Парадокс выбора (джен)

Летний Лондон этих лет — это не солнечные открытки с Тауэром и Биг-Беном, не воздушные платья на фоне зеленых парков и не запах жареных каштанов у Трафальгарской площади. Это город в переходе — тяжёлый, шумный, слегка пропахший гарью и забастовками, с лицом уставшего человека, который давно не спал.

На улицах — жара, смешанная со смогом, и воздух, который кажется вязким от бензиновых выхлопов и сигаретного дыма. Асфальт чуть плавится, тротуары пыльные, разогретые так, что подошвы обуви прилипают к плитке на переходах. Ветром носит обрывки газет: «Предупреждение о напряжении в экономике» — где-то на заголовке, чуть дальше — сообщения о североирландском конфликте, об инфляции, о росте цен и дефиците. Люди торопятся мимо, не глядя друг на друга, держат пакеты крепче, кошельки — ближе к телу. И каждый второй всё ещё помнит недавние зимние отключения света.

Центр пестрит плакатами с хриплым дизайном — рекламу мнут дождём и временем, углы закручены в трубочку. Афиши «Queen», «Roxy Music», «Bowie» — над старыми кирпичами и новыми тревогами. На окраинах в пабах жара заглушается горьким элем и радио, где сквозь статическое шипение пробивается голос, вещающий про политические волнения, про кризис доверия. Иногда слышен звон разбитого стекла — или просто грохот грузовика, гружённого ящиками для супермаркета.

Дети плещутся в мутных фонтанах, рядом обычная мать отчитывает своего ребёнка, не отпуская сигарету от губ. Ближе к Темзе — запах тины, гари и перегретого металла от барж. Где-то — утопленные в зелени районы с колясками и чайниками на подоконниках, а где-то — закоулки Сохо, где клубы не закрываются даже в три утра, и люди вываливаются из них с глазами, полными чего угодно, только не сна.

У волшебников лето было другим — не потому, что в их мире не было проблем, а потому что он всё ещё позволял себе роскошь быть чудесным, даже в мелочах.

Косая Аллея летом напоминала оживлённый базар из старинной книги — пахло специями, пергаментом, свежим лимонадом с лавандой, а с крыш гоблины проветривали ковры, улюлюкая зазевавшимся совам. Мраморная мостовая под ногами нагревалась, но не обжигала, потому что старые защитные чары улавливали жар и отводили его в сторону, создавая иллюзию тени даже в самый полдень.

Вывески покачивались на цепях — золотом переливался герб «Флориш и Блоттс», изнутри вылетали книги, хлопая страницами и возвращаясь обратно, словно живые. Рядом — приоткрытая лавка мадам Малкин, откуда тянуло запахом новых мантий и влажного шёлка, а где-то неподалёку громко спорили два старика о сортах палочек Олливандера, пока третья старушка подкармливала миниатюрного крылатого дракончика кусочком леденца.

Детвора играла с заколдованными мыльными пузырями, каждый из которых лопался с разноцветной вспышкой и взвизгом, а родители с мешками ингредиентов для зелий останавливались, чтобы выпить холодного тыквенного сока в уличном кафе.

Здесь не было смога. Магия не позволяла — заклятия очищали воздух, делали его прозрачным и чуть пахнущим ромашкой. Где-то вдалеке мурлыкали музыкальные шкатулки, и продавец из лавки волшебных фенечек выкрикивал: «Скидка на амулеты от жары! Только сегодня!»

Даже в разгар жары здесь можно было найти тенистое местечко между лавками, и сесть на скамеечку, чтобы просто наблюдать, как мимо проходит жизнь — замешанная из котлов, свитков, зверей в клетках, оживших шляп и людей, способных сотворить вечер из ничего, если только сильно захотят.

Сегодня Уильям вместе с матерью решил прогуляться здесь, заодно окончательно проветрив свои мозги от перегрузки после экзаменов и прочего. Обычно он не слишком любил вот так гулять по Косой Аллее, где практически всегда достаточно много людей, чтобы шум ни на миг не прекращался.

Однако и повод для этого нашелся подходящий — необходимость убедить мать кое в чём. С ней всяко проще будет, чем с отцом, а намеренно выбирать сложнейший путь достижения цели он уж точно не готов, если награда будет одинакова.

Он шёл рядом с Эвелин неспешно, с ленивым любопытством посматривая на витрины магазинов, изредка удивляясь некоторым особо чудным товарам. Сама атмосфера этого места будто предлагала расслабиться, изо всех сил стараясь казаться лучше, чем она есть на самом деле.

Парень спросил у матери, которая шла рядом в обычной, ничем особо не выделяющейся одежде, аккуратно стараясь не задеть проходящих мимо волшебников:

— Этот автор, что ли, только сегодня здесь будет?

— Да, Кенбридж как раз издаёт свою новую книгу здесь, ещё и с автографом. Считай, эксклюзив! — С легким предвкушением от предстоящей встречи ответила женщина, взглядом выискивая нужный магазин, где и назначен приём.

Иногда Уильям искренне не понимал энтузиазма мамы в работе с магическими животными.

Изредка отправляться в экспедиции, терпя отвратные погодные условия, пытаясь залезть в труднодоступные места только ради подтверждения редких слухов… Просто не понимал. Уж для него всяко спокойнее и более предсказуемо иметь дело с боевой магией — та, по крайней мере, не будет вести себя будто дикое животное, и при должном контроле не пойдет против пользователя.

А любовь некоторых зверушек цапнуть любого прохожего за что-нибудь, особенно после нескольких рассказов Хагрида и матери, когда та возвращалась обратно домой после поездок, он успел оценить вполне.

— М-хм, ну, допустим, — отклонившись от спешившего куда-то аврора, который шёл вперед, игнорируя любые препятствия, в том числе живые, с сомнением протянул парень, — а чем он так популярен то?

— Обязательно прочитаешь на досуге его труд, это новый прорыв в магозоологии! — С воодушевлением принялась рассказывать Эвелин, готовая про свою любимую тему говорить часами.

— Вот ты знал, что недавние исследования показали: нунду не просто устойчив к большинству известных ядов — его дыхание способно нейтрализовать некоторые из них в окружающей среде? — Заговорчески понизила голос Эвелин, склонившись ближе, словно делилась секретом. — Кенбридж провёл серию полевых наблюдений, и, по его словам, в местах, где нунду обитал дольше трёх недель, исчезли все следы отравленных водоёмов, оставшихся после нападений кваси-змей.

— Он предполагает, что у этого существа… какая-то форма алхимически активного дыхательного фермента, разрушающего токсичные соединения! — Эвелин уже почти светилась от радости. — Конечно, подтвердить это официально сложно, потому что, ну, знаешь, поймать нунду — задача, мягко говоря, неблагодарная. Но у него есть образцы почвы, воздуха и даже шерсти! Его работу уже цитируют в «Журнале высокой магической биологии»!

Она замолчала лишь на мгновение, чтобы набрать полные лёгкие воздуха, а потом добавила почти мечтательно:

— Представляешь, если это подтвердится, то появится шанс создать антитоксин на основе магического следа дыхания нунду. Это буквально спасение от большинства проклятий и ядов африканского происхождения. Невероятно!

Мозг парня отключился ещё на середине её импровизированной речи. Магических зверушек он никогда не любил, здраво опасаясь. Вот как можно желать изучить поближе тварь, шаги которой не издают звука, любой порез смертелен, скорость выше таковой у гепарда, а размер с целый легковой грузовик?! Это просто выше его понимания. Встреться он с такой, — не раздумывая использовал бы Адское Пламя (которое изучит он, увы, не скоро), если не успел аппарировать.

— …Великолепно, мам. Только, надеюсь, ты не решишься повторить его подвиги на поприще науки, — с немного нервной иронией отозвался Уильям, уже видя магазин, к которому они и шли, — иначе придется нам тебя запереть, чтобы не убилась.

— Если и запирать, то только с книгами и яблочным пирогом под рукой, — ласково погладив его по голове, они оба остановились у входа, где уже толпилась небольшая очередь, и чета Моррисон встали сзади, заняв своё место. — Кстати, не было ничего интересного на экзаменах? Результаты-то я уже видела, но и я ведь сдавала их когда-то, потому помню, как в школе в это время обычно все обстоит. Ни за что не поверю, что не произошла какая-нибудь драма!

— Ну, я был самую малость уставшим, поэтому большая часть прошла мимо меня, — рассеянно ответил он, пытаясь вспомнить что-нибудь эдакое. — Но вроде бы слышал между делом, что какой-то бедняга со старших курсов случайно подорвал экзаменационную комиссию, не справившись с волнением. Правда, имени его так и не назвали.

Эвелин забавно хихикнула, прикрыв рот кулачком.

— Я надеюсь, никто серьёзно не пострадал? Как вообще отреагировал Директор?

— Ну, видеть, как следующие два дня принимающие были полностью лысыми, даже без бровей, было забавно, — сам немного улыбнулся парень, — а Директор, ну… это Директор. Без комментариев.

Уильям, пожалуй, никогда не сможет избавиться от полноценной опаски по отношению к Дамблдору, ибо слишком уж он… противоречивый человек. Его мутное прошлое со смертью сестры, дружба с Гриндевальдом, натуральным безумцем, который, фактически, и развязал Вторую мировую войну, победа в дуэли над ним, его попытки влезть в политику, проталкивая свои интересы и стараясь «улучшить» права магглорожденных.

От части, стоит признать, ему это удалось. Теперь тех берут на работу в Министерство, хоть и на роль обычных клерков, а более ничего толком и не изменилось. Хотя, это явно лучше чем ничего.

Сам этот социальный строй немного противен Уильяму, ибо осознавать, что полнота власти находится у чистокровных родов, которые, на секундочку, поддерживают Тёмного Лорда с его идеями превосходства чистоты крови и истребления всех неугодных, а таковых много, практически все, в частности. Ну, парень может понять эту позицию, негоже ведь оставлять врагов в живых. Правда, есть нюанс — тогда придется истребить больше половины населения.

Вообще, он толком и не может разобраться в целях Риддла, как таковых. Ведь говорил он одно, но делал при этом иногда совершенно другое, по крайней мере, в известных фактах из предстоящей войны. Лишь предзнание позволяет ему быть уверенным в одной непреложной истине: если Волдеморт придёт к власти, то качество жизни станет резко хуже.

Не важно, крестражи свели его с ума (а здравомыслящий человек не будет поступать, как он, устраивая ужас на уровне целой страны, наверняка задев ещё и континент), или сам он просто изначально очень долго сдерживался, лишь потом слетев с нарезки. Неоспоримый факт того, что им категорически не по пути в жизни и взглядах, парень здраво признавал.

Его мать, всё это время державшаяся в стороне, наконец осторожно подошла ближе и с неожиданной серьёзностью попросила автограф у самого автора, немного смущённо поправляя ворот жакета. Автор с добродушной улыбкой кивнул, и через пару минут книга уже была у неё в руках, аккуратно прижатая к груди. Видно было, что для неё — это не просто подпись, а нечто большее: память, событие, пусть и краткое, но особенное.

Книга была толстая, в тёмной обложке с золотым тиснением — «Физиология магических хищников Востока». На титульном листе, под углом, крупным, размашистым почерком уже красовалась подпись: «Для миссис Моррисон — с благодарностью за интерес к делу магической биологии. Л. Кенбридж».

Тепло попрощавшись, Эвелин с улыбкой взяла сына под руку, и они вместе с Уильямом направились к ближайшему закоулку, где можно было аппарировать, не привлекая внимания прохожих. В шумном центре маггловского Лондона, в просевшем проулке между книжным и лавкой подержанных часов, воздух дрожал от жары, и запах старого камня смешивался с табачным дымом и слабыми следами недавно колдованных чар.

Жаль, что сразу из Косой Аллеи аппарировать запрещено, приходится так изгаляться.

— Готов? — спросила мать, уже держа в руке палочку.

— Да, — отозвался Уильям, чувствуя, как на мгновение всё внутри сжимается. Вроде бы и привык уже, но все равно неприятно как в первый раз.

И с характерным хлопком их втянуло в узкий вихрь, вывернуло в пространстве и мягко выбросило уже у порога их дома. Плитка под ногами была тёплая от солнца, вокруг разливалась тишина пригородного вечера — редкий лай собак, трель птиц, запах жасмина и то ощущение комфорта, стоит парню только оказаться рядом с жилищем.

Они вошли внутрь. Дом встречал привычным уютом: идеально чистые, родные комнаты, мягкий свет из окон, разложенные на подоконнике книги. Мать щёлкнула пальцами — и чайник сам сдвинулся на плиту, лениво выпустив первую струю пара. Чуть позже, когда они уселись за стол, взмахнула палочкой — в чашках заклубился дымящийся чёрный чай с липовым цветом и щепоткой ванили. Ложечки зашевелились, помешивая по кругу. В воздухе повис лёгкий, сладковатый аромат.

Мать с сыном устроились за столом, уже привычно, когда за окнами шумел Лондон, но здесь, внутри, казалось, что весь мир сжался до размеров этой кухни. Чай тянулся тонкими струйками пара, ложечки время от времени позвякивали, а разговор тек неспешно, словно за годы привычно выученный ритм вновь сам собой вернулся.

— Профессор Спраут совсем не изменилась за эти четыре года, — начал Уильям, выбрав случайную тему, устроившись поудобнее. — Всё так же с ног до головы в земле, но ухмыляется, как будто знает, кто следующий выдернет мандрагору не той рукой. В твоё время она была такой же?

— У неё всегда было чутье на такие моменты, насколько я знаю, — отозвалась мать с лёгкой улыбкой. — Но вообще, у нас был другой преподаватель. Ты разве не узнавал, когда она к вам устроилась? Не думаю, что она сильно старше меня.

— …О. Вот как, — об этом, пожалуй, он и впрямь не подумал.

Мать усмехнулась, прикрывая рот ладонью. Потом отставила чашку и на минуту задумалась, будто перебирая что-то в памяти.

— Как там с твоими друзьями, кстати, всё хорошо? — расслабленно заметила Эвелин, отпив немного чая.

Уильям лишь пожал плечами, опуская взгляд в чашку.

— Просто всё вернулось к привычному. Без экзаменов, без нервов… Понимаешь, легче дружить, когда никто не на пределе.

— А вот это, — сказала она, глядя на него уже чуть пристальнее, — редкое качество. Умение быть рядом не только когда весело, но и когда трудно. Ты этого не теряй. Особенно если хочешь, чтобы кто-то оставался в твоей жизни надолго.

Он кивнул, не споря. Знакомая тишина растекалась между ними, не неловкая — добрая, тёплая, как одеяло, запах которого не меняется годами.

— Ты не представляешь, как приятно просто пить чай без ощущения, что в любой момент кто-то вбежит с проклятием или разревётся от стрессового эссе, — протянул он, улыбнувшись, после чего мать тихо рассмеялась.

— Зато теперь тебе хватит лета, чтобы снова стать человеком.

После окончания четвёртого курса прошла от силы неделя, и парень только на днях смог окончательно выдохнуть после того темпа, который он себе задал в школе. Такое ощущение, будто даже дышать стало легче.

Они просидели так ещё долго — говорили о ерунде, вспоминали мелочи, делились короткими, порой бессмысленными фразами, но в этих словах было больше уюта, чем в самых правильных речах. За окнами вечер мягко уступал место ночи, и Лондон, такой шумный и сумасшедший снаружи, казался теперь далёким, как другая страна. А в кухне по-прежнему звенели ложки, пахло липой, и было просто хорошо.

Когда вечер окончательно утонул в мягких лондонских сумерках, а в кухне звенела только редкая ложка о край чашки, мать вдруг встала, пошла к буфету и извлекла оттуда аккуратную лакированную коробку из светлого дерева. Положив её на стол, она открыла защёлку и приоткрыла крышку, словно доставая нечто привычное, но важное.

— Ты ведь помнишь, что отец оставлял тебе курс восстановительных зелий? — Спокойно напомнила она. — Писала тебе ещё весной, но ты был занят подготовкой к экзаменам, так что простительно. Сейчас самое время начать, пока ещё не втянулся в летнюю расхлябанность.

Внутри коробки лежали ровно выстроенные ампулы с плотно запаянными пробками. Каждая снабжена краткой пометкой чётким, профессиональным почерком: «ускоренная регенерация тканей», «общесистемный адаптант», «микроочиститель сосудов», «модулятор нейросигналов» и ещё с пять других. Запах был терпкий, травяной, с едва заметной металлической нотой.

— Эти зелья были частью его восстановительных протоколов в Мунго, когда он курировал пациентов после тяжёлых заклятий, особенно из проклятых отделений, — пояснила мать. — А потом начал принимать их сам, хоть и немного изменив под себя. Не потому что был болен, а чтобы держать тело в оптимальном состоянии. Ты ведь знаешь, он не просто врач — а ответственный за многих людей, и руки должны быть абсолютно точными, а реакция — стабильной, даже под давлением.

Уильям молча кивнул, перелистывая в уме воспоминания об отце: строгий, выносливый, почти безэмоциональный в работе. Довелось ему как-то побывать там, то ещё зрелище. Такого не свалить обычной усталостью.

— Они не дают тебе сил извне, — продолжила мать, — они заставляют тело работать в идеальном режиме, частично исправляя несовершенство эволюции: иммунитет поднимается, кости укрепляются, мышцы работают без напряжения, а мозг, считай, как после сильного тонизирующего заклинания, только на постоянной основе. Обычно они стоят целое состояние, и покупают их себе только немногие чистокровные рода для своих наследников. Джон смог и для тебя урвать, как раз самое время. Но…

Она на секунду замолчала, посмотрев на сына со всей внимательностью.

— Перемены происходят резко. Слишком резко. Кожа может начать шелушиться — она буквально обновляется. У тебя может начаться лёгкая тахикардия, потому что сосуды начинают работать в другом ритме. И сны будут яркие, как под зельем живых образов. Некоторые называют это «реконфигурацией организма». В Мунго такой курс назначают строго под наблюдением, максимум на три недели. Хоть все перемены произойдут в первые две, а после лишь небольшие спазмы, все равно приятного мало. Не потому что опасно — просто слишком быстро. Есть две его разновидности, и эта — как раз для твоего возраста, когда тело входит в период гормонального шторма.

— То есть я, по сути, превращаюсь в нового себя, — хмыкнул Уильям, с опаской взяв одну из ампул и покрутив её в пальцах. — Звучит жутковато.

— Не совсем. Ты просто увидишь, на что способен твой организм, если его подтолкнуть и исправить несовершенные части. Только не пытайся использовать это вслепую — всё рассчитано идеально, и любое нарушение приведёт к последствиям. И никаких комбинаций с активной магией в первые дни. Ты меня понял?

Моррисон молча кивнул, нахмурившись.

Ящик снова был закрыт, но уже не унесён — остался на краю стола, как напоминание. Впереди было лето. Долгое, непривычное, свободное. И организм, который в ближайшие три месяца ждёт немало неприятностей.

Парня заинтересовало это, ибо до этого никто из родителей и словом не упоминал про предстоящую процедуру:

— Этот курс настолько сложен в изготовлении, что позволить себе его могут только избранные? Это же, по сути, полноценная модификация тела.

— Да. Ингредиенты достать крайне проблематично, а уж что было когда это изобрели лет сто назад, мне даже представить страшно, — покачала головой Эвелин, — так что нам очень повезло. Я прослежу, чтобы все прошло спокойно, когда начнешь приём.

Уильям, выдохнув и протерев глаза, совсем не ожидая такого по истине королевского подарка, неспешно заговорил:

— Ладно. Только давай я начну их принимать через недельку. Нужно будет ещё кое-что сделать, и мне нужна будет твоя помощь в этом… — Уильям замялся, глядя в чай, будто искал в узорах пара подходящие слова, ибо ему даже представить тяжело, какой геморрой его ждёт, если мать откажется. Слова, которые не вызовут у матери ни сильной тревоги, ни резкой реакции.

Она, конечно, почувствовала. У неё было чутьё — не магическое, а материнское. Но не перебивала, позволив ему собрать мысли.

Он выдохнул, решительно заговорив:

— Мне нужно будет… снять надзор с палочки. Насовсем.

Мать отложила чашку и медленно подняла брови. Не осуждающе, скорее сдержанно удивлённо.

— И зачем тебе это, Уилл? — мягко спросила она, но в голосе была та осторожность, с которой говорят, когда не хотят услышать чего-то тревожного.

Он сразу замотал головой, примерно представляя, о чём она сразу могла подумать.

— Это не ради шалостей, не ради глупостей, мам, ты же меня знаешь. Просто… мне нужно иметь возможность практиковать. Без фанатизма, я понимаю границы, но в прошлом году — я слишком много учился в теории, слишком много смотрел, читал, анализировал. Но почти не практиковал, всё лето просто не иметь возможности колдовать вдоволь — пытка. Это выше моих сил. Как будто забываю, как уже известные заклинания ложатся на язык за эти три месяца.

Уж то, что он был вынужден прошлым летом колдовать только когда в доме была мать — уже огромное неудобство. Терпеть так и второе лето, тем более, когда он стал «взрослее», он не намерен. В конце концов, у него целый дневник записей, и что, просто ждать школы? Так там может и не найтись времени на это.

Он поднял взгляд, встретившись с мамой глазами. Её насыщенные, зелёного цвета всегда нравились парню, который перенял их у неё, каждый раз смотря в зеркало и наблюдая точную копию таких же, как и у матери глаз.

Она молчала, рассматривая его, уже не как мальчика, а как взрослого, упрямого, умного — и до ужаса иногда похожего на отца. Всё тот же взгляд, всё та же осторожная решимость.

— Ты же знаешь, как работает этот надзор? — спросила она.

Уильям уверенно кивнул. Изучить эту тему он удосужился ещё давно.

— Да. Привязка идёт к регистрации палочки и к автоматическому отслеживанию магии вблизи несовершеннолетнего и его концентратора. Но проблема в том, что заклинание не отличает, кто именно его применил. Только какое именно, где и когда.

— Потому Министерство и запрещает использование магии дома, если ты несовершеннолетний, — напомнила мать. — Потому что не может проконтролировать, твои ли это чары.

— Именно, — быстро подхватил он. — А у нас в доме ты всё равно колдуешь. Так что, если я что-то делаю, оно спишется на тебя, как на мою мать, хоть и без четкого результата. Но это не честно. Я не хочу прятаться за твою спину ещё три года. Хочу просто, чтобы на палочку не реагировала их система. Без следов. Без уведомлений. Вообще.

Он опёрся локтями на стол.

— Я не обираюсь творить всякий бред, нарушать Статут тем более. Я прошу дать мне возможность расти. Под твоим присмотром дома, если это требуется и тебе будет спокойнее. Я не лезу туда, куда мне не залезть, я не делаю и не собираюсь делать того, что мне непосильно на данный момент. Но, если не начну практиковать то, что изучаю, оно сгниёт в голове, как ненужные слова на чужом языке.

Мать выдохнула, немного устало потерев переносицу.

— Это серьёзно. Ты понимаешь, что если тебя поймают — ответственность на всех нас? Снятие надзора — далеко не светлая магия. Они спокойно заведут по этому поводу дело в Визенгамоте.

— Понимаю, — твёрдо сказал он. — Именно поэтому прошу тебя, а не пытаюсь искать лазейки.

Она встала, прошлась по кухне, будто скидывая с себя волнение шагами. Подошла к буфету, взяла банку с сушёной мятой, задумчиво повертела ту в руках, отставив через некоторое время — привычное, успокаивающее движение.

— Мы сделаем это аккуратно, — сказала Эвелин наконец. — Я сниму отслеживание с палочки, но только под моим контролем. И ни шагу в сторону, ясно?

Парень с облегчением кивнул.

— Спасибо, мам. Я обещаю.

— Надеюсь, ты понимаешь, какой уровень доверия ты только что получил, Уильям. И как тяжело его будет вернуть, если ты его потеряешь. Хоть мы и так верим в тебя, но это — уже другой уровень, при нарушении которого, последствия будут у всей нашей семьи. Министерство никогда не любит терять контроль над волшебниками, думаю это ты и без меня знаешь, умный мальчик ведь.

Он не стал говорить, что понимает. Просто кивнул, снова глядя в чай, который за время разговора успел остыть, но уже не имел значения.

Уже на следующий день он читал «Ежедневный Пророк», который принёс с собой отец, вернувшись с работы только под утро, и мрачно хмурился, ибо новости были крайне далеки от сколь-либо хороших:

«ПОХОЖЕ, ПРОКЛЯТИЕ ПРОФЕССОРА ЗОТИ ВСТУПИЛО В НОВУЮ ФАЗУ —

ПРОФЕССОР ХОФФМАН НАЙДЕН МЁРТВЫМ В ЛЮТНОМ ПЕРЕУЛКЕ!

Зловещая ночь, кровь на брусчатке и официальные тайны Министерства»

Репортаж с места событий — только в «Пророке». Дорогие читатели, держитесь за свои волшебные палочки крепче.

Обычно в Лютном переулке по вечерам царит глухое, вороватое безмолвие. Закрытые ставни, тусклый свет зелийных лавок, запах гари и старых книг. Но вечер первого июля этого года обернулся настоящим кошмаром — даже по меркам этого печально знаменитого места.

К сожалению, осветить эти события я смогла только сейчас, когда основной ажиотаж спал, ибо такова была воля нашего главного редактора.

В 22:37 по местному времени в одном из переулков неподалёку от лавки Филлинвортов был найден изуродованный труп профессора Бенджамина Хоффмана — преподавателя Защиты от Тёмных Искусств Хогвартса.

Да-да, снова ЗОТИ, снова смерть, снова загадки. Не слишком ли часто, а?

Очевидцы, пожелавшие остаться анонимными, утверждают, что в тот вечер Хоффман пришёл в Лютный по личным делам. Якобы — в поисках редких артефактов для новой исследовательской статьи, которую он готовил для Архива Аврората.

Но почему один? Почему в такую ночь?

И, наконец, почему никто не пришёл на помощь, когда он кричал?

По неподтверждённым данным, смерть профессора наступила в результате нескольких мощных проклятий, одно из которых, по мнению авроров, было давно запрещённым заклятьем артериального давления, заставляющим кровь вырываться наружу через глаза и поры. Звучит мерзко? Не спорю. Выглядело — ещё хуже.

В течение последующих десяти минут в Лютный переулок начали экстренно стекаться множество авроров в полной боевой готовности. Кто их вызвал? Как они так быстро смогли провести столь массированную операцию? На эти вопросы, увы, у меня нет ответа.

И вот тут начался настоящий погром:

Зачистка, которую сначала окрестили «операцией по локализации угрозы», быстро вышла из-под контроля. В течение двух часов — семь лавок разрушены, шестнадцать человек задержаны, трое госпитализированы, один без вести пропал (владелица магазина книг-редкостей миссис Элси Грант, 84 года, между прочим!), пострадало трое авроров ввиду оказанного сопротивления. Окружающие здания обшарили с использованием заклинаний силового вскрытия.

Министерство выпустило сухое заявление:

«Действия сотрудников были обоснованы обострением оперативной ситуации и необходимостью предотвращения дальнейших тёмных инцидентов».

Но что-то подсказывает мне, дорогие читатели, что на этот раз речь идёт не просто о случайной трагедии или буйном фанатике.

Возможно, Бенджамин Хоффман — известный критик политики Министерства в области преподавания обороны и один из немногих, кто не боялся обсуждать опасные темы в открытую — кому-то сильно мешал.

А может, это всё — очередной пазл в старой, покрытой пылью, но жутко актуальной головоломке, которую мы продолжаем называть Проклятием преподавателей ЗОТИ.

Вы готовы услышать, кого они назначат следующим?

С вами была ваша Рита Скиттер, дорогие читатели. Берегите себя и своих близких, ибо в наше время даже входить в Лютный стало крайне опасно.»

Уильям во второй раз перечитывал выпуск «Пророка» не отрываясь, медленно, почти бездвижно, словно надеялся найти между строк нечто большее, чем позволяла себе Рита Скиттер. Но даже среди характерных приукрашиваний, громких метафор и зловещих инсинуаций, правда выглядывала — сквозь кровь, заклинания и погромы.

Профессор Хоффман мёртв.

Ещё один.

Это был не тот преподаватель, которого Уильям боготворил — Хоффман был человеком непростым, резким, временами холодным. Но он был опытен. Он знал, о чём говорил. Он умел учить, даже если делал это по-своему. А главное — он понимал, насколько хрупка грань между защитой и нападением. Между страхом и силой. Между порядком и хаосом.

Теперь его нет. И не из-за болезни, не из-за ошибки в зельях, не из-за того, что испугался — а потому что кто-то его убил. Хладнокровно. Целенаправленно.

Проклятие должности ЗОТИ…

Скольких оно уже унесло? Каждый год — новый преподаватель. Каждый год — странные истории, болезни, увольнения, исчезновения. Казалось, сама магия Хогвартса отталкивала тех, кто касался этой области.

Он уже и не знает, что об этом думать: слишком всё запутанно. Парень даже представить себе не может, чтобы наложить проклятие концептуальной мощности хватило сил даже Риддлу. Это же бред! Ну не бывает так!

Если его мысли о Пожирателях были правдой — если они действительно начали действовать всё смелее, всё жёстче… тогда и впереди — совсем другое время. Уже не учебники и споры на уроках, не теоретические дуэли на экзаменах, а… заклинания, от которых не встают.

Он машинально провёл пальцем по краю газеты.

Как же Уильям не хочет, чтобы эта проклятая война действительно начиналась. Спустя совсем немного времени в ней не будет ничего разумного. Лишь боль, насилие и безостановочная жестокость. В этом он уверен наверняка.

Ему страшно. Что, если пострадает его семья? Близкие? Но, и сбежать он не в праве… хоть и может. Только чувствовать себя после этого точно будет просто отвратительно.

И какого вообще Мордреда ему так «повезло» оказаться во времени, когда вся жесть начнется, не достигни он и двадцати лет?