Повелители бури (джен)

Глава 3 (13).

Золотая пыль

— Вы оба — идиоты.

Марк озвучивает недавнюю мысль Лерайе сразу, как они покидают территорию резиденции. Нигде не видно новой голубоглазой знакомой, охранники провожают аж до границы аллеи, и пока Андрей с Никой шагают бодро и энергично, их друзья едва сдерживаются, чтобы не пустить в ход грубую силу. Подобное раздражение со стороны Марка — редкость изумительная, уголок рта его дёргается, точно из последних сил мужчина пытается не отвесить пару хороших затрещин, и тут даже Андрей чуток заминается.

— Эта «охота» так проблемна? — спрашивает он.

— Охота — всего лишь состязание между Хозяевами, — отмахивается Марк. — Команды по двое Хозяев с Оружиями соревнуются, кто больше разобьёт кристаллов. Формальность для того, чтобы покрасоваться и выставить рейтинги.

— Ты не хочешь быть нашим напарником? Ах, или ты автоматически обязан...

— Обязан, но всё равно бы вызвался, — отмахивается он во второй раз. — Ради тебя и Вероники. Но ты не до конца понял, что сейчас вы устроили. Исаак — председатель Совета. Верховный председатель.

— Так он типа глава Круга? — Ника часто моргает. — То-то стать королевская!

— Ваша несдержанность приведёт к тому, что он не пойдёт навстречу. Из принципа. Он может выглядеть, будто снёс обиду, но никто из этих напыщенных павлинов не станет терпеть оскорбления без попытки отомстить. Это ещё окупится вам обоим! — Марка точно прорвало. Многословность его — вещь страшная, только сейчас понимается. Обычно ограничиваясь краткими комментариями, он умещает эмоции в сжатые лаконичные формулировки, а тут говорит и говорит. Становится не по себе. — Не надо считать, что если тебе не нужны услуги от Круга, они никогда не понадобятся. Ты выторговал неприкосновенность преступников, аморальных с их точки зрения, извращенцев — ладно. Они согласились, это равноценный обмен. Но твоя плата — послушание без учинения неприятностей. А ты уже их учинил! Ты и Вероника — сложно сдерживать буйность раз в году? Вы можете быть сколько угодно самоуверенными, но здесь не лыком шиты люди, они профессиональные Хозяева, обученные этому с раннего детства, и если они решат вас пришить посреди ночи — пришьют без потерь!

За время гневной тирады они проходят к дому, в котором уже почти неделю пребывают. Ника непонимающе взирает на Марка снизу вверх: её, конечно, бранили раньше, но от этого человека ругани девочка не ожидала, к тому же, она плохо понимает, в чём провинилась. Андрею хуже: он как раз понимает. Не в том суть, что он поставил под удар сокомандников, потому что они изначально были к такому готовы. Скорее его ответственность — попытаться разузнать о Круге, а не мгновенно становиться его врагом. Круг Мечей непонятен и неизвестен, и Андрей хотел сначала разведать обстановку, понять структуру, законы и участников, но начал с оскорбления местной шишки.

— Кругу Мечей сотни лет, — остывая понемногу, глухо договаривает Марк. — Сотни. Это сильнейшая и древнейшая организация Хозяев, и не надо считать, что превзойдёшь их благодаря таланту. Их больше. Наставляя клинок на одного, будь готов сражаться со всеми. А ты ещё не готов.

Андрей протягивает руку и чуть стукает кулаком в плечо Марка:

— Я хреновый дипломат, да?

Он словно шутит, но в голосе скользят извиняющиеся нотки. Лицо друга мрачно перекашивается, и он бурчит:

— Отвратительный.

Лерайе тихо выдыхает, успокоенная, что конфликт разрешился. Андрей действительно ощущает некую вину, что его самого выбивает из колеи: раньше он, даже когда лажал, муками совести не страдал. Привык брать на себя ответственность и за победы, и за промахи, так что не придавал особого значения. Неужели проснулось чувство привязанности? А ведь от стольких людей слышал, какой он бесчувственный, на себе зацикленный. Смешно. Стоило изменить весь образ жизни, рвануть на край света в компании едва знакомых особ, как начало пробуждаться то, отсутствием чего в себе Андрей постоянно пользовался.

— Короче, сегодня надо выспаться, — завершает речь Марк. — На охоте потребуются все силы. Если уж бросил вызов Исааку, докажи остальным, что не просто словами раскидываешься, а действительно что-то из себя представляешь. Вероника... — Тёмные глаза, в которых зрачки незаметны и будто утонули, останавливаются на подтянувшейся стрункой катане. — В Круге ничего не значит мнение Оружия. Твоя индивидуальность для них — пустой звук. Они услышат только то, что скажет Андрей, а если ты будешь выделяться, это воспримут как действия Андрея. Не твои.

«Жестокий удар», — вздрагивает изнутри Вознесенский. Сказать кому-то, что он ничего не стоит, тем более ребёнку — надо быть только бесстрастным Марком, чтобы так поступать. Ника застывает, но она не обижена, скорее не понимает. Конечно, она ведь не росла как человеческие дети, для неё много неясного в поведении и эмпатиях. Она попросту не в курсе, как реагировать и что отвечать, даже как воспринимать подобное отношение. Холодком проносится: «Хорошо, что она пробудилась не в руках Круга».

Действительно ли всё так, как Марк говорит? Сомневаться в словах друга Андрей не хочет, к тому же, вспоминает их сопровождавшую женщину: вопросы Ники она пропускала мимо ушей, Андрею же отвечала. Неужели Круг Мечей не держит Оружий за людей?

«Но они и не люди».

Вознесенский трёт переносицу. Сепаратизм во всех красках, практически расизм. Однако он сам мало знает о складе ума и психики Оружия, не может гарантировать, что Круг в корне неправ. Надо самому всё посмотреть, исследовать, обдумать, а уже потом бросаться выводами. Взгляд ложится непроизвольно на Нику: девочка-катана взбегает по ступенькам, ноги в полосатых гольфах худые и тонкие, и сама она — тростинка. Непоседливая маленькая юла. Золотистые ресницы, кровь на белом платье... Может, с какой-то стороны она и ребёнок, но...

«Я сам буду обо всём судить, — вздыхает парень. — Я — и никто другой за меня». Ника распахивает дверь и устремляется внутрь дома, и он следует дальше. Уже вечер. По крайней мере, они успеют поужинать: по заранее принятому списку сегодня готовит Лерайе. И затем в гостиной будут пить чай вчетвером, рассевшись как попало среди диванных подушек, и разойдутся спать за полночь. Почти домашний уют. Преддверие тяжких времён, освещённое незабвенным ласковым светом.

Они расходятся раньше обычного. Марк и Лерайе — в свою спальню (она одноместная, как и три других, но супружеская пара, что логично, ночует вместе). Андрей оказывается в своей комнате, и бархатная темнота ловит его дыхание, словно соскучившийся друг.

Прежде жизнь его была стабильна. В самом основании, как фундамент, на который опираются ноги, чтобы дальше идти. Дом всегда был один, даже если Андрей не сильно его любил, и из окружения всегда был постоянный элемент — дядя. А потом он ушёл, и Андрей первый раз в жизни понял, что ничто по правде не бывает навсегда. Пусть они с дядей не слишком ладили, но они жили рядом.

Когда Андрею было лет девять, он подрался с гурьбой одноклассников: они травили слабого мальчишку. Кто знает, что тогда заставило вступиться? Возможно, когда-то была у него совесть. Те моральные принципы, что слабых нужно защищать, есть и сейчас, хоть и не находят применения. А тогда повод нашёлся — мальчонка плакал, а Андрей просто кинулся головой в ворота. Он бился отчаянно, как львёнок в окружении гиен, и под конец был весь в ссадинах и синяках. Он думал, что никто не придёт, но дядя пришёл. По звонку директора явился и забрал Андрея домой. Не ругал, не порицал, не читал нотаций.

Как вживую, если прикрыть глаза, восстановится картина: жаркая весна, солнце печёт, тени коротки и едва заметны. Высокий мужчина, в его широкой грубой ладони — крохотная ладошка ребёнка. Андрей пинает попавшийся под ногу камушек, старается поспеть за шагами взрослого, и солнечная пыль поднимается по их пути. Чтобы увидеть лицо дяди, надо сильно запрокидывать голову. Дядя защищает Андрея от палящих лучей, как скала. Он всё ещё не бранится. «Зачем ты дрался?» — наконец, спрашивает он. «Они обижали слабого», — отвечает Андрей угрюмо. «Ты победил?» — продолжает дядя. «А как это понять?» — затем Андрей вспоминает, как смотрели на него побитые мальчишки, и отвечает: «Победил». «Вот и хорошо», — кивает дядя.

— Вот и хорошо, — повторяет Вознесенский в пустоту, прислоняясь к двери спиной и глядя ровно вперёд. Солнца нет, но его фантом будто смеётся, поигрывая призрачно посланным жаром. Всё кажется искажённым, точно реальность прогибается под давлением неяви. — Вот и отлично.

Ему давно не девять, ему двадцать четыре. Он закончил школу, выучился в универе, отработал в новостях. Он встречался с девушками и расходился с ними, так и не подпустив к сердцу. Он выигрывал в соревнованиях по плаванию, побеждал в олимпиадах, был на хорошем счету у большинства знакомых, хоть и зачастую был для них невыносим. «Ты победил?» — спрашивает дядя. Из-за того, что солнце светит с его стороны, силуэт расплывается тенью, и кроме руки, крепко сжимающей маленькую мальчишескую ладошку, ничего не видно. Андрей пинает камушек. «Победил».

Нельзя победить в сражении, форму которого даже не знаешь. Но разве тогда он не выиграл? Он был весь избит, у него под глазом наливался фингал, а губа была рассечена, но он шагал через золотую пыль туда, куда никогда не стремился, и пошёл бы дальше — куда только увидит. Докуда решится. Темнота обволакивает, шепча о несозданном, и единственный ночник у кровати выключен и ждёт своего часа. Жизнь — это постоянное сражение. Необходимость плыть против течения, чтобы не пойти ко дну — на дне холодно, там осознаёшь свои слабости, и там поджидают призраки. Андрей не боится быть раненым, встать против всех Хозяев мира, быть всеми покинутым, но боится опуститься вниз.

А кто-то внизу уже. А кто-то ещё пытается грести, только учась плавать, неумело скребя ногтями по проплывающим поленам лживой надежды. Ни на что нельзя рассчитывать. Только на себя. Кто-то ещё только учится — не его вина, что захлёбывается.

Андрей оборачивается и протягивает руку... Золотая пыль стынет в воздухе, дышать жарко, ссадины щипет, но он хотя бы не один.

Он ни разу не задумывался о том, какое будущее ждёт Нику. Они жили настоящим, разрешая проблемы по мере поступления — пошли за Марком, чтобы уберечься от «Аида», отправились в Круг, чтобы понять, почему умер Егор. Они найдут информацию о том, кто такая Ника, помогут ей развиться. Но — зачем? У неё ведь нет будущего. Оно пустынное, нерешённое, как непрогрузившаяся текстура в игре. Ника столько огрызается, язвит и дерзит, потому что не видит дальше вытянутой руки ничего постоянного и потому ничего не боится. «Как я мог не догадаться?» — корит себя Андрей, стучит кулаком по лбу. Не только Ника. Он — тоже.

Андрей разворачивается, приоткрывает дверь, проскальзывает в щель. Претворяет. Ступает в сторону, к другой спальне. Слегка стучится, затем заходит, мягко прикрывая за собой. У постели горит светильник. Девочка уже в кровати, свернулась в позе эмбриона, притянув колени к груди и обняв обеими руками огромную вторую подушку, спрятав лицо в её мягкости. Волосы разметались по простыни, будто она долго ворочалась, острые по-детски плечи направлены вперёд, как сведённые спазмом, краешек футболки задрался. Пижама — эта футболка и шорты — ей понравилась ещё в магазине, «потому что с зайчиками», как сказала Ника, тыча в нарисованные на бледно-зелёной ткани кроличьи мордашки. И носочки на ногах белые, чистые. Замарашка обычно, сейчас совершенно чистенькая. Лерайе старательно учит её ухаживать за собой, так, как старшая сестра наставляла бы младшую.

Андрей делает шаг и практически чувствует отказ. Тогда опускается прямо на ворсистый ковёр, скрещивая ноги, складывая ладони свободно. Думая, как выразить несколькими фразами весь ураган мыслей.

— Извини меня, — произносит он спокойно, но не равнодушно. Не для формальности. — За то, что тогда, в поезде, не услышал тебя. Я знаю, ты меня звала, но тогда не обратил внимания. Я настолько зациклился на твоей защите, что забыл о наших узах. Ты не снежинка, чтобы таять от ветра. Из нас двоих ты пережила гораздо больше, и мне следовало помнить.

— Это не так, — раздаётся приглушённый голос. Он не полон, как обычно, энергии и жизни, но пронизан другим чувством. Горче, болезненнее. Сострадательнее. И больше подходит всем её испытаниям, теперь, в опустившейся темноте, вылезавшим из защитной скорлупы. — Я видела твои воспоминания. Тебе тоже было плохо.

— Плохо было нам обоим, — качает головой Андрей, хотя девочка, всё ещё не оглянувшаяся, его не видит. — Но я не хотел игнорировать тебя и делать вид, что твои чувства не важны. Мне жаль, что такое создалось впечатление. Если хочешь, признаюсь, я олух и посчитал, что знаю лучше. Обещаю впредь не решать вопреки тебе. Мы говорили о дружбе с Марком и Лерайе, но я настолько крепко воспринимаю тебя как ребёнка, что не подумал — из всех живых существ именно ты должна быть моим первым и главным другом.

Ночь укутывает всё снаружи, и мир сужается до одной-единственной комнаты. Спальня подёрнута шёлком, шторы опущены, все углы подметены и помыты. Оружиям не нужен сон, не нужна еда, но они живые и дышат, и им тоже бывает больно. Вот что старалась донести Лерайе — Оружию тоже больно. И хотя Андрей это принимал, хотя он почувствовал страдания своей маленькой напарницы, не придал им такого значения, какого они стоили. Он жалел её, привязался к ней, берёг её, но в то же время не позволял что-то решать самой. Быть наравне. Быть важной.

— Ты не ошибаешься, — бормочет Ника в подушку. — Я ребёнок. Это правда. Я мало знаю и мало понимаю. Мне два с половиной месяца, а до этого я ни разу не пробуждалась. Ты правильно делаешь, что не даёшь мне оступаться.

— Но если ты не будешь оступаться, ты не сможешь быть собой. Будешь только покорной игрушкой в чужих руках. Знаешь, у меня не было детей раньше... — Андрей со смешком качает головой. — Но, кажется, и впрямь суть воспитания — поддерживать, когда дитё ошибается. Помогать ему восстановиться. А не ограждать от всего подряд. Я больше так не буду поступать, Ника. Я хочу быть твоим другом, как и чтобы ты была моим.

— Глупый Вознесенский, — сдавленно хмыкает девочка, как будто что-то пережало ей горло. — Я и так твой друг.

Между избитым мальчиком, ступающим среди золотой пыли, и девочки с разодранными ухом и рукой, бегущей босиком по задушенному городу, не так мало общего.

И то ещё, о чём Андрей не может сказать уверенно, но может с максимальной искренностью, на какую способен.

— Давай посмотрим на всё внимательно. На всё, что происходит, как работает, как может быть. И тогда решим, что будем делать дальше. — Андрей не утверждает, но предлагает, и на эту интонацию Ника реагирует, резко садясь; она взъерошенная, и глаза её горят. Он договаривает, улыбаясь: — Чем займёмся теперь, когда вокруг столько возможностей.

У Ники вздрагивают губы — или, возможно, это играет шаловливый полумрак.

— Впереди ведь много времени, — почти мурчит Андрей. — Придумаем, чем его занять.

У них нет стабильности, но непременно найдётся будущее. Это — то, чем Ника терзалась, рвавший её страх, что в любой миг всё исчезнет, а впереди гложущая бездна. Жить только настоящим теперь не получится. Пора из пропасти строить ступени, одну за другой, кропотливо и твёрдо, а затем подняться и увидеть, что раскроется впереди.

— Ложись спать, — советует Андрей, поднимаясь на ноги. В этот раз его не отталкивают ментально, и он, приближаясь, поглаживает девочку по голове. Ника порывисто обнимает его, перехватывая вокруг талии, и утыкается лицом в живот. Андрей, помедлив, обнимает в ответ. Ладонь в ладони, дядя не ругает, он спрашивает, победил ли, и ребёнок отвечает, что победил. На кончиках пальцев жгутся солнечные искры. — Вот и хорошо. Спокойной ночи, Ника.

Это всё ещё Ника, а не он.

— Спокойной ночи, Андрей.

Утром он жарит яичницу. Самую банальную, отличающуюся от типичных завтраков лишь объёмом на четверых; закидывает бекон, включает кофеварку. Под тарахтение той со стороны жилых комнат появляется Ника; топает, сонно шлёпает пятками в сползших носочках, плюхается на табурет у кухонного стола и наблюдает, медленно моргая, как Андрей стряпает. Глаза у неё заволочены дымкой незавершённых грёз, изредка девочка зевает; она встопорщенная, как выпавший из гнезда птенчик, ох и придётся сегодня повоевать с расчёской!

— Тебе снятся сны? — из любопытства спрашивает он, переворачивая яичницу на другую сторону и накрывая гигантскую сковороду, чудом обнаруженную в шкафу, крышкой.

— М-м. — Ника мотает головой в отрицании. — Это чо такое? Цветные картинки?

О сновидениях представление у неё посредственное. Взвесив варианты, Андрей протягивает:

— Вроде того. Иногда в них ещё что-то чувствуешь, а просыпаясь, можешь улыбаться или плакать.

— Я не хочу плакать, просыпаясь. — Озадаченная феноменом катана чешет лоб, превращая и без того неровно стриженую чёлку в подобие лихого вихра. — Разве без снов картинок не хватает?

— Хватает-хватает, — не переубеждает её Вознесенский, а сам раскладывает яичницу по тарелкам и ловко подставляет к кофеварке чашки. Утренний быт вселяет в него рассеянное чувство покоя, словно тяготы и тревоги отступают. Недолгая передышка, восемь часов утра на настенных кухонных часах. Дом чужой, коридоры чужие, но зато обитатели свои. У них час перед выходом, и это время они проведут в гармонии и без спешки. Андрей не приверженец размеренной тихой жизни, однако и ему иногда нужно выдыхать; друзья — действительно находка.

— Я вместо снов, значит, твои воспоминания смотрю, — щебечет жаворонком Ника, — я там смотрела на других ребят. Ну, не таких, как наши, наши-то взрослые, даже Лерайе, хотя она почему-то ведёт себя как старшеклассница, ха-ха! Ой, вот, и там у некоторых были игрушки. Я тоже хочу игрушку, Андрей, купишь? Не знаю, какую, я их так много видела, совсем запуталась, но это, наверно, здорово!

— Устроим систему поощрений. — Он опускает перед болтушкой её тарелку, протягивает вилку тупым концом. — Если хорошо сегодня себя покажем — куплю. Сама выберешь, какую. Думаю, в этом городе хоть один магазин с игрушками найдётся, здесь ведь и дети Хозяев обитают.

Ника загорается таким энтузиазмом, что будто прямо сейчас готова нестись бить все кристаллы. На волне энергии её застают Марк и Лера: они, как всегда, появляются вместе. Они тоже ещё не в привычной будничной одежде, хотя обычно спускаются уже собранные; Марк в штанах и майке, из-под которой заметны бугры мышц, Лерайе тоже в штанах, но её футболка укорочена и открывает полоску плоского живота, а волосы заплетены в небрежную косу.

— Правила охоты огласят непосредственно перед началом, — рассказывает Марк, пока все рассаживаются, раскладывают столовые приборы и насыпают в кофе сахар. — Но суть одна. Под охоту отведена большая территория за городом: в частности лес. Здесь с одной стороны от него озеро, с другой — холмы, переходящие в горы. На охоту съезжаются лучшие воины Круга, поэтому пространства много. Длительность — шесть часов. За это время вы должны уничтожить максимум кристаллов, которые найдёте. Это безобидно, но за некоторые кристаллы придётся сражаться с другими желающими.

— Понял-принял. Мы участвуем парами?

— Да. Один разбивает, второй — навигатор, ведёт по заранее выданной карте с кристаллами. Важна слаженная работа, чтобы не ошибиться, расстояние немаленькое.

— Мы с Никой пойдём бить по камушкам, — кивает Андрей. — А вы нас прикроете?

Марк соглашается. Ника тянет из сахарницы уже второй белый кубик и разгрызает, роняя сладкие крошки на скатерть.

— Итак, в общем, — Вознесенский взмахивает чайной ложечкой, словно заправский дирижёр, — мы должны показать себя наилучшим образом. Так, чтобы никто не думал, будто мы олени, которые только говорить горазды. Дилетанты должны обойти профессионалов. Звучит как славный вызов, а, Никуш?

— Мы победим, — хрустит сахаром та, надувая щёчки, как хомяк.

— Вот и посмотрим после этой охоты, насколько можно верить вашему хвастовству, — бесцветно улыбается Лерайе. Она волнуется, хотя выдаёт эмоцию дозированно, сдержанно.

Алина тоже там будет? Она сказала, что не является частью Круга, так как не может призывать Оружие. Андрей всё не может понять, что его беспокоит в этом направлении: голубоглазая девушка говорила честно, без утайки, она и лгать-то наверняка не умеет. И всё же что-то заставляет раз за разом прокручивать сложившийся диалог. В словах Алины словно есть нечто важное... какая-то подсказка. Зацепка, за которую можно потянуть. И дело не в её вопросе про проклятие, а в том, что она не сказала вслух, но невольной деталькой проявила. Как же...

— Ау, Вознесенский! Ты спишь? — Ника тычет его в рёбра, выше не дотягивается. Андрей встряхивается и хмыкает.

— Восемь тридцать. — Марк оглядывается на часы. — Загляни в коридор.

Заинтригованный Андрей слушается. Там, на ковре, под ящиком с почтой лежит незнакомый свёрток, с запечатанным конвертом поверх. Никого больше нет. Должно быть, посыльный притащил — да уж, в этом доме в безопасности не посидишь, никакой личной жизни. Свёрток Андрей приносит и на столе раскрывает: комплект одежды. Белые штаны, белая майка и бледно-голубая мантия с серо-золотой эмблемой на спине, а под этим — кое-как умещённые низкие сапоги, бело-голубые.

— Классно, на охоте своя униформа? — Андрей ощупывает поднесённые дары.

— Да. Чтобы выделить участников от нежелательных гостей.

— И как размеры узнали? А... — По лицу пробегает тень. — Мы ведь ходили к Исааку. Дома не были достаточно времени.

Марк кивает. Андрей оглядывается на него и спрашивает аккуратно:

— Ты участвовал в охоте?

Тёмные глаза останавливаются на нём.

— Да. Был на третьем месте.

— А кто перед тобой?

— Восемь лет назад? Вторым был Виктор. Первой — Рейна. Это члены Совета.

По крайней мере, члены Круга не сексисты. Усмешка тает, и Андрей отбрасывает сапоги в сторону. Ладно, он готов следовать некоторым правилам тут, не зря ведь путь проделали долгий. А остальное оценивать по себе. Ника вытирает тыльной стороной ладони мордашку и ожидающе зыркает на него, готовая сорваться с места и нырнуть сразу в прорубь. Отважная такая, злючая.

Золотая пыль впитывается в волосы, Андрей весь — живое золото.

— Давай глянем, что на повестке дня, — вздыхает он и распечатывает конверт.