Небо и земля (гет)

Просыпайся, королевна,

Надевай-ка оперенье:

Полетим с тобой в ненастье —

Тонок лёд твоих запястий.

Шёлком — твои рукава, королевна;

Ясным золотом — вышиты перья…

Я смеюсь и взмываю в небо;

Я и сам в себя не верю…

Мельница, «Королевна»

Десять дней жизни в Крумларе протекли неторопливо. Заканчивался июль; мало-помалу подкрадывался август.

Гермиона уже совсем свыклась с проживанием в гостях у любимого. По сути, даже гостьей она уже считалась исключительно формально. Крумы-старшие привыкли к гриффиндорке в самые первые дни и вскоре до того её полюбили, что души в ней не чаяли, смотрели на неё как на свою родственницу, почти как на дочь. И Гермиона, в свою очередь, страшно привязалась к этим простым и милым аристократам, которые чем-то напоминали ей чету Уизли. Порой она ловила себя на соображении, что, пожалуй, проживи она пол-лета в семье Рона — к ней относились бы так же радушно. Мистер и миссис Крум заботились доставить Гермионе покой, приятности всякого рода; показывали ей недра своего особняка, свой сад и, подобно сыну привыкшие нередко видеть около себя притворство и лесть, утешались, как чистосердечна, искренна, непосредственна их северная гостья, как всё новое занимает её и удивляет.

Со Смилчо девушка и вправду уже скоро наладила должный контакт. Первое время она старалась не беспокоить домового эльфа «по пустякам» и вызывала его как можно реже, но каждый день наблюдала обращение с ним хозяев. Мистер и миссис Крум всегда давали домовику поручения таким тоном, чтобы у него и в мыслях не было ослушаться, но ни разу не обошлись с ним грубо или бесцеремонно, ни разу не наказали и не заставили Смилчо наказать себя самого. Сам же домовик отнюдь не лебезил перед хозяевами, а говорил с ними уважительно. Виктор сказал правду: Смилчо жил в Крумларе ещё при его дедушке и был предан всему роду Крумов как верная собака. Он был готов пожертвовать за своих господ жизнью и перерезать горло всякому, кто решился бы хоть заочно отозваться о ком-нибудь из них с дурной стороны. К Гермионе эльф тоже прикипел душой и относился к ней точно так же, как и к остальным. Он не раз заговаривал с «молодой хозяйкой», услуживал ей без раболепства, но за Виктором наблюдал, как за ребёнком. И немудрено: Крум-младший рос у него на глазах и воспринимал заботу Смилчо как нечто естественное, однако никогда не третировал домовика.

Время от времени Гермиона исподволь заводила с эльфом разговор на тему того, как тот относится к перспективе получить свободу, но Смилчо либо уходил от темы, либо говорил, что ему и в Крумларе хорошо живётся. Без своей работы, равно как и без хозяев, он себя не мыслил. Капля камень точит: Гермиона понемногу научилась сама вызывать Смилчо к себе, чтобы поручить ему то или иное дело. А домовик только рад был исполнять её просьбы.

На второй день пребывания в Крумларе Гермиона при помощи Виктора проявила сделанные им фотографии в оживительном растворе. Вместе они посмеялись тому, как гриффиндорка на снимках радостно машет рукой, словно приглашая присоединиться к этому чудесному пейзажу, а Крум улыбается и вторит ей. Написав родителям восторженное письмо, Гермиона вложила в конверт небольшую стопку фото и отправила эту «бандероль» с верным Хубо, который уже в первый день, пока они с Виктором гуляли, возвратился домой. Ответ пришёл через сутки: мистер и миссис Грейнджер писали, что колдографии им очень понравились, и просили не забывать их в далёкой Болгарии. И дочь уже в следующем послании им это пообещала.

Гарри и Рона она тоже не забывала, отправив каждому из них за десять дней по паре писем. Правда, при этом Гермиона не говорила, что гостит у Крума, подозревая — и не без оснований — что Рон опять начнёт ревновать и посоветует скорее возвращаться домой. В письмах же к Гарри ей страшно хотелось ободрить его после происшествия на кладбище, однако из-за просьбы Дамблдора приходилось отделываться дежурными фразами, не называвшими прямо возрождения Вольдеморта. Внутренне Гермиона понимала, что Гарри не сильно обрадуется таким письмам, но что поделать…

Каждый день чем-то походил на самый первый: Виктор и Гермиона ходили то в парк, то сразу на море. Правда, их времяпрепровождение стало более насыщенным: они могли устроить себе небольшой пикник в каком-нибудь отдалённом уголке парка или полдня проваляться на пляже. «Морские догонялки» ребята по-прежнему проводили, но уже без всяких пари. Крум учил Гермиону плавать так же быстро, как он сам, и вскоре они могли мчаться по водной глади наравне.

Но бывали и дождливые дни — тогда гриффиндорка после завтрака на целый день уходила в библиотеку и выходила оттуда только для обеда или ужина, благо в самой библиотеке можно было проводить время с комфортом. А по вечерам, какая бы погода ни стояла, Виктор выходил во двор тренироваться. Гермиона частенько составляла ему компанию: просто смотрела, как он летает, или же летала вместе с ним. Правда, в одиночку никогда не садилась на метлу.

* * *

Вечером 31 июля, в день рождения Гарри, Гермиона закончила писать другу третье по счёту письмо — поздравительную открытку с намёком на относительно скорую встречу. Подписавшись, она кликнула Хубо и, вручив ему конверт, велела лететь в Лондон как можно быстрее. Едва филин скрылся в чуть потемневшем голубом небе, девушка встала из-за стола, потянулась и вдруг услышала за дверью бодрый голос Виктора:

— Хермивона, пора ужинать! Пошли в столовую.

— Пошли, — девушка мгновенно вышла из комнаты в коридор, где перед ней стоял улыбающийся Крум. Чмокнув Гермиону в щёку, он взял её за руку, и они двинулись по направлению на первый этаж, уже хорошо знакомый гриффиндорке.

Крумы-старшие, как всегда, уже сидели за столом. Они поприветствовали сына и гостью по-болгарски. Виктор ответил им, а Гермиона предпочла ограничиться радушным кивком, хотя прекрасно поняла сказанное. Она уже немного понимала болгарский и даже умела произносить отдельные фразы, но воспринимать цельную речь ей было пока сложновато, поэтому между собой Крумы говорили на родном языке, а с ней — на английском.

На ужин Смилчо подал блюдо под названием «сарми» — нечто вроде болгарских голубцов. Ели все с аппетитом, и Гермиона только успевала комментировать необычный для неё вкус этой еды. Но вдруг Виктор, дожевав четвёртый голубец, неожиданно воскликнул:

— Слушайте, я совсем забыл! Завтра же утром у меня матч!

— Да, точно, уже завтра… — помотал головой мистер Крум и повернулся к гриффиндорке. — Хермивона, а ты пойдёшь с нами смотреть игру?

— Как, утром? Опять подниматься ни свет ни заря?..

— Ты про финал? — понял Виктор, которому Гермиона однажды подробно рассказала про тот день, когда была с семьёй Уизли на кубке мира. — Нет, что ты! успокойся. У папы с мамой есть привилегия на места в Высшей Ложе во время всякого матча, где я участвую. А добираться до стадиона будем с помощью портала. Нам и нужно-то до начала игры всего полчаса… Мам, пап, — он вскинул голову, — вы же возьмёте Хермивону с собой в ложу?

— Конечно, возьмём, — с готовностью согласилась миссис Крум.

— Спасибо… — поблагодарила девушка смущённо. И тут она вспомнила свои опасения: — Только как же быть, если кто-нибудь спросит у меня или у вас, кто я такая? Ведь вряд ли бывает: незнакомая персона — и в Высшей Ложе!

Мистер Крум тоже встревожился:

— Верно, верно. Боюсь, если ты прямо назовёшься девушкой Виктора, то спортивные репортёры от тебя не отстанут. И соседи по трибуне — тоже. Сколько же катастроф получится?!

Все четверо задумались. Наконец миссис Крум сообразила:

— Давайте мы вот как сделаем, чтобы никого не волновать. Хермивона, ты же не против пойти на матч инкогнито?

— Я и сама об этом подумывала, — честно призналась девушка. — А кем тогда мне представиться?

— Ну… надо бы какой-то не очень близкой, но всё же роднёй. Хочешь стать, например, моей двоюродной племянницей?

— Нормальная идея, — одобрила Гермиона. — А имя и фамилию надо выбрать тоже болгарские?

— Само собой, — пояснил мистер Крум. — Только фамилию себе выбери попроще. Как тебя там — Грейн-дж…жер? — выговорил он с усилием. — Слишком сложно. Будешь… м-м-м… Калояновой.

— Ка-ло-янова? — переспросила Гермиона по слогам, будто пробовала иностранную фамилию на вкус. — Что ж, неплохо. А имя тогда какое?

— Ну… можешь выбрать сама, — разрешил отец Виктора.

— Я хочу быть Гергáной [1]! — выдала девушка, чуть поразмыслив. — И мне самой по душе, и на моё настоящее имя похоже.

— Гергана Калоянова? — повторил Виктор всё вместе. — Звучит…

На том и порешили. Спокойно закончив ужин, обитатели замка пожелали друг другу спокойной ночи и разошлись по своим комнатам.

* * *

Утром они собрались в столовой. Мистер и миссис Крум были одеты точно так же, как в день третьего состязания Тремудрого Турнира, когда приезжали навестить сына. Гермиона надела зелёный муслиновый сарафан, который купила себе во время одной из прогулок по Варне. Виктор же был при полной спортивной амуниции: в красной квиддичной форме с эмблемой сборной Болгарии по квиддичу. С собой он принёс ещё и «Всполох», накануне вновь отполированный буквально до блеска. Гермиона прямо залюбовалась Крумом.

— Какой ты красивый!.. — восхищённо вымолвила она.

— Спасибо, Хермивона, — юноша благодарно поцеловал её. — А что у нас на завтрак?

— Я попросила Смилчо приготовить яблочный пирог, — сказала миссис Крум. — Перед игрой плотно наедаться нельзя, ты же помнишь?

— Помню, разумеется, — хмыкнул Виктор, усаживаясь за стол рядом с Гермионой.

Яблочный пирог, ещё одно фирменное болгарское блюдо, оказался таким вкусным, что Гермиона наряду с Крумами-старшими съела целых четыре куска, в то время как сам Виктор обошёлся двумя. Как только завтрак был закончен, мистер Крум встал из-за стола, задумчиво окинул столовую взглядом и, не найдя ничего лучше, взял обычную ложку и указал на неё своей волшебной палочкой:

— Портус!

Ложка засияла мягким золотистым светом и слегка завибрировала, будто от нетерпения.

— Идите скорее сюда! — велел мужчина домочадцам. Все четверо дотронулись до ложки. Мистер Крум посчитал: «Три… два… один».

После слова «один» Гермиона почувствовала, что её куда-то понесло в голубом вихре. Как сквозь толщу воды, она ощущала болтающиеся рядом с ней тела Крумов. Всё это, казалось, длилось минуты две, но на самом деле прошло не больше трёх секунд, когда все четверо приземлились у подножия стадионной трибуны. Миссис Крум с Гермионой со всего размаху рухнули на землю, но мистер Крум и Виктор кое-как удержались на ногах.

— Ну, вот мы и на месте, — оповестил Виктор. — Пап, мам, вы с Гермионой идите в Высшую Ложу, а мне к команде надо.

— Ну ладно, сынок, — отец обнял его и ободряюще похлопал по спине. — Смотри там, осторожнее. Желаю вам поскорей победить.

— Спасибо. Уж постараюсь, — улыбнулся парень и обнялся с миссис Крум. Та напутствовала его:

— Высматривай снитч, но от бладжеров не забывай уворачиваться. Мало они тебе навредили?..

— Да постараюсь, постараюсь как-нибудь, — Виктор недовольно тряхнул волосами. Он не особо любил, когда мать напоминала ему о его главной слабости в игре. Зачастую он то слишком увлекался погоней за снитчем, то уворачивался, но поздно.

Высвободившись из объятий миссис Крум, Виктор столкнулся взглядом с Гермионой. Первым его порывом было поцеловать её перед тем, как уйти, но он вовремя вспомнил, что кругом люди, а каждое его действие, пока он не ушёл в раздевалку, хорошо просматривается. Поэтому он просто обнял Гермиону так же, как родителей, но держал её в объятиях чуть дольше.

— Иди, Виктор, — сказала та, отстранившись наконец от него. — Удачи тебе. Будь победителем!

Крум помотал головой и, закинув метлу на плечо, поспешно скрылся в раздевалке, чья дверь находилась буквально в трёх метрах от места их приземления.

— Пойдём, Хермивона, — негромко сказала миссис Крум. — Нам надо наверх.

Они двинулись ко входу на самую маленькую трибуну. Снизу было очень хорошо видно, насколько велик варненский стадион. Конечно, он уступал по размерам тому, на котором проходил кубок мира, но тоже отличался весьма приличными размерами. Нынче, в преддверии матча с Сербией, его трибуны были поделены надвое: одну сторону занимали болгары из самых разных городов, а другую — сербы, прибывшие специально для того, чтобы болеть за свою национальную команду. Матч являлся товарищеским, потому никаких групп поддержки нигде видно не было. Болельщики были исключительно простыми зрителями. До игры оставалось не более получаса, и все они стремились занять свои места либо спешили к трибунам. Всюду стоял нескончаемый гомон тысяч голосов; ходили торговцы омниокулярами. Остановив одного, мистер Крум купил три штуки и вручил один омниокуляр жене, а другой — гостье.

Для Гермионы, шедшей рядом с родителями Виктора, все эти звуки и это зрелище были чудом — несказанно великолепным, поразительным. Но на двух её спутников они не производили никакого впечатления.

У входа их встретила билетёрша в оранжевой мантии, видимо, хорошо знавшая чету Крумов, так как они обменялись приветственными рукопожатиями.

— Высшая Ложа, не так ли? — подмигнула она мистеру Круму. Гермиона машинально спряталась у него за спиной. — По лестнице, господа, на самый верх.

Лестница была устлана ковром сочного бордового цвета. Крумы-старшие и Гермиона начали подниматься в большой толпе, которая постепенно рассеивалась, расходясь вправо и влево в двери, ведущие на соседние трибуны. Но родители и девушка Виктора продолжали карабкаться вверх. В конце концов они достигли вершины лестницы и оказались в небольшой ложе, расположенной в высшей точке трибуны — ровно посередине между золотыми шестами с кольцами для мячей. В ложе в два ряда стояло штук тридцать красных кресел с позолотой. Гермиона вместе с четой Крумов уселась в первом ряду, и перед ней открылась картина, очень похожая на ту, что она видела прошлым летом.

Около семидесяти тысяч колдунов и ведьм постепенно заполняли разноуровневые трибуны, окружавшие длинное овальное поле. С высоты это поле выглядело ровным и гладким, как бархат. На противоположных концах поля стояло по три 15-метровых шеста с кольцами наверху. Напротив Высшей Ложи, почти на уровне глаз зрителей, располагалась гигантская грифельная доска. По ней временами бежали золотые строчки, словно чья-то невидимая рука писала, а затем стирала их с доски. Понаблюдав чуть дольше, Гермиона поняла, что это какая-то реклама — очевидно, это было в ходу на многих стадионах. Но все фразы писались по-болгарски, поэтому гриффиндорка понимала только отдельные слова и вскоре бросила рассматривать доску.

В течение следующего получаса Высшая Ложа постепенно заполнялась зрителями. Мистер Крум без конца здоровался за руку с очевидно очень важными работниками болгарского министерства; миссис Крум то и дело перебрасывалась с кем-то из них парой слов, улыбаясь приветливой улыбкой. Гермиона же ни с кем не говорила и упорно прятала глаза на поле. Хотя она помнила свою роль, ей не хотелось лишний раз привлекать к себе внимание.

Одним из последних в ложу явился величавый, довольно красивый мужчина в чёрно-золотой бархатной мантии. Он поприветствовал мистера Крума как доброго знакомого, а когда обернулся к миссис Крум и Гермионе, последняя с изумлением узнала в нём болгарского министра магии. Тот вежливо обратился к матери Виктора, назвав её по имени:

— Здравствуй, Райна. Рад тебя видеть.

— Здравствуйте, господин Обланск, — поздоровалась миссис Крум.

Гермиона тревожно заёрзала на своём сиденье, боясь, как бы этот Обланск не узнал её. Но, к счастью для гриффиндорки, год назад внимание болгарского министра было целиком и полностью сосредоточено на Гарри, поэтому сейчас он удивлённо спросил у мистера Крума:

— А кто это с вами, Бранимир?

— Да это наша двоюродная племянница, — сказал тот, заставив Гермиону облегчённо выдохнуть.

— Похвально. И как же вас зовут, госпожица? — с интересом осведомился Обланск, чуть наклонив голову.

— Гер… Герганой меня зовут, — девушка чуть не выболтала своё настоящее имя, но вовремя прикусила язык. — Гергана Калоянова.

— Гергана, значит?.. Хорошее имя… боевое…

Пока Гермиона переваривала столь странный и внезапный комплимент, болгарский министр занял своё место в ложе. Мистер Крум тоже уселся обратно и незаметно показал Гермионе большой палец: дескать, молодец, не забыла. Гриффиндорка улыбнулась ему в ответ, внутренне испытывая удовольствие от того, что её никто не пытал лишними вопросами.

Когда Высшая Ложа заполнилась до отказа, самым последним ввалился некий мужчина лет тридцати пяти, высокий, худой, с длинным и тонким носом, узким лбом, серыми глазками, взъерошенными волосами и широкими насмешливыми губами. На нём, как на билетёрше внизу, была надета оранжевая мантия.

— Все ли собрались? — незнакомец окинул ложу орлиным взором. Дружные мотания головой послужили ему ответом. — Министр, можно начинать?

— Если ты готов, Кито, то и я готов. Начинай, — доброжелательно заверил Обланск. (Мистер Крум шепнул Гермионе, что полное имя комментатора — Китен Запрянов).

Кито стегнул палочкой, направил её себе на горло, сказал: «Сонорус!», а потом заговорил, перекрывая рокот толпы, к этому времени до отказа заполнившей стадион. Его голос эхом разносился повсюду, достигая каждого уголка трибун:

— Приветствую вас, господа! добро пожаловать! Добро пожаловать на товарищеский матч Болгарии и Сербии по квиддичу!

Зрители вскрикнули и зааплодировали. В воздухе заплескались тысячи флагов, добавив к общему шуму звуки нестройно исполняемых национальных гимнов. Огромная грифельная доска очистилась от последнего рекламного сообщения и теперь показывала следующее: «БОЛГАРИЯ: 0; СЕРБИЯ: 0».

— А сейчас, без дальнейших промедлений, позвольте представить… национальная квиддичная сборная Болгарии!

Правая сторона трибун, являвшая собой единую массу красного, одобрительно заревела. Кито выкрикнул первую фамилию:

— Димитров!

Укутанная в красное фигура на метле, двигаясь с такой скоростью, что её силуэт превращался в размытое пятно, под оглушительные приветствия болгарских болельщиков выстрелила в воздух откуда-то из двери далеко внизу.

— Иванова!

Вылетела вторая фигура в красной мантии.

— Зограф! Левски! Вулчанов! Волков! Ииииии — Крум!

Трибуны взорвались особенно громкими аплодисментами. Гермиона торопливо прижала омниокуляр к глазам, как бинокль, и стала шарить взглядом по небу. Мельком оглядев всех болгарских игроков, она наконец поймала Виктора. Тот, по обычаю, сидел на метле нахохлившись. Но — странное дело! — не прошло и нескольких секунд, как его взгляд неожиданно просветлел, словно Крум увидел, кто за ним наблюдает. По губам его пробежала улыбка — Гермиона очень хорошо разглядела это и ощутила всплеск радости за Крума и ещё большей любви к нему.

— А сейчас, прошу приветствовать — сербская национальная квиддичная сборная! — надрывался тем временем Запрянов, выждав, пока овации чуть поутихнут. — Встречайте: Благоевич! Касич! Добрица! Йованович! Комленович! Евтич! Ииииии — Миркович [2]!

На поле поочерёдно вылетели семь фигур в мантиях глубоко-синего цвета. После этого на поле вышел человек невысокого роста, худенький и светловолосый. Кито отрекомендовал его зрителям как судью игры, по имени Петар Гинчев. Во рту у него торчал серебряный свисток; подмышкой одной руки он нёс большую деревянную корзину, а в другой руке держал метлу. Гермиона навела линзы омниокуляра на судью и внимательно просмотрела, как Гинчев оседлал метлу и пинком ноги открыл корзину, откуда вырвались четыре мяча: красный квоффл, два чёрных бладжера и миниатюрный крылатый золотой снитч. Резко свистнув, Петар взмыл в небо вслед за мячами.

— Они-и-и-и взлетели!!! — прокричал Запрянов во всё горло. — Поехали: Димитров! Касич! Добрица! Благоевич! опять Димитров! Левски! Касич!

Он ещё не успел озвучить первую фамилию, как Гермиона вновь перевела омниокуляр на игроков. Обратив лицо вверх, как и все на стадионе, она смотрела на устремившегося в полёт Крума и только тихонько, с усмешкой, вздохнула: «Ну конечно, теперь он меня не видит! Не до того ему!»

* * *

Виктор твёрдо знал, когда ему нужно вылетать на поле: когда комментатор Кито Запрянов выкрикнет его фамилию. Как ловец, он должен был вылететь самым последним. Так было уже принято во всех национальных сборных. Как только вынесся Волков — второй загонщик, Кито проревел: «Иииии — Крум!» Виктор, уже сидевший на метле, ощутил волнение и, вылетая из раздевалки, сам себе удивился. Казалось бы, уже два года как играет за сборную Болгарии… А до сих пор не может забыть, как при первом возгласе своей фамилии на весь стадион так разволновался, что весь вспотел и чуть было не свалился с метлы.

Сейчас же он вылетел так просто, как во двор собственного особняка. Глубоко внизу гудела чаша стадиона, но о земле не хотелось думать и не думалось. И чтобы сильнее почувствовать свою волю, Виктор закрыл глаза. На мгновение он словно со стороны увидел своё побледневшее лицо; и ему почудилось, что от головы его стелются назад ленты солнечных лучей, а шапка волос хлопает, как парус на ветру. И показалось ему даже, что он вовсе и не человек, а сгусток яростного огня, несущийся в пространстве: отлетают назад искры и пламя, и светится по небу горящий след звезды. Так и летел он вверх, чтобы присоединиться к своей команде — красная человеческая звезда, уносящаяся от земли в небо.

Оказавшись наравне с остальными шестью сокомандниками, Крум завис на одной высоте с ними. Охотник Левски жестом спросил у него: всё в порядке? Виктор молча качнул головой и усмехнулся уголком рта. Порой его умиляла забота, с какой к нему относились товарищи. Он был самым юным из всех игроков: даже Клара Иванова, единственная девушка в команде, была старше него на четыре года.

Покуда Запрянов выкликал фамилии сербских квиддичистов, Крум опустил взгляд на трибуны, выискивая Высшую Ложу. Различить её было весьма нетрудно. Скользнув глазами по двум рядам красно-золотых кресел, Виктор внезапно разглядел — или ему почудилось? — копну каштановых волос. «Гермиона?» — подумал он и улыбнулся наудачу: авось она увидит в омниокуляр. Спина его распрямилась — до этого похожий на нахохлившегося голубя, Крум уселся гордо, будто обозревал окрестности. И подумал, поднимая глаза от многолюдного стадиона:

«Вот и настал этот самый день, вот уже я и на стадионе, жду судейского свистка; и нет со мною никого — только товарищи по сборной. Но что же такое милое я чувствую? Такое милое, такое, такое… Моя Гермиона, моя душа, моё счастье. Я люблю тебя ужасно».

И в этот момент снизу раздался крик: «Они-и-и-и взлетели!!!» и резкий звук свистка. «Началось!» — понял Виктор. Краем глаза он увидел, как между бладжерами блеснул снитч и скрылся где-то на общем фоне. Крум успел проследить его направление и, не медля ни секунды, помчался к низу своей половины поля.

Квоффл в это время достался Димитрову, который сразу же полетел к кольцам Сербии. Впрочем, сербские охотники тоже умели играть: Касич, не желая упускать первый гол, через несколько секунд красиво подрезал болгарского капитана. От неожиданности Димитров выронил мяч; он тут же достался Касичу, а тот перекинул квоффл Добрице — единственной девушке в команде сербов. Добрица, летевшая в паре с Благоевичем, дала пас ему, и серб тут же устремился к воротам Болгарии.

Но тут в игру ввязались болгарские загонщики. Вулчанов, опасаясь, что размочить счёт могут сербы, подлетел к ближайшему бладжеру и метким ударом запустил его в Благоевича. Тот покачнулся, выпустил квоффл, и он опять отошёл к Димитрову. Не желая рисковать, капитан дал пас Левски, но вскоре мяч опять был отыгран Касичем.

Всё это происходило так быстро, что Кито успевал называть только фамилии спортсменов. С земли игроки казались размытыми пятнами, но сами они давно уже так приспособились к скорости «Всполоха», что друг друга видели достаточно чётко, чтобы оценивать ситуацию. Болгары, памятуя о позорном поражении на кубке мира, явно решили собраться и хоть на сей раз выиграть.

Иванова помчалась наперерез Касичу. Сербский охотник затормозил метлу так резко, что квоффл по инерции вылетел у него из руки и попал аккурат к его сопернице. Клара махнула рукой, подзывая Левски, и помчалась к сербским кольцам. К ним на всякий случай присоединился Димитров. Пока они летели к воротам противника, Иванову дважды пытались сбить с метлы шальным бладжером, но от одного она увернулась, а после второго клюшка Вулчанова стукнула по мячу и отправила его в Йовановича — для острастки. Пока загонщик сербов был дезориентирован, болгарские охотники достаточно приблизились к воротам его команды. Клара метнулась было по направлению к правому кольцу — вратарь Евтич метнулся вслед за ней, но не тут-то было! Направив метлу влево и вверх, Иванова кинула квоффл в кольцо посередине. Евтич не успел отреагировать…

— ОНА ЗАБИВАЕТ ГОЛ!! — раздался со стадиона истошный вопль Кито. — Счёт открыт: 10:0 в пользу Болгарии! Отличное начало для хозяев матча!

Клара, вся раскрасневшаяся от ветра и от волнения, облетела над стадионом круг почёта. Крум, чей слух разрезали торжествующие крики болгар, тоже был безумно рад за неё: именно их сборная открыла счёт! — но отвлекаться надолго не было времени. Он попеременно то шарил глазами по полю, пытаясь углядеть снитч, то следил за Мирковичем. К его удивлению, сербский ловец предпочитал не растрачивать силы попусту и летал не слишком быстро, поскольку цели явно пока не нашёл. «Хитро», — подумал Виктор и, решив, что уже достаточно исследовал поле на своей половине, направился на сербскую.

Квоффл вновь перешёл к его команде, но он успевал отмечать в своём сознании только то, кто перехватывает инициативу. Теперь он и его «Всполох» были одно целое, и руки его были такими же твёрдыми и как будто нетелесными, как и дерево древка, на котором они лежали, с которым соединились в союзе единой направляющей воли. И если переливалась живая кровь в горячих венах Крума, то переливалась она и в дереве; на конце прутьев были его нервы, тянулись до последней точки, и ими он осязал сладкую свежесть стремящегося воздуха, трепетание солнечных лучей. Виктор хотел лететь вправо — и вправо летела метла; хотел он влево, вниз или вверх — и туда же летела метла; и он даже не мог бы сказать, как это делается им: просто делалось так, как он хотел. И в этом торжестве мыслей была та суровая и мужественная радость, что со стороны казалась печалью или угрюмостью и делала загадочным лицо самого молодого игрока.

На сербской половине Виктор чисто по наитию пытался быть осторожнее, но соперникам вроде было не до него — все были увлечены погоней за квоффлом. Все, кроме Комленовича, который, увидев на своей «территории» противника, немедленно запустил в него оказавшимся поблизости бладжером. Крум увернулся, но больше не рисковал задержаться у сербов и полетел обратно. Он и так уже понял: у них снитча пока нет. Но тут на него чуть не налетели охотники из собственной команды, соблазнившиеся лёгким голом и решившие ещё раз попытать счастья. Однако Евтич на сей раз поступил умнее: финт Левски его не пронял; мяч благополучно был отбит. Он перешёл к Добрице, и та, нырком уйдя от посланного в неё Волковым бладжера, взяла курс на болгарские кольца. Пролетев около трети поля, она набрала высоту и дала пас Благоевичу. При страховке возникшего рядом Касича тот долетел до нужной точки и недолго думая кинул квоффл в левое кольцо. Зограф не ожидал столь мгновенного броска и… пропустил мяч.

— 10:10!!! Сербский охотник Радивой Благоевич сравнял счёт! — оповестил зрителей Запрянов.

Благоевич, которого, оказывается, звали Радивоем, тоже по традиции пролетел почётный круг. В то время как он летел над болгарской стороной стадиона, Крум внезапно заметил там золотой отблеск. Подлетел было поближе, но то оказался всего лишь коварный лучик солнца, отразившийся о позолоту верхнего кольца. Между тем Миркович тоже проявил внезапный интерес к болгарской стороне поля, и Виктор из опасения сел ему «на хвост», выжидая, пока серб или он сам не заметит снитч.

Но ни Крум, ни Миркович снитча не увидели, а игра, уже «размоченная» с обеих сторон, приняла более жёсткий характер. Вот квоффл был у Касича, потом перешёл к Добрице, а при помощи Волкова его отнял Димитров и направился к воротам Сербии… Вскоре на счету Болгарии был второй гол; потом, через две минуты — третий; ещё через минуту — четвёртый…

Но и сербы были не промах. Касич и Благоевич, о чём-то договорившись друг с другом, неожиданно окружили Левски с двух сторон, а Добрица пошла на таран. Этот приём назывался «Паркинские клещи» и работал практически безотказно: редко кто мог увернуться от него — только в том случае, если «таранщик» летел с достаточно дальнего расстояния. Добрица же буквально вынырнула у Левски из-под носа, и тот с перепугу уронил квоффл. Сербская охотница, не будь дурой, подхватила его и, перебрасывая товарищам, вместе с ними понеслась к вражеским кольцам. Уже через минуту Касич забил второй гол, а Добрица подхватила мяч и отправила в центральное кольцо — счёт стал 30:40.

Стало ясно, что болгарская и сербская сборные приблизительно равны по мастерству. В течение следующих пятнадцати минут сербы опередили своих соперников на двадцать очков, но благодаря Димитрову счёт вскоре сравнялся. Инициатива попеременно переходила то к одной, то к другой сборной. Стадион бурлил, как кипящий котёл, но Круму до этого не было никакого дела. Он только по временам бросал взор на табло, где отображался счёт, однако при этом был весь в напряжении: загонщики Сербии, судя по всему, почуяли в болгарском ловце опасность и едва не каждую минуту норовили подбить его бладжером. Виктор благополучно увёртывался, помня наставления матери, но главная мысль не покидала его. Где же, где же снитч?..

— Димитров забивает гол!!! 100:80 в пользу Болгарии! — врезался в его мысли голос комментатора, тут же потонувший в радостных воплях с трибун. Виктор же не успел толком порадоваться: только что он отдыхал неподалёку от своих колец, и вдруг буквально в паре метров от него пронеслось что-то крошечное, золотое, стрекочущее крылышками, как цикада. Наконец-то!..

Снитч, естественно, скрылся, но Крум уже знал, где его искать. Он плотнее сжал ноги вокруг метлы, крепко стиснул древко ладонями и понёсся вниз. «Всполох» колыхался в высоте, как ладья на волнах моря; на крутых поворотах он кренился, умножая бешеную скорость падением, оглушал Крума взвизгами и всплесками рассекаемого воздуха.

— Иванова! Димитров! Благоевич! — продолжал выкрикивать Кито, но внезапно его внимание отвлёк болгарский ловец. — Крум?!.. Похоже, ловец сборной Болгарии заметил снитч!!! да, точно! А Миркович и не заметил!

Услышав эти слова, сербский ловец тоже встрепенулся и, проследив траекторию соперника, полетел за ним следом, силясь догнать. «Внимательнее надо быть», — иронично подумал Виктор по его адресу и спокойно продолжал свой бешеный полёт в пространстве.

Золотой снитч оказался на редкость пронырлив и опять куда-то исчез, но теперь Виктор не намерен был сдаваться. Не обращая внимания на Мирковича, он продолжил разыскивать свою «добычу», даже не замечая, что внимание зрителей теперь приковано к поединку двух ловцов. Если б Виктор мог, он бы увеличил быстроту или манёвренность и увеличивал бы безгранично; но этого не допускало сопротивление воздуха, и Крум стал делать другое, по виду безумное; и так его и поняли с земли. Он начал в поисках снитча резать пространство кривыми линиями, ломаными и причудливыми, неожиданными и прекрасными: вверх-вниз, назад-вперёд, круто вбок, потом влево и вниз. Задыхаясь от восторга, стиснув зубы, чтобы как-нибудь нечаянно не закричать, он широкими размахами пронизывал воздух. Раз ему в спину чуть не прилетел бладжер, — было одно такое мгновение! — но он увернулся и понёсся куда-то вправо.

Немного замедлившись, дабы отдохнуть, Крум вскинул голову и вдруг увидел, что снитч застыл на прежнем месте, недалеко от болгарских ворот. И он решительно взмыл вверх, перестав кружиться; свистящей ракетой помчался прямо ввысь, к своей желанной цели. По лицу его от ветра текли слёзы, но он почти не чувствовал их. Миркович, тоже заприметивший золотую точку, пулей понёсся в её направлении. Виктор явно имел фору: он уже почти добрался до снитча, но тут вмешались сербские загонщики. Комленович знаком подозвал своего напарника Йовановича, который на тот момент владел бладжером, и оба помчались вслед за ловцом Болгарии. Оказавшись на одной с ним линии, они оба вскинули клюшки и, разом ударив по бладжеру, запулили им в Крума.

В этот момент Виктор уже протянул руку к заветному снитчу… И вдруг он почувствовал страшный удар: бладжер угодил ему в спину с левой стороны пониже уровня сердца, очевидно сломав два-три ребра. Крум закричал, или, вернее, взвыл от боли, сильно перегнувшись вперёд. Пальцы его сомкнулись на снитче. «Выиграли», — отстранённо подумал Виктор, как сквозь туман слыша внизу недовольно-испуганный гул. Но боль была слишком сильна, чтобы о чём-то ещё рассуждать. Круму захотелось упасть на землю, закрыть глаза и ни о чём не думать. У него начиналась лихорадка, голова раскалывалась, тёмная пелена застилала зрение. И ничего не осталось в нём, кроме желания отдыха и покоя, да ещё равнодушного удивления перед тем, как внезапно, в один миг, изменилась для него игра. Неужели он был когда-то здоровым и проворным летуном?.. Да, был… ещё минуту назад… совсем недавно… Но казалось, что это было пережито в какие-то неправдоподобно далёкие времена…

Крум понимал лишь одно: надо как можно сильнее снизиться, чтобы падение не усугубило его травмы. И, навалившись грудью на метлу, сумел преодолеть метров тридцать, прежде чем силы окончательно покинули его и он рухнул на поле прямо под таблом с надписью: «БОЛГАРИЯ — 270; СЕРБИЯ — 110».

* * *

Мистер Крум, миссис Крум и Гермиона, до этого наблюдавшие за игрой с огромным интересом, вскрикнули от ужаса. Ещё во время «летательного поединка» ловцов они сидели как на иголках, отчаянно молясь про себя, чтобы снитч поймал Виктор. И вот он поймал — но какой ценой!..

— Эх, Виктор, Виктор!.. ну как же ты так?! — охнул мистер Крум.

— С ним всё будет в порядке, Бранко? Он же упал с такой высоты!.. — миссис Крум инстинктивно схватила мужа за руку.

— Да, всё будет хорошо, Райна, не бойся. Смотри! к нему уже бегут колдомедики, — отец Виктора, вскочивший на ноги одновременно с женой, успокаивающе приобнял её за плечи.

Гермиона тоже подорвалась с кресла, в тревоге уцепившись пальцами за перила, ограждавшие Высшую Ложу. Её ноги стали ватными, а сердце колотилось так, что, казалось, вот-вот раздуется до размеров подушки. Как же Виктор мог попасть под удар буквально в шаге от победы?.. Хорошо ещё, что снитч успел схватить…

— И ты тоже волнуешься, Хермивона? — прошептал вдруг мистер Крум, так, чтобы их не слышал никто в ложе. — Не беспокойся, всё с Виктором будет в порядке. У него и не такие травмы бывали.

Он протянул руку, коснулся плеча девушки и чуть привлёк её к себе, обнимая одной рукой. Миссис Крум погладила Гермиону по голове. И все трое замерли, взволнованно выжидая, когда их оповестят о состоянии Виктора.

К счастью, ждать долго не пришлось. Уже через несколько минут в Высшей Ложе, которая гудела, как пчелиный улей, раздался громкий голос:

— Кто здесь Гергана Калоянова?

Гермиона, вспомнив свой псевдоним, обернулась и увидела человека в белом халате — одного из тех самых колдомедиков, что унесли Виктора с поля.

— Я, — сказала она, и мужчина подошёл ближе. — Что с Виктором Крумом?

— Он просит вас прийти. Вас и своих родителей, — колдомедик мотнул подбородком в сторону Крумов-старших. — Следуйте за мною, — велел он и повёл всю троицу сквозь саранчу зрителей по извилинам рядов и лестниц.

У двери какой-то комнаты под трибуной он остановился и пропустил Гермиону и чету Крумов в стадионный лазарет. Едва войдя, они увидели Виктора. Тот лежал на койке на правом боку, подложив под щёку ладонь, будто собирался спать. На его худощавом жилистом теле не было верхней одежды: ему только что залечили сломанные рёбра и наложили повязку.

— Сынок! — бросилась к нему миссис Крум. — Ты как? тебя уже вылечили?

— Вылечили, — ответил юноша слабоватым голосом. — Этот чёртов бладжер сломал мне три ребра. Хорошо ещё, что колдомедики своё дело знают. Рёбра у меня уже почти срослись; вот полежу немного с целебной повязкой — и можно будет домой.

— А сколько тебе ещё лежать? — спросил мистер Крум.

— Да минут десять, не больше, — беспечно сказал Виктор. И тут он почувствовал, как его свободной руки коснулась ладонь Гермионы, и погладил её большим пальцем.

— Не бойся, Хермивона, я уже скоро буду как новенький. Тебе понравился матч?

— Понравился, — призналась гриффиндорка. — А если бы не твоя травма, понравился бы ещё больше. Знаешь, ты и правда здорово летал. А как ты гнался за снитчем!.. Вы же выиграли, Виктор; Болгария выиграла!

— Да, я знаю, — усмехнулся тот. — Всё-таки и мы на что-то способны, правда?

— Правда, правда, — Гермиона опустилась рядом с ним и стала гладить по плечу. Мистер и миссис Крум присели на два табурета, стоявшие возле койки. — Отдыхай, Виктор, — сказала девушка, чувствуя, как Крум расслабляется под её лаской. — Отдыхай; ты сделал даже больше, чем иной ловец сделал бы на твоём месте. Скоро мы вернёмся домой. А пока отдыхай.

Виктор повиновался, укладываясь чуть поудобнее. Болгария выиграла; Гермиона и родители с ним; травма почти не болит, и уже совсем скоро они все вместе вернутся в Крумлар. Впервые после удара он ощутил, что его сердце бьётся спокойно.

______________

[1] — Гергана — болгарская женская форма имени Георгий.

[2] — эту фамилию я дала сербскому ловцу в честь сербиянки-певицы Драганы Миркович, чьи песни нежно люблю.