Отражая друг друга (гет)

Маринетт сто раз репетировала это утро в своей голове, и всё равно реальность ощущалась сейчас слишком острой, слишком громкой, слишком хрупкой. Воздух закулисных помещений дрожал от нервозности и жары. Каждый мазок тональника на её коже казался ей броней. Каждая шпилька, удерживающая её волосы, чувствовалась так, будто вот-вот сломается под тяжестью ожиданий.

Это должно было стать именно таким моментом. Её моментом.

Она пригладила край своего идеально скроенного пиджака глубокого алого цвета — архитектурный крой, чётко очерченные плечи — и попыталась дышать ровнее. За бархатными занавесями слышалось бормотание зрителей. Важное бормотание. Правительственные чиновники, пресса, корпоративные акулы в костюмах дороже чьей-то годовой зарплаты.

Маринетт чувствовала напряжённое гудение, проникающее сквозь подошвы туфель, пока ходила туда-сюда, теребя цепочку на шее в поисках успокоения. Что-то шло не так. Что-то будто ждало, чтобы пойти наперекосяк. Подвеска в виде четырёхлистного клевера стала тёплой от прикосновения — талисман удачи от её парня... её парня! Словно он стоял рядом с ней прямо здесь и сейчас.

Маринетт задаётся вопросом, не стоило ли ей все-таки послать ему приглашение, наплевав на риск.

— Эй, — тихо сказал Маттьё, подойдя к ней. — Ты в порядке?

Она кивнула, хотя плечи оставались зажатыми, а руки продолжали стряхивать невидимую пыль с пиджака. Имя тонко выгравировано серебром на бейдже. "Маринетт Дюпен-Чен. Дизайнер". Это должно было привести ее в восторг. Но не приводило.

— Папа тут, — добавил Маттьё, и она подняла взгляд. — Хочешь встретиться с ним, пока ещё не стало слишком людно?

Она снова напряглась — теперь совсем по иной причине.

— Ты же не говорил, что он действительно придёт. Ты сказал, что теперь он общается только посредством голограммы! — прошипела она.

— Мама убедила его. К тому же, тогда ты бы переживала из-за того, что надеть, — улыбнулся уголком рта Маттьё. — Твой проект уже покорил его сердце, знаешь ли. Он видел портфолио.

Верно. Портфолио. То самое, которое пропало. То самое, из-за которого они всё ещё гоняются за тенями. Маринетт разгладила юбку и попыталась проглотить комок, образовавшийся в горле. Если Габриэль Агрест сможет присутствовать здесь сегодня — даже будучи лишь тенью влияния — тогда отец Маттьё станет противоядием. И если он хоть немного похож на её друга, она знала, каким он окажется.

Маттьё провёл её среди групп людей: журналистов, спонсоров, инвесторов, преподавателей. Освещение было слишком белым, слишком больничным. Маринетт заметила пустой подиум позади себя краешком глаза, ожидающий, ожидающий суда.

Он стоял в дальнем конце зала, окружённый двумя мужчинами в тёмных костюмах. Мужчина примерно пятидесяти лет, высокий, худощавый, седовато-тёмные, словно соль с перцем, волосы аккуратно уложены, осанка устрашающе прямая. Он повернулся, услышав голос Маттьё, и Маринетт приготовилась.

— Папа, — произнёс Маттьё мягче обычного голоса. — Это Маринетт Дюпен-Чен. Мой партнёр по проекту.

Взгляд мужчины упал на неё и заставил автоматически выпрямиться.

— Мисс Дюпен-Чен, — протянул он руку. — Я много слышал о вас.

Она пожала его руку — крепкое рукопожатие, две секунды, никакого тремора. — Надеюсь, ничего плохого, месье Лоран.

Месье Лоран не улыбнулся, но линия губ чуть смягчилась. Немного. Он слегка кивнул — одобрение, возможно, или простое признание.

— Скоро увидим. Если это правда, — сказал он.

Маринетт почувствовала, как воздух, о существовании которого она даже не подозревала, выскользнул из неё подобно воздуху из воздушного шарика. Она не могла понять месье Лорана — не было намёков на тепло, открытого одобрения. Только прохладное, почти аналитическое присутствие, заставлявшее чувствовать себя объектом исследования под микроскопом.

Маттьё стоял рядом с ней молча, словно был привычен к этому напряжению. Его отец обратил внимание на сына всего на мгновение.

— Надеюсь, ты меня не опозоришь, — сказал он.

— Постараюсь опозорить тебя настолько сильно, насколько смогу, — ответил Маттьё спокойно, хотя его челюсть была напряжена. Маринетт взглянула на него. Он не шутил.

Двое мужчин, стоящих за спиной месье Лорана, извинились и ушли, а сам он последовал за ними, не сказав больше ни слова, удалившись так, будто остановился лишь проверить часы на запястье.

Плечи Маттьё сразу поникли, едва отец вышел из зоны слышимости.

— Он… непрост, — осторожно сказала Маринетт.

— Да, — голосом, лишённым эмоций, отозвался Маттьё. — Но впечатление ты произвела хорошее. Такое редко случается.

Маринетт вновь коснулась подвески на шее. Приказала себе: "Успокойся. Ты сталкивалась с худшим. Акума. Злодеи. Лила. Ты справишься с несколькими загадочными миллиардерами и слепящими огнями сцены".

— Кстати, Адриан тоже здесь, — тихо добавил Маттьё.

Её желудок перевернулся.

— Вместе с Габриэлем, — продолжил он. — Они только что пришли. Первый ряд, центральная проходная.

Она не знала, что сказать на это. Просто смотрела на него, пока он не поднял брови.

— Ты в порядке?

— Просто… перевариваю информацию, — пробормотала она. — Он пришёл?

— Думаю, хотел сделать сюрприз. Ну, зная твой послужной список, конечно, я боюсь, что ты споткнёшься на дорожке, увидев его застрахованное на миллион долларов лицо.

Так оно и было. Это был сюрприз. Сердце Маринетт сильно забилось. Адриан был здесь. Хотя теперь она знала, что он терпеть не мог быть частью окружения Габриэля Агреста.

— Мне кажется, он пытался прийти анонимно, — сказал Маттьё, — но у Габриэля были другие планы. Лила тоже с ними.

Маринетт моргнула.

— Подождите. Что?

— Лила. Посланник Агреста, — пояснил Маттьё. — Что-то там насчёт «связывания молодёжи нашего города» или типа того. Пиар-пустышка. Ещё она прекрасно знакома с нашими моделями.

— Я... конечно, она здесь, — пробормотала Маринетт, чувствуя, как к горлу подступает тошнота, как от дыма.

Она попыталась незаметно заглянуть за кулису. Только мельком. Адриана она нашла почти мгновенно. Его поза была идеальной, но выражение лица — нет. Даже с такого расстояния было видно, что ему не по себе. Лила прижималась к нему, как сверкающая ракушка, её рука небрежно обвивалась вокруг его руки. Алья сидела рядом с ними, листая программу мероприятия с притворным интересом.

От этого зрелища хотелось кричать.

Адриан внезапно пошевелился — словно почувствовал её взгляд. Их взгляды встретились буквально на полсекунды, прежде чем он достал телефон из кармана.

А потом завибрировал её собственный телефон.

Адриан: "Ты будешь невероятна"

Она набрала в ответ: "Так рада, что ты смог прийти"

Потом засомневалась. Удалила сообщение. Переписала заново: "Спасибо. Надеюсь, ты переживёшь Лилу"

Появились три точки. Потом исчезли. Появились снова.

"С трудом"

"Но у меня отличная мотивация ;)"

Резкий выдох вырвался из неё, нечто вроде полуусмешки. Пальцы зависли над экраном, но Маттьё позвал её по имени.

— Время, — сказал он. — Готова?

Она была совсем не готова. Но кивнула.

Когда она, наконец, вернулась за кулисы, все превратилось в настоящий оркестровый хаос из выкрикиваемых указаний, внесенных в последнюю минуту поправок и нервозности. Огни над головой были белыми и ослепительными, в воздухе пахло тревогой и лаком для волос. Модели выстроились в ряд, как костяшки домино, отсчитывая время до выхода. Курьер вручил ей микрофон на случай, если она пожелает что-нибудь сказать, когда объявят её имя. Она отказалась.

Она хотела, чтобы работа говорила сама за себя.

Гул аудитории превратился в благоговейную тишину. Или полную ожидания. Или жестокую.

— Представляем нашу дебютную коллекцию... — раздался голос из динамика, — Маринетт Дюпен-Чен.

Всё внутри замерло.

Ноги двинулись сами собой. Она не помнила, чтобы отдавала им команду двигаться.

Она ступила в свет, прошла до конца дорожки, встав рядом с ведущей и Маттьё, последний сделал небольшой шаг ближе к ней, насколько возможно незаметный.

Мир расплылся.

Ослепительные вспышки камер.

Аплодисменты, которые звучали вовсе не как аплодисменты.

Когда вышла первая модель, она сохраняла нейтральное выражение лица, заставляя себя не смотреть прямо на первый ряд, где сидел задумчивый Габриэль Агрест. Толпа взорвалась аплодисментами, когда ведущий описал её видение, зал наполнился гулом и вспышками фотокамер. Маринетт чувствовала пристальный взгляд Адриана на себе, и медленно начала расслаблять кулаки.

Позже она посмеётся над фактом, что мальчик, из-за которого она начинала заикаться и спотыкаться, превратился в друга, способного одним мягким взглядом успокаивать её.

Голос ведущей прозвучал ясно, мелодично и точно, натренированный специально для вечеров такого рода. — Эта дебютная коллекция, — произнесла она, — называется "Reprise". Разговор между разрушением и восстановлением, между обыденностью и экстраординарностью. Вдохновлена стойкостью молодых художников в эпоху упадка — это рассказ о возрождении, а не выживании. Рассказ о надежде.

Толпа затихла.

Модель была одета в пепельно-серое шифоновое платье, рукава которого выглядели словно поднимающийся дым — прилегающие у запястий, расширяющиеся вверх подобно крыльям. Видение Маринетт заключалось в преображении, как небольшом поклонении всем обладателям камней чудес: горе, превращённое в силу, хрупкость, ставшая формой. Зал зашептался с одобрением, когда модель развернулась в конце подиума, поворачиваясь с безупречной грацией.

Но вдруг...

Каблук застрял. Слишком длинный подол платья. Что казалось невозможным, потому что оно было сделано по меркам модели...

Раздался вздох удивления. Резкий выдох прокатился по толпе.

Модель споткнулась, поймав равновесие благодаря многолетним тренировкам, но не прежде, чем края платья зацепились за дорожку. Ткань лифа натянулась, нити лопнули с тихим шипением. Одна из слоистых складок открепилась и волочилась теперь сзади, словно открытая рана.

Маринетт вздрогнула. Всё тело окаменело. Но она не двинулась.

Ни криков. Лишь молчание. Щёлканье камер и тихое перемещение людей, наклоняющихся вперёд.

Она наблюдала, как модель продолжала идти дальше — профессионально, уверенно, — но задняя сторона платья начала обвисать, швы начали расходиться, словно лепестки цветка на ветру.

Рядом с ней Маттьё напрягся. Ногти Маринетт впились в ладонь, рот пересох.

Вторая модель появилась.

Она сияла — облачённая в цитриновый наряд с конструктивной отделкой и изящной вышивкой, имитирующей трещины, заполненные золотом. Но стоило ей сделать второй шаг, как что-то ослабло около её плеча. Рукав опустился неестественно низко. Желудок Маринетт ухнул.

Ещё один недостаток.

Теперь кто-то в зале громко шептал. Другой попросил замолчать, но ущерб уже был нанесён.

А третий...

Третий экземпляр был разработан для динамичного показа, объёмное платье оттенка сланцево-синего с волнистой вставкой на спине, которая развевалась, словно сюжет в движении. Она отделилась, когда модель повернулась. Буквально. Она соскользнула, как будто была прикреплена магнитами.

Возгласы. Кто-то резко рассмеялся.

Затем опять наступила тишина. Маринетт задержала дыхание, чувствуя себя словно стекло, готовое расколоться.

Её кожа похолодела.

Саботаж.

Осознание пришло, словно капнули чернил в воду — распространяющееся, расцветающее, необратимое.

Она не плакала. Не кричала. Даже не посмотрела на первый ряд.

Ей не пришлось.

Она знала, что Лила улыбается.

И знала, что Габриэль сделает...

И вот настал тот самый момент.

Тот проект, который она запомнила до ниточки. Тот, который она переработала в спокойствии после панической атаки, пытаясь воссоздать утраченную конструкцию наилучшими доступными средствами. Тикки тогда была с ней, свернувшись клубочком в её шарфе и нашёптывая тихие ободрения. Потребовались недели, три испорченных макета и нечаянно простроченный кончик пальца. Заказанная одежда: основа из белого шёлка, линии из мягкого золота, воротник в форме раскрытых крыльев. Пуговицы были изготовлены вручную из смолы и расписаны созвездиями. Её надежда. Её истина.

Модель шла, словно сама светилась.

И однако...

Чей-то голос прорезал тишину словно лезвием.

— Этот дизайн, — сказал Габриэль Агрест, поднимаясь с переднего ряда. Голос его был спокойным. Острым. Выдержанным. Тон человека, ожидающего повиновения зала.

— Это оригинал Агреста, — повторил он, держа высоко одну ламинированную страницу эскиза. — Я признаю этот эскиз, поскольку нарисовал его сам более года назад. На самом деле, вот оригинальный концепт. Я веду подробнейшие архивы. Никогда не думал, что увижу свою работу выставленной на студенческом показе.

Все остановились.

Модель замерла посреди шага. Камеры разом повернулись к нему. Маринетт осталась неподвижной. Не смогла сдвинуться. Рот открылся. Ни одного слова не вышло наружу.

Габриэль шагнул в проход.

Несколько возгласов. Шёпот.

"Прошу. Только не это"

Холод пополз вверх по позвоночнику Маринетт.

Она знала эту страницу. Знала каждую деталь вплоть до пятна возле манжеты и диагональных линий карты созвездия. Знала свой эскиз, нарисованный ею в студии. Он исчез тогда вместе с папкой ранним утром, и его не было уже в ней, когда Маттьё её нашёл — в тот же день, когда журналы файловой системы таинственным образом оказались пусты.

А теперь Габриэль демонстрировал его публике, играя роль пострадавшего и ограбленного художника.

— Господин Агрест, — резко вмешался Маттьё, делая шаг вперёд, — возможно, это мероприятие неподходящее место…

— Нет, — отрезал Габриэль, обращая взгляд на Маринетт. — Эта сцена подходит идеально. Здесь всё публично, здесь всё фиксируется, и здесь находятся профессионалы, заслуживающие знать, когда интеллектуальная собственность искажается.

Сердце Маринетт билось так сильно, что она едва различала перешёптывания. Лила откинулась на своём месте, выглядя, словно открыла бутылку вина.

Адриан тоже стоял, застыв, его губы слегка приоткрылись, на лице отразился ужас. Он ничего ещё не говорил, но его челюсть была крепко сжата. Его руки были прижаты к бокам. Ведущая, запинаясь, пробормотала что-то в микрофон. Камеры сменили ракурс. Маринетт шагнула вперед. Ее туфли казались ей каменными.

— Это я придумала, — сказала она тонким, но ровным голосом. — Это моя работа. Этот эскиз пропал из моего портфолио несколько месяцев назад. Я сообщила об этом.

— Сообщала, — спокойно парировал Габриэль. — Кому? Есть записи об этом якобы украденном изделии?

Слово «якобы» зазвучало, словно удар колокола.

— У меня есть, — раздался голос из задних рядов.

Это был месье Лоран.

Все повернулись.

Он медленно приближался к сцене, двигаясь с величественной серьёзностью, заставляя всех прислушиваться. Маттьё смотрел на него так, словно разрывался между тревогой и облегчением.

— Я просмотрел этот эскиз, — продолжил месье Лоран низким предупреждающим голосом. — В её портфолио.

Выражение лица Габриэля не изменилось.

— Это могло быть подделано. Мисс Дюпен-Чен хорошо знакома с моими коллегами. Простительная невнимательность с моей стороны, должен признать.

— Ничего подобного, — заявил Маттьё.

— Или он изменён.

— Ничего подобного, — заявила Маринетт, громче на сей раз.

— Тогда полагаю, позволим зрителям решить, — спокойно заключил Габриэль, возвращаясь на своё место.

Но что-то в комнате словно дало трещину. Люди снова заговорили, но теперь шёпот был наполнен подозрением. Журналисты лихорадочно строчили. Модель на подиуме медленно завершила свой путь, плечи твёрдые, спина прямая, словно она шла сквозь грозу.

Ведущая откашлялась.

— Пока этот вопрос изучают, — быстро добавила она, — снова обратим наше внимание на наряды. Каждое изделие исследует тему возрождения и восстановления, укоренённую в естественных изгибах — броня, сотканная дыханием.

Следующая модель выступила на подиум. Платье было создано из прозрачных и зеркальных вставок, каждый фрагмент которых когда-то был сломан, а теперь отшлифован и выглядит как стеклянные лепестки.

— Аксессуары созданы из переработанных материалов — выброшенного стекла и зеркал, обработанных, оформленных, сделанных безопасными. Возможно, это визуальная метафора исцеления.

Исцеление. Переделанное. Переосмысленное.

Эта модель едва успела пройти половину пути по подиуму, прежде чем зеркальные пуговицы полностью отпали и рассыпались по полу, словно разбросанные монеты.

Глаза Маринетт защипало.

Эта коллекция родилась из руин. Из страха, ненависти и боли от необходимости восстанавливать каждый проклятый день. Каждый стежок был историей её выживания, как Маринетт, как Ледибаг. Маринетт уставилась на свои руки. Она всё ещё стояла. Она не сломалась. Ещё нет. Но она чувствовала дрожь под своей кожей.