Смерть Консуэло. Святой одинокий узник (гет)

Какое-то время Альберт не видел снов, но лишь беззвучную темноту — спокойную пустоту, в которой не было ничего — ни одного образа или мысли. Разум и чувства нашего героя обрели долгожданный блаженный отдых, тело и душа́ Альберта расслабились.

Но затем, после краткого отдохновения, невесомость начала́ светлеть, приобретая сероватый оттенок, и в отдалении, в тумане перед глазами его предстал смутный, но до боли знакомый образ.

Невзирая на горячую просьбу нашего героя о том, чтобы Господь не позволил ему забыть о том, что это всего лишь грёза, сознание Альберта воспринимало происходящее как чистую явь — хотя он и не понимал, где находится и что происходит (о последнем в подобном состоянии наш герой не мог даже думать), кроме того, что лицезреет перед собой свою избранницу. Да, это в действительности было так. Тёмные волосы до плеч и хрупкий, тонкий, небольшой силуэт. Наш герой понимал, что она стояла лицом к нему, но ещё не различал черт. Вначале Альберт всеми силами гнал от себя эти мысли, отчаянно не желая верить.

— Нет, нет, Консуэло, ты умерла, тебя больше нет со мной… — повторял он, словно пытаясь убедить себя в собственных же словах. — Это жестокая игра моего рассудка, что повторяется вновь.

Слёзы были готовы пролиться из глаз нашего героя.

Но она по-прежнему смотрела на Альберта, и он был не в силах отвести взгляда. Наш герой хотел, но не мог опустить голову и поднять руки к глазам, чтобы закрыть их.

Не осознавая себя, Альберт, словно под гипнозом, медленно, не сводя глаз со своей любимой, пошёл ей навстречу. По мере шагов белёсая завеса рассеивалась и фигура становилась всё яснее и отчётливее, обретая мелкие черты. Перед ним стояла его избранница — невредимая — словно она никогда не переживала тех страшных мук, что убили её. Наш герой не был слишком сильно поражён тем, что лицезреет Консуэло такой же, какой видел её в последний раз перед расставанием — тогда, когда оба они отправлялись в разные городá с одной и той же миссией. В глазах Альберта отражались лишь подобие какого-то транса, заставлявшего не сводить взгляда со своей любимой, печаль и тихое потрясение.

Продолжая молчать, устремив взгляд на нашего героя и не сходя с места, она протянула ему рýки.

— Нет… — вновь проговорил Альберт, медленно качая головой — уже без надежды на то, что этот мираж исчезнет — с какой-то растерянностью, безысходностью, беспомощностью, безнадёжностью и печалью в голосе, понимая, что все его слова́ тщетны и оттого почти плача, словно прося, умоляя свою возлюбленную смилостивиться над ним, перестать мучить его дýшу и раствориться в этом безвоздушном пространстве.

Через какое-то время, видя, что мираж не рассеивается, наш герой проговорил:

— Ради всего святого — если это ты, моя Консуэло — скажи же мне — где мы? Неужели же я… я тоже умер? — последнюю фразу Альберт произнёс со странной смесью страха и надежды, и только Господь и его избранница знали, какого мужества стоило ему выговорить эти слова́. — Но тогда почему же я не помню этого и вижу тебя так, будто ты из плоти и крови? Разум мой в смятении…

Лицо Консуэло было спокойно и бесстрастно, но черты — полны мягкости и нежности.

Увиденное не вселило ужас в ду́шу нашего героя, но ввергло в трепет, отчего лицо Альберта постепенно побледнело и стало белее полотна́. Его любимая женщина казалась ему живой. Наш герой не мог отвести взгляда от своей избранницы.

Однако недоверие, высказанное Альбертом, невольно оскорбило Консуэло.

— Но почему же ты сомневаешься в том, что перед тобой — я — твоя избранница? Разве в эти несколько первых мгновений нашей встречи я дала тебе повод не доверять мне? , — с глубокой горечью произнесла она, но тут же осеклась, ощутив вину. — Прости меня. Я понимаю твои чувства. Я вижу на твоём месте себя и сознаю, что испытывала бы не меньший, а быть может, даже больший страх — имея в виду то, что мне до сей поры не был так близок, как тебе, мир духовный, я не обладала даром общаться с душами усопших, не слышала их голосов. Да, я умерла, Альберт, но я с тобой, и я всегда была и буду с тобой — в каждый миг твоей жизни — как и обещала тебе. Моё сердце неизменно пребывает рядом с твоей. Я лицезрела все твои муки после ухода в этот мир, и моя душа рыдала вместе с твоей. Из-за горя, застилавшего твои чувства, ты не ощущал моего присутствия, и я не укоряю тебя за это. И я вновь скажу тебе — я не ведаю, что было бы со мной, коли эта участь постигла бы меня. Ты жив, Альберт, и будешь жив ещё долго. Мы в том мире, куда попадают все, кто покинул грешную землю. Моё обиталище — рай.

— Не могло быть иначе, — невольно с печальным восхищением, со слезами произнёс произнёс Альберт. — За это я готов славить Бога до конца своих дней и вечно после.

— Да, да, такова твоя судьба — Создатель открыл мне её.

— Сам Господь говорил с тобой?..

— Да. Но я не знаю, чем заслужила эту высшую честь на земле…

— Не знаешь?! — с удивлением и интонацией, будто желал донести до своей избранницы очевидное, воскликнул наш герой. — Своей жизнью, Консуэло, своими делами и подвигами твоего мужественного духа, своей беззаветной любовью! — чем привёл свою возлюбленную в смущение — впрочем, сквозь печаль ощутимое не столь явственно.

— Пусть так, Альберт, пусть так, но речь сейчас не об этом — не обо мне… Я знаю, что Он станет говорить и с тобой, и Его откровения тебе будут глубже и значительнее, ты сможешь лучше понимать их, нежели я. Но прежде ты будешь должен доказать Господу свою верность и готовность достойно принять мученическую кончину — будь это казнь или медленная смерть в лишениях в стенах каменной тюрьмы.

— Я уже говорил о том, что готов к любому исходу. Да, бывают минуты и даже часы, когда мужество покидает меня, и мне становится жаль себя, но я всеми силами гоню от себя эти мысли.

— Скажи мне — как я могу укрепить тебя? — Консуэло вновь, с великой тоской и состраданием глядя в его глаза́, повинуясь горячему порыву, взяла руки Альберта в свои. — Какие слова́ я могу сказать тебе?..

— Мне довольно и того, что ты непрестанно рядом со мной. Большего требовать я не смею. Меня вдохновляет и то, как стойко ты приняла свою смерть.

— Нет… я просила о том, чтобы Господь забрал меня, и порой я не понимаю, чем заслужила жизнь в раю. Твои муки будут не так ужасны, и, приложив необходимые усилия, ты сможешь вынести их. Но перед моими же глазами тогда пронеслась вся моя короткая жизнь и несвершившаяся судьба нашего сына… моё тело будто разрывали на части… Я помню всё то, что пережила. Каждое мгновение… Мне было так страшно умирать в одиночестве, и в этом заключалась слабость моего духа. И, если бы ты не появился словно чудо… Мой конец не был благородным, я не смогла достойно претерпеть все муки… Но, должно быть, Всевышнему виднее… — голос её начал прерываться, Консуэло склонила голову, чтобы скрыть подступившие — настоящие, живые — слёзы и сдержать рыдания, но прозрачные ручьи всё же потекли по щекам возлюбленной Альберта.

— О, моя родная… Позволь мне обнять тебя… — вновь подчиняясь велению души́, он не дождался ответа и крепко прижал Консуэло к себе — так, как делал это при жизни своей избранницы — и, невольно, закрыв глаза, ощутив тепло её тела, зарывшись лицом в её мягкие чёрные волосы, вдыхая её человеческий, земной за́пах, забыл обо всём на свете. Альберт понимал, чувствовал, что переживает это в последний раз. Она ответила на его объятие.

И только Господь знает, сколько они простояли так.

Наконец, немного успокоившись, Консуэло подняла голову с плеча и всё ещё чуть дрожащим голосом проговорила:

— Да… земные чувства не умерли во мне. И они не умрут никогда, но с течением веков станут светлой печалью. А теперь я продолжу свой рассказ. Мы сейчас находимся не в садах Эдема, но в месте для встреч меж теми душами, что ещё обитают там, внизу, и теми, что уже никогда не вернутся в земную юдоль. Вскоре Всевышний вновь отпустит тебя на землю, а когда настанет и твой срок покинуть земную обитель — я предстану пред тобой в своём настоящем облике, и ты узнаешь меня, и более не станешь ощущать страха при встрече со мной, и не станешь сокрушаться о том, что я навек потеряла свой земной облик — ибо ты так же лишишься его, и мы станем подобны друг другу. Сейчас же ты видишь меня такой, потому что этого хочет Бог.

— Но скажи мне — как, каким образом… Чем ты сделалась? Что стало твоей сущностью, твоей природой? Если ты не призрак, не дух, не душа́ — то… что ты такое? Я не понимаю, и потому испытываю страх…

— Да, твой испуг естественен, но, прошу тебя, Альберт, не бойся ничего. Я — душа́. Но Творец принял решение создать для тебя иллюзию того, что я облечена плотью и кровью, дабы тебя не одолевали сомнения в том, что ты говоришь с той, кого избрало твоё сердце до той степени, чтобы ты бежал от меня. В скором времени ты привыкнешь к моему врéменному облику. А сейчас — возьми мою ладонь.

— Но… зачем? — вновь с безотчётным настороженным страхом проговорил он, сознавая, что обижает свою любимую женщину, но не мог ничего поделать с собой.

— Я готова вновь и вновь повторять — тебе нечего бояться. Творец не может желать тебе зла — а я исполняю Его волю. Прошу, доверься мне. Пойдём. Я должна показать тебе то, ради чего ты здесь в качестве гостя.

— Но… что…

— Я не могу назвать тебе этого раньше времени. Ты сам увидишь всё.

В который раз их ладони соприкоснулись. Он вновь ощутил её мягкую, бархатную кожу.

— Господи… Я был уверен в том, что уже́ не увижу тебя до са́мой своей смерти. Счастью моему нет предела, — проговорил Альберт, опять поддавшись чувствам, что рвались наружу из его груди́. Дыхание его было горячо, а глаза увлажнились.

Стоя напротив своей избранницы, наш герой не смог удержаться от того, чтобы вновь провести по её руке дальше, ощутив мягкость одежды любимой.

— Пойдём, прошу тебя — ведь ты и сам знаешь, что срок твоего пребывания здесь ограничен наступлением утра — иначе тебе не избежать погребения заживо. Твоё тело сейчас недвижно лежит на тюремной постели. Господь устроил так, что надзиратели не стали открывать дверь твоей камеры, не заподозрив ничего неладного в кромешной тишине полумрака четырёх каменных стен.

И оба они, устремив свои взгляды вперёд, неспешно направились вдаль. Глядя на наши героев со стороны, можно было подумать, что эти два влюблённых человека вновь идут на подвиг во имя свободы, равенства и братства.

Когда было пройдено несколько шагов — Консуэло произнесла:

— Эта доро́га продлится недолго. Мы скоро прибудем на место.