Отражая друг друга (гет)

Ему следовало было действовать быстрее. Надо было вовремя заметить формирование акумы, услышать этот еле уловимый треск перед криком, наполняющим воздух, пока здание ещё не превратилось в хаос и обломки.

Это была единственная мысль, бившаяся в голове Кота Нуара, когда он стоял на вершине трубы, тяжело дыша, с всё ещё вытянутым шестом, словно барьером, который он не знал, как опустить. За ним половина района мерцала роем ремонтирующих разрушения божьих коровок. На сей раз ситуация оказалась чересчур близкой — слишком громкой, быстрой и жестокой. Если бы он повернул голову чуть-чуть, то увидел бы дом напротив пекарни Дюпен-Чен с выдранным углом и разбитыми окнами.

Дом Маринетт. Её комната прямо там.

Этот вид заставил его сердце сжаться. Он никак не мог избавиться от образа взрывающегося стекла, дикого водоворота разрушения, разворачивающегося подобно крику в горле, и Маринетт, оказавшейся посреди всего этого. Одинокой. Хрупкой.

— Ты в порядке? — Голос Ледибаг послышался сквозь треск обгоревшей черепицы.

Он обернулся. Она стояла неподалёку, прислонившись к фронтонному свесу крыши, йо-йо спокойно свисало с руки, волосы растрепаны, грязь полосами покрывала щёки, будто боевая раскраска.

— Нормально, — выдавил он.

Она подняла бровь.

Он прикусил внутреннюю сторону щеки.

— Хотя не совсем.

Она двумя быстрыми прыжками пересекла расстояние между ними и приземлилась рядом с глухим стуком.

— Ты весь вечер выпадаешь из ритма.

— Знаю. Я пытался исправить это.

И действительно старался. Из последних сил. Каждое её движение он пытался повторить, снова поймать тот беззвучный ритм, в котором они привыкли сражаться вместе. Но это походило на попытку танцевать под сломанный метроном. Обычно они двигались синхронно, как пульс — его движения совпадали с её движениями, один удар плавно переходил в следующий. Однако сегодня вечером Ледибаг пригнулась, когда он подумал, что она прыгнет. Она бросилась вперед, а он отступил, чтобы отразить атаку. И когда она, наконец, нейтрализовала акуму, это был чистый рефлекс, а не гармония.

Он тянул их обоих ко дну. А в голове всё кружились мысли, повторяющиеся бесконечным заклятием: «Что, если бы она была дома? Что, если бы я опоздал? Что, если...»

Ледибаг ничего не сказала. Никогда не говорила лишнего, когда видела его таким — душевно ранимым, обнажённым, раскрытым. Просто молча ждала, слушая его дыхание, словно надеясь проникнуться тяжестью его переживаний.

Годы их совместной службы растворялись, сменились молчаливым взаимопониманием.

— Я всё время думал об одном, — наконец сказал он, уставившись взглядом в кровельные плитки. — Акума находился всего в трёх зданиях от дома Маринетт. Окна были выбиты. Я видел это сам. Хорошо, что её там не оказалось, но...

Пальцы Ледибаг дрогнули на струне йо-йо.

— Её там не было.

— Но ведь могло случиться иначе. — Его голос сорвался раньше, чем он успел остановиться, охрипший от страха и чего-то похуже. — Я…я не умею сражаться, когда мне так страшно. Постоянно терял концентрацию. Если бы ты не остановила ту балку…

— Кот. — Её голос оставался спокойным, хотя в глазах мелькнула тревога. — Мы победили сотни акум. Нельзя отвлекаться.

Она права. Конечно же, права. Но это не утихомирило грызущую боль в груди. Не заглушало вопль внутри него, кричащий, что он едва не потерял нечто драгоценное — не абстрактное понятие, не незнакомца, не простого гражданского человека. Маринетт.

— Просто… я не могу спокойно смотреть, как близкие мне люди становятся мишенями.

Прошла секунда. Две. Ледибаг смотрела на него. Он сглотнул.

— Мне небезразлична она. Маринетт. Небезразлична больше, чем должно быть.

Наступившая тишина не была тяжёлой — она была мягкой, словно снег. Ледибаг не ахнула, не отвернулась, не произнесла ни единого слова. Только смотрела на него непонятным глубоким и неподвижным взглядом.

А он даже не понимал, на что надеется. Одобрения? Осуждения? Чтобы Ледибаг сказала, что он совершает ошибку? Или что не может быть ничего такого, пока они ведут войну против Бражника?

Тишину нарушил он, негромко произнеся:

— Понимаю, не стоило говорить вслух. Нам нельзя знать детали личной жизни друг друга. Но я должен сказать тебе это, вдруг ей понадобится защита именно потому, что мы связаны. Твоя задача защищать её первой. Маринетт — воплощение добра. Всегда стремится увидеть лучшее в людях, даже когда они этого не заслуживают. И я не знаю точно, когда это произошло, но между фальшивыми свиданиями, настоящими разговорами и наблюдениями за тем, как она справляется со всеми испытаниями…

Его горло перехватило. Слова застряли под грузом реальности. Но он заставлял себя продолжать, потому что им нужен был выход наружу. Потому что теперь это больше не чувство. Это истина.

— …кажется, я начинаю влюбляться в неё.

Ледибаг тихо улыбнулась, слегка и незаметно. Она не дала ему ложных надежд. Но взгляд её был твёрдым и тёплым, как свет свечи.

— Ты разберёшься, Кот Нуар. Тебе хватит сил. — вполголоса сказала она.

Затем ушла.

А он остался стоять на месте ещё минуту, позволяя тишине проникнуть внутрь. Ночь окутывала его, словно вторая кожа. Но от этого сердце болело ещё сильнее.

Нужно было увидеть её. Маринетт. Прямо сейчас.

Пекарня была закрыта, погружена в тишину, и когда он постучал в дверь, прошла долгая пауза, прежде чем раздалось поскрипывание шагов.

Потом открыла Маринетт. Волосы собраны в пучок, который наполовину рассыпался, глаза покраснели по краям, толстовка висит мешковато. И она улыбнулась, увидев его. Без вежливости. Без дистанции. А так, будто была рада, что он здесь.

— С тобой всё в порядке, — сказала она первым делом.

Он глуповато заморгал.

— Ты беспокоилась обо мне?

Её губы дёрнулись.

— Ещё бы, глупый кот. Но да, со мной тоже всё хорошо. Меня не было дома.

Облегчение нахлынуло на него настолько сильно, что голова пошла кругом. Он почти осел на месте. Руки дрожали, и он сжал их в кулаки за спиной.

— Я боялся ужасно, — мягко признался он.

Она тепло улыбнулась.

— Проходи. Я приготовила горячий шоколад. Похоже, тебе это сейчас нужно.

Он последовал за ней вниз, удивляясь, насколько обыденным казался мир сейчас. Как его пульс успокоился, как только он убедился, что она невредима.

— Сегодня придётся вести себя тихо. Папа и так напряжён из-за всей этой истории с отношениями, — подмигнула Маринетт. — Может наброситься на тебя со скалкой. Он уже угрожал репортёрам возле пекарни вчера.

Кот Нуар усмехнулся.

— Твой отец страшен.

— Только внешне. — Маринетт устроилась на полу, скрестив ноги, приглашая его сесть рядом. — Зато это так помогает, что вся семья заодно.

Он сел. Принял чашку, которую она протянула. Наблюдал, как пар поднимается вверх, пытаясь подобрать слова. Найти способ выразить то, что сидело в груди, ставшее слишком огромным для неё.

Маринетт спасла его, заговорив первой.

— Хочешь посмотреть финальный дизайн показа коллекции?

— Да, — благодарно выдохнул он.

Она оживилась, вскочила к столу и схватила толстую папку. Лицо её засияло, когда она стала рассказывать о цветовой гамме, тематиках возрождения и восстановления. О том, как швы пальто повторяют естественные линии человеческого тела, изгибаясь, словно броня. Некоторые аксессуары сделаны из осколков зеркала, заново обработанных и сглаженных.

— Я хотела, чтобы коллекция давала надежду, — проговорила она, слегка смущенно держа рисунок на свету. — Словно мы вышли с другой стороны.

Надежда. Вот кем она была. Кем всегда оставалась. Надежда в мире, постоянно рвущемся на части.

Кот Нуар не мог отвести взгляда. Она сияла — усталая, немного шатающаяся, но яркая. Внутри него что-то раскрывалось. Тихое, но уверенное.

Он любил её. Вопрос исчез сегодня окончательно. Ни страха, ни сомнений. Нет, не абстрактно, не той недосягаемой любовью, какую он проецировал некогда на образ Ледибаг.

Нет — он любил Маринетт. Полностью.

И это пугало его гораздо больше, чем любая акума.

Она перевернула страницу и взглянула вверх.

— Слишком драматично?

— Нет, — ответил он, поставив чашку, сердце громко колотилось в груди. — Нет, Маринетт. Идеально.

Она улыбнулась тепло и непринуждённо.

— Ты уверен? Ты ведёшь себя странно.

Он вздохнул.

— Я так растерялся сегодня ночью.

Она моргнула.

— Правда?

Он кивнул.

— Во время сражения. Оно случилось слишком близко отсюда. Я представлял себе — что, если бы ты была дома? Что, если бы я не успел вовремя? Я был в замешательстве.

Маринетт чуть нахмурилась и придвинулась ближе.

— Ты всех спас.

— Но не тебя. — Эти слова вырвались прежде, чем он смог удержать их. — После битвы я рассказал Ледибаг… что испытываю чувства к тебе. Очень сильные чувства. Сильнее, чем надо.

Дыхание её замерло.

Он не остановился. Не мог.

— Знаю, мы притворяемся. Знаю, вся эта затея должна была быть ненастоящей. Но это не так, не для меня. Я хотел поцеловать тебя на мосту. Желал целую ночь. Но не сделал этого, потому что… боялся сделать хуже.

Она пристально посмотрела на него, румянец выступил её на щеках.

— И знаешь, тебе ведь вроде нравится Маттьё, — добавил он дрогнувшим голосом. — Понять можно. Легко полюбить такого парня.

Брови её взлетели вверх.

— О чём ты?

— Я просто говорю. — выдохнул он. — Тебе подходит парень открытый. Без секретов. А я хочу стать таким человеком для тебя. Просто не понимаю, как.

Повисло долгое молчание.

Маринетт отложила папку в сторону. Сначала она молчала. Затем осторожно сказала:

— Думаю… я тоже испугана. Думаю, я начала влюбляться в человека, которого не знала, как и желать.

Он поднял взгляд, дыхание оборвалось.

Она встретилась с ним глазами.

— И это никогда не был Маттьё, — прошептала она.

Это было похоже на вспыхнувшую спичку. Между ними возникло нечто электрическое и яркое.

Он наклонился вперед. Осторожно, медленно.

Она не отстранилась.

И потом он поцеловал её.

Нежно, уверенно, благоговейно.

Её пальцы нашли его запястье. Большой палец скользнул по её щеке. Теплый, неспешный поцелуй, который не просил большего, кроме честности.

Когда они разомкнули объятие, она дышала учащённо, глядя снизу вверх.

— Ты дрожишь, — заметила она.

— Я испуган.

— Чем?

Он улыбнулся.

— Тем, что люблю тебя слишком сильно.

Её губы тронула улыбка.

— Такое невозможно.

— Кажется, возможно.

Она рассмеялась коротко, потом прижалась лбом к его плечу. Он обнял её.

За окном Париж восстанавливался, как делал всегда. Город любви не позволяет какому-то безумцу разрушить свою магию. Но здесь, среди мягкого света лампы комнаты Маринетт, среди её эскизов и фотографий тех, кто нанес им обоим раны, и в пространстве, которое они создали друг для друга, Адриан перестал бояться.

Потому что независимо от того, что случится дальше, он знал одно: она будет здесь, прямо рядом с ним.