Повелители бури (джен)

— Прекрати, — единственное слово срывается в темноту вместе с багряным сгустком; ниточкой повисает окровавленная слюна, рёбра жжёт, как в лихорадке, и каждый вздох даётся через предварительную пытку. Сам воздух против дыхания: кипит вокруг, плотный и обжигающий, в нём сгорают остатки надежд, дым валит крутыми столбами отовсюду, куда ни посмотришь. Пламя скоро пожрёт всё до основания. Нечего спасать, никак не спасти.

Рядом падает, не выдержав тревоги, балка; с грузным стоном соприкасается с захламлённой землёй, обдаёт человеческие силуэты брызгами щепок и искрами неутихающего огня. Дёрнуться даже не выходит; стреляющая боль в плече мало способствует свободным движениям и движениям в принципе. Однако тело — столь жалкая плата. Ни о чём.

— Если бы я пробудилась раньше… Я бы могла тебя поддержать.

— Не живи прошлым, кроха. Это уже не важно.

— Это тебя мучает.

— И всегда будет. Ты ведь тоже не без шрамов.

— Хватит! — пытается проговорить он ещё раз. Рот заполнен кровью, горло пережимает рвотным инстинктом, но всё ощущается слишком отстранённо, чтобы на то отвлекаться.

К почерневшему небу устремляются цветастые всполохи. Искры, смешиваясь с золой, колют одежду, кожу, бередят открытые раны и царапины. Правая ладонь слабо сжимается и разжимается — она пуста. Никто не придёт. В этот раз — наедине с бедой, которую сотворил, с родной и бесконечно дорогой катастрофой, которой он стал причиной.

— А то что? — фигура впереди заходится смехом, дребезжащим и острым, безудержным, как одышка больного. — Убьёшь меня? Это традиция твоя — убивать всех, кто тебя любит?!

— Своё мнение составляйте сами. У каждого свой взгляд, и свой стоит держать незатуманенным.

— Ты мой друг, — выталкивается с языка новый хрип. Получается опереться на здоровую руку, более-менее приподняться с колен, но очередной удар опрокидывает обратно на горячие обломки. Руинами падает вокруг карточный домик, хрусталь, притворявшийся гранитом.

— Ты нам всем так говорил! — в голос проникают истерические нотки, в этот раз уже не насмешливые и ядовитые, не полные скорби, а колеблющиеся истинным сумасшествием. Теперь становится по-настоящему страшно. — Ведь мы повелись… И теперь что? Ты во всём виноват! Это из-за тебя!

— Знаю… я…

— Желал лучшего? Не оправдывайся! — крик, свист воздуха, и рушится массивный карниз, погребая единственный способ спастись из ловушки: скоро пламя возьмёт верх и поглотит оставшееся в его кольце. — Твои грандиозные планы пошли крахом, и всё — ценой чужой жизни!

— Вряд ли я когда-нибудь смогу выразить благодарность целиком.

— Тебе не за что меня благодарить. Всё-таки я начал с того, что воспользовался тобой.

— Плату за это я получила сполна.

Их дом полыхает, с каждым моментом рассыпаясь всё больше, и в стойком запахе пламени прорезаются нотки крови. Ладонь зажимает рот, но кровь всё равно льётся и льётся, стекает между изрезанных пальцев, багровеет на потрескавшемся полу. Перегрузка давит на внутренние органы, скручивает изнутри, тогда как сердце рызрывается чувством вины. Ненависть к себе и своему проступку ядом догрызает душу, и всё кажется идиотским неправильным сном, ночным кошмаром. Боль не пугает, она заслуженная, но…

— Я не хотел… — с трудом получается отвоёвывать у расшатанного состояния каждый слог. — Я всё делал… ради вас…

— Любое человеческое чувство имеет определённую цену. И не всегда это цена, с которой ты сможешь совладать.

Лицо противника дрожит — всякая черта подёрнулась болезненной судорогой, колеблется неотпускающим горем, нечеловеческим и всепоглощающим мраком, тем, что раскалывает и стирает в пыль. Если не остановится, не останется ничего. Он должен сделать хоть что-нибудь. Нужно. Он пытается встать, но новая атака со вложенной силой откидывает сразу на несколько метров, впечатывая спиной в камень, и очередная порция крови волной сходит изо рта и, теперь уже, из носа. На таком уровне и боли почти нет. Только жар в переломанном теле.

— Мы верили тебе! — раздаётся отчаянный, обвиняющий крик. — Верили в «Вектор»! Ты всех подвёл! Ничего не осталось!

Спустя столько времени, столько стараний и столько улыбок они пришли к краху.

«Пусти меня! Пусти меня! Пусти!» — дребезжат в сознании вопли, бьются, как по стеклянной стене, снова и снова, без устали.

«Не вмешивайся». Ещё и её он ни за что не потеряет.

— Мы ведь теперь даже не команда, верно? Мы…

— Я всё равно убью тебя. За того, кого ты погубил. За нас всех, — тон переходит в воодушевлённый, опять смеющийся и полный неистребимой ненависти, и выходит лишь сползти вниз по камню, по которому едва вышло подняться; на неровной поверхности остаётся широкий кровавый след. — Лжец. Лжец. Лжец!!!

«Пусти меня! Андрей!!!»

—…семья.

«Прости».

Пламя, алчно облизываясь, подбирается всё ближе. Скоро от всего в его ловушке не сохранится и горстки пепла. Кожа на горле рассекается, обрывая выдох и разнося рассудок в хлопковый ветер; единая мысль проскальзывает между разрывами — это виноват он. И с самого начала был виноват.

Настаёт время платить за свои грехи.