Узы крови (джен)

Ночь в их вынужденном убежище — комнате, выкроенной для них в башне Гриффиндора, — дышала тяжестью невысказанных страхов и холодом камня. Узкая кровать протестующе скрипела под весом двоих, лежащих на расстоянии вытянутой руки, но разделенных невидимой, безжалостной чертой в два метра. Проклятье, их тюремщик, не ослабляло хватку даже во сне. Окно было приоткрыто, и порыв ледяного ноябрьского ветра врывался внутрь, шевеля тяжелые бархатные занавески. Их тени плясали на стенах, как марионетки судьбы.

Пустота внутри Гарри ширилась, вязкая, как ил на дне Черного озера. Скрип кровати, шуршание одеяла, тихое, прерывистое дыхание Джайны рядом — все звуки тонули в этой серой вате, доносились глухо, искаженно. Даже холод ветра на коже ощущался отстраненно, словно это происходило не с ним. Их связь пульсировала под кожей — холодная змея, свернувшаяся в клубок, но живая, и она тянула его в темноту чужих воспоминаний.

Он закрыл глаза, сдаваясь усталости, и сон обрушился на него, как штормовая волна, смывающая берег реальности.

Он стоял на обветренном скалистом утесе, где воздух был пропитан йодистым запахом моря и резким, металлическим привкусом крови. Внизу, у подножия скал, яростно ревел океан, швыряя седые гребни волн на черные камни. Небо над головой было цвета вороненой стали, исчерченное багровыми венами заката — словно рана, оставленная умирающим днем. А перед ним раскинулся город. Терамор. Но не руины из ее видений. Этот Терамор был жив.

Белокаменные башни, гордые и изящные, вздымались к хмурому небу. В гавани покачивались на волнах корабли под флагами Альянса, их мачты царапали низкие облака. Слышался гомон портовой жизни: крики чаек, скрип снастей, далекий звон кузнечных молотов. Но над этой картиной мира и надежды уже нависла тень — армада боевых кораблей шла к берегу. Их алые паруса, раздутые ветром, казались каплями крови на сером полотне моря, а темные зевы пушек смотрели на город с безжалостной решимостью.

Гарри обернулся — и их связь дрогнула, завибрировала узнаванием и болью. Джайна стояла рядом. Не та, которую он знал сейчас — с белыми волосами и льдом в глазах. Эта Джайна была моложе, ее волосы сияли золотом под пасмурным небом, а синие глаза были полны не столько гнева, сколько отчаянной тревоги. Она была облачена в синюю мантию магов Кирин-Тора, но ее руки сжимали резной посох с такой силой, что костяшки побелели. Перед ней стоял мужчина — высокий, могучий, с седой, подстриженной по-морскому бородой и пронзительным взглядом адмирала. Его доспехи сияли золотом и лазурью Кул-Тираса, а голос гремел, перекрывая шум ветра и моря:

— Джайна, ты ослепла?! Орда — это чума! Дикари! Они сожгли наши корабли у берегов Калимдора, убили наших моряков! Ты предлагаешь мне говорить с ними?! Я не позволю им уйти безнаказанными! Я пришел сюда не для переговоров!

— Отец, — голос юной Джайны был твердым, но в нем звенела боль, которую Гарри ощутил как свою собственную через их проклятую связь. — Это безумие. Терамор — это не просто порт. Это символ хрупкого мира, который мы пытаемся построить после войны. Если ты атакуешь сейчас, ты уничтожишь все. Я видела, к чему это приведет…

Адмирал Даэлин Праудмур шагнул к ней, его суровое лицо исказилось гневом и горьким разочарованием.

— Мир? С этими зеленокожими тварями, что принесли только смерть и разрушение?! Ты забыла Лордерон? Забыла кровь наших братьев? Я воспитал дочь Кул-Тираса, а не предательницу, готовую лизать сапоги Орде! — Он резко указал на приближающийся флот Орды — корабли Тралла, пришедшие на помощь Терамору, который Даэлин уже блокировал. — Я сделаю то, что должен. Ради Кул-Тираса. Ради памяти о павших. Ради тебя, глупая девчонка, пока ты не поняла свою ошибку!

Джайна медленно покачала головой. Ее пальцы стиснули посох так, что он затрещал. Гарри почувствовал волну ее отчаяния, темную и глубокую, как морская бездна под ними. Она знала, что будет. Она видела это — ужасное будущее, которое она должна предотвратить любой ценой.

— Нет, — прошептала она, и в ее голосе была тихая, страшная уверенность. — Ради меня… ты бы остановился. Но ты не слышишь меня. Ты слышишь только свою ненависть.

Картина дрогнула, время рванулось вперед, спрессовываясь в калейдоскоп огня и стали. Гарри видел, как корабли Даэлина ворвались в гавань, как пушечные ядра разрывали причалы и дома. Видел, как орки, таурены и тролли Орды, которых Джайна впустила в город, чтобы дать отпор отцу, ринулись в бой, их боевые кличи смешивались с криками раненых и ревом пламени. Джайна стояла на самой высокой башне Терамора, золотые волосы хлестали ее по лицу, мокрому от слез и морских брызг. Она не колдовала. Она не сражалась. Она просто смотрела. Смотрела, как рушится ее мечта о мире, как ее собственный отец ведет свой флот и своих людей на верную гибель против объединенных сил Орды и ее магии. Я могла бы его спасти, — пронеслось в ее мыслях, и Гарри услышал их так же ясно, как свои. Я могла бы встать на его сторону. Но тогда погибли бы все. Мир бы умер. Я выбрала меньшее зло.

А потом — финал. Даэлин, окруженный на палубе своего флагмана, его адмиральский мундир забрызган кровью — своей и чужой. Его меч сверкал в последнем, отчаянном бою против Рексара, Рокхана, Чэня… Героев Орды. Джайна стояла на разрушенном причале, ее руки бессильно опущены, тело дрожало, но она не двинулась с места. Она просто смотрела, как ее отец падает. Его последний крик утонул в реве шторма и победном кличе Орды. Гарри увидел ее лицо в тот момент — маску из боли, вины и любви, которая разрывала ее душу надвое. Связь между ними вспыхнула нестерпимым жаром, обжигая Гарри до самых костей. Он понял. Она не предала отца из ненависти или слабости. Она принесла его в жертву. Жертву ради хрупкой надежды на мир, которая все равно обратилась в прах спустя годы.

Сон сместился, перетекая в его собственные тени, напитанные ее болью. Вот Клювокрыл, гордый гиппогриф, обреченно склонивший голову перед топором палача. Гарри снова пережил то мгновение бессилия, желание кричать, вмешаться — и знание, что он ничего не мог сделать… тогда. Вот Сириус, его глаза полны отчаянной надежды за решеткой Азкабана, когда Гарри поклялся доказать его невиновность — надежды, которая так и не сбылась полностью. А вот Квиррелл… его лицо, искаженное ужасом и ненавистью Волдеморта, его плоть, рассыпающаяся в прах под руками одиннадцатилетнего Гарри. Крик боли и ужаса — его или Квиррелла? — эхом отдавался в ушах. Связь дрогнула, переплетая его вину с ее, их потери — с ее жертвой, создавая горький, удушающий коктейль сожалений.

Гарри резко открыл глаза, жадно глотая спертый воздух комнаты. Сердце колотилось о ребра, как пойманная птица. Шрам на лбу горел огнем. Он лежал на боку, лицом к Джайне. Ее дыхание было таким же сбитым, как и его. Грудь тяжело вздымалась под тонкой тканью ночной рубашки. Ее белые волосы разметались по подушке, словно лунные лучи, упавшие на темную землю. Связь между ними гудела — тяжелая, насыщенная соленым привкусом ее прошлого.

Она тоже открыла глаза. Синие, глубокие, как море в ее сне. Их взгляды встретились в полумраке. На несколько долгих секунд они просто смотрели друг на друга, их дыхание медленно выравнивалось, входя в единый ритм, словно две волны, набегающие на один берег.

Гарри сглотнул. Голос прозвучал хрипло, как будто горло сдавило тисками.

— Я видел… Терамор. Твоего отца. Ты… ты позволила ему умереть.

Джайна медленно села, обхватив колени руками. Ее пальцы впились в ткань штанов. Голос был тихим, лишенным эмоций, но в нем слышалась сталь — не ярость, а выкованная годами усталость и принятие.

— Да, — подтвердила она, глядя не на него, а на пляшущие тени на стене. — Я позволила. Я выбрала мир, которого так и не случилось. А он умер из-за моего выбора. — Она повернула голову и посмотрела ему в глаза. Связь донесла волну ее вины — не острой, а тупой, ноющей, как старая рана, что открывается в непогоду. — Ты думаешь, я его предала?

Гарри медленно покачал головой. Его рука дернулась, словно хотела коснуться ее плеча, утешить, но замерла на полпути, остановленная невидимой стеной проклятия. Между ними вспыхнуло что-то теплое — мимолетное, как искра, но оно оставило след в холодной пустоте.

— Нет, — ответил он так же тихо. — Не предала. Ты… ты пыталась спасти большее число жизней. Сделать правильный выбор, даже если он был ужасен. Я… я думаю, я понимаю. — Его голос дрогнул. Перед глазами снова встали Клювокрыл под топором (хоть они и спасли его позже, тот первый момент ужаса остался), отчаяние Сириуса, прах Квиррелла. — Но это… это невыносимо тяжело. Носить это в себе.

Джайна кивнула. Ее глаза чуть сузились, но в глубине их мелькнуло что-то похожее на понимание — глубокое, выстраданное. Она знала. Она видела его боль так же ясно, как он видел ее. Ее лицо было близко — слишком близко. Ветер за окном снова усилился, и одна белая прядь коснулась его щеки, легкая, как дыхание призрака. Связь вспыхнула теплом, которое не успело угаснуть, прежде чем оставило след.

— Расскажи мне, — голос Джайны стал мягче, почти без обычного льда. Это была не просьба, а тихое предложение разделить ношу. — Что ты видел? Что ты чувствовал?

Гарри сглотнул, но не отвел взгляд. Ее близость, ее неожиданная мягкость разрушали его защиту.

— Клювокрыл… Я помню, как смотрел на палача, на тыквы… Я думал, мы опоздали. Чувствовал себя таким… бессильным. Даже когда мы его спасли с помощью Маховика Времени, тот первый ужас… он остался. Сириус… Я так хотел, чтобы все узнали правду! Чтобы он был свободен, чтобы у меня была… семья. А он все еще в бегах. Квиррелл… — Гарри замолчал, его рука под одеялом сжалась в кулак. — Я просто коснулся его. А он… он рассыпался. Я не хотел его убивать. Но эта сила… она была во мне. От мамы. Я до сих пор не понимаю…

Джайна слушала молча, ее лицо оставалось непроницаемым, но ее пальцы нервно теребили край одеяла. Связь передавала Гарри эхо ее собственных потерь, ее собственной вины, смешиваясь с его.

— Я понимаю, — прошептала она, когда он замолчал. — Мой отец… он был Адмиралом Кул-Тираса. Героем. Скалой. Моим отцом. А я стояла и смотрела, как его убивают те, кого он считал животными. Потому что верила, что его смерть — цена за мир. Цена, которую я заплатила. И которую, возможно, не должна была платить. — Ее голос дрогнул на последней фразе. Она подняла на него глаза, и в их синеве блестели непролитые слезы. — Ты не хотел убивать. Я не хотела выбирать между отцом и миром. Но выбор был сделан. И мы несем его последствия. Каждый день. — Она замолчала, ее пальцы сжались еще сильнее. Ты понимаешь меня, — пронеслось через связь, и это была не мысль, а чувство — горькое узнавание родственной души. — Но я не жалею о самой попытке. Жалею о цене.

Гарри кивнул. Его рука под одеялом расслабилась, но не отодвинулась. Она лежала рядом с ее рукой, их мизинцы почти соприкасались. Связь между ними вибрировала тихим, глубоким резонансом их общей боли.

— Это никогда не уходит, да? — спросил он тихо. — Эта тяжесть.

— Нет, — ответила она так же тихо, почти шепотом. — Никогда. Но… может быть, оно делает нас теми, кто мы есть. — Она замолчала, ее взгляд упал на их руки, лежащие так близко. Связь передала мимолетную вспышку тепла — слабую, как первый луч рассвета за окном, но настоящую.

Они лежали молча, погруженные в тишину, нарушаемую лишь их собственным дыханием да завыванием ветра за стеной. Их пальцы не касались, но пространство между ними было наполнено их общей болью, общим пониманием. Гарри почувствовал, как серая пустота внутри него слегка отступила, как будто ее размыло этим странным, горьким теплом. Он закрыл глаза, убаюканный ритмом ее дыхания. Уголок ее губ едва заметно дрогнул — тень улыбки, которую она бы никогда не признала. Она чувствовала то же самое. В этой общей тьме они были не так одиноки.

* * *

Утро второго ноября пришло неохотно, процеживая сквозь щели в занавесках мутный, безрадостный свет. Гарри проснулся от ноющей боли во всем теле — узкая кровать явно не была рассчитана на двоих, даже если они едва соприкасались. Одеяло сползло, и холодный воздух комнаты обжигал кожу. Он повернул голову. Джайна спала, но ее сон был беспокойным. Брови сведены, губы плотно сжаты. Ее белые волосы разметались по подушке, как замерзшие волны. Их связь дрогнула, и Гарри внезапно вспомнил — после разговора о Тераморе и Квиррелле был еще один сон. Короткий, но зловещий. Шрам на лбу снова запульсировал тупой болью. Он закрыл глаза, пытаясь ухватить ускользающие обрывки.

Темная комната, старая, заброшенная. Запах плесени и въевшегося страха. Огонь тускло горел в камине, отбрасывая пляшущие тени на облупленные стены. Голос — холодный, высокий, шипящий, как у змеи, — резал тишину:

— Она знает слишком много, Барти. Этот ее… Азерот… эта магия… Она может стать помехой. Архимаг, говоришь? Любопытно…

Гарри не видел говорящего — лишь сгорбленную, иссохшую фигуру в глубоком кресле у огня, окутанную тенью. Но он чувствовал исходящую от нее ауру темной силы и нетерпения. Перед креслом стоял человек. Гарри не видел его лица, но узнал сутулую фигуру, нервные движения рук, теребящих палочку, и… голос. Грубый, хриплый, но сейчас звучащий подобострастно и испуганно. Голос Грюма.

— Да, мой Лорд. Она опасна. Это проклятье, Узы Крови… оно связало ее с Поттером намертво. Но она не просто девчонка. Она… она видит подо мной маску. Она чувствует вас. Вчерашний ритуал… я дал ей тень, как вы приказали, но она что-то скрыла. Она играет с нами, мой Лорд.

— Хорошо, — шипение стало тише, но в нем появилась зловещая задумчивость. — Пусть играет. Турнир сломает их обоих. Эта связь… она может оказаться полезной. Я хочу ее силу, Барти. Или ее покорность. Ее смерть — крайняя мера. Пока.

Сон оборвался криком — далеким, полным боли, не принадлежащим никому в комнате. Гарри резко сел, сердце снова колотилось. Он посмотрел на спящую Джайну, и их связь гудела отголоском того холодного, шипящего голоса.

Ее глаза распахнулись — синие, острые, мгновенно сфокусированные. Она тоже села, запахнув одеяло. Их взгляды встретились в сером утреннем свете.

— Я видел сон, — прошептал Гарри, его голос дрожал. — Опять. Темный дом. Тот же голос, что летом… Холодный, как лед. Они говорили о тебе.

Джайна нахмурилась, ее пальцы стиснули одеяло. Связь передала ее тревогу — острую, как игла.

— Расскажи, — приказала она тихо, но в голосе была сталь.

Гарри сглотнул.

— Там был… человек. Он назвал тебя опасной. Сказал, что ты знаешь слишком много, видишь сквозь него. А голос в кресле… он хочет твою силу. Или твою смерть. — Шрам заныл сильнее. — И он назвал его… Барти. А голос этого Барти… он был как у Грюма. Я узнал его.

Лицо Джайны застыло, превратилось в ледяную маску. Глаза сузились. Связь вспыхнула — не болью, а холодным, яростным осознанием. Она наклонилась к нему так близко, что их лбы почти соприкоснулись.

— Грюм, — прошипела она. — Это он. Он не просто подозрителен. Он — слуга. Слуга того, кого ты слышишь во сне. Того, кто вернулся. — Она вспомнила его летний рассказ о сне про старика-садовника, Хвоста и фигуру в кресле. Все встало на свои места. — Они знают обо мне. Знают о проклятии. И они используют Турнир.

Гарри почувствовал, как ледяной страх сковал его. Волдеморт. Он вернулся. И Грюм — его слуга. Здесь, в Хогвартсе. И они знают о Джайне.

— Что… что нам делать? — прошептал он, глядя в ее решительные, но полные тревоги глаза.

Джайна отстранилась, ее лицо снова стало собранным, стратегическим.

— То, что мы делаем всегда, Гарри, — ответила она тихо, но твердо. — Мы сражаемся. Мы будем осторожны. Мы будем наблюдать за Грюмом. И мы проведем настоящий ритуал крови. Как можно скорее. Нам нужно знать их план. — Она посмотрела на него, и в ее глазах мелькнула тень тепла, как обещание. — И мы не дадим им победить. Ни ему. Ни проклятью.

Гарри кивнул. Страх не ушел, но рядом с ней, чувствуя ее решимость через их связь, он был не таким парализующим. Он снова был не один.

* * *

Большой зал гудел утренним шумом. Запах жареного бекона и тыквенного сока висел в воздухе, но для Гарри он был почти неощутим. Они с Джайной сели за гриффиндорский стол, стараясь двигаться как можно незаметнее, но их вынужденная синхронность все равно привлекала взгляды. Рон уже уплетал овсянку.

— Ну вы даете, — пробурчал он с набитым ртом, глядя на их бледные лица. — Опять всю ночь кошмары снились из-за этого вашего проклятья?

Гермиона, сидевшая рядом с толстым томом «Магии крови и древних связей», обеспокоенно нахмурилась.

— Гарри, ты выглядишь ужасно. И Джайна… вы оба как будто призраков увидели. Что-то случилось?

Джайна взяла кубок с водой, но не отпила. Ее взгляд скользнул по учительскому столу и задержался на Грюме. Тот как раз наливал себе что-то из своей личной фляги, его магический глаз бешено вращался, сканируя зал.

— Мы в порядке, — холодно ответила она, но ее рука, державшая кубок, слегка дрожала. — Просто… ночь была беспокойной. Нам нужно быть начеку.

Гарри кивнул, попытался взять тост, но пальцы его не слушались, и тост упал на пол. Рон удивленно поднял бровь. Гермиона ахнула. Оно снова забирает твое тепло, твою координацию, — мысленно передала Джайна через связь, и в ее мысли был не только диагноз, но и тихая ярость.

Класс Защиты от Темных Искусств встретил их промозглым холодом и резким запахом формалина, смешанным с пылью. Серый свет едва пробивался сквозь высокие стрельчатые окна, тускло освещая ряды парт и полки вдоль стен, заставленные жуткими экспонатами в банках: пульсирующие мозги, многоглазые пауки, сморщенные головы. Грозный Глаз Грюм стоял у доски, спиной к классу, его силуэт казался искаженным и зловещим в полумраке. Его деревянная нога мерно постукивала по каменному полу, отбивая тревожный ритм. Магический глаз на затылке бешено вращался, сканируя входящих учеников.

Гарри и Джайна вошли одними из последних, стараясь не привлекать внимания, но Грюм резко обернулся, словно ждал именно их. Его обычный глаз был прищурен, а магический впился в них с хищным интересом.

— А, Поттер! Праудмур! Наша особая парочка, — прорычал он, и его ухмылка была больше похожа на оскал. — Не опаздывать! Живо на места! Сегодня у нас тема поинтереснее ваших Непростительных. То, что сидит глубже и грызет незаметнее. Проклятия разума!

Гарри почувствовал, как холодок пробежал по спине. Он сел рядом с Джайной на заднюю парту. Связь между ними натянулась, как струна, когда магический глаз Грюма задержался на Джайне на несколько долгих секунд. Она сидела прямо, ее лицо было непроницаемо, но Гарри почувствовал, как напряглись ее мышцы, как ее пальцы стиснули край деревянной парты.

Грюм, хромая, вышел на середину класса. Его палочка взметнулась. Но вместо яркого света или существа из нее выползла струйка грязно-серого дыма, который начал клубиться и уплотняться, принимая расплывчатые, тревожные очертания. В классе стало тихо, даже шепот стих.

— Думаете, самое страшное — это Авада Кедавра? Или Круциатус? — голос Грюма стал ниже, вкрадчивее, но от этого еще более жутким. — Ерунда! Это быстро. Больно, но быстро. А вот проклятия, что лезут вам в голову… о-о-о, это другое дело! Они не убивают тело, они пожирают душу! Медленно, день за днем. Они питаются вашими страхами, вашими сомнениями, вашей волей! — Он криво усмехнулся, обводя класс своим безумным взглядом. — Постоянная бдительность! Особенно — бдительность к тому, что внутри вашей собственной черепушки!

Он снова взмахнул палочкой. Серая дымка задрожала и начала обретать форму — высокий, сгорбленный силуэт, закутанный в темный плащ. Лица не было видно, но два красных огонька горели там, где должны были быть глаза. Гарри резко втянул воздух. Шрам взорвался болью. Он узнал эту фигуру. Он видел ее во сне. Я хочу ее силу… — пронеслось в голове эхо шипящего голоса. Рядом с ним Джайна застыла, ее дыхание стало почти неслышным, пальцы побелели, впиваясь в парту.

— Кто скажет мне, как действуют такие проклятия? — рявкнул Грюм, его магический глаз остановился на Невилле, который съежился под его взглядом. — Лонгботтом! Не спи!

Невилл вздрогнул и заикаясь пролепетал:

— Они… они заставляют видеть кошмары? Слышать голоса? Терять… терять себя?

Грюм одобрительно хмыкнул.

— Близко, Лонгботтом. Очень близко. Они искажают реальность. Заставляют сомневаться в себе, в друзьях. Они высасывают ваши воспоминания, ваши чувства, пока не останется одна пустая оболочка, готовая принять… что угодно. — Он резко повернулся к Джайне, его магический глаз впился в нее. Гарри почувствовал ледяную волну, прошедшую по их связи — это была не магия Грюма, а сама суть проклятия, которую он описывал. — А вот мисс Праудмур, наш эксперт из другой страны, наверняка знает такие штучки получше, да? В твоем Азероте, небось, полно подобной дряни? Шепчущие тени, пожиратели разума?

Джайна подняла голову и встретила его взгляд. Ее голос был холодным и ровным, как лед:

— Да. Мы называем это шепотом Древних Богов. Или влиянием Бездны. Они сводят с ума самых сильных героев. Превращают свет в тьму. Они питаются отчаянием и страхом.

Грюм подошел ближе к их парте, его деревянная нога глухо стучала по полу. Серая фигура за его спиной словно выросла, ее красные глаза уставились прямо на Джайну.

— Любопытно, — прорычал он. — И как же с этим бороться, о великий Архимаг? Или ты только красиво говорить умеешь?

Весь класс уставился на них. Гарри видел, как Рон нахмурился, а Гермиона подалась вперед, готовая вмешаться. Но Джайна ответила сама. Ее голос стал еще холоднее, но в нем прозвучала несокрушимая воля.

— Силой воли. Верой. И знанием врага. Нужно помнить, кто ты есть, даже когда тьма шепчет тебе ложь. Нужно держаться за свет, за тех, кто рядом. Нужно сражаться. Всегда.

Она смотрела прямо в настоящий глаз Грюма, игнорируя магический. Связь передала Гарри ее мысль: Он проверяет меня. Хочет увидеть страх.

Грюм замер на мгновение. Его магический глаз перестал вращаться. На его изуродованном лице промелькнуло странное выражение — не злоба, а… удовлетворение? Словно охотник, убедившийся в силе своей добычи. Он резко взмахнул палочкой, и серая фигура с шипением растворилась, оставив после себя тошнотворный запах гнили и отчаяния.

— Хорошо сказано, Праудмур, — пробормотал он тише, чем обычно. — Воля… Посмотрим, как долго продержится ваша. — Он резко отвернулся, но Гарри успел заметить мимолетный взгляд, брошенный через плечо, и услышать почти беззвучный шепот: «Хозяин будет доволен… очень доволен…» Связь донесла эти слова до Гарри с той же леденящей ясностью, что и во сне. Рядом с ним Джайна резко вдохнула, и перо в ее руке треснуло пополам.

Остаток урока прошел в тумане. Грюм заставлял студентов описывать их страхи, копался в их уязвимостях. Гарри и Джайна молчали, чувствуя на себе тяжелый взгляд его магического глаза. Когда прозвенел звонок, Грюм хмыкнул:

— К следующему разу — эссе о проклятиях, влияющих на разум. Примеры, методы защиты. И помните… — он понизил голос до зловещего шепота, — настоящие монстры не снаружи. Они внутри. Постоянная бдительность!

* * *

Они вырвались из душного замка, как из ловушки. Холодный ноябрьский ветер ударил в лицо, но не принес облегчения. Серое небо низко нависло над Хогвартсом, грозя скорым дождем или снегом. Они почти бегом добрались до берега Черного озера, где свинцовые волны лениво бились о покрытые мхом камни. Воздух пах сыростью, прелой листвой и чем-то неуловимо гнилостным.

Они сели на большой плоский валун у самой воды. Мантия Гарри тут же промокла от брызг, но он почти не почувствовал холода. Пустота внутри него снова разрасталась после урока Грюма, глуша все внешние ощущения. Джайна села рядом, так близко, что их плечи почти соприкасались. Ее белые волосы трепал ветер, некоторые пряди падали ей на лицо, но она не убирала их.

— Этот урок… — прошептал Гарри, глядя на темную воду. Его голос был хриплым. — Это было не просто так. Грюм… он знает. Он знает про нас. Про проклятье.

Джайна медленно кивнула, ее взгляд был устремлен вдаль, на Запретный лес на том берегу.

— Да, — ответила она тихо, но в голосе слышалась сталь. — Он не просто знает. Он изучает нас. Он провоцировал меня. Он хотел увидеть мою реакцию, мою силу… или мою слабость. Та дымка… это была не просто иллюстрация. Это было предупреждение. И угроза.

Гарри сглотнул. Шрам снова заныл.

— Ты слышала? Тот шепот… «Хозяин будет доволен». Он говорил о Волдеморте. О том, что я видел во сне.

Джайна повернулась к нему. Ее синие глаза были темными от тревоги, но и от ярости.

— Я слышала. Это подтверждает все. Грюм — его пешка. И мы — часть их игры. Он использует Турнир, чтобы добраться до тебя. А я… я для них либо приз, либо помеха.

Она замолчала, глядя на него. В ее взгляде была не только тревога за себя, но и за него. Их связь дрогнула, передавая волну защитного инстинкта — от нее к нему.

— Оно становится хуже, да? — спросила она тихо, ее взгляд скользнул по его лицу, по его рукам, сжимавшим край валуна. — Пустота.

Гарри кивнул, не в силах говорить. Он посмотрел на свои руки — они казались чужими, бледными, словно обескровленными.

— Я почти… ничего не чувствую, — выдавил он. — Ни холода, ни ветра. Звуки как будто… далеко. Еда безвкусная. Скоро я вообще перестану что-либо ощущать?

Джайна протянула руку — не касаясь его, но так близко, что он почти ощутил фантомное тепло. Ее голос стал мягче, но не менее твердым.

— Этого мы не допустим. Это проклятье питается связями с миром, с жизнью. Оно хочет изолировать тебя, сделать уязвимым. Но оно не учло одного. — Она посмотрела ему в глаза. — Оно не может разорвать нашу связь. Пока мы вместе, пока мы чувствуем друг друга… оно не победит. Я буду твоими глазами, твоими ушами, твоим теплом, если понадобится. Я чувствую этот ветер, Гарри. Я чувствую холод камня под нами. Я чувствую за нас обоих.

Ее слова, ее близость, ее воля, переданная через их связь, — все это было как глоток свежего воздуха в удушающей пустоте. Гарри глубоко вздохнул, чувствуя, как ледяные тиски внутри него слегка ослабли. Он посмотрел на нее — на ее бледное, решительное лицо, на белые волосы, развевающиеся на ветру, — и впервые за долгое время почувствовал не только страх и усталость, но и… надежду. Хрупкую, как первый лед на озере, но настоящую.

— Мы справимся, — сказал он, и голос его прозвучал увереннее. — Вместе.

Джайна коротко кивнула. На ее губах мелькнула тень улыбки — настоящей, хотя и мимолетной. Их взгляды встретились, и в этот момент слова были не нужны. Они встали и пошли обратно к замку, их шаги синхронно отбивали ритм по мокрой траве — две одинокие фигуры против надвигающейся бури, связанные проклятьем, но не сломленные им.

* * *

Ночь снова опустилась на Хогвартс, густая и чернильная. В их комнате было тихо, только ветер стонал за окном да потрескивал догорающий факел на стене, отбрасывая на пол длинные, искаженные тени. Гарри и Джайна сидели на кровати, прислонившись спиной к холодной каменной стене. Одеяло было перекинуто через их колени. Проклятие держало их на расстоянии, но сама атмосфера комнаты была пропитана их общей тревогой, общим знанием.

После ужина они почти не разговаривали. Угроза стала слишком реальной. Грюм. Волдеморт. Проклятие, которое становилось все более агрессивным.

— Нам нужно поговорить, — нарушила тишину Джайна. Ее голос был тихим, но решительным. — О том, что они со мной сделали. О том, чего они хотели. Ты должен знать.

Гарри повернулся к ней. Лунный свет, пробивавшийся сквозь щель в занавесках, падал на ее лицо, делая его похожим на изваяние из слоновой кости. Он кивнул.

— Расскажи.

Джайна глубоко вздохнула, собираясь с силами. Ее взгляд был устремлен на пляшущие тени.

— Культ Сумеречного Молота… они поклоняются Древним Богам. Существам изначального хаоса, порождениям Бездны. Их цель — освободить своих хозяев и погрузить Азерот… все миры… в вечную тьму. — Она помолчала, ее пальцы сжались на одеяле. — Жрец, который руководил моим… пленением, верил, что я — ключ. Я была сломлена после падения Терамора, после всего… Он увидел во мне идеальный сосуд.

— Сосуд? — прошептал Гарри, чувствуя, как холодеет кровь.

— Да. Не для физического воплощения. Для духа. Они хотели, чтобы я стала… Матерью их нового порядка. Чтобы моя магия, моя воля, моя кровь послужили каналом для прихода их бога в мир. Они провели ритуал… — ее голос дрогнул, она коснулась груди, туда, где когда-то были шрамы. Гарри почувствовал через связь фантомную боль — острое лезвие, вырезающее на коже спирали с отростками, символы Бездны, и ее крик, который никто не слышал. — Эти руны… они должны были сломать мою волю окончательно. Привязать меня к их богу. Заставить желать его прихода.

Гарри задохнулся от ужаса. Это было хуже, чем пытки Круциатусом. Это было осквернение самой души.

— Они… они резали тебя… чтобы… чтобы подчинить твой разум?

— Да, — Джайна подняла на него глаза, и в них плескалась темная вода пережитого ужаса. — Они не просто пытали тело. Они пытались сломать дух. Шепот Древних Богов… он проникает в самые темные уголки сознания. Он показывает тебе твои худшие страхи, твои самые глубокие сожаления, твои тайные желания… и искажает их. Он обещает силу, знание, избавление от боли… но цена — твое «я». Я видела… я слышала их. Я боролась. Каждый день, каждый час. Телепортация была актом отчаяния. Я вырвалась, но проклятье… оно уже было вплетено в мою кровь, в мою магию. Оно должно было притянуть меня к ним обратно. Или к тому, кто несет в себе их отголосок.

— Но оно привело тебя ко мне, — прошептал Гарри.

— Да, — кивнула Джайна. — Потому что ты… ты тоже несешь в себе тень. Тень другого темного лорда. И пустоту. Проклятье срезонировало с тобой. Оно зацепилось за тебя, как за якорь, не понимая, что ты — не его цель. Ты сломал его первоначальный замысел. И теперь оно пожирает нас обоих, потому что не знает, что делать.

Она замолчала, тяжело дыша. Гарри смотрел на нее, и его сердце сжималось от смеси ужаса, сострадания и… восхищения. Она прошла через ад и выстояла. Она была здесь, рядом с ним. Его рука сама собой потянулась к ней, пальцы замерли в дюйме от ее руки, лежавшей на одеяле.

— Ты не сломалась, — сказал он тихо, но твердо. — Ты вырвалась. Ты сильнее их.

Джайна посмотрела на его руку, потом на него. В ее глазах мелькнуло что-то теплое, уязвимое.

— Может быть, — прошептала она. — Но я была на грани. И я не знаю, сколько еще мы сможем сопротивляться этому проклятью, если оно будет становиться сильнее. Нам нужен настоящий ритуал. И скоро.

— Мы сделаем это, — сказал Гарри. — Мы найдем способ.

Их пальцы почти соприкоснулись. Связь между ними гудела тихим, ровным теплом. И в этот момент, когда она поделилась своей самой страшной тайной, а он — своим страхом и поддержкой, что-то изменилось. Пропасть между ними, созданная проклятьем, словно стала чуть меньше.

Но именно в этот момент хрупкого равновесия, рожденного из общей боли и уязвимости, проклятье нанесло удар.

Резко. Без предупреждения. Пустота, до этого момента бывшая лишь фоном, гнетущим, но терпимым, взорвалась внутри Гарри. Она ударила изнутри, вышибая воздух из легких, сдавливая грудь ледяными тисками. Мир перед глазами качнулся. Звуки исчезли совсем, даже гудение ветра за окном. Лунный свет, падавший на пол, потускнел, стал серым пеплом. Тепло ее близости, только что бывшее таким реальным, испарилось, оставив лишь звенящий холод. Он задохнулся, хватаясь рукой за горло. Его тело начало дрожать.

— Джайна… — выдавил он сквозь стиснутые зубы, чувствуя, как сознание уплывает, тонет в этой серой, бездонной бездне. Он видел ее лицо перед собой, но оно расплывалось, теряло черты.

— Гарри! — Ее голос прорвался сквозь вату, острый, как ледяной клинок. Она резко подалась к нему, нарушая невидимую границу проклятья — и вскрикнула от боли, но не отстранилась. Схватив его за плечи, она встряхнула его, пытаясь удержать. — Гарри, держись! Смотри на меня! Это оно! Оно атакует! Не сдавайся!

Ее руки обжигали его сквозь мантию — или это ему только казалось? Ее глаза — синие, яростные, полные тревоги — были единственным фокусом в расплывающемся мире. Он вцепился в ее взгляд, как утопающий в спасательный круг. Их связь вспыхнула — не теплом, не холодом, а чистой, отчаянной волей к жизни. Ее волей, вливающейся в него.

Он дрожал, борясь с волнами дурноты и удушья, чувствуя, как она держит его, как ее сила через их проклятую связь пытается отбросить тьму. Комната замерла. Тени перестали плясать. Он сделал судорожный вдох, потом еще один. Пустота не ушла, но ее хватка ослабла. Она отступила к краям сознания, оставив после себя ледяной след и звенящую слабость.

Он тяжело дышал, глядя в ее глаза, все еще держась за них, как за единственную реальность. Она не отпускала его плечи, ее лицо было совсем близко, дыхание смешивалось с его. В полумраке он видел боль в ее глазах — отражение его собственной, и что-то еще. Решимость. И страх. Страх потерять его.