Повелители бури (джен)

— Прекрати, — единственное слово срывается в темноту вместе с багряным сгустком; ниточкой повисает окровавленная слюна, рёбра жжёт, как в лихорадке, и каждый вздох даётся через предварительную пытку. Сам воздух против дыхания: кипит вокруг, плотный и обжигающий, в нём сгорают остатки надежд, дым валит крутыми столбами отовсюду, куда ни посмотришь. Пламя скоро пожрёт всё до основания. Нечего спасать, никак не спасти.

Рядом падает, не выдержав тревоги, балка; с грузным стоном соприкасается с захламлённой землёй, обдаёт человеческие силуэты брызгами щепок и искрами неутихающего огня. Дёрнуться даже не выходит; стреляющая боль в плече мало способствует свободным движениям и движениям в принципе. Однако тело — столь жалкая плата. Ни о чём.

— Если бы я пробудилась раньше… Я бы могла тебя поддержать.

— Не живи прошлым, кроха. Это уже не важно.

— Это тебя мучает.

— И всегда будет. Ты ведь тоже не без шрамов.

— Хватит! — пытается проговорить он ещё раз. Рот заполнен кровью, горло пережимает рвотным инстинктом, но всё ощущается слишком отстранённо, чтобы на то отвлекаться.

К почерневшему небу устремляются цветастые всполохи. Искры, смешиваясь с золой, колют одежду, кожу, бередят открытые раны и царапины. Правая ладонь слабо сжимается и разжимается — она пуста. Никто не придёт. В этот раз — наедине с бедой, которую сотворил, с родной и бесконечно дорогой катастрофой, которой он стал причиной.

— А то что? — фигура впереди заходится смехом, дребезжащим и острым, безудержным, как одышка больного. — Убьёшь меня? Это традиция твоя — убивать всех, кто тебя любит?!

— Своё мнение составляйте сами. У каждого свой взгляд, и свой стоит держать незатуманенным.

— Ты мой друг, — выталкивается с языка новый хрип. Получается опереться на здоровую руку, более-менее приподняться с колен, но очередной удар опрокидывает обратно на горячие обломки. Руинами падает вокруг карточный домик, хрусталь, притворявшийся гранитом.

— Ты нам всем так говорил! — в голос проникают истерические нотки, в этот раз уже не насмешливые и ядовитые, не полные скорби, а колеблющиеся истинным сумасшествием. Теперь становится по-настоящему страшно. — Ведь мы повелись… И теперь что? Ты во всём виноват! Это из-за тебя!

— Знаю… я…

— Желал лучшего? Не оправдывайся! — крик, свист воздуха, и рушится массивный карниз, погребая единственный способ спастись из ловушки: скоро пламя возьмёт верх и поглотит оставшееся в его кольце. — Твои грандиозные планы пошли крахом, и всё — ценой чужой жизни!

— Вряд ли я когда-нибудь смогу выразить благодарность целиком.

— Тебе не за что меня благодарить. Всё-таки я начал с того, что воспользовался тобой.

— Плату за это я получила сполна.

Их дом полыхает, с каждым моментом рассыпаясь всё больше, и в стойком запахе пламени прорезаются нотки крови. Ладонь зажимает рот, но кровь всё равно льётся и льётся, стекает между изрезанных пальцев, багровеет на потрескавшемся полу. Перегрузка давит на внутренние органы, скручивает изнутри, тогда как сердце рызрывается чувством вины. Ненависть к себе и своему проступку ядом догрызает душу, и всё кажется идиотским неправильным сном, ночным кошмаром. Боль не пугает, она заслуженная, но…

— Я не хотел… — с трудом получается отвоёвывать у расшатанного состояния каждый слог. — Я всё делал… ради вас…

— Любое человеческое чувство имеет определённую цену. И не всегда это цена, с которой ты сможешь совладать.

Лицо противника дрожит — всякая черта подёрнулась болезненной судорогой, колеблется неотпускающим горем, нечеловеческим и всепоглощающим мраком, тем, что раскалывает и стирает в пыль. Если не остановится, не останется ничего. Он должен сделать хоть что-нибудь. Нужно. Он пытается встать, но новая атака со вложенной силой откидывает сразу на несколько метров, впечатывая спиной в камень, и очередная порция крови волной сходит изо рта и, теперь уже, из носа. На таком уровне и боли почти нет. Только жар в переломанном теле.

— Мы верили тебе! — раздаётся отчаянный, обвиняющий крик. — Верили в «Вектор»! Ты всех подвёл! Ничего не осталось!

Спустя столько времени, столько стараний и столько улыбок они пришли к краху.

«Пусти меня! Пусти меня! Пусти!» — дребезжат в сознании вопли, бьются, как по стеклянной стене, снова и снова, без устали.

«Не вмешивайся». Ещё и её он ни за что не потеряет.

— Мы ведь теперь даже не команда, верно? Мы…

— Я всё равно убью тебя. За того, кого ты погубил. За нас всех, — тон переходит в воодушевлённый, опять смеющийся и полный неистребимой ненависти, и выходит лишь сползти вниз по камню, по которому едва вышло подняться; на неровной поверхности остаётся широкий кровавый след. — Лжец. Лжец. Лжец!!!

«Пусти меня! Андрей!!!»

—…семья.

«Прости».

Пламя, алчно облизываясь, подбирается всё ближе. Скоро от всего в его ловушке не сохранится и горстки пепла. Кожа на горле рассекается, обрывая выдох и разнося рассудок в хлопковый ветер; единая мысль проскальзывает между разрывами — это виноват он. И с самого начала был виноват.

Настаёт время платить за свои грехи.

ТОМ ПЕРВЫЙ: «ТАНЦУЮЩАЯ БУРЯ»

Глава 1.

Охота на горностая

Четырнадцать двадцать восемь. Самый разгар дня, в который надо бы уже полностью проснуться, почувствовать день и прожить его наполовину — остаётся не так много времени до вечера, а вечера, говорят, бесконечно коротки, ни на что их жалких секунд не хватает. Скоро обед, а там и страшнейший в большом городе час-пик, когда не переберёшься и с улицы на улицу, тогда придётся лавировать между автомобилями и надеяться свести счёты с жизнью не таким образом; понемногу, ещё с часу дня, люди стекаются к ближайшим кафешкам и ресторанчикам, забегаловкам и уличным лавочкам с едой, таким востребованным накануне лета, шустро занимаются свободные столы, официанты носятся призраками бала под привычную им симфонию столовых приборов и звона посуды. Город кипит жизнью, так и дышит ей, едва не задыхается. За прозрачным стеклом всё кажется привлекательнее, чем есть на самом деле, и чтобы разрушить эту иллюзию один из посетителей конторы выходит наружу. Замирает на ступеньке и оглядывается по сторонам.

Улочка близ главной, узкая и тесная, но захламлённая донельзя; шумно и людно, особенно в это время. Она по-своему красива и эстетична — эти клёны, окрашивающиеся пламенем близ осени и раскидисто-великолепные в другие сезоны, эти витрины с потрескавшимися краями, но чистыми выставочными полочками, эти окна и витые архитектурные балкончики. Молодой человек на крыльце удивительно подходит светло-рыжей гамме прохладного весеннего дня — мало того, что и брюки, и пальто на нём бежевые, так ещё и выглядит сегодня официально-броско. Поверх белой рубашки — светлый свитер с широким воротом; золотистые, от природы и матушки-генетики, волосы приглажены, и отрастающие пряди старательно зачёсаны набок, хотя норовят топорщиться, руки в карманах свободных брюк, осанка почти с вызовом. Проходящие мимо девушки бросают на одинокий силуэт заинтересованные взгляды, сразу их отводя из смущения; тем, кто посмелее, парень посылает краткую и ослепительную, как солнце посреди туч, улыбку, поднимая им настроение — ритуал привычный. Если бы ещё сам был повеселее… Внешне он, как всегда, свеж и чист, а внутри сегодня так и ноет, так и грохочет. Горечь пересыпается шелестящим пеплом и тлеет между изящными длинными пальцами. Жаль, что нечего прикурить и вообще что бросил. Ему срочно нужно успокоиться.

Сколько Андрей Вознесенский себя помнит, он втягивался во всё подряд, что только попадалось. Одарённый удивительным обаянием и способностью располагать к себе, которую натренировал и превратил в оружие, мальчишка с детства по собственному желанию ввязывался во всевозможные переделки, предпочитая называть их приключениями и во всех искать новые впечатления да опыт. В окружении Андрея не было ни одного, кто был бы к нему равнодушен — в основном его все любили, а кто не любил, так всё равно обращался, если что-то происходило, и таявший со скуки Андрей ломал голову, но выход из ситуации находил. Ко всему причастный, получавший всеобщее доверие и привязанность, сам он жил свободно и беззаботно, ни к кому душой не прикипая. С привлекательной внешностью, мелодичным голосом и грациозными, не пусто-высокомерными, как у некоторых павлинов, а нейтрально-дружелюбными манерами, Андрей считался солнцем. К нему тянулись.

Однако стоило закончиться времени, проводимому вместе, как этих людей Андрей благополучно отбрасывал в сторону, точно фантики от конфет. Конечно, выглядело это не столь резко: мастерски направляемое, общение стихало; на новом месте (будь то школа, университет или работа) Андрей обзаводился другими знакомствами, а старые оставлял для галочки. Знакомиться он тоже умел, сходился с людьми разных нравов, а так как его было сложно забыть, он мог не беспокоиться: в нужной ситуации всегда обнаруживались удачные связи. Андрей плохо запоминал тех, с кем в тот или иной период жизни общался, а вот его помнили всегда. Очевидно, это проявилось и сейчас. Но в таком плане…

«Что ты натворил? — сокрушается Андрей про себя. — Во что ввязался, олух?» Он не испытывает особого горя, не чувствует себя разбитым и раненым, но ему на самом деле неловко. Сковывающее ощущение не нравится, неприятно тянет за струны нервов: всё случилось как-то неожиданно, его даже не уведомили. Прошла неделя, а с ним лишь сейчас связались. Андрей растерян и сбит с толку. Он закончил универ достаточно давно, чтобы лица бывших одногруппников растеряли отличительные черты, но этого человека хорошо помнил. С Егором Золотовым они сидели вместе на лекциях и коротали время на перерывах; неужели оказалось достаточно для подобного шага? Почему полиция не обратилась, почему только теперь сообщили? Находя в голове лишь хаос, Андрей пожёвывает нижнюю губу и медленно выдыхает. Сумятица уляжется, сейчас ему надо лишь продолжать вести себя, как привык. Он — это он.

— Есть ли в этом мире невозможное? — вздыхает он отчего-то вслух, одёргивает себя и оглядывается. Стеклянная дверь конторы отворяется, прося посторониться, и показывается молодой юрист с узким бледным лицом и запавшими от усталости глазами. Куча бумажной волокиты явно спихнули на него, вот и отдувается теперь со всем подряд. Юрист заминается, переступая с ноги на ногу; он не знает, чем Андрей заслуживает особого отношения, но всё равно не зовёт его внутрь, позволяя самому выбрать обстановку.

— Здесь ключи от его квартиры. Гм, документы были заранее заверены, всё официально и без обмана. Вы теперь полноправный хозяин… — он будто хочет поздравить, но вспоминает, какие обстоятельства этому обретению способствуют, и неловко покашливает в сторону.

Андрей с равнодушно-нехолодным лицом принимает из его рук конвертик, вскрывает его. Два ключа и бляшка для домофона. Ничего необычного, просто ключи. Даже подвески никакой нет — что за скучный экспонат. Если вспомнить, у Егора всё было простым: начиная от привычки держаться в обществе и заканчивая вещами — никакого изыска или оригинальности; притом всегда уникальным оставался его взгляд, потому Андрей и не махнул рукой на молчаливого типа по соседству. При всей невзрачности и скупости манер Егор обладал сияющим, живым взглядом, и Вознесенскому сразу пришлось это по душе. А теперь же что?

Неделю назад Егора Золотова нашли в собственном доме, в ванной, со вскрытыми венами. У него нет ни родственников, ни жены, зато есть оформленное завещание на имя бывшего приятеля с универа, с которым Егор два года не связывался: всё имущество передано Андрею Вознесенскому с короткой лишь припиской: «Добровольно и без давления». Сам Андрей был ни сном ни духом, мало того, новость о смерти Егора его выбила из колеи — не то чтобы сильно было жаль, но он определённо растерялся. И сейчас стоит, сжимая в ладони холодные, как лёд, ключи, тысячи мыслей роятся в голове. Он бы хотел всё обсудить, но не здесь — юрист из левой конторы ему не ответит. Однако всё выглядит столь странно, что не оставляет в покое; мрачная тень неясной угрозы так и нависает.

Неделя! Прошла целая неделя! Андрея не вызывали в полицию, не вызывали на разговор, даже на похороны не пригласили. Пусть официально смерть Егора признали самоубийством, неужели нет смысла допросить единственного, кого он указал в завещании? И почему не стали проводить более детальное расследование? Конечно, можно списать всё на власть, но Андрей способен копнуть глубже. Егор — с сияющими глазами на вечно отрешённом лице — никогда не стал бы причинять себе вред. Это напоминает отчаяние человека, потерявшего друга, отрицающего суть потери, но Андрей всегда умело держал чувства в узде, он смотрит вокруг ясным, незатуманенным взором и подмечает детали.

— Ко мне нет вопросов? — интересуется он вежливо у юриста. Бумаги он так-то подписал, просто выскочил наружу, чтобы отдышаться: в конторе витает тяжёлый неприятный запах, с таким не бывает сообразительности, а думать ой как надо именно сейчас.

— Нет, — качает головой юрист. Снова заминается и добавляет: — Сочувствую вашей утрате.

«Мы не виделись два года, не созванивались и не переписывались. С чего мне скорбеть?» — Андрей потирает точку между бровей. В ладони крепко зажаты ключи, и он всё никак не уберёт их в карман. Беззаботным тоном прощается с юристом, отворачивается от него (он всего лишь пешка и не знает правды, даже если расспрашивать), ступает в окружение обеденно-насыщенной улицы; золотые тона повсюду, хотя ещё только весна, листва едва распускается, неловко здороваясь с белым небом без намёка на солнце — Андрей шагает прочь. На конвертике написан адрес, и как до него добраться, Вознесенский знает. На автомобиле не получится, правда, из-за пробок, но пешком он справится не хуже: это совсем недалеко.

Андрей мог с кем угодно завязать разговор. Он не вёл себя слишком шумно и назойливо, как и слишком тихо и угрюмо, в любом окружении мог подобрать слова и выразиться правильно; в то же время, не питая любви к лести, он никогда не опускался до самоуничижения и настаивал на своей точке зрения, пока не лишал оппонента в споре всякого желания продолжать дискуссию — аргументами оперировать Андрей также умел фантастически. Амбициозный и упрямый, ослепительно талантливый во всём, за что бы ни брался, он легко продвигался по всем ступеням жизни и не обращал внимания на трудности — они всё равно становились не важны. Андрею подчинялась сама Судьба. Чего же ещё желать?

«Ты просто счастливчик», — сказал ему однажды Егор. Это, кажется, были первые слова, с которыми Золотов обратился к соседу по парте: в той аудитории всех разбивали по двое, и Вознесенский сразу упорхнул в дальний угол, чтобы оттуда больше видеть и не терять возможность заниматься чем-либо, кроме учёбы. Учиться Андрею нравилось поначалу, а затем интерес неизбежно угасал: когда всё даётся без малейшего затруднения, становится до смерти скучно. Зато в общении никогда не заскучаешь, и на фразу одногруппника Андрей приподнял брови, улыбнувшись: «Думаешь?». На самом деле он и так это знал. Где бы Андрей ни появился, ему сопутствовала удача. Чего бы ни касался, всё выходило наилучшим образом. Конечно, счастливчик.

Егор был молчаливым и открывал рот лишь по важным вопросам. В то же время его взгляд всегда был открыт и говорлив, вопреки бесчувственному лицу и неловким движениям замкнутого, похороненного в себе человека. Отрешённостью от окружения он вызывал у Андрея воспоминания, завязанные на совсем ином знакомом, и потому сразу приглянулся; Вознесенский принялся таскать его по студенческим вечерам, тусовкам и посиделкам, где всегда были рады обворожительному и дружелюбному Андрею. Егору, тем не менее, подобное времяпровождение не пришлось по сердцу, и пытать его Андрей не стал. Они взаимодействовали в основном во время учёбы или потом, делая задания в библиотеке, редко болтали по душам — и всё же иногда такое случалось. Вопреки привычке начисто стирать из головы прошлое, эти разговоры Андрей хорошо помнил.

Однажды Егор рассказал, что потерял родителей в возрасте десяти лет; остальное время он провёл в детдоме. Андрей не знал, сочувствует ему или завидует — с одной стороны, Вознесенский-то не оставался один на один с гурьбой таких же сирот, за ним присматривали, с другой же — Егор хотя бы знал лица своих родителей. Андрей иногда заглядывал в зеркала, пытаясь угадать, в мать пошёл или в отца, но неизбежно расстраивался из-за этого; чем старше становился, тем меньше гадал, стараясь отбросить собственную историю как можно дальше. Егор же рассказывал о своей почившей семье с любовью и искренней привязанностью, даже его каменное лицо смягчалось. Других родственников у него не было. Ни девушки, ни парня (Егор честно признался, что его ни к кому не влекло, какого пола бы тот не был). Видимо, и к двадцати четырём годам ничего не изменилось.

Егор был нелюдим и не делал первых шагов навстречу. Он не вливался в коллективы или компании, не рассказывал о себе или своих увлечениях, не пытался соответствовать обществу. Не был даже собой — потому что если собой был Андрей, то Егор даже не представлял, каким хочет являться. Просто жил. И его живые, сверкающие глаза вовсе не были подёрнуты печалью — они изнутри озарялись, и это сияние было настолько схоже с сиянием глаз Андрея, что иногда посторонние ошибочно считали их братьями, хоть внешне коренастый шатен и стройный блондин не были одинаковы.

Отношения у них действительно сложились странные. Разговоры по душам лишь изредка, волей момента, а в остальное время — сугубо рабочие. Всего пара вылазок в город, когда они заглядывали в бар и выпивали вместе. Ничего, что сделало бы их лучшими друзьями или друзьями вообще, да и о себе Андрей толком ничего не рассказывал, привыкший держать под замком свои скелеты. Близостью тут и не пахло.

И всё же из всей группы или других знакомых Егор выбрал именно его. На его имя оформил завещание, причём заранее, ещё за полгода до своей кончины. Оставил всё без остатка. Так может, в его квартире найдётся хоть одно послание, объяснение, что к чему? Почему именно Андрей? И было ли это действительно самоубийство? Одиночество одиночеством, а всё же Андрей чует подвох во вроде бы гладкой версии суицида; неспокойно его сердце, и если горечь внутри не является горем, это всё равно не помешает отдать дань уважения бывшему приятелю. Вознесенский шагает незнакомыми улицами, подбираясь к обычному панельному домику на окраине спального района. Ключи холодят ладонь. Домофон поддаётся, трагично пискнув, а жизнь вокруг такая же, какой была и будет после смерти Егора: ничего не изменилось. К тому же, всего лишь один человек. Для мира он ничего не значит.

Андрей отворяет дверь — два поворота нижнего замка влево — и тихо заходит. Шаг его невольно делается мягче, движения — плавнее, а подсознание бархатисто напрягается, вслушиваясь в атмосферу незнакомой квартиры. Ни звука. Здесь и впрямь пусто, но облегчения молодой мужчина от этого не испытывает. Он, не раздеваясь, продолжая пружинисто и бесшумно ступать, проходит по узкой вытянутой прихожей; отсюда ведут двери в комнаты, все — открыты; видимо, полиция не стала себя утруждать наведением порядка. Правда, полиция ли это была, Андрей начинает сомневаться почти сразу: двери шкафов распахнуты, даже на кухне ящички выдвинуты. Зачем так тщательно обыскивать, даже не думая о маскировке? Со вздохом Андрей решает начать с ванной и разворачивается, интуитивно отыскивая нужную комнату; мягким нажатием на включатель зажигает прозрачно-медовый свет. Здесь чисто и вполне прилично. На местах все полотенца, у тумбочки с зеркалом только необходимый набор одинокого мужчины — приспособления для бритья, хозяйственное мыло, наполовину использованное, маленькая бутылочка одеколона. Андрей поднимает её и принюхивается, хмыкает и убирает в карман. Это не туалетная вода. Это вообще нечто другое.

Вознесенский поворачивается к ванной. Бледная до аристократизма, та сияет безукоризненной чистотой; воображение своевременно рисует кровавые линии, подтёки, слой наполненной алым воды — но нет ни следа, словно ванну отдраили до блеска, вынув бездыханное тело. На миг Андрей представляет, что Егор в действительности не мёртв, но отбрасывает эту затею. «Прекрати бежать от смерти, — говорит сознание давно знакомым голосом. — Смерть это смерть, она навсегда. Она не даёт шанса». Хватит ему наступать на одни и те же грабли; призраки не могут касаться живых. Андрей осматривает ванну без всякого замирания или стыда. И впрямь помыли. Зачем?

По чистому линолеуму он проходит в жилую комнату — единственную в квартире, совмещающую рабочий кабинет и спальню. Кровать застелена: даже если это не таинственные посетители, то сам Егор точно, он всегда за собой всё прибирал. Ящики комода выдвинуты, но вещи лежат аккуратно, не придерёшься. Андрей внимательно разглядывает бумажки, наваленные в первый ящик, затем всё же притрагивается к ним, переворачивает. Обычные документы — на квартиру, об окончании школы и университета, распечатанные свидетельства об оплате счетов. Фотографию Андрей обнаруживает лишь одну: выпуск их года, окончание последнего курса. Андрей там стоял посередине, но на снимке его лицо тщательно замазано перманентным маркером. Этот жест кажется странным — Егор точно не ненавидел приятеля, а даже если так, сказал бы лично. «Не нравится мне всё это, — размышляет Вознесенский, аккуратно складывая бумаги обратно. — Как будто что-то искусственное».

Свет со стороны улицы льётся бесцветный и кристальный, неподвижный, лишённый всякого дыхания. В нём нет ни намёка на погоду, как будто за пределами квартиры не существует реальности; огрызок застывшего времени. Андрей застывает, склонив голову набок, затем приближается к окну. Потрескивает старая рама, снаружи — прохладный дворик с заброшенными качелями и нечищенными газонами. Здесь царит осень, хотя по календарям вроде как апрель. Сухая прошлогодняя трава уныло склоняется к заборчику детской площадки. Такое неприглядное место прямо подходит вкусу Егора, и всё-таки Андрей думал, что приятель поселится в более симпатичном уголке. В большом городе, где тысячи домов и миллионы жителей, можно найти что угодно. Егор же предпочёл поселиться на отшибе — словно ему было, от чего скрываться…

Андрей возвращается к исследованию комнаты. На стороне, отведённой под рабочую зону, красуется широкий полированный стол — единственная роскошь на всё убежище. Стопками на нём — бумаги, книги сложены одна на другую, всё ещё сохраняя идеальное положение. Зная Егора, можно предположить, что у него всё валялось вперемешку, а в нужный момент он наугад выуживал правильный лист или томик — однако кто-то чуть ли не по линейке вымерил положение вещей. Хорошенько прибрались, комар носа не подточит. Однако… Ещё со студенческих лет за Егором была привычка помечать все свои книги и бумажки, загибая правый нижний край у первой страницы. Незначительная такая деталь, а важная. Андрей оглядывает содержание стола, но всё на нём чистое и идеальное, как из книжного магазина. Ничего загнутого. «Вот и пригодились твои шифры, дружок, — Андрей сжимает ладони в кулаки, ощущая нарастающее напряжение в каждой мышце. — Тебя всё-таки обокрали. А я-то думал, к чему такие сложности…» Он водит глазами по столу и сглатывает ком в горле. Всё заменили идентичным. А почему? Потому что Егор, очевидно, мог что-то оставить в записях. Он что-то знал, и это что-то вовсе не было какой-то незначительной шелухой.

«Он не из тех, кто влез бы в опасный бизнес, — размышляет Андрей, берясь за бумаги и перелистывая их одну за другой. — Просто не того склада. Он мечтатель, а не мафиози. И не герой. Однако разделались с ним так аккуратно, не подкопаешься. Во-первых, кому он насолил, и во-вторых… те, кто это сделал, не могли не знать про меня, но не явились. Егор знал, что ко мне не полезут? Почему и откуда? Поэтому обратился именно ко мне?» Завещание Егора может быть его последним зовом о помощи. И больше некому ему было написать — только Андрею, потому что тот, хоть и молчал без связи два года, оставался достижим и точно бы вмешался. Люди забываются, а Егор запомнился. Молодой мужчина в светлом пальто тяжело опускает ладони на письменный стол и сверху вниз взирает на разложенные бумаги.

Оставить просто так он не может. Не такой человек.

Тем более теперь его просят не словами и не сложенными в молитве ладонями — а настоящей жизнью. Смерть бывшего одногруппника и его завещание вешают на Андрея свои обязательства, и он непременно разберётся, в чём дело. А для этого нужно с точностью всё вспомнить. Так о чём там ему рассказывал Егор?..

Она несётся опрометью, не тратя драгоценные секунды на то, чтобы оглядываться: всё, что нужно, можно мельком заметить во встречающихся стёклах витрин, поцарапанных слегка, но откровенно многословных, боковых зеркалах проезжающих или припаркованных вдоль тротуаров автомобилей — отлично видно, кто и где. Босые ноги быстро перебирают дробью по мостовым, когда она перебегает плотный поток транспорта, бросаясь наперерез главной городской автостраде; совсем рядом — лица водителей, скучающие или раздражённые возникшей пробкой, сигналы разрывают серебристо-серый воздух, краски смешиваются и кажутся незначительными.

Она ловко петляет между бамперов и багажников, один раз, точно мастер паркура, перескакивает через бампер, оперевшись на него лишь одной рукой — в мгновении, когда гравитация ещё не пришла в себя, как крыло поднимается широкий подол белоснежного приталенного платья, взмахивает, набирая дыхание — она оказывается по другую сторону автомобиля. Здесь всё пёстрое, но люди спрятаны в своих коробках на колёсах, а потому она как на ладони заметна — белое пятно среди различных цветов. Даже запачканность кровью и пылью не портит эту невинность. Да уж, не сильно везёт.

Никому нет дела до спасения, так она сама на себя и полагается, иного пути не приемлет; мчится через равнодушный город, поторапливаемая гудками и голосами. За спиной виднеются тени, она замечает их в вытянутое зеркало автобуса: тени разделяются, стараясь загнать её в ловушку, но на мосту не сильно поиграешь в лабиринты, у него всего два края и две возможности оступиться.

— Поймать девчонку! — выкрикивают приказ, который и так всем известен. Краем рта она щерится в оскале, поблёскивает досада в пылающих глазах: не на ту напали. Они её не отловят, даже если попытаются. Она не дастся им, а если придётся принять бой — уложит всех на месте. И они это знают, боятся, то-то ещё не настигли, хотя без устали гонятся за ней уже третий восход солнца. Никчёмные.

Она добегает до конца; отсюда уже есть выбор, и на другом берегу её наверняка поджидает другая засада, но кто они такие? Никто. Можно нестись вдоль берега, надеясь в случае неудачи нырнуть в воду и затеряться в сизовато-серой грязи, а можно бежать прямо, в хитросплетение улиц — она выбирает второе. Отрешённо смотрят сверху вниз окна и витиеватые балконы, здания тут воистину красивые — архитектурная живописность. Если бы она озиралась по сторонам, ей бы понравилось, какие высокие и вдохновляющие здесь постройки, но ей всё равно — она спасается от преследователей и поглощена исключительно этим.

Погоня почти дышит в спину. Босые ноги ударяют по асфальту, запачканные и содранные в кровь, но она не останавливается, не замедляет бег, по-прежнему кометой прорезая толпы людей. Улицы заполнены народом, а ей это на руку — пробует среди них затеряться, хотя это всё равно её не спасёт, а на ходу понимает, что не со всем разобралась. Из левого уха, наполовину обрезанного, капает багровая жидкость, разгоняя непорочную белизну платья, но это явно не единственный маячок. Не сбавляя темп, она обшаривает себя руками, от плеч до бёдер, и пальцы, измазанные в крови и грязи, отыскивают мельчайшую ошибку, инородное нечто. Она хрипло рычит себе под нос и сворачивает в закоулок, за ней ещё не успевает погоня — и отлично.

Пожарная лесенка у симпатичного дома из тёмного камня, будто оживший и обрётший душу гранит; она забирается ловко и быстро, с нечеловеческим проворством, придерживается за балку и обеими ногами разбивает окно второго этажа. Вниз льются осколки, щиколотки ободраны, но ей опять всё равно. Даже будь кто в квартире, она бы на то наплевала, но там никого нет — тихо стынет обитель без человека, а вокруг всё домашнее, аккуратное, на диване подушки с вышитыми узорами, на люстре ловец снов. Она невольно смягчает шаг, постоянно прислушиваясь к окружению, готовая снова мчаться — а пока крадётся к кухне, стучит ящиками поспешно, зорко высматривая необходимое. Выуживает из сушилки для посуды нож и быстро направляется к выходу из квартиры; поднимает правую руку, подносит к лицу, разглядывает предплечье — кожа светлая, гладкая, вены заметны лишь на запястье.

У неё тонкие руки, хрупкие, не выглядящие как что-то, что может быть опасно. Она хмыкает и замахивается, в левой ладони — нож, и лезвие легко входит в плоть, быстро расчерчивая предплечье пополам. Кожа, за кожей — оголённые мышцы, воздух режет их немилосердно, но она реагирует быстрее — отбрасывая окровавленный нож, пальцы погружает в мясо, над самой артерией нащупывая мелкую брошку с тускло мерцающей головкой. Очередной датчик, последний в теле. А они предусмотрительны, она поначалу даже не заметила второй жучок, вырезав только тот, что был в ухе. И как умудрились провернуть без её ведома?

Маячок она бросает здесь же, на ковёр, теперь порядком заляпанный багрянцем, и торопится прочь, выбивая с ноги дверь. Юркий маленький силуэт в белом одеянии выскакивает на лестничную клетку, а оттуда несётся вниз, выбегает через внутренний двор — преследователи только-только забрались в квартиру, откуда она унеслась. У неё всего несколько секунд, пока они не поймут, что она не прячется в квартире, а догадалась оборвать слежку, затем кинутся на поиски. Это натренированные безымянные, чтоб их, они пойдут по следу, который она оставляет за собой. В норме её не могли бы отличить от людей, но сейчас она в крови, а кровь имеет свойство выдавать сущность. Она чертыхается и мчится дальше, в переплетение дворов за оградами, перебирается через резные заборы и игнорирует домофоны.

Всё в порядке. Они её не поймают. Она ни за что не даст им снова себя сковать — не для того сбежала.

Девочка с пылающими глазами бежит через город, треплются за спиной длинные волосы и подол испачканного платья, и ей не страшно — она только очень против возвращения. И сделает всё, чтобы это не произошло.

Увлечение у Егора было только одно: он слишком любил городские легенды. Во всех их многообразии и запутанности он разбирался, как эксперт, и знал, должно быть, сотни мифов относительно города, в котором учился, и других городов в том числе. Может, потому его глаза всегда светились — он во всём видел загадку.

Любимой сказкой Егора были Мечи. Андрей всегда посмеивался этой детской наивности: они вроде не малыши уже, чтобы верить в россказни, пусть даже ими подпитывают многие телеканалы и литературные источники. Конечно, в городе часто упоминали Мечи, будто те существовали на самом деле, но Андрей не был приверженцем пустых мелодий и концентрировался на реальности. И так приходилось с собственными призраками сражаться, не хватало ещё уверовать в культ, далёкий от реализма. Люди есть. Есть ли эти «Мечи» — никто не знает. Про них из уст в уста передаются многочисленные рассказы, слухи и шепотки, но найти свидетеля почти нереально, а потому одержимость Егора этой темой Вознесенский искренне не понимал и оттого недолюбливал.

Кажется, от своего увлечения Егор не отступился даже в последние два года. Андрей обнаруживает на полах сборники городских легенд, пару даже пролистывает. Эти книги заменены, в отличие от обыкновенной литературы, тоже имеющей здесь своё место: в рабочем отсеке Егор держит и свои источники вдохновения, и классику, и современную прозу. Времени вагон, сегодня выходной, и Андрей проверяет все книги до единой. Таинственные любители наводить порядок убрали как минимум половину томов, поставив на их места идентичные. Городские мифы? Чем они не угодили таинственным чистоплотным гостям? Андрей машинальным движением отводит с лица передние пряди, пытаясь заправить за ухо, но они снова выбиваются. Он погружён в размышления. Отступает от стеллажей и продолжает осмотр комнаты.

«Ещё раз, — проговаривает про себя мужчина, чуть щуря ярко-зелёные глаза. — Егор составил завещание на моё имя, заверил его и отдал конторе. Полгода спустя его нашли мёртвым. Официально принято, что это самоубийство. Нет ни родных, ни близких. Если так, наверняка его заявление смотрела полиция или те господа, что снизошли до столь качественной уборки в его хоромах. Они не могли не видеть моё имя, однако мне никто ничего не сообщил, только через неделю связалась контора. Мог ли он доплатить им, чтобы они не выдавали завещание смотреть посторонним? Да нет, иначе его имущество бы на кого-то другого списали. На фотографии я закрашен. Собственно, почему ко мне не обращались? Что-то отвлекло их внимание или сочли меня бесполезным? Кто вообще мог позариться на бумажки Егора, кому он насолил своей исследовательской мечтой?»

Если это связано с мифами о Мечах… Звучит не ахти, конечно, но сейчас Андрей готов принять на рассмотрение любую версию, даже столь неправдоподобную. Он проходит квартиру ещё раз, останавливается у самого окна. Смотрит на подоконник, затем переводит взгляд ниже — и замирает. На полу что-то есть. Андрей осторожно отступает, присаживается на корточки, не протягивая руки, и только смотрит.

Это какое-то битое стекло. Но откуда здесь взяться стеклу? Ведь окна явно держатся давно — они исцарапаны, рама поскрипывает. Никто их не разбивал. Андрей лезет в карман пальто, выуживает тонкие элегантные перчатки, которые всегда носит с собой, и быстро натягивает. Порезаться ему не очень хочется. Осколки настолько тонкие, даже не блестят, неудивительно, что уборщики их не заметили — хотя, может, и не искали. Кто угодно может разбить винный бокал у окна, почему бы нет? Андрей приподнимает один обломок, и под сердцем поджимается напряжение. Это не стекло. Это… какой-то металл? Слюда? Словно стёсанный тончайший слой какой-то твёрдой материи, как отвалившаяся штукатурка. Он не прозрачный, лишь слегка просвечивает, но оттенок определить не получается. Андрей вертит осколок в руках, затем поднимается на ноги и торопится к рабочему столу. Выуживает чистый платок и заворачивает осколок в него. Что делать — пока неизвестно, но как-нибудь да разберётся.

«Окей, у тебя дома грохнули на пол что-то, что не похоже на фарфор или посуду. Что это может быть?» — гадает Андрей. Он возвращается было к россыпи осколков — их не так много — и уже поворачивается…

Как пространство разрывается криком. Поначалу мерещится, что это восклицание птицы, высочайшей нотой, мольбой о помощи — по телу проходит волна дрожи, Андрей резко озирается, пытаясь соориентироваться. Сердце стучит в висках, а звук тем временем стихает, но остаётся эхом в каждой клеточке; дрожь отпускает, но от этого становится ещё непонятнее. Андрей часто оглядывается, но вокруг него — лишь чужая квартира. Только во всех углах стынет эхо странной, неясной ноты, волнующей, напряжённой, зовущей. Это несомненно зов, но Андрей ничего не может понять.

Встревоженный, он покидает дом, забыв таки снятое пальто и даже дверь захлопнуть, выскакивает на улицу, окунаясь в шум. Голова идёт кругом, ослепительный день обволакивает со всех сторон, Андрей — единственная резонирующая нота среди этого умиротворения, повседневности, что так банальна, он озирается, переступает с ноги на ногу, разворачиваясь, и вокруг плотным кольцом смыкаются дома — что происходит?! Не задумываясь, поддавшись инстинкту, победившему разум, Андрей бежит до небольшого соседнего проспекта; здания поднимаются ввысь, окна везде одинаковые, взгляд судорожно скачет с одного участка на другой, всё фрагментами. Андрей тяжело дышит, в отчаянии пытаясь найти — найти нечто без имени, формы, обозначающего слова, нечто, что обязательно нужно найти…

А затем он видит.

По проезжей части, отчего-то пустой, с ровным серым асфальтом и белой разметкой непрерывной линией, вдоль припаркованных автомобилей вперёд несётся силуэт. Уже совершенно не скрытый, не пытающийся спрятаться за угол, он словно летит — только голову слегка поворачивает, проносясь в паре метров, и Андрей в полной ясности замирающего мгновения пересекается с бегущей взглядами. Это ребёнок, с личиком явно детским, но не мягким, обострённым, как у лисички, и глаза у неё (почему-то видится даже с такого расстояния) словно светятся, словно горят, золотисто-сиреневые, градиентом переливающиеся. Андрей не успевает одуматься, когда выбегает к ней навстречу, и девчушка, вздрагивая, мигом прячется за него, цепляясь за рукав; она явно чем-то изумлена, но он не замечает — зато замечает новых участников странной сцены.

Это человеческие фигуры в чёрных одеяниях, плотно облегающих тело, в масках на нижней части лица, будто тени или ниндзя из экшн-фильма; их около пяти, но Андрей подозревает, что на самом деле больше, и автоматически привлекает девчушку ближе, прикрывая её согнутой в локте рукой. Она такая маленькая, что, наверно, где-то ему по пояс, и обхватывает его обеими руками. Руки у неё хрупкие и перепачканы тёмным, а затем доходит: это кровь; по предплечью обильно сочится кровь, а сама девочка мелко дрожит и смотрит вокруг звериными глазами, скалится, хмурится, но никак не похожа на человека сейчас.

— Что происходит? — резко спрашивает Андрей. Люди в чёрных костюмах останавливаются полукругом напротив, становится заметно, что они без оружия или каких-либо приспособлений. Картина выглядит нереалистично, но об этом Вознесенский подумает позже.

— Он видит нас? — раздаётся недоумённое шипение со стороны теней. Один из них выступает вперёд и опускает маску; лицо самое обычное, как у мужчины лет двадцати пяти-двадцати семи, и он щурится, внимательно оглядывая Андрея.

— Отступи, — приказывает он. Голос его лишён интонаций и звучит как соприкосновение с сухой бумагой, точно и голоса самого нет.

— Чем вам насолил этот ребёнок? — скалится в ответ Андрей. Девочка прижимается к нему плотнее, зыркает на преследователей. Она так крепко сжимает тонкими пальцами свитер защитника, что он это легко ощущает.

— На кого ты работаешь? — спрашивает главная тень. — Круг? Обитель? Мы не знаем тебя.

— Я вас тоже, но это ничего не оправдывает, — огрызается Вознесенский. Он спешно прорабатывает тактику: на самом деле не знает, что это за люди такие и почему готовы растерзать какую-то девочку, явно раненую и выдохшуюся. Пахнет чем-то подозрительным, но всё и так сошло с ума, одним лишь поводом больше — плевать.

— Убить его, — отдаёт приказ главная тень. Всего два слова падают кленовыми листьями, и Андрей вовремя отскакивает, когда на него прыгает один из преследователей; всё ещё никакого оружия, но ладонь его на мгновение отражает солнце, настолько она ярко сверкает — металлический, стеклянный блеск, приглушённый, как у…

Девчушка мигом выпускает одежду Андрея, кувырком оказывается дальше, как проворная ласка, и со всей прыти несётся прочь — никто не опомнился, а она уже скрылась за углом. Андрей лишь краем глаза это замечает, потому что до него доходит: сама рука нападающего превратилась в короткий заострённый клинок. Что за?!

От первого удара Андрей успевает увернуться, но забывает про остальных — вспоминается рывком, когда что-то неожиданно никакое, не холодное и не горячее, легко входит и плоть, в бок где-то ниже рёбер, так неловко из-за того, что он почти увернулся. Входит, прорезая дыхание вместе с пульсацией тела, и легко покидает, Андрей только зачерпывает ртом воздух. Мир опрокидывается, сужается до крошечной точки — он никогда не представлял, что существует такая ужасная боль. В широко распахнутых глазах отражаются тени, кивающие друг другу, но отчего-то не решающиеся продолжать погоню, точно сомневаются. Андрей сипло дышит сквозь зубы, поднимая безумный взгляд, ладонь прижимает к рваной ране, откуда только что вынули клинок — и никто не смеет шелохнуться.

— Убирайтесь, — рычит он. Опустившийся на колени, придерживающий положение тела лишь с помощью свободной руки, между пальцами второй сочится густое, красное, сюрреалистично-настоящее, боль выжигает дотла, а он выкрикивает грозно: — Убирайтесь!

Они не двигаются, не могут двинуться — он внезапно понимает, что подавляет этих ненормальных существ, они не в силах противостоять ему, потому и не смеют дальше кинуться на поиски. Девчонка сбежала, а они не способны броситься за ней, только стоят, подрагивая, смотрят на него. В голове звенит невыносимо, раскатами боль пронизывает живот, но он жив, и он в ярости. Всё смешалось и перепуталось, да и к чёрту правильность — Андрей никогда не любил скучный и естественный мир.

— Ого, — раздаётся над головой звонкий, бойкий голос, и он вдруг узнаёт его, словно всегда на него бы отозвался. — А ты и впрямь особенный.

Он поворачивает лицо и видит совсем рядом того самого ребёнка. Девочка в замызганном белом платье, рана на её руке уже перестала кровоточить, и у неё сияющие торжеством и неясным восторгом глаза, когда она склоняет головушку набок — длинные светло-русые волосы, немного спутанные, чуть золотятся в свете внезапно выглядывающего из-за белых облаков солнца. Она вдруг улыбается — лукаво, искристо, с задором, какого Андрей не ожидал увидеть в такой ситуации.

— Скажи «К бою»! — призывно восклицает она, и у Вознесенского перед мысленным взором встают сразу несколько дорог. У него есть выбор, выбор между любыми сторонами, и по какому бы пути ни пошёл — к чему-то оно приведёт. Секундой на несколько слогов сейчас определяется не только ближайшие минуты, но и целые часы, дни, и подсознание подсказывает: это будет необратимо. Если он выберет предложенный путь, всё изменится, по-прежнему никогда не сложится, как не поворачивается река дважды в одно русло.

Но Андрей никогда не боялся что-либо в своей жизни менять.

Пересохшие губы размыкаются в усмешке, хотя оформленно он всё ещё не догадывается, что сейчас произойдёт.

— К бою, — выдыхает Андрей сипло.

Улица озаряется вспышкой.

Глава 2.

Оружие без имени

Чувство, мгновенно охватывающее с головой, от кончиков пальцев до сердечной мышцы, не имеет названия и описанием не скрасится; глоток неземного, удивительного трепета расходится неуловимыми импульсами по всему телу, поглощая не столько оболочку, сколько содержимое — как будто крылья сразу распахиваются у души. Душа — предмет извечных споров — внезапно ощущается самой настоящей — конечно, она существует, иначе не было бы такого явного чувства, будто нечто коснулось её вполне осознанно, провело кончиками перьев и улыбнулось с лёгкой искристой усмешкой.

Андрей пошатывается, одну руку прикладывая к груди, оставляя на одежде ещё один кровавый отпечаток — о ране совершенно забывается — пульс скачет так бешено, словно его вывернули наизнанку и вернули обратно. Мир вокруг смазывается, принимает нереальную чёткость, снова смазывается: зрение тоже скачет по параметрам и эффектам, играется с цветами, с дальностью влияния, а вместе со зрением нечто новое играет и с остальными элементами, со всеми сразу. Сердце заходится такой скоростью, что кажется, вот-вот разорвётся, затем смолкает; Андрей опускается на колени, не в силах контролировать собственное тело, и слепо пытается осознать, что вообще происходит.

«Ничего себе!  — звенит в его голове совершенно отчётливо другой голос. — Я никогда раньше так не делала! Ва-а-а! » С детским восторгом, с каким младшеклассник отрывает стрекозам крылья, нечто озорное и лукавое играет на струнах физических, импульсы расходятся то от рук, то от ног, пробегает колкий озноб от поясницы к затылку.

— Пре… крати… — едва выдавливает Андрей вслух, заходится кашлем, и с губ срывается кровавый комок, что тут же окропляет асфальт.

«Ох! Погоди, ты чего?  — переполошившись, спрашивает его голос, торопится, сбивается. — Извини, перестаралась! Просто… просто я ещё до такого не доходила. Эй, ты жив? Ты ведь смертный, верно? » Она всерьёз перепугана, он чувствует это оттеночно, как другую часть себя.

— Я в норме, — уверяет он. Непривычное до дикости чувство мешает координировать движения, сознание сигналит о присутствии инородного внутри всего, что Андрея составляет, но он усилием воли заставляет разум заткнуться. Его доводы в данной ситуации не действуют. Становится немного легче, к тому же, озорница отступила от зрения, и теперь Андрей хотя бы может сфокусировать взгляд.

Он сидит на коленях посреди тихой городской серебристо-кирпичной улицы. Дома вздымаются к прохладному небу, отовсюду веет весенними кристальными ветрами. Вокруг всё ещё толпятся тени, не в силах двинуться, смотрят изумлённо, шепотки порхают между ними, как ночные мотыльки, а вниз от свитера сбегает кровь — горячая, насыщенно-алая, самое материальное в мире реальном. Боли Андрей уже не чувствует и догадывается: то, что сейчас с ним объединилось, очевидно, зажало часть нервов. Ей не улыбается, что окочурится от болевого шока человек, который… который что?

«А ты в хорошей форме! Кажется, мы сработаемся», — хмыкает голос в сознании. Он высокий и звонкий, совсем детский, с невинно-искренними нотками. Андрей сказал «К бою», и что вышло? Эта девочка… её нигде нет. Она теперь в нём, прямо в его жилах, мышцах, костях, в его сознании. Такое кого угодно испугает, и Андрей захватывает воздух так глубоко, как только может. И замечает нечто незнакомое в своей правой руке. Оглядывает.

Это меч… Японский меч, катана, с изящным, чуть изогнутым клинком, прямой рукоятью без навершия — рукоять белоснежная, но отливает золотом, словно поверх белого наложен золотистый узор. Не особо сложно выглядит, а по длине будто под Андрея сделана, лежит в ладони, как её продолжение — настолько лёгкий и сбалансированный меч, что изнутри поджимает: откуда столько совпадений? Ещё мгновение уходит на то, чтобы понять — это не просто катана. Это та девчушка, которую Андрей ошибочно счёл за человека. В белом запачканном платье и с переливающимися глазами. Та самая, что сейчас объединилась с его телом и разумом и бессовестно играется со всем, с чем столкнётся, как дикарь, пытающийся понять, что и как работает в непонятном сложном механизме.

«Что ты такое?» — и тут же понимает безошибочно: она Меч. Тот самый Меч из городских сказок, баек, в которые Вознесенский никогда не верил. Он считал их глупыми выдумками, а они оказались правдой — по крайней мере, существование этой малютки, что так легко изменила форму, из вполне себе человека превратившись в оружие.

«У меня нет имени,  — звучит в сознании ответ, — как и у тех, что напротив тебя. Но мы разные. Когда ты говорил с ними, они не могли сдвинуться с места, а я могла. Я сильнее. А они — всего лишь безымянные, которые пытаются меня поймать».

— Он призвал её, — льются рекой шепотки, словно говорит разом куда больше существ, чем на маленькой улочке присутствует, — он усмирил её, он обратил её… С ней невозможно совладать, этот человек умрёт, он не выдержит…

«Ну уж чёрта с два! — возмущается Андрей про себя. — Всё я отлично выдержу!»

— Пошли прочь, — рявкает он, вспоминая, как пользоваться голосовыми связками. Сверкающий гневный взгляд поднимается на тени, а затем он и сам встаёт на ноги, держась на них крепко, как в асфальт врос. Вокруг всё ещё город дышит, но он совершенно затих; пространство огорожено, и Андрей знает: сейчас их никто посторонний не заметит, не услышит, не поймёт. И знает также, что по правилам и он, Вознесенский, не должен был заметить. Но заметил. Несущуюся через город девчонку и преследовавших её гончих псов. Это всего лишь пешки, они не особо сильны, их единственная способность — набрасываться скопом, вот тогда это превращается в проблему. Безымянных сложно отвадить, зато убить проще. «Убить?»

«А как ты собираешься им противостоять? » — удивляется девчонка.

«Мораль».

«Мораль относится к людям,  — с тем же удивлением замечает она. — А они не люди. И я не человек. Ты тоже не совсем, иначе бы нас не видел».

Андрей всегда знал, кто он. Двадцать четыре года он прожил, чётко уверенный в том, кто он, на что способен, что умеет и чему может научиться. Да, у него всегда был личный призрак, его собственная незабвенная тень, но она не влияла на основы всего, что он видел и с чем мог контактировать. А теперь Андрей ничего не понимал. Посреди улицы он окунулся в совсем иной мир, где не было тех же законов, что в мире, где он раньше жил. Граница ощутилась очень ясно. В его ладони лежит катана — заострённый с одной стороны клинок — и он чувствует его душу так близко к своей, что может обмениваться её фрагментами. Отныне всё происходящее теряет неправдоподобность, и можно в полной мере довериться инстинктам, нашёптываемым подсознанием — оно разбирается лучше. И принадлежит только Андрею. Без этой лукавой девчонки.

— Невозможно! — кричит главный из безымянных и прыгает вперёд.

Дальнейшее Андрей не осознаёт: он двигается, мгновенно реагируя, но это не его реакции, и он не успевает наблюдать. Прокручивается в руке катана, не выпадая из ловких пальцев, рассекает нападающего поперёк тела, как бумажную фигурку раскраивают ножницы — без малейшего сопротивления, без нажатия, без применения силы, словно лезвие и есть эта сила. Тени набрасываются скопом, и руки их заострены, форма их — лезвия, но Андрея, чем бы он сейчас ни был, это не страшит. Он усмехается себе под нос. Его тело быстрее и ловчее любого из безымянных, он не перебрасывает даже катану в другую руку, он и так легко справится; вертится, разворачивается, пригибается, когда нужно. Противников пять, шесть, восемь. Он отбивает все атаки. «Сломать безымянных не так сложно. У них нет ядер. Фактически, переводя на ваш язык, у них нет душ. Это пустышки». Кровь уже не течёт, боли нет. Катана — идеальное продолжение человеческой плоти — врывается в ровный строй, и одна за другой раны наносятся. Клинок идеально острый, колюще-режущий, скользящий и ослепляющий, как вспышка молнии — и такой же смертоносный. Тёмные силуэты падают, подкошенные, и в падении разбиваются вдребезги. Тщательно собранная мозаика рассыпается бесцветными полупрозрачными осколками. Сломать безымянного — это так просто.

Время не останавливается. Андрей не останавливается тоже, он остаётся один среди поверженных противников, не задетый ни разу, а те рассыпаны вокруг — в воздухе стоят отблески, словно никак не могут опасть на землю, Андрей замахивается катаной, правую кисть заводя к левому плечу, готовый вновь ударить сверху вниз.

— Хватит! — раскатывается его окрик, полный такой внушительной воли, что рука сама вздрагивает. Клинок входит в асфальт, как нож в масло, без сопротивления, и Андрей хрипло выдыхает через зубы: — Ты тоже убирайся.

«Вернись», — подсказывает девчонка.

— Вернись.

Эта вспышка на самом деле бесцветна, это даже не вспышка, просто настолько естественно рядом возникает невысокий щуплый силуэт, словно был тут изначально. Так, в принципе, и есть: девчонка тут и была в этом коротком сражении. Просто в ином обличии. Андрей разворачивается к ней — он гораздо выше и внешне гораздо сильнее. Но обмана нет: эта особа, чем бы она ни была, обладает силой не меньшей, просто не той материальной, что присуща людям. И восприятие у неё другое. Андрей размахивается ладонью и отвешивает ей пощёчину, и голова девочки дёргается в сторону, а глаза озаряются злостью.

— Что творишь?! — вскрикивает она, но даже не тянется к щеке. У неё нет оформленного понимания боли, и она не знает, что испытываемое ей называется болью. Сейчас это понятно и просто, как основы мироздания.

— Это ты что натворила?! — в сердцах рявкает Андрей. Девчонка могла бы свести всё к незнанию, но она слишком честна: глаза отводит, губы поджимает. Прекрасно знает, о чём он, но он всё равно низким голосом, подрагивающим от бешенства, проговаривает: — Я тебе не игрушка и не марионетка, чтобы вертеть, как хочешь. Даже если ты на то способна!

— Что мне ещё оставалось?! — подскакивает девчонка. — Ты сражаться ни черта не умеешь! Надо отбивать, а ты так бы и смотрел на меня! Я всего лишь…

— Ты использовала меня, так нельзя! — ярко-зелёные, пылающие глаза его сужаются. — Никогда так не делай, поняла? Управляя моим телом, ты можешь слишком сильно промахнуться. Ты час назад ещё не знала, что у людей есть мозг!

— И что? — девчонка оскорблённо складывает руки на груди. — У меня вообще-то тоже есть мозг! Я по-человечески устроена! Откуда мне знать, что у вас всё такое хрупкое…

— Я мужчина, не ребёнок, — сдерживая гнев, по возможности спокойно продолжает Андрей. — Если бы ты так поигралась с ребёнком, ты бы его попросту сломала. Рассчитывай, что можешь делать, а что нет, когда так поступаешь. — Он хмурится, поймав себя на том, что отчитывает существо, знающее о себе явно больше, чем он. Вздыхает и мрачно проговаривает: — Так что ты такое?

— Оружие, — звучит невозмутимый ответ. — Ты и сам это понял.

— Почему?

— Как почему? — девчонка фыркает. — Потому что ты Хозяин. Причём весьма сильный! — её глаза изнутри будто освещаются, настолько невинный и чистый в них восторг. — Впервые кто-то смог меня призвать! Это, знаешь ли, много значит!

Выглядывает из-за белого полотна солнце, играет на осколках, и Андрей вздрагивает, озноб до макушки пробегает: он быстро присаживается на корточки и поднимает один из уже опустившихся на землю осколков. Пыль, скреплявшая их между собой, развеялась, и воздух чист, а обломки странной материи всё валяются ровно там, где были безымянные. Андрей держит на ладони один из осколков и внимательно разглядывает. Девчонка рядом никуда не уходит, переминается с ноги на ногу, как гиперактивный ребёнок, и попросту ждёт. Ей, очевидно, некуда идти. Но это не имеет значения: Андрей бессловесно пообещал забрать её с собой ещё в тот миг, когда призвал.

Вознесенский рассматривает останки фигур в чёрном, затем оглядывается на девчонку. Та с невозмутимым видом отряхивает подол белого платья. Вся перепачканная и в крови, она держится совершенно естественно. И их, как прежде, никто посторонний не замечает.

— Ты идёшь со мной, — говорит Андрей, не допуская пререканий, но девчушка ничуть не смущена: только кивает и складывает руки за спиной. Глаза у неё золотисто-сиреневые, как диковинные драгоценные камни, и выражение их совсем не человеческое, но разумное и одушевлённое. Она не человек. Но и не вещь. Она — Оружие, а что это значит, они по ходу дела разберутся.

В квартире так же тихо, как когда Андрей в спешке из неё вылетал. В воздухе стынет молчание, стены пусто и бессмысленно смотрят в бесконечность. Среди их постоянства девчонка кажется воплощением жизни, самим сосредоточением энергии — вертится там и тут, исследует каждый уголок, как перевезённая в новое место кошечка. На кошечку девочка и впрямь похожа: несмотря на щуплость, свойственную возрасту, двигается она с неосознанной лёгкой грацией, шагает бесшумно, зорко смотрит по сторонам. У неё остренькое личико, чуть раскосые глаза с высокими уголками, в которых пляшут искорки, выдавая характер бойкий и активный, светлые губы, раздвигающиеся в кошачьей усмешке — кажется, из-под них даже поблёскивают заострённые клычки. Тонкие брови выражают весь спектр эмоций, черты лица не мягкие — пожалуй, то, что и намекает на приближение переходного периода.

У девочки спутанные волосы, она вся в грязи. Андрей первым делом за шкирку тащит её в ванную, мысленно представляя, какое бы лицо было у Егора, знай он, что после его смерти в его квартире купают подобранную с улицы беглянку. Впрочем, Егора уже нет. Эта квартира по завещанию принадлежит Андрею. Он хмурится кратко и спрашивает у девчонки, может ли она сама помыться.

— Я что, немощная?! — возмущается та.

— После случившегося я ни во что не верю, — закатывает глаза Андрей.

— И правильно, — нахалка фыркает, — теперь вообще ничему доверять нельзя.

Пока она очищает себя от грязи, Андрей возвращается в спальню Егора и заново, второй после таинственных уборщиков, перерывает вещи. Разумеется, одежды для маленьких девочек у приятеля не хранилось, зато отыскивается длинная футболка. На рост той дерзкой малышки пойдёт как платье.

Вспоминая, Андрей вздрагивает и переводит взгляд на зеркало. На кого он сейчас похож, не сказал бы и он сам. В отражении стоит, склонившись над выдвинутым ящиком комода, молодой мужчина; золотистые волосы растрепались, свитер густо пропитан багрянцем в районе живота, следы крови от раны вниз по брюкам. Несмотря на вид побывавшего в страшной переделке, взор у него прямой и по-прежнему яркий, будто стычка никак не сказалась. Он должен быть в ужасе. Или растерян. Или хоть как-то показать, что он шокирован.

Однако… Андрей ничего такого не ощущает. Наоборот, у него стойкое чувство, словно так и должно быть. Словно то, что произошло пятнадцать минут назад на соседней улочке — нормально. Он как будто рождён был для такого, или такая ситуация сложилась именно для него. Естественно, как рыба в воде. Да, это уже не тот мир, в котором он жил прежде, но он ничуть не меньше Андрею подходит. Перейдённая грань вовсе не колет.

«Мы убили тех существ, — думает Вознесенский, подрагивающие пальцы опуская к краю свитера. — Почему я так спокоен? Будто ничего необычного не произошло. Это шок? Или я действительно воспринял это нормально?»

Он тянет ткань наверх, сглатывая, готовый увидеть что угодно. И замирает, ошеломленный. Рана до сих пор есть — небольшая, хоть и украшенная со всех сторон разливами крови; косая. Но это определённо не та же рана, которую ему нанесли. Андрей торопливо стаскивает свитер и рубашку через голову, приближается к зеркалу вплотную. Тот безымянный не просто оцарапал, он практически рассёк туловище, но теперь эта рана совсем неглубокая и похожа просто на продольный порез. Как будто изнутри ткань восстановилась. Даже не кровоточит больше.

— Что за чертовщина? — едва выдыхает он.

— Взаимовыручка, — слышится со стороны ответ. Он резко оборачивается: со стороны коридора стоит девчонка. Она завернулась в полотенце, как в тогу, и водит головой по сторонам. Причесалась, отскребла грязь и кровь, и она выглядит мало того, что прилично, так ещё и куда реалистичнее. Волосы у девчонки оказываются светло-русые, приятного кремового оттенка. Прямые и гладкие, они спускаются до поясницы, на макушке же спокойно не лежат: чёлка, поделённая на несколько прядей, падает на глаза, но девочка её не убирает. Она уже обсохла и похожа то ли на взъерошенную птичку, то ли на взъерошенную кошечку. Смотрит с любопытством на рану Андрея.

— Взаимовыручка?

— Ты спас меня от погони, — она дёргает плечом, укрытым белой вафельной тканью. — А я перекрыла твою боль, когда ты призвал, и немного пошаманила над этой гадостью.

— Ты меня исцелила?

— Какое ещё исцеление? — девочка удивляется. — Я что, волшебница? Нет, просто я перенаправила некоторые твои потоки и поделилась своей энергией. Вот она и заживает быстрее.

Андрей делает к ней широкий шаг и ловит за правую руку, поворачивает нежной стороной вверх. Её предплечье было рассечено — оно и сейчас красуется разрезом. И у неё разорвано ухо.

— Откуда эти раны? — спрашивает он.

— Датчики вырвала.

— Тогда почему не исцелишь своё вместо моего? — его пальцы невольно сжимаются плотнее, и девочка хмурится. — Ты не чувствуешь боли?

— Боль-то я чувствую, — недовольно протягивает она. — Просто… не так, как ты. Человека боль убить может. Оружие — нет. Я могу абстрагироваться. И вообще-то я не могу себя сама лечить. Оно зарастёт, когда будет достаточно энергии.

Значит, она поправила тело Андрея в благодарность, не зная даже такого слова. Он вздыхает: всё так запутанно, а девчонка явно не может объяснить всё по очереди, только фактами бросается. Андрей вручает девчонке футболку и отправляется сам в ванную, приводить себя в порядок; смывает кровь, копается в аптечке, выискивая необходимое. Обрабатывает рану, морщась, хмурясь и прикусывая губу; он много раз ранился — пацан же, непоседа — но никогда не было столько крови. Кожа содрана, багровеет обнажённая плоть. Края у неё ровные, как по линейке расчерченные, вдоль лишь лоскутки поверхности; Андрей сглатывает, выдыхает и маникюрными ножницами обрезает края кожи, чтобы не теребили лишний раз мясо. В запасах Егора обнаруживается широкий пластырь, больше ладони размером, и Андрей теперь красуется заплаткой на подтянутом стройном теле. Залатанный хотя бы. Кровь больше не идёт.

Он возвращается в комнату. Девчонка сидит на ковре, скрестив ноги по-турецки, и с увлечением рассматривает взятую со стола книжку — какой-то атлас. Водит пальцем по картинкам, как маленький ребёнок, получивший подарок, так и сверкают глазёнки. Футболка чуть сползает с узеньких плеч, волосы откинуты за спину и чуть золотятся в дневном свете, и она кажется такой невинной и крохотной, девчушка десяти лет — кто бы подумал, какая опасность… Андрей останавливается в дверях и смотрит на неё. Чувствуя чужое внимание, девчонка вскидывает голову и сразу теряет ребячливость — режет пронзительностью, пристально, напряжённо, ожидая любой угрозы. Она как будто и ребёнок, и не совсем. Будто прошла уже через что-то, не доверяет посторонним.

— Кто ты такая? — спрашивает Андрей спокойно, и это спокойствие передаётся девчонке. Кошечка опускает загривок, волчонок прячет клыки. Она собрана и серьёзна, но уже не собирается кусаться. Раздумывает, затем, видимо, делает вывод, что он заслуживает хотя бы минимальных объяснений. Вознесенский проходит и садится напротив неё, тоже скрещивая ноги. Девчонка обводит взглядом комнату, собираясь со словами, и встряхивается.

— Оружие. Ты и сам это понял, — она хмыкает. — Знаешь, что необычно? То, что ты меня увидел сразу, означает, что ты либо опытный, либо сильный. Но ты меня так держал, что ежу понятно — опыта ноль. Не видел раньше Оружие?

— С трудом представляю, что это такое, — качает головой Андрей. — Будь добра, расскажи.

— Оружие — это Оружие, — весьма красноречиво сообщает девчонка. Теперь видно, что на коленях у неё раскрыта энциклопедия оружия: цветные фотографии и рисунки разных клинков с подписями и объяснениями. Девчонка изучает статью, посвящённую японским катанам. У них есть свои подвиды, но Андрей в том не разбирается. Тонкие девичьи пальчики чуть царапают глянцевую бумагу. — Вот ты человек, я — Оружие.

— То есть ты другое существо?

— Ну вроде того.

— Не вещь.

— Я на вещь похожа?! — девчонка возмущается. — Сам ты шмотка бездушная! Нет, я очень даже существо. А раз ты меня увидел и даже смог призвать, значит, ты человек, но особенный. Такие называются Хозяевами. Сама я не могу принять другой облик, только по приказу Хозяина. Видимо, тебя, — в её взгляде искрой пробегает ирония, и у Андрея руки чешутся её за ухо потянуть. — В общем-то, всё, что ещё?

— Как тебя зовут?

Этот вопрос ставит дерзкую малышку в тупик. Она заметно притормаживает, соображая, склоняет голову набок. Тема будто бы щепетильна: она даже глаза отводит, голос понижает.

— Нет у меня имени.

— Как у тех в чёрном?

— Ты меня с ними не сравнивай! — снова злится, но в этот раз действительно оскорблённо. — Это совсем другое! У меня пусть имени и нет… Вернее, оно есть. Просто я его не знаю. Не знаю, почему не знаю, но так получилось!

— Постой-постой, — Андрей прикладывает пальцы к виску. — То есть наличие имени — это важно?

— Разумеется! Смотри, кто ты будешь без имени? Оно ведь у тебя есть?

— Андрей Вознесенский, — он вспоминает, что совсем не представлялся, не было нужды. Девчонка с важным видом кивает.

— И меня как-то зовут. Имя делает тебя тем, кто ты есть. Обозначает, что у тебя есть душа. А у этих? — она демонстративно фыркает. — У этих имён нет, только они сами. У них нет даже ядер, потому-то так легко разбиваются. — Девчонка с накатившим унынием, которое она совсем не умеет скрывать, опускает взгляд и ещё тише добавляет: — Есть у меня имя. Я не понимаю, почему его не знаю. Должна ведь…

Понурость ей не идёт. Она такая яркая и бойкая, как комета, и без полыхания сама на себя не похожа. Андрей подпирает подбородок ладонью и разглядывает свалившееся ему на голову неземное чудо. В ограниченных стенах квартирки от слов сразу эхо гасится:

— Тогда давай придумаем временное. Надо же как-то тебя называть. — Девчушка сразу поднимает глаза, заинтересованная, и мужчина размышляет: — Какое-то решительное, уверенное. Скажем… Ника. Вероника, если полностью. Что думаешь?

Девчонка-Оружие по имени Ника смотрит на него прямиком, мысли теснятся в головушке, а вслух она выдаёт:

— Думаю, что хочу есть.

— Вы и есть умеете? — выгибает бровь Андрей.

Кажется, Ника едва сдерживается, чтобы в него не плюнуть.

Главный вопрос несколько отстаёт: Андрей совершенно не ориентируется в теме, которой желает коснуться, и пока молчит, только приглядываясь к новой знакомой. Всё не просто так, и эта девчонка уже перевернула его привычность с ног на голову, став ключом, от которого заработала вся система — пока что Андрею незнакомая, чужая и неприветливая, но определённо интересная.

Интерес… вот его вечная дилемма. Андрею было до одури скучно в мире, где всё шло по правилам, игра на сотни людей, где в одиночку проявляться — то же самое, что сидеть тише воды. Он всегда пытался себя чем-то занять, начиная от многочисленных секций и увлечений и заканчивая делами окружающих, не зря же они постоянно приходили за помощью. Их проблемы порой было трудно решать, но хоть так не хотелось выть с тоски.

А эта реальность, в которой Андрей оказался сейчас, выглядит иначе. Здесь есть нечто, необъяснимое с точки зрения естественных законов человеческого мира, что-то, с чем иметь дело ещё не приходилось. Разумеется, это запутанно и сложно, и скорее всего принесёт кучу неприятностей. Однако у Андрея есть только он. Ничего особого драгоценного, никого дорогого, только он сам. «Айсберг в океане», да только вода не чёрная, а золотистая. Уж он-то не боится рисковать, даже к тому стремится. Потрясающе! перед ним врата в целую вселенную открыты!

И открыла их заносчивая взъерошенная девчонка, которой, очевидно, свой мир не покинуть, да она и не собирается. Как много вопросов не решено, аж дух захватывает! И в том же проявляется двойственность: внешне Ника, у которой должно быть другое имя, совершенно ничем от человека не отличается. Они на ходу заскакивают в магазин, где приобретают девчушке стартовый комплект одежды. Он весь в строгих тонах: белая рубашечка, чёрный сарафан с широким пышным подолом, лакированные туфельки и полосатые поперёк чёрно-белые колготки; школьная гамма, чтобы девочка меньше выделялась — раз уж тянет на десятилетку, если будет хорошо одета, внимания никто ненужный не обратит. Находят и лёгкое светлое пальтишко. Долгими стараниями Андрей, раньше к головам девушек не прикасавшийся, передние прядки её длинных волос закрепляет по бокам, чтобы меньше мешались. Ника вертится, рассматривает всё вокруг, будто никогда подобного не видела, принюхивается к воздуху. Когда они останавливаются в маленьком кафе, поначалу выбирает блюд пятнадцать — приходится объяснять ей, что финансы не бесконечны и вообще-то Вознесенский ей в спонсоры не нанимался.

— Можно подумать! — обиженно фырчит девчонка, с вожделением разглядывая цветастые изображения местных кушаний. — Так и себе закажи!

Андрей выбирает несколько вариантов, максимально подходящих ребёнку, но крупно с этим просчитывается: Ника заглатывает всё в один присест. У неё не желудок, а бездонная пропасть — поглощает еду девчонка жадно, как бульдозер, загребает в себя чуть ли не с тарелками.

— Ты вроде такая маленькая, а такая прожорливая, — протягивает Андрей, подпирая подбородок ладонью и разглядывая девчонку. Та бросает в него краюшкой хлеба, сверкая глазами — говорить не может, рот забит. Мужчина цокает языком: — Крошка, едой не швыряются, это дурной тон.

— А ты сам дурной, — бормочет невнятно Ника и отправляет в свою топку ещё одну котлету.

О да, выглядит она как человек. Что особенного в девочке лет десяти, которая пошла поесть в кафе со своим… на кого он похож? Андрей сравнивает и приходит к выводу, что даже если его сочтут молодым отцом, внешне они не сильно сходятся, хотя что-то общее определённо проскакивает. В любом случае, сейчас он — взрослый, ответственный за этого ребёнка. Начинать нужно с деталей, и Вознесенский медленно выдыхает, не прикоснувшись ещё к собственной еде.

— У тебя есть какие-нибудь документы? — спрашивает он.

— Документы? — Ника хмурится.

— Бумаги, в которых записано, кто ты и откуда.

— Я в курсе, что такое документы. С чего им быть-то? Я не одна из ваших канцелярских мышат. Меня не штамповали, — она готова уже нос задрать.

— Прямо в тебе были датчики, — не очень любезно одёргивает её Андрей. Надо прояснить весь этот каламбур. — Так что будь любезна, отвечай на мои вопросы полностью. Очевидно, здесь не всё так просто, так что придётся тебе мне объяснять. Начнём заново. Сколько тебе лет?

Ника притормаживает. Смотрит на свою ладонь и загибает пальцы. Что-то больно шустро она загибает, так что Андрей уже подозревает худшее — и ошибается. Что ситуация будет настолько плачевна, он точно не предполагал.

— Два!

— Что два?

— Два месяца, — Ника гордится, словно новую контанту открыла. — Два месяца мне, усёк?

— Неужели? — Андрей вздыхает. — В два месяца дети даже не ползают ещё, ты ведь понимаешь?

— Андрей! — она закатывает глаза. — Я ж говорила, я Оружие! Какие ещё «дети»? Мы, по-твоему, будем тратить десятилетия, чтобы учиться отличать бабочку от жука?

— Смени тон, — с холодком замечает Вознесенский. Девчушка не зажимается, однако прекращает перечить. — Что ж… значит, у Оружия развитие идёт иначе?

— Иначе.

— Ладно, допустим. Значит, тебе два месяца, своего имени не знаешь. Ты была где-то, где тебе ставили датчики. Зачем?

— Чтоб контролировать, очевидно, — фыркает девочка.

В кафе, где они находятся, малолюдно, и шанс, что их подслушают, минимальный. Человеческий поток схлынул после перерывов, официанты замотаны часом-пик и потому не прислушиваются к шепоткам, да и местечко само уютное, укромное. Даже если тут возникнут осложнения, можно избежать катастрофы. Ника сидит на диване, ногами не доставая до пола, и уминает четыре шарика мороженого — разноцветные и симпатичные, они явно ей нравятся и на вкус, смотрит с таким детским открытым восторгом, облизывает ложечку по три раза. И что делать с этой непутёвой?

— Безымянные преследовали тебя с того самого места? — продолжает Андрей.

— Ага.

— То есть ты оттуда сбежала?

— Ага, — Ника для убедительности даже кивает. Край рта у неё заляпан шоколадом, и Андрей, вытаскивая салфетку из подставки, стирает с мордашки грязь.

— И откуда же ты сбежала?

— Понятия не имею, — на изумлённый взгляд девчонка поясняет: — Серьёзно, я не знаю. Это было просто… место. Много стекла. Я датчик-то первый отыскала, вырвала и сумела выбраться, а они загнать попытались. Тут ты и встрял, так что я теперь здесь, — она складывает локти на стол, как школьница, и насмешливо взирает на своего спасителя: — Ты круто их поразбивал. А знаешь, что самое крутое? Ты сумел меня призвать. Такое прежде никому не удавалось. Значит, ты какой-то особенный. Ишь как!

«Особенный». Андрей слышал это множество раз от людей со всего окружения: они говорили то с завистью, то с восхищением, то с равнодушием. Постоянно повторяемый факт становился действительностью, и Вознесенский привык «особенным» быть. Если так вспомнить, лучше всего в сознании отпечатался один случай, когда это ему сказал Егор. Кажется, незадолго до того, как они разошлись в разные стороны и больше не пересекались. «Ты особенный, Андрей. Так что ожидай, что однажды это сильно отразится на всём вокруг тебя», — и глаза у него в тот момент были тёмными, какими ещё не были за всё их знакомство…

Мужчина быстро поднимается, выискивает в карманах висящего рядом пальто необходимое и выкладывает перед Никой два обломка. Один — с места, где существа в чёрном рассыпались на битое стекло. Второй — из квартиры Егора. Дрогнувшим от волнения голосом Андрей быстро спрашивает:

— Скажи, это ведь одно и то же?

Ника удостаивает улики только одним взглядом: какао её занимает куда больше.

— Ну да, — звучит ответ.

— И что же это?

Она точно знает. Внезапно череда совпадений кажется не такой уж случайной, и между всем изменившимся точно есть связь — Андрей чует. А он привык доверять своей интуиции. Интуиция ни разу ещё не подводила, тем более когда на горизонте маячило нечто воодушевляюще глобальное. Ника на его энтузиазм подбирается, с любопытством всматриваясь в черты его лица.

— Мало того, что ты не знал, что призывать можешь, — протягивает она недоверчиво, — так ещё и никогда сломанного Оружия не видел?

Стрелки часов делают новый ход.

Глава 3.

Безупречное лезвие

На пустыре тихо. Земля, отведённая под строительство, не может порадовать глаз — сплошь ровный настил песка и мелких камушков, кое-где пучками торчащая сухая прошлогодняя трава, отчаянно пытающаяся не потерять внешнюю степенность, мелкие полевые цветочки, чудом пережившие сухую зиму. Люди сюда не ходят: в отличие от некоторых других пустырей, этот не хранит в себе никакой тайны, загадочным не кажется. Просто выжженная пустошь. Вряд ли на ней и построят что-то, компании за этот кусочек территории не ссорятся. За спальным районом, незримо для глаз, пустырь остаётся сам себе на уме. Тут никто не потревожит, и внимания обращать не станут. В общем, идеальное место для того, что посторонним видеть не стоит.

 — Это особая техника какая-то? — Андрей перескакивает прорытый в земле канал: дожди превратили пару луж в самостоятельный ручеёк. Ника позволяет переставить себя с бережка на бережок, как котёнка, и не барахтается. — И вообще… получается, у тебя два тела?

 — Тело одно, — авторитетно заявляет девчонка. Она оглядывает место, куда они пришли, с любопытством в сверкающих глазах; присаживается на корточки, с самым увлечённым видом трогает гальку и песок, выдёргивает травинку и вертит перед собой, прикусывает её кончик. — Обличий два. Человеческий облик или облик оружия.

 — Ты катана?

 — Катана. С тати не путай — тати больше изогнут.

 — А что с твоим человеческим обликом? Ты выглядишь как ребёнок, потому что тебе два месяца?

Они всё больше отдаляются от домов. Пустырь достаточно широкий, задним краем он прячется в лесной зоне, и за полосой деревьев точно не будет видно лишних подробностей. Может, это странно — молодой мужчина в официальном наряде и девчушка в школьной форме почему-то оказались на дальнем конце города, и всё же так лучше, чем проверять посреди улицы. Что подумают или скажут люди, Андрею без разницы. Он всегда умел направить сплетни в нужное для себя русло. Однако очень не хочется, чтобы их прервали в важный момент, так что лучше предостеречься и выбрать безлюдное место.

 — Я выгляжу как ребёнок, потому что так выгляжу, — удивляется Ника, словно речь идёт о максимально понятной вещи. — Что-то не устраивает, блондинчик?

 — И откуда ты умная такая, — закатывает глаза Андрей. — Ладно, давай тут.

Он останавливается, и девочка следует его примеру. Кругом ни души, только прямой ветер бьёт потоками шероховатую поверхность обедневшей земли. Небо укрыто белыми облаками с ярко-голубыми прорехами, точно шрамы на незатронутой коже. Пар и чистота вечно воюют на небосклоне, пытаясь отнять друг у друга свободное пространство, и сейчас верх берёт непогода. Будет неприятно, если пойдёт дождь. Ладно ещё Андрей без зонта, но Ника промокнет и может простыть. А вообще он с большим удовольствием поискал бы того, кто привык объяснять нюансы существования Оружий и выложил бы информацию последовательно и сразу, а не как новообретённая спутница — выуживать по кусочку надо.

Ника складывает руки за спиной и чуть подаётся плечами вперёд. Она стоит напротив, на расстоянии полуметра, и взирает снизу вверх, но не кажется оттого слабее или меньше. Наоборот, Андрей видит перед собой не наивную дурочку, а другое существо, сущность, которую пока не может постичь. В чём-то её взгляды явно отличаются от взглядов типичных десятилетних девочек. У неё своя позиция и свои знания о мире. И в то же время она в восторге от мороженого и толком не видела деревья — рассматривает с искренним и всепоглощающим любопытством. Её явно держали взаперти. С каким же мотивом?

 — Призыв — это призыв, — весьма многословно сообщает Ника. — Хозяин отдаёт приказ, по которому Оружие переходит из одной формы в другую. Без приказа мы так не можем. Я могу сражаться в этой форме, — она поднимает ладонь, и та на глазах заостряется, принимая ту самую огранённость, которой можно резать, — но не могу стать катаной, пока ты не призовёшь. Когда я катана, управлять мной можешь только ты. Вообще-то… может быть и по-другому. Безымянных может обратить любой, потому что у них потенциала — ноль с хвостиком. А меня многие пытались, но сумел только ты. Хозяин и именное Оружие должны соответствовать друг другу по уровню сил и стремлениям. Это основа всего. Раз ты мне подходишь, придётся мне тебя потерпеть.

«Или мне тебя», — вздыхает Андрей, но внимательно запоминает всё услышанное. Ника говорит о том, в чём разбирается, пусть и без деталей, и хотя бы так надо уловить суть. Получается, Андрей единственный сумел сделать так, чтобы Ника приняла форму катаны — опять прославился. Тех безымянных они раскрошили, но нет гарантии, что они не успели передать новость. Ника может быть либо жертвой какой-то злой силы, державшей её взаперти, а может оказаться преступницей, которую закрыли от мира для всеобщего блага — неясно. Однако Андрея ярлыки не интересуют. Он вспоминает, с каким ужасом зацепилась за него девочка, когда он выступил против преследователей, с каким отчаянием хваталась за шанс. Человек она или нет — не важно. Она живая. И тюрьма ей не подходит.

Если она всерьёз опасна, в чём Андрей не сомневается, его задача — совладать с опасностью и вынести из этого выгоду. Если надо сдерживать Нику, он сдержит. Ничего особенного.

 — Коли так судить… — Ника на секунду смолкает, точно размышляя, стоит ли. Затем продолжает прямо и откровенно: — То, что ты призвал меня, ещё не всё возможное. Ты просто смог обратить, но это не полное подчинение — со стороны нас обоих. Те отродья, что пытаются меня загнать, не успокоятся, они и на тебя перейдут.

 — То есть я их следующая цель? — ни страха, ни удивления Андрей не испытывает, разве что отголосок азарта. А что? Даже занятно будет. Пытаться выстоять против размытого облика своего врага, о котором и Ника ничего не знает.

 — Да. Они попытаются достать меня через тебя, — девочка смотрит ему в глаза, и это первый раз, когда она целиком серьёзна. Когда не насмехается, не шутит и не вредничает, а просит о помощи так, словно на кону стоит всё. — Андрей… Давай заключим договор. Ты полноценно станешь моим Хозяином, я — твоим Оружием. Это клятва. Всё делится на двоих. Но вместе с тем снимаются все ограничения, и мы сможем целиком использовать силы друг друга, — она подбирается, мрачно и горестно выплёвывает: — Я не хочу обратно к ним. Они постоянно пытались сломать меня, всеми способами, это тяжело, понимаешь? Я не хочу обратно! И даже если ты окажешься ничуть их не лучше, пусть так, лишь бы это сделали не они. Я тебе душу готова доверить. А взамен требую твою, — Ника поднимает подбородок, бросая вызов всему. — Решай.

Девчонка, превращающаяся в катану, изменила всё. В Андрее оказался скрыт некий потенциал, который он раньше не применял, ещё и способность как-то приказывать не только обращённому Оружию, но и безымянным — иначе почему они застыли? За всем этим что-то стоит. Егор умер, в его квартире — осколки Оружий, и кто-то тщательно перерыл все его бумаги, забрав необходимое. Возможно, Егор ввязался во что-то, что недоступно обычным людям — как раз таки в то, что обычно считают городскими мифами. И поплатился за то жизнью. Андрей просто обязан отыскать правду и понять, что привело давнего знакомого к гибели, а раз к этому добавляется взаимопомощь с девчушкой-мечом — почему нет? Тем интереснее.

 — Договорились, — улыбается Андрей и решает быть честным. — Мне нужно кое-что разузнать о смерти одного человека. Поможешь в этом — я тебя защищу. И никому не отдам, никаким чёрным гончим.

 — Легко, — улыбается в ответ Ника. Поддаваясь инстинкту, Андрей протягивает ей руку, и Ника проводит по его раскрытой ладони пальцами, точно что-то выискивая. Затем её рука заостряется, и крест-накрест на ладонь ложатся два идеальных пореза, кровь каплями искрит на них, не скатываясь, а девочка кладёт свою ладонь поверх. Её глаза говорят вместо голоса. Мир отступает и смазывается, резкостью выделяя лишь два силуэта среди пустой раскрошенной земли.

 — К бою, Ника, — срывается с губ.

Ника улыбается — и всё выгорает в сиянии.

Ничего постороннего не существует. Кругом пропасть, глубокий бездонный космос, галактиками сверкания перекрывают друг друга, проносятся в солнечном ветре, не опаляя, но дотрагиваясь и прошивая насквозь. Перед Никой проносится всё, от начала до конца. Бегущий ребёнок, тащащий за руку другого, тёмные переулки и умоляющий крик. Пустые стены, коридор с кожаными сидениями, взрослый говорит впредь быть разумнее. У взрослого каштановые волосы, зачёсанные назад, и холодные глаза. Внутренний двор дома ухожен, над цветами порхают бабочки, получается ловить их ладонью, не смыкая пальцев — быстрая реакция. Дети в классе такие одинаковые, никакого развития. В книгах нет ответов, но отчаянно надо найти, так что одна книга за другой. Когда правильно говоришь, тебя правильно понимают. Справляешься со всем, что берётся под руку, безмерный талант, который никак не находит дела по душе. За соседней партой — тихий парнишка, чёрные волосы падают на лицо. Просьба вполголоса и отпечаток удара на лице. Круговорот человеческих лиц. Все говорят, что справляешься и просто счастливчик. Ни в чём из того, что делаешь, нет смысла. Живёшь не в том мире, в котором должен жить. Принадлежишь чему-то другому.

«Ты всегда знал, что должен быть Хозяином», — думает Ника, разглядывая, как длинные пальцы листают тетради с конспектами, точно заведённый механизм. Радости нет. Всплески энтузиазма сменяются ещё большими провалами пустоты. Дома холодно и одиноко, все форточки открыты. Взрослый ушёл. Справляешься сам, получается сразу, как и всё, за что берёшься. Люди разных возрастов, здесь их больше, здесь занятия проходят по-другому. Блестящие рекомендации, много знакомых. Угрюмый парень со светлыми глазами говорит, что однажды поплатишься за свою особенность.

«Ты не такой, как они, поэтому тебе одиноко!» — хочется Нике кричать. Она следует по воспоминаниям, как по пыльным страницам дневника, который ни разу не перечитывали. Только первые страницы по сто раз перевёрнуты, выучены до дыр между строчками. Эти и несколько других страниц. Она изучает их подробнее, прокручивает несколько раз. Всматривается, как на ладонях тают фантомы. Дверь дома закрывается. Фантом тает на ладонях… Его никто никогда не мог понять. Он попросту не там родился.

«Найди меня! — зовёт Ника, но её голос, прерываемый бестелесным танцем узнавания, не может достичь прошлого. — Найди меня, Андрей! Со мной ты не будешь один! Ты Хозяин, ты ведь!..»

Он ждал именно её появления. Как и она не подпускала никого из пытавшихся, потому что такой Хозяин должен быть один, и это только Вознесенский.

Андрей Вознесенский. Двадцать четыре года. Слишком талантливый, слишком амбициозный, слишком хорошо помнящий своих призраков. Хозяин Вероники. Вот он кто. И вот кем он был. А кем он станет — уже будет результатом совместных трудов, никак иначе. Ника протягивает руки к далёкому силуэту ребёнка, свернувшегося в углу вмиг опустевшей комнаты, но дотронуться до него не может. Слишком большой разрыв.

«Если бы я пробудилась раньше…»

Это действительно не человек, но и не животное, и не вещь. Это такая простая истина, почему сразу не принял? Как в фэнтезийных романах про другие расы, но разве что так даже сложнее — у Оружия свой склад ума и души, даже восприятие мира иное. Они видят цвета, запахи и звуки совсем не так, как люди. Для них полноценно смотреть на материальную реальность можно лишь глазами Хозяина, иначе они не ощущают полноценности — вот почему заключают контракты с людьми. Это как способ жить. Менять облик не больно и не сложно, просто переход от одной формы к другой. И память бесконечна, всё держит в деталях, как вырезанную гравировку на клинке.

По-своему это прекрасно. Андрей видит весь характер этой девочки-катаны, словно она на ладони у него стоит — такая своевольная, храбрая и решительная, с ней глаз да глаз нужен. Только из-за того, что он её Хозяин, подчиняться она и не подумает. Насмешливая, её легко обрадовать, легко сбить с толку, огорчить или разозлить. Она могла бы выглядеть на двадцать, тридцать, сорок лет, но выглядит на десять, потому что на столько себя воспринимает, это сложнее обыкновенного взросления. Она как дитя — ничего ещё в жизни не видела. Она нуждается в поддержке, в терпеливости и в твёрдой руке, в способности ей отказать или отвесить оплеуху, и в то же время чтобы её пытались понять, чтобы о ней заботились. Андрей себя в роли родителя не пробовал, но теперь на нём лежит ответственность за юное, непорочное существо, которому на самом деле очень страшно, больно и одиноко. Она проснулась в полной изоляции, хотя просыпалась ради человека. Вокруг были лишь те, кто желал ей зла. Она никому не доверяет, потому что всего лишь хочет жить.

А главное… главное, главное — сгусток энергии, света, пульсирующий на самых кончиках пальцев у Андрея. Это и называется «ядро». Это душа. Душа Оружия, заключённая в материальную оболочку, напоминающая осколок драгоценного камня. Ядро находится в самом Оружии, но чтобы знать, где оно, нужно заключить договор, поклясться о нерушимом союзе. Ядро имеет имя. У безымянных его нет, вот почему они бездушные, их легко разбить — их ничего не защищает. А сердце, душа и разум Ники — вот они. Андрей видит их, любуется сиянием и переливами прекраснейшего, что видел на своём веку — трогательное, трепетное нечто, центр существования одной неприкаянной одинокой души.

Касается ласково и поглаживает струящийся свет. Она очаровательна. Её нужно защитить.

«Тебе было так грустно одной, — хочет сказать Андрей, но не способен вымолвить ни слова, пока они в одном потоке. — Но всё страшное позади. Я рядом. Слышишь?»

Девочка-катана со сверкающим взглядом и желанием кусаться и царапаться, если это позволит обрести свободу. Оружие Андрея, которое он назвал Никой. Вот она что. Вот она кто.

«Теперь мы с тобой связаны».

Пролетает всего мгновение, и Андрей обнаруживает, что по-прежнему стоит на пустыре. Город шуршит в отдалении, взывая к возвращающимся, небо бело-голубое, переменное, как сама суть жизни, ветер гуляет вседозволенно и размахивает рукавами. Ника всё ещё тут. Правда, не в человеческом обличье, и хотя она больше не держит Андрея за руку, её след не простыл, а присутствие всё так же ощущается. Он поднимает левую ладонь, на которой был начертан крест: раны превратились в два светлых шрама, будто им уже много лет, но не исчезли. Опознавательный знак? А в правой руке — Ника.

Изящная катана с отполированным до блеска лезвием, заострённым с одной стороны и чуть загибающимся. Японская сабля. Только в этот раз есть отличие: её рукоять не одноцветная, а переменчивая: теперь золотое переплетается с чёрным, смешиваясь и придавая катане изысканный вид. И на гарде, окружающей переход лезвия в рукоять, красуется подвеска, напоминающая Андрею японский фурин — на тонкой цепочке маленький стеклянный шарик, от которого идёт кисточка из чисто золотых нитей.

 — Симпатичная побрякушка, — произносит Андрей, разглядывая её. — Для чего она?

«Это не побрякушка, а символ контракта,  — отзывается в его сознании звонкий птичий голосок. — У тебя шрамы, у меня подвеска».

 — Не очень равноценно.

«Позволь напомнить, меч, который ты держишь в руках — это моё тело! Так что очень даже равноценно». Но заметно, что Ника не настроена ругаться. Андрей чувствует её до странного близко, будто они стали единым существом, улавливает полностью настроение: девочка в чистом восторге, прыгала бы от счастья, если бы могла. Рукоять в ладони тёплая, сверкает слегка. Идеально сбалансированный, готовый к сражению клинок. Андрей делает пробный выпад и тут же получает цоканье: «Эй, между прочим, я тебе не штык! »

 — Ты колюще-режущее оружие, — напоминает недовольно Андрей.

«Больше режущее, чем колющее! И вообще, если ты ещё додумаешься гардой бить, я тебе уши отгрызу! »

 — Спасибо за идею!

«Вознесенский! »

Посмеиваясь, Андрей прокручивает катану в руке и пару раз режет воздух, проходясь косо по пустоте. Ему не доводилось раньше обращаться с холодным оружием, и он слегка растерян: совсем не то же самое, что видеть на экране или читать описание. Какой-никакой, а вес меч имеет. Кроме того, прицеливаться им — не то же самое, что прицеливаться топором, клинок длинный, как-то надо рассчитывать расстояние. Ещё и Ника комментирует каждую попытку с язвительной интонацией, сама веселясь на полную.

«Нет, ну ты определённо нуждаешься в моём контроле! » — так и машет хвостиком она.

 — С контролем мы будем разбираться позже, дитё, — Андрей взмахивает снизу вверх и слышит, как вдоль лезвия свистит воздух. Заточена идеально. — Ножны к тебе не прилагаются?

«Зачем ножны?  — снова Ника в шоке от его логики. — Если бой захочешь прекратить, тупо возвращаешь мне человеческую форму, прикинь! »

 — Ты явно не тех слов набралась из моего лексикона.

«Что услышала — то повторяю. Я ж десятилетка, забыл?  — девчонка хмыкает. — Так что как хочу, так и выражаюсь. Позаботься лучше о себе. Тебя противник раз сто бы уже убил, пока ты тут про ножны мечтаешь! »

«Я не бью детей, я не бью детей», — повторяет себе Андрей с глубоким вдохом. Его эмоции тоже не скрываются от союзницы, и она заливается злорадным смехом. Действительно, как хорошо, что отсюда их не увидят — проблем с полицией Андрей не хотел бы, тем более что парень, размахивающий мечом посреди пустыря, больше смахивает на клиента психушки. Ника наблюдает за его попытками сражаться с весельем, как зритель в кинотеатре, разве что попкорна ей не хватает.

«Кстати,  — вспоминает она вдруг, — я не очень поняла по твоим воспоминаниям, но… кто такая Вера? »

Удар рассекает неподвижность. Деревья в лесу голые, ещё не успевшие покрыться листвой, а подстилка — опавшие с прошлого года кусочки. Андрей останавливается. Смотрит на клинок в опущенной руке.

 — Вернись, Ника, — произносит он. Девочка опускается на ноги, от каблучков раздаётся лёгкий стук, пышные полы юбки кратко взмывают, как птичьи крылья. Андрей на неё не смотрит, а голос его полон спокойной отстранённости: — Вера — всего лишь призрак. Её не существует. Я не хочу об этом говорить.

Девочка склоняет голову набок, но не переспрашивает. Иногда она, возможно, умнее, чем догадывается.

Спустя час перед Никой открывается массивная тяжёлая дверь, пропуская в незнакомую обитель, и девочка бодро перешагивает порог. Андрей ступает следом за ней и закрывает на замок; внутри сначала прихожая, маленькая и тесная, зато отсюда путь в большую комнату с невысоким потолком. Вся комната сияет чистотой. Здесь ровные углы, светлые стены, а мебель в тонах белых, чёрных и красных. Широкий диван посреди комнаты, закругляющийся полумесяцем к кофейному столику. Стеллажи с кучей книг. Всё это выглядит как изысканный современный интерьер — Ника насмотрелась на такие глазами Хозяина — и довольно мало говорит о своём владельце. Зато повсюду чисто, пыли нет. Ника разглядывает встроенную в потолок люстру, подлокотники дивана, на которых минимум поднос поместится, и через спинку перелезает на сам диван, бухаясь в окружении складок юбки.

 — Разуться забыла, — окликает её Андрей.

 — Лазуцца забыла, — передразнивает его Ника, коверкая звуки. Хозяин хлопает её по макушке сложенной газетой и проходит в одну из двух комнат, куда ведут двери, левая и правая. Ника сначала рассматривает телевизор — чёрная, блестящая плазма напротив дивана. Затем подскакивает и ныряет в противоположную комнату, оглядывается. Она никогда не была в человеческих жилищах, пусть и получила их изображения через воспоминания; самой можно всё пощупать, понять, как оно устроено, и это гораздо интереснее! Туфли девочка сбрасывает, оставаясь в колготках. Ступни погружаются в мягкость ковра. Такое помещение, очевидно, называется спальней.

Кровать двуспальная, прибрана. Две тумбочки. Шкаф с зеркалом. В тех же цветах, что и зал, и Ника обходит каждый уголок, заглядывает в шкаф, забирается в отделение с вешалками — она там помещается в полный рост. Стоит немного, окружённая рубашками и куртками, как лесом. Этот лес совсем другой, хотя оба они — чащи, заплутать можно и забыться; каждое дерево показывает какую-то дорогу, каждое о чём-то говорит. Андрей предпочитает одноцветные рубашки, часто с коротким рукавом, а верхнюю пуговицу может расстегнуть. Ника заглядывает и в ящики: равнодушным взглядом окидывает аккуратную стопку полотенец, шуршит руками на полке с джинсами, погружается до локтей в свитера и греет запястья в них.

У него не слишком много вещей. Если быть точнее, необходимый минимум. Всё, что имеется, новое и свежее — видимо, Андрей избавляется от старой одежды и сразу приобретает новую. Деньги позволяют, вон, даже Нику приодел, значит, долгов за ним не водится, на жизнь спокойную хватает. Вроде бы Ника должна всё знать о своём Хозяине — она ведь видела всю его память — но в то же время она ни черта не понимает его как человека. Какой он? Добрый или меркантильный, чего хочет, о чём мечтает? Андрей не раз протягивал руку помощи нуждающимся, однако неясно, какой личной ценой ему то обходилось. Как вообще можно всем нравиться, хотя не сидишь тише воды ниже травы, что-то делаешь? Какие же люди непонятные. Ника вытаскивает руки из свитеров и рассматривает тумбочки. Тут нет никаких фотографий или подставок. Всё просто и лаконично.

 — Что рыскаешь? — интересуется со спины мужской голос, и Ника подскакивает, сразу разворачивается, отводит резво правую ногу назад, разворачивает ладонь ребром… Фыркает сама себе: это Андрей. Пришёл из зала, хмурится, разглядывая её, хотя в вопрос не вкладывал ни капли злобы, только дружелюбие. Инстинкты не побороть. Ника отлично помнит, как уже попробовала поладить с людьми, когда только попривыкла быть в сознании. Они обошлись с ней не очень ласково.

«Это Андрей, — напоминает она мысленно. — Он меня не тронет». Но она не может ничего гарантировать, даже контракт защитой сильной не станет — это всего лишь договор. Она видела его воспоминания, но в его руках власть страшнее — её ядро. Если Андрей захочет её сломать, у него на руках главный козырь. Захочет ли?

Лицо у него не то чтобы одухотворённое, но точно притягательное. Этот человек окутан солнцем, словно в его плащ замотался, ореол вокруг головы возвёл. Глаза изумрудами горят, черты лица волевые и привлекательные, и такого сложно не слушать — затягивает. Ника в обаянии мало что знает. Однако она уже видела обаятельного человека, который в нужный момент становился холоднее льда и смертоноснее металла, и впредь её настораживает всякое лицемерие. А ведь Андрей — её единственная надежда.

Ника хочет жить. Хочет быть свободной. Исполнение этих желаний требует всего одного: доверия к Андрею Вознесенскому. Доверия ему ценой своей души. Как же всё сложно поворачивается, что выбирать приходится меж двух огней, и всё-таки — пусть этот пацан будет самым опасным решением Ники, он, по крайней мере, совершенно искренне вступился за неё. Даже если он плохой человек, нечто благородное в нём есть. Порывы, которым он подчиняется, не так злы. «Я, наверно, просто пытаюсь себя успокоить», — вздыхает Ника.

 — Разглядываю, что ты за зверь, — хмыкает она вслух. — Принюхиваюсь.

 — И как, много поняла?

Вызов в его взгляде, вот что сложно скрыть за любой улыбкой. Сейчас, в общении с Никой, Андрей не пытается строить из себя кого-то особенного, не улыбается без желания, и потому видно всю его блистательность без подоплёки. Глаза у него лукавые, будто предлагающие поймать его на слабости — этакий вызов всему миру, мол, раскройте меня, сломайте, ну же. А никто и не подступается. Такой вызов не примет ни честный человек, ни смелый. Слишком очевидно, что любого, кто всерьёз попробует пробиться, Андрей сам раскусит и выпотрошит. Ника не шутила, сказав, что человек он занятный — он действительно интересный. Осталось только понять, правда ли такой благородный или это служит высшей цели.

 — Ни фига.

 — Следи за языком, дитёныш.

 — Следи за дитёнышем, старик.

Андрей усмехается краем рта. Ника щурится шаловливо в ответ.

 — Покушать ты любишь, а как насчёт сна? — интересуется Хозяин и возвращается через зал в третью комнатку. Ника хвостиком ступает за ним, оказываясь в небольшой кухонке — тоже в стиль всей квартире. Наверно, сразу делали едино.

«Вот дурачок!» — и Ника объясняет ему, что Оружиям нет необходимости вообще поддерживать функции организма. Человеческая форма — не человеческое тело, и хотя некоторые физиологические процессы им доступны, например, дыхание, в еде нет нужды. Просто это вкусно. А вот спать порой нужно, чтобы восстановить силы. На этих словах по лицу Андрея пробегает тень; он делает быстрый шаг к девочке и пальцами отводит её подбородок в сторону.

 — Твоё ухо восстановилось, — замечает он. Голос у него не высокий и не низкий, обладает некой мелодичностью, но не возвышенной и звенящей, а скорее лёгкой и отдающейся эхом. Вряд ли он хорошо поёт, но говорит точно складно. Золотистые гладкие волосы вечно спадают на лицо, с одной стороны заправленные за ухо, и в правом ухе у него два мелких колечка по краю. Такой чужой, ни с кем не ласков. Ах, если бы Ника хоть немного больше понимала в людях! Может, она бы сумела постичь, что в душе Хозяина творится! Вспоминается, что было замечание, и Ника встряхивается.

 — Мы контракт заключили, — ворчит она, — и энергия распределилась между нами обоими. Видимо, залечилось.

Он недоволен или что? Беззастенчиво задирает свою рубашку — чёрную, из плотной ткани — и разглядывает медицинский пластырь. Белая заплатка на светлой коже. Фигура у него вполне гармоничная: Ника пытается в голове состыковать увиденные образы человеческих тел и приходит к выводу, что Андрей, видимо, хорошо следит за своим «храмом». Тот же тянет пластырь за край и рассматривает место, где до этого была рана. Поднимает на девочку-катану мрачный взгляд.

 — Покажи руку, — требует Вознесенский. Ника не подчиняется, и он тянет её за запястье сам. Тот порез тоже закрылся. — Итак, сколько энергии ушло и куда?

 — Ты вообще умеешь что-нибудь, кроме как спрашивать? — если честно, Нике уже приелось отвечать на самые простые тупые вопросы. Ядовито, точно с недоумком разговаривая, она чеканит: — При заключении договора высвобождается большой объём энергии. Такой, что его хватило бы не только пару царапин залечить, но и жизнь спасти. Ясно? А спать я пойду! Надоело рожу твою видеть!

 — Скатертью дорожка, — фыркает Андрей. — Тебе у дверки коврик постелить?

 — На диване устроюсь. Там приятнее, чем в этой твоей горнице, — и Ника гордо шагает в зал. Ей не нравится такая расцветка: пусть она кажется аккуратной, слишком много тут идеального. Безликое такое, не разберёшь, что за чем стоит, сколько теней переплетаются в одну, сколько шагов от угла до угла надо сделать, чтобы не пропасть. Зал побольше спальни, он по центру квартиры, и отсюда Ника хотя бы сможет за обстановкой наблюдать нормально. Андрей приносит ей длиннющий свитер — девчонке практически по колени — с махровыми носками и советует на ночь переодеться, уходит в душ — что за приверженец чистоты. Ника заворачивается в свитер, сваливает в один угол широкого дивана все подушки и падает в них. Так мягко! Как будто на облаке. Она никогда не спала на таком мягком. Там, где была раньше, только стекло да холод…

Андрей гасит свет, и комната погружается во мрак: за окнами уже вечереет. Сам же он садится на диван рядом, озаряется облик электронным светом: включил ноутбук. Его сияние Нике не мешает, и она просто лежит в окружении подушек, подтянув к себе ноги в больших пушистых носках. Андрей тихо стучит по клавиатуре, оглядывается на Оружие нечитаемо, поднимается. Куда-то ходит и возвращается: в одной руке кружка, в другой что-то тёмное. Притворяющаяся спящей, Ника содрогается всем телом, когда на неё летит чернота, и в это мгновение всё вспоминает — готова задушенно крикнуть, как тёплая ткань опускается на её плечи и обволакивает хрупкое детское тельце со всех сторон.

 — Чтобы не замёрзла ночью, — тихо произносит Андрей, заметив её реакцию, но ничего с тем не делая. Только погодя немного добавляет: — Я не причиню тебе вреда. Не бойся.

«Я не причинения вреда боюсь…» — но ответить Ника не может. Только заворачивается в плед и позволяет себе расслабиться. Ночь длинная, а утром, очевидно, дорогуша-Хозяин потащит её по делам. Всё равно дети умные спят в эти часы. Вот и она поспит. Хотя бы попробует. Бдение сменяется медитацией, и ощущения концентрируются на себе, отвлекая от внешнего мира; состояние, что у Оружия называется отдыхом, а у людей — дрёмой. Ника выдыхает и прячет лицо в подушках. С утра она будет готова к чему угодно.

Ника затихает в своём гнёздышке, так что Андрей остаётся наедине с собой. На экране горит вопросительно поисковая строка браузера, и быстрые пальцы вбивают запрос — придётся много времени потратить, лишь надежда мерцает, что получится найти хоть крупицу информации. «Оружие и Хозяин». Немного подумав, он меняет запрос на другой, более привычный слуху: «Мечи». И приписывает: «Городской миф».

Некоторые энтузиасты всегда распускали о них слухи, будто там или в другом месте их видели, но источник сплетен никогда не удавалось отследить. Егор был из тех, кто всем сердцем в сказку верит, именно в эту, и не раз с пеной у рта доказывал, что его мечты реальны. Мечи, мол, существуют. Просто, словно в теории заговора, их открытость регулируется некой скрытой полицией. Не то чтобы их существование скрывалось, Егор был уверен, что даже центр этой «полиции» может найти, но официальные новостные ресурсы никогда не упоминали Мечи вовсе. Так те и оставались всего лишь легендой, хочешь верь, хочешь не верь. Андрей не верил, пока ему на руки не свалилась суматошная девчонка, способная превращаться в катану и убивать себе подобных.

Легенды всё такие же, какими были. Прямо на улице, в супермаркете, выбирая продукты к обеду, или в библиотеке — где угодно рядом с тобой может находиться не человек, а существо по человеческому подобию. Прямо-таки сказочное создание: человек, на самом деле являющийся оружием, Мечом. Таких может быть бесконечно много, но самых главных среди них семьдесят два, как демонов Гоетии, и нельзя заранее узнать, кто из них как относится к человечеству. Может, они друзья нам, может, враги, может, им нет дела. Их покрывает собственная полиция, есть среди них и преступники, мафиози да наёмники. Весь набор.

Нигде ни слова о том, что Мечу нужен человек, способный его обратить. Ни про имена, ни про ядра, ни про контракт нет ни слова — не просочилась информация. Андрей проглядывает все статьи и обсуждения, забредает в тёмные уголки интернета и тщательно обшаривает даже пустяковые сайты и форумы, только больше путаясь в теориях. Кто-то прям считает их ангелами, а кто-то — действительно демонами, способными истребить человеческий род. И ладно бы были они не правы, но ни о каких целях Оружий Андрей вообще не в курсе. Ника просто хочет выжить, глобальных целей у неё нет — если, конечно, не скрывает, но сложно лгать тому, кто держал в руках твою душу. «Возможно, источник этих сплетен — другой Хозяин, — размышляет Андрей, потирая переносицу: глаза начинают побаливать. — Надо будет спросить Нику, возможно ли расторгнуть контакт. Вдруг это один из тех, кто порвал со своим Мечом? Если он рассказал и про «полицию», может, та существует на самом деле. Под кого же копал Егор? Под них, под таинственных мафиози, под ещё кого-то?»

Сомнения, что Егор не просто себе вены вскрыл, уже становятся твёрдой уверенностью. Все его книжки были заменены слишком аккуратно. Он мог что-то нарыть, а это что-то оказалось опасным — и в его доме были обломки Оружия. Ника рассказала, что если сломать безымянного, от него останутся такие осколки, которые постепенно сотрутся в пыль. Недели не хватило на то, чтобы остатки безымянных растаяли. Вопрос первый — откуда осколки? Если Егор не мог дать отпор, выходит, какое-то сражение всё-таки было. Вопрос второй — почему, опять же, Андрея не изучили?

В роду Вознесенских семейных тайн вагон с тележкой, и это станет видно, если взглянуть на известные факты. Андрей закрывает ноутбук и обеими ладонями растирает виски; неподвижный взгляд устремлён в пропасть, пересчитывая варианты, как пробегают пальцы по корешкам расставленных по полкам книг. Множество вещей могут насторожить таинственных недоброжелателей, даже Егор всего не знал. О своём персональном призраке и долгосрочным походам по психиатрам Андрей ему не рассказывал, да и о дяде молчал, но основа-то не была скрыта. Отсутствие родителей, опекун ушёл, стоило прогреметь восемнадцать лет воспитаннику, об этом Андрей всё-таки рассказывал. А если кто-то всерьёз возьмётся, то и остальное отыщет. Так что, не прочесали его личное дело? Так аккуратно подчистили смерть Егора, но на его завещание и личные связи внимания не обратили? Кто это, чёрт возьми, был, и почему Андрей оказался защищён, каким образом?!

Голова побаливает в затылке. Андрей оглядывается на Нику. Девочка лежит на подушках, свернувшись, как котёнок, накрытая пледом. Ровное тихое дыхание, плечи едва-едва поднимаются и опускаются. Она будто в коме, а не спит, почти неживая — губы плотно сомкнуты, глаза закрыты, ресницы не трепещут. Когда она пробовала новые вкусняшки, к её щекам приливал румянец, во время побега она была белая, как мел, а раны сухими не оказывались — по крайней мере, у неё есть кровь. Раз способна переварить еду, то и внутренние органы. «Физиологические процессы» — о дыхании в том числе. Её тело человеческое, но мир для неё другой. Она иначе воспринимает цветовой спектр, вкусы и запахи, и хотя ей всего два месяца, о себе она знает достаточно, разговаривает и мыслит здраво. Наверно, Оружие рождается с готовым пластом информации и навыков, или же о ней позаботился кто-то в месте, откуда она сбежала.

Цвет лица у Ники ровный, и она словно в любую секунду может открыть глаза и снова побежать. Вымотанная, истерзанная, ожидающая атаки со всех сторон — ей можно только посочувствовать. Андрей прикидывает: если никуда не уходить, наверняка её преследователи отыщут. Более того, они могут знать об Андрее и том, что он сумел призвать эту катану. Хотя, судя по её словам и шоку безымянных, никому другому это не удавалось. Кроме всего прочего, если это те же особы, что «позаботились» о Егоре, они профессионалы и их стоит остерегаться. Риск риском, веселье весельем, а умирать Андрей пока не планирует. Он не выполнил ещё то, ради чего родился. И не встретился со своим призраком. До тех пор нужно жить, и Ника — прямая тому угроза.

Он может её сдать. Хладнокровно и ясно Андрей обдумывает этот вариант: если он останется на месте и дождётся прибытия лапочек-киллеров, но вместо сопротивления позволит им забрать Нику, выгоды особой не будет. Свидетеля наверняка пришьют на месте, а то и с собой заберут — он ведь сумел её обратить, значит, может пригодиться. Зачем внедрять в девчонку датчики? И она такая зубастая и когтистая, чтобы в неё что-то зашить, надо обладать недюжей силой, властью или ещё чем-то, чтобы присмирить хоть на время одной операции. Опыты на ней ставили, что ли? Пытали? Два месяца всего — что она может знать или что успела сделать? Единственное место, где Андрей найдёт ответы, — это источник, откуда всё пошло. Место, откуда она ушла. Только там знают истину.

Конечно, неплохой вариант. Но… Андрей смотрит на её лицо. Во сне Ника спокойна так, как не была ни секунду пролетевшего дня. Он кожей чувствует исходящее от неё ощущение забвения — глубокого и затягивающего, как тёмный омут без дна. Ей нужно убежище. Кров, отсутствие опасности, отдых. Немного обычных житейских радостей, ведь она ничего в мире ещё не видела толком, хотя знает, что как называется и выглядит. Кто-то, рядом с кем она сможет хоть немного меньше ждать подвоха и ножа в спину.

Полузабытым сном возникает образ дотлевающий, рассыпается в прах прямо по ладоням, першит в горле, пробирается в лёгкие, застилает глаза. Тогда он ничего не смог сделать. Так что получается, забота о Нике — попытка откупиться от преследующего шаг за шагом прошлого греха? Андрей смотрит на этого ребёнка. Она лишь немногим старше выглядит, чем та, кого он так желал защитить. Но не сумел. Она растаяла, а он остался один.

Эта девочка — не Вера.

Пощёчина прилетает от собственной руки, отдаётся болью в дёснах. Андрей крепко зажмуривается. Конечно, у него есть выбор. Будет проще отдать Нику так желающим её поймать и пойти с ними на условиях мира — так он может разузнать прямо в первоисточнике, что было с Егором и за что его распяли. Он не очистится, если всего лишь защитит одну девчонку-клинок. Но тут в дело вступает другой фактор, ещё значительнее.

Они поклялись друг другу. Андрей обещал, что рядом с ним никто не тронет Нику, Ника обещала, что последует за ним и будет его мечом. Воину нужно оружие. Оружию нужен Хозяин. Она нуждается в свободе, а он — в ответах. Это равноценная сделка. Андрей может быть сколько угодно плохим человеком, но от данного слова он никогда не откажется, тем более от честно и прямо высказанных условий. Никому он Нику не отдаст. Она — его Оружие, и чёрт со всеми преследователями. Потенциал у неё огромный, он сам почувствовал, первый раз её призвав. С такой силой трудно совладать, но Андрей справится на раз-два. Никуда она без него не пойдёт, и он не станет жертвовать ей ради своей выгоды. Именно ей — не станет.

Жертве ещё придёт время принестись, самой на алтарь прийти, но до тех пор главная цель — выжить. Завтра они постараются покинуть эту квартиру. Андрей приваливается к спинке дивана. Рядом едва различимо дышит Ника. Всё они решат утром, а там и определятся, куда направляться. Всё — утром. Переливчатый смех раздаётся в далёких уголках сознания. Андрей загоняет их как можно глубже. Сейчас — реальность. Призраки потом.

Призраки потом…

Глава 4.

Двое

Окна старого особняка выходят на узкую улочку, наполненную воспоминаниями прошлых лет — стены облезли, постарели и осыпались, кое-где протёрты до кирпичной кладки, краску больше не обновляют. Никому нет дела до места, что нельзя использовать. Копоть с голых стен не оттереть и длительными стараниями, завод по соседству давно снесли и установили вполне обыкновенный торговый центр, квартирка уже не имеет ценности и не может быть привлекательна для ищущих жильё: потенциальные клиенты сразу спотыкаются об историю помещения и отказываются от идеи. Соседи не оглядываются на вечно запертую дверь, трижды плюя через плечо — мало ли проклятие на головы падёт.

Правда, в этот день дверь открыта. Не нараспашку, это было бы слишком глупо, но очевидным приглашением: зазор между дверью и стеной такой, что видно край обугленной изнутри комнаты, прогнившие половицы, запачканный сажей потолок. В этот зазор сперва заглядывает единственная за долгое время гостья. Прислоняется спиной в чёрной кожаной курточке к стене с потрескавшейся краской, поворачивает лицо и осторожно присматривается к свету со стороны открытой квартиры. Рука привычным движением нашаривает на поясе кобуру с пистолетом, ладонь ложится на сухую рукоять без тепла и ощущений. Гостья краем невысокого сапожка на тонкой платформе толкает край двери от себя, увеличивая зазор.

На полу у самого порога ссыпана горсть сажи, и это становится признаком. Гостья бесшумно выдыхает себе под нос и полноценно открывает дверь. Переступает горстку, проходит дальше. Комнат тут аж четыре, все — без мебели, грязные, но без мусора: сюда даже бездомные не суются. Место тёмное, с плохой славой. Следы пожара крадутся вверх по стенам и зловеще посмеиваются с потолка. Окна выбиты, и в нежилом убежище зверски холодно. Осколки с пола никто не убирал, где-то темнеет и другой след — уже человеческий. Много здесь крови было, должно быть. Сейчас почти вся высохла. Гостья не убирает руку с пистолета, но плечи расправляет. Вся она — ладная фигурка в чёрном, от сапожек и джинсов до майки под курткой, даже на волосах, убранных в низкий хвост, резинка чёрная. Двигается без единого звука, но её присутствие узнают и без оклика.

— Знаешь, о чём говорит это место? — разносится голос эхом. Гостья не вздрагивает, но зрачки её по-кошачьи сужаются, подбирается силуэт. Добром такие встречи не заканчиваются, она отлично то понимает. Достаточно лет провела бок о бок с людьми, что надеялись на лучшее. Собеседник не интересуется её ответом или удовлетворён молчанием, так как продолжает: — О смерти. И о дурости. Здесь некогда жил один из наших Хозяев, чересчур умный, слишком назойливый. Всё пытался вникнуть в то, что не было его делом.

Гостья ступает аккурат между застаревшими обломками. Её не выдаёт ничего, кроме тени, она и дышит без лишнего шума, так, как учили. Долго не прожить киллеру, что слишком громко дышит. Взгляд обшаривает встречные комнаты. Двери везде выбиты, и всё видно в деталях — нет кроватей, шкафов или стульев, только кое-где валяются лоскутки жизни и темнеет сажа. Последняя комната выходит окнами во двор. Дома напротив рыжеватые, стёршиеся до ржавчины, некрасивый, но по-своему атмосферный оттенок. Старый район, бывший когда-то промышленным центром города, ныне радовать мало чем может. Но если где и легко затеряться — так только здесь.

— Когда пригрозили ему, чтобы был осторожнее с поисками, не послушал, — говорящий цокает языком, словно сожалея о произошедшем. Голос у него вкрадчивый, змеиный, немного женственный из-за высоких нот. Многие поплатились головами за то, что не оценили его по достоинству. — Что ж, он желал вникнуть в тайны «Аида». И мы их ему показали. Мы же честная организация, что нам скрывать? Он был удовлетворён, весьма удовлетворён.

Гостья проходит в последнюю комнату, уже не прячась. Здесь есть единственный на квартиру предмет мебели: потрёпанное старое кресло, установленное полуразворотом к окну. От рамы ничего не осталось, как и от стекла, края обожжены и безжалостно разорваны, точно их усиленно пытались разбить. Снаружи по стене от этих окон спускается рваными полосками темнота. Никто не взялся перекрашивать или подправлять внешний вид. Никто не хочет иметь дело со злом, когда оно так неприглядно и открыто.

В кресле сидит человек. Гостье видно его лишь частично, но она не нуждается в лишнем разе любования. Становится у проёма, где некогда была дверь, и убирает руку с кобуры. Если её решат убить, она ничего не сделает. Да и смысла нет — как будто её жизнь хоть что-то значит. Метод избавления может быть любым: кто-нибудь может ударить её со спины, или сам человек развернётся и застрелит, но разницы никакой. Если пора умереть, она умрёт. А пока будет смотреть и слушать, молчать и не двигаться.

— Так удовлетворён, что сбежал сюда, на край города, и подорвал себя вместе со всей семьёй, — продолжает рассказчик. — Не очень умно с его стороны было заводить семью. Мы ведь преступная группировка, а не офис. Наивно, правда? Мощности взрыва не хватило, чтобы пожар охватил площадь больше квартиры. Тоже весьма жаль. Мне никогда не нравился этот район. Мало блеска, никакого вкуса, не находишь? — он оглядывается, и ровный белый свет разгорающегося дня ложится на его лицо. На растянутых тонких губах играет усмешка. — Хотя у тебя не должно быть своего мнения, не так ли? Ты ведь воин «Аида». Игрушка с оружием в руках. Дай эту никчёмность.

Он протягивает ладонь. Подходить к высокопоставленным руководителям нельзя, и она только вытаскивает пистолет — и бросает. Человек ловит его и вертит в руках. У него красивые руки: тонкие, но не хрупкие, все косточки видно, костяшки выделяются. На обоих средних пальцах и безымянном правой руки кольца. Рукава шёлковой чёрной рубашки соскальзывают с предплечий, когда он опирается локтями о кресло, безо всякого интереса разглядывая оружие. Потоком воздуха касается чувство, и по спине пробегает озноб — а те самые изящные руки без малейшего усилия ломают пистолет пополам. Вниз сыпется пыль, быстро растворяясь в воздухе. У гостьи дёргается край брови: она слышит последний крик безымянного. Со скучающим видом человек в кресле выбрасывает осколки в окно.

— Оружие низкого ранга тебе не подходит, — произносит он задумчиво. Он сам весь изящный, тонкий, бледный. Вьющиеся тёмно-серые волосы разделены косым пробором. На худой шее чёрная полоска чокера. Нога на ноге, и человек разглядывает гостью так, что не прочитать выражения. Ей всё равно, будет ли приказ о казни, пусть она не оступилась, и она просто ждёт. Человек хмыкает. На вид ему чуть больше двадцати. — А выдержка у тебя ничего. Только взгляд больно мёртвый. Знакома ли ты с понятием пустоты? Ну-ка, расскажи мне, кто ты?

— Воин «Аида», — шевелятся губы, выдавая по слогам слова. Голос у неё низкий, но не хриплый, и тихий, как ночной ветерок. Слышно же её отчётливо. Она по-прежнему не шевелится, просто стоит.

— Хорошо. Как твоё имя?

— Кира.

— Кто тебя так назвал?

— Мой тренер.

— Скучно, — человек меняет ноги местами, теперь поверх левой красуется правая. — Ты ответишь на всё, что бы я ни спросил?

— Да.

Юноша в чёрной рубашке хмыкает с разочарованием. Глаза у него чёрные, чернее одежды их обоих, как дыры в космосе — настолько всепоглощающая чернота, идеал оттенка. Бесконечно глубокий разрыв в пространстве. Смотреть ему в глаза опасно, потеряется даже то, что собой не считаешь. Точно отвлекая, до уголков глаз скользит красная подводка кровавого цвета. Ему хватает взмаха ладонью, чтобы под колени Кире бросился незримый удар; она падает со звуком лишь стука коленей о пол, но глядит вперёд так же отстранённо и внимательно; боль проходит по телу тупым ножом, пространство сжато, затем расправляется, и боль отнятого возвращается в чувство целостности. Юноша откидывается на спинку кресла.

— Два месяца назад, — проговаривает он неторопливо, — то событие могут и позабыть, но для некоторых оно значит нечто важное. Например, для меня. И для тебя. Его последствия ещё не раз нам припомнятся. Вчера официально было принято завещание о передаче тебе Асмодея. Понимаешь, что это значит?

Кира вздрагивает лишь кончиками плеч; лицо её не меняет выражения, а губы плотно сжаты. Асмодей. Спустя два месяца — сразу с такой новости?

Со стороны, с какой не видно было, к креслу прислонена глефа. Длинное древко, которое удобно вращать в руках, перекладывая из ладони в ладонь, с двумя лезвиями по оба конца — смертоносная вещь, далеко не случайно принадлежавшая прежнему хозяину. Юноша достаёт глефу и держит в обеих руках, но с кресла не поднимается. Оружие лежит в его власти, равнодушное, и призвать его он не торопится. Это Асмодей, «Повелитель восприятия».

— Подойди, — приказывает юноша в чёрном. Кира приближается и опускается на колени перед ним, глядя снизу вверх. Он протягивает ей глефу, словно что-то бездушное, и попросту сбрасывает на протянутые ладони. Насквозь пронзает своими чёрными глазами: — Великая честь — владеть именным Оружием. Не оплошай. «Аид» не приемлет ошибок.

Древко ощущается кожей, как родное, но оттого только труднее дышать. Воздух вокруг пустой, выпита из него жизнь одним присутствием носителей смерти, но Кира не на то даже внимание обращает. Она чувствует глефу, как продолжение себя, и знает, что это означает. Не великую честь, а обязательство. Ещё одна цепь на горле задыхающегося.

— Твоё следующее задание связано с поиском сбежавшей А-32, — чеканит юноша в чёрном. — Если посланные воины не справятся, ты выйдешь на охоту одна. Тебя обучал лучший из воинов, так что ты единственная чуть менее безнадёжна, чем эти бесполезные выродки. Асмодей твой. Можешь заключать контракт. И готовься к началу ловли. А-32 сильнее, чем придурки из оперативников себе воображают. Очень сомнительно, что они справятся.

Кира отступает и распрямляется. Глефа длинная, оба лезвия заточены идеально. Кира опускает веки и вслушивается в Оружие на своих руках — настоящее именное Оружие, ещё одна игрушка «Аида», впитавший литры крови клинок. «Асмодей, — зовёт Кира мысленно, позволяя своему сознанию плавно перетекать в кончики пальцев, в вес на ладонях. — Ты здесь?»

Юноша в чёрном оглядывается на окно. Выбивший стабильность взрыв, должно быть, запомнился всем соседям, оттого больше никто не проникает на эту территорию: здесь погибли люди, а когда гибнут люди, трагедия приобретает новый привкус. Будь то горечь, недоумение или страх. Или смирение, что рано или поздно темнота поглотит с головой, не оставив на умирание и вздоха.

«Я здесь, госпожа, — печальный тихий отзывается ей голос, колеблется на мгновение и добавляет, почувствовав в прикосновении способность его услышать: — Зовите меня Диас».

Письмо с угрозами приходит с утренней почтой. Бумажный запечатанный конверт, адрес напечатан, отправитель не указан: никак не прикопаешься. Андрей разглядывает конверт со всех сторон, прежде чем вскрыть его бумажным ножиком; у него болят шея и спина от сна в неудобной позе, и точно не хочется ещё чем-то заниматься. Однако тело — это тело, с ним считаться стоит в последнюю очередь. Бумажка выпадает сложенная пополам. Андрей оглядывается: шторы задвинуты, в зал проникает свет ограниченно и тускло. Часы над телевизором указывают на шесть утра. Нику уложили в девять, Вознесенский засиделся до полуночи, в принципе, достаточно.

Девочка всё так же спит, за ночь не изменив позы. В сумерках неудобно читать, и Андрей нашаривает пульт; по велению системы шторы раздвигаются, впуская в комнату наступающее утро. Небо там светлое, облачное. Ещё слишком рано, чтобы что-либо происходило. Однако вот оно, письмо — Андрей после пробуждения успел привести себя в порядок, переодеться и вытащить из почтового ящика письмо. Шустро они. Он ждал намёка как минимум к обеду.

На его движения Ника веки поднимает, не шелохнувшись в остальном. Затем садится, так же кутаясь в плед. Видимо, она не замёрзла в своей «медитации», так что Андрей успокоенно предлагает ей выпить чаю. Взгляд девочки прикован к бумаге в его руках:

— Это от них?

— Да, — он ещё раз вглядывается в машинный шрифт на белоснежном гладком листе. — Кажется, ты для них называешься А-32. И они очень хотят тебя вернуть. Даже предлагают условия, по которым всё «уладится наилучшим образом». Как любезно с их стороны.

Ника пристально разглядывает Хозяина, свешивает ноги с дивана. Она совсем взъерошенная, не мешало бы причесаться; зоркие аметистовые глаза ясные, без тумана, и она выглядит вполне себе здоровой. Ухо целое. Кожа на предплечье светлая, без единого шрама. Андрей приподнимает левую ладонь: крест-накрест на ней по-прежнему стоит метка. Что произошедшее вчера — не сон, было понятно с самого начала, и всё-таки убедиться всегда полезно. Ника до странного молчалива, и он не может распознать исходящую от неё эмоцию.

— Я чувствовала твои мысли ночью, — произносит она тихо и ровно. — Сейчас, когда связь едва сформирована, импульсы можно перехватить. Ты думал над тем, чтобы меня сдать. Но выбрал иное, решил защищать. Спасибо, — девочка смотрит ему в лицо. — Ведь это слово люди говорят, когда благодарны?

Андрей протягивает руку и убирает с её щеки запутавшийся локон. Улыбается слегка.

— Да, это. Пойдём, надо тебя приукрасить и ливать отсюда.

Ника умывается, он показывает ей щётку и зубную пасту, причёсывает. На завтрак жарит яйца, и Ника уплетает за обе щеки; себе Андрей сверх того варит кофе и с удовольствием пытается взбодрить организм: предстоит нелёгкая задачка, сбегать от неизвестного врага ему прежде не доводилось. Перемывает посуду, заглядывает в спальню за собранными с подъёма вещами — взял только самое необходимое, сложил в небольшой рюкзак. Одежду купят по дороге. Документы, карты и ноутбук, зарядные устройства и бумажная карта города. Пока достаточно. Хранить ему особо нечего, да и ценностей никаких нет.

— И всё-таки, — рассуждает он вслух, — чем ты насолила этим охотникам?

Ника отодвигает стул с грохотом, супится. Тянется к листу с явным желанием его уничтожить, но Андрей ловчее: перехватывает её за воротник рубашки.

— Да почём мне знать? — огрызается девчонка. — Я только существую, а уже им мешаю!

— Ты часом никого там не убивала? — шутливо усмехается он, отпуская белую ткань.

Девчонка резко бледнеет, выкрикивает:

— Я не специально!

— Что?!

Но он не успевает возмутиться, как она не успевает оправдаться — в следующее мгновение раздаётся грохот, звон разбиваемого стекла, и окно слева от них осыпается, пробитое по центру; Ника прыжком пантеры валит Андрея на пол, и над самыми их головами проносится, входя в стену по середину лезвия, настоящий клинок. Средней длины, с золотисто-белой рукоятью — метательный кинжал! Андрей обнаруживает себя не только среди осколков, но и с силой прижимающего к себе Нику, заставив её уткнуться лицом в его рубашку — прикрывает плечом её шею. Они подскакивают почти одновременно, Ника тенью перемещается к окну, но вовремя удаётся ухватить её за запястье.

— Постой! — выкрикивает Андрей и затаскивает себе за спину, не сводя пылающего пристального взгляда с разбитого окна. Мысли суматошны, но выделяются флажками, в них не запутаешься. Бежать к двери? Неплохо, но если через зал, они будут уязвимы — туда же окна выходят. И там наверняка поджидают. Ждать гостя? И то лучше. Ладошка Ники сжимает его ладонь, она тёплая и крепкая. — К бою!

Вспышки в этот раз нет, но вот уже в руке лежит прекрасный клинок, и Андрей чувствует, как его наполняет чужая воля: в его сознании Ника осваивается, в этот раз не играясь с физическим восприятием, сконцентрированная на контроле тела для борьбы. Проходит всего секунда, ловко они собрались — и в окне показывается тёмный силуэт. Невозмутимо пинает оставшиеся целыми части окна, превращая их в груду осколков, и пробирается внутрь, в помещение. Он в чёрной одежде, но не той облегающей тени, а во вполне материальном комплекте: берцы, армейские брюки, водолазка и крепление из ремней и защитных пластин на груди — мобильная защитная система. У него короткие чёрные волосы, чуть волнистые, и смуглая кожа; с лица с широкими скулами смотрят тёмные, но живые глаза. Голова не прикрыта. Он заносит руку, и в неё сразу влетает брошенный прежде кинжал.

— По твоему следу уже прошли, маленькая бестия, — обращается мужчина прямиком к Нике. Голос низкий и глубокий, старше лица. — Советую поторопиться.

И забирается обратно на подоконник под полное замешательство оставшихся. «Андрей, — окликает беззвучно Ника, — они не из тех, что за нами гоняются».

— Кто вы такие? — окликает Андрей решительно, скалится, готовый сражаться, если придётся.

Незнакомец оглядывается.

— Меня зовут Марк, — он приподнимает руку с кинжалом: — Это Лерайе. Поспешите, если хотите жить.

И прыгает в окно. Второй этаж, не так уж страшно, если б Андрей ещё занимался паркуром; Ника страхует его тело, и так он приземляется рядом с мужчиной на ноги, хорошо, что заранее собрался и обуться додумался. Андрей — в спортивной куртке, чёрной рубашке и светлых джинсах, кроссовках, неофициально и только с рюкзаком, а в другой руке — почти светящаяся от беспокойства катана. Преследователи зашли бы с двери, вот почему загадочные помощники вломились через окно, но сейчас то не важно: между доверием и недоверием Андрей ставит на кон всё.

Марк ведёт их как глава разведки тропами далёкими от известности. Они протискиваются между домами, почти не пересекают автомобильные дороги, вдоль стен следуют тенями, через какие-то грязные места и запутанные переулки, в которых Марк, очевидно, разбирается как в лабиринте. Требует ничего не говорить у Андрея и объясняет сам:

— Тебя отследили по камерам, так и вышли на адрес. Детали проясним на месте. Лер, хвост есть? Отлично. На пять часов.

Идёт он быстро, широким шагом, но вопреки ожиданиям не тяжёлым — его совершенно не слышно. Андрей ступает чуть позади, так что ему видно нормально лишь спину и затылок. Волосы чёрные, как смоль, лежат аккуратно, несмотря на то, что густые и волнистые, короткие. Широкие плечи, крепкая фигура бойца. А двигается как крупная дикая кошка: вкрадчиво, ловко и смертоносно. Вроде ничего незаметного, но как подберётся — не успеешь понять, а уже горло перерезано. Андрей подмечает детали, чувствует в позвоночнике холодок: раньше только на словах знал, что такое «аура убийцы», теперь же в буквальном смысле её наблюдает. Кем бы ни был этот мужчина, спорить с ним надо осторожно. Ника сильна, Андрей сообразителен, но они оба неопытны и не выстоят против противника, превосходящего их по крайней мере по мастерству. Марк в своей воде. Он идеально ориентируется во дворах и явно закалён в стычках. Всё чудесатее и чудесатее.

Марк приводит их на окраину города, в район, где Андрей ещё не был. Дома тут стоят старые, спальные панельки с красиво оформленными окнами и балконами, намекающими на старину, и всё почти заброшенное — люди стекаются в более благополучные кварталы, новостройки, а прежнее забывают и впредь не оглядываются. В стороне небольшой полигон, поросшая короткой прошлогодней травой спортивная площадка как для футбола, разве что без ворот и разметки, чуть дальше — ангар. В таких местах часто проводятся приезжие ярмарки, но этот уголок и боги оставили.

Марк доходит именно до ангара и распахивает пинком тяжёлые стальные ворота. В лицо сразу бьёт воздух: проветривание через ряды окон под высоким потолком, хотя определённой системы вентиляции нет. Стены некрашеные, серебристо-серые, и помещение заброшенное, но не пришедшее в хаос. Повсюду сложена мебель, точно хранилище старых кусочков дома, вперемешку стоят диваны, столы, кровати, шкафы — лабиринт из мебели. Где-то красуются коробки, забитые выкинутыми ярмарочными вещами, освещение лишь дневное — его достаточно, чтобы было видно всё в деталях, но чтоб не резало глаза. Приятная светлая сумеречность.

На ходу Марк подкидывает кинжал. Не уловить глазом человеческим переход, но вот уже шаг в шаг с мужчиной идёт сменившая форму особа — симпатичная девушка. Она слёту усаживается на ближайший стол, скрестив ноги, и с любопытством разглядывает приведённых гостей. У девушки лицо соответствует всем параметрам красивого: отчётливые, но не резкие черты, длинные пушистые ресницы с золотистым отблеском, сами глаза цвета плавленого золота, склоняющиеся к рыжеватому. У девушки длинные, ниже талии, прямые волосы светло-розового оттенка, распущенные, с прямым пробором, и за левым ухом заплетена длинная тонкая коса. Девушка-Оружие в одежде совершенно человеческой: на ней белые джинсы с высокой талией и свободный свитерок в розово-голубую полоску. На ногах конверсы. Вся такая светлая, полная противоположность чёрному спутнику.

Мужчина поворачивается к ним, наконец-то появляется возможность его разглядеть. Жёсткие черты лица, прямые широкие скулы, глубоко посаженные тёмно-карие глаза. Широкие тёмные брови, волевой подбородок, сильная шея и спортивная фигура. Он не русский, но какой национальности принадлежит, Андрей определить не может и склоняется к чему-то южному. Марк лет на пять старше Андрея, почти одного с ним роста, а вот по комплекции они различаются. Марк стоит рядом со столом, на котором сидит девушка, и они до того гармонично смотрятся, что сердце прихватывает: что за Инь-Ян? Такое сочетание и красиво, и необычно. Точно понимая, о чём он думает, девушка улыбается — губы светло-розовые и блестят.

— Что всё это значит? — спрашивает Андрей вслух, крепче сжимая рукоять катаны.

— А ты нетерпеливый, — отзывается дружелюбно девушка. Лерайе, как представил её Марк. — Впрочем, ожидаемо. Хэй, Марк, почему сразу им не объяснил?

— Повсюду чьи-то уши. Нельзя гарантировать безопасность.

Мужчина всё ещё стоит в боевой форме. У него много креплений и ремней, однако, и всё — для разного вида оружия. Ещё один минус, предостерегающий от конфликтов: этот человек умеет управляться не только с метательным кинжалом. Однако в ангаре больше никого нет. Носит с собой обычное оружие, которое вроде как не превращается в людей и говорить не может?

— За твоим домом теперь будет вестись слежка, — рассказывает Марк. — Руководство «Аида» ещё не решило, убивать тебя или оставлять в живых.

— Они отправили послание с угрозой убить, если я не выдам её.

— Провокация, — пожимает плечами Лерайе. — Пытаются понять, трус ты или нет.

Она улыбается. Марк серьёзен.

— Ты нужен им живым, так как единственный сумел приручить эту бестию, — он кивает на катану. — Так что убивать сразу не станут.

Очевидно, они не продвинутся, пока разговор не перерастёт в целиком открытый. Андрей выдыхает. Непосредственной угрозы он не ощущает и решает довериться интуиции — у Марка было много возможностей убить его по пути, но довёл же, следовательно, не просто так.

— Вернись, — зовёт он своё Оружие. Ника останавливается рядом и держит его за руку. Андрей переводит взгляд с одного на другого нового знакомого и на пробу предлагает: — Почему тогда не дали просто переговорить?

Лерайе фыркает тихо, а затем заходится заливистым смехом, похожим на птичье щебетание.

— Что смешного? — шипит Ника, стоя чуть позади Андрея и цепляясь за него. Непонятно, кто кого оберегает, но и не это важно. Девушка-Оружие смотрит на него беззлобно, как будто он и впрямь её повеселил.

— Ты не видел, как «Аид» чудесно «разговаривает», — замечает она. — Лучше не идти с ними на контакт, пока есть возможность.

Андрей недовольно щурится.

— И что, прятаться в заброшках и выжидать? — бросает он. И затем доходит, что буквально в пасть льву заглядывает: не зная опасности, ступает на тонкий лёд. Неизвестно даже, насколько он попал в правду, но…

Повисает тишина. Лерайе скалится, сверкают клычки, напоминая и Никину улыбку. Ещё одна кошечка, только белая и пушистая, с острыми коготками, способными впиться в лицо и вырвать глаза, коль что не так пойдёт. Марк хмурится, испытующе и внимательно. Атмосфера затемняется, как перед грозой — а Ника выглядит довольной и едва сдерживает победоносное хихиканье: ей нравится дерзость Хозяина. Марк переводит взгляд на девчонку и вдруг усмехается.

— А ты неплох. Так что, хочешь узнать, в чём причина, по которой «Аид» гоняется за маленькой бестией?

— У меня есть имя, — заявляет девчонка важно. — Вероника.

Марк невозмутимо кивает, принимая к сведению:

— За Вероникой.

— Был бы очень не против узнать, — осторожно отвечает Андрей, сжимая ладошку Ники в предупреждении: не наговори глупостей. Надо быть осторожнее, второй раз может не прокатить. Лерайе опирается локтём в колено и подпирает ладонью подбородок:

— Мы и сами не знаем, так-то. Но были бы весьма «за» узнать.

Ника угрюмо поглядывает на старшее Оружие:

— Тогда зачем весь этот спектакль?

— Чтобы посмотреть на вас, конечно, — разводит руками та. При движениях её прекрасная шевелюра колышется, как живой занавес. — Мы вам не враги, да и вы нам, надеюсь, не станете.

— Зачем тогда это всё? — настойчиво повторяет девочка.

Марк мрачно улыбается. Вид у него неприступный, но не заносчивый, и он не кажется холодным или, наоборот, вспыльчивым. Андрей вообще ничего о нём сказать не может, защита без изъянов у этих двоих, хотя ведут себя по-разному. Однако они так близко, почти соприкасаются руками: в следующую секунду уже могут перейти в боевой режим. «Будь что будет, мы не слабее их», — щекочет шаловливая мысль, а Марк подаёт голос:

— Потому что мы готовы на всё, чтобы помешать планам «Аида». А раз теперь Вероника и ты — их цель, мы с Лерой не останемся в стороне, — взмахом ладони он показывает в сторону отсеков ангара. — Здесь вы в безопасности. Мы на некоторое время уйдём, надо проверить ситуацию. Советую пока остаться здесь. За вами охотятся далеко не идиоты. Разберёмся со всем по возвращении.

Лерайе спрыгивает со стола и подхватывает Марка под локоть, на прощание машет рукой остающимся. При этом лицо у неё задумчивое, но не язвительное и не непроницаемое. Действительно ли стоит тут быть? Двери ангара закрываются уже за двумя силуэтами, но Андрей с Никой так и не двигаются с места. Переглядываются. И лишь теперь расцепляются.

В ангаре нет ничего, только мебель. Правда, одна из кухонок подключена к электричеству, а одна из постелей, больше напоминающая накинутый поверх дерева матрас, разобрана и вполне обитаема. И всё равно это место — лишь временное пристанище, необжитое, но годящееся на несколько дней. Похоже, эта парочка живёт отдельно от других, ещё и до зубов вооружены. Преступники? Даже если так, Андрею нет дела до их послужного списка. Они явно выразились, что предоставляют укрытие. Значит, сойдёт.

— Возвращаясь к тому, на чём нас прервали, — ослепительной улыбкой скалится Андрей, опуская ладонь на худенькое плечо Ники. — Кого ты убила? И почему?

Девочка морщится, пытается ответить, снова морщится и нехотя начинает:

— Они постоянно кого-то мне подсовывали. Хозяева разных уровней и стремлений. И все пытались меня призвать, — она запинается и вертит ногой в лакированной туфельке. — Ты знаешь, что происходит, когда себя переоцениваешь? Если Оружие сильнее, чем ты можешь укротить, ты ломаешься. Если Хозяин сильнее, чем Оружие, ломается Оружие — если оно не безымянное, типа, безымянные вообще расходный материал. Обычно именные все сильные. Абы кто с ними не справится.

— «Ты ломаешься», — медленно повторяет Андрей. Девочка поджимает губы.

— Для вас, людей, это означает смерть, — подводит итог она.

Те, кто за ней охотится, по словам Лерайе называются «Аид». И они, видимо, изо всех сил пытались найти способ держать девчонку в узде, но попытки оборачивались крахом. Она ломала всех, кто приближался. Он же видел это, коснувшись её ядра — одиночество и отчаянная мечта найти кого-то, кто будет наравне с ней, Хозяин, которого она не погубит. Может, Ника и не знает ценности жизни, но она не стремилась убивать просто так. От преследователей защищалась, но те люди не были виноваты, и она это знает. То-то мрачная такая. Андрей, помедлив, касается её макушки и поглаживает.

— Их вина, что не оценили тебя по достоинству, — только и всего, что он говорит. Но Нике достаточно. Девчонка улыбается, словно с души упал камень — может, так и есть.

Розетки есть, ток имеется, а вот с интернетом беда. Андрей пытается подключиться, но связь надёжно блокируется: мера предосторожности со стороны тех ребят, должно быть. Ноутбук бесполезен, и Вознесенский убирает его обратно в рюкзак, сматывает зарядник и засовывает туда же. Ника, сама себе отыскав развлечение, шуршит по шкафам, разглядывает пустые полки и примеряет на свой рост, прячась то там, то тут. Со смешком Андрей окликает беспокойную малышку:

— В прятки поиграть хочешь?

— В прятки? — она высовывается из-за ближайшей дверцы, держась за неё ладошками, как лапками. — Это как?

— Я отворачиваюсь и считаю до двадцати, а ты в это время прячешься так, чтобы я не нашёл. В пределах ангара, разумеется, — как он и ожидал, Ника с детскими играми не сталкивалась, так что раздумывает, определяя стратегию, и с энтузиазмом соглашается. Становясь лицом к стене, Андрей громко и отчётливо считает, пока где-то за его спиной сначала шуршит, потом действует тише и осмотрительнее Ника. Раздолье здесь в местах для пряток. Андрей толком не знает, что за цирк устраивает, но решает, что вряд ли это плохо — она пусть и Оружие, а ребёнок, развлечения ей не чужды.

Ангар тонет в сумерках. Думается, что неплохой шанс поискать спрятанное, и Андрей, тихо переступая в брендовых кроссовках, добровольно теряется в лабиринте. Заглядывает под каждую кровать, открывает каждый шкаф. И находит только одну спортивную сумку под используемой кроватью. Приседает на корточки и аккуратно тянет за молнию. Внутри одежда, сложенная так аккуратно, что ворошить её будет опасно, и всё-таки он медленно и бережно запускает ладонь под ткань, ощупывает всё, но находит только самые обычные, жизненно необходимые вещи. Это просто набор путешественника. Ничего особенного, даже оружия нет. Вытаскивает руку, приводит всё в порядок, застёгивает и убирает обратно. Ника ещё ждёт, а ему пора бы поддержать правила игры.

«Если они собираются привести погоню прямо сюда и получить вознаграждение, нам уже следует смотаться», — размышляет Андрей. Он озирается по сторонам.

— Ладно, сдаюсь! — кричит, сложив ладони у рта. — Выходи!

На уловку Ника не реагирует. Усмехнувшись, мужчина шагает дальше. Он уже обошёл все места, кажется, и всерьёз задумывается: ну не растворилась же она? Закрывает глаза и старается по возможности расслабиться. Они связаны, она — часть него. Как и наоборот. А себя отыскать не сложно, правда? Надо только прислушаться. Где-то… левее. Андрей открывает глаза и, поддаваясь интуиции, двигается в направлении своих чувств. На десять часов… Здесь, но здесь он уже искал. Ещё раз открывает гигантский платяной шкаф, обыскивает полки. Щёлкает в голове: ну конечно! И, опираясь на стоящий по соседству стул, Андрей заглядывает наверх.

Так и есть: Ника устроилась там, на крыше шкафа, и распласталась, чтобы со стороны не было видно. Заметив, что её нашли, она резко садится и фыркает со смеху.

— По верхам и не смотрел! — смеётся она, хотя по сути проиграла. — Ну ты даёшь! Хотя ты схитрил, по ощущениям ведь пошёл?

— Почему не вышла, когда звал? — спрашивает Андрей, невольно улыбаясь.

— Не догадываешься? — она спускает ноги и спрыгивает, легко, точно нет никакого шанса расшибиться. Оглядывается на него, обнажая в широкой лыбе зубки. — Ты бы никогда не сказал, что сдаёшься.

И подпрыгивает на месте, Андрей быстро спускается со стула: дверь ангара приоткрывается, и в щель проникает чёрный силуэт. Метательный кинжал в его опущенной руке поблёскивает в мягком освещении дня снаружи. Вернулись. Ника сразу становится за Андреем, когда они подходят, и зорко наблюдает, как Марк невозмутимо возвращает Лерайе человеческую форму и идёт до работающей кухоньки, включает кофеварку. На нём короткие чёрные перчатки, и он стягивает их. Лерайе стоит, сложив руки за спиной, и дружелюбно разглядывает Андрея с Никой.

— Они ушли, — сообщает девушка. — Поняли, что вы слиняли раньше, так что теперь по городу снуют. А зацепки и нет никакой толком, ещё и ты переоделся. Пудрить мозги этих мафиози не сложно.

— Мафиози? — поднимает бровь Андрей. — Кстати, это ведь не постоянный ваш дом?

Марк разливает кофе по трём чашкам и кивает. Он что по району крадётся, что напитки варганит — всё с одинаковой непроницаемой серьёзностью, словно выполняет важную миссию, но к таким привык. Без высокомерия или елейности.

— Временное пристанище, — поясняет он спокойно. — Мы постоянно их меняем.

— Кто вы вообще такие?

— Можешь считать нас неприятелями «Аида». Мы ставим ему палки в колёса всеми возможными способами, — фыркает Лейрае. Она протягивает одну из чашек Андрею и оглядывается на Нику: — Кофе пьёшь?

— Кофе детям вредно, — за неё отвечает Андрей и получает пинок под колено.

— Организм Оружия здоровее любого человеческого, — улыбается девушка. — Хотя половозрелость и приблизительный внешний возраст выбираем мы сами…

— Буду я кофе! — возмущается Ника. Она выглядывает из-за Хозяина, затем полностью выходит, становясь рядом. Обращается к Лерайе, хотя смотрит и на неё, и на Марка, видимо, ей проще говорить с представителем своей расы: — Типа борцы за справедливость?

Лерайе отдаёт ей свою чашку, делая несколько шагов вперёд. Вид у неё как у гостеприимной милой хозяюшки, хотя вокруг ангар, а она в теории существует, чтобы сражаться до крови. На вопросы младшей же отвечает полноценно.

— Наверно, да. Только справедливость у нас своя. Вам, ребята, жутко повезло, что вы не на той стороне.

Марк наливает ещё чашку кофе, теперь и его Оружие не обделено. Он понимает, что именно спросить Андрей горит желанием: выражает аж одним взглядом, кроме того, постоянно примеривается к Вознесенскому и Веронике, взвешивая и анализируя. С его стороны не чувствуется угрозы, хотя он далеко не мягкий и ласковый, но такому и верить получается легче.

— «Аид», — начинает он, — это преступная организация, вроде мафии. Они ведут противозаконные дела, но не это главное. Главное — они используют Оружие. Скупают, пленяют и ломают, — его тёмные глаза изучают теперь уже Нику: — Но впервые от них кто-то сбежал. Причём, судя по их панике, ты драгоценна.

— Меня до Андрея никто не призывал.

— Что ты тогда у них делала?

— Ничего… Ждала. Они постоянно закидывали каких-то жалких Хозяев. Никто не справился, — Ника сверлит его взглядом, но пробить защиту не может. — Больше ничего.

— А-32… — Лерайе тянет мужчину за рукав. Беззвучный диалог, она слегка качает головой. Прикусывает слегка нижнюю губу. На ресницах играют отблески. — Прежде были сплетни, что они способны на такое… Но мы не искали доказательств. Или просто… Ну да ладно. «Аид» моралью никогда не славился. Мы слышали, что они ставят опыты над некоторыми Оружиями. Но ты, очевидно, не безымянная, а к легендарным так не подступишься: у нас есть ядра и яркая психика. Коли ты была у них пленницей, может, просто нашли и пытались призвать. Как твоё истинное имя, Ника?

Андрей обнимает её за плечи, прикосновением приободряя. Пусть уж будет односторонний разговор, но напарники перед ними давно знакомы с нюансами мира Мечей.

— Я его не знаю, — прямо отвечает девочка.

— Не знаешь? — Лерайе всерьёз сбита с толку. Кашляет в кулак, продолжает: — Возможно, что-то сделать с тобой они всё же пытались, раз твои знания неполные. С остальным нормально?

— Остальное знаю.

— Должно быть, из-за их воздействия. Чёртовы…

Она прерывается. Марк касается её руки, ненавязчиво, но и не незаметно, и девушка оглядывается на него. Продолжает уже мужчина:

— Именных Оружий семьдесят два, и у каждого из них есть два имени. Первое — такое, как Лерайе или Данталион. Второе — своеобразный титул, указывающий главную особенность Оружия. «Безликая звезда», «Похититель созвездий», «Гнев подземелий».

— Звучит как фэнтезийные клинки, — присвистывает Андрей.

— Так и есть. Они же не обычные ножи, — Марк кивает. — Вероника, если ты не помнишь имён, значит, ты не помнишь и свою способность?

— Способность? — у девочки брови домиком складываются, она совсем растеряна. — Я… я не знаю. Я что-то чувствую, но не знаю, что.

Марк и Лерайе переглядываются.

— Попробуем проверить, — решает Марк. — Пойдём.

Глава 5.

Напарники

— Это закрытая территория, так что никто посторонний не проберётся. Призывай Оружие. Покажите, на что вы способны.

Марк натягивает перчатки, поправляет и оглядывается на напарницу. Та, грациозно откинув назад длиннющие локоны, подступает и протягивает ему раскрытую ладонь, вытягивает пальцы: Марк лишь слегка касается их и тут же перехватывает рукоять. Ни слова не сказано, и Андрей делает себе заметку: надо позже спросить, как обратить Оружие без устной команды.

— К бою, Ника, — окликает он, и податливо сливаются два сознания. Человеческой девочки рядом нет, но катана тут как тут; подвеска на ней слегка позванивает, голос раздаётся в голове: «А у них другой символ, видишь? У неё над гардой браслет». И правда: мерцает что-то, но с такого расстояния не разглядеть. Они стоят на том самом поле у ангара, и немного некомфортно перед пустыми окнами соседних домов, и всё же напрасно рисковать Марк бы точно не стал. Он похож на решительного, но довольно осторожного человека. Если бы их могли засечь, он бы не подставлялся.

Они расходятся по разным углам, но голос Марка слышно хорошо и отчётливо:

— Не сдерживайтесь.

Странная какая-то дуэль. Но Андрей не собирается требовать жалости или понимания неопытности, крепче сжимает катану. В следующий момент воздух прорезается в миллиметре от плеча, Ника тонко вскрикивает: кинжал пролетает так близко, что на лице чувствуется тугая волна воздуха. Не зацепила не потому что промазала, а потому что Марк не пожелал. Или она сама выбрала такой курс. Андрей спотыкается на том, что они оба говорили «мы», а не отдельно «я» — похоже, они впрямь хорошие партнёры и решают вместе, значит, и сражаются вдвоём. Это отличается от Андрея и Ники, и внезапно настигает предчувствие: Марк определённое что-то увидеть хочет, а не…

Противник оказывается близко так быстро, что едва поймаешь взглядом: он ныряет в сторону и подносится за пару секунд, кинжал возвращается ему в руку. Андрей отбивает лезвие катаной, и Ника недовольно бормочет, что никакой красоты в движениях. Металл холодит горло, и время останавливается. Марк стоит вплотную, левым плечом перекрывая правое Андрея, и Лерайе — под самым подбородком, у бешено пульсирующей артерии.

— Медленно, — чеканит Марк. — У тебя никаких навыков.

— Убери, — едва выдыхает Андрей раздражённо, — это от моего горла.

— У «этого» есть имя, — тёмные глаза щурятся, становясь ещё уже. — Ты недооцениваешь командную работу.

«Не могу смотреть больше!» — шипит Ника, и изнутри захлёстывает огонь: пробегает электрический ток по каждому нерву, переплетаясь и подчиняя своей воле, и тело становится лёгким, аморфным, Андрей не может и мышцей двинуть. Но его запястье круто разворачивается, лезвие описывает траекторию, Марк вовремя отскакивает, проезжает по земле, согнув ноги в коленях, одной рукой опирается на траву, погружая обнимаемые тканью пальцы в рыхлую прошлогоднюю старость; Ника победоносно восклицает и бросается в бой. Дистанция не сокращается, Марк уклоняется, не атакуя, и явно приглядывается к атакам, лицо у него сосредоточенное и внимательное, но там же мерцает и лёгкое удивление — такой прыти он явно не ожидал.

Доходит до того, что Нике удаётся ударить — металл со скрежетом проходится по металлу, Марк разворачивает короткое лезвие и отводит удар, отбрасывая его наверх. «Не так быстро!» — рычит девчонка, мужской торс прогибается, сверху вниз со свистом проходит заострённый до идеального клинок, Лерайе вновь отбивает, хоть и замедлившись, и обмен ударами напоминает бешеную пляску, только…

— Притормози! — Андрей дёргает катану на себя, и та проносится ему навстречу, чудом замирая у самой груди, так и не порезав. Одышка кажется проклятием. — Ты слишком шустрая!

Марк замирает на кратком расстоянии. Опускает кинжал, всё так же щурится.

— Девочка прыткая, — замечает он, — парню не хватает опыта. Так не сражаются. Вы можете быть Оружием и Хозяином по отдельности, но вместе вы должны быть воином. У вас одно тело, так что будьте способны его разделить. Андрей, не позволяй ей подчинять целиком. Вероника, если ты перегрузишь даже самого хорошо подходящего человека, он долго не выдержит. Вы партнёры. Вы должны беречь друг друга, а не ломать.

Противник отступает и принимает боевую стойку, чуть отводя руку с кинжалом назад — поза, в которой человек с оружием в руках кажется одним существом. Ника уныло опускает незримые кроличьи ушки. Андрей кивает, подбираясь. Надо действовать едино, а не раздельно, и никто не берёт верх, когда идёт бой. Как такое организовывать? Он спокойно, подавляя трепет, открывается собственным чувствам, позволяет Нике коснуться разума: мир вокруг раскрашивается всего на мгновение совершенно иным спектром, сердце останавливается от такого различия, но он подавляет вмиг поднимающуюся панику. Единство. Е-дин-ство.

— Всё в порядке, — тихо, неясно к кому обращаясь, шепчет Андрей. Опускает веки, превращаясь в слух и интуицию. — Можешь пробовать. Только осторожно. Мы ведь оба хотим жить. Значит, и выжить должны оба. Надо сражаться.

«Надо сражаться», — повторяют за его мыслями мысли другие, тихо и спокойно, и впервые они не ощущаются посторонним. Пополам — так пополам. Сигналы посланниками души скользят от самого сердца по ключицам, плечу, предплечью, перетекают через запястье и ладонь, по кончикам пальцев в их продолжение. Рукоять воспринимает всё, лезвие твёрдое, небесного металла, не холодное, но смертоносное, горящее решимостью. Слегка гасишь решимость, ощущаешь полный внутренний баланс.

В одну сторону чуть поворачиваешься, в другую. Рукоять двигается через ладонь, а через рукоять сквозят приказы лезвию, без лезвия и клинка не будет. Краем чувствуется воздух, ткань материи, окружающая клубками и поворотами миллионов нитей. Всё важно: ветер, ориентация по сторонам света, время, погода, даже температуру прочувствовать легко и доступно; звуки материальны, движение вовсе не ограничено пределами, надо просто правильно вдоль нитей двигаться.

«Я — это ты. Ты — это я».

Андрей мягко выдыхает. Поднимает глаза на Марка. А тот кратко и с азартом улыбается, такая детская эмоция, и вдруг бросается вперёд, но не по прямой траектории: Андрей предсказывает это с ходу, нельзя же так прямо атаковать, когда твоё оружие метательное. Оказывается прав; в полушаге в сторону кинжал вылетает из пальцев, будто стрела, а чёрный силуэт уже с другого бока. «Сейчас!» — Ника отбивает Лерайе разом, описав дугу в воздухе, Андрей отпрыгивает, не позволяя врезать себе в живот, и предплечьем защищается от другого удара, врукопашную, но будто одновременно с пересечением клинков. Лерайе снова в руке Марка, атакует, порхая из ладони в ладонь, как беспокойная птица, и Андрей не успевает совмещать удары Ники со своими, но они пытаются укладываться в каждую секунду.

«Правее! — восклицает катана. — Я не смогу отбить, если ты мешаешь!»

Андрей поворачивается корпусом правее, пропуская удар над собой, и прокручивается рукоять: он направляет Нику поперёк, точно норовя разрубить Марку плечо; тот отскакивает и перекатывается по траве, о чистоте не заботясь. Они теперь стоят друг напротив друга: Марк в той же готовности сражаться, Андрей — чуть расставив и согнув в коленях ноги, обеими руками сжимая вертикально поставленную катану, чуть наклоняя её вперёд. Противник оценивает его единым взглядом: горящую решимость, полыхание живое и наконец-то угрожающее, и так он уже не выглядит растерявшимся подростком — тот, кто будет сражаться, даже если не может выиграть. Марк усмехается, и тут рядом с ним возникает Лерайе. Она так и сияет.

— Вероника действительно сильна, — Марк говорит лаконично, но не равнодушно, с гордостью почти отцовской. — А ты определённо талантлив.

Андрей переводит дыхание и отзывает Оружие. Не касается Ники, но она стоит рядом, глядя широко раскрытыми цветочными глазами на двоих, кто их принял и выручил.

— Ага, мне часто это говорят, — отвечает Андрей, выпрямляясь. Ухмыляется от уха до уха: — Раз уж я так хорош, может, возьмёшься сделать меня лучше?

— Предлагаешь вас обучать? — поднимает брови Марк.

— Именно.

Постоять за себя они сумеют, но даже так нет смертельной опасности от этих двоих. Марк и Лерайе, может, и не заслужили ещё доверия, но без наставничества никак. Они обсудили это с Никой ещё тогда, перед боем, и решили при возможности попросить им помочь — иначе всё, конечно, сложится, Андрей всегда добивался всего, но может быть не так быстро. А промедление грозит бедой.

«Мир вокруг тебя стал опаснее и настроен враждебно, — задумчиво говорит Ника, и хотя она уже в форме человеческой, её слова доносятся без звука. — Стоит быть готовым ко всему».

Марк пристально примеривается.

— Оставайтесь, пока всё не разрешится, — произносит он вслух.

Это можно счесть согласием. Лерайе берёт его под локоть, оглядываясь на Андрея и Нику, будто старшая сестрёнка, растившая воспитанников полжизни. Она улыбается.

Андрей привык к тому, что они с миром не в ладах. Суть в самом соответствии: Андрей не подходил реальности, в которой был обязан жить, реальность жила не по тем правилам, которыми руководствовался он. Трудно не было, наоборот, слишком просто. Неисчерпаемый потенциал был дан для чего-то особенного, но особенного не было, сколько Андрей ни искал, и приходилось использовать дарованное на всякую чепуху. Он мог какое-то время занимать себя проблемами других, мог развлекаться, и некоторые дни оставались в памяти довольно яркими и приятными. Однако неизменно с Андреем были два шрама, протянутые от уголков глаз к лодыжкам, вдоль всего его существа: дар, который негде было применить, и призрак по имени Вера.

Первое бросалось в глаза всем знакомым, а второе было сокровеннейшей тайной. Единственным, о чём Андрей не стал бы говорить даже под пытками. Секрет, рождённый в нём и обязанный в нём умереть. С этим не сталкивался никто из знакомых, никто не распахивал до нутра блистательную, но вечно замкнутую душу, не было и слов, чтобы о том рассказать. Веры не существовало. Она была всего лишь призраком, персональным фантомом, тенью Андрея — материальнее и живее его самого. Её улыбка стыла позади его шагов, а в зеркале он первым делом видел её глаза, а не свои, ведь взгляды у них были одинаковы. Они одинаково улыбались, одинаково хмурились, одинаково страдали, и всё у них было идентичное, как у двух отражений. Разница лишь в том, что Андрей в этом мире был, а Вера — нет.

Плод воображения, как же. Должно быть, давно пора было лечь в дурку и оттуда носу не показывать. Андрей много раз думал о заточении, но всегда останавливался: Вера не исчезнет, где бы он ни был. Она всегда с ним. Больше, чем он сам замечает.

Егор был вторым, кто был более-менее близок к правде, но ни разу не спросил, в чём дело: знал, что Андрей проигнорирует или сведёт беседу на нет. Замыкался Вознесенский всегда одинаково, и после полного закрытия больше к нему не подобраться было. Рвал со сложившимися отношениями Андрей всегда без сожалений, и Егор тоже был в курсе, так что отстал со своими предположениями. Совсем иначе правду воспринял первый, тот, кто как раз поступился ближе всего.

Андрей плохо помнит его лицо, несмотря на всё, через что они прошли. Помнит, что волосы у него были тёмные и вечно спадали чёлкой, закрывая лоб и брови, но он их не отбрасывал. Ходил, сгорбившись, худой и бледный, и рядом с золотисто-зелёным, как пёстрая предосенняя листва, Андреем казался полной противоположностью. Но перед ним падали любые преграды. Тихий голос, замкнутые манеры, но у Андрея никогда не было друга более драгоценного и близкого. Он знал всё о семье Андрея, о его прошлом и настоящем, и они часто разговаривали на важные темы, хоть и были в ту пору подростками: шла старшая школа.

— Так эта Вера, — спросил друг однажды прямо, — это твоя сестра?

— Нет, — ответил Андрей, и это был первый и единственный раз, когда он сказал что-то о своём призраке постороннему человеку. — У меня нет и не было сестры. Вера — это Вера. Но её нигде нет.

И пояснять слова не стал, а друг не донимал. Только иногда в глазах его возникало сомнение, будто силился произнести нечто, но не находил храбрости или повода. Может, хотел расспросить подробнее или поддержать, но ни то, ни другое Андрей бы не принял. Жалость, сочувствие, понимание — всё это для него ничего не значило и было на генетическом уровне неприятно. И всё же смотрел на него друг долго и грустно, а сказать ничего и не сказал.

Почему об этом вспомнилось сейчас? Тот человек единственный был по-настоящему ему близок, поэтому? Когда настоящее раскидывает перед тобою карты, предлагая выбор, невольно оглядываешься назад и сравниваешь с прошлыми ходами. Ошибки, правильные решения — одно и то же, смотря как чувствуешь. Доверяешь ли себе, доверяешь ли окружению, доверяешь ли чему-либо вообще. Андрей больше ни с кем не был открыт, кроме того унылого парнишки. Но и лет прошло достаточно, он не тот подросток, с тех пор многое изменилось. Сначала дядя, потом университет. Почти одновременно привычность сломалась, но Андрей плевал на руины — на месте обломков он всегда умел выстроить что-то новое.

Теперь с ним рядом будет меньше людей, но больше других созданий, в существование которых он даже не верил. Кости брошены, выпавшее число, как всегда, сулит удачу, удачу надо использовать правильно и своевременно. Ника — Оружие, способное на убийство, и теперь каждый раз Андрей будет выбирать не между «ранить» и «не ранить», а между «убить» и «оставить жизнь». Ментальное переходит на физическое.

Не то чтобы Андрей сильно превозносил мораль относительно смерти и жизни, как-то не задумывался. Однако вот Егор поплатился всем за любознательность, свет во взгляде, и пока дело Андрея — понять, что произошло и почему. Плюсом защита девчонки, за которой гоняется профессиональная мафия. Занятно повернулась жизнь! Всё стало серьёзнее, опаснее. Но разве не этого Андрей ждал добрые двадцать четыре года? С самого начала, когда понял, на что способен и что не сможет это применить? Здесь-то получится, он чувствует. Этот мир ждал его. Будет прекрасно, если хоть здесь можно побыть собой.

Прежняя жизнь окончена. Для проверки Андрей таки выпрашивает у Лерайе, где тут ловит сеть, и уходит связаться с коллегами. До того, как подобрать катану, он был руководителем отдела в книжном издательстве, продвигал рекламой произведения, а на себя особо никогда не тратился, так что деньги остались. На работе с удивлением сообщают, что никакой Вознесенский Андрей у них не числится, мол, вчера уволился по собственному. Андрей благодарит и отключается: он ничуть не шокирован, ожидал чего-то подобного. Счета зато не заблокированы, да и наследство приличное. На жизнь хватит, хоть и не на пентхаус в центре Нью-Йорка. С холодным чистым рассудком Андрей прикидывает, числится ли ещё квартира за ним, и успеет ли он её продать или отдать на съём, а ещё как скоро перекроют его накопления. Надо снять наличкой, пока есть возможность. Он официально в бегах, ещё и с ребёнком на руках, придётся искать чёрные ходы.

Он возвращается в ангар. Ожидает увидеть что угодно, но открывающаяся картина почти семейная: Лерайе учит Нику играть в «Монополию». Показывает фигурки, описывает, как покупать города и собирать страны. Ника кивает и уточняет детали, а у самой глазёнки сверкают предвкушением игры. «Монополия» — игра, уничтожающая хорошие отношения между людьми, и Андрей посмеивается себе под нос.

— Можно тебя на пару слов? — обращается он к Марку, стоящему рядом и наблюдающему за объяснениями. Мужчины выходят наружу и останавливаются у дверей ангара; Марк прислоняется спиной к прохладной стали с облупившейся краской, Андрей убирает руки в карманы, разглядывая новоиспечённого наставника. Он что в официальной одежде, что в спортивной не вызывает желания расслабиться. Теплотой никогда не отличался, да и ласковым быть не может, максимум пару раз поддержать человека, пока тот сопли-слёзы наружу пускает. Вспоминаются вереницы лиц, которые совсем растеряли значимость очертаний. Андрей поводит плечом, точно стряхивая с него засидевшуюся бабочку. — Скажи, каков шанс, что меня убьют?

— Процентов семьдесят, — без промедления отзывается Марк. — Только из-за того, что ты крайне удачлив.

— Почему ты так думаешь?

— Потому что вижу, — тёмные глаза обшаривают его с головы до ног, хотя и так уже запомнили до мелочей. — Чутья на людей у меня нет, но моя работа часто несла в себе переговоры. Ты из самых непредсказуемых типов. С такими много проблем будет даже у «Аида». Тем более ты призвал сбежавшее от них Оружие, это не пустяковый поступок.

— Значит, я могу выжить.

— Выживешь. Я удивлюсь, если будет не так, — край его рта выгибается уголком наверх. — А удивить меня сложно.

Андрея не особо страшит мысль о том, что смерть буквально нацелена его к себе забрать. В его жизни нет ничего, за что он цеплялся бы из последних сил, коль наступит последняя секунда — печально, но не так уж трагично. Однако смерть стала бы неприятным фактом, не успей он добиться своего, так что в планы Вознесенского умирать совсем не входит.

— Могу я узнать, сэнсэй, — протягивает он без высокомерия и лукавства, но с уверенным напором, — откуда ж вы с прелестной напарницей столько умеете? Ни разу не ответили полноценно на вопрос, кто вы такие.

Пауза разрастается незримой тишиной. Накрапывает мелкий дождик, оседает капельками на одежде и волосах. Прядки намокают и сползают на лицо. Город дышит неустанно, но не делится его дыхание на вдохи и выдохи — только неразборчивый шорох бесконечно движущегося потока. Среди каменных и кирпичных кладок, вековых мостов и переулков всё равно всё находится в беге. Такой контраст, а сливается в нечто общее. Переменчивые действующие лица на фоне равнодушных декораций.

— Ты не так наивен, чтобы не понять, — Марк пожимает плечами. Он вообще не кажется отстранённым, а спокойствие — всего лишь выжидание хищного зверя. О да, Андрей прекрасно понимает, но без подтверждения фактов никогда на них не полагается. Это читается в его взгляде, так что наставник всё же отвечает: — Я бывший киллер. Можно сказать, что за правое дело боролся, а можно, что за выживание. Лера была марионеткой в руках таких, как «Аид». У нас с ним свои счёты.

— Бывшие киллеры бывают? — любопытствует Андрей.

— Бывшие киллеры — да, — Марк внезапно улыбается. — Нет только бывших убийц.

Ухмылка просится на лицо. Неясно, кому тут можно доверять, кому нет, но человек сей определённо Андрею по нраву. Не теория, а практика. Осмысленные поступки, смелость двигаться вперёд, ориентируясь на обстоятельства — толковый он. А раз убийца, значит, навыки определённые имеет. Киллерам ещё самим выживать надо, а Марк одновременно умудряется других выцарапывать. Насчёт того ещё вопрос имеется, который сразу звучит голосом:

— Неужель из чистого благородства решили нас выручить?

Марк смотрит на него с лёгкой беззлобной насмешкой, почти тёплой.

— Да, — безыскусно признаётся он. — Из чистого благородства. У тебя с этим проблемы?

— Достаточные, — посмеивается Андрей. Настроение поднимается, и странный мужчина-киллер ему даже нравится. Он высовывает руки из карманов. — Кстати, по мелочи, вы с Лерайе долго такое партнёрство строили?

— Быстро. Мы подходим друг другу слишком хорошо, — и он качает головой: — У вас есть время, Андрей. Главное — стремление.

Дверь ангара приоткрывается. Выглядывает светлое девичье лицо с прозорливыми золотистыми глазами; ресницы веерами, искринки в зрачках. От белоснежных мочек свисают жемчужные серьги, свитерок только подчёркивает ладную фигуру. Андрей вовремя напоминает себе, что заглядываться на чужих напарниц, не есть хороший тон, и обрубает всякие мысли, а сам вслушивается.

— Мы уже партию сыграли, малютка меня обанкротила, — весело заявляет Лерайе. — Не хотите присоединиться?

Всё равно перерыв между тренировками. Мужчины переглядываются и идут за Оружием, не разговаривая пока ни о чём, и атмосфера между ними матово мерцает неозвученным расположением. Рассаживаются по кругу вокруг разложенной на кровати картонной карты: по краю чередуются города, помеченные разными цветами, по центру сложены стопочки штрафных заданий. Ника выпрашивает ходить первой, остальные же на пробу кидают кубик: максимальное число выпадает у Андрея, и он ничуть не удивлён своей удаче.

На Нику наставники и впрямь смотрят, как на ребёнка. О чём-то это говорит важном: судя по всему, этим двоим всё равно, Хозяин ты или Оружие. У них между собой отношения хорошие, потому что строятся на взаимоуважении и принятии друг друга как равных существ. Андрей уже задумывался, как работает классовая система в такой искажённой реальности — судя по всему, Лерайе для Марка такое же разумное и одушевлённое существо, как он сам. Ника для Андрея мало чем отличается, хоть и чувствуется, что она иной сущности. И всё же становится легче.

Андрей бросает кубик, потряхивая его в сомкнутых ладонях.

— Если сказки про Мечи — правда, значит, — размышляет он вслух, — есть и организация, которая за ними приглядывает.

Марк и Лерайе мрачно переглядываются, но ход его не пропускают мимо внимания. Фигурка движется на десять клеток вперёд. Лерайе берёт кубик в свои руки и изучает на ощупь, покручивая блестящий красный, как каплю крови.

— Да, — отзывается она с явной неохотой. — Круг Мечей.

— Типа полиции Оружия? — пробует Андрей, заинтересованный совпадениями слухов с правдой.

Отвечает ему уже Марк:

— Типа сборища аристократов, устанавливающих тоталитаризм везде, куда дотянутся, и прикрывающие это праведностью.

Судя по всему, Круг Мечей они также недолюбливают. Аж замешательство охватывает, однако озвучить их не удаётся — внезапно голос подаёт Ника, до того скрестившая ноги и внимательно следившая за ходом игры. Она поднимает глаза и ухмыляется, обнажая белые зубки:

— Весёлые вы ребята, раз получается, что у вас куда ни глянь — сплошные враги.

Андрей давится выдохом, стараясь не рассмеяться, лёгкие щекочет и подворачивает. Кубик падает на раскрашенный картон. Все молчат. Какая угодно реакция последовать может, и на всякий случай Андрей приглядывается, большое ли между ним и Никой расстояние. Проходит несколько томительных секунд — и Лерайе вдруг разражается смехом.

— А ты шустрая девчуля, настоящая ласка! — выдавливает она между звонкими заливистыми трелями. Утирает запястьем уголок глаза и забавляется абсолютно искренне.

— Это правда так? — у Ники взгляд совершенно серьёзный, внимательный.

Лерайе опирается на плечо Марка локтём, естественно, словно в их привычке друг к другу притрагиваться без причины иль намерения:

— Мы — отступники. И нам нигде не рады. Неудивительно, что любая группировка Хозяев — наши враги.

Фигурки переставляются по числу выпавшему, и тянется штрафная карточка. Марк зажимает её между указательным и средним пальцами, ребром поворачивая к ученикам:

— Так что? Уже торопитесь выбрать своё направление?

Андрей отвечает, тщательно подбирая слова:

— Сразу после игры наше направление — на полигон для тренировки, не так ли?

Бывший киллер ухмыляется.

— Смышлёный ты парнишка. Доигрываем и пойдём. Сегодня мы будем танцевать.

Выпущенный из ладоней Андрея кубик, вертясь в воздухе, стучит по игровой доске. В монополии, когда верхушек несколько и у всех разные интересы, каждый ход имеет значимость и может как продвинуть, так и отбросить назад. Если не рискуешь, не шевельнёшься вообще. Благо что Андрей никогда рисковать не боялся.

Выпадает максимально удачное число. Иначе быть и не могло.

По словам Лерайе, которая и решилась обучать всему, касающемуся Оружия, у именных есть не только звания, но и значение этих званий. Имя должно отображать способность, а способность — нечто особенное, принадлежащее лишь этому Оружию. У Андрея сразу возникает ярая ассоциация с комиксами и играми, где особое умение применять можно лишь изредка, когда будет достаточно заряда; Марк соглашается, что в общих чертах так и есть. У некоторых Мечей способности настолько сильные, что использовать их постоянно нельзя, чревато истощением. У Оружия энергия не бесконечна, они всё-таки живые. «Они всё-таки живые», — повторяет про себя Андрей, когда они шагают к полигону.

«Раз уж нельзя тобой управлять, буду подсказывать, — подводит итог Ника. — Есть несколько стоек, зависит от того, что хочешь делать — защищаться или атаковать».

— Допустим, защищаться, — решает Андрей. Марк, становясь напротив, одобрительно кивает:

— Начинать стоит с защиты, — он поправляет перчатки, вскидывает ладонь с блеснувшим остриём лезвия: Лерайе уже готова. Между мужчинами расстояние недалёкое, примерно в три метра, и голос Марка слышен хорошо. Говорит он ровно, но не опустошённо; голос тяжёлый от природы, низкий, с хищной хрипотцой. — При твоём характере и характере Вероники следует ожидать, что вы броситесь в атаку сразу. Но нельзя вечно уповать, что получится нанести первый удар. Есть вероятность, что вы не успеете.

«Я успею», — обиженно фыркнула где-то на задворках сознания Ника.

—…так что не забывайте про приёмы защиты. Первый же пропущенный удар может убить, так что готовьтесь сперва обезопасить себя, потом уже ломиться в драку.

За некоторое время их знакомства Марк первый раз что-то так пространственно объясняет. Обычно он использует слова осторожнее, теперь же разошёлся: Андрей внимательно и с неугасающим любопытством слушает, а сам покачивает в ладони почти невесомый клинок. Живая грация, воплощённая в материю, что способна прервать жизнь. Концентрация смерти в виде изящного лезвия, чья грань настолько остра, что неразличима глазом.

— Прежде всего тебя защищает тело. Не клинок. В пылу боя Вероника не сумеет следить за твоей обороной, а потому полагайся лишь на себя. Твоё тело должно выучить правильные стойки и принимать их машинально, чтобы не оставлять времени на раздумья. Каждая секунда может стать решающей. Стойка! — и Марк приближается, обходит Андрея практически неслышимой походкой, словно большая хищная кошка. Кивает: — Правильно, колени не должны быть прямыми. Ты правша?

— Да.

— Ударную руку вперёд. Нет, ниже. Ты не замахиваешься, а защищаешься. Будто прячешься за своим клинком, — метко и быстро мужчина ударяет навершием кинжала Андрея прямо под рёбра; рука дёргается, Марк обрубает фразой: — Локоть ближе к телу. На расстоянии кулака. Меч направляешь справа налево, чтобы закрыло снизу вверх. Это не пика, не проткнёшь. Голову тоже перекрываешь. Защищаешь обе стороны, как зеркало, никогда не застываешь. Если нельзя двинуться с места, вертишь корпусом.

И бьёт кинжалом горизонтально, как разрывая небо с землёй пополам; Андрей не успевает среагировать, только Ника вовремя перехватывает удар и уводит вверх; Марк тут же отступает прыгуче, и в следующий момент Андрею перепадает по колену.

— Эй! — возмущается тот, охнув от боли. Марк бьёт тупой стороной кинжала, но удары менее ощутимы не становятся.

— Учи на практике, — советует с кратким смешком Марк.

— Эти твои поучения звучат как полные противоположности!

— Бой и есть противоположность самому себе, — тёмные глаза на смуглом лице щурятся с едва понятной кому усмешкой. — Ты выживаешь, чтобы умирать, и умираешь, чтобы другие выживали. Не ищи тут логики. В танце нет логики, но есть комбинации и фантазия.

Сцепив зубы, Андрей всё же пытается последовать советам. Колени пружинят, рукоять катаны перехвачена обеими руками, правая впереди. Корпус немного развернуть. Прячешься за клинком… аккуратно и так, чтоб удар пришёлся не только по металлу. Ника послушно молчит, только приноравливаясь и поигрывая бликами тусклого дня; она привыкает и пытается постичь, как ей сражаться, если не дают свободы.

— Всегда готовьтесь к неожиданностям.

«Что он—»… И в тот же миг мир разрезается пополам, ослепляя болью; Андрей отскакивает на автомате, тонкой линией на нём горит ощущение удара, и следующий отбивается наотмашь тупо, как топором, Ника даже взвизгивает негодующе. Под белыми кучными облаками пар превращается в призрачность; сворачивается само чувство пространства — продолжением руки Марка словно вырастает изогнутая змеиная ветвь. Кнут с белоснежной рукоятью закручивает хвост, как живой, и он абсолютно зеркален самой сути честности — и так же насмешлив.

— Про способности уже говорилось, — звучит голос Марка, пока Андрей, стиснув челюсти, разминает бедро: по нему пришёлся сплошной удар кнутом. Одежда не порвана, крови нет, но жжётся, как от железа. Марк стоит в ореоле безжалостного дня, и в его фигуре хищность, какой не одарены обычные люди, и Оружие в его руках насмешливо и невообразимо прекрасно. — Лерайе и среди них особенная, потому что её форма — не просто Меч. «Безликая звезда» — сама суть формы.

И в сотни осколков мгновений кнут сменяется кинжалом, катаной, алебардой, луком, плавно и смертоносно быстро перетекая из обличья в обличье. Оружие, у коего нет постоянного вида и которое этим опасно, непредсказуемое и повинующееся лишь твёрдой руке своего напарника — вот что она такое. И что такое Марк. Угроза, наполняющая всегда мобильное, лёгкое и непостоянное спокойствие.

Ника тихо выдыхает, имитируя человеческие звуки, а Андрей смотрит широко раскрытыми глазами на нынешних наставников. Лишь теперь до него начинает доходить всерьёз, что предстоит и с кем надо будет сражаться. Не такие, как безымянные, которых покрошила в обломки Ника в первые же минуты. Есть нечто, что сильнее, мощнее и опытнее, и без должных умений Андрей…

Он выживет. Во что бы то ни стало. Даже больше — он непременно поднимется выше, туда, где его не сумеют убить, и сделает больше, чем кто-либо ещё ждёт.

Но выживать надо учиться.

Руки сами по себе перехватывают рукоять золотой катаны крепче, пальцы располагаются ровно, чтобы не выронить, но и чтобы не стать мишенью. Марк одобрительно кивает:

— По пальцам и запястьям бьют самые умные, — Лерайе принимает вид кнута, оставаясь в нём, а мужчина сам взмахивает обращённой напарницей: — А теперь защищайся. Теперь всё зависит от твоих инстинктов.

И хлыст, рассекая ветер, несётся по всем сторонам.

Жгутами прокладывается оттеночная боль, уже почти притихшая на заднем плане. Удар за ударом сыпятся на все части тела, но ни один из них не выходит щадящим — все полны силы и жестокости, выбивают пыль, как из коврика, и далеко не все выходит блокировать. Лерайе везде и всюду — в свисте воздуха, пришедшего в движении, в самом движении, в неуловимых тенях. С любой стороны, под любым наклоном, с любого расстояния. К Марку, источнику направлений, не подобраться ни на шаг, а сил не хватает и противостоять его атакам; дыхание сбивается, ритм бешено скачет в висках и отдаётся в затылок.

«Ты упрямый осёл!» — констатирует Ника. Она шипит и фырчит, ей тоже перепадает, и они успевают запутаться, кто отражает натиск: он или она. Боль дробится пополам, цветные круги перед глазами. Выдохни между очередной партией розг, и Андрей начинает двигаться, не стоя на одной точке. Минута теории завершается россыпью бесчисленных атак, под одеждой багровеют наработанные следы кнута. Ника взвизгивает: «Придурок!»

Поза правильная, держит клинок верно — а недостаточно, чтобы справляться. Марк и Лерайе давно могли бы в винегрет покрошить Андрея. В чём ошибка? Почему всё ещё его могут достать?

Впереди — враг. Нет, противник. Враги повсюду, но Марк — союзник, пусть его и надо достать. Андрей рвано дышит, а глаза горят по-звериному, энергия плещет, несмотря на слабые попытки противостоять атакам, и он всё ещё не выдыхается. Только пальцы сжимает крепче. Корпусом разворачиваться начинает иначе, слушая не сухую тактику, а струящуюся по жилам интуицию, разделённую вместе с Оружием. Каждая мышца напряжена до предела, каждая — собственный моток нейронов и электрических разрядов поверх живого волокна. Это его тело. Оно подчиняется ему больше, чем когда-либо. Оно — всего лишь инструмент.

Не инструмент, но продолжение души — это сейчас Ника.

Она как от сна приходит в себя. Поводит плечами Андрея, с которым делит тело, пробегает дрожью по позвоночнику. Аккуратно кончиками ядра притрагивается к сплетению артерий под грудной клеткой.

«Единственный выход — сражаться вместе». Вот что Марк пытается передать, пусть и своим дикарским методом. Они должны стать едины, но не одним, они всегда раздельные существа — но могут синхронно вдыхать. «Давай же!» Катана в руке издаёт тонкий, неразличимый ухом перезвон. Нике тоже трудно. Она не может не пытаться перехватить контроль, но давит инстинкт, который сама в себе взрастила. Убийца пытается идти в шаг с лжецом.

«Никто не был, как ты». Нет времени понимать, чья это мысль.

Катана лёгкая и похожа на полёт.

Движение воздуха левее, оно опережает край опасного кнута, и с победоносным кличем блестящий клинок отбивает не успевшую приблизиться плеть, а тело делает уверенный шаг вперёд, первый из шагов, склоняясь корпусом. Это трудно, это невероятно трудно — даже просто шагать, когда надо контролировать и степень слияния, и собственный разум, и разум нечеловеческого ребёнка.

«Ты никогда полностью ничему не открывался, потому что был создан для чего-то сложнее».

«Тебе просто одиноко, страшно и больно».

«Ты родился сражаться, а не ждать».

«Ты убивала, потому что кроме этого ни на что не была способна».

«Тебе всегда…»

«…не хватало меня».

Буря отражений, поднимаемая вездесущей Лерайе, укладывается вмиг, смиренная и пустая, когда силуэт мужчины с тяжело вздымающейся и опускающейся грудной клеткой и в его руках светящейся катаны останавливается в паре метров от желанной цели. Марк даже не сдвинулся с места, но прекращает атаковать. Андрей подламывается: колено стреляет сквозной болью, лезвие катаны упирается в короткую траву тренировочного полигона. Пыль оседает на коротких золотистых ресницах.

«Мы можем, если вместе».

Марк улыбается кратко и тепло. Лерайе рядом выныривает девушкой в джинсах и короткой футболке. В умеренном ветре её длинные розовые волосы струятся вниз по плечам.

Андрей встаёт, крепко сжимая Нику. Не победивший, но уже понявший, какими должны быть Хозяин и Оружие. Всего-то лишь нормальная командная работа, прислушиваться друг к другу, чувствовать волю друг друга. Сложно с непривычки, но если научиться, больше тренироваться…

— Именно так, — отзывается Лерайе, будто перехватив его мысли. — Вы кого угодно одолеете, если будете действовать как напарники. Тут не нужна и теория.

Будущие синяки проступают лиловым под светлой натянутой кожей. Андрей выравнивает дыхание и смотрит свирепо — он ничуть не растерял мотивацию учиться, наоборот, приобрёл её. В следующий раз они с Никой одолеют наставников. Обязательно. Марк снова улыбается и протягивает руку. Андрей пожимает его ладонь и чувствует стальную хватку обтянутых тканью пальцев.

«Мы им не проиграем, — смеётся чисто и звонко Ника. — Мы не проиграем никому!»

Андрей целиком с ней согласен.

Глава 6.

Ребёнок

Тридцать три, тридцать четыре, тридцать пять. Андрей морщится, пробегая пальцами по вытянутому отпечатку: тот огибает рёбра и подныривает к едва заросшей ране на животе. Пластырь уже давно был снят и отброшен, всё равно только мешал нормально наклоняться и сгибаться. Бывшая синева теперь отливает желтизной. Края фиолетовые и набухшие, как смешавшаяся с грязью акварель. Нездоровый оттенок, а всё же намекает на будущее исчезновение. Этот синяк, хоть и унылого вида, далеко не самый плохой из тех, что врезались в тело, да и движения особо не сковывает. Когда онемело и перестало вращаться запястье, было гораздо хуже. Да и кровоподтёки на шее не радовали: толком голову не повернёшь.

— У вас слишком радикальные методы для добрых улыбчивых наставников, — жалуется Андрей. Скорее для виду, чем из настоящего недовольства. Он не ребёнок, не подросток и понимает, что и для чего нужно. Тем более, сам напросился.

Марк сидит на вытянутом кофейном столе, согнув одну ногу и вытянув вторую. Армейского вида чёрные брюки на коленях протёрты и чуть мешковаты. Заправленная в них чёрная футболка открывает шею до медленного перехода в ключицы. Вся фигура — подкачанность и крепкая сила; не столько мускулистый, сколько литой, Марк немного выше Андрея и шире в плечах. Цепкий взгляд мрачный, серьёзный, и с ним не пошутить. Киллеры такие киллеры, конечно.

— Меня учили обороняться, бросив к стае диких собак, — сообщает он невозмутимо.

Андрей присвистывает.

— И что, всех уложил?

— Да, — уголок рта беззлобно дёргается. — После того, как они уложили меня. Дрессированные звери. Их натаскивали ненавидеть.

Андрей рассматривает свои синяки и решает, что, по крайней мере, это не собачьи укусы — значит, переживёт. Да и вряд ли Марк, подписавшись обучать, реально доведёт подопечного до смерти; методы методами, а коли так Андрей научится быстрее — ладно, потерпеть можно. Вздохнув скорее для вида, Вознесенский тянется к сложенной на табурете рубашке, надевает, стараясь не слишком двигать отёкшими ноющими мышцами. Движения глухо ворчат болью, в костях эхом отдаётся неприязнь. Пуговицы шершавят кончики пальцев. Как объяснял Марк, Оружие не может навредить собственному Хозяину, потому мозолей на руках от использования не предвидится; и славно, потому что учитывая количество часов тренировок, на ладонях Андрея места живого не осталось бы. Нику он призывал чаще, чем видел небо, а размахивать ей достойно едва-едва научился.

Львиную долю их атак всё-таки выполняла Ника. Так как Андрей с детства ничего подобного мечу не держал в руках, кроме всяких палок деревянных да ручки швабры, его представление о владении длинным холодным оружием более чем посредственное. Если защищаться через пень-колоду он научился, то с атакой было труднее. До сих пор его выручает всего два фактора: буйная фантазёрка-катана, которую хлебом не корми дай самой поиграться, и потрясающая везучесть. Марк однажды назвал это природным талантом. Но подкрепил упрёком: «Любой талант ничего не стоит, если его не оттачивать. Так что вставай на ноги и нападай. Вероника, не помогай ему. Сейчас — только он». И вот на следующий день Андрей наклониться не может без дикой боли в отбитых частях тела.

Лерайе появляется вместе с Никой. Девчонка тащит в запачканных грязью руках охапку какой-то травы, в которой смутно угадываются то ли запоздавшие цветочки, то ли прочие сорняки; старшее Оружие на полном серьёзе объясняет, как нужно сажать растения, чтобы те не погибли от недостатка солнечного света. Ника даже слушает, хотя в общем течении вычленяет что-то своё. Как она вообще информацию воспринимает, Андрею неведомо; порой он говорит с ней, но в его словах Ника слышит не то, что слышал бы обычный ребёнок. На что она обращает внимание, как строит мысленные образы, что запоминает из услышанного. Ничего понятного.

— Андрей! — Ника подбегает и протягивает ему траву. Настойчивостью горят золотисто-сиреневые глаза, ротик приоткрыт, как застыла мордашка в ожидании. Требовательно и уверенно, что её примут. Андрей со смешливым вздохом принимает подношение, разглядывает.

— И чего ради ты пачкалась? — интересуется он, перебирая в пальцах травинки.

— Мы пытались понять, какая у меня способность, — сообщает девочка. — На этой траве!

— Ты что, лупила по ней? — старается представить Андрей. Представляется более чем легко: Ника и так все углы тут попинала, колотить по траве для неё вполне нормально. Как дворовые мальчишки, бьющие крапиву палками.

— Конечно! — Нику даже удивляет, что он задаёт такие глупые вопросы. — А как ещё проверить?

«Если Оружие принимает облик, который ему ближе всего, стоит смириться — она просто десятилетний детёныш, — проговаривает себе Андрей. — Ну и что, что в меч превращается и людей убивает? Все мы не без причуд».

— Нашли что-нибудь? — терпеливо спрашивает он вслух. Ника удручённо качает головой, но Лерайе задумчиво поводит плечом.

— Ты не безымянная, — протягивает она. — Иначе бы твоя логика не была такой вёрткой. Безымянные всего лишь копируют повадки других, как зеркало, но у тебя своя манера общения. Оригинальность. Осталось понять…

Она встречается взглядами с Марком и замолкает. Эта пауза секундная, но Андрею совершенно не нравится. Догадки наставники держат при себе, не торопясь делиться, но ведь это касается Ники — как-никак, Оружия Андрея. Его мелкой, вредной, но нуждающейся в защите напарницы. Что ж, на такое недоверие отвечать разве что своей открытостью. Андрей знает, что он солнце. Он притягивает людей. Сколько бы карт он ни раскрыл, его не обыграют, особенно во всём, касающемся взаимодействия с обществом.

— Кстати, я так и не рассказал, с чего всё началось. А мне очень не помешал бы совет. — Он присаживается в одно из кресел и скрещивает ноги. Джинсы рваные на коленях, кеды завязаны целиком. Ника, точно цыплёнок на жёрдочке, опускается на соседнюю тумбочку, опираясь в её край ладошками; блестит любопытством, как рассыпавшаяся нефритовая крошка. Она наверняка видела в его воспоминаниях и недавние моменты, но энтузиазмом всё равно плещет; что ж, смертью её не напугаешь, так что Андрей не особо беспокоится. — Моего приятеля убили.

— Кто-то из Хозяев? — сразу спрашивает Лерайе.

— Наверняка да. Причём… — Андрей поднимает на неё пристальный взгляд. — Всё в его квартире обновлено. Старое замещено совершенно идентичным новым. Его смерть выдана за самоубийство, но он был не из тех, кто без причины вскрывает вены, да и ванна отполирована до блеска. В квартире я нашёл обломки, и они очень похожи на обломки безымянных.

Лерайе склоняет голову набок. Марк сидит в той же полузакрытой-полуатакующей позе, но не двигается; свинцовыми тучами в нём зреют мысли, которые практически можно пощупать руками. Ника покачивает ногами, недостающими до пола; она в той же одежде, в какую была одета несколько дней назад, и Андрей размышляет, что стоило бы провести её по магазинам. Приодеть по-человечески, она всё-таки девочка. Девочки, по его воздушному холостяцкому представлению, любят разную одежду.

— Будь это «Аид», они бы разворошили всё и оставили бардак, — бормочет Лерайе, обращаясь скорее к партнёру, чем к ученикам.

— Или смотря кто из «Аида», — Марк щурит и без того узкие чёрные глаза.

— Да зачем этим-то? Но ведь…

— Мы не знаем всего. — Марк поворачивается к Андрею и с видимой неохотой произносит: — Всё же лучше обратиться к Кругу Мечей. Все следователи по делам Оружий работают на них.

— Прямо так и обратиться? Как запрос послать?

— Да. Единственно — надо остерегаться. В Круге есть свои крысы, и никому из них нельзя доверять.

Мрачный, как непогода. Что же за отношения у этих двоих с Кругом, что они признают его силу, но терпеть не могут даже её вспоминать? «Тоталитаризм», как они сказали. И что Марк был кем-то вроде носителя справедливости. Он работал на Круг? Но потом ушёл и теперь явно с ним не в ладах? Головоломка щёлкает цветастыми гранями, поворачиваясь то под одним углом, то под другим. Единственное, что точно знает Вознесенский — на его стороне Ника, а больше никто. Если ситуация обернётся в другую сторону, Марк и Лерайе вполне могут оказаться врагами, а раз так, нужно быть осторожными со всем. Даже с тем, что поначалу выглядит безопасно.

— Разве вы не пойдёте с нами? — удивляется Ника.

— Не в этот раз, — у Лерайе приподняты уголки рта, но теплоты и отдалённо нет в изгибе шеи и мерцании бликов на ресницах. — Если мы появимся в Круге, нас убьют без колебаний.

Но свои слова она вовсе не торопилась пояснять, а другие не настаивали. «Мы знаем лишь поверхность», — мелькнуло в голове, — Но кто знает, какова истинная глубина?»

К двум часам дня они собираются в торговый центр. Как выражается Марк, охота ещё не закончена, но волков бояться — в лес не ходить, да и сидеть вечно в четырёх стенах, выбираясь только на полигон для тренировок, уже чересчур. Андрей полностью с ним солидарен: за неделю интенсивных боёв и постоянного взаимодействия с тремя разумными существами, двое которых были ему непонятны, а один ещё и вызывал смесь опасения с доверием, он успел соскучиться по людным местам. Натура экстраверта требует выхода, размаха, аж понятно становится, чего Андрей так в юношестве обожал массовые мероприятия. Талант дипломата требует выхода. Андрею не хватает шума толпы вокруг, не хватает её ритмичного сердцебиения — одного на всех.

Все эти дни одежду ему приносила Лерайе, как и вещи первой необходимости. В ангаре есть всё необходимое для приготовления еды, но никакой техники для связи, Интернет и телевидение обрублены. Без связи с внешним миром Андрей уже чахнет, а Нике не терпится посмотреть на «человеческие соты», как она называет торговые центры из воспоминаний Хозяина.

— Это ты ещё многоэтажные офисы не видела, — веселится Андрей.

— Там ещё больше вещей? — глаза девочки округляются: воображение рисует потрясающие картины, и даже страшновато думать, что она напредставляла.

— Скорее сот. Там уж точно как в пчелином улье. Ты разве не видела их в моей памяти?

— Да у тебя воспоминаний океан и больше! Фиг найдёшь нужное!

— Вероника, следи за речью!

— Это из той же памяти словечко, Вознесенский, так что это ты ругаться научил!

Марк оглядывается на них через плечо с лёгким недоумением на обычно невозмутимом лице. Он вообще относится к Нике с осторожностью человека, явно не ладившего в прошлом с детьми; в том, что он видит в Нике ребёнка, сомневаться не приходится. Так старый мудрый волк смотрит на безалаберного щенка, прыгающего в лужи вместо того, чтобы охотиться. Но в общение учеников Марк всё же не вмешивается, решив, видимо, что укрепление их отношений будет полезнее, чем содержание в жёстких условиях и разговоры исключительно по делу.

Налаживать контакт с Никой действительно просто: Андрею не надо прилагать никаких усилий, чтобы о чём-то поболтать или узнать её мнение. Мнением своим Ника делится направо и налево, активно комментируя всё, что видит. На каждую поднимаемую тему реагирует открыто, наделяя собственной оценкой, зачастую странно аргументированной. Например, она охарактеризовала автобусы как «паузы», а на вопрос отозвалась, что люди в них точно перестают существовать — выпадают из реальности, покинув одну точку и пока не приехав в другую. Толком ничего не делают, просто смотрят сквозь расстояние и ждут. Ну и чем не пауза?

— Я думаю, что ты весьма невоспитанный ребёнок.

— Я думаю, что ты сноб, который пытается косить под взрослого! — Ника показывает ему язык и смешно кривляется, копирует издевательски: — Я тако-ой серьёзный и страшный, мне сорок четыре, и я рассыпаюсь после каждой трениро-овки!

— Мне двадцать четыре, — возмущённо поправляет Андрей.

— Да разница!

— Большая! Это как ты при рождении и ты сейчас!

Ника хмурится, пришибленная объяснением, и замолкает — видимо, вертит в голове схему своего взросления и сравнивает себя с собой же. Впрочем, надолго тишина не затягивается, и уже через пару минут девочка вновь щебечет ни о чём, делясь впечатлениями о любой мелочи. Под её болтовню Марк заводит автомобиль: чёрный, лакированный джип, взятый в прокат — как поясняет Лерайе, покупать постоянную машину нет смысла, слишком легко выследят. А раздобыть временный проще простого. У Андрея возникает вопрос, точно ли хозяин авто в курсе, что его красавца вернут на место, но решает не задавать — и так ведь понятно, что одними законными действиями парочка киллеров не ограничивается.

Лерайе вещает с переднего сидения. Она разговорчивее Марка; если тот отделывается короткими фразами по делу, то Лерайе свободно и легко разглагольствует. Андрею приходится напомнить себе, что она Оружие, причём умелое и опасное, а не только длинноволосая симпатичная девушка. С особами такого характера ему доводилось общаться в универе, и обычно отношения были приятными и лёгкими, без малейшего намёка на романтику. С Лерайе также было просто поладить, только, в отличие от одногруппниц, она была убийцей. Андрей не колеблется: знает, что за приветливыми манерами и совершенно искренним дружелюбием скрывается и иная сторона. Лера — жертва «Аида». Чего она насмотрелась в мафии, можно только догадываться. Она точно не так проста, как внешне кажется.

— Так что, наши дражайшие друзья нас всё равно выследят? — любопытствует Андрей. Страха как такового он не ощущает, скорее волнующее покалывание в кончиках пальцев. Врасплох не застанут, да и за неделю с горем пополам получилось совладать с основами боя. Ника подстрахует в случае чего; она малышка вредная, но смышлёная, и нападать умеет с блеском. Ещё б заботилась немного о сохранности Хозяина… Вот так ломанётся в бой, а потом оглянется и обнаружит, что он покрошен в винегрет. Хотя тут Андрей перегибает: он сам не такой слабак, чтобы взваливать всю ответственность на едва привыкшую к нему девчонку.

— Выследят, — невозмутимо соглашается Марк.

— И что делать? Вступать в бой?

— Вступать в бой.

— Вот так сразу?

От дороги наставник не отвлекается. С места Андрея видно половину его лица; твёрдые, каменные черты, грубо отёсанные, но не лишённые правильности. От дороги Марк не отвлекается, машину ведёт непринуждённо и умело, будто за рулём родился. Почему-то кажется, что с подобным стотонным спокойствием он будет управлять и самолётом, и танком, и всем, чем человек в теории может управлять — просто потому что это Марк. Видимо, его ауру тихой свирепости чувствовали не только люди, но и механизмы. Где искать изъяны, если они хорошо замаскированы? В быту? Ну, Марк не умеет готовить. Не слишком большой грех по мнению Андрея, тем более, кухней заправляла Лерайе.

— Если они нападут в людном месте, привлекут ненужное внимание, — певуче сообщает Лера, разворачиваясь на переднем сидении. В прорези между спинкой и подголовником мерцают сполохом золота её глаза. — Ты, наверно, уже догадался: когда ты призываешь Оружие, вы становитесь неразличимы для обычных людей. Не «невидимы», а именно «неразличимы». На вас попросту перестают обращать внимание. Но если «Аид» нападёт в известном месте, он будет замечен кое-чем повыше, чем обычной полицией.

— То есть необычной полицией, — хмыкнул Андрей, непроизвольно напрягая плечи. — Вы это начинаете, чтобы приманить Круг Мечей?

— Нет, — снова отзывается Марк. — Чтобы купить одежду. Но так и так с Кругом придётся контактировать. Если через их канцелярию, ответа не дождётесь никогда.

— Так что нужна чрезвычайная ситуация! — подхватывает Лера, словно делая логичный вывод. — Не бойтесь, ребятишки, всё будет окей! Мы вас страхуем. «Аид» наверняка попадётся на глаза, значит, заметит и Круг Мечей. В лучшем случае до бойни не дойдёт.

— А в худшем? — Андрей мотает головой, обрывая сам себя: — Впрочем, плевать. И так справимся.

— Это уже славный настрой! — смеётся девушка, откидываясь назад.

Ника целиком поглощена занятием: то опускает, то поднимает оконное стекло. Андрей от столь увлекательного дела её не отрывает. Думает, что зря столько напрягается из-за деталей; какая уже разница, если всё равно придётся ориентироваться по ситуации? Да и так, если честно, куда интереснее. Скучная предсказуемая жизнь осталась позади. Впереди — неизведанное опасное нечто, с которым руки чешутся скорее пересечься.

Торговый центр, который наметили, в самом центре. Действуя назло «Аиду», Андрей даже чувствует прилив энтузиазма. Сколько он себя помнил, всегда рвался на передовую: там хоть отдача от поступков была, полноценное существование вкупе с новыми впечатлениями. Нередко из-за этого неуёмного желания участвовать во всём подряд Вознесенский огребал. В подростковом возрасте ввязывался в драки, настоящие войны между районами, хотя мог ходить по головам гопников и среди них выделялся крайней степенью интеллигенции. В студенческие годы развлекал себя потасовками коллективов, а также общественной деятельностью всякого рода; за участие и организацию мероприятий, волонтёрство и достижения на научном поприще до сих пор где-то в оставленной квартире валялись грамоты.

Награда Андрея не интересовала. Ему нужен был сам процесс — что угодно, лишь бы не стабильность. Стабильность его обычно была слишком пуста и равнодушна. Что со стороны взрослых, что со стороны отсутствия семьи как таковой. Но учителям было достаточно в лицо отшучиваться и говорить, что всё нормально — это даже ложью не было. Дома всё было нормально. Просто там в основном Андрей был один. А если выйти за пределы — тут уж можно развернуться, занятие найти рукам и голове!

Но, в конце концов, так ничто толком и не прижилось в сердце. Вознесенский ни к чему конкретному не стремился, а короны буквально коллекционировал, презирая собственную коллекцию; везде успешный, везде сплошь скука. Вот сейчас он, умница такой, нырнул в незнакомую прорубь — может, хоть здесь ему предназначена роль? Или будет шанс самому её создать.

Андрей косо посматривает на Нику: девочка уткнулась в окно и едва ли не язык высовывает на встречный ветер. Она полная ему противоположность — Андрей мог идти куда угодно, Ника же всегда была заперта. Однако в одном они схожи: ни его, ни её никто не ждал с той сердечной радостью, к какой хочется возвращаться. Андрей приходил обратно, потому что так гласили законы общества. Ника никуда не вырывалась, потому что снаружи, как и внутри, не было никого ей важного.

— Опять загнался, бесполезный Хозяин, — ворчит катана, точно почуяв его мысли. Оглядывается вопросительно; несмотря на язвительный тон, вопрос в её глазах вполне ясный и отчётливый. Серьёзнее, чем она себя ведёт. Вряд ли Ника так оформлено формулирует то, что думает, скорее воспринимает всё образно, однако её эмоции говорят сами за себя. Мышление острое и глубинное. Долго ли в ней смогут сочетаться ребячество и эта вдумчивая, цепкая внимательность? Будь она человеком, с такой чуткостью повзрослела бы слишком быстро. Но она Оружие. Как работает психика Оружия, Андрей не понимает — отсюда и трепещущий интерес.

— А ты-то полна пользы, — беззлобно усмехается он. — И что ты считаешь «загнанностью»? Лучше скажи мне, какова вероятность, что тебя может призвать на поле боя какой-нибудь левый хрен. Не хочу сюрпризы посреди сражения.

— С чего он сможет-то? — девочка озадаченно пожёвывает нижнюю губу, вертит головой, хмурится. Хозяин терпеливо ждёт, пока завершится мыслительный процесс, а сам прикидывает, как будет неловко, если он вдруг окажется среди врагов без верного меча в руке. — Да не должен. У нас же с тобой, э, полноценный Договор. Мы связаны.

— Вообще такое возможно, — подаёт голос Лерайе спереди, — но в довольно специфических обстоятельствах. Например, важны потенциал Оружия и Хозяина, да и согласие тоже нужно. Короче, не о чем волноваться. Без твоего ведома малышку-Нику никто не уведёт.

— Я сама не уведусь! — гордо вскидывает подбородок девочка.

Люди, которые не смогли её подчинить, умирали. Разумеется, на рожон никто не полезет, и всё-таки Андрей доволен, что уточнил. Нюансы Договора, как и вообще любого взаимодействия с Оружиями, по-прежнему сокрыты для него тайной, а занавес лишь едва-едва приподнялся. Браться за него обеими руками опасно — упустит детали; рвать на куски — не собрать вовек. Информацию надо принимать постоянно. Он учтёт.

Так или иначе, но они всё-таки приехали. Пора отправляться в самое сердце засады!

Ника никогда не была в таких местах. Вполне обоснованно: два месяца своего бодрствования она провела в изоляции бесконечных стеклянных стен, а ещё неделю — чередуя ангар с мебелью и полигон с пожухлой короткой травой. В городе всего раз появилась, когда спасалась от погони, и толком ничего не увидела. Конечно, девочка почерпнула многие образы из воспоминаний Андрея, но то плохо выручает: во-первых, даже дополненные эмоциями и тактильными ощущениями картинки не заменят собственное впечатление, а во-вторых… Андрей помнит слишком много. Каждый раз копаться в полученном опыте, чтобы достать из него что-то определённое — это как разбирать огроменный архив ради одного огрызка бумаги. Или пересматривать тысячесерийный сериал ради одной секунды. Что такое «сериал», Ника случайно обнаружила, даже глазами Андрея перед сном посмотрела пару эпизодов какого-то захватывающего детектива, но так как Андрея-из-прошлого сериал интересовал меньше, чем переживания насчёт оценок, удовольствия Ника особого не получила.

Смотреть через призму восприятия другого — не то же самое, что попробовать самому.

Вот и сейчас Ника заворожено вскидывает голову, прекрасно понимая, что из чего вокруг создано, но не переставая дивиться. Всё кажется ей необыкновенным и потрясающим: многие этажи, стеклом отражающие тускловатый весенний полдень, простор вокруг — площадь, к которой выводит станция метро, шагающие туда-сюда люди. В такой толпе Ника не была, и ей инстинктивно становится боязно; не робкого десятка, но сбитая с толку, она льнёт ближе к Хозяину и машинально хватается за подол его пальто.

Пальто приятное на ощупь, явно дорогое. Вещей у Андрея мало, но все — хорошего качества. От хороших известных авторов. Точно на кого-то постоянно производить впечатление собрался. Это непонятно и забавно, потому что, оглядываясь в его память, Ника замечает: никого конкретного привлекать Андрей никогда не желал; внимание разных персон он получал сполна, когда хотел, будь то доброе отношение преподавателя или влюблённость симпатичной девушки. Понтоваться тоже не любил, не мерился ни с кем статусом, выделялся за счёт природной ауры, а не вещей. Видимо, его приучили хорошо одеваться, и то была просто сила воспитания. А кто воспитывал?

В этом Ника ещё не разобралась. Когда она погружалась глубже (Оружию всё-таки не нужно спать, и она могла по ночам проглядывать воспоминания без опасения отвлечься), то неизменно натыкалась на нечто колючее. Или нет, колкое. Как будто сначала всё шло гладко и ровно — это недавние воспоминания, та же учёба в универе, — но чем дальше в прошлое, тем больнее впиваются в кожу иглы. Занозы или выставленные штыки. Ничего особо криминального в истории Андрея Ника не видит, но невольно перехватывает кипучую смесь более ярких чувств, чем все его сейчас. Сейчас Андрей изысканный, элегантный молодой мужчина, с энтузиазмом подхватывающий любое дело, азартный и с искренним любопытством старающийся всё постичь и всему научиться. А раньше он словно был соткан из бурь. Вихри искрили и разражались грозами, которые он только запирал в себе, учась улыбаться вопреки внутренним беспокойствам.

Не похоже, чтобы он когда-либо был счастлив.

— Держись рядом, — мягко произносит Хозяин и берёт её за руку. Фальшь Ника бы раскусила, так что он никогда ей не лжёт. Ни мыслью, ни жестом. Он и впрямь относится к ней с теплотой, которую сам не понимает; это желание защитить — такое, что Ника не видит ему аналогов в прошлом. Нынешние слова звучат совсем не как приказ. Ладонь Андрея тёплая и держит бережно, спокойно. С человеческой точки зрения он, наверно, был бы хорошим старшим. Ника всё ещё немного путается в понятиях, так что аналога не находит.

До того одежду приносила Лерайе, и Нику она нарядила в футболку и свободные брючки — не было времени париться с размером. Теперь они, по выражению Андрея, адекватно возьмутся за её внешний вид; Ника с трудом представляет значение такого заявления, но не перечит. Интересно ведь! Образов людей в воспоминаниях Вознесенского завались и больше, но делать Нику подобием кого-то Хозяин не стремится. Как там сказала Лера? Оригинальность. Вот что ключевое в именном Оружии.

Марк бросает Андрею какой-то поблёскивающий чёрный предмет, и тот разом ловит. Смартфон в аккуратном прозрачном чехле, взятый из старой квартиры. Плюсом ко всему наставник диктует комбинацию цифр, и Ника с любопытством наблюдает, как её Хозяин набирает одну за другой на светящемся плоском экране; цвета там неестественно-яркие, но оформленные под природу. Всплывает слово «тема». Тема заставки — это зелёные листья папоротников. Красиво.

— Мне казалось, раз всё отслеживается, симки тоже опасны, — хмыкает Андрей, убирая телефон в карман джинсов.

— Опасны, — ничуть не отрицает Марк, но добавляет: — Только смотря как шифровать. Никто не знает, что это мой номер, а звонить и писать — только через мессенджер. Твоя сим-карта тоже заменена. Номера я перенёс.

— Кла-асс, — протягивает Вознесенский, хмуря брови и рассматривая наставника так, словно тот сделал подозрительный кульбит. — Личная жизнь коту под хвост.

— У тебя же нет личной жизни, — вклинилась фырканьем Ника и увернулась от лёгкого подзатыльника. Андрей явно придерживался мнения, что бить детей полезно для воспитания. С другой стороны, Ника не совсем ребёнок, точнее, совсем не человеческий ребёнок, так что обижаться и не задумывается.

Лерайе берёт Марка под локоть — движение абсолютно естественное. Хотя все четверо входят в торговый центр вместе (Ника шарахается от движущихся дверей, но влекомая Андреем таки преодолевает дикарскую настороженность), уже в холле расходятся в разные стороны. Наставники ныряют куда-то в сторону кофейни, предварительно сказав держать связь, а Андрей шагает к эскалатору. Двигающиеся лестницы кажутся Нике каким-то безумием. Зачем нужны ступени, если они не стоят на месте? На прямой вопрос Андрей указывает на лифты, но отказывается в них ехать. Нике, так-то, тоже не особо хочется. Эти капсулы похожи на темницы, а в темницах она добротно насиделась.

Помещение поражает размерами. Целая галерея, а не какие-то магазины! До потолков и удар Лериным кнутом не дотянется, полы — широкие плиты, начищенные и отполированные до ненормального блеска. Величественные нагромождения этажей бросаются в глаза многообразием витрин, на которых выставлено всё на свете — от обуви на высоченных иглах («шпильки», это называется «шпильки»), кто вообще такие носить станет, до сумок из кожи диковинных ящеров. Сначала Ника решает, что динозавров, затем вспоминает, что динозавры вымерли. Или живы, но в музеях.

— Что такое музей? — спрашивает она, дёргая Хозяина за рукав другой рукой.

— Место захоронения истории, — с промедлением, явно злорадствуя над её невежеством сообщает Андрей. И добавляет уже проще: — Вроде такого центра, но где только смотрят. Всякие старые вещи, подарки наших предков.

— А динозавры там есть? — искать в его прошлом слишком муторно, особенно на ходу.

— Есть. Но тоже мёртвые. Одни кости остались.

— А-а! — Ника дёргает его за рукав активнее. — Андрей, Андрей, я хочу посмотреть на динозавров! Покажешь динозавров?

Вознесенский посмеивается, уголки его губ приподнимаются в нешироком, но сердечном мгновении:

— Как-нибудь — обязательно. Если тебе так торговый центр понравился, музей тоже зайдёт.

—…куда зайдёт?

— Это слэнг. Привыкай.

Ника смеётся; ей хорошо и всё видится радужным, как в лучшем спектре. Много незнакомых вещей, она старается пощупать каждого; продавцы с лёгким напряжением косятся поначалу на маленькую дикарку, восторженно щупающую товары один за другим, но затем недоверие пропадает — Ника им мерещится непоседливым любознательным ребёнком, а сопровождающий её Андрей — интеллигентным то ли старшим братом, то ли молодым отцом. Только родственник столь терпеливо будет объяснять элементарные вещи, присматривать чтобы ненароком малютка ничего не сбила, и за руку буквально уводить.

Вроде и на виду, но никто не оглядывается. Ника не чувствует слежку, озадаченно вертит головой: она полагала, что «Аид» таки нагрянет. Но, видимо, без специальных датчиков человека не отличишь от Оружия, а потому она не вызывает подозрений. Разве что уши… это не спрятать. Лерайе уже объясняла: для тех людей, что не Хозяева, любое Оружие будет выглядеть обычно. Никто не удивится сиренево-золотистым глазам или длинным розовым локонам. Но Хозяева увидят и то, и то, и в придачу неестественную заострённость ушей. Ну хоть след не почувствуют. Оружие ведь никак не пахнет, даже то, что купалось в крови.

Они проводят в торговом центре всего с час, но этого достаточно, чтобы Андрей, грубым языком говоря, заколебался. Энергия Ники не иссякает, а вот Хозяин носится с ней из магазина в магазин уже не так воодушевлённо, хотя добросовестно продолжает дело — подбор вещей одну за другой. Успевают купить лёгкую пижаму словно из плюшевого материала — футболочку с капюшоном и шорты; бельё, колготки, гольфы. Малиновый джинсовый комбинезон, несколько однотонных футболок и маек, джинсы, рваные на коленях, и объёмное жёлтое худи с нарисованным жирафом на стороне сердца. Андрей становится похож на вешалку — сплошь какие-то пакеты. Он силой заталкивает пижаму в новый рюкзачок Ники, несмотря на ругательства последней. Такой красивый рюкзачок, голубой с заячьими ушками, а в него что-то уже суют!

Обувь — вообще отдельный поход. Они успевают сходить до машины, закинуть пакеты и вернуться, чтобы совершить самый трудный рейд — на обувные магазины; Ника никогда не догадалась бы, что это так сложно — подобрать детскую обувь. Даже при условии, что тело Оружия не такое постоянное, чтобы не менять размер по необходимости, она всё-таки не сразу отыскала нужные параметры, солнечного оттенка кеды. Андрей уже совсем выдохся и похож на сжавшийся от времени фрукт; Ника вертится юлой и не даётся в руки.

— Ты будто сразу гардероб собрать решил! — хохочет она.

— Так и есть, — ворчит Вознесенский, буквально бросая в неё цветастой весенней курточкой. — У тебя ничего вообще нет, а ходить в одном и том же ты не можешь.

— Оружие не потеет!

— Поверь, рано или поздно тебе это понадобится, — он закатывает глаза, — и лучше, чтобы к тому моменту не могло быть предъяв.

Видимо, это какая-то часть человеческой психологии, к которой внешне десятилетняя Ника ещё не готова.

— Извините, вы отец этой девочки? — приближается украдкой консультант. Ника вертит в руках цветные заколки и резинки — полный набор.

— Опекун, — поворачивается к нему Андрей.

— Эти украшения запрещено вынимать из обёртки и примерять, — тот старается улыбнуться, но осторожно поглядывает на Нику: как бы не своровала невзначай. Пай-девочкой она совершенно не выглядит.

— Ничего, мы это покупаем, — Вознесенский понимающе кивает и, кладя руку на плечо малышки, подталкивает её к кассе. — Пошли, обделённое создание.

Деньги — это ресурс, необходимый для выживания. Ну, и для красивых заколочек; Андрей доводит маленькую подопечную, как её воспринимают посторонние, до фудкорта, усаживает на стул и принимается за головушку её бедовую. Тщательно расчёсывает, большую часть волос оставляет распущенной, частично собирая в два хвостика по бокам. Резинки чёрные, блестящие. Ника довольно морщится: приятно, когда так прихорашивают.

На самом деле ей безумно повезло. Сбежав из клетки, она не разбирала дороги и просто неслась в единственном желании — спастись. Ни в коем случае не оказаться снова там, больше не быть той заключённой полуцветной фигуркой среди одинаковых людей, которые всё равно полягут её жертвами. Однотонный силуэт среди стеклянных перегородок лабиринта. Потенциальные Хозяева, слишком слабые для неё, умирали, ломаясь изнутри. Падали прохрустевшими костями или выхаркивали внутренности. Их кровью девочка-катана писала на стекле немыслимые послания своим надзирателям, ещё не зная, как писать, но каждым словом крича: «Выпустите меня отсюда». Два месяца. Она отмечала их полосками. Чем больше проходило времени, тем меньше чистого стекла оставалось в лабиринте, тем больше становилось красного.

Почему она сбежала именно тогда? И почему пробудилась два месяца назад? Ника касается невольно виска; знания Оружия о нём самом — это естественные знания, врождённые. Она должна понимать, почему и как всё происходит. Но в архиве Ники словно отсутствует значимая часть; мало того, что не хватает имени, будто проглоченного крокодилом из стихотворения, нет понимания собственной способности и прошлом, так ещё и не помнит причину, по которой пробудилась.

— Так на что похоже это ваше существование «до»? — интересуется Андрей. Вот дотошный.

— Да ни на что, — девочка пожимает плечами. — Как будто спишь. Без снов. И времени не чувствуешь.

— Но в какой-то момент просыпаешься?

— Ага. В какой-то момент просыпаешься, — она пожёвывает край трубочки. Кола шипучая и прикольная, но лишённая должной натуральности вкуса. — Как толчок; открываешь глаза — а ты уже в форме человека.

— То есть вы спите в форме оружия?

— Ага. Когда ты спишь — ты клинок, а когда не спишь — человек. Принять вид оружия, когда ты не спишь, можно только по приказу Хозяина, — Ника вздыхает: ей трудно выражаться так серьёзно, но почему-то хочется объяснить правильно. Чтобы Андрей понял. — Но для нас обе формы равноценны. Быть только клинком или только человеком — это грустно! Какое-то, знаешь, чувство… что так не должно быть.

— Неполноценность, — тихо подсказывает Вознесенский. Глаза у него ярко-зелёные, как летняя листва, умытая дождём.

—…да. Ты ведь и сам видел: мы по-другому воспринимаем мир. А когда ты не связан с Хозяином, всё немного… не такое, но в плохом смысле. — Катана мученически хмурится, пытаясь передать словами то, что интуитивно лишь замечается: — Ну, как если бы ты видел, но в 2D формате, например, фильмы же такие есть. Чего-то не хватает — объёма, запахов. Всё плоское и однотипное. Жить можно, но скучаешь по полноценности.

— А теперь ты видишь всё как надо?

— Теперь — да. Почти что твоими глазами смотрю.

Андрей кивает, словно бы понял. Надо отдать ему должное — он всё-таки слушает, причём слушает внимательно, относится серьёзно к вещам, о которых Ника рассказывает. Даже если она комментирует дурацкое сочетание одежды на манекене, мимо которого они прошли. Это забавно, но льстит. Вокруг цветастые люди со своими тенями, и мало чем отличаются парень и ребёнок среди общей пёстрой волны; чёрные резинки, гольфы полосатые, пышная юбочка и задорный взгляд; светлое пальто, аккуратно зачёсанные золотистые волосы, лукавая улыбка краем рта. Они гармоничны, и чувства притупляются, сдаваясь перед раскрепощённостью. Нике нравится среди людей. Она начинает привыкать жить не сама с собой.

И как раз тут Андрей вдруг напрягается, и дрожь сводит тело Ники тоже — от запястий до щиколоток. Пересекаются взгляды.

— Что-то не так, — одними губами произносит Вознесенский, но девочка поняла это и сама.

Они больше не в безопасности.

Глава 7.

Битое стекло

— Вы ждёте третьего?

К ним склоняется незнакомый мужчина. Безликий — такого в толпе не заметишь, не запомнишь, во сне не явится. Среднего роста, с обычными чертами, простыми движениями, лишёнными выразительности, и плотно вросшей в лицо маской. За столиком, где сидят Андрей и Ника, места три, и теперь они располагаются треугольником; Ника невольно чуть сдвигается влево. И так понятно, что просто так некто левый не присоединится к другим. Катана бросает косой взгляд на Хозяина; Андрей не напрягается ничуть, по-прежнему раскрепощённо-свободный, даже приветливо улыбается, облокачиваясь на спинку своего стула локтём. Взгляд широко, от макушки до стоп, проходится по чужаку, но не выдаёт ни капли настороженности.

— Конечно, — легко соглашается он. Ника дёргается было к нему с шипением: «Что творишь?!», но Вознесенский и глазом не моргнул. И хотя они не так привыкли к узам, ещё не научились толком ими управлять, сигнал бьёт ментально: «Не вмешивайся. Молчи. Всё пока нормально».

На чужаке объёмная куртка, и хотя Ника не чует никаких особых флюидов, не требует подтверждения — под слоем одежды прячется пистолет.

— О, вы так любезны. — Безликий опускается напротив. Складывает руки под подбородком. — Это ваша дочь?

— К чему расспросы, если сами прекрасно осведомлены? — Андрей всё так же улыбается беззаботно; будто играючи выгибает левую бровь. У него красивое молодое лицо, мимика живая, а усмешка чаще всего левой стороной лица, оттенка не нахального, но больше дерзко-весёлого. Словно Вознесенский всё наперёд знает, и его не получится обвести вокруг пальца. Наверняка такое выражение его неприятелей страшно бесило, а в союзников вселяло уверенность.

— Смотрю, вы ждали нашей встречи, — отвечает улыбкой на улыбку чужак, но в его исполнении это больше похоже на полусмазанную угодливость. Нике хочется гордо задрать нос: её Хозяин ведёт себя совершенно естественно, потому что он как раз уверен в ситуации, не то что все остальные. И плевать, что на самом деле ориентироваться будут на ходу. Так даже лучше.

— Ну что вы. Ждать вас? — в изумрудных глазах всполохом разжигаются искры, точно Андрей про себя смеётся. — Какое высокомерие. Вовсе нет, я просто знал, что навяжетесь. — Всякая беспечность исчезает из его тона сразу, словно схлынывает вода, оставляя обнажённую неприязнь: — Что вам опять нужно? Мне казалось, более чем понятно, что этот ребёнок останется со мной.

«Этот ребёнок». Ника под столом крепко сжимает ладони. Он видел, конечно, он помнит обрывки её времени-вне-сна — гложущее одиночество, страх и боль, и ярое нежелание возвращаться в стеклянную обитель ненависти, где раз за разом приходилось защищаться.

Андрей вредный. Много умничает, хвост трубой поднимает, чересчур самоуверенный и язвит без повода, пытается приструнить, ругается и изматывает постоянными расспросами. Но он, по крайней мере, не отдал Нику её врагам. Он пообещал её защитить. И не отступится от своего слова — это очевидно, как то, что луна не умирает при восходе солнца.

Вознесенский так держится, словно способен отразить атаку целой армии, однако замирает сердце: они так много тренировались, но для безупречного владения Оружием и долгих лет не хватит. Ника самостоятельная, проворная, она сама может лезвием вертеть через руки Андрея, но она плохо ориентируется на человеческие пределы. В первый раз она чуть его не убила. До сих пор бывает, что пережимает не тот нерв или случайно отключает что-то в теле, заставляя Андрея матом пыхтеть и разрабатывать обессилевшую конечность. Не в слаженности даже дело, не в командной работе — в чистом опыте. Его ещё нет.

Однако Андрей не меняет уверенную позу, он расслаблен, как умелый хищник, затаившийся в высокой траве, и от него до катаны расходятся волны стальной, несгибаемой уверенности. Даже не так — веры. У них всё получится. Их никто не одолеет.

— Цена за ваше непокорство выше, чем вы сможете заплатить, — мягко, почти заботливо предупреждает чужак.

Потому что он здесь наверняка не один, и по торговому центру там и тут ожидает засада. Ника ценна для «Аида» по неясным и пугающим причинам, но не собирается сдаваться. Андрей вообще не позволит никому себя сломать — так и загораются изумрудные огни, и он смещается вперёд, опирается обеими ладонями на стол, в опасной близи останавливаясь у лица врага. Воздух пропитывается грозой, растекается плотной, как масло, угрозой, пусть Андрей голоса не повышает — он внятно и очень тихо проговаривает, глядя в глаза чужаку:

— Не беспокойтесь. Уж заплачу я сполна.

И по невербальной команде Ника бросается вбок, быстрее, чем успевает чужак распахнуть куртку, освещая на весь фудкорт вытянутый автоматический пистолет — бросается и подрезает ножку стула, заваливая тот набок, и сразу Андрей призывает её в боевую форму.

Секунды и то слишком долгие, надо быть быстрее; Нику насквозь и разом обволакивает тёплая волна — трепетное, как птичий пух, ласковое дыхание. Форма меняется. Это не столь ощутимо физически, сколько улавливается инстинктами; тело меняется в очертаниях, и вот уже Ника чувствует не столько ладонь Андрея — в форме оружия она почти не различает материальное — сколько потоки его жизненной силы.

В первый раз он наорал на неё за неразумные игры с его телом, но как иначе, если в слиянии сложно разобрать, где твои способности, а где способности использующего тебя Хозяина? Мир отражается через его зрение, слух, обоняние, мысли сливаются в единое русло, переплетаются движения. Ника — катана, но она же держит тонкие звенящие нити их общей энергии. От рукояти — до запястья — до предплечья — до шеи, до пульса, по артериям и венам вниз к нижней части тела, чтобы шагать его ногами. «Я не должна трогать всё? — Ника напрягается, изо всех сил стараясь следовать советам Лерайе. — Я должна ограничивать своё влияние… Блин, и чё так сложно?»

Но в бою не до размышлений. Она резко отскакивает влево, вместе с собой заставляя Андрея вздёрнуть руку: пуля проносится в миллиметре, разбивает чью-то банку с энергетиком, шипучий напиток разливается по чужим ладоням, восклицание режет воздух. Андрей плечо не вывихнул, и то ладно; они вдвоём — вернее, они вместе — ныряют под стол, пока чужак не успевает сориентироваться, опрокидывают его, перехватив под колени. «Нет честного и нечестного боя, — учил Марк. — В сражении используйте все доступные средства. Если условия не подходят, измените их под себя».

Шаг, шаг — это уже бег. Люди на фудкорте перестают замечать то, что столь очевидно, и прямо под их носами проносится единый силуэт: парень в расстёгнутом пальто, перепрыгивающий через стулья, оперевшись на них всего лишь рукой, а в другой ладони, правой, зажата изысканная золотисто-белая катана. Скачок, ещё скачок.

«Там пакет с кедами остался!» — дёргается Ника.

— Будешь ныть — отхватишь! — прикрикивает на неё Андрей. Прежний знакомый их не догоняет, но впереди уже мелькают другие персоны, далеко не дружелюбно наставляя на них своё оружие — арбалеты, револьверы, всё дальнего действия, и Вознесенский чертыхается.

«Слышь, остолоп, на ярус ниже надо!» — цыкает девчонка и концом лезвия указывает на переход. В торговом центре два крыла, в каждом две стороны, а по центру — мосты и открытый вид на более нижние ярусы. Потолки высокие, и человек, перепрыгнув с одного уровня на другой, попросту бы расшибся, но Хозяин, держащий Оружие, — никак не обычный человек; Андрей фыркает, мол, и так понимает, и бежит туда.

Просчитался Марк, тут точно не поможет защитная стойка: только Ника пули и отражает. Одна проносится в миллиметре от лица Андрея, чуть оцарапав кожу, и Ника замирает изнутри, испугавшись, но тут же берёт себя в руки — как бы иронично это не звучало. Хозяин хватается ладонью за высокое стеклянное ограждение, перемахивает и повисает, зачерпывает воздух ногами, подтягиваясь, и с акробатической ловкостью спрыгивает на пол; следом летят мелкие осколки, раскрошенные арбалетной стрелой.

Передышки никакой; за ними ещё не успели, но на каждом этаже наверняка припасены враги, и Андрей сразу ломается в ближайший магазин. Не время о скрытности думать. Да и продавцы не замечают, кто именно пробил их витрину; в заполненный стеллажами и вешалками бутик одежды, сразу падая в окружение разноцветных шёлковых тряпок, вламывается человек с клинком, сопровождаемый вихрем осколков. Кровь окропляет лишь края лоскутов; Андрей несётся до дальнего хода — туда, где значится аварийный выход; на бегу оглядывается. Тут как тут проклятые ищейки; Ника верещит: «Ты вообще уверен, что такой выход есть?!»

— Конечно!

«Если ошибёшься, я тебя придушу! Точно придушу, Вознесенский!»

Сражаться с толпой безымянных она готова, разумеется, но всё равно крайне не хочет — пространства слишком мало, манёвры ограничены, а ей попросту мастерства не хватит лавировать. Один враг подрезает у прохода к кассе; катана сталкивается с ятаганом, Ника с возмущением звенит, отбивая чужую атаку — замахнулся на святое, наглец! Схватка на расстоянии близком, почти рукопашная; не отвлечься, а остальные ведь вот-вот нагонят! Андрей отскакивает спиной к стеллажам, уворачивается, отчего ятаган остриём бьёт по высокому зеркалу. Продавцы, вереща, уже разбежались, попрятались за стойкой, ничего не понимая, и это на руку — хоть невинных не затронут; Ника наотмашь бьёт по чужой кисти, вызывая сдавленный крик — её заточенности более чем достаточно, чтобы пробить кости. Андрей перехватывает свободной рукой со стеллажа ремни, сразу связку, и с широким размахом хлещет затормозившего врага по лицу; головой, точно тараном, ударяет в живот — Ника надёжно блокирует ятаган, грохочет металл: безымянный ломается, как спичка.

«Мы всё ещё сильнее них!»

Ну, пока безымянный один, а не двадцать.

Аварийный выход тут же, серебристую дверь около подсобки Вознесенский с ноги распахивает. Ника чует неладное, присматривается: он и впрямь поранился, рассечено плечо. Чёрт!

— Царапина, — отмахивается Андрей, уловив её тревогу, и уже мчится, перескакивая ступени, по пожарной лестнице. Как славно, что люди придумали систему безопасности! В таких огромных торговых центрах без неё никак! На бегу он отыскивает в смартфоне недавно сохранённый контакт, и вот уже в мессенджере видно сообщение наставнику: «Идём на третий. Погоня». Неясно, прочитано ли — экран Андрей гасит сразу же и шустро убирает телефон в карман; при таких кульбитах не выронил — уже счастье.

Они будут ждать на пожарной лестнице ниже, это ежу понятно, и Хозяин заворачивает сразу на следующий этаж; это коридор кинотеатра, оранжевые диваны, кассы. За ближайшую и перескакивает, шарахаются дежурные, Андрей проносится дальше — со спины уже догоняет очередной вражина. «Да что ж их так много!» — прикрикивает Ника.

— Прорвёмся, — отрезает Хозяин жёстко, рычаще, словно нет в мире иной правды кроме той, в которой он уверен. Их окружают, скоро замкнётся кольцо, но они так просто не сдадутся. «Не дождётесь, уроды!» — Ника, ты стену разрезать сможешь?

«Да мне почём знать! Эй, не тести сейчас!» — уж о таком она точно не знает. Андрей покорно огибает выступ, ныряет в кинозал, расталкивая толпу выходящих с сеанса; в помещениях здесь три выхода сразу, в том числе аварийный, но там та же лестница, на которой уже ждут, и парень несётся дальше, ко второму входу — на том же уровне, закрытом, для уборки. Проскальзывает, захлопывая за собой тяжёлую дверь, в полной темноте по узкому коридорчику скачет до выхода, а там — снова кинотеатр, но погоня уже дальше. Выносятся на чистое пространство — мост к другой стороне галереи; Андрей разворачивается, готовый отражать новый удар, но мелькнувшая совсем близко тень оказывается вовсе не пешкой «Аида». Марк, в той же армейской чёрной форме, со сверкающим кнутом в ладони, останавливается рядом, не выпрямляясь до конца; присогнуты колени, тёмный взгляд обшаривает детали.

— Ранен? — обрывочно, но чётко, как по рации, спрашивает он.

— Пустяк. — Андрей додумывается повторить его стойку, смягчая силуэт и немного расслабляясь; болезненное напряжение мешает двигаться плавно, и теперь становится легче.

— Сколько их?

— Насчитал около пятнадцати.

— Много.

«Это всего лишь безымянные», — недоумённо бормочет Ника, но Марк её неожиданно слышит, мотает головой:

— Нет. Безымянные-ищейки слабы. А это рядовые.

«Ты можешь сказать лично Хозяину, а можешь как в общий канал, — мурлычет серебром голос Лерайе словно из затишья. — Так что слышать могут все, кому позволишь. Но враги, конечно, чисто не допущены».

Хлыст взвивается в воздух, призрак мгновенной смерти, и распиливает уже приблизившийся силуэт надвое; кровь фонтаном заливает плиты такого совершенного пола. Андрей содрогается, но страх в нём не поднимается; только сглатывает, пристально наблюдая за врагами.

— «Безликая звезда», — шипит один из противников. Они уже скапливаются, не рискуя приближаться совсем, но на месте не стоят: все перемещаются, ныряя или появляясь снова, и обычные люди вокруг толпятся тоже, но иначе: они видят тело, остатки человека, кричат, снимают на камеры. «Аид» опасается Лерайе, и это играет на руку; в хаосе, воцаряющемся из-за убийства, Марк мощно толкает Андрея с моста на этаж ниже. Тот приземляется на ноги, как кошка, мягко спружинив, и оба мужчины несутся вдоль галереи, то и дело озираясь. Преследователям мешает толпа, все слышат с верхнего яруса панику и спешат узнать, что стряслось.

Но враги есть и в толпе. Приходится прорываться; Ника бьёт лезвием, атакует, сходясь и расходясь. Андрей без устали работает, пробиваясь, но больше никто не успевает его ранить; в окружении народа от врагов его страхует Марк, Лера в форме короткого ножа, больше подходящего для ближней дистанции, шилом блестит повсюду, а Ника отражает направленный в сторону наставников удар.

И это внезапно… кажется замечательным. Не боль и чувство погони, не преследование и драка в таком неудобном месте. А то, как ловко они друг друга прикрывают, как сражаются, держась спина к спине, настоящие союзники. Ника воодушевляется даже. Лерайе бросает: «Всё окей. Нас заметили».

И Марк тащит Андрея дальше. На первый этаж, наружу — теперь их преследуют уже не так активно. И в самом холле тормозит. За обувью кровавые дорожки, плечи тяжело вздымаются, Андрей сжимает рукоять обеими ладонями. Все четверо — два Хозяина и два Оружия — замирают. Стоят, как изваяния, только дыхание свистит в лёгких.

Окружили. Но Марк не торопится атаковать, Андрей не перечит, выжидая. Потому что окружили вовсе не посланники «Аида», а кто-то другой — люди в изящной форме, чёрно-серебряной, будто бы военной. С разным Оружием в руках, не менее угрожающие, чем те враги, но не нападающие. Только смотрящие. Взявшие их в кольцо.

Холл пуст, от нежелательных зрителей явно очистили — но нет и трупов, значит, развели. Действуя как человеческая полиция. Только это полиция иного рода — стражи закона для Оружия.

«Это и есть Круг Мечей?» — выдыхает Ника.

Из внезапно объявившихся хранителей выходит один — широко и уверенно, спокойно, намеренно показывая, что не нападает, но если что, сумеет атаковать. Это мужчина лет тридцати, в красивой той же форме, но на погонах его знаки отличия: Ника не умеет по ним читать, но решает, что должность значимая. Пояс перехватывает по талии, и на нём жетон размером в половину ладони; мужчина приподнимает его, растягивая звенящую цепочку, и показывает четверым вольным:

— Круг Мечей, патруль. Алейро Виктор.

— Очень вы вовремя, однако, — насмешливо замечает Андрей.

Виктор рассматривает Марка, недобро щурясь, но тот словно невосприимчив к его недоверию: так и стоит в боевой позе, но неуловимым жестом показывает Андрею расслабиться. Ника возвращается в форму человека, но стоит до тесноты близко, тоже напряжённая. Она и так сумеет вступить в бой.

— Ваше Оружие неизвестно, но уже наделало шума. — Виктор с трудом отрывает взор от Марка. Он будто не ожидал того видеть и разрывается между двумя сразу необходимостями. Если Марк и Лерайе враги для всех, значит, их надо схватить. Но с другой стороны, Алейро явился определённо по души Андрея и Ники. Выбор очевиден: на этот раз Круг, видимо, решает отступников не трогать. Эти додумки логической цепочкой выстраивает Андрей, и не до конца разъединившаяся с ним Ника их легко перехватывает.

Голос у Виктора не жёсткий, но твёрдый, как у человека, привыкшего командовать, и он наверняка хорошо бы прижился в армии. Вместе с тем — самоконтроль и спокойствие, с которым тот добавляет:

— Предлагаем пройти с нами.

Андрей просчитывает варианты с бешеной скоростью, косо оглядывается на наставников. Затем знакомая усмешка победителя лезет на лицо, и он с вызывающим видом выпрямляется, разводит плечи, и Нику отпускает электричество, до того клубком копившееся внутри. Она озвучивает общую мысль до того, как та формируется:

— Мы пойдём только вместе с ними.

Марк одним взглядом выражает сразу несколько вопросов: от «Вы что задумали?» до «Вы совсем рехнулись?», но клали на то болт Андрей и Ника. Вознесенский ухмыляется в сторону наставника:

— На условиях полной безопасности — и только с нашими друзьями.

Мгновения складываются в ожидание, никакая из сторон не двигается и будто бы не дышит. Виктор хмурится, взвешивает решение, и хотя его лицо непроницаемо, Нике вдруг становится ясно: счёт склонится в пользу лишь одного. По словам Марка устав Круга крайне сухой, исключительные участники могут от него отступаться. И, кажется, Виктор — один из таких. Потому что проговаривает ровно, безэмоционально:

— Условие принято. Предварительно — Зеленская, девятнадцать. С вами свяжутся.

«Аид» исчез, но объявился Круг. Кажется, они променяли шило на мыло.

Рядом материализуется Лерайе, и в первую секунду Ника не сразу её узнаёт — обычно лукавая, сейчас она щерится, как дикая кошка, и с неожиданной болью смотрит даже не на Хозяев, а на их форму. Марк слегка приподнимает руку, касается её локтя. Лера оглядывается.

Сейчас, в отличие от всех дней их с Никой знакомства, она до идентичности похожа на человека.

Глава 8.

Чувство имеет цену

— Ты для них сейчас тёмная лошадка. Нераскрытый элемент. Будут возить, как диковинку, и пытаться докопаться, откуда ты и откуда Вероника.

Марк садится на край кровати и с непробиваемой способностью адаптироваться принимается расстёгивать ремни на одежде. Одно за другим крепления распадаются на пол с тихим лязганьем, но мужчина не даёт им упасть: перехватывает почти у пола и складывает на тумбочку с педантичностью юриста, орудующего золотыми свитками. Комната освещается встроенными в потолок люстрами, в зеркале туалетного столика пляшут отблески, вереница огоньков за высоким окном с выходом на балкон перекрывается — Лерайе задёргивает шторы. Похлопывает их, точно старого друга, и оглядывается на учеников.

Андрей стоит напротив Марка, но ни к чему не торопится прислоняться. Он стаскивает пальто, деловито разглядывая собственное состояние. В принципе, не так плохо; его всего лишь зацепило, рана неглубокая, кровь уже перестала идти. В этот раз Ника его не исцелила, но и не особо требуется. Болит, конечно, как при въевшейся глубоко под кожу занозе, однако терпимо. Девочка стоит рядом, запрокинув голову и разглядывая его порванную рубашку с мученическим выражением глаз — беспокоится.

— От такого не умрёшь, но обработать надо, — подаёт голос Лера в кои-то веки. С расставания с патрулем Круга она молчала, погружённая в раздумья, и точно местами поменялась со своим Хозяином: обычно немногословный Марк теперь объясняет подробнее, тогда как мифическая «Безликая звезда» отгораживается. Медно-золотые глаза её полны тишины, а движения скупы и однозначны. Из тумбочки у второй кровати она выуживает серебристый футляр и сухо усмехается: — Аптечку подкинули. Надо же.

— Тут нет прослушки, — качает головой Марк. — Они в курсе, что мы бы проверили.

— Так они действительно типа полиции? — Андрей таки расстёгивает рубашку, стаскивает; в лице дёргается мускул, когда ткань проезжает по запёкшейся ране. Ника всё ещё встревожена, ойкает вместо него. Лерайе усаживает горе-подопечного на табурет и принимается за первую помощь, предварительно послав Нику мочить полотенца и потому дав малышке хоть какое-то дело для отвода души.

— Типа да. — Марк заканчивает со своей бесконечной боевой формой и теперь смотрит на юного союзника изучающе и долго, бархатисто погружаясь в подоттенки. — Наполовину полиция, наполовину автономное царство. Кругом Мечей руководят Одиннадцать — это совет аристократов. Места в Совете получают по происхождению или выдающимся заслугам. «Полиция» притаскивает к ним преступников — в основном тех, кто использует Оружие, чтобы навредить невинным гражданам, или свихнувшееся Оружие. Маньяков везде полно. Одиннадцать решают, что с ними делать. И рассматривают разные случаи — препирательства Хозяев, беспокойства среди нам подобных, появление каких-то уникумов. Вы оба относитесь к последним.

— К уникумам? — Андрей мужественно стискивает челюсти и не позволяет себе по-старушечьи охать, когда смоченное полотенце проходится по многочисленным, как теперь обнаружилось, порезам. Медицинскими щипчиками Лерайе вытаскивает из него один осколок за другим: всё-таки безнаказанно пробивать собой витрины нельзя.

— Да, — Марк кивает в сторону Ники, беспокойно вертящейся вокруг своего Мастера: — Она очевидно не безымянная. Но так как не называла своё имя и не демонстрировала способность, Круг не может определить, кто она именно. Она явно нужна «Аиду»; «Аид» на пустышках не заморачивается, значит, она сильная. Сильных точно должны знать. Круг стремится всё отслеживать, но не может определить имя одного-единственного Оружия — это непонятно.

Стекло вытащено. От мерного гулкого голоса Марка Андрея беспощадно клонит в сон — сказывается перевозбуждение организма — и он держится на последних отголосках боли и прохладительной ладони Леры, которая разок со сдерживаемым порывом хлопает его по щеке: мол, даже не думай сейчас дрыхнуть.

— Они не могут понять, почему Ника сдалась криминальной тусе, и потому хотят с ней познакомиться, — подводит итог Вознесенский, хоть своей болтовнёй стараясь развеять сонную дымку.

Марк кивает. Ника, помедлив, подсаживается к нему; между плечами достаточно расстояния, но, как Вознесенский отмечает, оно уже не так велико, как при знакомстве. Девочка решила довериться им. Всё решилось битвой в торговом центре, когда одни другим спины прикрывали.

— А что со мной?

— А ты призвал неизвестное, потенциально сильное Оружие. Для этого нужно обладать не меньшим потенциалом. Подобные по силе Хозяева отслеживаются ещё тщательнее и сразу вносятся в реестры, тебя же нет ни в каких. Я проверил. Твоё имя тоже нигде не фигурирует. Никто не знал о твоём существовании, и ты объявился слишком внезапно.

— Но если меня нет в базах и раньше нигде не мелькали данные, как узнали моё имя? — любопытствует Андрей. Письмо с угрозами отправили ещё в первый день, как он подобрал замызганную насмешливую девчонку и отмыл в чужой ванной. Адрес его точно проверили.

— Это уже мелочи. Наверняка через камеры слежения отсканировали лицо или по автопортрету сохранили. Ты ведь числишься как гражданин России, — Марк качнул плечами. — У них много способов. Но определённо пришлось подзапариться.

— Классно. Что дальше на повестке? — хоть отшучиваться надо, а то совсем шипеть будет: Лерайе заботливо, как матушка, обрабатывает его ранения, действует максимально аккуратно, но всё равно плоть как ледяными иглами прошивает.

— Ты должен предстать перед Одиннадцатью и рассказать о себе. Нормально реагирующие штабы Круга расположены в различных столицах, главный центр — в небольшом городе Европы. Ты знаешь английский?

— До этого бедлама был выпускающим новостей. Приходилось много с кем балякать, — и оформлено отвечает: — Да, вполне хорошо.

— Отлично. — Похвалы в тоне Марка не чувствуется, равно как и сарказма. — Билеты уже оплатили и выслали. Наверняка будут лежать под подушкой. Номера два, на одну ночь, поездка уже завтра утром. Решили не самолётом — видимо, чтобы не перехватили.

— «Аид» боится Круга?

— Смотря в чём. Они враги. — Вопрос словно кажется наставнику смешным, но от улыбки на его угрюмом лице мелькает лишь остаточная тень. — Здесь нас не тронут. Но стоит начать поездку — наверняка рискнут.

«Нас». По крайней мере, он говорит «нас», а не «вас», и в этой мелочи Андрею видится акт сближения.

Вознесенский разглядывает комнату. Тут четыре кровати — две напротив двух; оказывается, и такие есть в элитных отелях в центре города-миллионника. Вокзал в двух шагах, номер проплачен на всю ночь. Заботливые господа даже вещи сюда перенесли: Ника восторженно вертит в руках таки вернувшиеся к владелице кеды. Лерайе сбрасывает в мусорное ведро использованные ватные тампоны, похлопыванием по краю проверяет, приклеился ли медицинский пластырь. Андрей всего неделю как Хозяин, а уже шрамами обзавёлся. Как там говорится, шрам мужчину красит? Значит, теперь Андрей вообще красавчик неотразимый.

— Вы втянули в это нас, — с непривычной жёсткостью вдруг произносит Лерайе. На учеников она не смотрит, устремив взор на свои руки. Светлые пальцы, на безымянном тонкое кольцо, изящные ладони. Она вся — олицетворение человеческой красоты; не той стандартной, с которой моделей на подиум выпускают, а скорее той, о какой ненышние девушки мечтают. Фигура, талия, не кукольное, а живое и в то же время как нарисованное акварелью лицо. Светло-розовые локоны струятся по плечам и талии, за левым ухом заплетены в тонкую косичку. Серые джинсы, светлый свитерок. Обычно она улыбается в полунамёке, будто оставляя за словами загадку, которую самый умный разве что раскусит, и этот дымчато-симпатичный образ сейчас плохо сочетается с загруженностью и серьёзностью. Часть мистики спала. Лера захлопывает аптечку, и из громкости случайного звука Андрей делает вывод: она злится. Рассержена.

— Не стоит, — произносит Марк гулко, точно роняя в колодец свинцовый шар. Он говорит это своему Оружию, и та неопределённо поводит плечом. Диалоги, одним им понятные.

— Мы вас подставили? — с ненормальной для себя робостью спрашивает Ника.

— Да. Но это уже не важно. — Марк не лжёт: хотя его каменное лицо как всегда непроницаемо, чутьё подсказывает, что врать он бы не стал. Незачем. Он добавляет бесстрастно: — Рано или поздно мы бы снова там объявились. Просто были разные варианты. Этот для нас безопаснее.

Хотя он не договаривает, Андрей кивает. Поднимается, идёт к вещам — они тут же, почти сложены в чемодан. В детстве он не любил «Тетрис», но играть в него реальными вещами любил, так что и сейчас не сомневался: хватит десяти минут — и все вещи его и Ники будут собраны. Отрыл свою футболку, накинул через голову и, на ходу причёсываясь пальцами, коснулся плеча девочки:

— Пойдём прогуляемся. Уверен, нам оплатили и стоимость стола, так что поедим по-человечески. — Он оглядывается на наставников с вопросом: — Вы пойдёте?

— Закажем сюда, — отзывается Марк. Лерайе стоит спинами к ним, неподвижна спина, плечи ровные, не опущенные и не поднятые. Только голова чуть опущена. Ника шустро поднимается, нацепляет вытащенные из вещей туфельки и торопится за своим Хозяином, на ходу гадая, чем отличается отель от квартирного дома.

Когда они выходят, всё останавливается, датчики затихают. Мягко прикрывается дверь, и комната погружается во тьму.

Они молчат, не спеша менять положения. Марк прикрывает глаза: в теле, подкачанном и крепком, нет усталости, но по ощущениям легко можно сказать, что сегодня он на славу подрался. Вообще-то они избегают прямых конфликтов, как и мельтешения на глазах других Хозяев, но тут случай сам по себе уникальный. И эта катана, и этот Хозяин. Оба — неизвестные полю ягоды, с другой ступени — или даже лестницы. Столь удивительные субъекты редко появляются, но их сложно не заметить, но Андрей двадцать четыре года умудрился скрываться. За счёт чего? Марк прекрасно осведомлён, что подобное либо результат изумительной удачливости, либо чья-то кропотливая работа. Однако пока не получается определить, как именно. Кому может быть выгодна подобная тайна?

Номер в отеле пахнет чистотой и кондиционером. За окном сумеречно рдеет вечер. Когда настанет ночь, они будут ждать, но сегодня охота минует стороной счастливчиков. Перед веками отпечатком зреет образ: тяжёлый взгляд Виктора и его сомнение. Устав Круга гласил бы убить Марка на месте. И хотя прошло достаточно лет, чтобы Круг научился игнорировать непокорного Марка Аторина хотя бы внешне, его судьбу это не исправит. В другой раз, попав в руки врага, напарники бы оказались в суде — и впредь до казни Марка и разламывания Леры.

Так предсказуемо.

Для них ситуация выгоднее, чем могла бы быть. Лерайе это понимает, Марк и не думает уточнять. Лучше попасть туда с миром, под защитой чужого требования, чем однажды явиться в кандалах. Андрей тоже не дурак, они с Никой на ходу сообразили, что наставников не отпустят. И всё же… ехать в главный штаб. Как в прежние времена.

— Лера… — Марк наконец подаёт голос. Раньше ему часто говорили, что стоило бы больше использовать мимику, что интонации важны, а то создаётся ощущение отстранённости. Он всё же не научился внешней эмоциональности. Благо, оно и не надо: напарница всегда понимала его с полувздоха, без гадания по лицу и тону. Только сейчас вздрагивает, потому что Марк зовёт очень мягко. Ласково. Дёргает плечом.

— Что? Я не против. Эти ребята неопытные, надо за ними присмотреть.

— Я не об этом. — Мужчина выжидает паузу. Он не торопится, не двигается и «Безликая звезда». Вновь шебуршанием темноты разносится: — Ты всегда меня спасала. Раз за разом. Когда я уже захлёбывался, находила способ поддержать и вытащить. Ты всегда была моей опорой, Лера. И я хочу, чтобы отдавая столько сил мне, ты и себя ощущала в безопасности.

— Безопасность? Марк, если бы я искала безопасность, давно бы ушла в Обитель, разве нет? — девушка качает головой, хрипловато усмехаясь. — Дело не в том, что куда-то нужно поехать. В том, что именно туда. Помнишь, что мы обещали друг другу? Ты обещал, что не отдашь меня «Аиду». А я — что не позволю тебе вернуться к ним. Что они не получат тебя обратно. Не получат, Марк! Мы столько сражались, но получается, что всё равно обречены снова там оказаться! Как будто все годы, что мы потратили на сражения, на помощь другим свободным, всё было напрасным…

Плечи её дрожат. Люди эмоциональнее, люди чувствительнее, но в их паре перевёрнуты небеса и иная мозаика; Марк тихо встаёт, приближается и со спины обнимает — стройная фигурка в его руках закостенела, как в ознобе, и рвано дышит. Всхлипывание проглатывает. Марк обхватывает руками поперёк живота и, помедлив не от робости, а от бережности, касается подбородком её плеча.

— Мы сделали много, но не можем вечно скрываться, — вздыхает он. — Всё равно бы опять сошлись. Может, время настало.

До этого именно Лера выступала солнцем. Когда ситуация была плачевной, веселила и находила светлую сторону; оптимистичное мнение высказывала, помогала вновь и вновь вставать на ноги и продолжать борьбу. Однако сегодня это делает Марк — понемногу согревает замёрзшее от печали и страха существо, единственное во всём мире стоявшее на его стороне. Лерайе разворачивается в его объятиях, поднимает глаза. На ресницах стынут слезинки.

— Я не могу потерять тебя, — шепчет она. Кладёт ладонь на его щёку, проводит нежно, едва ощутимо. — Мы ведь не зря столько прошли.

— Не потеряешь. Я обещал тебя спасти. — Марк склоняет голову, увеличивая контакт, и обогревается кожа: у Оружия руки тоже тёплые, живые. — Это просто новый шаг.

— Эти ребята… они и впрямь необычные. Они — будущее. — Лера вздыхает. — Неизвестное, но такое, что точно всё с ног на голову перевернёт. Они — те, кто могут всё изменить. Я чувствую. Но потому страшно за то, что уже успели создать.

— Мы никогда не были в безопасности, — хмыкает Марк. — Всё равно, какое будущее впереди.

Лерайе слабо улыбается:

— Ты прав.

Она утыкается в плечо мужчины; какое-то время двое просто стоят, не покачиваясь, пока болезненное напряжение не растворяется в крови, смываясь до забвения. Прикроватные лампы бархатисто ложатся сиянием на контурные тени. Если суждено всё время прятаться, однажды забудешь замести след, но выскакивая и щерясь на открытый огонь, можно добиться хоть чего-то.

Восемь долгих лет они жили в постоянном напряжении. Оглядываясь, проверяя каждую тропинку за собой на наличие преследования. Лерайе — потому что раньше принадлежала «Аиду», Марк — потому что раньше принадлежал Кругу. Для них не было вариантов иных, и оставалось бешено, отчаянно сражаться при случайных пересечениях, в остальное время скрывать само своё существование. Не сказать, что это трудно. Со временем привыкли, да и причина была выше и важнее всех неудобств. И всё же…

Марк реалист. Известно ему, что до бесконечности так продолжаться не может. Ему двадцать девять, и последние годы он вырвал ценой непомерных усилий, переломив судьбу и повернув в свою сторону, но вечно продолжаться так не может. Они сильны. Они оба опытные, умелые, научены всему и по-всякому, и с ними бой мало кто выдержит без потерь — но их только двое. Лерайе — всё, что есть у Марка. Марк — всё, что есть у Лерайе. Их двое, и они безусловно одни из опаснейших дуэтов, но если против них пойдут, объединившись, самые сильные из противников — не выстоять.

Рано или поздно это произойдёт. Вопрос лишь времени и того, скопом на них накинутся или будут по разу терзать, пока не измотают окончательно. Марк пропускает между пальцев шёлковые розовые пряди, сокровище — в его объятиях, но он физически не способен её уберечь. Он человек. Люди смертны. Смертны и Оружия, и если Лера, потеряв его, сломается, сама его гибель будет напрасной. Необходим новый путь, никем ещё не пройденная дорожка среди терновника, чуть оступишься — оцарапаешься, но Марк не боится рисковать. Он отринул космос ради одной звезды. Ему не страшно лишаться спокойствия, потому что спокойствия никогда не было.

«Мы отступники, у нас везде враги». Чересчур правдивый девиз.

— Знаешь, на кого не похожа эта малютка? — подаёт голос Лерайе. Её слышно приглушённо, а ладони на талии Марка не расцепляются. — Ника. Она совсем не похожа на меня. Мы обе пострадали от «Аида», но в отличие от меня она сбежала самостоятельно. Прорвалась, когда почувствовала, что то, что ей нужно, само к ней воззвало. Понимаешь? Ника подсознательно знает, ради кого пробудилась. «Аид» не смог принудить её следовать своим законам, потому что она сама себя направляет. И потому что она необычное Оружие. Даже не именное. Она нечто новое. С методами и навыками «Аида» не сломать двухмесячный клинок, который ни с кем в контакт ещё не вступал — что за глупости…

— В Круге всегда есть реестры. — Марк щурится, царапая отсветы ламп чернотой. — Они не могли не узнать, что пробудился ещё именной. Там должны быть в курсе, кто просыпался два месяца назад.

— Я волнуюсь из-за другого, — чуть качает головой Лера. — Того, что они почувствовали пробуждение, но не поняли, чьё. Стандартная схема: где-то просыпается Оружие — Круг это замечает — если Оружие свободное или сразу находит свободного Хозяина, его или их вдвоём приглашают в ближайший штаб Круга. Собеседование, все дела. Определяют, будет ли новое Оружие врагом и можно ли прибрать его к рукам. Они и Андрея потому бы отыскали: поговорить, решить, может ли он стать частью Круга. Даже объяснимо, почему отправился Виктор — он любит возглавлять подобные рейды. Но мне что-то не даёт покоя. Что-то здесь не так. Они… может ли быть, что Круг тоже не знает, откуда Ника появилась? И, соответственно, не знали про Андрея. Для них они оба как те карточки в играх со знаком вопроса — чёрт знает, что попадётся, если перевернуть другой стороной.

— Андрей энтузиаст, но не безрассудный. — Марк задумчиво добавляет: — Он не даст себя использовать.

В его представлении Вознесенский обладает сразу несколькими противоречащими друг другу качествами. Манера держаться его, во многом элегантная, раскрепощённая, наверняка располагала к общению с людьми — однако он ни с кем не общался настолько, чтобы хоть перезвонить, когда укрылся в ангаре. Любознательный, задающий много вопросов — но при этом не озвучивающий ни один вывод и поступающий по чутью, а не знаниям. Вроде бы умный, сообразительный и проницательный — и зачастую отдающийся инстинктам, точно вообще обделён логикой. Наверняка здесь не обошлось без многоходовочки, не зря ведь этот дуэт выторговал право наставникам ехать с ними, но если спросить прямо — не то что Андрей соврёт, но наверняка что-то не договорит. Что творится в этой златокудрой голове, чёрт не разберёт. Марк, у которого коммуникабельность страдала по всем фронтам, чувствует некую растерянность.

— Он из тех, кто свободно и ловко пользуется другими, — замечает Лерайе, попадая в мишень с километра. — Но мне кажется, для него есть очень жёсткое разделение на «своих» и «чужих». Поэтому он и нас с собой захотел взять. Мы уже «свои», а со «своими» надо быть рядом.

Она немного молчит. И вздыхает:

— Не то чтобы я понимала много в психологии, но у него вряд ли в семье всё было хорошо. Такие расчётливые по отношению к другим дети обычно крайне одиноки в раннем возрасте. Может, он детдомовский?

— Сирота или нет, он точно наш союзник. Хотя бы сейчас.

— Конечно. Вот мы вроде ненамного старше, но… — Лерайе чуть отстраняется и поднимает лицо. Улыбка сглаживает несчастье выражения, мягкий изгиб персиковых губ похож на прикосновение мягкой кошачьей лапкой; когда она так смотрит, Марку мерещится, будто все его грехи и ошибки растворяются в теплоте, и сердце в кои-то веки усмиряет порой необузданную, рваную тоску. — Посмотрим, что из этого выйдет. А пока просто последуем за ними.

Марк склоняется, целуя её, и тревоги отступают, смятённые решительным широким жестом. В реальности до ничтожного мало места тем, кто не следует законам, и столько причин есть у любой стороны их дуэт разбить, порвать, уничтожить. Только вот они не сдадутся. Не сдались когда-то — и не разлучатся впредь. Выстоят. Адаптируются. Пойдут на риск.

Не привыкать.

Отель и впрямь не из дешёвых. Чего стоят одни только ковровые дорожки — изысканного тёмно-синим отливом стелятся под ноги, покорные и голосами слуг вопрошающие, как быстро идти господин желает; люстры, многочисленные повороты и до идеала начищенные лифты, ключи к дверям электронные. Ника, развлекаясь, намеренно сбивает края ковров в складки; Андрей не останавливает — пусть резвится.

Вопреки ожиданиям, долго баловаться девочка не стала. Почти сразу иссякнув, она возвращается к Хозяину и тыкается лицом ему в предплечье, как запутавшийся котёнок. Андрей вздрагивает, плохо понимающий чего ждать; Ника не шевелится, и видно краешек её обычно насмешливой мордашки — выражение непривычно усталое, не собранное, но ровное, и она как будто о чём-то невесёлом и важном думает. Спокойный изгиб бровей, сомкнутые без напряжения губы, а полуприкрытые глаза сверкают аметистами. По-прежнему десятилетняя девчонка. По-прежнему душа, не знающая о себе ничего.

— Люди из этого «квадрата» помогут тебе найти друга? — спрашивает она негромко.

В принципе, для существа, которое никогда не ходило в школу и почерпнуло знания о мире исключительно из памяти Хозяина, она неплохо справляется с понятиями. Вознесенский даже ей немного гордится.

— Могут найти причину его убийства, — кивает он. Опускает ладонь на русую макушку и слегка поглаживает. Действительно, её против шёрстки нельзя расчёсывать, укусит. — И вообще-то он не был моим «другом». Случайный знакомый.

— У тебя вообще друзья были? — вскинулись тонкие брови.

— Был. Один и очень давно. — Андрей задумчиво перебирает прядки на её виске. Кроме них в коридоре ни души: закрылись по номерам и сычуют. — Быть друзьями сложно. Ты начинаешь чувствовать чужую боль как собственную. И другой тоже начинает чувствовать тебя.

— А… — Ника трётся о его рукав щекой, пополняя сходство со зверушкой. Вздыхает: — Тогда надеюсь, что мы с Лерой и Марком будем друзьями!

Устами младенца — и в чём же здесь правда? Они спускаются вниз, на первый этаж отеля; раскрывается широкий холл, работники в выглаженной до безупречности чёрно-белой форме оглядываются на новых постояльцев. Подошедший юноша вежливо интересуется, может ли помочь; заметив так близко незнакомца, Ника инстинктивно прячется за Андрея и выглядывает, злобно щурясь. Приходится напомнить себе, что она всё ещё маленький дикарь, как бы ни привыкла к обществу троих разумных созданий.

Провожают прям до внутреннего ресторана. Хватает показать жетон, чтобы пропустили, и так Хозяин и Оружие оказываются в просторном зале. Столы накрыты безукоризненно белыми скатертями. Разложены блестящие металлические укрытия для еды — шведский стол, как-никак. Ника, получив из рук старшего тарелку, покрутив её в ладошках, соображает, что можно в любом размере что-либо брать, так что уносится вихрем — только широкий подол юбки да длинные пряди разлетаются — Андрей, куда менее энергичный после долгого дня, шагает следом. Диетами он всегда брезговал, предпочитая тренироваться в зале, но всё же привык держать под контролем своё питание. Вот и сейчас ограничился необходимыми калориями; хотя впечатлений за сутки прибавилось на тонну, аппетит пропал безвозвратно. «Нужно поесть, — парень с лёгкой печалью любуется разложенной на подносе тушёной рыбой. — Негоже потом ночью будить наставников своим топаньем до ресторана».

Они усаживаются за дальний столик, друг напротив друга. Здесь красуется окно: широкое, с видом на город, с одной стороны затонированное от незваных наблюдателей. По низкому подоконнику, на который вряд ли кто поторопится сесть, разложены симпатичные плетёного вида подушки. В стекле отражаются огоньки люстр, за ним совсем темно, хотя времени около восьми. Тут же стоит кофемашина, и Андрей, взвесив все за и против, отправляется к ней.

Ника, как и ожидалось, набрала целую тарелку — столько, что едва может унести в руках. Рис, рыба, фрикадельки. Хозяин перекинул на край ещё и овощи: непонятно, нуждаются ли Оружия в витаминах, но точно не помешает. Стакан с соком, плюсом выпрашивает латте. Когда они по-человечески садятся, Андрей замечает и кое-что необычное: прожорливая до невозможного Ника в этот раз едва ковыряет свою гигантскую порцию снеди.

— Поешь, — советует он. — Это на всю ночь.

— И что? Я же не расту, — ворчит Ника.

— Совсем? — просыпается любопытство. — А почему ж тогда вы с Лерой так различаетесь?

— Она для меня старшая, потому что пробудилась раньше. — Девчонка даже не язвит, объясняет неожиданно ровно: — По сути всё равно, как мы выглядим. Это просто как отражение внутреннего состояния. Или, я не знаю… чё-то такое. Мы же не размножаемся. Расти не особо нужно.

— Не размножаетесь? Мне думалось, у вас человеческая анатомия.

— Ага. Если ты о всяких гадостях, которых в твоих воспоминаниях завались, то мы на всё способны. Даже эти… как их… гормоны. Вот. Они тоже работают — если мы того хотим. Только чтобы создать жизнь, надо быть человеком, у которого одна определённая форма. — Ника мощным движением вонзает вилку в фрикадельку так, будто та ей на днях в чай плюнула, и проговаривает: — Нас только убивают разными способами.

Она мрачная, как тучка, и ей совсем не идёт. Андрей минуту наблюдает, как девочка воюет с пищей, явно по привычке в неё вгрызаясь, но без обычного удовольствия, и негромко произносит:

— Сейчас мы должны быть осторожными, понимаешь?

— Почему? Ты что, трусишь? — Ника бросает хмурый взгляд из-под острых густых ресниц. Её радужка неестественного оттенка, но и без того её сложно спутать с человеком: зрачки узкие и будто подсвечены искрами.

— Послушай, Ника. — Андрей качает головой. — Мы с тобой теперь союзники. Я — твой Хозяин, ты — моё Оружие. И я хочу защитить тебя. А чтобы защитить, я должен знать, от чего.

Латте стынет. Ника не дёргается, но поджимает губы и выдаёт сердито:

— Ты не знаешь, кто эти люди. Что если ты попадёшь в беду? — в тон её прокрадываются обвиняющие нотки, девчонка фыркает: — Ты можешь защитить меня, но не себя.

Они не сговаривались, выбирая ехать в Круг, но катане такое решение по душе не пришлось. Оно и понятно: в отличие от Андрея Ника более выборочна, настораживается от каждого шороха. Ей многое пришлось перенести, такое, о чём Андрей вряд ли узнает, потому он её не винит — но и изменить уже ничего не сможет.

Дело даже не в Егоре. Конечно, важно узнать, что он такого сделал: обязывал принцип, по которому Андрей всегда откликался на зов о помощи. Егор собственной смертью потребовал обратить внимание на это, и так как из его вещей были изъяты только упоминания о Мечах, логично, что всё было связано. Егор впутался в тонкую паутину общества Хозяев и поплатился. А что конкретно послужило причиной его убийства — это Андрей выяснит.

Однако не только ради долга Вознесенский стремится в Круг. Будь всё проще, он бы и один скатался, или бы разнюхал, как получить доступ к данным, не появляясь в зоне видимости — наверняка Марк подобное проворачивал. Нет. Главная причина — Вероника. Девчонка, с которой изначально что-то не так. И за которую Андрей несёт определённую ответственность; более того, впервые всерьёз хочет кого-то уберечь. Не ради кого-либо. Ради себя. Узы так крепко их переплели, что безопасность Ники Андрей воспринимает как свою собственную и даже острее, а потому обязан разъяснить, кто такая его Оружие и как помочь ей вернуть недостающие воспоминания.

И всё же она не беспомощна. Тем более когда находится в руках Хозяина, которому доверяет, и Вознесенский улыбается:

— Но ведь защитить меня сможешь ты.

У Ники глаза загораются, как звёзды. Столь мало желает неприкаянная душа, столь мало — всего лишь кого-то, кого нужно беречь и кто будет беречь в ответ.

Возвращаются, как выплывая из тумана, образы наставников. Марк учил Андрея основам рукопашных схваток, в то же время Лерайе показывала Нике, как сражается Оружие, если вдруг Хозяин не рядом или нет возможности перевоплотиться. Совместных тренировок было не меньше, и посмотреть на взаимодействие этих двоих возможность была широка и свободна.

Они уверяли, что отношения между Мастером и его клинком должны быть максимально доверительными, открытыми. В их дуэте с этим было прекрасно: идеальная слаженность движений, Марк не приказывал, Лерайе не советовала — они сразу действовали, словно единый организм. Очевидно, отлично ладят друг с другом и не дают повода в том сомневаться. Подозрительно даже. Неужели им не свойственны банальные препирательства, хотя бы краткие сомнения, когда кидаются в бой? Они больше похожи на парочку супругов, проживших в браке лет тридцать, чем на простых партнёров… Ловится мысль за хвост, уголки глаз сужаются, и Ника вопросительно склоняет голову набок — чудит Хозяин, однозначно чудит.

— Думаю, мы с тобой должны стать очень хорошими напарниками, — по-доброму усмехается он.

— Врушка, — безапелляционно заявляет Ника. — Ты не об этом думал.

— Практически об этом. — Он отодвигает тарелку и приближает к себе чашку. Невысокая, с белой блестящей эмалью и логотипом известной чайной фирмы. Обыденные вещи существуют, даже когда отвлекаешься на новое; всё это время Оружия были реальны, но и привычный мир ничуть не изменился. Андрей просто узнал немного больше. Кроме этого во всём соблюдается тот же баланс, что и всегда. Он улыбается уже теплее, позволяя себе в кои-то веки не брать под контроль лицо: — Скажи, как много ты знаешь о других Оружиях?

— Ничего, по сути, — дёргает плечом девочка. — Мы же не пересекались. Мы никак не связаны друг с другом, тупо похожи по сущности. Способности и те разные.

— Никакой возможности просчитать заранее, кто из них опасен.

— Так все опасны.

— Не всё общество враг тебе, малыш. — Веки опускаются, прикрывая изумрудное сияние, и глубокий голос отражается от края чашки: — Всегда остаются нейтрально настроенные. Если с ними взаимодействуешь, как раз и получается, враги они или союзники. А союзников стоит отбирать тщательно, чем они ближе — тем внимательнее к ним приглядываться.

— Ты поэтому постоянно на тех двоих зыркаешь? — хмыкает Ника. — Ты ведь хочешь, чтобы они были нашими союзниками? Мы ведь уже.

— Да, мы уже. И да, я хочу это сохранить. Таких ребят лучше не иметь во врагах… и сдаётся мне, они нуждаются в нас так же, как мы — в них. А взаимопользование — залог надёжных отношений. Мотай на ус, кроха!

Ника удивлённо моргает. И робко замечает:

— У меня нет усов…

Когда они поднимаются наверх, в номер, Андрей чуть останавливается перед дверью. Он почти решил, что именно спросит у наставников, и мысленно строит предположения, какова будет реакция. Лерайе на глупые вопросы обычно начинает ржать, беспощадно, хоть и миленько, а Марк, скорее всего, посмотрит как на идиота — при общей отрешённости его вида и стабильном покерфейсе иногда взором он способен передать больше, чем любыми словами. Например, на тренировках он говорил: «Вставай», а взглядом подчёркивал: «Это ты ещё в живом бою не пробовал, ушлёпок». Хотя к Андрею, надо признать, он относится не то что терпимо, а даже с симпатией. Иначе точно не стал бы тратить столько времени и усилий.

Если б не был Хозяином, наверняка мог бы вести курсы «Выживание Хозяина-неумёхи в условиях мафиозной слежки».

Ника магнитной картой тычет в датчик; тот отзывается пиликаньем и зелёной искрой, и довольная девочка ураганом врывается в комнату. Загорается свет. Андрей, входящий следом, останавливается почти сразу, а Ника всё ещё движется по инерции, бухаясь на кровать, — для неё ничего необычного не видится, не настолько познания о мире велики. А вот Вознесенский глаза раскрыл и внимает. Его теперь не надуешь.

Не особо криминальная картина. Марк и Лерайе сидят на одной из кроватей, опираясь на спину. Даже в одежде, как обычные культурные люди. В руках Марка — изящный планшет в чёрном тонком футляре, Лерайе же положила голову ему на плечо и закрыла глаза, открывает при появлении учеников. Однако свет озаряет детали, например, то, как невозмутимо и в то же время нежно льнёт к мужчине девушка, и как он опирается скулой на её макушку. Как сцена из семейной мелодрамы, хэппи энд в конце титров. Полнейшая идиллия. Совершенно не соответствующая боевым напарникам.

Не сказать, что Андрей удивлён: как раз об этом он и раздумывал с полчаса назад. Подтверждение догадки вызывает разве что краткий всплеск довольства — и сейчас не прокололся. Марк и Лера реагируют тихо и практически равнодушно. Красноречивые взгляды от них отскакивают, как горох от стены, и только Лерайе вздыхает:

— Давайте тогда поиграем.

Она садится рывком. Марк слегка приподнимается следом. Андрей кивает и проходит, опускаясь лицом к ним рядом с Никой; девочка, мало понимая, вертит головой, отчего боковые хвостики её колышатся, как опущенные птичьи крылья.

— Правда против правды, — договаривает Лерайе. — Один твой вопрос — один наш.

— Справедливо, — кивает Андрей. Напряжения как такового он не чует, интуиция бесстрастно молчит: никто в комнате не стремится навредить другому. — Можете начинать.

— Кто тебя вырастил? — улыбается уголками губ девушка.

Интересно заданный вопрос: не «Кто твои родители», не «Кто твоя семья», а именно про вырастившего. И бьёт в самую точку, потому что на оба иных Андрей бы нашёл отговорку или не ответил бы вообще. Дёргается уголок рта, но он обещал честно, поэтому отвечает:

— Дядя, если можно так сказать. Я был сыном его друзей, когда их не стало, он меня усыновил. — Добавляет со смешком: — Если звучит неправдоподобно, можете проверить. Это истина; своих родителей я не знал, а дядя не особо распространялся.

— Для Круга Мечей, — говорит Марк, — важна родословная. Возможно, тебя прочистят до седьмого колена. Будь готов.

— Да пожалуйста, — разводит руками тот. — Смотреть не на что, если вдруг обнаружится — сам буду рад узнать. Не беспокойтесь.

— Просто не хотим неприятных сюрпризов. — Лерайе кивает благодарно и добавляет: — Они могут расспрашивать подробнее, но нам и того хватит. Если бы твой дядя был Хозяином, наверняка заметил бы твой потенциал и обучил бы хоть основам. Я так понимаю, не учил?

— Нет. Он вообще не особо мной занимался. — Черёд Андрея кивать, и он, пожевав щёку изнутри, наконец спрашивает: — Вы ведь больше, чем напарники?

Звучит как утверждение, им и является. Лерайе пристально смотрит на парня, а затем отвечает:

— Мы супруги.

И словно чего-то ждёт. Уходят мгновения, чтобы понять, и брови выгибаются, шальной всплеск проносится в глазах — Андрей внезапно понимает, чего она так вперилась. На его памяти впервые Лера всерьёз напряжена настолько, чтобы при случайном прикосновении огнём ошпарить, укусить. Как будто сообщает что-то, за что Андрей может ударить. Как будто — реакция на такое заявление не бывает хорошей.

Губки Ники складываются в подобие «о» и восклицание с них срывается:

— Круто!

Вряд ли она в полной мере в курсе, что такое брак, но наверняка видела в чужом архиве что-то вроде свадебных платьев и парных колец. Кольца, точно, а ведь Андрей их видел — на их руках. Не придал значения.

Нет изумления, потому что на самом деле они знакомы плохо. Хотя вместе провели около недели, когда Андрей задумывается, становится ясно — они мало друг о друге знают. Лишь то, что позволяли узнать. Можно перечислить основные качества Марка или Леры, но о том, что они чувствуют, нельзя сказать ни слова. Однако… определение «чужие» им уже не подходит, едва ли не в меньшей степени, чем «противники». Пусть не было у них разговоров по душам, пусть они не успевали узнать интересы, увлечения, привычки друг друга, но за краткие часы словно сроднились. По крайней мере, к ним Андрей относится с привязанностью большей, чем к почти всем знакомым из прошлого — ребята быстро вошли в зону существ, на которых он обращает внимание. И он отчётливо осознаёт, что не хотел бы их потерять.

Андрею двадцать четыре года, и этот возраст — что переходный порог. Жизнь устроена как у взрослого, ребячество оставлено за плечами, но под ногами — тонкая грань, где баланс прозрачен и малоразличим. Не до конца зрелый человек, уже не абсолютно юный. Свойственны и обдуманные серьёзные решения, и бесшабашность душевного порыва. Андрей прислушивается к сердцу, и сердце трепетно радуется: эти люди могут быть друзьями.

Друзья ранят больнее всего.

Андрей не помнит точно, боится ли подобной боли.

Марк пристально и тяжело смотрит ему в глаза, и точно бегущей строкой в зрачках озаряется: «Честность в ответ на честность». Заведомо установленный девиз в их более-менее лайтовых отношениях.

— Мои родители были членами Круга Мечей, — начинает он, обещая интонацией долгий рассказ. В кои-то веки не кратко инструктирует, а подробно рассказывает. — Поэтому я с рождения был к нему приписан. Рос в имении, отдельно от мира, а по достижении семи лет был отправлен в город, где обосновался главный штаб Круга. Учился там всему. Школьные предметы. Владение оружием. Ведение боя. Выросший на преданности и следовании идеалам охотничий пёс.

Представить это не составляет труда: должно быть, благодаря данному воспитанию Марк вырос таким серьёзным. Толком наверняка не забалуешь в таких условиях, да и что он говорил о своих тренировках? Учили драться, бросив стае псов. Жёсткое воспитание. Армейские принципы. И если верить ядовитым отзывам Леры о Круге, становится понятно, почему Марк столь невозмутим и бесстрастен — тем, кого вырастили в подобной строгости, не удаётся хорошо провести детство. Эмоции поначалу подавляются надзирателями, а затем попросту исчезают. Не Марка вина, что он такой хмуро-равнодушный. Он просто не умеет чувства вытаскивать с изнанки.

— Я был киллером, — продолжает наставник ровным тоном. Кожа его всё такая же смуглая, не бледнеет, из чего Андрей делает вывод, что пересказ биографии не причиняет Марку боли. Должно быть, смирился и отпустил, или вообще зла не держит. — Киллеры работают отрядами. Мы зачищали преступников, использовавших Оружие в личных целях. Мне было всё равно, справедливо это или нет, благородно или грязно. Я выполнял свою работу. В том числе участвовал в переговорах с «Аидом» — внушительная часть преступников-Хозяев нередко является их осколками или стремятся попасть в «Аид» и потому всякое творят. Так однажды я оказался на встрече сторон. И там была Лера.

Лерайе (его жена, и впрямь) кивает. Во время рассказа она снизу вверх смотрела на партнёра нечитаемым взглядом, пушистые ресницы её сейчас вздрагивают, но губы размыкаются свободно. Она говорит мягко, сдержанно, как парящая над самой водой бабочка:

— Я была искусственно пробуждена «Аидом» пятьдесят шесть лет назад. Это стандартная история Оружия, которое попало им в руки. — «Звезда» переводит взгляд на Нику, серьёзный и многословный, и приглушает тон: — Ты удивительна, раз сумела сбежать, Ника, но обычно так не получается. Они умеют удерживать. Умеют заставлять. Ты — чудесное исключение, но я им не была, — она словно встряхивается и уже легче продолжает: — Долгие годы меня перекладывали из рук в руки. Именные Оружия ценны и редки, и потому используются на всю катушку. Я была на войне, на сотне вылазок, на открытых рейдах. Я убивала, убивала без конца. Я ведь сильное Оружие — но даже сильное не может использовать способность, если нет постоянного Хозяина. А постоянных «Аид» не использует, было бы опасно прежде всего для верхушки. Всё это время я была в форме ножа.

Не укрывается от внимания: рассказывая, эти двое держатся друг за друга. Ладони опущены и лежат на поверхности, но пальцы переплетены. Пульс к пульсу. Взгляд к взгляду. Им не так просто, как они выражают, и сердце дёргается секундной горечью.

— Я тоже была на тех переговорах. Со стороны «Аида», а Марк со стороны Круга Мечей. И тогда мы пересеклись всего на мгновение — так, зацепились взглядами. Но эта случайность подарила мне надежду. Мне, изломанной и никчёмной.

— И заставила меня взглянуть на всё окружение иначе, — качает головой Марк. — За несколько дней я пересмотрел всё. Жизнь показалась не тем, в чём я нуждался. Раньше я никогда не поступался правилами Круга, потому что не было необходимости и желания. А потом всё резко изменилось. Я встретил Леру.

Её пальцы сжимаются сильнее: бледнеют костяшки.

— Он пришёл за мной, вопреки всему и всем. — Улыбка касается её губ и расцветает, окрашивая оттенком безмерной благодарности. Пронзительного чувства перебарывания многих лет тоски. — Мы сбежали вместе. Марк первый, кто меня по-настоящему призвал, и моя открывшаяся способность позволила нам оторваться от погони. Я стала преступницей для «Аида», Марк — преступником для Круга, и так обе стороны стали нашими врагами. Мы двое — против всех. Вот и вся история, толком.

Она чуть щурится, как пойманная в свет фонаря, и спохватывается:

— Подробности, да? Про отношения. Есть такая вещь… как запреты. — Здесь начинается самая трудная для неё часть, и Лерайе немного опускает подбородок. Смотрит прямо в пространство между Никой и Андреем, стараясь охватить их обоих. — Круг Мечей очень консервативен. Там идёт жёсткое разделение между Хозяевами и Оружиями, и все отношения между ними урегулированы и подлежат контролю. Оружия в понимании Круга — это другие существа, обязанные подчиняться своим призывающим. Понимаете? — она поднимает взгляд, режущий, как битое стекло. — Если Хозяин и Оружие дружат, это воспринимается с неодобрением. А если любят друг друга — это страшный грех. Страшнее, чем даже сбежать из Круга.

— Запрещённые отношения? — повторяет Андрей, хмурясь.

— Именно, — теперь Лера вскидывает подбородок, точно готовая дать отпор. — Запрещённые чувства, сама возможность таких чувств. Но вы должны понять кое-что ещё. Да, мы разные. Люди — это люди, Оружия — это Оружия. Мы никогда не будем идентичны, это в самой сути заложено. Но… — она скашивает глаза на Нику, навострившуюся и внимательную. — Но мы тоже чувствуем. Мы способны и на любовь, и на ненависть, и на горе. Мы способны привязываться. Можем быть друзьями. И, значит, можем быть любовниками. Даже если кто-то считает это отвратительным, причиной, по которой стоит уничтожить.

— В Круге специфическое отношение к Оружиям в принципе, — мрачно добавляет Марк. — И вам предстоит с этим столкнуться.

— Одного просим: своё мнение составляйте сами. Смотрите на различия нас, Оружий, и вас, Хозяев. Смотрите на сходства. И никому особо не доверяйте. У каждого свой взгляд, и свой стоит держать незатуманенным.

Ника моргает; веки опускаются и поднимаются практически слышимо в повисшей тишине — как хлопанье тонких крыльев. Андрей знает, что она скажет — в этот миг они с маленькой катаной разделяют чувства и мысли так же, как в бою, словно и нет никаких преград и физических оболочек.

— Вы оба наши наставники, какими бы ни были. — Простая истина звучанием отражается от стен, и девочка улыбается беззаботно и бодро.

Если решаешь с кем-то сблизиться, то глобальный и самый искренний шаг — это принятие. Пусть не понимаешь, принять можешь попробовать. И Андрей позже всерьёз поразмыслит над своим мнением, позже — сейчас ничто не изменит факта, что Марк и Лерайе — внезапно обретённые и неожиданно оставшиеся рядом — являются их союзниками. Их друзьями.

Лерайе сияет, и даже плотно сжатые губы Марка трогает неуловимая, как тень, улыбка.

Остальное подождёт.

Глава 9.

Огни за пройденной чертой

Вокзал — новое место, в котором Ника ещё не была. Она вертит головой так активно, что хвостики мотаются вертолётом, и Андрей шикает на неё: чересчур непоседливая. Энтузиазма ругань не убавляет, покорности не прибавляет, и за полчаса нахождения здесь Ника успевает облазить каждый уголок. Её останавливает всё: высоченный потолок с резной красивой люстрой, мраморная лестница с такими холодными на вид ступенями, изящные перила. Не избегает её внимания и автомат с кофе по тридцать рублей, достаточно попрыгать вокруг Хозяина и покричать погромче — как в ладони опускается стаканчик с невыносимо химозно и сладко пахнущим чаем.

— Наш поезд первый же, — замечает Вознесенский, вчитываясь в тёмное табло с белыми и жёлтыми точечными обозначениями, пока его непослушное Оружие берёт перерыв на напиток. — Как далеко ехать-то, кстати?

— День до границы, — загибает пальцы Лерайе, — потом, скорее всего, вызовут автомобиль. В общем-то, к завтрашнему дню можем быть там.

— Это в Европе?

— Приблизительно. Тут вообще сложно с определением места, особо нигде не обозначается. — «Звезда» пожимает плечами. — Если б летели на самолёте, было бы быстрее, но остаток пути всё равно на машине бы пришлось терпеть.

Поезд серый, с красной широкой полосой. Ника первая забирается внутрь, пока у входа взрослые ещё проверяют билеты; Лера торопится за малышкой, явно стремясь не выпускать её из зрения и лишая тем самым возможностей устроить бедлам. Апрель дотлевает теплом, снег уже сошёл, а листва активно распускается, и Нике не очень понятно, почему бы цветам не раскрыться сразу всем и надолго — они вроде должны быть красивыми. На четвёрку попутчиков отведено купе, и Ника сразу забирается на верхнюю полку, сверкая оттуда кошачьими глазами; Лерайе присаживается напротив, но внизу, и улыбается уголками рта:

— Нравится?

— Прикольно. — Затаившись, как маленькая куница, Ника дёргает носиком. — Столько всего придумано! Хочешь — лети, хочешь — катись. Ой, Лер, а ты в таком каталась?

— Приходилось, — посмеивается старшая подруга. Она смотрит на девочку с незатейливой, ни к чему не обязывающей лаской, с какой смотрят на дорогого сердцу ребёнка. Надо признать, Лерайе и впрямь относится к младшему Оружию с сестринской заботой, хотя мало её ограждает: вместо того, чтобы вмешиваться (поддержать или уберечь), она предпочитает наблюдать. Наверняка осторожность говорит. Нет цели ставить себя под опасность. Точно наблюдает за Никой, анализируя всякую мелочь и стараясь собрать в целостное портфолио все её черты и способности.

Кажется, это впервые, когда они проводят время вчетвером, но абсолютно бессмысленно. Марк решает дать передышку замотавшимся ученикам, так что они с Андреем увлечённо играют в шахматы, одолженные у проводницы; Лерайе заплетает волосы Ники, затем распускает и заплетает вновь. Покачивается мерно вагон, убаюкивая шёпотом, парящим над рельсами, и пейзажи сменяют друг друга плавно, не толкаясь, не прерываясь — гармония истинной природы.

«Я так мало знаю о мире», — Ника находит взглядом Хозяина. Он рассказывает очередную байку из своей пёстроосколочной жизни, и сердце перехватывает чувством недоброго, остаточного сожаления. «Я так мало знаю о других душах». Сотни, тысячи раз Андрей улыбался посторонним, не чувствуя веселья, и непререкаемо оставался собой — не лицемер, но страшный лжец. За плечами то, что невозможно объяснить, невозможно забыть, невозможно простить, и этот призрак дамокловым мечом качается у самой шеи, не намереваясь перерезать почти затянувшуюся петлю.

Ника ещё слишком юна, чтобы понимать разницу между привязанностью и преданностью, но улавливать оттенки она способна подсознательно. Прикрывает глаза; на веки ложатся цветастые тени наружного дня, того, который обтекает их поезд и завершается далеко за спинами. Ника сидит, пошатываясь в такт вагону, и материальное размывается — её глаза видят иные картины.

Сколькими ты дорожил, Мастер? Фантом душит и давит на плечи. Взрослый уходит, отсекая полоску мозаичного света. Улыбается в полудрёме парнишка со смоляными волосами, скрывающими лицо. На нём Ника заостряет внимание, аккуратно следует за воспоминанием о нём. Почему его нет сейчас рядом с Андреем? Если сравнивать, за годы Андреевой жизни это был единственный друг.

Пути просто… разошлись. Ника в недоумении замирает, вглядываясь, как кулак стукается о кулак, Андрей язвит, задирая нос — что в семнадцать лет, что в двадцать четыре он тот ещё чсвшник. Парнишка поводит плечами, точно распрямляясь, и уголки его глаз изгибаются в доброй усмешке. Ника не понимает: если дорожишь, почему допускаешь расставание? Как это можно — быть друзьями, но в конце концов попросту разойтись в разные стороны, впредь если и оглядываясь, то в далёких снах?

«Не позволяй мне сиять», — стынет на губах то, что никогда бы не сказал Андрей. Он даже не думал о таком. Почему же пришло на ум Нике? Она хмурится, поднимает ресницы — Хозяин тут, как ни в чём не бывало, и внимательно выслушивает от Марка основы поведения в «высоком обществе».

— Ты же и сам галантный, как джентельмен, — вскидывает бровь Лерайе.

— Вовсе нет! — посмеивается Вознесенский, откидываясь на спинку. И в такой вольготной позе скользит сдержанность кавалера, так что Нике хочется поморщиться и в его сторону плюнуть. — Я выходец самой обычной семьи. А манеры — так ведь можешь добиться всего, чего хочешь, и от ровесников, и от взрослых, если правильно себя подаёшь. Так что попривыкал и научился.

— Косишь под золотого мальчика? — Марк отзывается с интонацией, которой прежде не было, и Ника с немалым удивлением нарекает это весельем.

— Именно! — важно кивает Вознесенский. — Отношение к персоне сразу становится серьёзнее. Сверстников со двора это, правда, бесило невероятно, но драться я умею не хуже, чем выражаться. На нервах играть вообще спец.

— А ещё скромный, — закатывает глаза Лерайе. Руки её невесомо порхают вокруг головы Ники: заплела две косички от висков, сходящиеся на затылке и соединяющихся в единый узел. Как с куклой балуется. Девочка-то не против, даже приятно; вот и выходит, что Лерайе — второе существо, которому она позволяет себя касаться, после Андрея. Хотя тут уже стоит сделать поправку: Марк не раз её за шкирку поднимал, когда отрабатывали парный бой с Никой в человеческой форме. Рука у Марка тяжёлая, хрупкость он не щадит. Зато результаты того в итоге стоят: процентов на шестьдесят у Андрея и Ники есть теперь шанс выстоять в сражении против сильного противника.

— Очень.

Они разводят еду — острую, бумажного привкуса, которую наматываешь на пластиковую вилочку бесконечными кудрями. Процесс увлекает больше, чем вкус, а от запаха то ли желудок негодует, то ли слюнки текут — очень неопределённо. Нике не нужно много, чтобы жить, в том числе питаться, — но ведь еда — это так здорово! Андрей в корне не прав, называя её обжорой. Она не обжора, она — дегустатор!

Да уж, много из его лексикона слов подобрала Ника, но ругательств, если честно, раз в шесть больше.

Мир снаружи, прикрывая побег, заволакивает небо темнотой. В какой момент темнеет, уловить не успеваешь: кажется, ночь наступает сразу же, не оставляя и шанса солнечному свету. Синева гуашью заливает облака, и на их фоне, царапаясь, щерятся чёрные силуэты деревьев — тянутся в попытке проткнуть небо, но так и не достигают черты. Ника какое-то время заворожено смотрит в окно, привстав на коленях и опираясь на прохладную раму; мерно позванивают одолженные в вагоне стаканы в металлических стойках, поигрывает ароматом заварной чай в пакетиках, в руках Леры шелестят, танцуя, как у фокусника, карты.

— Ты, собственно, по национальности кто? — донимает наставника Андрей. — Еврей? Хотя нет, лицо слишком жёсткое… Для казаха всё-таки не такой азиат. Латино ведь?

— В предках наверняка был, — Марк неподвижен, и мысленно ему приписывается пожимание плечами. — По отцовской линии. Он такой же был.

— Хорошо его помнишь?

— Они нечасто приезжали туда, где я рос. Когда поступил на обучение, перестали видеться. Семейных уз особо нет.

— Фиктивный брак?

— Да. Потенциал Хозяина практически всегда передаётся по наследству. У родителей-Хозяев часто рождаются дети-Хозяева.

— Если так… — Андрей потирает точку между бровями. — Значит, Хозяев должно быть очень много.

— Совсем нет, — мурлычет Лерайе. — Далеко не у всех потенциал развивается. Да и это зачастую только возможность стать Хозяином. Большинство потенциальных Хозяев даже безымянного призвать не могут. Так что способность призвать именного — это вообще редкость!

— Из грязи в князи, — бормочет Вознесенский. Ника сдерживается, чтоб не фыркнуть: он и до этого себя как князь держал, тоже мне, трансформация.

Свет в купе холодный, ледянистый. Его гасят, ограничиваясь лампочками по стороне окна: золотисто-оранжевый свет бархатит пространство, наполняя неуловимым уютом, и четверо, собравшись в импровизированный кружок — Хозяин напротив Хозяина — разговаривают обо всём на свете. Марку и Лерайе приходилось долго скрываться, но обыкновенной жизни это не отменяло: и человеческие документы есть, и много куда выбирались. Рассказывают о путешествиях, Андрей рассказывает о знакомых из прошлой своей жизни, Ника слушает и встревает с комментариями, и вечер красится покоем.

Может, ради этой краткой передышки она и бежала столько, на ходу вырезая датчик и страшась оглянуться хоть на мгновение?

Словно под мысли Ники поезд застывает, вздрагивая от носа до хвоста, по вагонам, будто по позвонкам, пробегает потревоженность. От внезапного перехода на тормоза девочка валится на Хозяина; Марк придерживает Леру за талию, быстро посматривая на окно. Протяжно вздохнув, будто простонав в безразличную темноту, поезд останавливается; брови Марка сходятся на переносице, в наступившей вмиг тишине его голос глухо и негромко произносит:

— По плану сейчас не должно быть станции.

— Ты что, расписание выучил? — присвистывает Андрей, но получает невозмутимый взгляд, горящий утверждением. Осекается. — Отлично. Внеплановые остановки — я так понимаю, именно в поезде, в котором едем мы, можно считать подозрительным?

— Что-то не так. — Лерайе пристально вслушивается в темноту. Всё вокруг застыло, как облитое воском. От соседних купе не исходит ни звука. Где-то далеко проводники хлопают дверьми, совещаются поспешно, озадаченные происшествием. Воздух на вкус как вата, электричество тонкой змейкой скользит между вдохами — один за другим хорошо различимы. Нике мерещится, что если навострить ушки, можно разобрать биение четырёх сердец. Андрей всё ещё придерживает за плечо, и его пульс, коли позволить, сольётся с пульсом Ники — они ведь без минуты одно существо, призыв маячит на языке.

— Надо проверить. Только вагон. — Марк поднимается бесшумно, как огромная пантера, и тенью ступает к двери. Безо всякой звуковой команды Лерайе ложится в его ладонь небольшим мелкокалиберным револьвером.

— К бою, Ника.

Тело кратким колебанием меняет форму, и чувства объединяются в один поток. Глазами Андрея Ника обводит ставшее вдруг чересчур свободным купе. Наставник, качнув револьвером, мягко отодвигает дверь и скользящим шагом направляется в один конец вагона; Андрей поворачивается во второй.

«А если это рил случайность? — прикидывает Ника. — Хотя если уж Ма-арк так напрягся…»

— Следи за обстановкой, — шёпотом советует Андрей, настороженно оглядываясь.

Свет не горит — ни внутри, ни снаружи. Места между купейными отсеками и окнами мало. Достаточно, чтобы прошёл один человек, допустимо с катаной, но сражаться вряд ли выйдет достойно. Ника любит своё боевое обличье: элегантная, сияющая катана — безукоризненность форм, но сейчас в выигрыше будет тип как у Лерайе. Ну да ничего! Они-то уж сориентируются по ситуации.

Парень с мечом плавно сокращает расстояние до задних дверей. Там уборные, площадка к выходу из вагона. Тяжёлая дверь — преградой; Андрей аккуратно опускает ладонь на ручку. С лёгким жалостливым поскрипыванием отворяет. Ника напрягается, подрагивает изящное лезвие, готовое давать отпор, и Хозяин чуть пригибается, сгибая колени… но там пусто. Тихо и пусто. Они выглядывают на площадку: ни души, двери закрыты. Со стороны другого вагона возня — проводники.

«Наш гость может затаиться в каком-то из купе?» — бормочет Ника.

— Может, — тихо отзывается Андрей и распрямляется, задумчиво глядя в ночь. — Но это уже не проверить. Вряд ли он будет выделяться среди пассажиров.

Итак, в их поезде теперь катит безбилетник. Ни дня спокойно пожить.

Марк плотно закрывает дверь, щёлкает замком, запирая. Отступает и, не поворачиваясь ко входу спиной ни на миг, садится. Лерайе рядом молчит; матово блестят глаза, свободный светлый свитерок открывает ключицы и лямки чёрного топа. Ника складывает ладошки под коленями и вертит головой, пока её макушку не накрывает ладонь, мешая создавать лишние колебания воздуха.

— Это не группа, — первые слова Марка растворяются в беззвучном шуме. Отвечая сразу на вопрос, поясняет: — Группе сделали бы документы и посадили на поезд законно. Это одиночка. Без поддержки со стороны владельца. Для такого проще остановить поезд и забраться, чем заранее готовиться.

— Значит, нет сомнений, что в поезде кто-то из-за нас? — уточняет Андрей. Можно практически рассмотреть вихри предположений у него в голове, чудо, что сплошными абзацами текста ещё не разразился.

— Это точно. Осталось решить, что с этим делать.

Шестерёнки щёлкают. Ника вертит в руках механические часы, стащенные из вещей Хозяина; чудесное изобретение, столько деталей под небольшим блестящим корпусом. Колёсики и перекладинки бьются друг о друга, высчитывая то, что априори высчитать невозможно. Надо быть очень наивными, чтобы верить, что сумеешь подчинить время — если надо, оно подчинится само, и никто тут не поможет.

— Если бы это был Круг, решивший тайком выслать наблюдателя, они бы тоже оформляли документы? — интересуется Андрей.

— Да. Они работают законно.

— Прибывший ведь не обязан быть врагом.

— Лучше готовиться к худшему.

— Окей, понял. В любом случае, он свои намерения проявит. — Парень подпирает подбородок рукой, локтём упирается в колено и в такой позе мыслителя глаголит дальше: — У нас два варианта: ждать или искать. Если пойдём искать — это смотреть каждое купе, а то и проводников дёргать по билетам. Суматоха, на которую уйдёт много времени и сил, но вряд ли профессионал позволит себя так обнаружить. Скорее решит, что мы паникуем, и нападёт при посторонних. Полагаю, лучше подождать. Он всё равно объявится.

Марк кивает, не выражая несогласия.

— Ждать, серьёзно? — Ника не в силах сдержать язвительный комментарий; опускаются брови, насупленность прогоняет настороженность. — И что, будем сидеть и шарахаться друг от друга?

— А ты что предлагаешь, кроха? — елейно, как мёдом по гравию, протягивает Андрей. Глаза его недобро сверкают: не привык к своевольности со стороны младших.

— Нападать!

— На кого? Ты не знаешь его лица.

— Но Оружие-то различу!

— Не различишь, если его форма небольшая, какую можно легко спрятать, — замечает Лерайе. Она смотрит на Нику с едва различимым снисхождением, заставляя девочку ещё больше мрачнеть. Добавляет на вздохе: — В любом случае, будем выбираться на разведку. Если вдруг гость действительно не к нам, то нам ничего не грозит.

«Все такие взрослые, ё-моё, — кисло думает Ника, активно болтая ногами за невозможностью продолжать спорить. — Взвешенные-уравновешенные, блин». Её бы воля — кинулась бы прямиком в прорубь, какая уж разница, чем всё закончится — хоть что-то сделать вместо тупого сидения! Андрей, почуяв настроение напарницы, кончиками пальцев касается её плеча:

— Помнишь наш разговор про защиту? — в полумраке радужка его глаз, подсвеченная с одной стороны, размыта градиентом. — Я не хочу лишний раз подвергать тебя опасности.

— Я Оружие, а не беспомощный ребёнок, — огрызается Ника. — Я создана для опасностей! Я и есть опасность!

Андрей мягко, но непререкаемо качает головой.

«Упрямый осёл».

— Мы не до конца разъединились, если что. Я слышу твои мысли.

— Ослина! — ворчит Ника, глядя ему в глаза.

По купе разносится сдавленный смешок, но Лерайе на них уже не смотрит, обернувшись к выходу. В отличие от младшего Оружия, пробудившегося два месяца назад, «Безликая звезда» умеет ждать.

Хотя они продолжают беззаботные беседы, прошлой лёгкости уже нет: отвлекает любой посторонний звук с внешней стороны. Купе превращается в отдельный мир, замкнутый на четырёх персонах и ограниченной возможности говорить — важные темы не затрагиваются, имена впредь не звучат, при обращении лишь киваешь нужному лицу. Это уже не радует, и Андрей с краткой ностальгией вспоминает, как славно они ехали первую половину дня — ненапряжно и добродушно.

— Мы сходим проверим по вагонам, — наконец, сообщает Марк. Он поднимается синхронно со своим Оружием; та двумя пальцами отдаёт честь и уже миг спустя поблёскивает кинжалом на поясе Хозяина. Вот зачем ему столько креплений для оружия на одежде, хотя фактически используется только одно-два. И даже убрав клинок, Марк соприкасается с ним — ребром ладони, запястьем или кончиками пальцев, будто поддерживая связь.

Каково это — биться, ранить и убивать той, кого любишь?

«Не нравится мне сидеть и терпеть», — проносится сквозная мысль, но Андрей не вступает в дебаты. Марк всё-таки опытнее. Сейчас осознаётся, что недалеко Андрей от Ники ушёл: его тоже раздражает необходимость цедить время по минуте, бездействуя. И он также предпочёл бы отправиться исследовать обстановку. Дивится сам себе: раньше ведь бросился бы, наплевав на мнение, с чего теперь такой шёлковый? И тут же вспоминает: во-первых, он доверяет Марку и Лере, нет нужды их отталкивать и рваться самому. Во-вторых, в этот раз любая оплошность может привести не к неудобствам, а прямиком к смерти.

Смерть Андрей представляет весьма абстрактно. По сути он прежде не сталкивался с угрозами достаточного уровня, чтобы бояться гибели или вообще хоть на метр к ней близко стоять. Да, в подростковые годы бунтарствовал, лазал по заброшкам, возглавляя отряды таких же балбесов, нарывался со скуки, но никогда не находился в серьёзной опасности. Вот и новый опыт, здравствуй, как дела? Представляется, что Андрей может умереть, как-то с трудом. Не погибнет он, не на того напали. Он скорее всех потопит и по головам взойдёт, чем позволит задушить себя.

Однако всё ещё есть Ника. Дуется, как бельчонок, что не позволили хвостом повертеть, но Хозяин придерживается мнения, что так лучше. Знали бы в лицо врага, может, и атаковали бы. Ныне опрометчивый шаг может стоить этой малышке как минимум трещин, а подставлять Оружие Андрей не собирается. Он обещал её защитить. И защитит.

Прежде чем выйти, Марк оглядывается и по стенке постукивает костяшками два раза, через паузу ещё один. Андрей кивает и плотно прикрывает за ним дверь в купе.

— Будь готова, — предупреждает он Нику. Девчонка демонстративно задирает нос и отворачивается. «Вредина», — вздыхает про себя парень и проходит, присаживается напротив, опирается на столик. Округлый, скользящий, расцветкой под мрамор. Камни не бывают живыми, это запечатанная первобытность; если обтесать, разве не останутся такими же холодными?

За окном одна за другой меняются локации, деревья тонут в чёрной ночи. Стекло толстое, непробиваемое, а за ним — вспорхнувшая будто с соседней ветви птица — чернокрылая, с одним-единственным пером, вытянутым и смертоносным, и Андрей только с восклицанием тянется к Нике — детально, как в замедленной съёмке, округляются её глаза, поднимается собственная ладонь — стекло взрывается.

Опять обломки режущие, опять — как в том же торговом центре; стройный силуэт хищной кошкой прыгает, подминая Андрея, и на окрик «К бою» Ника реагирует, но бесполезно. В полумраке пляшут оранжевые отсветы, спотыкаются друг о друга; цепкие руки впиваются в плечи, крадутся выше, стремясь к горлу, к пульсирующей бешено вене, ноги обвивают за таз и не дают вырваться — противник лёгкий, легче Андрея, и цепкий как клещ. Катану отбивает другое лезвие с лязганьем, проходящимся по нервам, как наждачка; купе сужается до крохотного квадрата, где два человека отчаянно борются за жизнь одного из них. Оружие напавшего — в стороне, блокируя катану, Ника тонко и пронзительно зовёт; Андрей, шипя, бьёт коленом наугад, едва сумев вырвать ногу из чужого захвата — профессионал по рукопашной ему попался. С дивана грузно падают на пол купе, горло пережато, пальцы судорожно стремятся разжать руку на горле, чужой локоть блокирует плечи. На секунду силуэт врага нависает над ним изогнуто, как изогнутый серп — и вовсе не хищно, а предельно сосредоточенно смотрят тёмные глаза.

Андрей хрипит и таранит головой, умудряются перекатиться, на миг он подминает врага под себя — тот ускользает, как вода меж пальцев, и не хватает ни опыта, ни скорости: Андрей успевает понять лишь, что чья-то ладонь косо, сбившись в движении по неясной причине, опускается ребром на его затылок.

Оранжевые огни перестают плясать и тихо и мгновенно гаснут, будто кто-то внезапно выключил жизнь.

Глава 10.

Свист ветра

Следующий кадр прорезается ярко и отчётливо, как выскочивший из тумана фонарь. Цепкие руки с длинными пальцами беспощадно сжимают горло всё плотнее и плотнее, подтягивают — не вдохнуть и не выдохнуть, кровь приливает к голове, румяня щёки и срывая с губ хрип, точно обои с расслабившихся стен. Свистит ветер, холодя правое ухо — так Андрей приходит в себя; сперва он смотрит только наверх, находя взором часть лица своего противника, половина которого прикрыта чёрной тканевой маской. А затем громом поражает затёкшее, тяжёлое тело: его душат.

Душат, высунув голову из разбитого окна, и теперь дикий ветер снаружи летящего поезда безжалостно кричит в висках, а внизу, под пережатой шеей, проносятся километры убийственно быстрых шпал.

Чёрт! Андрей отключился всего на миг, но этого было достаточно, чтобы враг оттащил его к окну. В голове орёт благим матом Ника, пытаясь достучаться до затуманенного сознания Хозяина, и Андрей судорожно тянет руку; заметив, что, но очнулся, противник вздрагивает, давит усерднее — изо рта уже струйкой сбегает слюна, воздуха катастрофически не хватает, весь организм в панике сигнализирует. Сирены визжат, батарея сдохла; Ника благим знамением ложится в ладонь, слабые пальцы, пока враг не может призвать своё Оружие.

Андрей бьёт слабо, наотмашь, но достаточно, чтобы попасть гардой по голове врага; тот отшатывается, ловит за рукоять собственное… неясно, что это; звон клинка о клинок — тёмный силуэт, столь похожий на кошачий, откидывает Андрея назад, внутрь купе, ударяя о дверь, и выныривает в темноту — прямо за грань шумящего вагона.

«За ней!» — бросает Ника, рвётся серебряным лезвием, и Андрей, на ходу откашливаясь, судорожно глотая пропитанный злостью воздух, торопится к окну. Выглядывает; волосы треплет вихрь, скорость немалая — противник никак не мог спрыгнуть. Но справа — крепления, вбитые прямо в стену, и по ним легко можно перебраться; значит, он спускался прямо с крыши. С крыши?! Да уж, такого и в экшн-фильмах не увидишь!

Выбор делается без лишних раздумий. Крепко сжимая катану, Андрей лезет следом. Сопротивление физики ударяет в бок, от истошного ветра болит лицо, а дыхание всё ещё не пришло в норму; отёчная синева ещё не отступила с губ, — но Андрей упрямо взбирается по колышкам, как акробат, хотя другого человека давно бы расплющило и выкинуло за борт. Вот зачем крепления на одежде Марка — да, Оружию не нужны ножны, но в такой ситуации ох как пригодились бы!

Оступишься — рухнешь головой на рельсы; только вот сейчас Андрей и отдалённо о том не задумывается. Он карабкается выше и выше, и хотя держать катану неудобно, та даже не думает падать из кисти — словно бы сама задерживается. Ника не в человеческой форме, но и так мелькает полуосознанное ощущение поддержки; тонкое стройное лезвие против злого ветра, по-своему служащее опорой человеку. Кажется, лишь сейчас понимается в полной мере, что Ника имела ввиду, говоря, что у неё одно тело. Одно — и два обличия, в каждом из которых Ника полноценна. Она не теряет что-либо, обращаясь катаной. Да, её движения меняются, меняется способ ориентироваться в пространстве, направление зависит от руки Хозяина, но это всё ещё её тело. Живое.

«Сломаться для нас — что умереть для вас». Андрей много расспрашивал Марка и Леру, но почему-то ни разу не уточнил, что значит «сломаться». Действительно ли Оружие так погибает?

«Чтобы обезвредить врага, надо сломать его Оружие?» — раскидывает мысленные сети Андрей. Кожа лица отчаянно болит, обветриваются отпечатки пальцев на горле, и в затылке всё ещё неумолимо звенит после секундного обморока, но он забирается на крышу вагона. Тут же чуть не сбрасывает; Ника, извернувшись, вонзается лезвием прямо в поверхность, плотно и надёжно войдя на половину ладони, и Андрей цепляется за неё.

«Во-первых, она натренирована, так что и без Оружия тебя укокошит! — тараторит девчонка. — Во-вторых, харэ упираться!» Вознесенский едва не хлопает себя по лбу; приоткрывает общий канал, и его тело наполняется чужим потоком — более устойчивым, помогающим выпрямиться вопреки скорости, и больше не нужно держаться за клинок, чтобы не упасть.

— А ну стой! — кричит он, глотая звуки, но они доносятся хоть обрывком — силуэт, уже кинувшийся было прочь, останавливается, оборачивается. Вокруг широко раскинулось небо, лоскуты сероватых облаков на чёрном фоне подсвечены круглым диском луны, и ночь темна — нет ни селения поблизости, поезд несётся, не думая замедляться, среди бесхозных полей с островками деревьев, и там и тут — пустое пространство, вымощенная транспортная дорога, ни за что нельзя поскользнуться.

Видимо, враг собирался сбежать, а позже напасть снова, но сейчас решает изменить тактику — его уже заметили, и противник, напрягая плечи и мигом переходя в боевую стойку, пристально смотрит на Андрея. Отводит левую руку чуть назад — в полумраке, посеребрённое лунным светом, выделяется длинное, как у копья, древко. И клинки. Два. С обоих концов.

«Двойная глефа, — бормочет Ника. — Чёрт! Эта дурацкая мельница!»

Сравнение с мельницей проясняется сразу, как противник начинает двигаться: в его руке древко вертится свободно и легко, точно назло анатомии кисти, и обе режущие стороны этого копейного отпрыска сверкают, кажется, повсюду. Как сражаться с двумя сразу; Андрей отбивает удар за ударом, поначалу наступая, но затем стараясь больше уклоняться; Ника блокирует атаки, даже не ругается привычно на чём свет стоит, полностью сосредоточенная на сражении. Не сказать, что Андрею приятнее с ней молчащей: это плохой знак.

Силуэт чужого Хозяина едва различим: грация танцора позволяет обходить все попытки Андрея врезать, и профессионализм Вознесенского восхищает. Действительно, какие навыки, какое мастерство! Где он учился? В бешеном танце, попытке выйти за пределы постоянно скрещивающихся лезвий двое людей меняются местами, и теперь освещается облик врага — Андрей, пользуясь секундной заминкой, делает выпад, и хотя противник успевает отскочить, с опорой на глефу сделав чудное сальто назад, кончик катаны задевает его вдоль затылка. Беззвучно — ничего не различить в свисте ветра — лопается резинка. Вихрь бросает в лицо противника рассыпавшиеся вмиг спутавшиеся тёмные волосы, раздувает чёлку, свирепо блестят тёмные глаза на кажущемся смуглом в окружающем мраке лице… и вспоминается: за время инцидента Ника всегда использовала местоимение «она». Будучи права в своей догадке.

Итак, на Андрея через окно купе накинулась, почти задушила и чуть не выкинула на рельсы стройная, подтянутая девушка в облегающем чёрном костюме, чёрной маске и всё таким же сосредоточенным выражением сдвинутых бровей.

«Вознесенски-ий! — шипит Ника. — Если давно девчонок не видел в журналы посмотри! Мы тут типа сражаемся!»

— Кто ты такая и что тебе нужно? — кричит Андрей, и в этот раз его слова долетают до противоположной стороны крыши. Между ними свободная дистанция. Если девушка кинется в атаку, он успеет среагировать. Отвечать гостья не торопится, всё так же сосредоточенно хмурится, и Вознесенский пробует снова: — Ты из «Аида»? Я уже предупреждал, что не отдам Нику!

Девушка отводит глефу назад; верхнее лезвие краем выступает со стороны её плеча, рука согнута в локте. За километрами дорог мелькают огни — там какой-то небольшой город; пылают искры, рассыпаются алмазами вдоль, отгороженные лишь лесом. Девушка прыгуче несётся вперёд, и вновь скрещиваются клинки, в этот раз Андрей отвечает бойче и точнее — Ника отбивает глефу так, что девушка её чуть не роняет, отскакивает, сбитая с толку внезапной переменой, сдёргивает с лица маску. У неё плотно сжатые губы, мягкий подбородок.

— Соберись, Диас, — произносит она на выдохе. Без малейшего укора или напряжения в интонации, но с оттеночным недовольством, и чудо, что вообще удалось это услышать. Было бы чудом, если б…

— Диас? — Вознесенский вздрагивает. Не может быть столько совпадений, если вся его жизнь — путь к нынешней реальности, то случайностей в ней не должно быть вовсе. Но как это возможно?! Он кричит: — Имя твоего Оружия — Диас?

«Осторожно!»

— Вернись. — Девочка тут же становится рядом, спиной к луне и лицом к потенциальной убийце. Цепляется за край Андреевой рубашки и, щурясь, смотрит на противника. Длинные волосы треплются, полы юбки раздувает, превращая подол в живые волны, складки одежды бьются, как сотни мотыльковых крыльев. Андрей смотрит прямо, открыто, и если бы он видел себя со стороны, сам бы подивился решимости на лице и силе голоса, выкрикнувшего: — Диас, это ты?

— Это враг, о чём ты думаешь? — Ника прижимается к его боку и зло зыркает на противников. Глаза её светятся в темноте, точно у ночного хищника: золото и аметист переливаются, зрачки вопреки физике практически растворяются.

— Не ломай его, — кратко выдаёт Андрей.

— Чего? — Но спорить она не собирается: напряжение её не отпускает, но окрашивается отвагой, безраздельной и уверенной, как вызов бойца бойцу. Страха больше нет и не будет. Впервые дав полноценный отпор, Ника отбрасывает всё, что раньше мешало. — Да он именной, его фиг сломаешь…

В мыслях полный сумбур, но к беспорядку Андрей успел привыкнуть за неделю. Девушка впереди резко оглядывается, уголок рта прорезается нервным оскалом, и в следующий миг она буквально соскальзывает назад, к самому краю — пуля проносится там, где она только что стояла. Андрей сразу подмечает: уклонилась, а не отбила, значит, узы с Оружием не так крепки или ещё непривычны, и Диас… если это он…

Что за чёрт. Андрей двигается вперёд, а прошлое волочится за ним по песку, как прицепившаяся к лодыжке змея.

Марк поднимается одним прыжком, оперевшись рукой на край; замирает на корточках, по-прежнему каменная физиономия, а девушка отступает. Револьвер щёлкает, перезаряжаясь, и Андрей бросает рывком:

— Не убивай её!

Навстречу проносится другой поезд — разводятся дороги, два серо-красных бока не соприкасаются в мимолётном свидании, но для гостьи это становится шансом на спасение, и она пользуется им; следующие пули уже отбивает, кувырком оказывается у противоположного угла и в последнюю секунду оглядывается на Андрея. Без угрозы, но с недоумением человека, чьи планы сорвались неприятным образом: видимо, он всё-таки сбил её продуманную тактику.

— Уйдёт! — рявкает Марк, бросаясь следом, но опаздывает: грациозно, вскинув руку с глефой, девушка ласточкой соскальзывает в узкий промежуток — отталкивается краем оружия и оказывается на крыше другого поезда, мгновенно и громко уносящем её прочь.

Наставник оглядывается, и он незримо горит — пылает темнотой. И Андрей в этот раз не смотрит на чужой огонь, а отвечает своим. Взросшим всего за ночь, безмерным и обжигающе ярким, ослепляющим. Вознесенский смотрит прямо и открыто, и так, что даже Марк уже не начинает возражать. Не из-за недостатка уверенности, не из-за согласия. По причине, с которой сталкивались многие знакомые Андрея, но всё ещё не в той же мере.

Потому что Андрей — по натуре лидер. И если он захочет подавить стремление другого человека, то подавит.

Всё ещё не распустившиеся хвостики Ники сполохами мелькают, закрывая бледное острое личико. И когда Андрей выглядит притягивающим внимание и подавляющим волю, она выглядит бесконечно опасной. Как и должно быть.

Спать никто не ложится. Вернее, поначалу решают дежурить по очереди, и Андрей вызывается первым; сидит, покачиваясь, не теряя бдительности, и рой мыслей шумит у него под черепной коробкой — если взглянуть откровенно, это ведь может быть случайностью. Но интуиция — проныра, которой он всегда доверял, — уверенно твердит, что не померещилось. Диас в жизни Андрея был один, да и имя не столь частое. Однако Диас — Оружие? Что за чертовщина?

Вспоминаются малейшие детали. Память у Андрея избирательно цепкая, и время, проведённое с единственным другом, он помнит во всех подробностях. Всплывают, поднимаясь с похороненного дна, одна неточность за другой. О семье Диаса никогда не было известно, только в документах значился отец. О домашней обстановке Диас не распространялся, да и по поведению всегда был тихим, загнанным, смотрел из-под длинной чёлки грустными, как у побитого щенка, глазами и редко вмешивался в ход событий.

Казалось бы, как они смогли поладить? Яркий пуленепробиваемый Андрей, кометой рассекавший чужую скучную мораль, и робкий боязливый Диас. Они были ровесниками, познакомились в начале десятого класса, полные противоположности — но вдруг сложилось, что стали общаться. Нечто было в Диасе — в его рассудительности и умении придержать непоседливого товарища за воротник, в нескупой мягкости его манер и умении вникать в мелочи, пусть порой и не составляя сути. Нечто родное. Что-то, из-за чего Андрей привязался к нему и даже взялся защищать.

Да, верно, Диас стал первым, кого Андрей защищал не из привычки или стремления убить тоску, а из осознанного желания. От буллинга — пережитка средних классов, сохранившегося на время старших, от неудач в учёбе — они занимались вдвоём. В свободное время тусили беспечно и беззаботно, как все юноши-подростки: играли в приставку дома у Андрея, носились по городу, как-то выбрались в театр: у Диаса аж глаза сияли, когда он смотрел по сторонам. В целом он был похож на ребёнка из очень бедной семьи, не видевшего обычной жизни среднего класса, и на многое реагировал ребячливо. Дядя его не любил, но Андрей не любил дядю и потому нейтрально воспринимал его недовольство. Ну конечно, растишь-растишь тут детёныша, а он приводит в гости всяких нищих. Но это не было важно. Если бы Андрей придавал значение чужим деньгам, статусу и репутации, он бы вырос другим.

Сейчас вспоминается куча неувязок. Диас отводил глаза, когда заходил разговор о прошлом, и никогда не участвовал в обсуждении будущего. Он жил здесь и сейчас: Андрей уверен, что счастливо в те моменты, которые они проводили вместе. Но в иные его словно что-то тяготило, обволакивая, как смола. И он не менялся со временем. Это зачастую нормально, но если многие парни шестнадцати-восемнадцати лет успевают за месяцы несколько раз перемениться, Диас оставался таким же — в привычках, поведении, внешности. Неужели потому что был Оружием? Но если так, кто был его Хозяином и почему отправил Диаса в школу? К Андрею?

Эти мысли не дают покоя, и Вознесенский сидит как на иголках. Дежурство его заканчивается почти незаметно, и тут обнаруживается, что Марк не спит. Смотрит на него из-под полуприкрытых век, скрестив руки на груди и облокотившись на подушку. Лерайе лежит на его коленях, согнув ноги и подложив под щёку ладонь, но стоит Аторину вздохнуть, как и она открывает глаза — совершенно ясные, без намёка на заспанность.

Оба чувствуют, что в учениках изменилось нечто, сдвинулось, освобождая переплетения возможных дорог. Больше их не надо наставлять, командовать так вообще. Дальше как отношения строить — непонятно. Ника под боком Андрея свернулась, подтянув колени к груди и обняв их руками, и в темноте не видно её лица; он знает: она смотрит в окно бдительно, неустанно, с неослабевающим вниманием. А сам он долго и нечитаемо смотрит на бывших наставников. Все ждут.

— Отныне, — начинает Андрей, ни на ком конкретно не заостряя, — я бы хотел разговаривать с вами. Не расспрашивать и выслушивать, а разговаривать, как с равными. Не потому что не уважаю ваш опыт и помощь, а потому что хочу рассчитывать на вас как на союзников и друзей, которые последуют за нами и будут сражаться с нами бок о бок.

— У нас прежде не было друзей, — откликается, будто птица в лесных ветвях, Лера. — Мы не знаем, как это.

— Я тоже, — усмехается с каплей горечи Андрей. — И Ника. Но я хочу, чтобы всё было честно. Вы не обязаны нам подчиняться, но и мы больше не будем ходить по вашим следам.

— Принято, — кратко говорит Марк. Уголки его губ чуть изгибаются наверх — феноменально редкая вариация человеческой улыбки.

Андрей улыбается в ответ, и хотя в нём ворочаются моря нестихающие, становится легче на сердце. И он, расправив позвонки с тихим хрустом, заводит другую тему, отчего-то считая нужным её затронуть:

— Оружие той девушки — Диас. И раньше я знал одного Диаса. Он был моим другом — единственным за всю жизнь, если так посмотреть. Кроме него я никому прежде не доверял. Мы общались во времена старшей школы, а затем разошлись: в какой-то момент он перестал отвечать на звонки, а его адрес был недействителен. Я никогда не знал, что произошло с ним дальше. Если это действительно он, Оружие, то это многое объясняет.

А ведь он знал о Вере, Андреевом призраке. Точнее, осколочно догадывался, но и то был ближе к правде, чем кто-либо иной.

Когда подаёт голос Марк, хотя тон привычно ровный и глубокий, в этот раз в нём колеблется едва уловимое, но искреннее сочувствие:

— В реальности, в которой мы живём, всякое бывает. Если он часть «Аида», скорее всего, это не было его выбором.

— Это правда. — Лерайе опускает ресницы, взгляд отводит. — Не всем даётся возможность выбирать.

Неумело пытаются утешить. Несмотря на неподходящую ситуацию, в груди становится тепло. Андрей встряхивает головой, пугаясь непривычной растроганности, и суховато продолжает:

— По крайней мере, это означает, что «Аид» мог знать обо мне раньше. Только почему-то подослал Оружие как друга и ровесника. Неужели так важна незаметная слежка? Я уверен, во время, проведённое со мной, Диас был искренен.

— Не похоже на стиль «Аида». Возможно… тут всё сложнее. — Ника поворачивает голову и отодвигается, переворачивается, оставаясь на коленях. — Мы так мало знаем. Надо узнать больше.

Потому они и едут в Круг Мечей; Андрей кивает. А девочка, подаваясь вперёд, вдруг обнимает его за шею обеими руками — тонкими и хрупкими, совсем детскими, но с внезапной силой порыва. Подсмотрела жест в его воспоминаниях. Густая чернильная тьма отступает, и Андрей поглаживает катану по локтю. Сердце начинает биться ровнее, точно успокоенное прикосновением к самым истокам чувств.

Поезд всё ещё движется, и теперь — без незваных гостей.

Вокзал следующего дня красив так, что впору делать пособием для художников-архитекторов: лепки и ограды, огромные часы над платформами, изящные фасады. Было бы больше времени любоваться — Андрей бы основательно залип, позволяй время. Однако их уже ждут — целая делегация автомобилей, однотипных и дорогих, словно готовых перевозить картеж президента, а не случайно подобранного в другой стране нахала в компании с недорослем-заразой, киллером-покерфейсом и киллером-кокеткой.

— Вот это я понимаю — грамотно встречать! — присвистывает Вознесенский. Последние сомнения рассеиваются, когда вещи принимают подбитые молодые люди, широкие, как шкафы; они закидывают багаж в дальние автомобили, ненавязчиво поблёскивая ножнами на поясах. Завуалированное «Не рыпайтесь», хах. Ника шипит на них, как неприветливая кошечка, и держится близ Хозяина.

— Следуйте за нами, — приглашает глава «скромного» эскорта. Он в той же форме, что была недавно на Викторе и его отряде. И тоже со знаками отличия.

Хотя Марк держится невозмутимо, закипающую в нём черноту Андрей практически кожей чувствует. Вознесенский одёргивает расстёгнутый воротник рубашки, заправленной в брюки, нахально улыбается краем рта и ступает с платформы на землю самого вокзала, убирает руки в карманы, не давая всё ещё ни повода усомниться в своей силе.

За неделю с небольшим Андрей успел удочерить мелкую вредину, способную превратиться в катану, стать учеником киллеров, бросить дом с почти всеми вещами, уехать из города и даже страны. И сумбурное начало предвещает не менее сумбурную дальнейшую жизнь, в которой, должно быть, тысячи возможностей всё изменить.

Андрей начнёт пробовать уже сейчас.

Лерайе касается локтя Марка и очень тихо, шорохом мгновенным шепчет:

— Пожалуйста…

Люди в форме ждут, и сопровождение немного смешит. Андрей останавливается рядом с бывшими наставниками и бросает краткий многозначительный взгляд на предводителя отряда: тот непременно в курсе, что Марку и Лерайе обеспечена безопасность. Как бы новые Хозяева не были неопытны, с потенциалом Ники и талантом Андрея они дадут достойный отпор. И могут постоять за свои требования.

Предводитель выступает вперёд. Оценивающе разглядывает Андрея, поняв его молчаливую угрозу, передёргивает плечами. И следующими словами обращается уже к Марку — констатацией факта, без капли теплоты или приветливости.

— С возвращением.

КОНЕЦ ПЕРВОГО ТОМА

Разговорчивостью Марк не отличался с самого детства.

Хотя откуда взяться разговорчивости, если попросту не с кем беседовать? Поместье родителей находилось далеко от дорог, в Соколовых горах, к домикам вела одна дорога и та не для автомобилей; ни души вокруг — сплошь поле, роща с высокими деревьями да россыпь пересекавшихся ручьёв и аккуратных домашних прудов. Ивы ласкали их краями ветвей, в камыше свистели цикады. И никого постороннего в царстве покоя.

Из людей была прислуга. В отличие от родителей, приезжавших изредка, несколько раз в месяц, горничная, гувернантка, повариха и два подсобных рабочих всегда жили здесь. Сына хозяев они не то что избегали, а без необходимости старались не замечать, чисто и безукоризненно выполняя свою работу, но большим не балуясь. Разве что гувернантка, воспитывавшая Марка практически с рождения, кое-как с ним контактировала.

Гувернантка была строгой, собранной, седые волосы вечно в пучке, одежда серых и коричневых тонов. Её жёсткое лицо не знало ни теплоты, ни любезности, и оставленного на попечение ребёнка она воспитывала по аналогии со всеми будущими смертниками — безэмоционально и немилосердно. Когда она не занималась с Марком, она читала в главном доме. По душам они не беседовали никогда в принципе, и привязаться к ней Марк не сумел даже на интуитивном детском доверии.

Нечто, мало-мальски похожее на приязнь, у него возникало только к двум людям. Повариха, дородная и громкая, лупила его по рукам, когда прокрадывался на кухню за кусочком пирога, но составляла ему поесть с собой, когда он долго пропадал на полях. Она страшно пила и с каждым годом становилась всё серее. Один из рабочих, молодой ещё — ему не было и двадцати пяти — учил Марка строгать игрушки из дерева и всем ремесленным делам, какие, в его понимании, должен был знать любой мужчина. Времени с рабочим проводить особо не удавалось: бдительная гувернантка уводила почти сразу. Ну, а что, он всё-таки едва вышел из тюрьмы.

Мало кто захочет уйти отшельничать в усадьбу за километры от других жилых домов. Марк понял это рано, но не сразу осознал. В конце концов, он был всего лишь ребёнком.

И нуждался в любви.

Нужда эта была невнятной, как первое влечение. Спотыкаясь в темноте, Марк искал хоть кого-то, кто мог бы подарить каплю тепла, но так и оставался неприкаянной одинокой душой. Уже в раннем возрасте Марк понял, что не найдёт искомое. И раз так, нечего убиваться.

Он учился латать крышу, много читал, к восьми годам изучил поместье и его территорию вдоль и поперёк и научился пережидать ночные кошмары, когда те приходили, не пугался темноты и больше походил на разумного, начитанного волчонка, чем на беспечное дитя.

А потом ему исполнилось восемь — и приехала мать.

Мать собрала его вещи и увезла его в другой город. Внезапная смена обстановки поначалу рвала Марка на части: одной стороне было любопытно до крайности, другая рычала, шипела и дичилась. Вокруг были другие дети, некоторые более социальные, некоторые — такие же одиночки, как Марк. Дети, которые могли стать Хозяевами в будущем.

Так что в восемь Марк узнал о Хозяевах.

Как раз первой его проверкой и было призвать Оружие — и он проверку прошёл. Маленький охотничий нож лёг в ладонь, как всегда в ней находился, и Марк вдруг отчётливо понял, что он может быть опасен.

Он — таким, каким был. Диковатый, с бесстрастным лицом, не способный на эмоции и эмпатию, он был опасен. И так как больше в жизни у него ничего не было, оставалось развивать единственный механизм, с которым можно удержаться в мире. И Марк стал учиться.

Учился он блестяще. В Круге Мечей в почёте была жёсткая дисциплина, особенно для будущих боевых единиц — нечто сродни кадетскому училищу российских реалий, как потом Марк узнал. Изначально определив мальчика как потенциального киллера, Круг приложил все усилия, чтобы его таким сделать.

Теоретический материал сочетался с недюжей практической нагрузкой. Сначала показывали классические приёмы, а затем сбрасывали в пучину моря — одного против своры собак с заданием разобраться, на вылазку со старшими, чтобы набраться опыта. Его не жалели — не было смысла. В конце концов, они растили исполнителя.

Да и нечеловеческим это обучение не было. Марк зацикливался на собственном развитии, становился более умелым и сильным, но, может, было бы иначе, посмотри он по сторонам? Люди его не привлекали, но если бы хоть раз присмотрелся — всё бы сложилось иначе? В конце концов, другие дети хоть и не достигли такого мастерства, выросли нормальными личностями. Те, кто прошёл обучение, по крайней мере. Часть отсеялась ещё по пути, оказавшись неспособной поддерживать статус Хозяина из Круга Мечей.

А Марк остался. Без цели, но с упорством он поднимался выше.

С четырнадцати лет он участвовал в полноценных боевых вылазках наравне с молодым поколением. На него смотрели с пренебрежением, не представляя, выживет ли парнишка — тот хоть и был крепко сложенным, уже к подростковому периоду выделялся основательным подходом к миссиям и недетской внимательностью, по паспорту всё ещё считался дитём.

Однако всё проходило замечательно. Марк отличался то здесь, то там, и быстро получил право работать в одиночку. Убивал он без зазрения совести, без сомнений — так нужно было. Несмотря на обилие прочитанной литературы, он чувствами во всём их изобилии не обладал, как и моралью. Необременённый, он продолжал двигаться. Просто двигаться. Тёмные в черноту глаза его бесстрастно смотрели на лица встречавшихся, провожали их последние вздохи — Марку было всё равно.

Было всё равно.

До той судьбоносной миссии.

Они проводили разговор с «Аидом». Устанавливали то ли границы, то ли правила, то ли просто выясняли отношения — Марку дела не было. Он присутствовал как один из телохранителей дипломата и стоял по левую сторону от него, с безымянным кинжалом в опущенной, но напряжённой руке. Цепко наблюдал за дипломатом противоположного края и за его телохранителями. Да, этих стражей он изучил досконально, последовательно. По очереди.

Взгляд остановился на ней.

И впервые за все семнадцать лет своего безостановочного биения сердце Марка дало сбой.

Она совсем не подходила этой темноте. Грязи в переулке, где проходил разговор, мраку в подворотнях, грязным делишкам «Аида». Она не подходила — светилась ореолом, как сброшенное с небес лучшее из творений. Смотрела из-под полуопущенных длинных ресниц диковинными глазами цвета плавленного золота. Безумно красивая — и настолько же подавленная.

Марк даже о задании забыл. Бдительность, законы, воспитание — всё отступило перед этим взглядом. Девушка напротив смотрела на него так же, и он словно видел отражение своих сумбурных чувств в её взгляде: недоумение, робость, светлый трепет, неловкость, «Как же ты тут оказался, почему только сейчас», «Что ты делаешь в таком месте, оно тебе совершенно не подходит»…

Они разделяли одни чувства. У них синхронно дёрнулись уголки рта, одинаково чуть склонились головы, и тут же преградой вырос запрет.

Они были на разных сторонах.

Это прозвенело в глазах девушки, словно пушечный выстрел, заполнив всё топящим, душащим отчаянием — и поглотило до основания. Она резко отвернулась, и Марк видел, что край плеча у неё дрожит. Чёрно-белая строгая форма. Волосы до плеч, светло-розовые, и край уха заострён. Она — Оружие.

Она — Оружие, которое предназначено Марку, но более того — она самая человечная из всех, кого он когда-либо видел.

Он не узнал ни её имени, ни роли в «Аиде». Они просто разошлись тогда, как разводятся мосты — но если мосты утром сходятся вновь, то теперь было не на что рассчитывать. Преступники редко показываются дважды, а Марк работал на противопоставленную им организацию. На полицию против мафии.

Они больше не увидятся.

А Марк сгорал. Сгорал почти по-настоящему, жмурился до боли, скрёб грудь напротив сердца, сворачивался в кровати и смотрел неусыпно в темноту. Коллеги с удивлением отмечали его нездоровый вид: всегда подтянутый Марк был равнодушным и молчаливым, а теперь осталась только молчаливость. Каково было удивление сослуживцев, когда он ходил хмурый и мрачный! Изумила их и плотность этого мрака — Марк точно тучей укутался.

Он убивался и умирал по девушке, которую запомнил всего за секунду и впредь отпустить не мог. Пальцы сжимались, но между ними не скользили нежные пряди. Горло дышало, но улыбка не цвела. Он раз за разом перематывал те жалкие крохи времени, что они стояли друг напротив друга, и всё больше худел, терял силы. Убивал как никогда быстро, точно стремясь отделаться, забивал порой на осторожность.

А вдруг… где-то в вылазках встретится она?

Так Марк узнал, что такое страх.

Страх — потому что её убьют, не задумываясь. Её пленят, а затем сломают, потому что по законам Круга она — преступница. Несмотря на то, что её всего лишь используют, несмотря на то, что она не виновата в своём пробуждении — ей не дадут и шанса оправдаться. Марк её не защитит от тех, кто привык иметь дело с Оружиями.

Это если она попадётся другим… А если — ему? А если?

Нутро свело жаркой, как несгорающая птица, надеждой. Ведь и правда! Если они встретятся, если девушка покажется перед Марком, он сумеет её вытащить! Пока неясно, как это провернуть, как оградить её от кары Круга, как спрятать от «Аида», но он непременно сможет! Если станет сильнее. Когда станет сильнее.

Это стало толчком к практически безумной целеустремлённости. Марк работал как бешеный, тренировался в сложнейших ситуациях, оттачивал опыт. Он учился разбирать слежки, поработал ещё и в разведке, а не только в исполнении, изучил всю информацию об «Аиде», какую нашёл — хоть её и было крайне мало. Его решимость разгоралась с каждым днём.

Марк стремился к той, в чьих глазах впервые обнаружил себя. Того себя, кем мог бы быть. Она знала его, она могла его спасти — а он мог спасти её. Это ведь так просто!

Осталось — научиться. Осталось — найти.

И Марк искал. Без устали, вызываясь в новые и новые вылазки. Искал, искал, искал.

И нашёл.

Они тогда срывали операцию «Аида» по поставке крупной партии оружия — не того, что обретало форму людей, а самого обыкновенного, но также опасного. Марк, по спецнаправлению, отправился с другого края, чтобы перехватить у перешейка бандитов.

А там была она. Вернее, она пришла туда, и она мчалась, как сумасшедшая — потому что вопреки законам природы почувствовала его присутствие. Замерла напротив, глядя на него с изумлением и страхом. Кусала губы, заламывала руки. Марк медленно отбросил безымянного, чтобы тот не слышал их. Затем сделал шаг к девушке — а она не отшатнулась.

— Я… — Голос перестал подчиняться, и Марк смущённо кашлянул. Поднял глаза, как никогда светлые, и открытость в лице девушки окрылила, позволяя продолжать: — Я искал тебя.

— Ты пришёл. — Девушка улыбнулась. Сначала слегка, только краешками рта, затем широко и очень ярко, залив светом сразу всё, что Марком было названо, до кончиков его души.

— Давай уйдём. — Он готов был умолять, если не согласится. — Я защищу тебя от «Аида». Они никогда больше тебя не тронут.

— Давай уйдём, — прошептала в ответ девушка, с каждой секундой улыбаясь всё ярче. — Я защищу тебя от Круга. Я не подпущу их к тебе.

В эту самую минуту они обрекали себя и друг друга на вечные скитания. На небезопасность, постоянные побеги, скрытную жизнь. И всё же Марк знал, что не ошибается. В груди его полыхал пожар, сердце стучало барабанно, отдаваясь в виски, и не важно, была эта девушка Оружием, человеком или кем ещё угодно — он любил её всем основанием, беззаветно и сильно, страшась своей любви и восторгаясь ей.

А девушка будто бы плакала, протягивая ему руки:

— Призови меня. Я Лерайе, «Безликая звезда». И я…

Она не договорила: со стороны уже бежали, их заметили — ах, как опрометчиво! И это был не «Аид», это был Круг, которому Марк должен был подчиняться, чьим правилам следовал двадцать один год, четыре из которых потратил на поиски Лерайе — и он не отпустит её, не отдаст!

— Я Марк.

— Красивое имя, — шепнула девушка, падая ему в объятия — и оборачиваясь длинным изящным ножом. И в тот же миг, что он коснулся её ядра, она воскликнула тонко: «Так значит, это всегда был ты!»

Хозяин, ради которого она пробудилась. Пусть гораздо раньше, вынужденно, вымученно, пусть столько вытерпела и преодолела, пусть томилась в ожидании, не менее одинокая, чем он… Они ведь так похожи. Марк обнял лезвие, не обращая внимания на окружавшие его фигуры, на бывших коллег, кричавших отбросить врага, взывавших к разуму и совести, Марк обнял лезвие — и оно в его ладонях плавно, как и надо, переменилось, превращаясь в изящный изогнутый кнут.

Марк никогда не орудовал кнутом, но знал, что не промахнётся.

Они пробивались усердно, отчаянно, как последние безумцы в ясном и отчётливом мире, и Марка захлёстывало чистой, прозрачной радостью. Счастьем единства и обладания. Счастьем близости с тем, ради кого начал дышать.

А позже они разговаривали.

Много, долго, подробно. Разговаривали столько, сколько, вроде, Марк никогда не разговаривал ни с кем — безостановочно и искренне. Пылко признавались в чувствах, трепетно, всё ещё не веря свободе и счастью, притрагивались и тут же отдёргивали пальцы. И говорили, говорили, говорили без конца.

И то ли смеялись, то ли плакали. И Марк наконец-то чувствовал себя человеком, и полноценность играла новыми красками — у них обоих. Лера сияла и держала его за руку, неспособная отпустить. И не надо было. Отныне они вместе, отныне — против всех, но вдвоём.

И хоть теперь все в мире были им врагами, Марк чувствовал, что всё было правильно.

ТОМ ВТОРОЙ: «ВЕКТОР»

Глава 1 (11).

Принцесса бабочек

Когда что-то происходит, Алина узнаёт об этом в числе первых.

Это, на самом деле, странно и неправильно. Фактически она не должна знать вообще: уровень дозволенности не тот, для окружающих она чужая, посвящать её в детали — незаконно. Однако всегда выходит, что Алина в курсе событий. Не потому что высокопоставленные родственники ей доверяют, а потому что настолько снисходительно к ней относятся, что не считают важным что-то скрывать.

Вот и сейчас они сидят на семейном обеде все вместе, вчетвером. Длинный широкий стол на резных ножках, вокруг — светлая столовая с ажурными обоями, расписанными под утреннее небо, и стеллажом для посуды. Стол — буквально центр маленького мира, отгороженного от зала и кухни изящными арками. Отец сидит с одного края, массивный и широкоплечий, с коротко стриженой бородой и стальной гордой осанкой. Оба ребёнка унаследовали от него только эту осанку, невольную способность держать спину ровно: в остальном они похожи на мать, элегантную, стройную женщину с уложенными в причёску каштановыми волосами. Она сидит на противоположной стороне. По бокам стола места детей — Олега и Алины.

Алина и впрямь переняла большинство материнских черт. Она аккуратная и миловидная, с округлым личиком и большими глазами, ярко-голубыми, как сапфиры, смотрящими робко и с потаённой лучистостью. Поначалу люди принимают её за очередную пустышку, решая для себя, что несмотря на ухоженность, грамотный и лёгкий макияж и идеально сидящую одежду, внутри у неё нет ничего. Лишь немногие, заглядывая глубже, вдруг сталкиваются с отражением тысяч солнечных лучей — кажется, Алина их собирает, как ловец снов или прекраснейшее зеркало, и держит внутри, из воспитания достойного не позволяя вырываться и посторонним мешать. Волосы у неё тоже как у матери, густые, вьющиеся лишь на концах, и на затылке Алина подвязывает широкую ленту. Заправляет в высокий пояс юбки свободную блузочку, стучит каблучками по вымытым до блеска полам и улыбается всегда смущённо, глядя из-под прямой чёлки, словно не способна предсказать настроение собеседника.

Что ж, это не игра. К сожалению, Алина как выглядит спокойной и застенчивой, такая и есть. Она никому не перечит, в большинстве случаев предпочитает промолчать, при встрече с очередным светским лицом приседает в вежливом реверансе. Мнение своё ничем не выражает, приученная к поведению покорной симпатичной куколки, которой место лишь на стеклянных полках стеллажей.

Полная её противоположность — Олег. Брат, в отличие от скромной и не торопящейся вперёд Алины, обладает всеми качествами и навыками лидера. Жёсткость отцовского подхода граничит в нём с изобретательной вёрткостью матери; он сканирует собеседников и срывает с них поддельные шкурки, легко разгадывает замыслы, отлично руководит. Его с детства обучали всему, что может потребоваться члену Совета Одиннадцати, и Олег не подвёл: получил высший чин уже в двадцать один год. На сестру, младше его на два всего лишь года, он с раннего возраста привык смотреть так же, как всегда смотрели родители. Пустое место — вот кто Алина в этой семье, этом доме и вообще этой организации. И ей не устают об этом напоминать.

— В деле того неизвестного Оружия, сбежавшего от «Аида», наметилось продвижение, — рассказывает Олег. Как член Совета он занимается сбором и распределением новостей, так что все мелочи проходят прежде через его глаза и его уши. Если где-то чихнёт неизвестный Хозяин, Олег его услышит. Если где-то кого-то сломают, он узнает первым. По крайней мере, брат регулярно этим бахвалится, хоть и вызывает у Алины смутные сомнения: если верить прежним слухам, не всё просто с нынешней ситуацией.

— Узнали, кто его призвал?

— Да. Какой-то ноунейм из крупного российского города. — Олег нанизывает на шпажку один из кусочков нарезанного бутерброда. Атласная синяя рубашка на нём оттеняет глаза, в складках играет солнце: брат сидит к нему спиной, тогда как Алина — лицом. Чтобы не смотреть на Олега, девушка смотрит на стол. Солнце пляшет на полированной золотистой посуде, на столовых приборах и блюдах с фруктами. По краю блюда скользит одинокое пятнышко света; обсуждать за обеденным столом важные вещи родственники ничуть не стесняются. А что? Отец, мать, брат — все трое входят в Совет. Среди них только Алина никаких высот не достигла.

— Что о нём известно? — интересуется мать. Она промакивает рот салфеткой, не стерев с губ яркую помаду. В отличие от дочери она предпочитает броские, кипящие тона, превращающие её улыбку в ещё более надменное выражение. Мать боевая, но умело маскирующая это под ровный темперамент, и мало кто знает, как она на самом деле бушует, если ситуация выходит из-под контроля.

— Совершенно ничего особенного, — отзывается брат. Он имеет право говорить с родителями на равных, но границ всё равно не переходит. Вот и теперь не томит ожиданием, а сразу излагает: — По профессии журналист, блестящая карьера. Когда находился в отпуске, случайным образом пересёкся с тем самым сбежавшим Оружием. В записях «Аида» она отмечена как «А-32», по виду — совсем ребёнок. Как они пересеклись, и почему этот новый Хозяин не был прежде нигде засвечен, неясно.

— Биографию проверили?

— Первым делом! Мой отдел как раз корпит над этим. На первый взгляд чисто, но копнём глубже. Подобный потенциал — большая редкость. Как доносит наш агент в «Аиде», на счету «А-32» больше дух десятков неудачных Хозяев. Все умирали от одного контакта с ней. А «Аид» всё же не так раскидывается людьми, чтобы подсылать расходный материал для проверки.

Аппетита у Алины нет от слова совсем. Готовят им, конечно, профессиональные повара, но сегодня часть их стараний напрасно ушла: девушке даже притрагиваться к еде не хочется. Памятуя законы вежливости, она всё-таки старается поесть хоть немного. Жаркое вкуснейшее, аромат от мяса кружит голову — точнее, кружил бы в другой раз. Алина молча закусывает виноградом. Солнце отражается остаточно в её зрачках и забывается в них, как в бездонных тихих озёрах.

— Значит, они уже в городе?

— Да, пять дней назад прибыли. И… — Олег точно колеблется, не сразу решаясь договорить: — С ними прибыл Марк Аторин.

Это имя ничего Алине не говорит, ровно как и то, что сразу поднимается спор. Кажется, родителям не нравится новость, но дочери остаётся только слушать и ждать, пока трапеза закончится и она сможет уйти. Обсуждение затягивается, бурное и активное, мелькают постоянно слова «преступление» и «посмел». «Это какой-то выдающийся человек, который чем-то не угодил Кругу, — определяет Алина фоново, со скуки, без тяги к серьёзным размышлениям. — Он сделал что-то страшное, за что признан преступником. Но теперь вернулся. Почему? Теперь будет суд?»

Она ёжится: суды — дело жутковатое. Отец — главный судья в Круге Мечей, и дети бывали на его заседаниях, ровно как и на исполнении приговоров. Воспоминания остались не лучшие. И хотя всё это Алины не касается, сердце сжимается внутри почти до боли: зачем этот человек вернулся, зная, что обречён на смертный приговор?

— Кстати о будущем. — Мать потирает точку между бровей. — Алина, тебе ведь есть восемнадцать?

Застигнутая врасплох — обычно к ней не обращались во время обсуждения чего-либо — девушка вздрагивает и поспешно отзывается:

— Да, мама. В июле будет девятнадцать.

— В этом году ты тоже числишься гостем на Белом балу. — Озвучивание этого матери будто бы не нравится, и Алина может понять. В конце концов, кто она такая? Позор семьи Соколовских. Никто среди знаменитостей. — Постарайся не ударить в грязь лицом.

— Я поняла.

Алина даже выжимает улыбку, хотя ей кажется, что внутренности сдвинулись и развернулись на половину оси. Её «выход в свет» мог бы быть настоящей сенсацией, событием среди верхушки Круга, если бы не одно «но». Алина по всем правилам, традициям и устоям не могла быть среди них, на одной с ними ступени. Однако всё-таки приглашена? Наверняка из-за статуса семьи.

— Тогда можешь идти, — отмахивается мать, будто вмиг уставшая. — Занимайся своими делами.

Ни одного вопроса. Ни о том, как Алине учится — она всё-таки проходит курсы по дизайну, старательно и методично, на диплом. Ни о том, чего она хочет и желает ли вообще на мероприятия Круга заявляться. Ничего, как обычно. Но Алина не перечит — она почтительно опускает голову и выскальзывает из-за стола. Сейчас, не завершив обед, семья начнёт обговаривать проблему с новыми Хозяином и Оружием, вот и вспомнили наконец, что ей присутствовать нельзя.

Алина выходит в арку с прямой спиной, как и наставляли, и оказывается в зале. Всё здесь — белое, голубое и золотое, точно пародия на физический Эдем. Аристократичное, прямо с привкусом прошедших веков. Алине больше нравится их небольшая уютная дача, куда её частенько ссылали во время серьёзных происшествий в городе. Несмотря на пренебрежение, семья всё-таки заботилась о её сохранности, так что Алина не жалуется.

Действительно, чему огорчаться? Ей дали замечательное образование, оплачивают все дистанционные курсы и заочную учёбу. Алина свободно говорит на родном русском, английском, французском и японском, всегда хорошо одета, за здоровьем следит семейный доктор. Не жизнь, а сказка.

Ну и что, что она не может быть Хозяином?

Да уж, её рождение стало клеймом на безупречной репутации рода. Соколовские всегда рождались сильными Хозяевами. Поколение за поколением были мастерами Мечей, оставались в истории, занимали высокие должности. Редко когда рождалось больше одного ребёнка, и всё же в этот раз надеялись на прекрасный результат. А родилась Алина. И хотя с детства, изучив её потенциал, знатоки пришли к выводу, что «девочка вырастет замечательным Хозяином», впоследствии ожидания не оправдались. В семь лет детям давали возможность попробовать себя, и у Алины ничего не вышло. Самые слабые безымянные не отвечали на её зов. Когда настороженный отец дал ей в руки именное Оружие — может, её силы настолько велики, что не резонируют с безымянными — не вышло тоже ничего.

Алина оказалась самым банальным, обычным, нормальным человеком. И это не было чем-то страшным или неверным. Но автоматически окрасило её в белую ворону — потому что вокруг были только Хозяева, и среди них обычный человек моментально выделялся.

Теоретически, это не должно было что-то испортить. Ну человек и человек, чего уж; зато здоровая, красивая, вся в маму. Но её родители — известные аристократы, у которых не могло быть ущербного дитя. Спрятать от чужих глаз нежеланного отпрыска уже не получилось, и Алина осталась бельмом на глазу. Заметным шрамом. Плевком в чистую совесть поколения.

— Леди Алина… — раздаётся со стороны.

Она оглядывается на ходу, уже покинув прихожую. Страж у дверей дома — безымянный в строгом сером костюме, с простоватого лица смотрят серого оттенка глаза. К Алине он имеет смелость обращаться — другие из владельцев дома одёрнули бы моментально. Но Алина не такая; ненарочно как-то она здоровается со всеми встречными, даже с Оружиями, и приветлива с ними, как с людьми. Они это чувствуют, отсюда и отношение особое — всё ещё робкое, но больше радостное.

— Да, Мик? — этот револьвер уже несколько месяцев охраняет дом, чередуясь с ещё тремя безымянными, и Алина дала им клички, чтобы хоть как-то обращаться. Она замирает на ступеньке крыльца и замечает, что безымянный шустро сворачивает в прихожую и возвращается — с лёгким пальто в руках. Это вещь Алины, и Оружие быстро улыбается:

— Сегодня на улице прохладно, миледи, простуду б не подхватили.

— Спасибо большое! — с искренней благодарностью отзывается Алина, и безымянный помогает ей накинуть пальто. — А ты не замёрзнешь?

— Ну что вы, мисс, я же холода не чувствую, — загорается смущением тот.

— Если хочешь, могу распорядиться, чтобы подавали горячий чай.

Мик мотает головой и руками машет, и на приятной ноте они расходятся. Брат (когда, конечно, дарил младшей своё драгоценное внимание) не раз упрекал Алину за панибратство с представителями другого вида, как-то даже сдал отцу, и тот читал нотации добрых три часа с экскурсом в историю Круга и его Великие Цели. Однако должного действия это не возымело. Да и почему должно?

Они ведь дышат, думают и чувствуют. Может, Алина чего-то не знает, она ведь не проходила обучение на Хозяина, но всё-таки смотрит своими глазами. И безымянные ей нравятся. Они славные, хоть и держат себя в ежовых рукавицах, и сама Алина от них недалеко ушла. Положение одинаковое, единственное различие — Алина благородных кровей. Но это мало в чём заметно. Разве что в том, что она сама выбирает, чем заниматься, а этих ребят просто натаскивают.

Вздохнув, Алина направляется вдоль по загородной цветущей улочке. Ей ужасно не хочется быть одной, но всё лучше, чем быть с кем-то по-прежнему одинокой — потому и уходит от семьи, для которой «своей» стать не может.

Начинается май. Грядут изменения.

За пять дней более чем близкого общения с дуэтом «Безликой звезды» Андрей выясняет уйму деталей. Теперь, когда не надо таиться и по сути уже всё равно все поставлены под удар, ни Марк, ни Лерайе не стараются возводить барьеры и потому как личности воспринимаются понятнее и проще. Всплывают наружу более оформленные качества, привычки и замашки. Когда живёшь с кем-то в одном доме четыре дня без возможности выйти куда-либо, кроме двора, сближаешься почти интуитивно.

Лера оказалась истеричкой. Этим словом Андрей охарактеризовал её после того, как в разгар спора известная преступница метнула в него подушку с дивана, чудом не угодив в голову. Стоит всё-таки признать: ни чрезмерно вспыльчивой, ни орущей без повода Лерайе не является. А вот эмоциональной — очень даже. Она похожа на бомбу замедленного действия, а теперь, когда можно не держать лицо перед союзниками, совсем раскрепостилась. За час Лерайе успевает сменить массу эмоций и выражений, активно реагируя на всё вокруг; она словно составляет идеальный баланс с вечным Каменным Лицом (он же господин Марк Аторин, её Хозяин и супруг). И если та же Ника меняется в настроении гораздо чаще, от детской непосредственности воспринимая всё через себя, чувства Лерайе куда более осознанны.

Теперь у Андрея полно времени, чтобы сравнивать между собой дорогих друзей-союзников. Ника, что-либо почувствовав, зачастую несётся делиться со всеми окружающими: если Андрей отрабатывает удары, надо подлезть под руку, если читает в зале — надо вырвать книгу из рук и заголосить. Невыносимо бойкий темперамент её не раз становится причиной сперва словесных дебатов, затем обмена затрещинами.

Лерайе в этом плане более обдуманная. Теперь, когда оковы слетели, она мало стесняется выражать своё мнение о чём угодно. Не надоедает болтовнёй, не слишком громко орёт о своих открытиях, но всегда найдёт, на счёт чего пошутить. Чувство юмора у неё живое, хоть порой и слишком едкое; затрагивая в обсуждении острую тему, они с Андреем устраивают настоящие словесные разборки, в течение которых Лерайе успевает театрально повозмущаться, прикрикнуть, даже изобразить из себя полнейшую язву. Спорить они любят: заносчивый Андрей и насмешливая Лера скрещиваются языками буквально раз в несколько часов, пока Марк не перехватывает чересчур разговорчивую жёнушку и не утаскивает остывать.

В любом случае, раскрепощённость общения их Андрею нравится. Несмотря на то, что всякие женские штучки, какими они постоянно оборачивают дело в свою пользу (все эти внезапные перемены настроения, прикид жертвы в нужный момент и обвинения), несколько выбивают из колеи. Правда, уж кто-кто, а Андрей привык управляться с людскими убеждениями. К тому же, он не страдает ни сексизмом, ни эйджизмом, так что методы одинаковы для всех подряд.

Кроме споров с Лерайе в доме есть ещё несколько увлечений. В частности — Андрей начал учить Нику. Хотя девочка схватывает на лету и при необходимости выцепляет нужную информацию из воспоминаний и опыта Хозяина, знания её слишком разрознённые и находятся в полнейшем беспорядке. Она может посчитать логарифмическое уравнение, но не умеет читать по слогам. Так что, вооружившись стопкой чистых листов и горсткой канцелярии, Андрей за шкирку усаживает её за кофейный столик в зале и методично начинает проходить базовый школьный материал. С самых основ.

Так-то он ждал непослушания и скуки со стороны маленькой катаны, но Ника превосходит надежды: она мало того, что слушает, так и внимает. Учиться ей интересно, хотя в сторону Андрея то и дело пытается осколочно куснуть; девочка она неглупая, соображает быстро, так что додумывается сочетать собственные знания с полученными из памяти и скоро уже хвастается достижениями — и читать может, и считает отлично, и пишет кое-как.

— Ты ведь Оружие, — протягивает Андрей, наблюдая, как Ника, высунув от усердия кончик языка, выписывает каракули на листе. — Ты так ловко управляешься в бою, но не можешь букву «Т» написать без излома?

— Отвянь, олух болотный! — ворчит девочка. — Я стараюсь! Ваши иероглифы — это хуже любой битвы, честное слово!

Учитывая, что русский алфавит Андрей считает довольно простым, он радуется, что не с китайского начал.

Занятия с Никой, и ещё — два вида времяпровождения. В первом Андрей остаётся наедине с собой, в основном читая: в доме есть небольшой рабочий кабинет со множеством книг. Во втором — разговаривает с Марком.

Беседы с Марком не похожи на пререкания с Никой или дебаты с Лерайе. Своё мнение Марк выражает крайне редко, да и то отрывисто, не стремясь как-либо окрасить разговор. Он больше по части голо излагаемых фактов. Зато знает много историй, особенно о Хозяевах и Оружиях, а ещё в его недокудрявой голове хранится уйма инструкций на любой случай жизни. Марк расчётливый, заранее планирующий, кажется, даже походы в магазин, и рядом с ним действующий по наитию и ситуации Андрей чувствует себя полной противоположностью. Тем интереснее: со скуки они начинают своеобразную игру, в которой ставят условия и обстоятельства, а затем ищут пути отступления. Что будет, если Круг на первой же встрече решит их убить? Можно поступить вот так. А если вдруг вот это изменится? Тогда так. И подобные лабиринты они рисуют скорее сами для себя, но увлекаются занятием и зачастую не замечают ток времени.

Кроме всего перечисленного, они тренируются. Не слишком много, чтобы не перенапрячь тело, но регулярно, и скоро Андрей — и до того подтянутый стабильными физическими упражнениями — начинает чувствовать своё тело иначе. Отныне он с первого мгновения находит баланс и переносит центр тяжести, научился бить с силой и отражать удары, полагаясь не только на внимательность Ники, но и на отклик своего тела. За стандартными ударами Марк начинает показывать финты, половину из которых Андрей, оказывается, уже проделывал в прежних стычках, но не запоминал. Стегает тренер по-прежнему немилосердно, но зато объясняет подробнее.

Так проходит пять дней.

По приезде их сразу заселили в один из гостевых домиков Круга. Глава отряда расписал дальнейший план: вы, мол, ждите, пока не будет назначена аудиенция, выходить за ограду запрещено, по всем требованиям можно обращаться по телефону такому-то. Пробы ради Андрей хотел вызвать на дом ночных бабочек, назло правильным «полицейским», но передумал — чего портить психику десятилетке-Нике?

За ограду он пробрался в первый же день и обнаружил, что там дежурят безымянные. Задержали почти сразу, Ника ощерилась было, готовая давать отпор, но тут вмешалась Лерайе. Под полные настороженности и презрения взгляды Оружий она оттащила Андрея с катаной наперевес в дом и зачитала долгую лекцию про то, что Круг Мечей — это вам не хухры-мухры, будь ты сто раз талантлив, против хорошенького опытного отряда не выстоишь. Лишний раз воду не баламуть.

Андрей покивал-покивал, а на следующую ночь отыскал другой выход из ограды и, довольный, смотался в круглосуточный магазин за вином. Следующий вечер обитатели гостевого дома провели как никогда спокойно и душевно.

В доме всё было прекрасно. Приходившие наёмные рабочие убираются каждое утро, и все четыре спальни сияют чистотой — из них используются только три, так как Лерайе спит у Марка. Благо, за рамки воспитанности они не выходят (или Андрей просто не слышал). В любом случае, с ними как с парой сосуществовать комфортно — не липнут друг к другу показушно, не лобызаются на каждом углу. Их мягкие прикосновения и ласковые краткие взгляды просто не могут раздражать, настолько естественными выглядят. Андрей выдыхает: он не сомневается, что при желании Ника может из его памяти вытащить картины довольно высокого рейтинга, но пока ей не интересно, а раньше времени познавать мир взрослых ей нет нужды.

Наступает пятый день их пребывания в городе, и Андрей, вертя в пальцах цветастый кубик, устроившись удобно в плетёном кресле на веранде, интересуется:

— Так сколько примерно нам ждать приглашения?

Его б воля — пошёл бы прямо до собрания, однако решает пригасить энтузиазм и сконцентрироваться на деле.

— Видимо, у них не всё гладко, — отзывается задумчиво Лера. Она сидит в таком же кресле, полуразвернувшись к собеседнику. Между ними стол с клетчатой доской под шашки. Лерайе наблюдает то за игрой, то за тем, как Ника с сачком наперевес носится по двору, среди цветастого газона стараясь поймать бабочек. Есть ли бабочки в начале мая в данном регионе, Андрей не знает, но науськивать Нику это не помешало.

— Какие-то проблемы? Кроме нас? — он усмехается.

— Возмо-ожно. Или не знают, что конкретно с вами делать. Хотя обычно последовательность выверена и сто раз проверена… — Лерайе подпирает подбородок ладонью. Свои волосы, длинные и оттого колыхающиеся за спиной дивным шлейфом, сегодня она убрала в две длинные тонкие косы и переплела вновь, в одну общую. Из-за свободных прядок выглядывают уши с заострёнными кончиками, недоэльфийский паззл; взгляд Андрея ловится на этих деталях, и голос слегка подаётся теплотой: — Андрей, ты знаешь, почему людей называют героями?

— Полагаю, тех, кто спасает жизни других, не боясь за себя. — Вознесенский пожимает плечами. По коже струится свободная лёгкая ткань: чёрное хаори расписано цветасто изображениями древних японских демонов. Точно в насмешку — мистика против мистики. Если бы сейчас сказали, что драконы и кицунэ существуют на самом деле, удивления это бы не вызвало. Смеющийся лучистый взгляд обращается к бывшей наставнице: — К чему такие вопросы, звёздочка?

— Да вот, — цокает языком Лерайе. Царапает длинным светлым ногтем щёку. — Я всё думаю, кто же ты такой. И в чём отличаются друг от друга герой, злодей и нейтральная персона.

— Ты любишь ломать голову над философией, но погружаешься слишком глубоко, — чуть усмехается Андрей. — Согласно понятиям, которые закладываются в сказках и мифах, герой — тот, кто спасает. Злодей — тот, кто обрекает. А наблюдатели лишь смотрят и, может, поверхностно участвуют.

— И как ты считаешь, это правильно?

— Вовсе нет. — Уловив обескураженное выражение на лице собеседницы, Вознесенский приподнимает ладонь, жестом сопровождая пояснения: — Одна и та же позиция может быть разной окраски — зависит от смотрящего. Если для одного я герой, то для другого могу быть злодеем. Я одного не желаю — быть наблюдателем.

— Ты так рвёшься в бой? — Лера чуть хмурится. — Не отвечай, я знаю. Догадываюсь, по крайней мере. Не то чтобы я была знатоком человеческой психологии, но ты из тех, кто никого не любил по-настоящему. По-настоящему, понимаешь? Не в романтическом плане, опустим это. А именно в том, чтобы беречь кого-то больше, чем себя.

— Разве? — это порядком удивляет Андрея, он даже задумывается всерьёз. — Это что, обвинение в хладнокровии?

— Нет-нет! — посмеивается. — «Холодная кровь» — это точно не про тебя! Наоборот. Ты отважный, не боишься рисковать. Это похвально. Такие, как ты, ведут в бой армии и указывают путь слабым — потому что тебе не страшно что-либо терять.

Андрей задумчиво разглядывает её. Если углубляться в биографию, Лерайе пробудилась и жила в состоянии извечной потери. В давившей атмосфере, где не продохнёшь без приказа — у Вознесенского ситуация противоположная. Всё, что он делал, он делал добровольно. Ввязывался, заступался, играл.

— Кажется, я понимаю, к чему ты клонишь. Для тебя разница между «героем» и «злодеем» существенна.

— Андрей. — Золотистые, как жидкий мёд, глаза останавливаются на нём прямо и пристально, точно пытаясь считать с полей. — Ты не сможешь стать героем.

— А кто сказал, что я хочу им становиться? — ухмыляется тот. Взмахивает ладонью. — В конце концов, это всего лишь ярлык, который толпа вешает на выдающихся людей. Пардон, «персон», раз уж мы принимаем существование двух рас. Как я уже говорил, я лишь не хочу быть частью этой толпы. Что же она думает обо мне и кем нарекает — какая разница?

— Знаешь, чем герои отличаются от обычных людей? — тихо, точно его не слыша, проговаривает Лерайе. — Они жертвуют. Но жертвуют исключительно собой — и ради того, чтобы спасти других.

Андрей не начинает спор. По сути Лера права: если исходить из её понимания героизма, то Андрею более чем до него далеко. Не потому что он не способен кого-то выручать, вовсе нет; большинство своих поступков он совершал из искренних добрых побуждений, не требуя награды. Однако Лерайе не ошиблась. Андрею некого было любить — сколько он себя помнил, он был один. Ни к кому не привязан, никем не дорожа. И всё его участие в сложностях было попыткой пробудить в себе хоть к кому-то надёжные чувства, но их так и не возникало.

— Я не планирую спасать мир, — улыбается он спокойно.

— Однажды ты этого захочешь.

— Ошибаешься. Может, для тебя всё и делится на чёрное и белое, подвиг и предательство, но для меня это иначе. — Он поднимается с кресла, смотрит вперёд: Ника сидит на корточках, копошась в клумбе, и по земле волочится юбка. На чёрной ткани осела пыль, золотистая, как россыпь звёзд в далёком космосе. — Я здесь ради исполнения своего долга перед покойным — и ради Ники. Можешь считать эгоизмом, если тебе так легче, но она — часть моей души. И, конечно, как начнутся активные события, я приму в них участие. Если это не повредит Нике прежде всего. Остальное меня мало волнует. Пусть справедливостью занимаются герои — я привык, что мир несовершенен.

«Привык ли?» — нашёптывает внутренний голос, но Андрей временно гасит его, как последнюю в темноте свечку. Лерайе прикусывает нижнюю губу, но в этот раз не спорит, принимая его мнение.

Андрей не герой. Он просто хочет во всём разобраться. Ника, оглядываясь, сразу подскакивает и бежит к нему, придерживая грязными руками ранее чистый подол; Андрей бранится, говорит, что ей теперь самой отстирывать, а Ника бранится в ответ, но беззлобно, смеясь. Её мир интересует ещё меньше, она только хочет жить. И будет.

Другого сценария Андрей не допустит.

— Мы позволили загнать себя в вольер и сидим, не высовываясь. — Он опускает ладони на плечи Ники; девочка вскидывает голову, глаза отражают небо и край чужой головы. — Это как сдаться без боя, что точно недопустимо! Мы сюда не как пленники прибыли, а как гости — значит, и сидеть в клетке не обязаны.

Лерайе слушает с любопытством, не вмешиваясь. Из-за дверей дома показывается Марк, останавливается. В более обстановке, когда не надо каждую минуту сражаться, он носит облегающую белую рубашку и заправляет её в чёрные брюки. Ботинки на тракторной подошве проглатывают звук шагов.

— Мы не будем подчиняться их велению, когда надо, мол, тогда вызовем, — Андрей широко ухмыляется и похлопывает катану по плечу. — Пойдём! Пусть на ходу решают, что делать, так честнее будет.

Ему не возражают. Бодрая Ника отряхивает юбку, Лерайе поднимается с кресла и обувается в полусапожки; Марк подаёт пальто сначала ей, потом Нике, затем перекидывает Андрею, а на себе не застёгивает короткую чёрную куртку. Знакомый азарт затапливает изнутри; ожидание подходит к концу, Андрей не собирается чувствовать себя птичкой за решёткой — если приехал действовать, то будет действовать!

Когда они выходят за ограду, стоящие тут безымянные — по одному с каждой стороны — порываются было задержать, но Марк рывком к ним оборачивается. Они сконфуженно замирают: видимо, слава у Аторина и впрямь дурнейшая. Андрей бросает им непосредственное:

— Сообщите своему начальству, что мы идём в гости!

— Вам временно запрещено, сэр…

— Мне начхать, как и моим дорогим спутникам. — Андрей салютует им, уже сворачивая вдоль аллеи, и вопросительно косится на Марка: — Помнишь ещё, где у них тут центр?

— Как забыть, — глухо усмехается тот.

— Ура! В гости! — Ника прыгает, юбка воланчиком кружится, и Лерайе во избежание проблем берёт её за руку. Лера робеет, как перед встречей с чем-то действительно угрожающим, и держится близ супруга. Невольно вспоминаются её слова: «Тебе не стать героем».

Ну и что? Андрей просто движется вперёд, и к чему приведёт его дорога — узнает позже.

Алина не определяется, куда идёт. Она просто шагает, плавным взглядом скользя по боковой улочке, пока не сворачивая на главную. Город, где обосновался Круг Мечей, небольшой, едва тянет на посёлок — в основном потому, что его заняла «полиция» мира Оружия, и из не-Хозяев тут разве что немногие посвящённые и поставщики всевозможных услуг — продуктовые, косметические, аптеки. Сам по себе городок похож на коттеджный посёлок из какого-нибудь романтического сериала: архитектура красивая, воистину европейская, с лёгким налётом сказочности, и среди парков и скверов всегда приятно прогуляться.

Она всё думает и думает. Объективно говоря, Алина не представляет интереса ровно никому из Круга: может, фиктивный брак ещё имеет значение, она ведь из благородного семейства, пусть и сама по себе бесполезна, но во всём остальном — пустышка. Её не посвящают в детали, но при этом не могут держать в стороне. Весьма двойственное положение.

Алина мечтательна и романтична, но не глупа. Реализм она принимает с долей горечи, но вполне честно. В этой организации, всей такой возвышенной и достойной, она не нужна. Скорее всего, её судьба предрешена уже сейчас: когда родителям потребуется заключить более тесный союз с кем-то из известных родов Хозяев, Алину просто выдадут замуж за наследника. Супругу нельзя будет перечить и часто показываться на глаза, и в жизни Алины мало что изменится: как не слушали, так и не будут слушать. Как сказали бы представительницы радикального феминизма, «крайняя степень патриархата».

Отлично. Будущее Алины Соколовской — вступить в нежеланный брак и провести остаток жизни так же, как сейчас: наблюдатель великих событий, без права голоса. В своей спальне заниматься чем угодно: шить, рукодельничать, рисовать. Она дистанционно учится на дизайнера, потому что душа лежит, но кроме самообразования и развития всевозможных навыков ей нечем заниматься. Ах, конечно, как выйдет замуж — нужны будут наследники, так что она ещё будет с детьми сидеть. Алина детей любит, но в неполные девятнадцать рожать совершенно не имеет желания. Опять же, кто её спросит? По отношению к ней Круг жёсток, выбора у неё нет. Будь она Хозяином, может, и был бы — в Круге отношение к женщинам практически такое же, как к мужчинам, и свободы их уважают. Но всё спотыкается об это «будь она Хозяином», что априори невозможно, и Алине приходится думать дальше.

Нужно искать другой вариант. Этот самый очевидный и предсказуемый, не вызывающий сомнений, однако кто сказал, что Алина до конца жизни планирует подчиняться родителям и беречь свою драгоценную кровь? Побег из дома — так её сразу найдут. От Хозяев трудно скрыться, труднее, чем от всех правоохранительных органов любой страны.

«Значит, я должна сделать что-то именно в Круге, — размышляет девушка, вышагивая по самому краю тротуара. — Внутри него, чтобы обрести свободу действий». Именное Оружие она не призовёт тем более. А что тогда в распоряжении? Деньги регулируют родители. Тело… ей только тело и принадлежит.

«И что выходит? Мой единственный шанс самой решать, что делать, — это правильному человеку продаться?» Сердце дрожью сжимается, тонкие брови хмурятся. Алина закусывает щёку изнутри, оглядывается торопливо и тут же тормозит. Блуждая в глубоких думах, она невольно оказывается неподалёку от главной резиденции Круга, а этого ей совершенно не хочется. Мало того, что Алина всех наперечёт знает, случайно слыша их имена и титулы при сопровождении семьи, так ещё и они знают её — младшая дочь Соколовских никак не может не быть известна. И они наверняка при беседе ввернут словцо, что Алина бродит вокруг штаба и глаза мозолит. Ссор с отцом Алина по возможности избегает, вот и теперь собирается свернуть с дороги и нырнуть в соседний переулок — как её останавливает вспышка любопытства.

Любопытство — самая типичная из Алининых черт характера. Обладая прекрасной памятью и, вопреки нежному сердцу, здравым умом, она зачастую ненамеренно собирает кучу сведений и тщательно архивирует в себе. Ей легко увлечься, легко чем-то заинтересоваться. Вот и сейчас она собирается шагнуть в сторону, как замечает краем глаза нечто необычное и замирает, вглядываясь.

С каких пор у сквера, откуда берёт начало территория резиденции, такая толпа? Более того, вооружённая толпа. А ведь сейчас даже не собрание какое-то идёт. Просчитывается память, и Алина настороженно — вопреки первоначальному желанию — приближается к толпе. Скорее всего, показался какой-то преступник или врагов куда-то сопровождают, но раз так, брат бы упомянул за обедом. А тут — нет. Единственные персоны, кого он упомянул, это неизвестный Хозяин, призвавший «Аидову» игрушку, и некий Марк Аторин, пошедший против законов. А значит…

Вполне возможно, это они.

Толпа — это безымянные-охранники. Они окружают кольцом гостей, и Алина пробивается через задние ряды: перед ней некоторые безымянные расступаются, хотя по правилам не должны — помнят её к ним отношение и за то делают маленькую поблажку. Алина одними губами, чтобы не выдать своего появления, благодарит, получая в ответ лёгкие кивки. Теперь видно лучше.

В кольце невозмутимо стоят четверо, и они одновременно и похожи, и безумно разные. В самом центре стоит молодой человек лет двадцати с хвостиком, в чёрных джинсах и светлом пальто нараспашку. У него золотистые волосы, частично завешивающие лоб и оттого откинутые в сторону, и лицо красивое, с прямым, даже вызывающим выражением. Он усмехается краем рта, будто ситуация его забавляет и не вызывает ни капли напряжения. Парень стоит, убрав одну руку в карман брюк, а вторую положив на макушку стоящей рядом девочки. Девочка — в сарафане, полосатых гольфах и полусапожках. У неё прямые светло-русые волосы и большие сверкающие глаза с высокими уголками; она чуть скалится, как шипящая кошка, и явно настороже. Алина замечает: ушки у девочки заострённые, это не скрывается длинными прядками чёлки и двумя боковыми хвостиками. Она Оружие. Видимо, златовласый парень — её Хозяин.

Рядом ещё двое. Мужчина в чёрных брюках, рубашке и куртке, смуглый и черноволосый, и поза у него не свободная, но и не замкнутая. Алина видела такую и сглатывает сухо; так стоят опытные воины, привыкшие с места бросаться в бой. Гладиаторы, а не наёмные бойцы. Соприкасаясь плечом к плечу, рядом с ним стоит красивая по-модельному девушка; локоны прямые, хоть и чуть ерошатся, до самой талии — нежно-розового оттенка, напоминая о весне. Её лицо — словно рождённое идеальным без косметики — отражает полное недоверие и угрюмость. Девушка в клетчатой юбке, водолазке под мягкой белой шубкой, на ногах — короткие гольфы и сапожки на высоких каблуках. Она больше похожа на инстаграм-блогера, чем на Оружие, но обманом тут не скроешь. Девушка стоит ровно, отставив ногу за ногу, как на подиуме, но сомнений в её опасности не возникает.

— Тёплый приём — это всегда приятно! — хмыкает блондин в центре. Внимание непроизвольно концентрируется на нём, словно на призме, концентрирующей саму суть солнца; смотреть не больно, но будто ослепляет. Алина глаз отвести не может. Когда парень говорит, голос его оказывается свободным и отчётливым, с хорошо поставленной дикцией, как у оратора или знатока озвучки. С глубокими интонациями, но без вложения чувств. На английском он говорит без акцента. — Давайте действовать осознанно, дорогие. Вы знаете, кто мы?

Он делает широкий взмах в сторону смуглого мужчины и девушки с розовыми волосами.

— Вам ещё не назначена аудиенция! — отрезает выходящий из толпы член Круга, Хозяин, причём явно не слабый. Алина настораживается. — Немедленно возвращайтесь в дом!

— Это не дом, а клетка, — фыркает парень. — Я полагал, Круг Мечей лучше относится к своим гостям. Впрочем, мне нет дела до вашего гостеприимства. Я пришёл по определённому вопросу, просьбе Виктора Алейро — полагаю, он из вашей верхушки.

— Встреча будет назначена вам позже!

— Отчего ж? У меня не так много времени. — Не стесняясь вражеской обстановки, парень вскидывает брови. — Видите моих друзей? Нам надоело вчетвером ютиться в апартаментах под постоянным надзором. Позовите кого-либо из вашего руководства — и мы не будем бузить. Вы же не хотите проблем?

Девочка придвигается к нему ближе. В ясном дневном свете всё равно видно, как загораются её глаза — нечеловеческим, неукротимым пламенем. Алина не видела такое прежде, сжимает ладони. События всё больше склоняются к плохому обороту, а если так — начнутся новые проблемы, и тогда внимание, обращённое на этих людей, станет губительным.

Им не нужна драка прямо перед резиденцией. Нет-нет. Эти люди не знают, во что ввязываются.

Если они будут перечить Кругу, Круг подомнёт их, не дав и опомниться.

Алина, не успевая обдумать решение, пробивается через плотное кольцо охранников и поворачивается лицом к главному из них; на краткий миг колебания две стороны весов, обе чаши покачиваются — Алина ничего не может противопоставить, равно как и поддержать. Но она уже не сумела остаться в стороне. Голос её принимает спокойный, приветливый тон, и девушка слегка улыбается:

— Добрый день, сир Элисвуд. Не объясните, что происходит?

Примечание к части

А вот и появилась главная булочка с корицей всея стори!

Глава 2 (12).

Серый, белый, золотой

Когда из толпы вперёд выбивается кто-то один, рука Марка дёргается в локте, импульс передаётся сразу и Лере — Марк быстро оглядывается, зная, что Лерайе присмотрит за главным охранником. У них и зрение одно на двоих, справятся. Сам же он пристально разглядывает внезапно очутившуюся в окружении девочку… скорее даже девушку. Юную и невинную, как яблоневый цветок, прелестную, как ухоженная коллекционная куколка. Лет восемнадцать, уже не подросток, но с остаточной подростковой порывистостью движений.

Марк в своё время знал всю верхушку Круга, но эту девушку не узнавал. Логично, в принципе: Аторин покинул Круг восемь лет назад, стало быть, если эта особа и состояла уже тогда, то была совсем ребёнком. Однако в её чертах есть что-то подозрительно знакомое. Возможно, наследница какого-то рода, вот и похожа на предков. Не зная, чего ждать от неожиданно появившейся участницы, Марк придвигается ближе к Лерайе — в случае необходимости призовёт, не медля.

Однако девушка и не вызывает нужды сражаться. Более того, она останавливается рядом с компанией ворвавшихся и смотрит прямиком на охранника — плечи напряжены, спина выпрямлена, талия стальная и стойкая выдаёт воспитание. Девушка похожа на тростинку, и чёрт знает, что будет с ней при урагане. Она сама, кажется, не до конца понимает, что собирается делать, но обращается к главному стражу вежливо и с лёгкой приветливостью:

— Добрый день, сир Элисвуд. Не объясните, что происходит?

Охранник — Хозяин лет сорока, с призванным тесаком в опущенной руке — хмурится. С одной стороны, внезапное вторжение на территорию резиденции тех, кто должен смирно сидеть за оградой, развязывает ему руки. С другой — он отлично знаком с Марком, а теперь, спустя восемь лет, не может сомневаться, что тот не сидел сложа руки и оттачивал мастерство. И раньше не ладили, если сейчас сцепятся — точно деревья все в парке положат. А кроме того, появилась эта девушка — явно фигура неоднозначная, потому что даже Элисвуд не представляет, как реагировать.

— Прошу, мисс, возвращайтесь к себе, — наконец, выдаёт он грубовато, в попытке смягчить дёргает уголком рта. — Это внутренние дела Круга, к которым вы не имеете отношения.

Это уже Марку не совсем ясно. Он, не скрываясь, рассматривает девушку, и под изучающей темнотой его глаз та ёжится, косится нерешительно, однако к Элисвуду обращается с прежним спокойствием:

— Вы правы, отношения не имею. Но моя досточтимая семья — имеет. И от её лица я бы хотела уточнить обстановку.

— Вашему отцу не понравится ваше вмешательство. — Элисвуд решает не церемониться. Однако, встречая отпор, девушка словно набирается храбрости, приподнимает подбородок; трогательно невинные, как у оленёнка, глаза её отражают небо концентрированным сверканием.

— Прежде чем негодовать, он должен будет узнать о данном происшествии, — проговаривает она внятно и неторопливо, но без излишней дерзости. — А так как — несмотря на все детали — я являюсь его дочерью, меня он выслушает в первую очередь. Вы будете готовы разговаривать с отцом после того, как с ним поговорю я?

Судя по всему, эта тонконогая лань мало на что влияет в Круге — пусть и статусный, но охранник Элисвуд имеет право ей возражать. Однако девушка зашла с другой стороны и воспользовалась единственным козырем; пока Марк гадает, кем именно является её отец, Элисвуд разрывается выбором и цедит сквозь зубы:

— Данные личности находятся в городе как гости Круга и должны ожидать приглашения. Им запрещено покидать отведённый участок.

Андрей даже не вмешивается, с чрезмерным любопытством наблюдая за тем, как поворачиваются события. Ника рядом считает взглядом безымянных, и Марк успевает уловить оттенок гордости: всё-таки это он повторял раз за разом, что необходимо разделять внимание, чтобы в сложной ситуации не вертеться обоим в одну сторону. Андрей рассматривает девушку, Ника — врагов. Верно уловили, да ещё и скооперироваться сумели. Хорошие ученики.

На самом деле, если действовать по уму, стоило подождать официального приглашения. Однако у Марка было достаточно времени, чтобы взвесить и прийти к выводу: не важно, будут ли они поступать осторожно. Да, Круг не шутит, чувство юмора у него атрофировалось вместе с толерантностью, но если следовать их правилам и этикету, точно далеко не продвинешься. В этом плане Андрей выигрывает. Беспринципный и не желающий подчиняться чему-либо, что он не уважает от сердца, он не позволит себя нагнуть. Марку и Лерайе проще следовать за ним и его безрассудностью, чем трястись и ждать своей судьбы.

Да и судьба у них незавидная. По всем законам их обоих должны казнить. Тут уж либо терпишь, либо ставишь на карту всё. Кто-кто, а Андрей в картах смыслит, и Марк, откинув сомнения, решает всё же поддерживать его. До конца. Пусть этот зеленоглазый парнишка и кажется порой полным сумасбродом.

— И что планируете делать дальше? — интересуется девушка, складывая руки за спиной. Оружия при ней нет, а сама — определённо человек. Она не представляет угрозы.

— Отвести в камеры для временных задержанных, — с неохотой отвечает Элисвуд, припугнутый образом некоего «отца».

— Уверяю вас, это лишнее.

— Вы не имеете права мне приказывать. Вы не состоите в Круге.

— Могу связаться с отцом или братом, и они подтвердят, — пожимает плечами девушка. Она с нескрываемым любопытством оглядывается на Андрея и добавляет: — Полагаю, вам придётся сперва оповестить руководство, что к ним пришли гости, нуждающиеся в срочном разговоре. Мой отец дома, но в штабе наверняка находится господин Исаак.

— Замечательно! — присвистывает Андрей, прерывая разговор. Лучистые зелёные глаза вонзаются в Элисвуда, как клинки. — В таком случае, свяжитесь, пожалуйста, с неким господином Исааком. Мы требуем срочной аудиенции. А пока подождём и здесь — мы ведь не враги, можете снять охрану.

— Вы…

— Подтверждаю именем своего рода, — склоняет голову девушка. Она не улыбается, но как будто облегчённо выдыхает. — Снимите охрану. Пусть гости дожидаются свободно.

Элисвуд почти полыхает от гнева, и Марку становится смешно. Ему нос утёрла какая-то девчонка с очевидно незавидным статусом, а он и права возразить не умеет. Как же легко в Круге всё решает кровь — выпущенная или текущая в жилах. Марк берёт Леру за руку, успокаивая; у него ладонь широкая, с загрубевшей от труда кожей, у Лерайе — нежная и аккуратная. Она сжимает его пальцы и тихо переводит дыхание. О Круге она знает только из рассказов супруга, поэтому готовится к любому исходу — и дело решается в их пользу.

Охранников действительно распускают. Девушка, оглядываясь на людей, слегка приседает, притронувшись к краю юбки, и тут же, разворачиваясь, торопится исчезнуть. Андрей срывается с места и через плечо бросает:

— Пригляди за Никой!

Оставленная на попечение старших Ника орёт ему вслед: «Кидала» и поворачивается насупленно к Марку.

— Вот что у меня за Хозяин? — обвиняюще ворчит она. — В другой стране и то за юбками волочится!

Тревога медленно оставляет её, как вода стекает по краям очищенной чаши. Лерайе обнимает её за плечи и предлагает пройтись к лавочкам — пусть за ними всё ещё наблюдают со стороны, они хоть на свежем воздухе побудут.

«Что же я натворила!» — Алина готова выть и биться головой об стену. Впрочем, это и не понадобится, потому что ей перепадёт от родителей да похлеще, чем ещё когда-либо бывало. Да, объективно Алина может говорить от лица семьи, тест ДНК подтвердит. Но, в то же время, она вообще никто, а её желания — это только её проблемы. Захотела вступиться, а приплела родню. Элисвуд так просто это не оставит, донесёт до отца, а там уж Алине будет несладко.

Хотя при разговоре она держалась смело и уверенно, стоило конфликту разрешиться, как страх накатил волной. Алина проводит ладонью по лбу; что же за день такой, всё через обратную сторону!

«Но ведь я поступила правильно». Эта мысль останавливает бегство, и хотя Алина только что на всех порах летела прочь с места стычки, сейчас она сбавляет темп. Совсем медленно ступает по мостику над тонким ручьём, упирается руками в ограду и смотрит вниз, на воду. Да, она поступила правильно. Не перед родителями и другими членами Круга, а прежде всего перед собой. Понимание поражает её до глубины души, Алина чуть не наворачивается — а ведь правда, она не ошиблась! Это было честно. Едва ли не впервые в жизни Алина, наплевав на последствия своего непокорства, возразила кому-то, угрожать вздумала да ещё и своего добилась. Те люди дождутся аудиенции, не придётся призывать Оружие посреди улицы. А ведь среди них были преступники и неизвестные элементы, связанные с мафией… И за что, позвольте спросить, Алина сражалась?

Сомнения прерываются окриком:

— Миледи! Подождите!

Алина взвинчено подскакивает, рывком оборачивается. К ней спешит тот самый парень с золотистыми волосами, так и летит широкими шагами. Замедляется при приближении и останавливается. Он кривовато улыбается, смотрит с участием — с такого расстояния видно, что глаза у него ярко-зелёные, как неогранённые драгоценные камни.

—…Да? — отзывается Алина тихо, исподлобья разглядывая человека. Нечто в нём привлекает нещадно, отвернуться не выходит.

— Хотел поблагодарить вас за помощь, — улыбается парень. — Вы не обязаны были нас выручать, но выручили.

— Это мелочи, сэр. — Она приседает в реверансе. — Если позволите, я пойду.

— Скажите хоть ваше имя.

— Алина.

Он улыбается шире; солнце облегает со спины, превращая его голову в светящийся ореол, затемняя линию подбородка и изгиб шеи, не скрытый распахнутым воротником хаори.

— Андрей Вознесенский, очень приятно, — произносит он на чистейшем русском. Замечая, как вытягивается лицо Алины, посмеивается: — Не думаю, что я просчитался, но если так, будет забавно.

—…не просчитались. Я понимаю русский и говорю на нём. — Она робко склоняет голову набок: — Как вы поняли?

— Секрет, — Андрей подмигивает. — Так или иначе… Скажите, мисс, чего ж вас так не любит тот хмурый уродец? Понятно, почему они моего друга на дух не переносят, а вы-то чем их гнев заслужили?

— Ничем, — она пожимает плечами. — Родилась не Хозяином.

— И что? Это страшный грех?

— Для значимой в Круге семьи — да.

Парк слоняется ивами. В мае они уже покрылись листьями, разбрасывают по ветру сизые косы, и всё красится теплом. Ещё пара дней — не нужно будет носить верхнюю одежду, а там и лето. Там и девятнадцать лет Алины. Очередная отметка в календарике, где она кружком завершает каждый прожитый день. Смыслом особым они не наполнены, но Алина всё старается его создать — хоть какое-то значение, чтобы не чувствовать время бесполезным.

Андрей почёсывает висок.

— Видимо, здесь всё сложнее, чем Марк втолковывал, — вздыхает он полушутливо. — Получается, аристократы автоматически обязаны быть Хозяевами?

— Обычно так и выходит. Я исключение. — Алина не знает, зачем выкладывает правду, но этот человек отчего-то вызывает острый прилив доверия. Может, потому что слушает и слышит, да и за весёлым настроением его наверняка скрывается больше мыслей, чем выражается. — Среди них я дефектная, раз не могу призвать Оружие. Обычный человек.

— Это ведь не повод относиться к вам как к низшей касте, — он щурится, хотя солнце светит с его спины.

На ресницах тают искры. Алина сжимает край юбки.

— Для Круга Мечей — повод, — тихо отзывается она, и грустная улыбка сама касается губ. Всё же самообладание годами воспитывается. — Эм-м… Не беспокойтесь, я ничего не потребую взамен. Пожалуйста, не думайте, что в Круге все такие, как Элисвуд. Есть достойные люди.

— Как вы?

— Нет! Как сэр Алейро, например. — Алина очень старается не смутиться, но выходит плохо. — В общем… удачи вам.

Андрей смеряет её внимательным взглядом, словно просвечивая насквозь, и в то же время не желая причинить ей вреда. Элегантно кланяется, держа руку у пояса:

— И вам спасибо.

Под лопатками позванивают, едва соприкасаясь, подавленные и перешитые сотни раз крылья. Нитками отрываются, пытаясь раскрыться, и Алина снова вонзает иглу привычным и ненавистным жестом. Ей давно пора знать своё место, запомнить, кто она и сколько может дать. Однако внутри всё ещё теплится надежда: разве сегодняшний случай не показал, что и она на что-то способна? Пусть не без тени родительского статуса, но хоть что-то по своей воле сделала… Алина смотрит на человека напротив — ореол солнца укрывает его лицо, не поглощая при этом черты. От него можно ждать чего угодно, и странное, расплывчатое предчувствие затрагивает краешек души. Не может Алина сказать, хороший Андрей или плохой. Пришёл он создавать или разрушать. В нём словно неспящая, ждущая своего часа энергия — бесформенная и беспринципная, и её можно расходовать на что угодно.

«Разведка не ошиблась, — отдалённо думается. — Он и правда опасен. Может быть, для нас, может, для других. Или даже для себя. Но он опасен — не потому что призвал неизвестное именное, а потому что…»

Андрей идёт прочь, шаг его широк и неспешен, как у того, кто оценивает свои силы здраво. Такая ровная спина, плечи расправлены, и он, должно быть, собирается шуму навести. Это будет интересно увидеть. Будет интересным и узнать, что же он из себя представляет.

— Извините! — окликает его Алина непроизвольно, подаётся вперёд. На вьющихся кончиках прядей искрит недосказанность, в белой ленте, как в капкане, застывают сны. Андрей останавливается, и сердце продолжает за Алину, наполняя её странным, нечеловеческим страданием: — Вам никогда не говорили, что вы прокляты?

Андрей вполоборота оглядывается. Подбородок вскинут, глаза полуприкрыты — насмешливо и лукаво, как у чёрта в ином обличии, и холод изнутри заволакивает: она не ошиблась, но и не выразилась верно. Как будто за спиной Вознесенского — сонмы призраков, тянущих руки из-за его плеч, создающих незримый подвесной мост между ним и кем угодно.

— Говорили, — соглашается он без колебаний. — Однако моё проклятие довольно специфично. Я бы назвал его «благословением».

Если протянуть руку, можно коснуться его души, Алина знает — как и то, что это прикосновение принесёт страшную боль. Поэтому только смотрит ему вслед, поднеся сцепленные ладони к груди и молясь будто обо всех разом. «Надеюсь, он не станет частью Круга, — думает Алина и в свою очередь отворачивается. — Потому что если так, всю его энергию конфискуют и распределят так, как вздумают. Никакой свободы».

Алина не ненавидит Круг, но и полюбить его не смеет.

«Смотри своими глазами». Так сказала Лерайе, а позже повторил Андрей, но именно первую Ника восприняла максимально серьёзно.

Возможно, суть в их общности. Оружия между собой не могут дистанционно контактировать, не связаны каким-либо мистическим образом между собой, чувствовать друг друга на расстоянии не способны. И всё же они принадлежат к одной расе, а потому общаться между собой проще, чем с людьми. Ника до сих пор затрудняется: бывает, она описывает Андрею что-то, но не может объяснить правильно, что именно её зацепило. Не потому что говорить не умеет, а потому что Андрей никогда не увидит вещи так, как видит их она.

Это понимание настигло её в поезде. Внезапно и тяжело, как накрывает снежная туча город: поначалу мерещится облачком на горизонте, а затем вдруг оказывается над головой и разражается бурей. Незнакомка с глефой, которую Андрей знал по имени, скрылась, и Хозяин стоял, придерживая Нику, как прикрывая собственным крылом, и в тот момент они были единым дуэтом — слаженным, прекрасным. Они бы умерли друг за друга. Они смотрели вперёд одинаково и разделяли одну уверенность.

И всё же Ника поняла, что они никогда не будут одинаковы. Потому что битва у них одна, но войны — разные. Ника может перебирать по велению воли все воспоминания Хозяина, знать всю его жизнь и поднаготную, помнить внешность его знакомых и его оценки со школы. Андрей может видеть, где заключена её душа и как её ранить. Они могут доверять до бесконечности, не боясь, что вторая твоя половина разрушит и зальёт болью самый уязвимый уголок — и всё-таки они не станут одинаковы. Никогда. Они всегда будут разными, сколь бы ни старались друг друга постичь.

В первый день их пребывания в городе Круга Ника пришла к Лерайе и долго сидела рядом с ней, наблюдая, как та рисует. «Безликая звезда» — гроза Оружий и Хозяев, преступница и грешница, опасный воин — чудесно рисовала. Кисть порхала в её руках, как одушевлённая, и акварель расходилась по бумаге в узоры, где можно узнать себя и весь мир разом. Такой разноцветный и манящий, утончённый и эфемерный. Ника не слышала человеческие сказки, но, глядя на рисунки Лерайе, словно в них побывала. Услышав тихий смешок, вскинула лицо.

— Мне льстит, что ты смотришь с таким вниманием, — улыбаясь, сказала «Звезда».

— Ты рисуешь цветной водой.

— Это называется акварель. — Лера протянула ей кисть и чуть качнула ею: — На, попробуй.

Заинтригованная Ника порывисто поводила по бумаге, однако, как ни странно, не вышло. Конечно, растекавшееся из-под её руки облако было приятного оттенка, напоминало покрывало рассвета, когда над крышами ещё не поднимается солнце, но ничуть не походило на то, что делала Лерайе. Девочка, хмурясь, продолжала, затем вскинула глаза. Старшее Оружие смотрела с той же таинственной улыбкой, подперев подбородок рукой. В библиотеке стол был широким и располагался под самым окном. Света было достаточно.

— Разумное существо способно почти на всё. Даже миры создавать. Но это требует усердия и выработки навыков, и постоянно приходится перепрыгивать через себя, давить себе на страхи, сбивать границы, как кегли. — Она задумчиво приняла кисть обратно. — Тебе не понравилось рисовать?

— Понравилось, — честно призналась Ника. — Но получилось совсем не похоже на твоё.

— Оно и не должно быть похоже, — расплескался серебристый смех. Старшая не издевалась, пояснила серьёзно: — Творчество — это всегда часть тебя. Оно похоже исключительно на тебя. На твоё ядро, твою душу — называй как хочешь, суть одна. Ты создаёшь что-то, что несёт в себе частичку твоего чувства, поэтому не стоит считать его несовершенным. Ты уже совершенна. Ты — венец собственного искусства.

До того стоявшая Ника уселась напротив. Скрипнул табурет, зелёная подстилка на нём напоминала июльскую траву. Время здесь не имело значения, понятно было, почему Лере так понравилось. Девочка опустила голову на поверхность, уткнувшись подбородком; рост её не позволял ногами до пола дотянуться, да и толком локти на стол положить.

— Как ты можешь любить Марка? — совсем не по той теме спросила она. Прямо и откровенно, с чистым стремлением узнать и понять. Её не волновало, что Лерайе сочтёт вопрос невежливым; такие мелочи Нику не беспокоили априори.

— А как не могу? — фыркнула от смеха та, но сразу приняла благопристойный вид. — Впрочем… Я могу понять, что тебя волнует. То, что наши чувства не идентичны, ты об этом? Да, я так и поняла. Конечно, моя любовь и любовь Марка разнятся. Я — Оружие, он — человек. Даже попытайся я объяснить, в чём мы различаемся, запутаюсь; такое не объяснишь, верно?

— Я пыталась, — протянула Ника, надувая щёчки. — Не вышло.

— И не выйдет, — утешила её Лерайе. Снова взялась за кисть; вслед за словами на бумаге проступали новые штрихи. — Это данность. Такой же закон мироздания, как то, что время идёт и всё разрушается, сменяясь новым. Оружие и человек не поймут друг друга полностью — не сумеют. Однако это не должно становиться препятствием, понимаешь? Пусть по-разному, но мы способны на чувства. Мы ненавидим и любим, и души и ядра — это то, что между нами всегда остаётся сходством. Не беспокойся. Не важно, что Андрей тебя не поймёт — главное, чтобы он тебе верил. И в тебя. Вера — ценнейший мост.

— Ты говоришь сложными словами.

— Прости, малыш. Порой я забываю, что ты совсем ребёнок. — Лера, вытянув руку, погладила младшую союзницу по волосам. За удлиннённым ушком, как котёнка. Взгляд её при этом остался задумчивым и непроницаемым, как стена воды у входа в глубочайшую пещеру. — Связь между Хозяином и Оружием строится на полном доверии. Я имею ввиду ту связь, что подкреплена Договором. Договор — это клятва; её дают оба. Оружие перенимает воспоминания Хозяина, Хозяин получает доступ к ядру Оружия. Так рождаются узы: в бою вы можете объединять разумы и способности. Это не полное слияние, конечно — двум нельзя стать одним. Однако не менее важно. Вы на двоих разделяете раны, проигрыши и достижения. Узы — то, что позволяет и тому, и другому напарнику чувствовать себя полноценным.

Ника попыталась кивнуть и стукнулась подбородком. До последнего Лерайе обращалась к ней, но теперь будто углубилась в собственные думы, как в омут, без оглядки, и блуждающий её взгляд поглотился светотенью.

— Доверие — само по себе тёплое чувство. Хороший, крепкий союз при удаче порождает чувства и теплее: привязанность, нежность, желание уберечь и поддержать. Это уже не влияние уз, а непосредственно ваши чувства. Вы сами выбираете, любить или не любить напарника. Насколько его ценить, насколько быть ему преданным. Но это не то же самое, что любовь, которую я испытываю к Марку.

Она царапнула бумагу кончиками пальцев. Ногти светлые, покрытые бесцветным лаком. Длинные, но не до сумасшествия.

— Я люблю его как мужчину. Если хочешь, можешь потом почитать романы… когда дорастёшь. Это нечто схожее, хотя книги никогда не научат реальности. Марк — всё для меня, но не потому, что он мой Хозяин. С таким же успехом он мог бы меня не призывать, всё равно я бы обратила на него внимание. Он притягивает меня, как магнит, и заставляет все мои чувства пылать. Сердце бьётся как безумное. Я нырну в пропасть за ним, потому что не могу представить без него жизни. И я хочу его касаться — это влечение уже переходит на физический уровень. — Она вздохнула, точно пытаясь прийти в себя. — В общем, я люблю его… как человек человека, можно сказать. Как романтического партнёра.

— Он тебя тоже? Вы ведь поженились. — В представлении Ники брак был довольно формальной вещью: наверно, потому что так к нему относился Андрей.

— О, женитьба — это лишь вариант для закона. На самом деле он просто хотел звать меня женой, а я его — мужем. Для Марка я не только Оружие, которое он призывает для спасения, но и любимая женщина. Конечно, он немного иначе это ощущает, но суть, опять же, одна. Ты ещё маленькая, Никуш, и в подробности не вдаюсь… прими как данность.

— М-м. — Ника смотрела в её лицо, как в головоломку. — Так значит, это нормально? Ну, что мы с Андреем не одинаковы? Я… мне не страшно! Я просто хочу, чтобы всё было нормально. — Она сглотнула сухость и выпалила: — Я не хочу, чтобы он исчез!

Она была в стороне — отброшенная в стену купе катана. Тогда, когда засланный киллер схватил Андрея за шею и тащил к окну вагона, высовывая его за горло. Ника не могла докричаться, не могла даже двинуться — ведь не было приказа. Она была беспомощна и бесполезна, и Андрей мог погибнуть — а она так и осталась бы серебряным лезвием в окружении кромешной темноты.

— Это нормально. Естественный ход вещей, — Лерайе перевела ладонь и погладила её по щеке. — Ты — это ты, он — это он. Если ты хочешь донести что-то важное, пробуй, не беспокойся. Если оно того стоит, он поймёт. Тут не играет роли, каких вы рас или происхождения; только то, насколько вы друг другу дороги.

Ника прищурилась.

— Ты хорошая.

— Вовсе нет. Я куда хуже, чем себя веду, — посмеялась «Звезда». — Просто вы мне нравитесь, и я бы не хотела видеть, как вы ломаетесь. Раньше я не привязывалась к посторонним, кроме Марка… Вот и гадай, к добру ли.

С того разговора прошло несколько дней, и у Ники было полно времени, чтобы обдумать отдельно по фразе все монологи наставницы. Прискорбная истина: Андрей не поймёт, даже если Ника объяснит. Значит, так или иначе ей нужно обо всём судить самой, а озвучивать уже сделанные выводы. И пока сказать Нике нечего: они почти что пленники у Круга, но неясно, плохой Круг или хороший. Марк и Лерайе его ненавидят, но они — не мерило правильности. Ника верит им, но в то же время хочет судить самостоятельно. А судить пока не о чем: их даже в резиденцию не пускают.

Андрей возвращается довольно скоро, в приподнятом настроении. Ника исподлобья разглядывает его довольную физиономию: либо увивался за той девчонкой, либо откопал что-то занятное.

— Она известного рода, — мурлычет Вознесенский. — Хотя Хозяином не является. Думаю, нам может это пригодиться.

— Ты всеми знакомыми планируешь пользоваться? — бормочет Ника.

— Конечно. Мы с тобой, кроха, в незнакомой среде с незнакомыми людьми; надо создавать больше связей, чтобы в нужный момент потянуть за ниточку — и получить желаемое! — хотя Андрей проговаривает это с шутливой интонацией, веселья с его стороны Ника не ощущает. Её Хозяин вообще какой-то чудной. Он обладает незаурядным умом, быстро учится, из известных основ возводит собственные фасады: один его стиль фехтования бешеный и творческий. Но в то же время он не строит схемы наперёд, не просчитывает каждый шаг, как то делает Марк. Точнее, схемы-то строит, но не озвучивает и часть. Ника подозревает, планирует Андрей больше, чем говорит — и одновременно такая же вероятность, что он не задумывается о будущем и действует интуитивно. Порыв для Вознесенского стоит выше, чем продуманные речи. Захотел — пошёл донимать Круг, погнался за его приспешницей. Отпустил киллера.

— Ты меня бросил, — срывается с языка скорее, чем Ника осознаёт. Она бы и рада счесть за пустяк, да так и есть по сути; но что-то внутри дёргает и заставляет произнести вслух. Конечно, она имеет ввиду сейчас, когда Андрей направился за выручившей их девчонкой с оленьими глазами. Только перед внутренним взором отчего-то встаёт иная картина: купе, темнота и вдребезги расколотые рыжие огни.

Андрей смотрит сверху вниз, серьёзно, и он понял правильно. Опускается на корточки — так его лицо становится ниже, и Ника может дотронуться рукой. Аллея, ведущая к главной резиденции Круга Мечей, оцеплена охраной, все следят, но никто не вмешивается; подрезанные ровно кусты и фонтан в центре площадки, и на его фоне — четыре силуэта. Андрей гордый, хоть того и не признаёт, и ему сложнее подавить своё эго, чем он то показывает. Но сейчас он опускается на колено и смотрит в глаза Ники, и тихо произносит:

— Извини.

Хотя извинения — последнее, что она ожидала услышать. Ника дёргает головой, выбитая из колеи, и воздух в лёгкие поступает не сразу.

— Да ничего. — Уголки губ приподнимаются. — Я знаю, ты не мог…

«…призвать меня тогда, когда не был ни в чём уверен». Он обещал защищать её, и эта клятва сковывает его в рисках. Партнёрство так и не сложится, пока Андрей сам не поймёт, что Ника ничуть не слабее, а защищать её нужно другим способом. Не запрещать ей сражаться, а… как-то иначе. Как — она сама ещё не дошла.

— Будут ситуации, когда мне придётся тебя оставлять, — продолжает Андрей. — Когда ты должна будешь действовать одна. Готовься и к такому, ладно?

— Я вовсе не беспомощна без тебя, — фыркает Ника. — И сама не пропаду.

— Умница.

«Мы — два существа, а не одно, и не всегда будем что-то делать вместе», — подводит черту она мысленно. Скоблит горечью в гортани, хотя грустного ничего нет. Андрей выпрямляет ноги, поднимаясь, и берёт девочку за руку: к ним навстречу идут, видимо, таки побудут они сегодня в гостях. Их провожает один-единственный человек — молодая женщина в облегающем чёрном платье. Просит пройти за ней: их, мол, ждут. Сразу б так! Пять дней сидели и проторчали бы ещё дольше, не реши Андрей все приличия послать. Зато теперь они почти у цели.

Здание, раскинувшееся в обе стороны от центрального фонтана и ведущих от него широких плоских ступеней, напоминает дворец из прошлых веков. Этажей три, высокие до невозможности окна, а внешний фасад навевает воспоминания о той культурной Европе, которую превозносил Пётр Великий: в кратком курсе истории, который Ника получила от заучки-Хозяина, о нём был отдельный кусок. Второй ярус сразу красуется широченным балконом, над ним ещё один, входные двери можно смело назвать «вратами». Должно быть, резиденция делится на несколько корпусов, потому что там, куда можно доглядеться, боковые её части заворачиваются: есть ещё внутренний двор. Женщина-сопровождающая распахивает врата так, словно заходит к себе домой, и гости ступают следом. Чем ближе они подбирались к сверкающему бело-золотому дому, тем напряжённее становился Марк, а сейчас и вовсе превращается в сгусток электричества. Лерайе оглядывается с ощутимой робостью: она-то здесь не была.

«Мы — не они, — напоминает себе Ника с тихим выдохом. — И мы не обязаны бояться Круга или его ненавидеть». Становится легче, и девочка с любопытством разглядывает обстановку. Они оказались в холле — не слишком широком, но просторном за счёт высоченного потолка: куполом сходится далеко над головой, опирается на множество колонн: те рядами, как две колонны гвардейцев, провожают по очередным ступеням к полноценному переходу к лестнице. Карминовый бархат ковровой дорожки. Белые стены с золотым орнаментом. Смыкающиеся над головами арки. Там, где низкие ступени делятся на две ветви лестницы, ввысь уходит стена, в неё словно вросли статуи сражающихся: Ника с удивлением видит силуэты белых гипсовых людей с разнообразным оружием в руках.

Оружий именных всегда было семьдесят два, а вот Хозяев известных — больше. Должно быть, это те из них, кто остался в человеческой памяти героями. Или что-то важное сделал для Круга. Центральная фигура, встречающая гостей раскрытыми руками (левая ладонь пустая, в правой — аккуратный кинжал). Лицо человека кажется открытым и благородным, прямо-таки изваяние величественного воина.

— Это наш основатель, — рассказывает сопровождающая, будто опытный экскурсовод.

— А кто его Оружие? — спрашивает Ника звонко.

Женщина бросает на неё чуть недовольный взгляд. Звонкий голосок девочки отражается от пустых коридоров, и она не понимает, за что её посчитали виноватой, так что бронебойно хмыкает. Сопровождающая явно не торопится ей отвечать, и вместо неё вдруг говорит Марк:

— «Отчаянный шип» Кроцелл. Когда таким наносишь удар, лезвие покрывается шипами.

— Вау, маленький, а удаленький! — она с ещё большим интересом разглядывает кинжал. Нике слово «маленький» подходит разве что в человеческом обличье: она может выглядеть как ребёнок, но в боевой форме очень даже длинная и внушительная катана.

— Вот что занятно, — раскидывает мыслями Андрей, — ты собираешься расти?

— Не-а, с чего бы? Мне и так хорошо!

— Но теоретически можешь.

— Ну да, и че?

— Если будешь расти в виде человека, увеличится ли клинок?

Ника почёсывает затылок, запуская пальцы в длинные шёлковые пряди.

— Не должен, — решительно отвечает она. — Это… оно постоянное. Как бы. Это как то, что я — это я. Не внешность, а натура. Обычные ж мечи не растут.

— А ты и не обычный меч, — поддразнивает её Андрей. Сопровождающая косится на них с всё возрастающим неодобрением, однако молчит. Видимо, ей запрещено приставать к посетителям, даже в подобной ситуации: свалились снегом на голову.

По боковой лестнице они поднимаются на площадку, откуда ведут высокие двери вперёд (там, видимо, приёмный зал) и ещё пара боковых. Тут колонны уже не белоснежные, а из синеватого гранита, похожие на горные утёсы в сумеречное утро. Блеск золота слепит, но далее он начинает сочетаться с более тёмными оттенками — коричными, бежевыми, всей палитрой мрамора. Здесь много статуй, все кого-то изображают. У некоторых оружий в их руках даже показаны способности: в частности, Ника узнаёт покрытый шипами кинжал Кроцелл. Рядом ещё какие-то — копьё с узорным лезвием, арбалет, поднятый к потолку, сабля с огнём вокруг рукояти…

Ника так мало знает о других Оружиях. Кроме безымянных из «Аида» и «Безликой звезды» Лерайе она никого не видела, особая сила была вообще лишь у последней. Если предположение верно и Ника тоже именная (раз ядро есть, то наверняка!), значит, и у неё должна быть способность. Что-то необычное, что можно использовать, когда нужно выиграть любой ценой! Так чем же Ника особенная?

Не может же быть, что отсутствием способности?..

Андрей разглядывает безмолвных героев с таким странным выражением, что катана и не лезет за объяснениями. Вряд ли этот вредный Мастер соизволит поделиться соображениями, да и Нике не хочется выслушивать высокопарную чушь из уст этого говоруна. Пока Андрей смотрит на людей, Ника любуется Оружием. И ей всё больше становится не по себе.

Конечно, она прекрасно знает, что она — Оружие. Даже знает, кто это такие и как используются. Знает про Договор, призыв, узы, даже про то, что можно сломаться. Знает, где её ядро. И в то же время она никогда прежде не задумывалась, что есть и другие. Не зацикливалась на том, что вокруг существуют иные Оружия, мир не сосредоточен на ней одной. Она не уникальна. Она — часть целого народа, расы, разбросанной по миру общины. Глядя на гипсовые изваяния ножей, клинков и луков, Ника чувствует призрачные нити, что связывают их между собой — с ней в том числе. Так же, как человек, всю жизнь проживший в изоляции на острове, оказывается в фотогалерее, Ника ощущает себя одиночкой-дикаркой среди чьих-то застывших воспоминаний. И приливает неожиданная благодарность тому, что для Андрея она первое Оружие, а значит, единственная. Как бы он ни судил о других, об Оружии он будет судить, прежде ориентируясь именно на Нику. Так что для него она, мерило, не является дефектом.

Дефектом? Но ведь Ника раньше не думала о себе в таком ключе. И теперь не стремится к самоунижению или подобному. Да, она не знает своё истинное имя и силу, но она далеко не отброс. Ника талантлива, это даже скупой на похвалу Марк признал. Однако… достаточно ли таланта, чтобы держаться на равных с теми, кто веками сражался бок о бок с людьми? Боязливые сомнения изнутри кусают рёбра. Катана в человеческом обличье стоит перед изваянным из земли ятаганом и не способна ему ничего противопоставить. И похвастаться тоже.

Она не только для людей ещё ребёнок.

— Кроха? — окликает Андрей. Ника, встряхивая головой, как дорожная побрякушка, спешит к нему; от шагов разносится гулкое эхо. Двери первого зала распахиваются, вместе с гостями пропуская в зал поток свежего воздуха.

Зал просторный, будто отведённый для настоящих балов. Стены светлые всё такие же, но ближе к потолку часто окрашиваются благородным серым, сочетаясь с тем же золотом различных оттенков. Потолок раскрашен, и по традиции там должны быть ангелы — на деле они и есть. Правда, не как со страниц религиозных книг, а куда героичнее. С оружием в руках, вдохновляющие выражениями лиц, с распростёртыми крыльями.

— Серафимы? — любопытствует Андрей у сопровождающей. Как раз ему она отвечает без запинок.

— Да. Когда расписывали своды, хотели сделать акцент на Оружии, но тогда считалось невежественным не использовать библейские образы. Так что наши ангелы — неизменно воины.

Женщина выражается на английском с правильным британским произношением, тогда как в сравнении с ней Андрей говорит с американским акцентом. Наверняка насмотрелся сериалов с субтитрами. Или же просто много практиковался; точно, он же журналист. Как-то они затронули эту тему: Ника спросила, раз Андрея уже уволили, то что он будет делать. Тот сказал — посмотрим. Мол, есть у него какие-то накопления, их можно тратить добрые года. Уж не оттого ли дяди, которого он не любит упоминать?

Дом пустынен, силуэт в нём живой лишь один — и бесконечно одинок. Ника вновь встряхивается: нет, это не её впечатления. Это прошлое её Хозяина.

Из большого зала они попадают в коридор, но толком рассмотреть его не удаётся: сразу поворачивают в другой зал, поменьше. И этот обставлен уже как гостиная, хоть и довольно пафосная. Мебель соответствует бело-серо-золотому окружению, а сама — витиеватая, заносчивая, будто королева мебели. Такую делают на заказ вручную, ещё и расписывают по предварительному дизайну. Вычурно и великолепно.

Длинный диван занимает почти всё пространство в центре, дважды сгибается буквой «П» с долгой задней перекладиной. На свободном отрывке — глубокое кресло из белой кожи, видимо, для главного из собеседников. В пустом пространстве — квадратный стеклянный столик, салфетка в середине, расставленные кофейные чашки на блюдцах, сахарница и сливочница. Кофейник дремлет королём. Вдоль расписанных на ангельский мотив стен кое-где ютятся стеклянно-золотые стеллажи с минимумом вещей: всего несколько книг, но какие-то кубки, награды, памятные аксессуары, символы почёта. За креслом — камин, явно декоративный, без настоящего огня. Окна выходят на восточную сторону, так что по вечерам здесь, должно быть, темно; сейчас льётся однообразным спектром белый день.

В «кресле повелителя», как про себя решает окрестить его Ника, уже сидит человек. Это мужчина лет пятидесяти, с широким лицом и пристальными мрачно-серыми глазами. Волосы его тронуло серебро, но оно подходит и чертам, и статной осанке: человек знает, как себя держать, контроль безукоризненный. Благородная седина зачёсана назад, а из-за прямоты взора собеседник не заметит морщин на лице и в уголках глаз, однако Ника вообще легко сопротивляется влиянию чьей-то ауры — ей ничто не мешает заметить, что этот мужчина явно старше, чем выглядит. Должно быть, он поддерживает себя в отличной физической форме, наверняка не без помощи Оружия. Потому не придерёшься: выглядит потрясающе, а ведь уже стар.

«Андрей, наверно, так же будет смотреться», — теплотой отзывается под горлом. Несмотря на возраст, величественный. Вот правильное слово. Этот мужчина производит впечатление неизгладимое, точно главный лев саванны. Король, привыкший управлять. Небезоставательно ожидающий подчинения окружающих. Должно быть, у него сильный характер — и крепкая хватка.

Старый король в твидовом костюме. Рубашка белоснежная, заправленная в серые брюки, пиджак на размашистых плечах. По сравнению с его строгостью (начиная от внешности до позы) Андрей словно юный бунтарь. Запоздало Нике вспоминается, что по человеческим меркам двадцать четыре — это молодость, граничащая с подростковым периодом; для серебряного мужчины Вознесенский наверняка ещё считается зелёной порослью. Забавно! Андрей так любит звать Нику «крохой» и «малявкой», но сам недалеко ушёл по представлениям своего племени.

Фактически, все четверо здесь представляют смешанно-официальный стиль, и придраться не к чему. Но мужчина всё равно смеривает их пронзительным взглядом, плохо читаемым из-за качественного самообладания.

— Я ждал лишь двоих, — отрывисто сообщает он. На русском, чем приятно удивляет.

— Коли вы про моих спутников, — хмыкает Андрей, опираясь на спинку дивана прямыми руками и чуть наклоняясь вперёд, — то вынужден вас огорчить. «Мы с Тамарой ходим парой», слышали такое?

— Ваш язык чересчур остёр, — хмурится мужчина. Угроза растекается от него, как от растягивающейся электрической тучи. — Не забывайте, где находитесь.

— В золотом дворце Круга Мечей, я в курсе, — кивает Андрей и с беспечным видом перемахивает через спинку, опускаясь на диван напротив. Опирается локтями, и хотя его позу не назвать расхлябанной, официоза в ней также нет. Ника перепрыгивает следом, едва оттолкнувшись от мраморного пола. Марк и Лерайе оказываются рядом, напряжённые: им не позволяли садиться, но теперь, когда в шахматах был сделан ход Андрея, они предпочли последовать его примеру. Вознесенский тем временем продолжает: — Могу я услышать претензии к моим друзьям? Видите ли, мы расцениваемся как команда. Виктор Алейро — я так понимаю, член вашего Совета — уже одобрил их прибытие. В ином случае мы бы тоже не приехали.

— Об условиях вашего прибытия я проинформирован. — Заточенный, как клинок, взор мужчины падает на Марка, мрачного и злого. — Однако вы сами не знаете суть конфликта. Ваш спутник некогда был частью Круга. Это накладывает обязательство подчиняться его законам.

— Это прошлое.

— За прошлое мы всегда расплачиваемся сполна, — он щурится, как недовольный кот, и Ника изнутри замирает. Мужчина её не пугает, но нечто в нём настораживает, заставляя внимательнее следить за каждым жестом. — Вашего друга это также коснётся.

— Нам обещана неприкосновенность. Иначе никакого сотрудничества не будет.

— Кто говорил о сотрудничестве? Вы обязаны предстать перед нашим Советом. Если не подчинитесь, мы найдём способы вас принудить.

Андрей хлопает в ладоши и вдруг усмехается:

— Наконец-то начистоту заговорили! — Теперь его тон становится дружелюбнее и даже живее: — Я сокращу вам речь. Вы не знаете, кто я и кто моя дорогая спутница, а потому обязаны испытать. При нашей непокорности попросту заставите. Так?

Попытки прощупать друг друга скрещиваются, как клинки, коса находит на камень и оба выдерживают удар. Секунда, две, три. И мужчина хмыкает — с внезапной удовлетворённостью, словно Андрей только что прошёл проверку.

— Моё имя Исаак, — сообщает он. — И да. Мы можем заставить. Однако не делайте из нас монстров — слово своё мы держим. Аторин Марк, — он кивает в сторону того, — преступник. Если бы не ваше вмешательство, мы имели бы право его устранить при встрече. Но раз уже так вышло, признаём ваше право на ответное требование. Ни его, ни «Безликой звезды» не коснутся. Временная амнистия. — Он устремляет всё внимание на Марка и отчётливо ему проговаривает: — Ты должен быть благодарен своему защитнику. Если бы не он, от тебя, убожество, не осталось бы и следа. Нужно было сразу от тебя избавиться.

Марк выдерживает его взгляд и отвечает своим — суровым, но без примеси страха:

— Не ваше право решать, кто и чем вам обязан. Я сделал свой выбор и не жалею о нём.

Их пальцы с Лерайе переплетены. Ника склоняет голову набок, и в минуту максимального напряжения её голосок разносится по пределам недоверия, скрашивая и разбивая:

— Ты ошибся.

Она обращается к Исааку, наплевав на приличия, и легонько невольно улыбается: распахнутые глаза лучатся, озорные, живые и отдалённо человеческие. Андрей вскидывает брови, удивлённый и обрадованный, Исаак, напротив, настораживается, когда Ника говорит:

— Когда кто-то пытается Марка защитить, Марк его убивает. Это как раз в его стиле. Поэтому его и не нужно защищать! А вот дружить — другое дело. Андрей ведь сказал, что мы команда, ты чем слушаешь? — Она поднимает и опускает плечо, с беззаботным фырканьем добавляет: — Андрей меньше всех требует благодарности за свои поступки. Когда ждёшь похвал, теряешь убедительность, а уж он-то добровольно спесь убавлять не станет.

Комната погружается в тишину, плотную и почти материальную. Все сидят в безмолвии, уставившись на Нику, будто та посреди представления взорвалась хлопушкой — а остальные теперь облиты искрами и пытаются постичь, что вообще произошло. Андрей оживает первым и заходится хохотом, подавляемым, но так и рвущимся наружу; сотрясается, до слёз в уголках глаз давясь смехом, сгибается и похлопывает её по плечу. Он сверкает бешеным одобрением, тогда же, когда Исаак тяжёлым и ледяным, как тонны айсбергов, тоном произносит:

— Ваше Оружие… Очевидно, вы ничего не смыслите в дрессировке.

— Отнюдь! — Андрей проглатывает приступы хохота, хотя явно ещё не отсмеялся; утирает глаза. Он звенит гордостью ярче всех окружающих стен: — Я считаю, она замечательно улавливает суть и умеет думать своей головой. Разве вы не находите её потрясающей? — Андрей расхваливает её безо всякого сарказма, и Ника даже стушёвывается: не ожидала. Обычно на её дерзости он бранится и пытается вытрясти, так что девочка бы не удивилась, начни он жаловаться Исааку на её нахальство. Однако, наоборот, Андрей не просто заступается за неё, а действительно считает её выходку отличной! Хозяин оставляет ладонь на её плече и поворачивается к Исааку: — Вероника. Вы, кажется, хотели знать её имя. Как можете заметить, она не из разряда обычных пустышек, и раз вам так нужно её изучить — не нужно пытаться подчинить через меня. У неё своя голова на плечах есть. Так что всё, что вам нужно от меня, спрашивайте у меня, а что от Вероники — спрашивайте у Вероники.

— Она ваше Оружие, — щурится всё больше Исаак.

— А я её Хозяин. Полагаю, здесь уместно «равноправное сотрудничество», — Андрей улыбается от уха до уха. — Так что, господин Исаак, как хотите расспрашивать, проверять или испытывать, что вы там от нас ждёте?

Исаак поднимается с кресла. На Нику он глядит как орёл на добычу, с калёной, плохо замаскированной яростью, и девочка с подскочившим энтузиазмом понимает, что умудрилась вывести из себя одного из самых опасных типов в Круге. Вот это утречко! Надо было сразу идти, а не ждать до бесконечности — столько возможностей повеселиться упустили!

— Завтра объявлена всеобщая охота, — чеканит он. — Вижу, напарника вы уже нашли. Он и объяснит детали. На охоте проверим потенциал вас и вашего Оружия. Доброго дня.

Двери сбоку распахиваются: как Ника и предполагала, там стоит охрана. При попытке напасть на Исаака они бы отреагировали мгновенно. Исаак выходит широким уверенным шагом, а позже тенью шмыгает та сопровождающая в чёрном платье — видимо, чтобы проводить засидевшихся гостей. Андрей кажется крайне довольным, хотя встречу они с треском провалили. Ника тоже не жалуется на настроение.

Лерайе подпирает лоб ладонью и качает головой. И хотя она молчит, её слова практически слышны: «Ну вы и идиоты».

Глава 3 (13).

Золотая пыль

— Вы оба — идиоты.

Марк озвучивает недавнюю мысль Лерайе сразу, как они покидают территорию резиденции. Нигде не видно новой голубоглазой знакомой, охранники провожают аж до границы аллеи, и пока Андрей с Никой шагают бодро и энергично, их друзья едва сдерживаются, чтобы не пустить в ход грубую силу. Подобное раздражение со стороны Марка — редкость изумительная, уголок рта его дёргается, точно из последних сил мужчина пытается не отвесить пару хороших затрещин, и тут даже Андрей чуток заминается.

— Эта «охота» так проблемна? — спрашивает он.

— Охота — всего лишь состязание между Хозяевами, — отмахивается Марк. — Команды по двое Хозяев с Оружиями соревнуются, кто больше разобьёт кристаллов. Формальность для того, чтобы покрасоваться и выставить рейтинги.

— Ты не хочешь быть нашим напарником? Ах, или ты автоматически обязан...

— Обязан, но всё равно бы вызвался, — отмахивается он во второй раз. — Ради тебя и Вероники. Но ты не до конца понял, что сейчас вы устроили. Исаак — председатель Совета. Верховный председатель.

— Так он типа глава Круга? — Ника часто моргает. — То-то стать королевская!

— Ваша несдержанность приведёт к тому, что он не пойдёт навстречу. Из принципа. Он может выглядеть, будто снёс обиду, но никто из этих напыщенных павлинов не станет терпеть оскорбления без попытки отомстить. Это ещё окупится вам обоим! — Марка точно прорвало. Многословность его — вещь страшная, только сейчас понимается. Обычно ограничиваясь краткими комментариями, он умещает эмоции в сжатые лаконичные формулировки, а тут говорит и говорит. Становится не по себе. — Не надо считать, что если тебе не нужны услуги от Круга, они никогда не понадобятся. Ты выторговал неприкосновенность преступников, аморальных с их точки зрения, извращенцев — ладно. Они согласились, это равноценный обмен. Но твоя плата — послушание без учинения неприятностей. А ты уже их учинил! Ты и Вероника — сложно сдерживать буйность раз в году? Вы можете быть сколько угодно самоуверенными, но здесь не лыком шиты люди, они профессиональные Хозяева, обученные этому с раннего детства, и если они решат вас пришить посреди ночи — пришьют без потерь!

За время гневной тирады они проходят к дому, в котором уже почти неделю пребывают. Ника непонимающе взирает на Марка снизу вверх: её, конечно, бранили раньше, но от этого человека ругани девочка не ожидала, к тому же, она плохо понимает, в чём провинилась. Андрею хуже: он как раз понимает. Не в том суть, что он поставил под удар сокомандников, потому что они изначально были к такому готовы. Скорее его ответственность — попытаться разузнать о Круге, а не мгновенно становиться его врагом. Круг Мечей непонятен и неизвестен, и Андрей хотел сначала разведать обстановку, понять структуру, законы и участников, но начал с оскорбления местной шишки.

— Кругу Мечей сотни лет, — остывая понемногу, глухо договаривает Марк. — Сотни. Это сильнейшая и древнейшая организация Хозяев, и не надо считать, что превзойдёшь их благодаря таланту. Их больше. Наставляя клинок на одного, будь готов сражаться со всеми. А ты ещё не готов.

Андрей протягивает руку и чуть стукает кулаком в плечо Марка:

— Я хреновый дипломат, да?

Он словно шутит, но в голосе скользят извиняющиеся нотки. Лицо друга мрачно перекашивается, и он бурчит:

— Отвратительный.

Лерайе тихо выдыхает, успокоенная, что конфликт разрешился. Андрей действительно ощущает некую вину, что его самого выбивает из колеи: раньше он, даже когда лажал, муками совести не страдал. Привык брать на себя ответственность и за победы, и за промахи, так что не придавал особого значения. Неужели проснулось чувство привязанности? А ведь от стольких людей слышал, какой он бесчувственный, на себе зацикленный. Смешно. Стоило изменить весь образ жизни, рвануть на край света в компании едва знакомых особ, как начало пробуждаться то, отсутствием чего в себе Андрей постоянно пользовался.

— Короче, сегодня надо выспаться, — завершает речь Марк. — На охоте потребуются все силы. Если уж бросил вызов Исааку, докажи остальным, что не просто словами раскидываешься, а действительно что-то из себя представляешь. Вероника... — Тёмные глаза, в которых зрачки незаметны и будто утонули, останавливаются на подтянувшейся стрункой катане. — В Круге ничего не значит мнение Оружия. Твоя индивидуальность для них — пустой звук. Они услышат только то, что скажет Андрей, а если ты будешь выделяться, это воспримут как действия Андрея. Не твои.

«Жестокий удар», — вздрагивает изнутри Вознесенский. Сказать кому-то, что он ничего не стоит, тем более ребёнку — надо быть только бесстрастным Марком, чтобы так поступать. Ника застывает, но она не обижена, скорее не понимает. Конечно, она ведь не росла как человеческие дети, для неё много неясного в поведении и эмпатиях. Она попросту не в курсе, как реагировать и что отвечать, даже как воспринимать подобное отношение. Холодком проносится: «Хорошо, что она пробудилась не в руках Круга».

Действительно ли всё так, как Марк говорит? Сомневаться в словах друга Андрей не хочет, к тому же, вспоминает их сопровождавшую женщину: вопросы Ники она пропускала мимо ушей, Андрею же отвечала. Неужели Круг Мечей не держит Оружий за людей?

«Но они и не люди».

Вознесенский трёт переносицу. Сепаратизм во всех красках, практически расизм. Однако он сам мало знает о складе ума и психики Оружия, не может гарантировать, что Круг в корне неправ. Надо самому всё посмотреть, исследовать, обдумать, а уже потом бросаться выводами. Взгляд ложится непроизвольно на Нику: девочка-катана взбегает по ступенькам, ноги в полосатых гольфах худые и тонкие, и сама она — тростинка. Непоседливая маленькая юла. Золотистые ресницы, кровь на белом платье... Может, с какой-то стороны она и ребёнок, но...

«Я сам буду обо всём судить, — вздыхает парень. — Я — и никто другой за меня». Ника распахивает дверь и устремляется внутрь дома, и он следует дальше. Уже вечер. По крайней мере, они успеют поужинать: по заранее принятому списку сегодня готовит Лерайе. И затем в гостиной будут пить чай вчетвером, рассевшись как попало среди диванных подушек, и разойдутся спать за полночь. Почти домашний уют. Преддверие тяжких времён, освещённое незабвенным ласковым светом.

Они расходятся раньше обычного. Марк и Лерайе — в свою спальню (она одноместная, как и три других, но супружеская пара, что логично, ночует вместе). Андрей оказывается в своей комнате, и бархатная темнота ловит его дыхание, словно соскучившийся друг.

Прежде жизнь его была стабильна. В самом основании, как фундамент, на который опираются ноги, чтобы дальше идти. Дом всегда был один, даже если Андрей не сильно его любил, и из окружения всегда был постоянный элемент — дядя. А потом он ушёл, и Андрей первый раз в жизни понял, что ничто по правде не бывает навсегда. Пусть они с дядей не слишком ладили, но они жили рядом.

Когда Андрею было лет девять, он подрался с гурьбой одноклассников: они травили слабого мальчишку. Кто знает, что тогда заставило вступиться? Возможно, когда-то была у него совесть. Те моральные принципы, что слабых нужно защищать, есть и сейчас, хоть и не находят применения. А тогда повод нашёлся — мальчонка плакал, а Андрей просто кинулся головой в ворота. Он бился отчаянно, как львёнок в окружении гиен, и под конец был весь в ссадинах и синяках. Он думал, что никто не придёт, но дядя пришёл. По звонку директора явился и забрал Андрея домой. Не ругал, не порицал, не читал нотаций.

Как вживую, если прикрыть глаза, восстановится картина: жаркая весна, солнце печёт, тени коротки и едва заметны. Высокий мужчина, в его широкой грубой ладони — крохотная ладошка ребёнка. Андрей пинает попавшийся под ногу камушек, старается поспеть за шагами взрослого, и солнечная пыль поднимается по их пути. Чтобы увидеть лицо дяди, надо сильно запрокидывать голову. Дядя защищает Андрея от палящих лучей, как скала. Он всё ещё не бранится. «Зачем ты дрался?» — наконец, спрашивает он. «Они обижали слабого», — отвечает Андрей угрюмо. «Ты победил?» — продолжает дядя. «А как это понять?» — затем Андрей вспоминает, как смотрели на него побитые мальчишки, и отвечает: «Победил». «Вот и хорошо», — кивает дядя.

— Вот и хорошо, — повторяет Вознесенский в пустоту, прислоняясь к двери спиной и глядя ровно вперёд. Солнца нет, но его фантом будто смеётся, поигрывая призрачно посланным жаром. Всё кажется искажённым, точно реальность прогибается под давлением неяви. — Вот и отлично.

Ему давно не девять, ему двадцать четыре. Он закончил школу, выучился в универе, отработал в новостях. Он встречался с девушками и расходился с ними, так и не подпустив к сердцу. Он выигрывал в соревнованиях по плаванию, побеждал в олимпиадах, был на хорошем счету у большинства знакомых, хоть и зачастую был для них невыносим. «Ты победил?» — спрашивает дядя. Из-за того, что солнце светит с его стороны, силуэт расплывается тенью, и кроме руки, крепко сжимающей маленькую мальчишескую ладошку, ничего не видно. Андрей пинает камушек. «Победил».

Нельзя победить в сражении, форму которого даже не знаешь. Но разве тогда он не выиграл? Он был весь избит, у него под глазом наливался фингал, а губа была рассечена, но он шагал через золотую пыль туда, куда никогда не стремился, и пошёл бы дальше — куда только увидит. Докуда решится. Темнота обволакивает, шепча о несозданном, и единственный ночник у кровати выключен и ждёт своего часа. Жизнь — это постоянное сражение. Необходимость плыть против течения, чтобы не пойти ко дну — на дне холодно, там осознаёшь свои слабости, и там поджидают призраки. Андрей не боится быть раненым, встать против всех Хозяев мира, быть всеми покинутым, но боится опуститься вниз.

А кто-то внизу уже. А кто-то ещё пытается грести, только учась плавать, неумело скребя ногтями по проплывающим поленам лживой надежды. Ни на что нельзя рассчитывать. Только на себя. Кто-то ещё только учится — не его вина, что захлёбывается.

Андрей оборачивается и протягивает руку... Золотая пыль стынет в воздухе, дышать жарко, ссадины щипет, но он хотя бы не один.

Он ни разу не задумывался о том, какое будущее ждёт Нику. Они жили настоящим, разрешая проблемы по мере поступления — пошли за Марком, чтобы уберечься от «Аида», отправились в Круг, чтобы понять, почему умер Егор. Они найдут информацию о том, кто такая Ника, помогут ей развиться. Но — зачем? У неё ведь нет будущего. Оно пустынное, нерешённое, как непрогрузившаяся текстура в игре. Ника столько огрызается, язвит и дерзит, потому что не видит дальше вытянутой руки ничего постоянного и потому ничего не боится. «Как я мог не догадаться?» — корит себя Андрей, стучит кулаком по лбу. Не только Ника. Он — тоже.

Андрей разворачивается, приоткрывает дверь, проскальзывает в щель. Претворяет. Ступает в сторону, к другой спальне. Слегка стучится, затем заходит, мягко прикрывая за собой. У постели горит светильник. Девочка уже в кровати, свернулась в позе эмбриона, притянув колени к груди и обняв обеими руками огромную вторую подушку, спрятав лицо в её мягкости. Волосы разметались по простыни, будто она долго ворочалась, острые по-детски плечи направлены вперёд, как сведённые спазмом, краешек футболки задрался. Пижама — эта футболка и шорты — ей понравилась ещё в магазине, «потому что с зайчиками», как сказала Ника, тыча в нарисованные на бледно-зелёной ткани кроличьи мордашки. И носочки на ногах белые, чистые. Замарашка обычно, сейчас совершенно чистенькая. Лерайе старательно учит её ухаживать за собой, так, как старшая сестра наставляла бы младшую.

Андрей делает шаг и практически чувствует отказ. Тогда опускается прямо на ворсистый ковёр, скрещивая ноги, складывая ладони свободно. Думая, как выразить несколькими фразами весь ураган мыслей.

— Извини меня, — произносит он спокойно, но не равнодушно. Не для формальности. — За то, что тогда, в поезде, не услышал тебя. Я знаю, ты меня звала, но тогда не обратил внимания. Я настолько зациклился на твоей защите, что забыл о наших узах. Ты не снежинка, чтобы таять от ветра. Из нас двоих ты пережила гораздо больше, и мне следовало помнить.

— Это не так, — раздаётся приглушённый голос. Он не полон, как обычно, энергии и жизни, но пронизан другим чувством. Горче, болезненнее. Сострадательнее. И больше подходит всем её испытаниям, теперь, в опустившейся темноте, вылезавшим из защитной скорлупы. — Я видела твои воспоминания. Тебе тоже было плохо.

— Плохо было нам обоим, — качает головой Андрей, хотя девочка, всё ещё не оглянувшаяся, его не видит. — Но я не хотел игнорировать тебя и делать вид, что твои чувства не важны. Мне жаль, что такое создалось впечатление. Если хочешь, признаюсь, я олух и посчитал, что знаю лучше. Обещаю впредь не решать вопреки тебе. Мы говорили о дружбе с Марком и Лерайе, но я настолько крепко воспринимаю тебя как ребёнка, что не подумал — из всех живых существ именно ты должна быть моим первым и главным другом.

Ночь укутывает всё снаружи, и мир сужается до одной-единственной комнаты. Спальня подёрнута шёлком, шторы опущены, все углы подметены и помыты. Оружиям не нужен сон, не нужна еда, но они живые и дышат, и им тоже бывает больно. Вот что старалась донести Лерайе — Оружию тоже больно. И хотя Андрей это принимал, хотя он почувствовал страдания своей маленькой напарницы, не придал им такого значения, какого они стоили. Он жалел её, привязался к ней, берёг её, но в то же время не позволял что-то решать самой. Быть наравне. Быть важной.

— Ты не ошибаешься, — бормочет Ника в подушку. — Я ребёнок. Это правда. Я мало знаю и мало понимаю. Мне два с половиной месяца, а до этого я ни разу не пробуждалась. Ты правильно делаешь, что не даёшь мне оступаться.

— Но если ты не будешь оступаться, ты не сможешь быть собой. Будешь только покорной игрушкой в чужих руках. Знаешь, у меня не было детей раньше... — Андрей со смешком качает головой. — Но, кажется, и впрямь суть воспитания — поддерживать, когда дитё ошибается. Помогать ему восстановиться. А не ограждать от всего подряд. Я больше так не буду поступать, Ника. Я хочу быть твоим другом, как и чтобы ты была моим.

— Глупый Вознесенский, — сдавленно хмыкает девочка, как будто что-то пережало ей горло. — Я и так твой друг.

Между избитым мальчиком, ступающим среди золотой пыли, и девочки с разодранными ухом и рукой, бегущей босиком по задушенному городу, не так мало общего.

И то ещё, о чём Андрей не может сказать уверенно, но может с максимальной искренностью, на какую способен.

— Давай посмотрим на всё внимательно. На всё, что происходит, как работает, как может быть. И тогда решим, что будем делать дальше. — Андрей не утверждает, но предлагает, и на эту интонацию Ника реагирует, резко садясь; она взъерошенная, и глаза её горят. Он договаривает, улыбаясь: — Чем займёмся теперь, когда вокруг столько возможностей.

У Ники вздрагивают губы — или, возможно, это играет шаловливый полумрак.

— Впереди ведь много времени, — почти мурчит Андрей. — Придумаем, чем его занять.

У них нет стабильности, но непременно найдётся будущее. Это — то, чем Ника терзалась, рвавший её страх, что в любой миг всё исчезнет, а впереди гложущая бездна. Жить только настоящим теперь не получится. Пора из пропасти строить ступени, одну за другой, кропотливо и твёрдо, а затем подняться и увидеть, что раскроется впереди.

— Ложись спать, — советует Андрей, поднимаясь на ноги. В этот раз его не отталкивают ментально, и он, приближаясь, поглаживает девочку по голове. Ника порывисто обнимает его, перехватывая вокруг талии, и утыкается лицом в живот. Андрей, помедлив, обнимает в ответ. Ладонь в ладони, дядя не ругает, он спрашивает, победил ли, и ребёнок отвечает, что победил. На кончиках пальцев жгутся солнечные искры. — Вот и хорошо. Спокойной ночи, Ника.

Это всё ещё Ника, а не он.

— Спокойной ночи, Андрей.

Утром он жарит яичницу. Самую банальную, отличающуюся от типичных завтраков лишь объёмом на четверых; закидывает бекон, включает кофеварку. Под тарахтение той со стороны жилых комнат появляется Ника; топает, сонно шлёпает пятками в сползших носочках, плюхается на табурет у кухонного стола и наблюдает, медленно моргая, как Андрей стряпает. Глаза у неё заволочены дымкой незавершённых грёз, изредка девочка зевает; она встопорщенная, как выпавший из гнезда птенчик, ох и придётся сегодня повоевать с расчёской!

— Тебе снятся сны? — из любопытства спрашивает он, переворачивая яичницу на другую сторону и накрывая гигантскую сковороду, чудом обнаруженную в шкафу, крышкой.

— М-м. — Ника мотает головой в отрицании. — Это чо такое? Цветные картинки?

О сновидениях представление у неё посредственное. Взвесив варианты, Андрей протягивает:

— Вроде того. Иногда в них ещё что-то чувствуешь, а просыпаясь, можешь улыбаться или плакать.

— Я не хочу плакать, просыпаясь. — Озадаченная феноменом катана чешет лоб, превращая и без того неровно стриженую чёлку в подобие лихого вихра. — Разве без снов картинок не хватает?

— Хватает-хватает, — не переубеждает её Вознесенский, а сам раскладывает яичницу по тарелкам и ловко подставляет к кофеварке чашки. Утренний быт вселяет в него рассеянное чувство покоя, словно тяготы и тревоги отступают. Недолгая передышка, восемь часов утра на настенных кухонных часах. Дом чужой, коридоры чужие, но зато обитатели свои. У них час перед выходом, и это время они проведут в гармонии и без спешки. Андрей не приверженец размеренной тихой жизни, однако и ему иногда нужно выдыхать; друзья — действительно находка.

— Я вместо снов, значит, твои воспоминания смотрю, — щебечет жаворонком Ника, — я там смотрела на других ребят. Ну, не таких, как наши, наши-то взрослые, даже Лерайе, хотя она почему-то ведёт себя как старшеклассница, ха-ха! Ой, вот, и там у некоторых были игрушки. Я тоже хочу игрушку, Андрей, купишь? Не знаю, какую, я их так много видела, совсем запуталась, но это, наверно, здорово!

— Устроим систему поощрений. — Он опускает перед болтушкой её тарелку, протягивает вилку тупым концом. — Если хорошо сегодня себя покажем — куплю. Сама выберешь, какую. Думаю, в этом городе хоть один магазин с игрушками найдётся, здесь ведь и дети Хозяев обитают.

Ника загорается таким энтузиазмом, что будто прямо сейчас готова нестись бить все кристаллы. На волне энергии её застают Марк и Лера: они, как всегда, появляются вместе. Они тоже ещё не в привычной будничной одежде, хотя обычно спускаются уже собранные; Марк в штанах и майке, из-под которой заметны бугры мышц, Лерайе тоже в штанах, но её футболка укорочена и открывает полоску плоского живота, а волосы заплетены в небрежную косу.

— Правила охоты огласят непосредственно перед началом, — рассказывает Марк, пока все рассаживаются, раскладывают столовые приборы и насыпают в кофе сахар. — Но суть одна. Под охоту отведена большая территория за городом: в частности лес. Здесь с одной стороны от него озеро, с другой — холмы, переходящие в горы. На охоту съезжаются лучшие воины Круга, поэтому пространства много. Длительность — шесть часов. За это время вы должны уничтожить максимум кристаллов, которые найдёте. Это безобидно, но за некоторые кристаллы придётся сражаться с другими желающими.

— Понял-принял. Мы участвуем парами?

— Да. Один разбивает, второй — навигатор, ведёт по заранее выданной карте с кристаллами. Важна слаженная работа, чтобы не ошибиться, расстояние немаленькое.

— Мы с Никой пойдём бить по камушкам, — кивает Андрей. — А вы нас прикроете?

Марк соглашается. Ника тянет из сахарницы уже второй белый кубик и разгрызает, роняя сладкие крошки на скатерть.

— Итак, в общем, — Вознесенский взмахивает чайной ложечкой, словно заправский дирижёр, — мы должны показать себя наилучшим образом. Так, чтобы никто не думал, будто мы олени, которые только говорить горазды. Дилетанты должны обойти профессионалов. Звучит как славный вызов, а, Никуш?

— Мы победим, — хрустит сахаром та, надувая щёчки, как хомяк.

— Вот и посмотрим после этой охоты, насколько можно верить вашему хвастовству, — бесцветно улыбается Лерайе. Она волнуется, хотя выдаёт эмоцию дозированно, сдержанно.

Алина тоже там будет? Она сказала, что не является частью Круга, так как не может призывать Оружие. Андрей всё не может понять, что его беспокоит в этом направлении: голубоглазая девушка говорила честно, без утайки, она и лгать-то наверняка не умеет. И всё же что-то заставляет раз за разом прокручивать сложившийся диалог. В словах Алины словно есть нечто важное... какая-то подсказка. Зацепка, за которую можно потянуть. И дело не в её вопросе про проклятие, а в том, что она не сказала вслух, но невольной деталькой проявила. Как же...

— Ау, Вознесенский! Ты спишь? — Ника тычет его в рёбра, выше не дотягивается. Андрей встряхивается и хмыкает.

— Восемь тридцать. — Марк оглядывается на часы. — Загляни в коридор.

Заинтригованный Андрей слушается. Там, на ковре, под ящиком с почтой лежит незнакомый свёрток, с запечатанным конвертом поверх. Никого больше нет. Должно быть, посыльный притащил — да уж, в этом доме в безопасности не посидишь, никакой личной жизни. Свёрток Андрей приносит и на столе раскрывает: комплект одежды. Белые штаны, белая майка и бледно-голубая мантия с серо-золотой эмблемой на спине, а под этим — кое-как умещённые низкие сапоги, бело-голубые.

— Классно, на охоте своя униформа? — Андрей ощупывает поднесённые дары.

— Да. Чтобы выделить участников от нежелательных гостей.

— И как размеры узнали? А... — По лицу пробегает тень. — Мы ведь ходили к Исааку. Дома не были достаточно времени.

Марк кивает. Андрей оглядывается на него и спрашивает аккуратно:

— Ты участвовал в охоте?

Тёмные глаза останавливаются на нём.

— Да. Был на третьем месте.

— А кто перед тобой?

— Восемь лет назад? Вторым был Виктор. Первой — Рейна. Это члены Совета.

По крайней мере, члены Круга не сексисты. Усмешка тает, и Андрей отбрасывает сапоги в сторону. Ладно, он готов следовать некоторым правилам тут, не зря ведь путь проделали долгий. А остальное оценивать по себе. Ника вытирает тыльной стороной ладони мордашку и ожидающе зыркает на него, готовая сорваться с места и нырнуть сразу в прорубь. Отважная такая, злючая.

Золотая пыль впитывается в волосы, Андрей весь — живое золото.

— Давай глянем, что на повестке дня, — вздыхает он и распечатывает конверт.