Железная маска Трианглета (гет)

Они говорили на своем языке. Говорили очень быстро, я ничего не понимал, даже если бы внимательно слушал. Но я, как выражались у нас на курсе, молча обтекал. Они друг друга знают? И знают хорошо? То есть Джан говорила неправду, что жила в глухой дыре? Откуда в глухой дыре пособники пиратов?

Горено безмолвствовал. Он не получил указания переводить и, соответственно, ничего и не делал. Джан быстро шептала что-то и иногда даже смеялась коротким нервным смехом. Трианглетец внимательно слушал. А я чувствовал себя дурак дураком.

Наконец Джан про меня вспомнила. Она обернулась — даже в темноте было видно, как сияли счастьем ее глаза, — и радостно проговорила вполголоса:

— Это мой учитель, мой учитель. Это такой человек, ты не знаешь... О! Это святой человек!

— Нет, нет. Я не святой. Ты многого обо мне не знаешь, — он это сказал на нашем языке, в отличие от Джан. И мне это не понравилось — то ли он считал меня идиотом, не способным понимать чужое наречие, то ли пытался втереться в доверие...

То ли повел себя, как воспитанный человек, а я его подозреваю!

Устыдившись своих мыслей, я сказал:

— Вы не возражаете, если все, что вы говорите на своем языке, будет переводить Горено? Он это сделает отлично, потому что он...

— Робот. Я понял. У него железный захват. Я имел дело с роботами раньше.

— Да, он идеальный переводчик. Скажите, что это за люди на подлодке? Они кто? Они опасны?

— Можно дать вам совет, молодой человек?

— Какой?

Вот нет бы сказать, что я не нуждаюсь в ничьих советах...

— Никогда никого не допрашивайте, если вдруг возникнет такая ситуация. Вы совершенно не умеете этого делать.

Я только и смог ответить:

— Спасибо!

Он не заметил сарказма в моем голосе, да и получилось ли это у меня — вложить сарказм?

— Миро, его зовут Миро, — вмешалась Джан. И мне неожиданно стало неприятно от ее слов. Будто меня, как неразумного ученика, представляют старшему... А его-то как зовут? Учитель?

— Учитель, — прошептала Джан. — Если вы с этими людьми, значит, это добрые люди, и их можно не опасаться?

— Нет, Джан. Вам не стоит им показываться.

Ну хоть что-то толковое он сказал!

— Это пираты?

Фонарик света почти не давал, но мне показалось, что этот тип посмотрел на меня с усмешкой:

— Как вы сказали, Миро?

Надо же, и имя сразу запомнил!

— Пираты. Морские разбойники. Из тех, кто грабит одиночные корабли или поселки на побережьях. Живут грабежом и воровством.

— Не совсем, не совсем... — мне опять казалось, что он усмехается. — Они избегают встреч с законом, им это ни к чему. Хотя могут и ограбить, если уверены, что им за это ничего не будет.

— Пираты, знаете ли, обычно не рвутся общаться с законом. Чем же тогда ваши друзья от них отличаются?

— Они не друзья мне, — на этот раз он

Они говорили на своем языке. Говорили очень быстро, я ничего не понимал, даже если бы внимательно слушал. Но я, как выражались у нас на курсе, молча обтекал. Они друг друга знают? И знают хорошо? То есть Джан говорила неправду, что жила в глухой дыре? Откуда в глухой дыре пособники пиратов?

Горено безмолвствовал. Он не получил указания переводить и, соответственно, ничего и не делал. Джан быстро шептала что-то и иногда даже смеялась коротким нервным смехом. Трианглетец внимательно слушал. А я чувствовал себя дурак дураком.

Наконец Джан про меня вспомнила. Она обернулась — даже в темноте было видно, как сияли счастьем ее глаза, — и радостно проговорила вполголоса:

— Это мой учитель, мой учитель. Это такой человек, ты не знаешь... О! Это святой человек!

— Нет, нет. Я не святой. Ты многого обо мне не знаешь, — он это сказал на нашем языке, в отличие от Джан. И мне это не понравилось — то ли он считал меня идиотом, не способным понимать чужое наречие, то ли пытался втереться в доверие...

То ли повел себя, как воспитанный человек, а я его подозреваю!

Устыдившись своих мыслей, я сказал:

— Вы не возражаете, если все, что вы говорите на своем языке, будет переводить Горено? Он это сделает отлично, потому что он...

— Робот. Я понял. У него железный захват. Я имел дело с роботами раньше.

— Да, он идеальный переводчик. Скажите, что это за люди на подлодке? Они кто? Они опасны?

— Можно дать вам совет, молодой человек?

— Какой?

Вот нет бы сказать, что я не нуждаюсь в ничьих советах...

— Никогда никого не допрашивайте, если вдруг возникнет такая ситуация. Вы совершенно не умеете этого делать.

Я только и смог ответить:

— Спасибо!

Он не заметил сарказма в моем голосе, да и получилось ли это у меня — вложить сарказм?

— Миро, его зовут Миро, — вмешалась Джан. И мне неожиданно стало неприятно от ее слов. Будто меня, как неразумного ученика, представляют старшему... А его-то как зовут? Учитель?

— Учитель, — прошептала Джан. — Если вы с этими людьми, значит, это добрые люди, и их можно не опасаться?

— Нет, Джан. Вам не стоит им показываться.

Ну хоть что-то толковое он сказал!

— Это пираты?

Фонарик света почти не давал, но мне показалось, что этот тип посмотрел на меня с усмешкой:

— Как вы сказали, Миро?

Надо же, и имя сразу запомнил!

— Пираты. Морские разбойники. Из тех, кто грабит одиночные корабли или поселки на побережьях. Живут грабежом и воровством.

— Не совсем, не совсем... — мне опять казалось, что он усмехается. — Они избегают встреч с законом, им это ни к чему. Хотя могут и ограбить, если уверены, что им за это ничего не будет.

— Пираты, знаете ли, обычно не рвутся общаться с законом. Чем же тогда ваши друзья от них отличаются?

— Они не друзья мне, — на этот раз он был серьёзен. — Некоторые из них просто люди, которым не повезло... Некоторые нет. Пираты не имеют идеологии. Их цель просто жить за счёт грабежей. У этих людей цель есть, и лучше, если они про вас знать не будут.

— Но как же вы к ним попали, учитель? — удивилась Джан.

— Это долгая история... А вы, Миро, как здесь оказались? Про Джан я уже вкратце понял...

— Нет, учитель, — шепнула она виновато. — Я не все вам сказала. Простите меня. Император Хуан-Ди был моим дедом. Поэтому...

— За что простить, Джан? Ты ни в чем не виновата. Я с первого дня знал, что ты и твоя матушка не из простой семьи. Хотя, конечно, не думал о семье императорской.

— Извините уж, — вмешался я. — А по имени не догадались? Вы же знали, что у императора есть внучка, и имя ее тоже знали наверняка!

У него вырвался короткий смешок:

— Догадаться по имени? В стране, где каждую десятую девочку зовут Хуоджан? Так как вы сюда попали? Не по злому же умыслу?

— Я уже думаю, что меня сюда отправили именно по злому умыслу. Я ехал по заданию моего университета, чтобы нарисовать побережье. А потом увлекся и решил нарисовать заодно и остров.

Он недоверчиво хмыкнул.

— Отправили рисовать остров? На задворках страны? Когда рядом другое государство с гражданской войной и неучтённые базы с оружием? Они не хотели случайно избавиться от вас, не рассчитывали, что вы не вернётесь?

— Я думал, они рассчитывали, что я побоюсь ехать. Но теперь уже не знаю... Нет, вряд ли. Это обычные люди, не шпионы, не политики. Просто с гадким характером.

— Хорошего шпиона как раз не видно. А на какой срок вы тут?

— На несколько дней, пока не выполню... Точно не договаривались.

— Значит, вас и искать не будут?

— Искать меня будут. Возможно, мои преподаватели и не хватятся, но у меня есть родственник. Дед, считайте. Он знает, что я на берегу у Архипелага.

— Но не знает, что вы на островах?

— Он все перероет, и материк, и Архипелаг. Он... — я хотел сказать, что дед у меня эфериец, но передумал. Слишком долго объяснять, и я совершенно не хочу ничего о себе рассказывать этому человеку. Он из стана пиратов, и пусть Джан рассказывает, что он весь из себя распрекрасный и порядочный. Она наивная и доверчивая, ее легко обмануть.

— Короче, ещё несколько дней, и меня непременно будут искать и найдут. Поэтому... Вы не хотите рассказать, почему вы заодно с пиратами?

— Да, учитель, — прошептала Джан счастливым голосом. Именно такой голос у нее теперь и был, не испуганный, не удивленный, не сердитый — счастливый. — Расскажите мне, что с вами случилось?

— Джан, мой маленький друг... Я же сказал, это долгая история.

Мой, черт побери! Маленький! Друг! Ну слава всему святому, хоть друг. Но мой! С какой стати она вдруг его стала?

— Рассказывайте, это не страшно. Можете до утра рассказывать, мы слушаем, — заверила Джан. Мы слушаем, ага. Наконец она вспомнила, что я тут есть. А меня так и подмывало сказать: идём, Горено, мы тут лишние.

Но куда идти? Оставить Джан с этим странным типом, который и вашим, и нашим? К тому же утро приближалось. Пока мы бегали туда-сюда, черная экваториальная ночь начала рассеиваться. Из мрака проступали очертания деревьев.

— Можно мне воды? — спросил этот человек. Я протянул свою фляжку сразу, машинально, как обычно делал это в походе. Он поблагодарил и жадно сделал несколько глотков. Я вдруг вспомнил старую байку, неизвестно от кого услышанную, что, если пить из одной чашки, можно узнать чужие мысли. Ну да чушь! Подумаешь, он узнает, что я ему не доверяю. Это и так видно. Даже в темноте. А вот по каким краям он путешествовал и какие болезни цеплял, другой вопрос. Надо попросить потом Горено просветить фляжку ультрафиолетом. Незаметно.

Ох, не о том я думаю. Тут есть угроза похуже заразных болезней...

— Ты знаешь, я поехал в город, Джан, — заговорил между тем этот человек. — Там было неспокойно, но не слишком.

Мне показалось, Джан хотела что-то сказать, но она промолчала.

— Я прошел в комитет. Вот там стало понятно, что надвигается беда. Кого-то просто уже не было, люди уехали, вывезли с собой документы. Кто-то был в растерянности. Ну а оставшиеся пытались руководить... Только, увы, никто не знал, что делать. Лонг-Дэй тихий городок. Там власть в свое время сменилась легко. Армии почти не было. Никто не ожидал боевых действий именно у нас. Но среди радикалов был полевой командир Ван-Гур, совершенно непредсказуемый авантюрист. Он неожиданно поменял направление и отправился именно к нашему городу и ближайшим селениям.

Этот человек сделал паузу — не просто передохнуть, мне показалось, он думал, о чем говорить дальше.

— Поэтому комитет понимал, и все понимали — город оборонять нам некому. Из столицы помощь бы прийти не успела. Да и стали бы ее присылать ради захолустного городка и нескольких рыбацких поселков... А уже пошли по городу нехорошие слухи. Говорили, что мятежники на подходе, что фронт рухнул, что Ван-Гур сошел с ума и жестоко истребляет все захваченные населенные пункты. Несколько дней была еще надежда на Объединенную армию — ты помнишь, Джан, что туда набирали молодежь. Но народ, кто побогаче, уезжал уже тогда. Им было проще, они могли погрузить домашних и имущество на машины. А потом люди уходили пешком. Поезда ходили с перебоями. Их брали штурмом. Я хотел вернуться в наш поселок, но в комитете мне сказали, меня попросили — товарищ, останьтесь в городе, помогите с эвакуацией. У меня, понимаешь, был уже такой опыт в год революции... в год Красного солнца.

Опять он обращался только к ней, будто меня не было!

— Мне обещали потом отпустить в наш поселок и дать автомобиль. Вывезти стариков и больных. Ну и деревни... их Ван-Гур, по слухам, не трогал. Я подозревал, что это пустые слова, что меня обманут... Но в городе тоже были люди, растерянные и перепуганные. Мы стали собирать автомобили, любые, какие только могли ехать.

— Собирать? — переспросил я. Он посмотрел на меня, будто только что увидел и не мог понять, откуда я взялся.

— Изымать, если вам так больше нравится, Миро. Я же говорю, большинство людей, имевших транспорт, уехали. Но всегда остаются те, кто не вписывается в логику. Они сидели на месте и не желали видеть проблему, будто она могла исчезнуть сама по себе. У таких мы забирали автомобили, чтобы вывезти в безопасное место стариков, детей, больных. Надеюсь, они доехали благополучно... Помимо автомобилей, у горожан были ещё кони, телеги... Для тех, кто уезжать не желал ни в какую, мы старались организовать общину. Это потом я понял, что мы поступали глупо. Ван-Гур скорее бы пощадил одиночек. Он терпеть не мог, когда ему сопротивлялись.

В этих хлопотах прошли два дня. Мы почти не спали и не ели. Горожане тоже были в панике, обычная мирная жизнь резко закончилась. Кто-то срочно уехал, даже пешком уходили. Кто-то прибился к нам. Потом пошли слухи, что мятежники повернули прочь от Лонг-Дэя. Честно говоря, я выдохнул. В хорошее хотелось верить. Связи не было, никакой. Это значило, что ее заглушили радикалы. Но если они удалялись, связь должна была появиться, и все ждали этого. Только связи так и не было, зато к вечеру на окраины зашли вооруженные люди. Мы и не сразу поняли, что это уже были мятежники. Город практически не сопротивлялся...

Я не выдержал:

— Так кому? Кто это был, простите? Эти вооруженные люди?

— Радикалы. Вы что, Миро, ничего не знаете про конфликт?

— Ну... — тут я растерялся. В университете нам что-то такое говорили, но мало. — Я слышал немного про конфликты на периферии, и Джан рассказывала... Это сторонники императора?

— Нет. Это просто другая ветвь партии. Другое ее крыло. У вас разделения не было, а у нас было. Они согласны, что прежнюю власть нужно было менять, но не согласны с тем, как теперь управлять страной.

— И? Неужели невозможно договориться?

— Они не идут на разговор, поэтому их так и называют — радикалы. Они не терпят компромиссов. Но я уже сам не знаю, что думают эти люди на самом деле. Видите ли, я не сталкивался с настоящими, убежденным радикалами. И я уже не уверен, что они есть.

— И ваша власть, ваше главное крыло, не может с ними справиться? Парочка самолётов...

— Самолёты здесь, на побережье? У них есть излучатели. Они просто заглушат технику, самолёт упадет. Отправлять дорогостоящие военные машины на край империи тоже не лучшая идея. У нас же здесь относительно небольшое население и пустые территории. Сейчас, конечно, я думаю по-другому... Но лучше продолжу рассказывать. Город очутился под новой властью. Кто-то, в том числе и я, думал, что это ненадолго. Ван-Гур был известен тем, что иногда быстро оставлял занятые населенные пункты. Но...

Он замолчал, откашлялся. Опять попросил воды.

— Я не знаю, что стало с прежними руководителями Лонг-Дэя. Я был мелкой сошкой, меня не тронули. Мы не слушали ни про аресты, ни про расстрелы — обычно такие слухи распространяются быстро. Но уже на следующий день горожан начали загонять в помещения. Кто-то оставался в домах, а пойманных на улице отводили в амбары, кинотеатр, зал присутственного собрания — он единственный был с локатовизатором, хоть и неисправным. Как раз туда отвели и меня, пригрозив, чтоб не задавал вопросов. Людей набилось полно, в основном, женщины и старики. И дети, да. Они не плакали, у нас строго воспитывают детей... Нам ничего не объясняли и никого не выпускали. Сначала люди были в ужасе, ждали, что дом подожгут снаружи. Но нет, ничего такого, про нас будто забыли. Только охраняли.

Наутро я начал стучать охраннику. Я был уверен, что меня убьют, только просил, чтобы перед этим выслушали — дали людям пить, хотя бы детям. Сначала на меня рявкнули из-за закрытой двеззри, потом... Короче, охранником был мой старый товарищ по партии. Он и признал меня по голосу. Мы давно потеряли друг друга из виду, я и не думал, что он переметнулся к радикалам. Когда-то, много лет назад, я спас ему жизнь, это тоже долго рассказывать... Поэтому он меня не застрелил, и мы поговорили — да, мы оба друг друга не поняли. Мы были теперь на разных берегах реки. Я просил его позаботиться о людях, в конце концов, это были его же сограждане. Радикалы ведь не хотели править мертвой страной? Он ответил, что его поставили только сторожить, но согласился отвести меня к старшему. Они заняли помещение, которое я хорошо знал — прежде это был городской комитет по образованию. И именно там, где меня когда-то назначили сельским учителем, сидел теперь человек, решавший судьбу города. Он мне не представился, а я не знал его в лицо — он был довольно молод, хорошо одет, с щегольской бородкой.

— Ну, здравствуйте, товарищ, — сказал он мне. — Или следует называть вас по-старому — господин? Раз вы сопротивляетесь переменам?

Я ответил, что не сопротивляюсь переменам, иначе бы не участвовал в революционном движении. Он все равно остался недоволен:

— Участвовали, но только до половины, а это, пожалуй, хуже всего. Нам нужны настоящие перемены, вот и хочется знать, на чьей вы стороне. Вы ведь не пришли к нам, сидели тихо, ждали! И дождались, наконец! За вас готовы поручиться, только не подведёте ли вы поручителя?

Я сказал, что никого подводить не хочу, своей жизнью не дорожу, прошу только за мирных граждан. Загнать в закрытое помещение невиновных стариков, женщин и детей, а потом морить их жаждой — бесчеловечно.

— Невиновных не бывает! — заявил мне мой собеседник. — Вот вы, например, чем занимались?

Я ответил, что учил детей.

— Ну а чему вы их учили? Правде или полуправде?

— Эти дети не умели ни читать, ни писать. Считали по пальцам на руке. Действительно, чему я мог их учить?

— А вы не иронизируйте, — сказал он. Глаза у него были необычайно светлыми, и в них узкие по-кошачьи зрачки — словно иголки. — Уж вам ли не знать, как легко влиять на неокрепшие умы. Небось, говорили им, что все революции позади, что теперь все прекрасно? И это сейчас, когда к власти просто пришли другие глупцы? Нет уж, истинная революция впереди! Нам предстоит уничтожить само понятие...

У него раздувались ноздри, как у хищника. Я подумал, что мой собеседник либо психопат, либо пьян, если не хуже.

— Учить надо делом, — сказал он, слегка успокоившись. — За парты ваши ученики вернутся не скоро... А сейчас мне действительно нужны те, кто знает город и взял бы на себя бытовые работы. Берётесь? Тогда вам выдадут пропуск.

Вот так я оказался на службе у Ван-Гура. Сам ли он говорил со мной или это был кто-то из его помощников, я так и не узнал. Спрашивал у своего бывшего друга, но тот тоже выразился неопределенно:

— Любит он туману нагнать! Да что говорить об этом, ты хотел накормить людей, так и корми!

Не верьте тому, кто скажет вам, что войны и революции это приключения. Это прежде всего много тяжёлой и нудной работы. С выданным мне бумажным разрешением — в городе не было электричества, электронный пропуск был бы бесполезен, — так вот, с выданными мне бумагами я прошел в ближайшую больницу и выпросил там тележку и большую флягу с водой. Заодно выпросил себе и помощников. Ведь не только в присутственном собрании были люди. Мы вскрывали склады магазинов, набирали воду из колодцев. Мелкие лавочки и частные дома ограбили до нас. Два дня мы колесили по ближайшим кварталам, но, как по мне, было все очевиднее — город должен вернуться к обычной жизни, иначе он не вернётся к ней никогда! Я спрашивал у своего бывшего товарища, что планирует делать его руководство. Он злился на меня, остальные отмахивались — думаю, они сами не знали. Возможно, не знал и сам Ван-Гур.

А на третий день началось нечто странное — армия радикалов стала покидать город. Честно говоря, я сам не понял, с какой стороны они зашли. Изначально говорили, что они наступали с юга. Я опять приступил с расспросами к своему бывшему другу. Как вы понимаете, без особого результата.

На следующий день опустела больница. Я пришел к колодцу во дворе и увидел, что в здании никого нет, и это при том, что рядом, за углом, по улицам шли отряды радикалов. А у колодца был сломан поворотный механизм, и ведро я бы вытянуть не смог. И что бы я сказал людям, заключённым в собрании? Они и так были в панике, некоторые благодарили меня, но многие проклинали и считали предателем. Я вернулся в дом рядом с собранием — там у радикалов было что-то вроде временного штаба. Там и так царила неразбериха. Солдаты покидали город гораздо менее организованно, чем заходили туда. Я чудом нашел своего бывшего друга. Честно говоря, я думал, он меня тут оставил.

Он тоже собирался уходить и сказал, что искал меня. Я удивился, почему так ненадолго они заняли Лонг-Дэй, и какой в этом был смысл? Он ответил, что приказы командования не обсуждаются. Планы поменялись, так бывает.

Я решил про себя, что это просто была одна из непредсказуемых выходок Ван-Гура. Мой бывший друг заметил, что у меня нет никаких вещей, и удивился — разве я не собираюсь уходить с отрядами радикалов? Я замялся, не зная, что ответить. Начал говорить, что мне нечего брать, потому что я приехал в город ненадолго перед самым вторжением. Он прервал меня:

— Ты рассчитываешь незаметно остаться? Брось! Ван-Гур не прощает тех, кто бегает туда-сюда. А ещё тебя видели с нами горожане, и они этого тоже не забудут, если вернутся прежние власти. Лучше пойдем с нами. Так у тебя больше шансов уцелеть. Да и зачем тебе держаться за умеренных? Что они такого сделали для народа? Во власти теперь другие люди, вот и все.

Я не стал с ним спорить, не было ни смысла, ни времени. И согласился уйти с радикалами. И говорил мой бывший друг справедливые вещи — если бы я остался, меня могли застрелить, как предателя. Я спросил только, что будет с запертыми горожанами, он махнул рукой — да откроют, не пропадут. С дверей собрания я снял засов. Уходили мы в суматохе, наверное, мне тогда надо было попробовать остаться, затеряться среди горожан... Но тогда я не мог рассуждать здраво. Уже в пустыне, когда мы отошли от города довольно далеко, я обернулся в очередной раз и увидел пламя. Может быть, это бы случайный пожар. Может быть, подожгли дома уходящие радикалы... Ещё я видел вдали самолёт. Это был небольшой аппарат, одноместный — наверняка военный, а не гражданский. Он пролетел немного, не вдогонку нам, а наискосок, но потом потерял высоту и рухнул. Скорее всего, у радикалов были глушители электроники. Мы шли дальше, погони не было, но мы все равно шли без остановки всю ночь. Я уже ничего не соображал, по привычке определял направление по звёздам. Получалось, что мы шли вдоль побережья, и нас могли накрыть с моря, если бы правительство послало туда флот. Но нас не трогали.

Несколько дней продолжался этот бесцельный поход. В том направлении долго тянутся необитаемые земли. У нас кончались припасы, я много раз пожалел, что не остался — лучше погибнуть от пули, чем от жажды и голода. И все же я не терял надежды, что мы выйдем в места, близкие к цивилизации, и мне удастся уйти, а может и увести с собой кого-то из отряда... Мы не вели задушевных разговоров, но нельзя идти с людьми плечом к плечу долгие дни и слова не проронить. Некоторые мои товарищи по несчастью не были убежденным радикалами и попали в отряд случайно. Я надеялся, что смогу их убедить... нелепые мечты! Такой возможности мне не представилось. В бой тоже вступать не пришлось, иначе я бы его не пережил. Я не мог бы поднять оружие против правительственных войск, но не мог и сражаться с радикалами — как-никак, а мне сохранили жизнь. Мы, трианглетцы, не забываем зла, но помним и добро.

У меня не было карт или электронных устройств, но я примерно помнил план местности и был уверен, что мы идём вдоль железной дороги. Сложную электронику, любой летательный аппарат можно остановить с помощью глушителей, а вот с паровозом такое не провернёшь! Я думал, Ван-Гур планирует взять под контроль железную дорогу. Но наш отряд свернул к побережью. Ночью мы заметили вдали огни и схватились было за оружие, но командиры велели — отставить. Это был ещё один отряд радикалов.

Была шумная встреча. Кто-то увидел знакомых — люди радовались, обнимались, рассказывали, как попали сюда. Словом, вели себя не как солдаты, а как обычные крестьяне, встретившиеся после долгой разлуки. Я уже понял, что в моем отряде были преимущественно бывшие сельские жители, недовольные тем, что к лучшему мало что изменилось. Но ведь и времени после революции прошло немного!

В общем, только я чувствовал себя там чужим. Может, и не я один, но в чужую голову не залезешь... Командиры велели всем располагаться на ночлег прямо в степи, а утром отряды должны были переформировать. Меня нашел мой бывший друг. Он мне и посоветовал уйти на подлодку. Он сказал:

— Завтра мы пойдем вглубь материка. В нескольких днях пути войска умеренных, это Лонг-Дэй бросили на произвол судьбы. Сможешь ли ты стрелять? Не говори, я и так думаю, что не сможешь. Я помню, чем тебе обязан, вот и советую — тут отбирают людей, разбирающихся в технике. Ты же заканчивал университет. Подался бы в этот отряд. Там народ пестрый, есть и кругляки, которые в своей стране не ужились. Потом, возможно, и с нами не уживутся, но пока мы держимся вместе. Тебе не придется стрелять в умеренных, разве что вас случайно заметят.

— А техника причем?

— Такие отряды путешествуют на море. Обычно на подводных лодках. На побережье и островах полно старых военных баз. Отряды ищут оружие и передают командирам. Есть и такие, кто продает — не за идею, за деньги. Что же, и у них покупают, пока они нам нужны. Поедешь с ними — по крайней мере, будешь жив. И это все, что я могу для тебя сделать.

Я согласился. Я струсил, Джан, по-другому это не назовешь. Я просто хотел избежать боя, и не мог цепляться за своего бывшего товарища. Ему бы в сражении пришлось стрелять в меня, как в дезертира и предателя, он и сам это понимал. А ещё я хотел держаться подальше от того командира радикалов, с которым разговаривал в городе. Был это сам Ван-Гур или нет, он мне не нравился. Да и я ему тоже.

На лодке я быстро понял, что совершил очередную ошибку. В отряде были преимущественно люди простые, редко рабочие, в основном крестьяне. Их согнали в войско силой или обманом, в деревнях у нас всегда было трудно жить, и теперь ситуация не поменялась, прошло ещё так мало времени. Недовольных и уговорили пойти против нового правительства. А на технику простые работяги не годятся... Поэтому на подлодке я оказался среди людей другого сорта. Бывшая интеллигенция, вроде меня самого, инженеры, военные... У них был сложившийся коллектив, если можно сказать так про банду. Ведь с точки зрения закона я именно вошёл в банду. В основном это были немолодые люди, они умирали от естественных причин. Поэтому им были нужны свежие силы. Но меня приняли.

— Вас невозможно не принять, учитель, — прошептала Джан. Все это время она молчала, слушала, действительно затаив дыхание. Да, в общем, и я тоже. Этот тип был мне не слишком приятен, но на его месте я бы, наверное, так же поступил... А как ещё, на пули кидаться?

Это если он не врал. Кто ему помешает ездить нам по ушам? Мы ведь не проверим его слова!

Я не проверю. А Джан, похоже, не сомневается...

— Меня приняли, Джан, потому что я согласился выполнять любую, самую черную работу по обслуживанию и чистке машин. И когда был болен механик, ухаживал за ним. Не то, чтобы мне доверяли, как своему. Но там почти все оказались от безысходности. Возвращаться некуда, жизнь всех помотала. Можно осесть где-то на периферии, но при этом всегда бояться, что тебя догонят прошлые грехи — узнают, спросят документы, арестуют. Если ты оказался против правительства, ты становишься преступником навсегда.

Поэтому я был в равном положении с остальным экипажем. Несколько дней назад наши командиры получили известие, что на этих островах может быть крупная неучтённая база с солидным запасом, если найдем — просто огромная удача. Люди переполошились. Это действительно большая удача, за крупную партию оружия можно требовать вознаграждение.

Он замолчал.

Между тем совсем рассвело. Темный полог листвы над нами превратился в зелёную лёгкую кисею. Над головой робко защёлкал клювом ранний пернатый певец — и в ответ ему грянул многоголосый хор.