Незабудка (гет)

После изнурительной тренировки по квиддичу Малфой побрёл к озеру, сбрасывая на ходу перчатки. Лунный свет дрожал на чёрной воде, когда он опустился на холодный камень.

Внутри него бушевала буря, яростная и неукротимая, словно грозовой фронт над Северным морем.

Драко швырнул камень в воду. Отражения звёзд разорвались на тысячи мерцающих осколков, но через мгновение снова собрались вместе — невозмутимые, вечные.

Он запрокинул голову, и внезапно осознал — уже далеко за полночь. Время текло иначе здесь, у воды, где отражения светил тонули в глубине, будто пытались сбежать от небесного бремени.

Где-то в замке, за этими часами, она наверняка всё ещё бодрствовала. Сжимала в руке смятый пергамент с незабудкой. Перечитывала его дурацкие строчки при тусклом свете.

И ему пришла в голову совершенно глупая идея.

Луна, будто затаив дыхание, скользнула за рваные облака, когда Драко замер в ледяном ночном воздухе перед гриффиндорской башней. Его пальцы судорожно сжали древко метлы, когда он разглядывал единственное освещенное окно в гриффиндорской башне. Теплый, неровный свет свечи танцевал за стеклом, отбрасывая трепещущие тени — он узнавал эти движения. Это была она.

Сердце бешено колотилось в груди, когда он достал из кармана гладкий маленький камешек — тот самый, что подобрал у озера. Камень был холодным, как его страх, но в ладони быстро нагрелся от дрожащего прикосновения.

— Только не промахнись, Малфой, — прошептал он себе, чувствуя, как горло сжалось от нервного комка.

Камешек рванулся к окну с легким свистом, звякнув о стекло звуком, который показался Драко оглушительно громким в ночной тишине.

И окно распахнулось с такой силой, что створки затрещали.

Гермиона.

С растрепанными кудрями, всклокоченными от бессонной ночи, с раздувающейся от быстрого дыхания ночной рубашкой. Ее глаза, широко раскрытые, метались по темноте, пока не нашли его.

В воздухе повисло молчание, густое, как сливочное пиво.

И теперь, когда их взгляды встретились сквозь ночь, что-то внутри Драко разорвалось — горячее, сладкое и совершенно неконтролируемое.

Он медленно, очень медленно направил метлу вперед, к свету ее окна, к ее растерянной улыбке, к этому безумию, которое вдруг стало единственным, что имело смысл.

Луна застыла в неподвижности, когда Драко переступил подоконник. Его движения были неестественно плавными — будто он боялся, что резкий жест разрушит этот хрупкий момент. Метла, поставленная к стене, слегка покачнулась, отбрасывая дрожащую тень на пергаменты, разбросанные по столу.

— Привет, Грейнджер.

Голос звучал глухо, будто прошел через годы молчания.

Перед ним стояла не та Грейнджер, которую он знал. Не аккуратная отличница в строгой мантии, а...

Свет свечи обрисовывал ее силуэт сквозь тонкую белую рубашку, настолько полупрозрачную, что он видел тень ее талии. Короткая плиссированная юбка даже не прикрывала колен, заигрывая с его воображением.

Его взгляд скользнул вверх. Волосы, обычно такие непослушные, сейчас были собраны в небрежный пучок, от которого отдельные кудри убегали по шее, цеплялись за ключицу...

Ее губы, обычно плотно сжатые в решимости, сейчас были слегка приоткрыты. Глаза — огромные, с длинными ресницами, которые отбрасывали тени на щеки — смотрели на него с вопросом.

— Ты почему не спишь, Малфой?

Ее голос обжег его — тихий, тёплый, слишком близкий.

Драко застыл. Сердце колотилось где-то в горле, слова путались, и первое, что вырвалось.

— Ты… завтра на игре с Когтевраном будешь?

Глупо. Безнадёжно глупо.

— Ты ради этого здесь? — Голос её дрогнул, и он увидел, как её пальцы сжали край рубашки. В глазах мелькнуло что-то уязвимое.

— Нет. — Он будто опомнился, резко потянулся в карман мантии. Длинные пальцы нащупали холодный металл.

— Подожди, — прошептал он, доставая тонкую золотую цепочку.

На ней висел изумруд — не огранённый, а естественной формы, будто выросший так сам по себе. В лунном свете камень казался почти чёрным, но когда луч свечи упал на него тот заиграл бликами — засветился изнутри, как будто в глубине камня горел крошечный зелёный огонёк.

— Позволишь? — спросил Драко, с непривычной ноткой неуверенности. Тонкая золотая цепочка дрожала в его пальцах, словно живая, отражая внутреннюю дрожь, которую он не мог усмирить.

Гермиона не ответила словами. Она лишь медленно кивнула, поворачиваясь к нему спиной, и подняла руку, убирая непослушные локоны с шеи. В тусклом свете свечи её кожа казалась почти прозрачной, а линия плеча — хрупкой, как тонкий фарфор, который вот-вот треснет от одного неосторожного прикосновения.

Он затаил дыхание, когда его пальцы скользнули к застёжке. Его собственное дыхание — горячее, неровное — коснулось её кожи, и он почувствовал, как она слегка вздрогнула. Холодный камень упал на её ключицу, и в тот же миг...

Он не смог удержаться.

Его губы коснулись плеча легче, чем падает перо, но это ощущение обожгло его сильнее любого заклинания. Он почувствовал, как дрогнули ее мышцы, как участилось дыхание.

И тогда что-то в нём сорвалось с цепи.

Его руки обвили её талию, притягивая ближе, крепко, без права на отступление. Нос уткнулся в её волосы, вдыхая запах.

Он чувствовал — как бьётся её сердце, как прерывается дыхание, как пальцы вцепляются в его мантию — не чтобы оттолкнуть, а чтобы удержаться.

— Это мой подарок для тебя... на этот чёртов валентинов день. Хоть он уже прошёл.

Его голос звучал низко, срываясь на хриплый шёпот. В нём дрожала та самая возбуждённая нотка, что и в пальцах, сжимающих её талию.

Гермиона обернулась в его объятиях, и её глаза — тёмные, огромные, с расширенными зрачками — встретились с его взглядом.

— Ты... — её голос прервался, когда он притянул её ещё ближе, так что грудь прижалась к его доспехам, а бёдра — к его бёдрам.

— Да, я, — прошептал он хрипло, наклоняясь так близко, что его губы едва не коснулись её.

Его глаза, обычно холодные, теперь пылали темным огнем. Напряжение читалось в каждой линии его тела — в сжатой челюсти, в дрожащих пальцах, медленно приближающихся к ее лицу.

Кончик большого пальца лег на ее нижнюю губу — едва касаясь, скользя по чувствительной коже.

Затем его рука двинулась выше, вплетаясь в ее каштановые непослушные кудри. Он сжал прядь волос в кулаке — не больно, но достаточно крепко, чтобы она почувствовала это напряжение. Ее голова слегка запрокинулась назад, обнажая шею, и он не смог удержаться — его губы коснулись обнажённой кожи. Потом — легкий укус, заставивший её вздрогнуть. Он услышал как она издала тихий стон — сдавленный, едва слышный, но от этого ещё более пронзительный. Этот звук, сорвавшийся с её губ против воли, заставил его сердце бешено заколотиться.

— Мне пора... Я не могу… — прошептал он сквозь зубы, и каждое слово давалось ему с мучительным усилием. Глаза, ещё секунду назад тёмные от желания, теперь наполнились борьбой.

Он сделал шаг назад, руки дрожали, сжимаясь в кулаки. Взгляд скользнул по её фигуре — по тонкой рубашке, которая сейчас казалась ему самым ненавистным препятствием в мире.

— Если я не уйду сейчас... — голос его сорвался на хрип, — я сорву с тебя эту чёртову рубашку, Грейнджер. И тогда... — он резко отвернулся, — тогда остановиться будет невозможно.

Камень на её шее пылал яростным зелёным светом, отражая бурю внутри него. Он сделал ещё один шаг к окну, к побегу, к спасению — от самого себя.

— Малфой... — её голос прозвучал позади, но он уже схватился за метлу, чувствуя, как каждый мускул в теле кричит от протеста.

— Я надеюсь увидеть тебя завтра на игре— его голос прозвучал хрипло, когда он уже стоял на подоконнике.