента. Когда Рон узнал, что Лаванда была изуродована Фенриром Сивым, он побежал к ней и остался там. Гермиона знала, что не сможет конкурировать, и чувствовала себя ужасно от одной этой мысли, когда бедная девушка лежала в палате интенсивной терапии в Святом Мунго, поэтому даже не пыталась что-то предпринять. Шрам «грязнокровка» был крохотным по сравнению с увечьями Лаванды и за эти годы практически стал незаметным.

Но восхищаться Роном, с его шутками-прибаутками и лёгкостью в пребывании рядом, было так просто. Что касается профессора... Снейпа... Северуса...

Гермиона почувствовала, как припекло щёки.

Всё ещё было странно даже в мыслях называть его по имени. Было в принципе странно думать о нём как о мужчине.

Но тело Гермионы, в отличие от разума, не знало подобных моральных дилемм. И она должна была признать, что оказалась единственной из трио, с кем он проводил дополнительное время. Естественно, под предлогом поддержания привычки уходить в исследование каждого вопроса гораздо глубже, чем полагалось.

Рон и Гарри проходили мастерскую программу только потому, что это было единым требованием для всех авроров, желающих получить повышение до рядового. У Гермионы же продвижение по службе не зависело от мастерской степени. Ей попросту было интересно. Помимо этого, она также планировала пройти обучение по чарам и трансфигурации.

Правда, когда дело касалось чего-то, что нельзя было выучить по книге, Гермиона чувствовала себя отчаянно безграмотной и ужасно неуклюжей.

Всё началось с мелочей. Она практически светилась каждый раз, когда Снейп ей ухмылялся. Она так жаждала даже этого проявления эмоций, что не раз чересчур жёстко и язвительно пеняла Рону или Гарри за допущенную ошибку или глупость и те сердились на подругу до конца дня. Но это стоило того хотя бы ради возможности заметить, как эти тонкие губы поднимутся вверх и (если она была особенно остроумной) даже мелькнут его кривые желтоватые зубы.

Для Гермионы — дочери двух дантистов — его несовершенные зубы стали тем проявлением протеста, которым для других являлись кожанки и прикуривание от бычка. И бунтарский дух определённо доставлял ей удовольствие.

Конечно, Гермиона скорее умрёт, чем признается кому-либо в этом.

Никто из её лучших друзей как будто не замечал, что она намеренно откладывала момент извинений до тех пор, пока они не покидали пределы довольно широкой зоны слышимости профессора.

К её сожалению, Снейп был намного более наблюдателен.

«Вы. Сядьте. Я бы хотел... поговорить с вами», — сказал он ей на следующий день. Рон и Гарри ушли впёрёд с облегчением, что их не попросили сделать то же самое.

Спустя полчаса успешного отрицания (и игнорирования его тёмного взгляда — Гермиона знала, что Снейп может заглянуть в её мысли) она вышла из кабинета зельеварения с пылающим лицом и с того момента на уроках притихла. Тем не менее, чувства остались и со временем разрослись настолько, что начали требовать внимания.

Что она на самом деле чувствовала к своему профессору?

Всё сводилось к этому.

— Гермиона, дорогая, ты всё ещё одна?

Гермиона вздрогнула и удивлённо обернулась, но голос принадлежал всего лишь устало улыбающейся мадам Помфри.

— Где остальные двое добровольцев? — спросила целительница, упираясь ладонями в бёдра в попытке показаться сердитой.

— О, не сердитесь на Чжоу и Ардетт, — ответила Гермиона с обессиленной улыбкой, — Я отправила их подышать свежим воздухом и перекусить. С оставшимися документами справлюсь самостоятельно.

Помфри цокнула.

— Опять ты со своими бумажками, Гермиона! Мне следовало бы запомнить, что такая аккуратистка, как ты, не позволит никому другому их заполнять!

Гермиона покраснела, указав на аккуратную стопку на левой стороне стола.

— Здесь всё готово, — попыталась бодриться она.

— Ты выглядишь уставшей, Гермиона, — проворковала целительница. — Почему бы тебе тоже не пойти пообедать? Тебе нужно поддерживать свои силы, иначе придётся заставить пить бодроперцовое!

— Спасибо, Поппи, — сказала Гермиона, всё ещё чувствуя себя немного неловко от обращения к старшей ведьме по имени, несмотря на озвученную просьбу звать именно так, когда Гермиона устраивалась волонтёром.

— Иди же! — добродушно помахала ей мадам Помфри, провожая к выходу. — О! И не приходи завтра утром до одиннадцати, как минимум. От тебя не будет никакого толку, если продолжишь загонять себя, как сейчас! Выспись, прогуляйся или просто побездельничай, ясно?

Гермиона только кивнула и помахала в ответ, когда дверь больничного крыла закрылась за ней.

* * *

Доктор Грегори Хаус потерялся. А ещё он придумал блестящий ответ. И что толку от блестящего ответа без аудитории?

Не потерялся. Просто ещё не дошёл.

Хаус нетерпеливо притопывал ногой, осматривая два с виду одинаковых каменных коридора.

— Было бы неплохо предусмотреть систему указателей в этом огромном чёртовом... замке... школе… — пробормотал он себе под нос.

— Милостивый сэр, у вас, похоже, возникли проблемы! Могу ли я помочь? — раздался голос со стены.

— Кто там? — окликнул Хаус, подозрительно оглядываясь.

— Это я, сэр Кадоган! — ответил голос с картины, на которую Хаус не обращал особого внимания, взвинченный от желания найти Снейпа и утереть профессору его огромный нос своим блестящим ответом.

Хаус пригляделся и заметил рыцаря, глядящего на него с картины, на которой паслось огромное стадо овец и алел красиво написанный закат.

— Я обычно прихожу сюда подумать, когда студенты уезжают на каникулы, — продолжал рыцарь. — Но заметил, что вы выглядите несколько растерянно, и как рыцарь я был бы рад помочь, если вы согласитесь.

— Какого чёрта?! — воскликнул Хаус, заинтересованно сверкнув глазами. — Никогда не брал указания у говорящей картины. Попробуем!

—Так кого же вы ищете? — спросил сэр Кадоган, вставая и поправляя свои латы с громким лязгом.

— Парня по имени Снейп, ну вы знаете, высокий, худой, нос как у тукана, — ответил Хаус и усмехнулся, когда рыцарь громко загоготал.

— Вы мне нравитесь, — всё ещё трясясь от смеха, сказал сэр Кадоган.

— Спорим, вы говорите это всем картинам, — ответил Хаус притворно застенчивым тоном. — Упомянутый противный товарищ со своим огромным носом предположительно находится в своих покоях, которые, я полагаю, расположены в ваших изумительных холодных и сырых подземельях. Я просто не имею ни малейшего представления, где это может быть, как вы, наверное, заметили.

— Тогда сюда, — ответил сэр Кэдоган, и голос отдалился, когда рыцарь прыгнул в другую картину, висящую выше на стене. — Постарайтесь не отставать!

Хаусу пришлось почти бежать, пока нарисованный рыцарь прыгал с рамы на раму, время от времени выкрикивая указания, чтобы доктор не сбился с пути.

Казалось, рыцарь имел проблемы с ориентацией, так как они спустились на несколько лестничных пролётов, прежде чем наткнулись на тупик и были вынуждены повернуть обратно. На самом деле, Хаус дважды пытался сбежать от сэра Кэдогана, но рыцарь всего лишь следовал за ним, жалобно скрипя, и в конце концов Хаус решил, что рано или поздно он наткнётся на другого человека.

И потому, когда он сделал особенно резкий поворот, столкнулся с Гермионой и они оба рухнули на пол, запутавшись в руках и ногах, Хаус, вероятно, не должен был так сильно удивляться.

— Кхех! Гермиона?! — воскликнул он, пытаясь распутаться.

— Доктор Хаус. Какой сюрприз, — прищурилась та, выдёргивая край своей мантии из-под ошеломлённого доктора.

— Вы случайно не знаете, где находятся покои вашего профессора? — спросил Хаус, оправившись от шока после падения. — Подозреваю, он вас приглашал туда для индивидуальных уроков, да?

Гермиона поднялась на ноги и, не предлагая помощи Хаусу, раздражённо скрестила руки на груди.

— Я отказываюсь что-либо отвечать, потому что вы — несносный нахал, — фыркнула она.

— Он предпочитает боксёры или слипы? — продолжил Хаус, как будто не слышал ни слова. — В любом случае, уверен, что он выбирает чёрные или оттенки серого, если хочет что-то поинтереснее.

— Я не знаю, — процедила Гермиона.

— Не то чтобы я спрашиваю в гейском смысле. Я про его нижнее бельё. Мне просто нравится видеть, как ты всё сильнее краснеешь, когда…

— ХВАТИТ! ПРЕКРАТИ ДЕЛАТЬ ВИД, ЧТО ТЫ ЗНАЕШЬ ХОТЬ ЧТО-ТО О ТОМ, ЧТО Я ЧУВСТВУЮ! — закричала Гермиона, пунцовея.

— Вот так-то лучше, — одобрительно ухмыльнулся Хаус. — А теперь, когда тебе полегчало после того, как ты на меня накричала, мне нужно, чтобы ты отвела меня к своему мистеру Мрачная каланча.

— Он не мой… Ладно! Я отведу тебя туда. Может быть, ты его настолько разозлишь, что он превратит тебя в жабу! — яростно фыркнула Гермиона, шагая перед самодовольно ухмыляющимся доктором.

Хаус нахмурился.

— Он не сможет этого сделать, пока я не объясню свою блестящую догадку, — наконец сказал он, ещё более довольный, чем секунду назад. — А к тому времени, он так впечатлится, что вряд ли захочет навредить хотя бы волоску на моей потрясающей голове.

— Ты, очевидно, ничего не знаешь о профессоре Снейпе, — мрачно ответила Гермиона, не оглядываясь. — Он терпеть не может всезнаек. Сомневаюсь, что он будет впечатлён. Он просто спросит, почему тебе потребовалось столько времени, чтобы это выяснить.

С этими словами она ушла впёрёд, пытаясь привести мысли в порядок и что-то недовольно бормоча себе под нос. Хаус, исключительно самодовольный, тихо шёл за ней. Гермиона оглянулась на мгновение и заметила, что он слегка хромает.

Хорошо. Так ему, мерзавцу, и надо.

С одной стороны, она всё ещё была невероятно зла на маггловского доктора за то, что он не только не принёс извинений, когда врезался в неё, но и продолжил вести себя настолько отвратительно, что Гермиона даже начала перебирать в уме освоенные ей неприятные, но не смертельные заклинания. Она на минутку задумалась, будет ли всем наплевать, если на доктора Хауса наложат невыносимую сыпь в самых чувствительных местах, которая будет ужасно зудеть, если её игнорировать, и сильно болеть при попытках почесать. С другой стороны, одна мысль о том, что она собиралась навредить магглу, заставила Гермиону почувствовать себя отвратительно. Если Хаус не пытался причинить ей вред (а худшее, что он сделал, это попытка задеть её гордость), Гермиона показалась бы трусихой, проклиная его из мести. И несмотря на то, что она выросла (и следовательно, должна была перешагнуть через мелочные межфакультетские стереотипы), Гермиона всё ещё гордилась своей храбростью гриффиндорки.

К чёртовой матери это всё. Пусть Северус с ним разбирается. У него гораздо меньше сомнений насчёт того, чтобы направить хорошенькое заклинание на заслужившего, чем у меня.

Гермиона обрадовалась, что Хаус не знал о легиллименции, ведь её лицо невольно побледнело из-за мыслей о мести. Неужели она превращается в слизеринку? Но нет, злость не была слизеринской чертой, как она часто думала, будучи студенткой. Гермиона мысленно прокляла доктора за то, что он заставил её размышлять о подобных моральных вопросах. Как будто просто наблюдать за тем, как её друзья и коллеги-волшебники умирают от смертельной болезни, было недостаточно!

— Пенни за твои мысли? — позвал Хаус с откровенно насмешливым тоном.

— Я бы не сказала тебе, о чём я думаю, даже за всё золото Гринготтса! — огрызнулась Гермиона и взмахнула палочкой у себя за спиной, наложив на мужчину «Муффлиато», чтобы могла слышать лишь слегка раздражающий гул, когда тот пытался что-то сказать (по-видимому, чтобы вывести её из себя).

Когда слова не возымели должного эффекта, Хаус замолчал, за что Гермиона была чрезвычайно благодарна. Конечно, всего через несколько минут они добрались до комнат Снейпа в подземельях, так что её мир был недолгим.

Тихо постучав, Гермиона ждала у двери.

Через несколько мгновений дверь приоткрылась, и из-за неё выглянул один тёмный глаз зельевара.

— Мисс Грейнджер, — сказал он просто, оглядев её с головы до ног. — Вам досаждают?

Из-за спины Гермионы донёсся гул, и Снейп усмехнулся. Довольно интересное использование заклинания «Муффлиато», хотя заглушающие чары оказались бы, вероятно, более эффективными. Затем он задумался и счёл мысль о том, что Хаус не поймёт, что его по сути заставили замолчать, гениальной.

— Теперь он ваш, — сказала Гермиона, протискиваясь сквозь дверной проём мимо профессора и направляясь к обширной библиотеке, которой Снейп не единожды позволял ей пользоваться для финального мастерского проекта. Снейп едва заметно посторонился, позволяя ей пройти и чувствуя, как ткань мантии Гермионы на мгновение скользнула по его собственной. От неё повеяло статическим электричеством, своего рода магическим разрядом, который всегда появлялся, когда Гермиона переживала.

Она волновалась из-за того, что прикоснулась к нему, пусть и слегка.

Хорошо.

Взгляд Снейпа немного смягчился, провожая Гермиону по коридору до поворота в его личную библиотеку, но вернул прежнюю жёсткость, когда тот снова повернулся к Хаусу, всё ещё стоящему на пороге кабинета и раздражённо постукивающему ногой. Снейп мстительно усмехнулся. Скрытым взмахом палочки он развеял «Муффлиато» и скрестил руки.

— Скажи мне что-то стоящее, — недоверчиво потребовал он. — Или будет несложно превратить тебя в лягушку и поместить в террариум с коброй на ночь.

— Гермиона пообещала, что ты превратишь меня в жабу, — спокойно ответил Хаус. — Но я сомневаюсь, что ты захочешь превратить меня во что-то скользкое после того, как я расскажу, что выяснил».

— И что же это? — спросил Снейп.

— Я выяснил, что является настоящей причиной болезни, — гордо сказал Хаус. — Теперь, если вы принёсёте мне ручку и бумагу, я с удовольствием объясню вам.

Сделав глубокий замученный вздох, Снейп открыл дверь своего кабинета настежь и указал на чёрный ореховый стол с двумя стульями по бокам.

— Не заставляй меня жалеть, что я не превратил тебя в земноводное сразу, — устало сказал Снейп, и Хаус с высоко поднятой головой проследовал мимо, вызывая у зельевара очень неприятное чувство дежавю.

Грегори Хаус был магглом, но он буквально излучал самоуверенность, присущую извечному обидчику Снейпа Джеймсу Поттеру. Самодовольная осанка, взъерошенные волосы, даже эти голубые глаза... Невыносимо! Хаус начал писать на куске пергамента, который бесцеремонно достал из ящика стола, и Снейп поморщился от возникшего за столь короткое время беспорядка.

Северус Снейп задумался, что, возможно, превращение доктора в жабу будет слишком мягким наказанием для него, но решил отложить это до тех пор, пока не ознакомится с этой, якобы, ошеломляющей информацией.

А потом...

Ква, ква, доктор Хаус.