Побратим (гет)

Примечания:

Отпусти меня чудо-трава. Привет, новая внеплановая глава)))

Блокнот я приберегла до Дня Рождения Тома, а своими подарками просто не стала хвастаться.

Конфеты мы честно разделили на двоих.

Про поход в Цирк благоразумно помалкивала, хотя, в глубине души очень боялась, что миссис Коул не отпустит Реддла с дядей Фестером. Откуда взялся во мне этот страх — не знаю, но он был.

Уже в Приюте, когда все спали, я достала однажды эту черную тетрадь, чтобы получше ее рассмотреть. Нет, мои предчувствия не обманули меня — это был он — Дневник Тома Реддла. Возможно, будущий крестраж. Но было ли у меня хоть какое-то моральное право, чтобы лишить Тома этого подарка?

Поразмышляв и так и эдак, я решила, что у меня такого права нет. Если все идет так, как должно быть, то кто я такая, чтобы вмешиваться? Ведь никакой гарантии, что крестраж из дневника будет создан — нет.

Нужно обладать невероятной гордыней, чтобы вмешаться в предопределенное: кто знает, чем может обернуться подобное вмешательство?

В предпоследний день декабря — я вся извелась в ожидании дяди Фестера. Том, разумеется, заметил мое чрезмерно взбудораженное настроение, и даже догадался, кого именно я жду, но уж точно не предполагал, что тоже окажется, внезапно, в гуще событий.

Дядя Фестер забрал нас почти сразу после обеда.

Миссис Коул отпустила нас совершенно спокойно, видимо проникнувшись к дяде неподдельной симпатией.

Красавцем, конечно, он никогда не был, но природное обаяние и доброе сердце — с лихвой это компенсировали.

Видели бы вы лицо Тома, когда я сказала ему, чтобы он тоже собирался, потому что гулять по Лондону мы идем вместе.

Прежде чем пойти в Цирк — мы прошли по самому центру города. Посмотрели на шикарное Рождественское убранство, увидели сияющую непередаваемым великолепием — ёлку. Прошлись по самым известным туристическим маршрутам, которые были полны людей. А потом, как будто бы случайно, — вышли прямо к ярко красному шатру Цирка.

Увидев название, Том, кажется, забыл как дышать:

— Это он? Это правда он? Настоящий? — прошептал Том в восхищении.

— Самый-пресамый настоящий, Томми, — подтвердил дядя Фестер, а потом достал из кармана билеты и вручил их нам, — И знаешь, Томми-бой, — мы идем все вместе прямо туда, и прямо сейчас.

Том с визгом запрыгал на месте, повторяя бесконечное — Спасибо-спасибо-спасибо! Спасибо!

— Идемте, найдем подходящие места, а то мне еще нужно успеть переодеться, — на входе в шатер уже толпилась немаленькая такая очередь.

На билетах места указаны не были, так что каждый располагался как мог, в меру своей наглости и удачливости. Нам сегодня везло и мы со всем удобством расположились в третьем от манежа ряду.

Дядя Фестер, усадив нас по местам, — побежал к служебному входу, взяв с нас клятвенное обещание, что мы никуда не уйдем после окончания действа, чтобы ему не пришлось искать нас в толпе.

Едва зазвучали первые звуки музыки, — весь остальной мир перестал существовать для нас.

Люди, кони, дрессированные собачки, воздушные гимнасты, клоуны и фокусники, невиданные и немыслимые волшебные животные и опасные трюки, удивительные покорители огня, и превосходные наездники — все, что только можно себе вообразить, и даже то, что вообразить нельзя — все это было в великолепном по своей фееричности представлении.

Когда в зале вновь зажглись огни, и зрители, после продолжительных оваций стали, наконец, расходиться, — Мы с Томом так и сидели, зачарованные увиденным волшебством.

— Неужели мои мама и папа действительно выступали здесь? — чуть слышно прошептал Том, но я прекрасно его услышала.

— Почему бы и нет? Ты же видел дядю Фестера...

— Дааа..

— А вот и вы, ребята, я пришел, — сквозь толпу, подобно ледоколу уже продвигался в нашу сторону дядя Фестер. Он уже был в своей обычной одежде и никто из зрителей не обратил на него никакого внимания.

— Идемте, — сказал он, поправляя на мне шапку, — сейчас вы всё увидите и со всеми познакомитесь.

— Тебе же понравилось шоу, Томми-бой?

— Очень понравилось, мистер Фрамп!

— Брось ты эти формальности, Томми-бой, ну какой я в самом деле мистер Фрамп? — притворно удивился дядя, — Зови меня просто дядя Фестер, понял, малыш?

— Том только кивнул и расплылся в блаженной улыбке. И даже не шипел по поводу того, что он уже не "малыш", как частенько бывало.

За кулисами царил настоящий хаос. Там было тесно, царил полумрак и пахло едкой смесью табачного дыма, пудры, и естественного запаха исходящего от животных.

Многочисленные артисты и артистки носились туда-сюда или, блаженно жмурясь после ярких софитов, — курили, набросив теплые пальто и куртки прямо поверх ярких сверкающих костюмов. Они будто напуганные улитки — прятались от шумного мира внутрь своих серых, но надежных раковин.

Большинство лошадей и прочие хвостато-усатые сосредоточенно работали челюстями, ибо время кормежки наступало всегда после представления и было их единственной наградой.

Наконец, преодолев немало узких и захламленных коридоров — мы пришли в святую-святых — кабинет директора Цирка.

Мистер Скендер встретил нас как дорогих родственников. И тут же потребовал от своего домовика — налить гостям чай и принести какую-нибудь выпечку. Объем его живота — выдавал в нем если не гурмана, то уж любителя вкусно и сытно поесть — так точно.

Томас Скендер был еще не стар, но густая курчавая рыжая борода и общая тучность его фигуры — делали его визуально старше и внушительнее.

Почему-то мне внезапно подумалось, что именно таким мог бы быть отважный Годрик Гиффиндор, потому что Скендер напоминал мне разомлевшего сытого льва. Флегматичного и расслабленного, но от этого не менее опасного.

— Ну здравствуй, малыш Том, как же ты вырос! — пробасил Скендер — протягивая Тому свою огромную лапищу для настоящего мужского рукопожатия, — Небось и в школу уже пошел, верно? — Том, смутившись, пожал протянутую руку толстяка и кивнул.

— И в какой же класс ты пошел? — Скендер говорил торжественно и громко, будто бы все еще был на манеже и сейчас представлял публике очередного невероятного и непревзойденного...

Но, очевидно, под таким напором, Том не чувствовал себя достаточно невероятным и непревзойденным, а потому тихо пискнул: "В первый. " — и смущенно опустил глаза в пол.

— Я верно напугал тебя, Том, ну да ты не смущайся. Это манера у меня такая, громкая, а так я совсем не страшный. — Но если бы я говорил тихо, разве бы стали меня слушать все эти лошади, собачки, эльфы и всея остальная труппа, несомненно талантливых людей, а?

— Нет, — уже чуть смелее ответил Том, и дальше уже не пугался Скендера, а после чашки горячего чая с имбирным печеньем и апельсиновым джемом — совсем расслабился и даже начал что-то рассказывать о себе сам.

— Ты ведь хочешь про родителей спросить своих, да стесняешься, так ведь? — спросил Томас, когда в разговоре наметилась пауза. Том кивнул.

И директор Цирка начал свой рассказ:

— Ее здесь все звали Мэри, змейка-Мэри, маленькая змейка. Но ее настоящее имя было Меропа, а фамилия Гонт.

Из аристократов она была, только род их обнищал и выродился. Да и волшебниками они были слабыми. Даже в Хогвартсе не учились уже — не приходили к ним письма.

Я встречался потом и с отцом ее и с братом — печальное зрелище.

Все думал, может они ее ищут, вернуть хотят. Но нет, им было наплевать на Мэри, им на всех вокруг было наплевать.

Гордецы были страшные. Голодные, холодные, крыша течет, в мошне пусто, а работать — гордость не позволяет.

Одна только Меропа сбежала от такой жизни. Осмелилась. Лет 13 ей было, а может чуть больше, — тощая, как веточка, хиленькая, но не гордая.

Она первое время за еду и ночлег готова была работать. И никакой работы не стыдилась. И за лошадьми убирала и другим артистам реквизит носила. Все думал я — куда бы ее пристроить, чтоб к делу нашенскому приучить.

Красавицей она не была, ловкостью не отличалась, здоровья крепкого отродясь в ней не было. А тут, на гастролях по южной Америке нам настоящего питона притащили, взрослого причем, огромного.

Хозяин у него путешественником был. Привез диковинку издалека, да только лихорадкой заболел, в путешествиях своих, и помер. А змея осталась. И родне ни к чему, и на волю не выпустишь. Вот они питона того мне и отдали почти задаром.

Вот тут-то я и понял к чему Мэри лучше всего годится. Талант у нее был редкий — она могла со змеями говорить. Я сначала удивился, было, да чего там только не бывает у старой аристократии в крови намешено.

Уже и номер ей придумали, и псевдоним — "Нагини", как у Киплинга, и костюмчик пошили, — пора было на манеж ее со змейкой выпускать.

А она мне тут и призналась, что не талант это у нее, а старое семейное проклятие. Подробностей я не знаю, но все мужчины с тех пор у них говорят на змеином языке, а женщины и вовсе, как ночь наступает, — сами в змей обращаются, но не по воле своей, а потому что проклятие так работало.

Ну обращаются и ладно, для дела даже полезно было бы, но призналась она, что наступит такой день и она навсегда змеей останется, а назад человеком стать уже не сможет. И что к совершеннолетию все женщины в их семье, последние лет триста, — уже окончательно змеиный вид принимали.

Жалко мне ее стало. И я ей дал клятвенное обещание, что если такой день наступит — то останется она у меня в цирке и погибнуть я ей не дам. И убивать не буду, как у них в семье это заведено было.

Выступала она долго и весьма успешно. Даже афиши я сохранил — покажу потом.

Но появился у нас парнишка новый, в Нью-Йорке я его подобрал. Фокусы показывал — исчезал в одном месте и в другом появлялся.

Из всяких бочек, сундуков и сейфов запертых выбирался. Народ доволен, кошелек полон, что еще надо?

Только вот наша Мэри влюбилась в него без памяти. А парнишка тот мутный какой-то был, скрытный, зашуганный. Не доверял я ему. И, правильно, выходит, делал, что не доверял.

Наговорил он этой влюбленной дурочке всякого, наобещал Бог весть чего, и сбежали они вместе. Вроде как родню этого парня разыскивать. Он же в приемной семье рос, пока мать его не померла. Криденс его звали. А фамилию запамятовал, — то ли Барбер, то ли Бербон, — не помню! — Мы его по имени больше звали.

То, что он был колдун — это точно, но что-то не так с ним было. Не мог он своим волшебством нормально пользоваться. То ли напугали его в детстве, то ли побили — бывает так, что дети потом боятся колдовать. Вот и он не колдовал, только фокусы свои делал. И хорошо у него получалось.

Не было их с Мэри месяца два, а я все из города того далеко не уезжал — надеялся всё, что вернутся они. Весна видать им, молодым, крепко в голову ударила.

И вернулась Мэри, но одна. Плачет-заливается. Криденс, говорит, бросил ее и к Гриндевальду примкнул. Он как раз тогда в тех местах был, — сторонников себе набирал, новых.

А уж кто попал в оборот к Гриндевальду — тот от него живым еще ни разу не уходил. Нельзя от него уйти потом, когда вздумается. То ли он клятву какую хитрую со всех брал, то ли просто из мести убивал отступников — это не известно. Но не зря же его, по сей день, не иначе как Темным Лордом зовут.

Так и сгинул Криденс. Жив ли нет — не знаю, но он больше не вернулся.

А Мэри ко мне прибежала месяца через полтора после того, как вернулась, — плачет-рыдает опять: призналась, что ребеночка понесла, от Криденса-то. Ну, что делать, не на улицу же ее теперь выгонять?

Я так и оставил ее в труппе нашей. Все ей тут помогали. И она всем помогала, когда уже выступать на публике не могла. А потом родился ты. Мы тогда в пути были. Ох и намучилась она, бедолага, чуть богу душу не отдала. Слабенькая совсем, да и годков маловато. Боялся я все, что помрете оба. Как раз это в новогоднюю ночь было. И лекаря днем с огнем не сыскать — один только ветеринар наш был, Бобби. Но он по лошадям больше. Но что-то он там поколдовал и вроде все живы остались.

А наутро — смотрю, — Ты в люльке лежишь, а вокруг тебя змея обвивается. Ну, думаю, все — пропала наша Мэри, теперь только одна Нагини осталась. Это ее так называли, когда она во время выступления своего в змею обращалась.

Так теперь и живет у меня Нагини с тех пор. Я все надеялся первый-то год, что она назад обернется. Приходил к ней, разговаривал, да все зря.

Прикипел я к Меропе, как к дочке родной — сердце кровью обливалось. А тебя пришлось вот в приют отдать.

Ты уж прости меня, старика, — своих-то деток у меня не было, и мамаш с детками в труппе не было, а я — старый холостяк и не знаю как с детками обращаться надо. И гастроли эти бесконечные — сгубил бы тебя только, да и все. Мэри бы мне не простила.

Ты если хочешь, я тебя к ней отведу. Только ведь она теперь совсем змея, самая обычная, без проблесков разума. Грустно это. Врать опять же всем пришлось, что родами померла она. А кто бы мне поверил?

Да ты не расстраивайся так, малыш Том. Она же тебя не бросала. А папка твой о тебе и вовсе не знал, а то может бы тоже не бросил. Не плохие они люди были. Просто беда с ними случилась. Вот как у мистера Фрампа — брат с женой погибли, и племянница, одна Мортиша осталась, да дядя Фестер. Беда она не выбирает к кому приходить.

Том сидел и тихо размазывал по щекам горячие слезы. Очень ему хотелось увидеть маму, пусть даже она змея теперь, но он боялся, что она его совсем не узнает.

— Пойдем, малыш Том, — пробасил снова Скендер, срывающимся голосом. — Она заждалась тебя наверное.

И он пошел, а следом за ними, чуть погодя пошли и мы с дядей Фестером. Я пошла, чтобы не оставлять Тома, а дядя Фестер, чтобы не оставлять наедине со змеей меня.

Змея лежала в большой, до самого потолка, железной клетке. В помещении царил полумрак и только один единственный фонарь освещал небольшую комнатку, бросая неровные блики на жестяное корыто, полное воды, стоявшее в углу клетки.

Между решетками, по диагонали, враспор, висела толстая ветка неизвестного дерева, отполированная до блеска змеиным телом. А на ветке возлежала здоровенная анаконда, с темно оливковой чешуей, покрытой редкими темными кругами.

— Ну здравствуй, Нагини, смотри, кого я к тебе привел, — поздоровался с рептилией Скендер.

Том не спешил подходить близко к решеткам, а стоял чуть поодаль.

Но вот, змея, кажется, заметила его и начала медленно переползать поближе, пока не перетекла вся, вплотную к разделявшим их стальным прутьям. Ее раздвоенный черный язык — трепетал теперь в нескольких дюймах от лица мальчика. Она смотрела на него своими черными глазами-бусинами и тихо что-то ему шипела.

И он, кажется, понимал ее. Потому что через минуту уже шипел что-то ей в ответ. А мы трое с трепетом наблюдали этот диалог, не до конца веря в то, что это происходит на самом деле.

(далее диалог на парселтанге)

— Ссскендер... друг... Не бойсся...

Я ззззнаю кто ты, детенышшш... Я помню, — шипела змея Тому.

— Мама, это дейссствительно ты?

— Дейссствительно. Просссти, сссын. Ты меня боишшшшссся?

— Ты очень большшшая.

— Зззмеи долго рассстут, вот и выросссла.

— Я ссскучал.

— Зззнаю, проссссти.

— Ссскажи Ссскендеру, что Ньют Сссаламандер может меня взззять.

— Ссскажу.

— А проклятие можжжно ссснять?

— Можжжно, но нужжжно найти того, кто его наложжжил, или их сссемью. Я исскала, но не нашшшшла, не усссспела.

— А ты найдешшшь, сссын.

— Найдешшшь и снимешшшь, когда подрассстешшь. Я буду жжжждать.

— А ты не умрешшь?

— Ззмеи долго жжживут.

-Я вернусссь. Обещщщаю.

— Ссстой... Ещщще, — Сспроссси у Томасса шшшкатулку и писссьмо. Пусссть тебе отдассст.

— Ссспрошу.

— Прощщай, ссын.

— Прощщай, мама.

(конец диалога)

Когда их разговор подошел к концу — Том уже не выглядел таким несчастным.

— Ну что, малыш Том, она тебя вспомнила? — встрепенулся Скендер.

— Вспомнила. И вас вспомнила. Сказала, что вы — друг. Просила напомнить про какую-то шкатулку и письмо.

— Ах, да, точно. Запамятовал. Отдам-отдам. Мне чужого не надо.

— Еще сказала, что Ньют Саламандер будет рад ее взять.

— Ну если я его найду, то конечно... А то ведь он путешествует по миру часто, — мужчина задумался.

— Она сказала, что я смогу снять проклятие, когда вырасту, — с гордостью сказал Том.

— Это же прекрасная новость, Том! — Скендер подхватил Реддла на руки и закружил в порыве нахлынувших чувств.

Обратно мы шли, погруженные в безмолвные размышления по поводу всего произошедшего.

— А мамины брат и отец знают, что с ней стало? — напоследок спросил Том у директора Цирка.

— Я пытался найти их, конечно, — честно ответил Скендер, — да только дом их, если эту лачугу можно назвать домом, — оказался пуст и заброшен.

Старик Марволо, может и почил к тому времени — старый он был уже, дряхлый, а что с братом ее беспутным стало — ума не приложу: Может уехал куда, может помер, а может и в Азкабан посадили.

Скверного нрава он был, вздорного, — так что не мудрено и нарваться с такими замашками. Он и Мэри обижал — потому она и сбежала из дому.

Вскоре мы покинули гостеприимного тезку Реддла.

Том теперь нес с собой небольшой сверток, где лежали конверт с письмом и шкатулка с неизвестным содержимым.

Мы втроем пообедали в небольшой забегаловке для туристов и ближе к отбою, утомленные, но счастливые — вернулись в Приют, а дядя Фестер пообещал, что еще навестит нас до конца каникул.

Примечания:

Кто отловит опечатки и выправит мне пунктуацию — тому большое человеческое Спасибо.

А комментарии — это вообще основной двигатель процесса. Кто их пишет регулярно — те молодцы. Для них и стараюсь, без перерыва на сон и обед.