Полная чаша (джен)

— Я надеюсь, вас не оскорбит и не покоробит предложение брудершафта? — спросил Лестрейндж.

— Вовсе нет, — Падма широко улыбнулась и, подняв свой бокал, подалась вперёд. — Разве что польстит. Немного.

Лестрейндж обошёл стол и, склонившись, переплёл свою руку с её, а когда они допили вино, осторожно и едва ощутимо коснулся губами её щеки.

— А мне не хватило на это смелости, — призналась Падма. — Пару раз я думала, но решила, что с моей стороны это будет невежливо. Всё же брудершафт обычно предлагают старшие.

— И я тоже думал, — он вернулся в своё кресло и наполнил её тарелку. — Вы сказали, — сменил он тему, — что у вас полгода как уже нет ни с кем отношений. — Падма изумлённо вскинула брови, но Лестрейндж, не смущаясь, продолжил: — Связано ли со сменой вашего места жительства?

— Нет, не думаю, — ответила она почти сразу. — При чём здесь это?

— Вряд ли многим нравится подобное, — сказал он. — Когда вы предложили мне ваши услуги, я совсем не подумал о том, как на вас подобное отразится. Даже в министерстве ходят слухи.

— Слухи ходят всегда, — она пожала плечами, а потом нахмурилась и спросила: — Они вам вредят? Если нужно, я могу подтвердить кому захотите, что я…

— Мерлин, — Родольфус изумлённо воззрился на неё. — Мисс… Падма, — он качнул головой. — Уж что-что, а мою репутацию не испортить. Ничем. И на свете нет ни одного человека, у которого вообще было бы право задавать мне такие вопросы. Я имел в виду вас.

— Меня? — Падма весело усмехнулась. — Я целительница — пусть и будущая. Если я начну обращать внимание на подобные вещи, мне немедленно нужно уходить из профессии. Навсегда.

— Вы не только будущая целительница, вы красивая молодая женщина, — возразил Родольфус. — Красота сама по себе склонна порождать сплетни, а уж когда её обладательница делит кров с одиноким мужчиной с мрачной репутацией…

— Я не знала, что за вами тянется слава соблазнителя, — перебила Падма шутливо. — Про убийцу слышала — а вот это новость.

— Нет, конечно, — он тоже улыбнулся, почти против воли. — Но обычно сплетников не смущают подобные мелочи.

— Я уже говорила: мне нет дела до сплетен. А родители меня поняли, — она задумчиво повертела в ладонях пустой бокал. — Они благодарны вам, но им сложно сказать это. Из-за Парвати. Понимаете?

— Да, пожалуй, — ответил он как можно мягче.

Падма в первый раз произнесла при нём её имя. О родителях она порой вскользь упоминала — так же, как и о младшем брате, готовящемся через пару лет пойти в школу, но о сестре до сих пор не сказала ни слова.

— Мы не говорим о ней, — продолжила Падма после небольшой паузы. — Никогда. Я, наверное, сама виновата: поначалу я вообще не могла слышать про неё, особенно от родителей. Начинала плакать, — она не улыбнулась, лишь растянула губы в подобие улыбки. — Просто я… мы всегда были вместе. Даже в материнской утробе. Знаете, — Падма оперлась локтями о колени, — я почти не спала в первый месяц после поступления в Хогвартс. Мы же дома с ней и комнату делили — и вдруг её больше не было рядом. Это было так странно…

— Вы скучали?

— Нет, это не то, — Падма покачала головой. — Я не знаю подходящих слов. Это как… представьте, что у вас есть ещё одно тело. Оно ваше — но живёт отдельно и немного другое. Но всё равно ваше. Непонятно?

— Нет, — признал он, помедлив.

— Ну, — она задумалась. — Пожалуй, это чем-то напоминает, например, тот же Люмос без палочки. Мы все можем так сделать, но это не то. Вы помните, как учились подобному? И как не хватало тогда палочки?

— Да, — сказал он, помедлив и отводя взгляд к окну. Да, она умела объяснять, эта девочка… Падма. — И вот так… до сих пор? — всё-таки спросил он.

— Да, — очень просто отозвалась она. — Просто я привыкла обходиться без палочки. Но я всё равно каждый раз ощущаю её в руке… образно говоря, конечно.

Они замолчали. Падма медленно крутила в ладонях бокал, а Родольфус смотрел в окно, и когда она вдруг заговорила, вздрогнул всем телом:

— А какой он? Ваш брат?

— Рабастан? — зачем-то переспросил Родольфус. Падма кивнула, и он какое-то время разглядывал её, а потом сказал: — Я не знаю, с чего начать. Вы ведь знали его — вы, если я не ошибаюсь, бывали в дуэльном клубе.

— Да, конечно, — она вдруг тепло улыбнулась. — Знаете, он однажды как-то даже заступился за нас с Парвати — когда Харпер…

Падма вдруг запнулась и умолкла. Её лицо потемнело, и она медленно, словно не очень понимая, что делает, запустила пальцы в длинную прядь своих волос и, сжав руку в кулак, с усилием потянула их вниз.

— Что такое? — спросил Лестрейндж.

— Харпер, — она вскинула на него тяжёлый и яростный взгляд. — Он ко мне подходил вскоре после нового года. Пытался общаться, даже ухаживать, но я почти сразу это всё прекратила. Голословно обвинять нельзя, — добавила она быстро, — но я удивилась тогда, как легко он отстал. Я не говорю, что это он, — сказала она неохотно, — но проверить его нужно.

— Это просто, — сказал Лестрейндж. — Хотите — можем сделать это прямо сейчас?

— Не хочу! — воскликнула она почти что сердито. — Вам не терпится вернуться в Азкабан?

Возмущение, прозвучавшее в её голосе, было до того искренним, что Лестрейндж, пряча улыбку, просто кротко ответил:

— Нет.

— Завтра утром я напишу Сандре, — продолжала, между тем, Падма, но Родольфус возразил:

— Лучше напишите сейчас.

— Уже поздно, — возразила Патил. — Дело не такое уж срочное.

Но Лестрейндж с ней не согласился:

— Не уверен. Вас наверняка осмотрели и следящих чар не нашли, — начал объяснять он. — Но ведь информацию получать можно и иначе. Он же знал, что делает, когда подливал вам то зелье — я не удивлюсь, если у него есть информатор в Мунго. Кто-то, кто, возможно, вовсе таковым себя не считает — девушка, к примеру, с которой он охотно разговаривает о работе, или ещё кто-нибудь. Если так — он узнает о том, что случилось с вами, уже этим утром. И если он не совсем дурак — а он не таков, если не слишком деградировал — то он исчезнет из Англии. Напишите ей сейчас, — попросил он настойчиво. — Ещё даже нет полуночи — я уверен, что она поймёт вас.

— Напишу, — согласилась она. — Хотя если я ошибаюсь, выйдет некрасиво.

— Перед ним извинятся, — пожал он плечами. — И мистер Харпер узнает, что такое скверная репутация. А больше ничего не случится.

Когда сова с соответствующим письмом улетела, Падма горько сказала:

— Если это он — я удивительная идиотка.

— Знаете, — Лестрейндж вновь разлил вино по бокалам, — я рискну сказать, что у меня довольно большой опыт общения с самыми разнообразными мерзавцами, но я не припомню таких историй. Ни одной. Тот, кто сделал это, хитроумный дурак — а такое сочетание редкость.

— Потому что допустил беременность? — она взяла свой бокал, и, когда Родольфус кивнул, сделала глоток. — Да, пожалуй. Как по мне — Харперу ваша характеристика очень подходит.

— Это мы узнаем, — пообещал он, отрезая себе кусок мяса. — Вы сказали, Рабастан как-то вступился за вас с Парвати… вы мне не расскажете?

— Расскажу, — кивнула Падма, тоже возвращаясь к еде. — Мы тогда пришли пораньше и тренировали друг на друге трансфигурацию человека…

Он внимательно слушал и ловил себя на мысли о том, что, пожалуй, едва ли не впервые с тех времён, когда они оба учились в школе, слушает вот такую обычную и почти бытовую историю о своём брате. Без подтекста, без желания добиться от него чего-нибудь таким образом, без намерения уколоть — просто рассказ. История.

Интересно, а какими вообще видели их с Рабастаном ученики? Школьники — обычные подростки, не имевшие никогда с их семейством или с Лордом никаких дел? Такие, как сёстры Патил?

— Вы нас не боялись? — спросил он.

— Поначалу боялись, — призналась Падма. — Мы же ничего не знали о вас — только слышали о деле Лонгботтомов. И боялись, и ненавидели… но, наверное, недостаточно сильно, — сказала она без улыбки. — Может, дело ещё в том, что вы пришли после Кэрроу, и мы поначалу представляли себе сплошные Круциатусы. Но вы начали учить — просто учить. Объяснять, показывать… А потом появился дуэльный клуб, и мы окончательно перестали бояться.

— Почему? — он невольно улыбнулся.

— Потому что ваш брат не вызывал страха, — ответила она почти предсказуемо. — С ним было весело и интересно — но не страшно. Хотя в нём прорывалось иногда нечто опасное, но это нечто, — она задумалась, — не то чтобы не пугало... пугало. Но как-то не так, как у вас.

— Я, пожалуй, понимаю это, — сказал он. — Рабастан прекрасный боец, но во всём остальном он действительно почти не опасен. Он куда дружелюбнее и обаятельнее, чем я — и, в отличие от меня, не злопамятен.

— С ним, пожалуй, было веселее, — осторожно призналась Падма. — И легче. Но зато с вами интереснее.

— Просто вы у него не учились, — Родольфус вступился за брата, сам не зная зачем. — В этом клубе у Басти были другие задачи — он не ставил там «троллей» и, по сути, просто направлял вас. Надеюсь, что с пользой.

— Мы нет, но младшим нравилось учиться у него, — не сдалась Падма. — Мы же все сидели в гостиной по вечерам — они рассказывали. Они жаловались поначалу, что у него на уроках шумновато, но потом всё, вроде, устроилось.

— Басти в принципе не свойственна дисциплина, — усмехнулся Родольфус. — Полагаю, он не уделял ей достаточно внимания… ну и ему — я знаю — бывало иногда скучновато на уроках. Это тоже наверняка сказывалось.

— Но его всё равно любили, — сказала Падма. — Он красиво дрался — знаете, это было очень зрелищно, когда они с профессором Флитвиком устраивали показательные бои.

— Знаю, — он поддался неожиданному разговору. — Рабастан вообще всегда любил эффекты — с детства. Так-то он не отличался терпением, но его несложно было убедить потратить много сил и времени, обещая, что потом он сможет изумить кого-нибудь. Я когда-то так и научил его читать.

— Вы? — изумилась она. — Почему? Вы же… на сколько вы старше?

— На восемь лет. В детстве это очень много — ну и мне в какой-то момент просто надоело ему читать. И потом, я должен был скоро ехать в школу — кто ему читал бы? А учиться Басти не хотел — и в какой-то момент я ему сказал, мол, представь, как родители обомлеют, когда ты на день рождения будто походя откроешь у них на глазах какую-нибудь из подаренных книжек и прочтёшь при них вслух.

— Сколько же вам было? — она продолжала глядеть удивлённо, и Родольфус улыбнулся:

— Это было в последнюю весну — значит, мне было одиннадцать, Басти, соответственно, три.

— Ну и как? — спросила Падма заинтригованно. — Получилось?

— А вы знаете, — подумав, сказал он, — я не помню. Наверное.

— А писать его тоже научили вы?

— Я, конечно, — он опять заулыбался. — Впрочем, с этим было проще: он скучал, а я писал ему письма из школы, и ему, конечно, хотелось отвечать. Так и научился — почти сам. А потом уже и учителя появились. Которых можно было только пожалеть — потому что к тому, что такое «надо», Басти привыкал с трудом.

— А вы нет?

— Мне всегда это было понятно и близко, — Родольфус откинулся на спинку кресла. — Я вообще спокойный и организованный человек, и всегда таким был. Мне казалось — и кажется — что класть вещи на своё место просто удобно, так же, как и делать то, что нужно, сразу, не откладывая. И меня довольно долго удивляло то, что Басти не желал соглашаться с этим.

— Это правда удобно, — Падма тоже заулыбалась, — но порой ужасно не хочется. Скучно, например, или просто неприятно… но вообще я понимаю вас обоих.

Они рассмеялись — и в этот момент в так и не закрытое окно влетела сова.