Всё должно быть не так! (джен)

Последние дни учебного года прошли в странном оцепенении. После случившегося в подземельях мы с Гарри и Роном держались особняком, стараясь не привлекать к себе внимания. Философский камень Гарри хранил при себе, никогда не расставаясь с ним и никому не показывая. Я видела, как иногда ночью, в гостинной, думая, что все спят, он доставал кристалл и подолгу смотрел на него, словно тот шептал ему какие-то секреты.

Дамблдор не предпринимал никаких попыток забрать камень. Он вел себя так, будто ничего не произошло, приветливо улыбался нам за завтраком и даже однажды поинтересовался успехами Гарри в учебе. Но его глаза... его глаза оставались холодными и расчетливыми. В них читалось терпеливое ожидание хищника, знающего, что добыча никуда не денется.

О смерти профессора Квиррелла было объявлено на следующий день после нашего столкновения с ним. Официальная версия гласила, что он погиб в результате несчастного случая при проведении магического эксперимента. Никто не упоминал ни Волдеморта, ни Философский камень. Уроки защиты от темных искусств до конца года вел профессор Снейп, что превратило эти занятия в настоящий кошмар.

Рон восстанавливался в больничном крыле. Мадам Помфри смогла залечить большинство его ран, но правый глаз был безвозвратно потерян. Теперь на его месте была пустая глазница, прикрытая черной повязкой. Странно, но это увечье, казалось, придало Рону некую мрачную уверенность. Другие ученики, даже старшекурсники, теперь смотрели на него с невольным уважением.

Что касается меня, то внешне мои раны зажили быстро. Но внутри... внутри что-то сломалось. Я больше не могла спать без кошмаров, в которых видела, как рука Гарри проходит сквозь грудь Квиррелла, как его глаза на мгновение становятся красными, как Дамблдор смотрит на нас с холодной улыбкой. Я продолжала практиковать окклюменцию, теперь уже не только по ночам, но и днем, постоянно укрепляя барьеры вокруг своего разума. Я не могла избавиться от ощущения, что кто-то — Дамблдор, Снейп, а может, и нечто более зловещее — постоянно пытается проникнуть в мои мысли.

Экзамены прошли как в тумане. Я сдала их лучше всех на курсе, но это уже не приносило мне прежней радости. Какое значение имели оценки в мире, где в любой момент тебя могли убить или того хуже?

И вот наступил последний вечер в Хогвартсе. Большой зал был украшен алыми и золотыми знаменами — цветами Гриффиндора, победившего в соревновании факультетов. Наше противостояние с Квирреллом и Волдемортом принесло факультету рекордное количество очков, хотя официально они были начислены за "особые заслуги перед школой".

Я сидела между Гарри и Роном, глядя на праздничное убранство зала с чувством нереальности происходящего. Как могли все эти ученики так беззаботно смеяться и радоваться, не понимая, что происходит вокруг них? Или они понимали, но научились не обращать внимания, как и я сама постепенно училась?

— Смотри, — шепнул Гарри, кивая в сторону преподавательского стола. — Снейп выглядит так, словно проглотил лимон.

Я посмотрела на мастера зелий. Его лицо было еще бледнее обычного, губы сжаты в тонкую линию. Он не сводил глаз со слизеринского стола, где царило мрачное настроение. Слизеринцы, привыкшие побеждать в соревновании факультетов семь лет подряд, тяжело переживали поражение.

— Интересно, что Дамблдор приготовил для проигравших, — задумчиво произнес Рон, поправляя повязку на глазу. — В прошлом году, говорят, последнее место заняли пуффендуйцы, и их старосту подвесили над Большим залом на всю ночь.

Я вздрогнула, вспомнив, что в Хогвартсе проигрыш никогда не оставался без последствий. Всегда была цена, всегда было наказание.

Дамблдор поднялся со своего места, и зал затих.

— Еще один год позади! — провозгласил он, обводя всех взглядом. — И какой это был год! Надеюсь, ваши головы стали немного полнее, чем были... теперь у вас все лето, чтобы хорошенько их опустошить, прежде чем начнется следующий учебный год...

По залу пробежал нервный смешок.

— А теперь, как я понимаю, нужно вручить Кубок школы, — продолжил Дамблдор. — По результатам всех набранных очков на четвертом месте Пуффендуй с тремястами двенадцатью очками; на третьем Когтевран с тремястами пятьюдесятью двумя; Слизерин набрал четыреста двадцать шесть, а Гриффиндор — четыреста семьдесят два.

Гриффиндорский стол взорвался аплодисментами и криками. Я хлопала вместе со всеми, но не могла разделить общего восторга. Что-то в выражении лица Дамблдора заставляло меня насторожиться.

— Да, да, хорошо сработано, Гриффиндор, — сказал директор, когда шум немного утих. — Однако победа в соревновании факультетов — это не только честь и слава. Это еще и ответственность. Победители доказали свою силу и превосходство, а значит, именно они должны преподать урок тем, кто оказался слабее.

По залу пробежал шепоток. Я напряглась, чувствуя, как по спине пробегает холодок.

— Традиция Хогвартса гласит, — продолжал Дамблдор, — что факультет, занявший последнее место, должен продемонстрировать свое смирение перед победителями. В этом году эта честь выпала Пуффендуйцу.

Все взгляды обратились к столу Пуффендуя, где ученики сидели, опустив головы. Некоторые из них, особенно младшекурсники, выглядели откровенно испуганными.

— Пуффендуйцы, — обратился к ним Дамблдор, — ваш факультет славится трудолюбием и верностью. Но в этом году вы показали, что этих качеств недостаточно. Вам не хватило силы, решительности, готовности идти до конца. И сейчас вы должны признать свою слабость перед теми, кто оказался сильнее.

Он взмахнул палочкой, и посреди зала появился большой каменный постамент.

— Старосты Пуффендуя, выйдите вперед, — приказал Дамблдор.

Два ученика — семикурсники, парень и девушка — медленно поднялись со своих мест и вышли к постаменту. Их лица были бледными, но решительными, словно они знали, что их ждет, и были готовы принять это с достоинством.

— Встаньте на колени, — сказал Дамблдор.

Они подчинились, опускаясь на каменный пол перед постаментом.

— А теперь, — директор повернулся к нашему столу, — старосты Гриффиндора, подойдите и примите свою награду.

Перси Уизли и семикурсница Элеонора Бишоп встали и направились к центру зала. Перси шел с высоко поднятой головой, в его глазах горел огонь триумфа. Элеонора выглядела более сдержанной, но и в её походке чувствовалась уверенность победителя.

Дамблдор передал им Кубок школы — большой золотой кубок, сияющий в свете тысяч свечей, парящих под потолком.

— Гриффиндор доказал свое превосходство, — сказал директор. — И теперь имеет право требовать подчинения от проигравших. Старосты Пуффендуя, принесите клятву верности и подчинения победителям.

Я смотрела на эту сцену с растущим ужасом. Это было не просто символическое награждение — это был настоящий ритуал подчинения, унижения проигравших.

Старосты Пуффендуя синхронно протянули руки и коснулись Кубка, который держали Перси и Элеонора.

— Я, Седрик Диггори, признаю превосходство Гриффиндора и клянусь служить победителям весь следующий год, — произнес парень.

— Я, Амелия Боунс, признаю превосходство Гриффиндора и клянусь служить победителям весь следующий год, — повторила девушка.

В момент, когда они произносили клятву, из Кубка вырвался золотистый свет, обвивший их запястья подобно цепям. Магическая клятва была скреплена.

— Принято, — кивнул Дамблдор. — Теперь, чтобы скрепить договор, победители должны наложить свою метку на проигравших.

Перси достал палочку и направил её на Седрика.

— Флагелло, — произнес он.

Из палочки вырвался красный луч, ударивший Седрика в грудь. Тот вскрикнул, его мантия на груди разорвалась, обнажая кожу, на которой теперь виднелся свежий рубец в форме герба Гриффиндора.

Элеонора сделала то же самое с Амелией, оставив такую же метку на её плече.

— Метка будет напоминать вам о вашем месте в течение всего следующего года, — сказал Дамблдор старостам Пуффендуя. — Она исчезнет только тогда, когда ваш долг будет выполнен... или когда вы докажете, что достойны занять место победителей.

Я смотрела на происходящее, не веря своим глазам. Это было варварство, средневековое унижение. И все это происходило в школе, на глазах у детей!

— Это... это нормально? — прошептала я, наклонившись к Рону.

— Конечно, — пожал плечами он. — Традиция. Билл рассказывал, что когда он был старостой, Гриффиндор тоже выиграл, и ему пришлось метить когтевранцев. Говорит, это было круто.

Я перевела взгляд на Гарри. Он наблюдал за церемонией с странным выражением — смесью отвращения и... зависти? Словно он одновременно презирал этот ритуал и жалел, что не может сам участвовать в нем.

— А теперь, — продолжил Дамблдор, когда старосты вернулись на свои места, — я хотел бы сказать несколько слов перед тем, как мы приступим к этому восхитительному пиру.

Он обвел зал взглядом, и на мгновение мне показалось, что его глаза задержались на нас с Гарри.

— Этот год научил нас многому. Он показал, что сила и решительность всегда побеждают слабость и нерешительность. Что те, кто готов идти до конца, всегда будут впереди тех, кто останавливается на полпути. И что магия — это не просто инструмент, а оружие, которое нужно уметь использовать.

Он сделал паузу, позволяя своим словам отозваться в сердцах учеников.

— Мы, волшебники, обладаем даром, который выделяет нас среди всех существ на этой планете. Даром, который делает нас особенными, избранными. И с этим даром приходит ответственность — ответственность использовать его в полную силу, не сдерживая себя ложными моральными ограничениями.

Я слушала его с растущим ужасом. Он говорил о превосходстве волшебников, о праве сильного, о том, что мораль — это лишь ограничение для слабых. И весь зал внимал ему, словно это были слова величайшей мудрости.

— В следующем году, — продолжал Дамблдор, — вас ждут новые испытания, новые возможности проявить себя. Некоторые из вас преуспеют, другие — нет. Но помните: в Хогвартсе ценится только сила. Докажите, что вы достойны носить звание волшебника, и вас ждет награда. Проявите слабость — и вас ждет участь проигравших.

Он улыбнулся, и эта улыбка заставила меня вздрогнуть.

— А теперь, давайте насладимся этим прекрасным пиром!

Он хлопнул в ладоши, и столы заполнились едой. Ученики с энтузиазмом набросились на угощения, словно жестокий ритуал и пугающая речь директора были чем-то совершенно обыденным.

Я смотрела на свою тарелку, не чувствуя аппетита. Весь этот год — от момента, когда МакГонагалл стерла память моим родителям, до этого последнего пира — был кошмаром, из которого я не могла проснуться.

— Ты не ешь, — заметил Гарри.

— Не хочется, — ответила я.

— Тебе нужны силы, — сказал он, накладывая мне на тарелку жаркое. — Мы не знаем, что ждет нас летом.

Я посмотрела на него с тревогой.

— Что ты имеешь в виду?

Гарри оглянулся, убедившись, что никто не подслушивает, и наклонился ко мне.

— Я не вернусь к Дурслям, — тихо сказал он. — Не после всего, что я узнал о себе, о своей силе. Я не буду снова играть роль беспомощного сироты.

— Но куда ты пойдешь? — спросила я.

— Еще не решил, — признался он. — Но у меня есть кое-что, что поможет мне выжить.

Он слегка похлопал по карману мантии, где, я знала, лежал Философский камень.

— Гарри, — прошептала я, — ты же не собираешься использовать его?

— А почему нет? — в его глазах мелькнул опасный огонек. — Он мой по праву. Я рисковал жизнью, чтобы получить его.

— Но камень создает не просто золото, — напомнила я. — Он создает эликсир бессмертия. Это... это неестественно.

— Неестественно? — усмехнулся Гарри. — В мире, где люди превращаются в животных, где мертвые встают из могил, где можно убить одним словом, ты говоришь мне о том, что "естественно"?

Я не нашла, что ответить. В его словах была своя логика, но что-то внутри меня противилось мысли об использовании камня.

— А ты? — спросил Гарри после паузы. — Что ты будешь делать летом?

Я опустила глаза. Это был вопрос, который я старалась не задавать себе все последние недели.

— Не знаю, — честно ответила я. — МакГонагалл говорила что-то о специальном приюте для маглорожденных волшебников. Но после всего, что произошло... я не уверена, что хочу туда идти.

— Тогда пойдем со мной, — предложил Гарри. — Вместе у нас больше шансов.

Я посмотрела на него с удивлением.

— Ты серьезно?

— Абсолютно, — кивнул он. — Ты умна, Гермиона. Умнее всех, кого я знаю. А я... у меня есть определенные способности. Вместе мы сможем выжить где угодно.

Я колебалась. Часть меня хотела согласиться, уйти с Гарри, попытаться найти способ вернуть память моим родителям. Но другая часть боялась — боялась того, во что превращался Гарри, боялась того, что камень мог сделать с ним... с нами.

— Я... я подумаю, — наконец сказала я.

Гарри кивнул, не настаивая.

— У тебя есть время до завтра. Поезд отправляется в одиннадцать.

Остаток пира прошел в молчании. Я механически ела, не чувствуя вкуса пищи, и наблюдала за залом. За столом Пуффендуя царило уныние, многие ученики украдкой вытирали слезы. Старосты сидели с прямыми спинами, но их глаза были пустыми, а на груди и плече виднелись кровавые пятна, проступившие сквозь мантии.

Слизеринцы были мрачны, но в их взглядах читалась решимость — они явно планировали вернуть себе первенство в следующем году любой ценой. Когтевранцы выглядели задумчивыми, анализирующими ситуацию и просчитывающими свои шансы.

А гриффиндорцы... мои однокурсники праздновали победу, словно это был величайший триумф в их жизни. Они смеялись, шутили, хвастались друг перед другом. Даже Невилл, обычно тихий и застенчивый, сейчас громко рассказывал о том, как заработал десять очков на уроке гербологии.

Я смотрела на них и чувствовала себя чужой. Словно между мной и ими была невидимая стена, которую невозможно преодолеть. Они радовались победе в соревновании факультетов, а я думала о том, что видела в подземельях, о Квиррелле с лицом Волдеморта на затылке, о Дамблдоре, чьи глаза оставались холодными даже когда он улыбался.

Я выжила в первом году Хогвартса. Но какой ценой? Что осталось от той Гермионы Грейнджер, которая с восторгом получила письмо из школы волшебства? От девочки, которая верила в справедливость, в добро, в то, что знания — это свет?

Теперь я знала, что знания могут быть оружием. Что справедливость — это иллюзия, которую сильные создают для слабых. Что добро и зло — это просто точки зрения, зависящие от того, на чьей ты стороне.

Я выжила. Но часть меня умерла в этих стенах.

И глядя на Гарри, на его шрам, на его глаза, которые иногда становились слишком старыми для одиннадцатилетнего мальчика, я понимала, что он чувствует то же самое.

Мы выжили. Но мы уже не были теми детьми, которые сели в Хогвартс-экспресс 1 сентября.

И что-то подсказывало мне, что следующий год будет еще хуже.