Три русских волка и японская крольчиха (гет)

Юри не раз преследовала мысль о том, чтобы всё бросить. Бросить этот дурацкий спорт, бросить коньки, бросить семью, бросить Виктора, бросить Японию и сбежать куда-нибудь далеко-далеко. Например, в Англию. Или Ирландию. Ещё Кацуки манили Филиппины и Франция. С каждым днём мысль становилась всё навязчивее и навязчивее. А однажды вечером фигуристка застала себя за тем, что сидит и смотрит, в какую страну было бы легче и дешевле улететь. Из вышеперечисленных, конечно же.

Приближающийся чемпионат Чугоку, Шикоку и Кюсю казался японке тяжёлым грузом на плечах, чуть ли не ночным кошмаром. Появлялась внезапная бессонница и нервозность. Нижняя губа была вся искусана, за что уже не раз Юри получала нагоняй от Виктора и какие-то задумчивые взгляды от него же. И от них становилось тяжелее.

— Ты обещала, обещала! У тебя есть цель, так почему ты к ней не стремишься? Дура! — ругала себя вечерами Юри, лёжа в постели и утыкаясь носом в подушку.

После возвращения в Японию это продолжалось неделями. Сменилось время года, а Кацуки всё думала о том, что она очень слабая, раз так трясётся из-за какого-то чемпионата, который, к слову, даже не был мировым. На неё как-то по-особенному повлиял дух России и желание российской сборной соревноваться. Кацуки, к своему стыду, начала теряться, понимая, что противники у неё в этом году будут сильными. Тем более, она будет соревноваться против своей подруги.

— Какое «будет»? Ты же ещё не победила в чемпионате Чугоку, Шикоку и Кюсю, — вздыхала Юри, понимая, что всё только впереди. Да и до встречи с Милой придётся постараться — уж вряд ли они будут соревноваться друг с другом в самую первую неделю. Скорее уж как-нибудь во втором туре встретятся. Если японка, естественно, до него доберётся. Ну, а что на тему Бабичевой… В ней никто не сомневался, а Плисецкий пророчил место не ниже второго.

И с каждым мгновением Кацуки одолевала сильная боязнь проигрыша, воспоминания о проваленном Гран-При заставляли тело вздрагивать от неприятных ощущений. Она словно вновь и вновь испытывала боль от тех падений, копчик начинал болезненно пульсировать, а с ладоней будто кожу сдирали. Эти ощущения казались такими реальными, что где-то внутри образовывался неприятный ком, а к горлу подкатывала тошнота. В такие моменты Кацуки начинала пить как можно больше воды, чтобы это чувство прошло. Она чувствовала себя потерянным ребёнком, которого вновь и вновь загоняют на страшный чердак, где обитает какой-нибудь страшный призрак или монстр, что сожрёт её.

Чердаком был чемпионат, монстром — Виктор. Вот только Юри знала, что фигурист её не сожрёт. Скорее, это была ярая боязнь разочаровать тренера, опозорить его — он же верит в неё! Он ради нее отказался от года выступлений! Он улыбался на все язвительные комментарии российских фигуристов, которые всегда считали нужным высказаться, когда они приходили к ним на каток прошедшим летом.

Юри знала, что её волнения не остались незамеченными. Родители и сестра смотрели на неё всё более и более ободряюще, друзья — переживающе. А вот взгляд Виктора отличался. Его голубые глаза наливались каким-то свинцом, как-то затуманивались, устремлялись в никуда. Или это так разыгралось воображение девушки? Но факт оставался фактом: всё чаще и чаще она ловила на себе тяжёлые взгляды Никифорова, и от этого хотелось плакать. Но ещё больше печалил тот факт, что порой мужчина начинал её сторониться, и Юри уж совсем изводила себя в такие моменты: что она сделала не так? Где опять накосячила? Почему вообще раскрыла рот?

Мари качала головой, тяжко вздыхала и нередко давала нерадивому тренеру сестры подзатыльник-другой.

Удивительно, как легко и просто Никифоров влился в семью Кацуки — с его-то широкой русской душой и отсутствием в словаре таких понятий, как такт, уважение и личное пространство, что для среднестатистического японца было чуть ли не богохульством. Но факт оставался фактом, и Виктор уже был любимым младшим братиком для Мари и прекрасным сыном для Хироко и Тошии.

— Мой мальчик так вырос, — как-то произнесла по-японски Хироко, глядя на то, как Виктор готовит какую-то русскую еду самостоятельно. В тот миг Юри даже соком подавилась, не веря в то, что это говорит её собственная мать.

Нет, видеть Никифорова частью своей семьи было очень и очень здорово, однако она не могла представить его братом. Совершенно. Он был для неё другом, наставником, идолом, она была влюблена в него не только по-фанатски, но и как в человека, пусть пока эта влюблённость ещё не окрепла во что-то более сильное. Но уж точно не видела его братом. Да и вообще, Кацуки было сложно представить, что у Виктора может быть семья. Не та, которую он сам создаст, а родители, братья, сёстры, тёти и дяди. Он казался выше всех этих семейных уз, но ни капельки не одиноким.

— Моя семья? — задумчиво сказал Виктор, когда Кацуки его спросила о ней. — Я думал, что ты, как фанат, всё знаешь. Я никому не говорил, но моя мать — ужасная фаталистка. И это, наверное, и есть причина наших прохладных отношений сейчас. А отец ужасный спорщик. Сперва он спорил с матерью, а когда я вырос, то и со мной. Я сбежал из дома через три с чем-то месяца после того, как мне исполнилось восемнадцать. Это был две тысячи седьмой год, начало апреля. Сперва я немного пожил у Якова, но затем начал сам снимать квартиру, тренировался, подрабатывал иногда в кафе недалеко от дома… Мать часто звонила мне, спрашивала о самочувствии, а потом… — Тут он тяжко вздохнул, поправил чёлку и как-то печально посмотрел на Юри, — потом умер Ельцин. Ну, который был первым президентом Российской Федерации. И моя мать накричала на меня. Она считала, что, раз уж я родился в год фактического, но ещё не практического и не исторического распада СССР, когда страна уже была на грани, то я обязательно принесу беды. И, раз я сбежал в начале апреля, а под конец месяца умер Ельцин, то всё, это моя вина, это я, отрёкся от дома, от родных, и сердце бывшего предводителя не выдержало. Дурные знаки, порча и всё такое. Глупо, правда? Отец, когда ещё был жив, говорил, что у неё проблемы с психикой из-за воспитания в детстве, а я… А я даже и не знаю. Я сильно на неё обиделся в тот день, не желал разговаривать, да и вообще, к этому всё и шло. Но я не жалею.

А потом он вновь улыбнулся, но уже не так искренне. И в тот момент что-то в сердце Юри надломилось. Она была чувствительна к бедам близких людей, будь то мать, сестра, Виктор или Пхичит. В душе возникла какая-то пустота, скорбь, сожаление и искреннее сочувствие. Кацуки обняла в тот день Виктора так сильно, как только могла, стараясь передать все те чувства, что захлестнули её с головой за несколько минут, и у неё получилось. Она утыкалась лбом в плечо Никифорова, пока тот крепко обнимал её в ответ.

Они стояли у бортика на катке, где Юри до этого отрабатывала свои движения и лишь на минутку прервалась, чтобы попить. Виктор направлял её, показывая всё на своём примере, и Кацуки подумать не могла, что простой вопрос приведёт к такой печальной истории семьи тренера. И уж точно не поняла, когда её руки обвили талию мужчины, а она обнимала его, желая поддержать.

От Виктора немного пахло потом, каким-то парфюмом. А ещё с ним было очень тепло. Как-то по-семейному. Но это была не та семейная атмосфера, которая чувствовалась рядом с Мари, а что-то другое, более… интимное, наверное. Кацуки не могла подобрать нужное слово, да и не хотела. Она почувствовала, как острый подбородок фигуриста лёг ей на макушку, а сам он как-то грустно вздохнул. Девушка не видела, но знала, что Виктор, по своей привычке ли или по мановению момента, но прикрыл глаза, чуть наклонил голову и что-то прошептал по-русски. В русском Юри не была сильна, но догадывалась, что это были слова благодарности.

Они так простояли какое-то время, и тело японки полностью расслабилось. Всё как-то отошло на задний план, даже мысли успокоились, а дыхание окончательно выравнялось. Так приятно Юри было только под тёплым одеялом с утра, когда не надо было мчаться куда-то, когда можно было прикрыть глаза, повернуться на другой бок и уснуть.

— Пора продолжить, — произнёс Виктор совсем тихим голосом, отчего по телу Кацуки прошлись мурашки, и девушка, вздрогнув, убрала руки, лишаясь теплоты объятий. — Повтори первую связку во второй половине ещё раз.

— Да.

Всё земное и насущное обрушилось на Юри огромным весом. Она вспомнила, что находится на катке, что отрабатывает важные движения, что скоро состоится её первый чемпионат, что она волнуется перед ним, что… Этих «что» было нереально много, они забили голову в одну секунду, нарушая кроткое и невозможно хрупкое сейчас равновесие.

Девушка помотала головой. Она вроде как научилась управлять собой, брать верх над страхами, но всё равно было неимоверно тяжко. Сжимала зубы, но противный червячок сомнений продолжал грызть изнутри. Брала волю в кулак, но тот предательски дрожал. Вставала на ноги, но те в какой-то момент чуть ли не деревенели. И Юри проклинала себя за это.

* * *

— Это свойственно всем людям, — фыркнула Минако, когда тем же вечером, после рассказа Виктора, фигуристка распрощалась с тренером и пошла к бывшей балерине жаловаться на саму себя. Они поставили бутылку с хорошим ромом, пачку сока и колу. Окукава предпочла алкоголь с газировкой, выбор Кацуки пал на сок. И вот, потягивая разбавленный ром, Юри рассказывала о своих сомнениях женщине. — Не важно, насколько в тебе силён дух, тебя всё равно будут терзать сомнения, лёгкая боязнь неизвестного, страх порушить всё.

— Вам же это хорошо известно, да? — спросила Юри.

— Да. Поначалу я волновалась перед каждым своим выступлением, а потом это стало чем-то обыденным. Я знала, что вот сейчас выйду на сцену, станцую на отлично, ведь знаю наперёд все движения, получу кучу аплодисментов и буду тренироваться для следующего выхода. Казалось бы, что может быть примитивнее? Я же всё это учила, проходила… И всё равно. Я боялась, что запнусь, что порву пачку, что резко всё забуду, что обувь окажется неудобной, пусть я в ней уже месяц танцевала. Я боялась сторонних факторов, засоряла ими голову вновь и вновь, как это делаешь сейчас ты.

— Но я не могу перестать думать об этом. — Кацуки опустила голову на стол.

Минако лишь покачала головой, встала и куда-то отошла. Фигуристка лишь слышала, как удаляются шаги её учителя. В какой-то момент настала тишина, прерываемая лишь стуком сердца японки, который казался ей нереально громким и раздражающим. Она не могла выкинуть из головы мысли о Викторе, о чемпионате, о Минако. Девушке казалось, что в этой тишине она захлебнётся в своих чувствах.

Однако вскоре вновь послышались шаги Окукавы, и та, подойдя к столу, что-то поставила на него, после чего плюхнулась на стул.

— Подними голову, — попросила женщина, и Юри подчинилась.

Перед ней стояла тёмная статуэтка, изображающая мужчину и женщину, которые стояли друг напротив друга, раскинув руки в разные стороны и приподняв свои правые ноги. У фигур не было детализированных лиц, лишь два прямоугольника, при этом женский был заострён внизу. Японка и раньше видела эту награду на полке в комнате у учительницы и знала, за что она.

— Benois de la danse, — произнесла Окукава, отпивая свой напиток, чуть поморщившись из-за пузыриков в газировке. — Я стёрла себе ноги в кровь, у меня была куча мозолей, я пила успокоительные, танцевала до упаду. И всё ради этой награды. Я боялась всего, чего только можно. Во время танца я думала, что корсет слишком сильно жмёт, что мне не хватает воздуха, что я совершенно не помню следующее движение, что не уверена, что мои ноги идеально прямые. Сейчас это кажется таким смешным, но тогда я места в себе не находила.

— И как вы справились с этим?

— Но в какой-то момент просто отключила голову. Каждый воспринимает своё увлечение по-своему, у каждого свой индивидуальный подход, своя тактика, чтобы добиться успеха. Кто-то учит материал весь год, а кто-то за ночь до экзамена. Мне надо было просто перестать думать. Моё тело помнило всё само, а голова и всплывающие в ней страхи мешали ему. Я сама придумывала себе то, что в конечном итоге мешало мне.

— Вы просто отдались чувствам?

— Нет. Я поверила своему телу. — Минако покачала головой. — Чувства никогда не играли мне на руку. А потому и ты доверься самой себе. Скоро у тебя чемпионат, верно? Ты выиграешь его, если на время выступления перестанешь думать о том, что должна делать, чего стоит опасаться.

— Но тогда о чём мне думать? — Кацуки казалось, что ответ где-то рядом, стоит только протянуть руку, и он будет на ладони. Но Окукава лишь покачала головой и как-то странно усмехнулась.

— Не знаю. Для каждого человека это индивидуально. Просто найди свой… Как бы сказать?.. Хм… Думаю, поток мыслей. Либо вообще не думай.

Юри кивнула. Ну, конечно. Просто это не будет, а ответ на золотом блюдечке ей не принесут. Однако совет наставницы даже как-то облегчал ту ношу, что лежала на плечах Юри. И правда, она сама что-то там напридумывала, а теперь мучается. Вот только так просто от страха не избавиться. И как найти нужный «поток мыслей»?

— Спасибо, — произнесла девушка, чувствуя искреннюю благодарность. — Спасибо.