Эндшпиль (гет)

Август-декабрь 1999 года

Полдень по часам на белой башне

Главный Охотник из легенды о Дикой Охоте, которую ему рассказывал дед, это призрак с оленьими рогами на голове, ведущий за собой Охотников и свору адских гончих — белых псов с красными ушами. Теперь Люциус знал, что это не просто псы — это души тех, кто убил и не смог раскаяться в своих грехах. Это был первый вопрос, который задал ему Главный Охотник.

— Готов ли ты раскаяться в том, что сделал?

Люциус всегда умел угадывать правильные ответы. Даже если сам ответил бы иначе.

— Да. Я готов.

А потом пришел холод, пронизывающий насквозь, и легкое жжение в кончиках пальцев. Так Люциус стал Охотником. Он всегда боялся ездить верхом, но этот конь словно был частью его тела. Люциус легко предугадывал каждое движение животного и умел призывать в любой момент, из любого места. А еще он вновь обрел господина, который указывал, что и когда следует делать. Главный Охотник был добр к своим людям. Единственное, чего было делать нельзя никогда и ни при каких обстоятельствах, это задавать вопросы.

Они жили в пещерах на склонах северных гор. Там было невыносимо холодно. Время от времени снег падал на землю большими серыми хлопьями, но еще чаще вьюжило, да так, что лицо покрывалось ледяной коркой.

Многие к этому привыкли — они были здесь уже несколько столетий. Люциус всё еще мерз. Мерз ничуть не меньше, чем в Азкабане. Но по опыту он знал одно: жаловаться было нельзя, иначе станет еще хуже. Потому и молчал. Охотники вообще были неразговорчивыми, а Главный Охотник лишь отдавал приказы. Правда, Люциусу его роль объяснили сразу. Он знал, что цель Охотников — побег в мир мертвых. А еще ему было известно, что ключ от этого мира находится у Хранителей — таких же, как они, неприкаянных душ, но душ невиновных.

— Как вы все сюда попали? — однажды поинтересовался Люциус.

— Нас казнили, — безразлично выдохнул один из Охотников — одноглазый, черноволосый, имени которого Люциус не знал. Он называл его Снейпом, чтобы проще запомнить.

Подробностей Люциус так и не узнал.

Имен здесь вообще не спрашивали, да и не было потребности представляться. Каждый из них был частью единого целого, каждый мыслил так, как мыслила бы частица чего-то огромного. Представление об этом мире делилось на сорок девять человек, и, разумеется, все их чувства были перед Главным Охотником, как раскрытая книга перед библиотекарем. Нельзя было отступать от общих правил, но характер Люциуса и врожденное стремление забраться повыше время от времени брали над страхом верх.

Охотники выезжали в деревню и даже пару раз возвращались с пленником — одним из Хранителей. Разумеется, их главной целью были Старейшины и Главный Хранитель, но поговаривали, что увести кого-то из них не удавалось уже несколько сотен лет. Сотен… лет. Люциусу было не по себе.

Происходящее в деревне Охотники называли пыткой или допросом.

Первая пытка состоялась через три недели и принесла с собой пугающее и одновременно удивительное открытие: Люциус не только умел читать мысли окружающих, он был способен отдавать собственные мысли, делиться фантазиями, но только жуткими, темными, уродливыми, как его душа. Это было страшно. И притягательно. Он обладал способностью, которая не шла ни в какое сравнение с окклюменцией или легилименцией. Это было нечто новое, на голову выше известной ментальной магии. Теперь Люциус был способен не только прочесть воспоминания, но и внедрить в разум нечто новое — воспоминание о том, чего никогда не случалось.

Люциуса лишили палочки, но в этом мире она была не нужна. Здесь он был намного сильнее и могущественнее, чем когда бы то ни было. Сначала эта сила его заворожила, но потом… Потом он понял, почему пытку называют пыткой, почему Хранители так боятся этого, почему всеми силами стараются не смотреть на Дикую Охоту…

Взятого в плен Хранителя вели по коридору в узкий грот, туда, где с потолка и стен в каменный колодец — думосбор — сочилась вода. Именно там и начиналось основное действо. Сорок девять Охотников обступали жертву и устраивали уборку в ее голове, словно в большой лаборатории. С азартом зельеваров они разглядывали, обнюхивали и раскладывали по мешочкам, разливали по флаконам и расталкивали по коробочкам множество воспоминаний, мыслей, фантазий и сновидений. Они изучали каждую деталь, пытаясь найти хоть какую-то информацию о ключе.

После пытки от Хранителя оставалась пустая оболочка без мыслей и чувств. Он становился безвольной куклой, набитой соломой, с глупым взглядом и растрёпанными волосами. Несколько дней, недель, месяцев кукла оставалась куклой. Она не разговаривала, не плакала и не смеялась, не спорила и не кричала, лишь нехотя пережевывала предложенную пищу и много спала. Постепенно порядок в её голове сменялся привычным хаосом, и кукла вновь становилась человеком.

После первой пытки Люциусу приказали отвести одного из Хранителей обратно в деревню. До пытки старик много говорил, спорил, кричал, клялся, что никогда не признается, где лежит ключ — в свои восемьдесят-или-больше он был очень стойким и до отвращения благородным. После пытки кукла в серой рубахе смотрела на Люциуса глазами-пуговицами и молчала. Ему с трудом удалось усадить старика на лошадь и заставить держаться за седло. По дороге старик обмочился, и Люциусу вдруг стало не по себе. В душе зашевелился червячок, он шуршал, кусался и изгибался. Совесть… То, о существовании чего Люциус и не подозревал большую часть жизни.

Нет, Охотники не убивали. Вечерами, сидя у думосбора, они просматривали воспоминания старика, шутили и смеялись. В такие моменты они больше всего напоминали настоящих, живых людей, и Люциус даже придумал каждому из них кличку, но... Они проживали чужие жизни. Они воровали их, натягивали на себя — и неважно, по размеру ли приходились им чужие фантазии.

Охотники не убивали, они грабили. А с этим смириться Люциусу так и не удалось.

Однажды, когда после очередной атаки на Хранителей Охотники расположились в пещере, каждый на своем месте, он заговорил:

— Когда я пришел в этот мир…

Охотники подняли головы и взглянули на него. Люциус знал, что каждый из них слышит его слова, даже если сидит далеко. В пещере была удивительная акустика.

— Когда я пришел, — повторил он громче, — Главный Охотник встретил меня и повел к белой башне с часами. И часы выбрали сторону, которую я займу.

— Да-а-а... — протянули Охотники.

Главный Охотник поднялся и пересел поближе к костру, хотя Люциус был уверен, что тепла он не ощущает, равно как и адского холода, который царит снаружи. Метель завывала так, что трудно было поверить: внизу, у подножья горы, сейчас лето.

— Но в чем смысл? Почему нужно обязательно пройти распределение?

Охотники молчали, на этот вопрос мог ответить лишь один из них. И тогда Главный Охотник рассказал Люциусу легенду об Арке Смерти, о Чизизи, его сыне и его брате.

Вопросов в голове у Люциуса только прибавилось. Он много размышлял о белой башне, о Часовщике и Главном Охотнике, о поисках ключа, но ответов не находил.

Всё это продолжалось до тех пор, пока однажды днем к Охотникам по собственной воле не явился один из Хранителей. Его звали Трифолиус, и он напомнил Люциусу сына. Тот день изменил многое. Главный Охотник был очень зол, кричал, размахивал кнутом. С того дня на щеке Люциуса красовался неглубокий шрам — след от наказания его нового господина.

Впрочем, вопросы так никуда и не делись, разве что во всем появился хоть какой-то смысл.

А этим утром судьба подкинула Люциусу еще один «подарок». Подарок, которого он никак не ожидал и который испугал его до дрожи в коленях.

— У Хранителей пополнение.

Главный Охотник вошел в пещеру и устроился возле костра. Его бледное лицо ничего не выражало. Он уехал к башне, как только все ощутили едва заметные колебания воздуха. Будто что-то неведомое натянуло пружину и отпустило ее, а теперь она колебалась, вызывая раздражение. Он вернулся довольно быстро.

— Это женщина.

Он сказал это и задумчиво посмотрел на Люциуса. Все посмотрели на Люциуса, словно партия одинаковых кукол.

— И ты ее знаешь, — добавил Главный Охотник и отвернулся.

Люциус кивнул. Потому что всё понял. В груди зазвенел колокольчик, знакомый колокольчик, означающий, что она рядом.

* * *

Январь 2000 года

Полдень по часам на белой башне

Дни тянулись слишком медленно. Нарцисса пыталась найти для себя хоть какое-то занятие, но получалось всё из рук вон плохо. Готовка еды? Суп подгорел, жаркое оказалось несъедобным, хлеб и тот не пропёкся. Сбор яблок? Она исцарапала руки, и царапины тут же воспалились. Шитье одежды? С больными руками это напоминало пытку. Целыми днями Нарцисса бродила по поселению, пытаясь быть хоть сколько-нибудь полезной, но любая ее помощь оборачивалась для жителей лишними хлопотами. Будто Вселенная напоминала, что здесь она не для того, чтобы налаживать быт. Первопричина — вот что должно было интересовать ее прежде всего.

Нарцисса расспрашивала Хранителей о Трифолиусе, но никто его не знал.

Сириус разводил руками.

— Может быть, он был у Охотников? Еще до меня.

— Он ушел всего год назад. Ты должен был с ним встречаться.

— Прости, но после меня и Люциуса здесь не появлялся никто. Только ты.

Как-то вечером они сидели у шатра. Сириус штопал сапоги, а Нарцисса вышивала на его рубашке незамысловатый узор. По крайней мере, этому ее в доме Блэков научили. Делать что-либо еще без волшебной палочки она не умела.

— Когда я упал в Арку, тут всем заправлял Ардин.

— А теперь его место занял ты? — Нарцисса оторвалась от своего занятия.

— Да, два года назад или около того.

— Это трудно?

— Быть главным? Ну что ты! Я наконец-то на своем месте. Сириуса Блэка оценили по достоинству. — Он рассмеялся.

Нарцисса тоже не сдержала улыбки.

— Ты по-прежнему не бываешь серьезным.

— Мы уже мертвы, зачем всё усложнять?

Во многом Сириус был прав. Но Нарцисса пока не готова была приспособиться, вести себя так, будто ничего не происходит, сдаться.

— На самом деле, никакие решения я не принимаю. В основном я нужен, чтобы координировать действия, управлять бытом. А ход практически всегда делает Часовщик.

— Ход?

— Это Часовщик решает, что нам делать, как вести себя. Я лишь прихожу к нему после заката и слушаю всё, что он скажет. Такие правила.

Нарцисса отложила пяльцы.

— А ты не спрашивал, кому нужны все эти правила?

— Спрашивал. И у Ардина, и у Наблюдателя, и у Часовщика, — перечислил Сириус. — Правила и очередность хода нужны, чтобы у нас и у Охотников были равные шансы. Пойми, важно не только спрятать ключ, важно поддерживать и без того хрупкий баланс. Мы не можем убивать, они тоже убивать не способны. Их оружие — иллюзии и галлюцинации, которые они на нас насылают. А наше оружие — выдержка и самоотверженность. Они могли бы свести с ума половину городка, если бы не было каких-то границ, условий.

— Но зачем всё это?

— Чтобы мир существовал, понимаешь? — Он подался вперед. — Им нельзя давать ключ.

— А почему вы сами им не воспользуетесь? Не уйдете туда?

— Я думал об этом. — Сириус отложил сапог в сторону и поднялся. — И спрашивал Наблюдателя. Он разводит руками. А мне страшно. Что если мы откроем эту дверь, и всё перевернется с ног на голову? Мир мертвых сменит мир живых.

— Баланс уже нарушен, Сириус!

Нарцисса тоже встала.

— В нашем мире исчезают дома, целые улицы, потому что здесь что-то произошло. Что-то, о чем ты не хочешь мне рассказывать.

Сириус тряхнул головой.

— Нарцисса… Но я не знаю, клянусь тебе. Я. Не. Знаю.

Нарцисса чувствовала, что Сириус не врет. Действительно не знает. Значит ли это, что он просто забыл Трифолиуса, как и все люди в ее мире?

— А как найти ту дверь? Дверь, ключи от которой вы храните.

— Если пройти по мостовой до сгоревшего дома направо от башни, то увидишь тропинку. Она идёт вниз по холму, петляет, но в конце концов приводит к побережью. На побережье стоит маяк. Белый маяк с черной крышей и балконом. Ночами он освещает путь кораблям, правда, корабли сюда не приплывают никогда. Вот в том маяке и находится дверь от иного мира.

— То есть пойти туда может кто угодно?

— Да.

— И ты был там, но без ключа.

— Именно. Без ключа открыть дверь нельзя. Ее невозможно взорвать, сломать или сжечь. Да и не захочется делать ничего такого, потому что там, на песке, всегда сидит он…

— Кто?

— Наблюдатель.

Нарцисса кивнула. Вот кто был ей нужен.

— Мне нужно поговорить с ним.

— Зачем?

— Думаю, вы все забыли Трифолиуса так же, как забыли его мы. Думаю, лишь Наблюдатель может что-то знать. Ты ведь говорил, что он записывает все ходы, значит, где-то в его тетради есть и Трифолиус.

— Ты не пойдешь туда, Нарси. Я тебя туда не пущу, даже не проси. Еще встретишь Охотника на дороге, и он заберет тебя.

Нарцисса вздохнула.

— Я должна это сделать.

— Нет. — Сириус участливо сжал ее плечо. — Нет.

Нарцисса отвернулась. Она какое-то время рассматривала свою вышивку, сиротливо лежащую на скамье, потом снова взглянула на Сириуса.

— Как часто Наблюдатель приходит сюда?

— Он записывает каждый ход.

— И когда вы собираетесь сделать свой ход?

— Я еще не говорил с Часовщиком. Что ты задумала?

Вариант, который пришел ей в голову, казался безумным, но должен был сработать.

— Я поговорю с ним, когда он вновь здесь появится.

— Завтра праздник. Время от времени мы отмечаем те дни, когда Охотники уходят ни с чем. Мы не станем делать ход до завтрашнего вечера.

— Я подожду.

Сириус сморщился, будто лимон укусил.

— Нарси…

— Я так решила.

* * *

К празднику готовились недолго. Казалось, праздники были здесь таким же обыденным делом, как приготовление пищи, охота или шитье одежды. Просто каждый житель городка достал свою порцию флажков, свои бочки с пенным напитком и принес всё это на поляну, где и соорудили столы.

Нарцисса с интересом наблюдала за приготовлениями и улыбалась, потому что праздник в ее представлении был куда более скучным действом. Званый ужин, домовики, разносящие закуски, шампанское в бокалах на высоких ножках, бесконечные черные мантии у мужчин и серо-зеленые — у женщин.

Сириус помогал развешивать гирлянды, распоряжался, куда расставить бочки, где расположить столы, скамейки, считал посуду.

Наконец он устроился на траве рядом с Нарциссой и сунул в рот травинку.

— Ну как тебе? Не то что раньше у маман, да?

Нарцисса пожала плечами.

— Праздники в мэноре не отличались от тех, которые любила твоя мать, Сириус.

— Я знаю. И всё же… Разве тебе никогда не хотелось чего-то другого?

— Это традиции. Их нельзя просто перечеркнуть.

Сириус помолчал, покусывая зеленый стебель, потом взглянул на нее, щурясь на солнце. Сегодня он казался совсем юным, будто ему только исполнилось двадцать и вся жизнь была перед ним, будто огромная карта.

Бродяга.

Нарциссе захотелось хоть на мгновение почувствовать такую же легкость. Она легла на траву. По небу плыли перистые облака.

— Наверное, я состарилась, раз вспомнила о традициях.

— Ты молодая.

— Да?

— Да. — И, помолчав, Сириус добавил: — Пока еще. Но время идет.

— Гаденыш! — Нарцисса рассмеялась.

— Знаю.

— Сириус.

— М-м? — Он улегся рядом.

— А тот ключ, вы храните его в каком-то особенном месте? Или он у кого-то из вас?

— Не знаю.

Нарцисса пару секунд вглядывалась в синеву небес, потом приподнялась на локте и посмотрела на кузена.

— Что это значит?

— Я не знаю, где ключ. Когда я стал здесь главным, мне было сказано, что вся тайна ключа в том, что никто не знает, где именно он хранится. Но, если появится нужда, то каждый из Хранителей с легкостью откроет дверь на маяке.

— Значит, ключа нет?

Сириус выплюнул травинку и покачал головой.

— Ключ есть, просто, чтобы им воспользоваться, нужно оказаться в нужное время и в нужном месте.

— Тогда почему Охотники этого сделать не могут?

Сириус пожал плечами.

— Этого я не знаю. Думаю, что никто из Хранителей не знает. Ты говорила мне о торжественных приемах, о традициях, которые необходимо соблюдать. Считай, что всё, что здесь происходит — это традиция. Охотники уверены, что ключ у нас, мы уверены, что ключ у нас, но никто из нас даже в руках ключ не держал. Мы просто знаем, что он есть. Остальное привыкли принимать на веру.

— И тебе никогда не было интересно проверить способности Хранителей? — Нарцисса нахмурилась, глядя на него.

— А я боюсь проверять, понимаешь? Мои лучшие друзья ушли. Их больше нет.

— Откуда ты знаешь? Ты ведь здесь давно. А Люпин…

— Часовщик рассказывает мне обо всём, что происходит в магическом мире. Между нами договор. Я не задаю вопросов об этом мире, а он отвечает на мои вопросы о том, — Сириус с тоской посмотрел на шатры, на столы и разноцветные флажки, трепещущие на ветру. — Моих друзей больше нет, и почему-то мне кажется, что от всех нас зависит их покой там. Я был не очень хорошим другом, многое упустил. И всё, что происходит здесь, — мой шанс дать им то, чего не успел дать при жизни.

Нарцисса кивнула.

— Поттер стал аврором.

— Да. — Сириус вытянулся на траве и рассмеялся. — Гарри — единственный, кем я всё еще могу гордиться.

Нарцисса замолчала. Она скучала по сыну. Сколько времени прошло? Неделя? Две? Страшнее всего было думать о том, что могло случиться в магическом мире, пока она здесь. Как там Драко? Где он? Сидит у камина, а может, гуляет по саду Гринграссов вместе с Асторией.

Сириус будто прочел мысли. Он вздохнул и сжал пальцы Нарциссы. Его руки были теплыми и шершавыми.

— Не волнуйся за Драко. Он взрослый парень, пора ему самому принимать решения. Взять на себя ответственность за род, да и за свою собственную жизнь. Вы разбаловали его.

— Значит, выхода отсюда действительно нет? — спросила невпопад Нарцисса.

Сириус не ответил, но его молчание было красноречивее любых слов.