Тридцать один оттенок рыжего (джен)

Уильям мерил шагами пространство от слухового окна до квадратного люка выхода, стонал и в бессилии заламывал руки, но не мог ничего поделать с тем, что волшебники его не понимали. Всей душой — если, конечно, у упыря была душа — он желал помочь тем, с кем провёл не одно десятилетие под крышей Норы. И всё же как обезопасить их, уберечь от беды, он не знал.

Теперь, после того как услышал на чердаке звуки скрипки, он многое вспомнил. Не всё. Плотный туман в голове не желал рассеиваться полностью. Воспоминания возвращались болезненными вспышками, и каждое новое вызывало приступ мучительной боли в затылке и висках. Он зажимал голову руками и ложился ничком на пол, баюкая эту боль и ожидая, когда она отпустит.

Потом, после того как приступ проходил, он обнаруживал, что вспомнил о себе новые подробности. Эти обрывочные паззлы долго не желали складываться в общую картину, но постепенно из хаотичной мозаики начал проступать узор. Пожалуй, его воспоминания о себе походили на вязание Молли — про себя он теперь называл хозяев Молли и Артуром. Сначала на спицах у неё была тонкая цепочка петель, но от ряда к ряду вязание нарастало, а разномастные петли и накиды вдруг начинали обретать смысл.

Так же было и с прошлым Уильяма. Сначала только имя. Потом имя любимой, её образ, руки, улыбка. Их квартира с балконом, где он часто играл на скрипке в окружении вьющихся роз. Люди останавливались под их окнами, чтобы послушать. О чём будет петь его скрипка, он узнавал каждый раз лишь тогда, когда поднимал смычок и закрывал глаза. Чарующие звуки шли из самого сердца, он сам не смог бы ответить, почему играл ту или иную мелодию. Аманда была рядом, поэтому его скрипка много пела о любви. Когда её не стало, скрипка плакала вместе с Уильямом.

Но Уильям не был один. Всегда он чувствовал чьё-то присутствие, чьё-то чужое дыхание за спиной. Когда оглядывался — никого не было. Этот некто водил его рукой по струнам, нашёптывал новые мелодии и подсказывал, где лучше играть, чтобы звуки не бились об стены, а плыли ввысь, растворялись в душном вечере или стылой ночи.

А потом пришло понимание. Пожалуй, он даже не удивился, а, скорее, обречённо вздохнул.

Легенду о Скрипаче и Смерти он слышал от старого мастера, впервые показавшего юному Уильяму, как правильно держать скрипку и как натирать канифолью смычок.

— Знаешь ли ты, — сказал тогда старый мастер, — что нет совершенства в этом мире?

Уильям был слишком молод, чтобы задумываться о таких вещах, поэтому неопределённо пожал плечами.

— Ты можешь играть на скрипке дурно, — продолжил старый мастер после паузы. — Можешь играть гениально, но только если ты познаешь истинную игру Скрипача, тебе не будет равных.

Уильям не совсем понял, о чём толкует старый мастер.

— Возьми скрипку. Теперь смычок. Попробуй.

И Уильям попробовал. Он не знал, что именно ожидал услышать старый мастер, однако глаза его загорелись, и он одобрительно кивнул, когда Уильям несмело провёл смычком.

— Будет из тебя толк, мальчишка, — удовлетворённо сказал старый мастер. — Кто знает, может и доживу я до счастливого момента, чтобы услышать игру самой Смерти.

Уильям вопросительно уставился на учителя.

— Говорят, в совершенстве на скрипке играет только сама Смерть, — принялся рассказывать старый мастер, удовлетворяя любопытство ученика. — Но играет она не сама, а руками Скрипача. Дьявольское отродье любит игру на скрипке и продало бы за хороший концерт душу, если бы она у неё была. Смерть ходит по свету и ищет Скрипача, который сыграет ей. Когда находит она его, то следует неотступно, потому что чарующие звуки скрипки для неё высшая услада. Скрипача она не трогает, но жизнь его нельзя назвать счастливой. Смерть считает, что самые пронзительные мелодии создаются только тогда, когда сердце плачет. Поэтому она бездушно насылает болезни и несчастные случаи на близких Скрипача, чтобы услышать звуки, вытягивающие душу. Когда Скрипач приходит к ней добровольно, завершив земной век, Смерть отправляется по миру в поисках нового.

Когда Аманда умерла от драконьей оспы, Уильям уже знал, кто стоит за его плечом и жадно ловит каждый звук. Значит, Смерть забрала любимую, чтобы только усладить свои желания. Уильям и не догадывался, что бесценную скрипку по смешной цене у старьёвщика он купил совсем не случайно. Смерть просто забрала брата старьёвщика, который владел настоящим сокровищем, но при этом был совершенно бездарным музыкантом. После его смерти вещи ушли практически за бесценок. Что там какая-то скрипка, не самая новая и красивая?

Зато теперь инструмент попал в руки Уильяма, и Смерть сполна насладилась его игрой. Она думала, что на ближайшие сто лет у неё есть Скрипач.

Но Уильям перехитрил её. Он не собирался умирать, но и жизнь не представляла для него никакой ценности. Поэтому он даже не заметил, как потянулся тогда вслед за звуками со смотровой площадки.

Смерть была в ярости. Но она не могла оживить мертвеца.

Что ж, ведь и привидения могут дудеть в охотничий рог или играть на свирели. Смерть ждала, что душа Уильяма вернётся к нему в форме привидения, но просчиталась. И тогда она призвала из преисподней дух некроманта, чтобы он вернул мертвеца из царства мёртвых.

Кто знает, возможно, Уильям был слишком неамбициозным при жизни, чтобы возродиться личем в полном понимании этого слова. Вместо злобной нежити получился безобидный упырь с зеленоватой кожей. Ни то ни сё. Он не был ни вампиром, ни гулем. Так, сплошное недоразумение. И словно в насмешку над Смертью этот упырь ещё и начисто забыл всё о себе. Смерть легко бы пережила, что этот никчёмный теперь уже бывший мертвец не помнит своего имени. Но этот чурбан совершенно не помнил того, что он умеет играть на скрипке, что он — её Скрипач.

Что ж, пришлось ей искать нового по свету. А упыряка остался, прибившись к одной волшебной семье. Он был кем-то на правах домашнего питомца, хотя любая комиссия по регулированию магических популяций и контроля над ними сразу бы заподозрила, что упырь в Норе вовсе не походит на своих собратьев, поедающих моль и паутину и угрожающе рычащих при виде человека.

Уильям прислушался. Внизу раздавались приглушённые голоса, и он, стараясь ступать потише, прокрался по лестнице вниз и замер.

— Я завтра с утра буду, — чмокнула в коридоре Джинни Молли в щёку. — Нельзя сейчас Луну оставлять одну. Рольф напоил её зельем без сновидений, надеюсь, она хоть немного поспит. Мы и так хотели с Гермионой завтра появиться, обсудить меню и всё такое…

— Да какой уж тут день рождения, — вздохнула Молли. — Хоть бы уж девочки поправились до приезда Одри.

— Им с Перси не сказали?

— Решили не говорить после заверений Августа Сепсиса, что всё более-менее в порядке. Пусть уж спокойно отдыхают, к чему сейчас лишние нервы.

— Не знаю, мне кажется, если бы мои дети заболели и мне бы не сказали, я бы всех поубивала, — вырвалось у Джинни.

— Мы посоветовались с мадам Робер и решили сообщить Одри завтра, если вдруг дела девочек не улучшатся. А если всё будет хорошо, тоже сказать, но просить не торопиться с возвращением. Надеюсь, и с Лоркасом и Лисандером тоже всё будет замечательно.

— Это так несправедливо! За что это Луне? — чуть не плача, воскликнула Джинни.

— К сожалению, со смертью нельзя договориться, — устало ответила Молли. — Эта своевольная дама сама знает, кого и когда призвать, и плевала она на наше мнение.

Молли и Джинни переместились в кухню, а Уильям вернулся обратно на свой чердак.

Что ж… Эта дама кое-что ему задолжала. Кажется, он знал, как с ней можно договориться. Зря он, что ли, буквально воскрес из мертвецов?