Сквозь кости (гет)

Свечение больничных ламп надорвано ложится на чёрные волосы и бледное лицо Саске. Сакура застывает на пороге — и перед глазами двоится и размножается, как в разбитом в клочья зеркале, его пустой взгляд.

Она прибежала сюда на вялых ногах сразу же после того, как, проснувшись, узнала, что Саске поместили на один с ней этаж. На нём та же холщовая больничная одежда, что и на Сакуре. Руки — поверх одеяла, спина — неестественно натянута.

Ему нечего от неё услышать. Ей — нечего ему сказать.

Стена, к которой Сакура прижимается спиной, морозит кожу. В глазах щиплет, а челюсть сводит судорогой.

Будь рядом Наруто, ему обязательно нашлось бы, что сказать.

— Наруто… — ровно выговаривает Саске, и от его голоса рвано бежит холодок по затылку. Сакура сглатывает вязкую слюну. — Наруто не вернулся?

— Нет, — отзывается она и, пока есть силы, прибавляет: — Мне ужасно жаль…

Но тут же замолкает, чувствуя себя до нелепого беспомощной.

Умирай Саске у неё на руках, она бы все силы приложила, чтобы его спасти. Будь он вымазан в родительской крови, Сакура бы всю эту кровь стёрла, вымыла и вычистила. Но вокруг — стерильные стены больницы, стерильный запах антисептиков, а Саске сидит, застывший, как будто его тоже полностью выбелили, ничего живого не оставив.

Сакура не уверена, понимает ли он, что она находится здесь, в палате. Что здесь, в палате, он не один.

Шаг, второй — и чёрные волосы плывут перед глазами, отражаясь от белых больничных стен мутной прорезью. У Сакуры печёт в солнечном сплетении: там словно бы скопился огромный клок, перекрывающий дыхание. Если ослабить удушливую давку, если этот клок выкричать…

— Как бы я хотел, — безжизненно говорит Саске, глядя прямо перед собой, — чтобы кто-нибудь заставил меня его ненавидеть.

Остатков здравого смысла хватает на то, чтобы понять, о ком речь. Сакура тормозит у края постели. Металлическое основание койки через ткань одежды примыкает к коже. Прижавшись сильнее, до желанного морозного холодка на коленях, она говорит:

— Саске, мне… — и тут же замолкает.

В госпитале Сакура проработала недолго, но за это время ей уже приходилось сообщать недобрые вести родным тех, кого не удалось спасти. Ничего сложного: говоришь, не сосредотачиваясь на том, что происходит, говоришь, оставив одну только пустую оболочку слов, а потом, влившись в очередной поток событий, забываешь обо всём, что не успел прочувствовать.

— Я…

Но сейчас отчего-то иначе. Горячие клочья в солнечном сплетении как живые — в них застревают всякие фразы: они сливаются в мутные пятна так же, как и окружающая действительность.

Сакура хватает Саске за руку. Стискивает его пальцы в своих. Ей очень больно дышать. Чужая кожа сухая, как кора древесины, вся в незаживших с миссии ранах и затрещинах; мгновение — и словно сам по себе загорается зелёным свечением Шосен дзюцу.

Надо напрячься, чтобы не зарыдать — и Саске так и продолжит её, Сакуру, не видеть.

— Кто-нибудь должен сообщить Наруто о смерти его отца, — говорит тот, когда раны на ладонях почти полностью затягиваются от действия ирьёниндзюцу. Похоже, всё-таки осознаёт, что Сакура находилась здесь всё это время.

— Цунаде-сама уже связалась с Джирайей-сама… — хрипло выговаривает она, не поднимая взгляд.

Раны затягиваются на глазах. Когда Саске переворачивает её ладонь и сжимает в своей, техника Сакуры прерывается.

— Ни во что не вмешивайся.

— Во что… во что мне не вмешиваться… — Она хватается за его запястье второй рукой, точно хочет вырваться, но на самом деле ей нужно как можно больше доказательств того, что Саске настоящий. Что у него есть пульс и что когда он рядом, становится так же спокойно, как в бамбуковой чаще. Сакура никогда не бывала в бамбуковых чащах, но видела Саске в саду Микото-сан, и ей всегда казалось: вот он какой, здесь ему самое место.

Думала: будь у Саске выбор, стал бы он шиноби?

Как она следовала за ниндзя из АНБУ, так и он следовал за своей семьёй, не думая больше ни о чём.

— Итачи-кун… он бы… он бы не… — В этот раз Сакура оказывается не в силах сдержать слёз. В груди рвётся та самая удушливая давка, и по телу разливается всё, что там до этого застывало.

— Прекращай плакать, — мертвенно говорит Саске и крепче сжимает её онемевшую руку.

— Цунаде-сама сказала, что будет лучше, если ты пока останешься здесь… — Слёз становится так много, что Сакура ничего не замечает, и от этого ей почему-то только легче. — Лучше… лучше пусть все думают, что ты до сих пор не пришёл в себя от известий.

— Сакура.

— Пожалуйста, Саске, никуда не уходи. Не уходи никуда. Я больше ни о чём тебя не прошу… Только не уходи никуда… — Она глотает шаткие выдохи. Стискивает зубы.

— Хватит, Сакура…

— Ты нужен деревне. Мы найдём Обито-сенсея, и всё будет как раньше.

— Хватит…

Саске сжимает её кисть так сильно, что ещё немного — и разорвутся сухожилия. Сакура не вырывается: кидается ему на шею, обнимает свободной рукой, вдыхает речной запах его кожи.

— Наруто вернётся, ты будешь ему нужен, а он будет нужен тебе… Ты не должен уходить, Саске…

Она зарывается пальцами в жёсткие волосы, стискивает их почти так же сильно, как он сжимает её руку. Шея Саске вымокает от проливаемых Сакурой слёз, а спина каменеет всё больше и больше после каждого сотрясающегося всхлипами слова, что она говорит:

— Я никуда от тебя не уйду, мы со всем справимся все вместе… Я никуда не уйду…

— Хватит… — повторяет он без конца.

Сакура не выпускает его из крепких объятий: перебирает косточки на шее, врезается пальцами в меловую кожу, глушит мокрые рыдания во впадине над ключицей, думает о том, как же сильно она его любит. С Наруто ей всегда бывало проще, но именно он, Саске, поддерживал острее всех остальных — одно его слово оказывалось более ценным, чем сотни чужих фраз.

— Сакура, задушишь… — Он ослабевает хватку на запястье, и она обвивает его шею освободившейся рукой тоже, забирается на кровать, уперевшись согнутыми коленями Саске в бедро.

Как бы он себя ни вёл, как бы ни сторонился, как бы ни было ему, возможно, плевать на неё, Сакура убеждена: ему важно осознавать, что он не один.

— Ты не должен гнаться за Итачи-куном, Саске, — хрипло шепчет она в заплаканное плечо. — Ты должен остаться здесь не просто для того, чтобы мы вместе справились с тем, что происходит. Но и ради себя самого…

— В детстве, когда злился на отца, я тебе даже немного завидовал. — Он кладёт ладонь Сакуре на плечо и отстраняет её от себя. А она затуманено думает, какой у Саске отрешённый голос и как дрожит его горло, когда он коротко вдыхает воздух — так, словно боится им подавиться.

— Всё в порядке, Саске… Всё хорошо…

— Умоляю тебя, уйди.

Договаривает и отталкивает — почти отшвыривает — Сакуру от себя с такой силой, что она, не удержавшись, падает на пол. Ей не больно, хотя запястье до сих пор безысходно ноет. Перед глазами, как под выстуженной рекой, плывёт лицо Саске — слёз так много, что Сакура видит только его тонущие очертания.

На какой-то миг кажется, что он дёргается, тянется к ней и останавливается мигом, как будто за поводок дёрнули.

— Говорят, Обито причастен. Но до того, как с ним встретиться, я обязан найти Наруто. Это всё, что я пока собираюсь сделать.

Его голос, вся его спокойная поза пугают Сакуру сильнее неприкрытой ярости. Но не потому, что она боится того, что Саске может с ней сделать.

Ей страшно за него.

Она говорит:

— Завтра поминальная церемония, — и глядит на него неотрывно.

Отсюда — снизу, на расстоянии — кажется, что Саске в порядке. Остро очерченный подбородок, в который Ино так безоговорочно влюблена, сложенные поверх одеяла руки и топорщащиеся чёрные волосы.

Он так сильно напоминает Сакуре Микото-сан, что становится невыносимо.

— Поднимайся, — приказывает Саске не глядя. — Мне сказали, ты потеряла сознание на собрании джонинов. Это как-то связано с заданием, которое дал тебе Обито?

— Что?.. — непонимающе переспрашивает Сакура.

— Я подумал, — монотонно растягивает он слова, — по приказу Обито ты живешь с Хатаке Какаши, чтобы вливать ему чакру, которую из него высасывает шаринган. Точнее, это было предположение отца. — Саске ненадолго останавливается, но спустя короткий миг продолжает всё тем же ровным и бесцветным голосом: — Даже если ты обучилась у той женщины, Цунаде Сенджу, технике передачи чакры, это не отменяет того, что у тебя маленький запас.

— Я в порядке… — Сакура глотает слёзы. Волосы за спиной взмокли и прилипли к шее. Кажется, её знобит.

— Ты должна научиться справляться со всем самостоятельно. И кончай уже так слепо верить каждому слову Обито.

— Саске…

— Поднимайся. Я покину это место, как только ты уйдёшь, чтобы тебя ни в чём не заподозрили.

— Пожалуйста… Саске, умоляю… — Сглотнув, Сакура хватается за ножку кровати и придвигается ближе, до боли натерев коленки о матовый линолеум. — Останься на церемонии. Мы найдём сенсея. Уверена, он ни к чему не причастен.

— Если ты не уйдёшь сейчас, — голос Саске низкий, холодный, как мрамор, и в нём проступает столько угрозы, сколько не увидишь даже в серебрящейся в руках врага катане, — я буду вынужден применить силу.

Он дождался её, прежде чем уйти, думает Сакура, а значит, он такой же, как и прежде — Саске никогда не сделает больно близкому человеку. Но почему-то, когда она поднимается на шатающихся ногах, расправляет помятые полы больничной одежды, от страха скручивает живот.

Глаза у этого Саске пустые, в них нет жизни, и он так ни разу как следует на неё не взглянул.

— Как только встретишься с Наруто, вы оба вернётесь в Коноху?

— Я вернусь лишь в том случае, если здесь окажутся брат или сенсей.

То, что Саске назвал их так, вселило бы надежду, обычно не называй он их иначе — Обито всегда бывал просто Обито, а Итачи — просто Итачи.

— Ты напишешь мне, когда найдёшь Наруто? — Сакура не рискует снова подходить ближе. Слёзы высохли, врезались в кожу и больше не льются. Теперь Саске прямо перед глазами — чёткий, не размывается, как под водной гладью. И молчание тем временем тянется, как наматываемая на кулак тетива.

Когда становится ясно, что он не ответит, Сакура отчего-то кивает, сжимает губы и наконец говорит:

— На поминальной церемонии будет некому воскурить благовония. Могу я это сделать вместо тебя?

Пока она договаривает, он отмирает: шуршит простынь, скрипят по половицам ножки кровати, и воздух напитывается отчаянием.

— Спасибо, Сакура, — произносит Саске тихо, и смотрит на неё, застывшую у изножья кровати, и протягивает бледную залеченную руку, как будто хочет дотронуться.

— Когда зажгу благовония, скажу твоим родителям, что ты отправился искать Итачи.

Саске роняет руку, почти задев лицо Сакуры сжатым кулаком. Из его глаз, выжженных отстранением, выметается остаток всего живого, и только сейчас она замечает на веках корки высохшей крови.

— Я… я скажу им, что вы с Итачи вскоре вернётесь и вместе навестите их могилу.

Пожалуйста, будь осторожен.

Пожалуйста, возвратись тем же Саске, которого все знали.

* * *

Прежде чем примчаться к Саске, Сакура очнулась в той же палате, что и намедни. Цунаде-шишо рядом не оказалось, но медсестра, сосредоточенно проверявшая частоту пульса, сообщила, что Хатаке Какаши с миссии не вернулся, как и не возвращались пока вести о его смерти. Вместо ответа Сакура вырвала руку из цепких пальцев незнакомого ирьёнина, сказала, что всего лишь-то истощена, а у персонала есть дела поважнее, чем уход за ней, и поднялась на ватных ногах, тут же едва не свалившись обратно.

У стойки регистрации, пока она выясняла, где Саске, и пока ей сообщали об указаниях Цунаде, в настоящее время направляющей призывное животное к Джирайе, в голове мелькала успокаивающая мысль, что с Какаши ничего не случилось — даже если на собрании джонинов Сакура потеряла сознание от истощения, она жива. А раз дышит она, то где-то дышит и Какаши.

Сейчас, выбравшись из палаты, где был Саске, и переодевшись, Сакура направляется в резиденцию. Она и сама не понимает, на что надеется, но если не увидит, что сенсея и вправду там нет, то ни за что не сможет продолжить его поиски. Поглощённая мыслями о Саске, о том, каким бесцветным и безжизненным был его взгляд, Сакура не слышит и не видит ничего вокруг, а потому, когда в спину ударяется настойчивое:

— Сакура? — она безучастно задумывается, как долго её окликали и как долго она ещё будет представлять тонкие пальцы Саске, сжатые вокруг её запястья.

Развернувшись на лестнице, Сакура видит поднимающегося за ней Сарутоби Асуму — сенсея Ино. Зимнее солнце заставляет его щуриться, сигарета, как и всегда, дотлевает во рту. Сакура хватается за перила — ступени так сильно дрожат под грузными шагами Асумы, что кажется, будто они вот-вот обвалятся вниз, на стылый снег, окруживший Башню Хокаге.

— Ищешь Пятого?

— Да. — Помедлив, добавляет на удивление ровным голосом: — Спасибо вам, что голосовали против его отстранения, Асума-сенсей.

И тут же себя мысленно отдёргивает: они с ним оба джоинины, ей уже давно стоит обращаться к нему «семпай». Но Асуму, судя по его непеременившемуся выражению лица, мало заботит, как именно к нему обращаются.

— Тебе не за что меня благодарить. — Он мимолётно улыбается и, достав истлевшую сигарету изо рта, бросает её вниз. От Асумы пахнет пряностями, табаком и нескончаемой силой. Сакура непрошено вспоминает Какаши. — Пойдём вместе. Хотя уверен, Обито не прячется где-то под столом.

— Знаю.

— Хочешь обыскать его кабинет? — беззаботно спрашивает Асума, пока они бок о бок поднимаются вверх, огибая по наружной лестнице здание резиденции.

От его слова Сакура едва ли не ударяется носком сандалии об очередную ступень.

Она не собиралась рыскать по столу сенсея, но проверить, в каком состоянии он оставил своё рабочее место, в её планы и правда входило — узнать, выглядит ли как и прежде место, в котором Обито проводил почти всё своё время, кажется невероятно важным.

— Знаешь, думаю, я догадываюсь, где Обито может сейчас находиться, — говорит Асума, как будто бы и не заметив замешательства Сакуры.

— Где?

— Кладбище. — Из кармана джонинского жилета он достаёт смятую пачку. Пару раз стукнув пальцем по низу, вынимает оттуда сигарету и закуривает. Зажигалка утопает в громадной ладони, трескает так, что Сакура только и может, что следить за тем, как зажигается и тухнет обратно, внутрь, огонь. — Ты же наверняка слышала, что его с Какаши сокомандница захоронена на старом кладбище Конохи.

Сакура слышала: о том, что Какаши и Обито потеряли члена команды, о том, что места на старом кладбище закончились, о том, что закончились и те люди, кто мог бы туда приходить.

— Кто-нибудь его там искал?

— Нет, — Асума чуть отворачивается, чтобы выдохнуть дым, но ветер настойчиво несёт всё обратно, в заслезившиеся глаза Сакуры, — хотя я мог бы сходить туда сам, но, боюсь, за всеми, кто голосовал против отстранения Обито, сейчас следят члены Корня.

Сморгнув острые слёзы, Сакура продолжает двигаться дальше. Асума не отстаёт. Пережёвывая сигарету во рту, он кладёт руки в карманы брюк.

— За нами сейчас тоже следят.

— Так ты заметила АНБУ на крыше? — усмехается Асума.

— Вы сможете его отвлечь, чтобы я направилась на поиски сенсея?

— Я не против. Но сначала ты, кажется, хотела обыскать его кабинет.

В другой ситуации Сакура сумела бы улыбнуться, но сейчас лишь благодарно смотрит на Асуму. Спустя минут десять она покидает кабинет сенсея через распахнутое окно, а Асума всё так же понимающе глядит на неё в ответ. Когда Сакура поворачивается спиной к неизменившемуся столу, неизменившемуся кабинету сенсея, она думает: Обито здесь, в Конохе, и он не может быть предателем.

Старое кладбище Листа расположено на вершине, за монументом с лицами всех Хокаге. Сакура забирается наверх, миновав черепичные крыши административных зданий, и солнце к этому часу уже понемногу прячется в кронах высоченных деревьев, увесисто окруживших огромный пустырь. Во время нападения Кьюби здесь погибло много шиноби, и Обито-сенсей хотел выстроить мемориалы с именами павших. Но из-за того, что все были озабочены в первую очередь тем, чтобы заново отстроить Коноху, о пустыре, окружённом лесом, на время позабыли — сюда не забиралась ни одна живая душа.

На вершине ветер бьёт сильнее, чем внизу, в жилой части Конохи, — он хлещет по лицу и ерошит волосы, без конца лезущие в глаза. На заброшенном кладбище Сакура никогда раньше не была, её родителей похоронили на городском, для гражданских, которое обеспечивается из средств казны даймё. В детстве Ино рассказывала, что во время Третьей мировой войны шиноби в боях пало так много людей, что у каждого ниндзя Конохи оказывался родственник, захороненный на кладбище на вершине; и хотя многим детям не разрешалось туда ходить без сопровождения взрослых, некоторые — особенно ребята постарше — вообразив себя генинами на своей первой миссии, шли на кладбище группами из четверых людей. В отличие от них, Сакура трусила — казалось, дети из семей шиноби могут сказать, что ей с ними не место, ведь только их родные там, наверху, захоронены. И хотя поэтому ни в какие походы она не выбиралась, но зато на всю жизнь запомнила карту, вычерченную палкой на песке.

Как и рисовали дети постарше, кладбище оказывается расположенным в глубине леса, в небольшой чаще. Сухие ветки с треском ломаются под ногами, и вдалеке едва различимо слышно журчание тонкой реки. Чем ближе к местам захоронений, тем больше вокруг снега — густолиственные деревья, не пропускающие осадки к земле, в этом месте обрезаются, как по вычерченной человеческой рукой линии.

Серые надгробия, которые обходит Сакура, покрыты густым мхом. Их более тысячи и все они окружены проросшими ввысь листьями, не увядшими даже в мороз. Имена на надгробиях стёрлись — свидетельство того, что никому до этих людей, павших в честном бою, сейчас нет никакого дела. Но Сакуре больно лишь от одного: пробираясь всё дальше и дальше вглубь, она не видит нигде Обито-сенсея.

Отчаявшись, Сакура меняет направление и идёт на запад. Тропинки между могилами почти слились с местами захоронений, приходится то и дело глядеть под ноги, чтобы случайно не нарушить чей-то покой. Интересно, часто ли сюда наведывается Какаши? Сакура знала, что некая Рин, которая была членом их команды, трагично погибла, но никогда не рисковала спросить о чём-то у Обито или тем более у человека, рядом с которым она теперь просыпается по утрам.

Чем дальше Сакура продвигается, тем меньше слышны звуки текущей своим чередом реки. Солнце, обласкивавшее кожу в Конохе, здесь утопает в вершинах старых, потрескавшихся каменных плит.

Перестав наконец щуриться — привычка, принесённая с залитой светом низины, — Сакура окидывает внимательным взглядом надгробия и не сразу замечает уложенную у одного из них ярко-красную хиганбану. Та совсем свежая, ей не больше двух дней. Подойдя ближе, Сакура обнаруживает и то, что на этой плите имя не стёрлось.

Здесь покоится Нохара Рин.

«Выбравшая жизнь».

Теперь, когда Сакура дошла до нужного места, но ничего так и не обнаружила, разочарование и изнеможение обрушиваются на неё с ещё пущей силой.

Сенсей тут наверняка был, причём недавно, но сейчас — он там, где вряд ли позволит кому-то себя достать.

Ушёл ли уже Саске из деревни? Что он станет делать, если обнаружит сенсея за пределами Конохи? Выслушает ли тех двоих, по следам кого отправился, прежде чем лишить их жизни?

Опустившись на колени, Сакура закрывает лицо руками.

Выдохнув раз, второй, она понимает, что сил, удерживающих всё в груди, теперь не осталось: вместе с воздухом вырываются и рыдания — такие же сильные, как шанс того, что никто её в таком состоянии не увидит.

Микото, Фугаку, Минато — их больше нет и никогда не будет. Так же, как не стало Кушины. Малодушно Сакура не может перестать думать, что боли бы почти не было, умри они в бою, как шиноби, — тогда бы Саске не пришлось помышлять о мести. Раньше в голове был сотканный порядок, и в этом порядке каждое ужасное событие объяснялось необходимостью, долгом, выбором, но теперь — всё смешалось, и никакого смысла в происходящем попросту не осталось. Как и не осталось того, что этим самым смыслом можно было бы объяснить. Разве стал бы Итачи убивать весь свой клан, среди которого вырос и знания которого впитал в себя с младенчества? Разве мог Обито-сенсей наказать не только зачинщиков готовящегося восстания, но и тех, кто ни в чём не повинен?..

Как и тогда, когда её окликнул Асума, Сакура не сразу слышит, что кто-то зовёт её по имени. Через секунды этот кто-то опускается рядом, и от него исходит такое огромное количество тепла, и от него же — так ярко пахнет лесом, потом и кровью, что Сакура, не задумываясь и не отрывая ладоней от лица, облокачивается на подставленное плечо.

— Кто тебе сказал про это место? — спрашивает Какаши.

Он правда вернулся. Она знает: это не сон. Она чувствует, как иссякла его чакра, и слышит, какое сорванное у Какаши дыхание.

Он правда вернулся.

Какаши приобнимает её — медленно, едва касаясь, так, словно боится запачкать.

Говорит:

— Прости меня, — и выдыхает рвано, почти кашляя.

Когда Сакура роняет руки, когда открывает глаза, солнечного света вокруг не оказывается; Какаши, весь перепачканный в грязи и крови, с разодранной маской, сидит, прижавшись к ней бедром, обнимает и выглядит так, словно вот-вот закроет и больше никогда не откроет глаза.

— Ложись, — хрипит Сакура.

— Прости меня, — повторяет он, и Сакура даже в затуманенном рыданиями сознании понимает: возможно, Какаши обращается вовсе не к ней.

— Ложись, — повторяет она и сама толкает его оземь.

Сил на сопротивление у него нет: грузно повалившись вниз, Какаши закрывает глаза и часто дышит, словно не может никак надышаться воздухом. Недолго думая, Сакура запускает ирьёниндзюцу в область его лёгких и не останавливается до тех пор, пока движения груди вверх и вниз не становятся более мерными и не такими пугающими.

В который раз за день Сакура проглатывает слёзы и направляет ещё больше целительной чакры.

Порядок, в котором она жила, разрушен.

Но одна необходимая для жизни норма ещё осталась: Сакура умеет лечить, а значит, будет делать это и дальше.