Если ты меня любишь (гет)

— В сторону! — услышала Гермиона крик Джефри, прежде чем ее сильно толкнули и она упала за колонну. Сразу вслед за этим раздался оглушительный грохот: фасад здания, возле которого случился бой, задрожал, но выдержал, каменная крошка забарабанила по плитам мостовой.

Гермиона вскочила, закашлялась и выбежала из-за колонны, пытаясь разглядеть в сером дыму кого-то из своих…

Воронка в центре города исчезла, но это был лишь знак того, что силы, столько лет рвавшиеся наружу, сокрушили двери своей тюрьмы.

Первые несколько минут после того, как они все покинули дом на площади Гриммо, ничто вокруг не говорило о том, что хаос уже воцарился. Но затем они увидели первые признаки начавшегося безумия: по улицам забегали маглы с выпученными от страха, а может, от боли глазами, они что-то кричали на разных языках, сталкивались друг с другом, падали, начинали колотить руками и ногами по земле, исходя пеной и слезами. Если бы Гермиона не знала причины этого явления, она бы подумала, что из какой-то психиатрической лечебницы совершен массовый побег. Но тем страшнее было осознавать, что все не так просто, что, даже если зажмуриться и сказать себе, что все так и есть, сумасшедшие не исчезнут, напротив — их число удвоится, утроится и тогда… Девушка едва сама не присоединилась к ним, позволив воображению зайти слишком далеко.

Вестерс повел их вовсе не к воронке, а на берег Темзы, утверждая, что река несколько ослабит распространения этой ужасной «чумы». Гермионе показалось, что, пока они дошли до реки, утро наступило, по меньшей мере, три раза. То есть вроде бы солнце и взошло, но из-за серой дымки его не было видно, и когда по неизвестной причине становилось то светлее, то темнее, невольно приходила на ум мысль о том, что, по-видимому, светило тоже спятило, или это Земля, оставив привычную орбиту, носится вокруг звезды как попало.

У Темзы их было еще больше: они словно не могли перебраться через реку, и от их воя закладывало уши. Маглы… Те, от которых следовало защищать волшебное население. Впрочем, попадались и волшебники, не умевшие защитить свой разум, которые, уже не скрываясь, выбегали на улицу и начинали палить из палочки без разбора, пугая и без того съехавших с катушек соседей. Вестерс, Холборн и другие с трудом успевали «успокаивать» таких экземпляров, при этом умудряясь не втянуться самим во всеобщую мрачную эйфорию. Кто-то безудержно хохотал, кто-то даже танцевал, исполняя замысловатые фигуры, кто-то плакал навзрыд… Вестерс безостановочно бормотал себе под нос защитные заклинания, на отработку которых просто не оставалось времени, и все равно Гермиона, как и остальные, чувствовала, что долго не продержится.

То тут, то там вспыхивали заклятья, но нельзя было понять, кто это: те, кто сохранил разум, или уже «зараженные». При каждой вспышке зеленого луча Гермиона вздрагивала и пригибалась, даже если знала, что Смертельно Заклятие выпущено за милю от нее. Никогда еще ей не было так страшно. Здание с колоннами они облюбовали, чтобы выхаживать там тех, кому еще можно было помочь, и создать призракам хоть какую-то преграду. Гермиона никак не могла избавиться от мысли, что те, кого они оттащили в глубину здания, в любой момент могли ударить им в спину.

Все усложнялось отсутствием врага как такового. Только всеобщая паника, крики, духота, ухудшающаяся видимость, пустота. Все постоянно перемещались, будто боясь остановить движение и замереть навсегда, не успев заметить ловкого противника. Но скианты не появлялись. Их тончайшая, отличная от боевой магия была рассеяна в воздухе, а ее носители где-то затаились, выпуская из окопа других, низших представителей своей расы. Пару раз небольшому отряду пришлось сражаться с парочкой привидений неизвестного разряда, но их магический уровень явно был низок для профессионалов из Первого Отдела. Затем вновь воцарилось зловещее безмолвие.

К полудню, если верить наручным часам, крики начали стихать, и Гермиона, без устали метавшаяся по зданию, чтобы помочь то одним, то другим, боялась даже думать о том, что это могло означать. Ей, Джинни и нескольким другим ведьмам, прибывшим на подмогу, запретили высовываться лишний раз и ходить на разведку, это доверили только самым опытным аврорам. Всякий раз, угрюмый, но одновременно решительный вид Ермона, возвращавшегося с очередным донесением, почему-то придавал ей сил. Джефри тоже постоянно исчезал по разным поручениям, и Гермионе каждый раз приходилось бороться со стесняющим чувством в груди, что, может быть, он не вернется.

Рон в разведке не был. На него изменения в атмосфере подействовали, видимо, сильнее, чем на других, и Вестерс отрядил его в помощники внутри здания, чем тот был явно недоволен. Гермиону несколько напрягал его злой, измученный взгляд, когда он, внеся и устроив очередного безумца, принимался слоняться туда-сюда, то и дело поглядывая на свою бывшую девушку. Ей оставалось лишь отвернуться и заняться своими обязанностями, не забывая давать указания Джинни и другим, в задачу которых входило создание защитного купола из множества заклинаний.

В общем и целом, Гермиона была согласна с тем, что ей велели быть в тылу и вникать во все дела одновременно. Как раз это у нее получалось весьма неплохо, хоть ей и было неуютно в присутствии Рона.

Стрелки на часах показывали три, когда ожидание сделалось невыносимым, и Гермиона слегка сдала позиции, просто сев на колени и схватившись руками за голову. Тут же к ней подошла Джинни и обняла ее за плечи.

— Ты знаешь, — зашептала она, чтобы никто не слышал, — мне кажется, надо просто перестать ждать. Перестать и все. Это так сложно, но, знаешь, мне уже почти удалось.

Гермиона подняла на подругу изумленный взгляд.

— Как ты можешь не ждать… Гарри?

— А вот так! — Джинни тряхнула головой и нервно рассмеялась. — Разве ты не видела, как сам Вестерс возле меня крутился?

— Видела…

— Это тогда, когда я вроде как отключилась. Но все было не так, Герми, все было куда хуже. Меня преследовали видения о том, как мы все погибнем, а он потом вернется и увидит… наши тела. Угадай, что с ним произойдет потом. — Она еще раз нервно хихикнула, но тут же взяла себя в руки. — Я не могла больше этого видеть, понимаешь? И тогда он — Вестерс — сказал мне, что я должна себе представить, будто уже точно ничего не изменить, а надеяться можно только на себя и на наш маленький отряд.

— И ты думаешь, это правильно? — Гермиона дернулась, стараясь освободиться от ее объятий.

— Сейчас главное — сохранить разум, хотя бы так, — печально ответила Джинни, и Гермиона успокоилась за нее. Она еще верила, но теперь тайно.

Вспышка — из разведки вернулся Джефри. Гермиона кинула на него быстрый взгляд, чтобы убедиться, что серьезно он не пострадал: только по щеке протянулся длинный свежий рубец. Ей мучительно захотелось оказаться с ним рядом, обнять его, прижаться к нему и умереть. В этот же миг. Потому что так внезапно и так остро на нее впервые в жизни нахлынуло ощущение ужасающей никчемности своей персоны.

И тут — она заметила сосредоточенный и осмысленный взгляд Рона, направленный на Джефри, и вскочила, забыв о Джинни.

— Они тщательно маскируются, но иногда все же выдают себя. Есть у них некое подобие гнезда, которое можно попытаться уничтожить, — говорил, тем временем, Стеффинс.

— Разрешите возразить, мистер Вестерс, — подобострастно поклонившись, встрял Ермон. — Разве возможно уничтожить такое количество скиантов, собравшихся в одной точке?

— Можно, конечно, подождать, пока их магия иссякнет… — насмешливо отозвался Джефри, уже предполагая, что скажет Вестерс.

— Нет, — вздохнул глава Первого Отдела, — это почти невозможно. Для нас — в первую очередь, потому что мы смертны. Они могут столетиями держать осаду.

— Надо воспользоваться внезапностью, — настаивал Джефри. — Хотя бы дадим надежду тем, кто останется в живых и в здравом уме. У нас не так много времени.

Он, конечно же, озвучил ту истину, которая и так была всем понятна. Но почему-то всем стало еще хуже оттого, что она была произнесена вслух. Вестерс, казалось, углубился в собственные мысли и ушел от происходящего. Но вдруг он медленно выдохнул и оглядел всех, кто в этот момент смотрел на него, в том числе и Гермиону, которая уже стояла в полуметре от Джефри.

— Я тоже считаю, что нам не следует дожидаться следующего рассвета. Но план битвы необходимо должен быть разработан. Я предлагаю начать обсуждение прямо сейчас.

Все мужчины согласно кивнули и стали продвигаться вглубь здания, которое, по-видимому, совсем недавно было общественным кинотеатром. Перед экраном было немного места, чтобы сесть. Джефри собирался последовать за начальником, когда его остановила Гермиона.

— Я… — начала она и смолкла.

— Гермиона, у нас срочное совещание, потом обязательно поговорим. Наверняка Вестерс решит подкрепиться тем, что осталось, и…

— Нет, — едва не пискнула Гермиона, протянула к нему руки и опять опустила их. — Потом мы не поговорим. Так всегда бывает…

— Поговорим! — твердым голосом сказал Джефри, глядя ей в глаза, и затем мгновенно присоединился к остальным.

Гермиона подавила рыдание и испуганно оглянулась: ей показалось, что Рон все это время стоял за ее спиной. Но Рон тоже стоял рядом с Вестерсом, а значит, собирался в бой.

— Ты тоже хочешь туда, да? — спросила Джинни.

Гермиона молча кивнула.

— Иди. Иди, я буду здесь вместо тебя. Конечно, я не так расторопна, как ты, но со мной останутся еще некоторые женщины, я уверена.

— А если на вас нападут?

— Ну, ты и сказала! — Джинни тихонько рассмеялась. — У нас тут, в любом случае, куда безопаснее, чем будет у вас там.

— И все-таки…

— Что все-таки? Ты ведешь себя прямо как Гарри: взваливаешь на свои плечи буквально все. А ведь именно сейчас речь идет о «коллективном мышлении», если хочешь знать.

— Я все это понимаю. Я не знаю, что со мной происходит.

— Да то же, что и со всеми. Если Гарри успеет спасти хоть кого-нибудь, это уже будет на грани чуда…

— Он может, — уверенно сказала Гермиона, — и спасет, я не согласна с методом Вестерса.

— Оно, вероятно, и к лучшему, — улыбнулась подруга и отошла к одному из безумцев, начавшему рвать на себе одежду.

Гермиона же тихо прокралась к совету мужчин и встала рядом с Холборном. Совет трудно было назвать советом, потому что говорили на нем немногие, однако план был намечен, Вестерс велел всем набираться сил и отдохнуть и назначил выступление на шесть часов вечера.

На улице, в самый разгар лета, царствовала зимняя серость.

* * *

— Когда-то мы все были недалекими, приземленными людьми. Но совсем не в теперешнем понимании. Мы набирали воду из ручья, укрывались в тени деревьев, наслаждались прохладой, оставленной весенним дождем. Мы собирались в круг у костра и гадали по языкам пламени, какие перемены принесут нам грядущие события. Мы были благодарны земле за то, что она нас родила и вскормила, ветру — за то, что он охлаждал летним днем наши разгоряченные лица, облакам — за то, что они давали нам возможность развивать наше эстетическое начало. Мы были верными и умели дружить. Мы сеяли зерна не для того, чтобы их собирать и есть, а чтобы их было все больше и больше, и чтобы море золотых колосьев простиралось вдаль, насколько хватает глаз. Мы бегали наперегонки с волками и лисицами, не заботясь о том, кто придет к финишу первым. Нас ласкали суровые волны океанов, подбрасывая иногда до небес, но мы любили их, и они нас отпускали. Мы слагали песни о звездах и бесконечных путешествиях, из которых возвращаются лишь затем, чтобы поведать о самом прекрасном и невероятном, а потом опять покинуть кров. Мы строили дома из соломы и глины и радовались каждому дню, когда на свет появлялось что-то новое, сделанное своими руками. Мы не любили войну, но и о ней мы пели много и торжественно, потому что именно в ней закаляются сердца и оживает внутреннее пламя.

Вождь замолк на мгновение, вновь раскурил свою трубку и обвел взглядом немногочисленное племя.

— А что произошло теперь? Мы подчинили себе природу ритуалами, мы вывели из нее все, что нам хотелось, и мы оставили ее. Простецы чем-то лучше нас. Чем? Они просто не умеют жить иначе. Им не хватает того, что есть у нас, так сильно, что они изыскивают все новые способы причинения зла, а мы в основном пользуемся старыми. Но они забыли предания, а мы помним, и потому на нас лежит основная ответственность за то, что небо ополчилось на нас. Мы должны были больше обращать внимания на то, что творилось вокруг нас. Простецы — они любят войну, так кто сказал, что мы должны быть ими? Мы пошли дальше, мы окружили себя ореолом непобедимости и знания, которое недоступно другим, простым смертным, и это не сойдет нам с рук. Не нужно было делиться знанием, нужно было хранить то, что ни в коем случае нельзя было терять. А теперь все кончено, мы можем только наблюдать за концом истории и пытаться удержать то, что еще хоть как-то может уцелеть…

Вождь оборвал себя на полуслове и погрузился в долгое молчание. Испуганно притихло племя: никто не переговаривался, не подавал друг другу тайных знаков — все внимание было сосредоточено на том, что скажет старший и мудрейший из Людей Тайного Мира, который уже не был тайным, но сливался с тем, внешним, в общем хаосе, состоящем из страданий и горя.

— Если бы шанс и был, нам не следует его искать, — медленно проговорил Вождь, и все тотчас ожили и зашумели.

Чем больше спорили Люди Того Мира, тем яснее им становилось, что ничего не вернешь, можно лишь построить что-то принципиально новое, отказаться от присущей им всем заносчивости и чувства обособленности от всего остального мира и заложить фундамент новой идеологии, нового Государства. В таких спорах истина обычно не рождается, но Вождю отрадно было видеть, что люди хотят сами принимать ответственность за будущее своих детей. Знания можно было заморозить, предоставить на попечение самой Истории, а в этот момент возводить новый мир, камень за камнем, на месте рухнувшей цивилизации. Время текло размеренно, иногда чуть ускоряясь, оно больше не делилось на прошлое, настоящее и будущее, не дробилось на чудо ощущения жизни и горечь от ее угасания. Но оно ждало, пока будет принято решение, и самые смелые из живущих возглавят отряд последних воинов.

* * *

— Гермиона!

— Вот и ты, наконец…

— Я хотел сказать только… не нужно тебе с нами ходить.

— Придумай что-нибудь поумнее.

— Ты же знаешь, почему я так говорю.

— Знаю. Потому что больше нечего сказать. Все, что можно было, сказал Вестерс.

— Да. Он поведет нас. Там их сотни, тысячи… и все жаждут нашей крови, представляешь?

— Да, грандиозно.

— И над чем ирония?

— Над тем, что можно было бы об этом не напоминать. Я очень хочу, чтобы этот день поскорее кончился. К ночи, думаю, настанет ясность.

— Я начал говорить эти глупости, чтобы отвлечь тебя, пока ты не утонула в собственных переживаниях. Ты, пожалуй, одна из самых сильных среди нас, а когда сильные ломаются — становится по-настоящему страшно.

Они сидели на одной из упавших колонн. Гермиона подтянула колени к груди и положила на них подбородок, искоса поглядывая на Джефри. Тот выглядел собранным и одновременно усталым, но он с готовностью намеревался пройти этот путь до конца, и Гермиона почувствовала, что именно сейчас надо сказать то, что так сладостно и так мучительно терзало ее сердце.

— Я не сильная, — прошептала она вместо этого. — Есть люди гораздо сильнее меня. Вот Луна, к примеру… Она исчезла сразу же после того, как ушел Гарри, значит, она сейчас с ним, значит, шанс есть. Почему я не пошла с ним? Не додумалась, не сдвинулась с места. А ведь, может статься, уже поздно куда-то идти.

— Не прикрывай главное различной ерундой, — спокойно остановил ее Джефри, протирая волшебную палочку специальным раствором. — Ты осталась, потому что так нужно. И не думай больше об этом, так ты не сможешь идти в бой. Я бы попытался тебя отговорить, но, чувствую, это совершенно лишнее.

— Просто я сойду с ума здесь, — пожала плечами Гермиона, ковыряя колонну носком ботинка. — Услышать ваши имена среди погибших… Нет, лучше умереть вместе с вами.

— Откуда ты знаешь, что мы умрем?

— Может, умру я. — Карие глаза скользнули по лицу молодого человека и снова уставились в пустоту. Плечи девушки непроизвольно вздрогнули, и она крепче обхватила себя руками.

— Гермиона… — Джефри протянул руку, думая мягко коснуться ее, но в этот момент к ним подошел Холборн, как всегда, сосредоточенный и немного сердитый.

— Романтика? — спросил он, усаживаясь рядом.

— Всего понемногу, — ответил Джефри, вздохнув. Гермиона промолчала.

— Вы не беспокойтесь, у нас опытный полководец. Мистер Вестерс понимает толк в военном деле, он сможет застать неприятеля врасплох и сэкономить наши жизни и для следующей атаки.

— Ты его очень любишь? — вдруг спросила Гермиона, вскинув голову. Джефри, едва не выронив палочку, воззрился на нее.

— Очень уважаю, — осторожно ответил Холборн, прищурившись.

— Нет, это не просто уважение. Зачем ты пытаешься скрыть это? Он хороший человек и тебе почти как отец, разве нет?

— Даже если и так, — в голосе Холборна послышалось привычное занудство, — это не повод для того, чтобы кидаться такими громкими словами, как любовь. Они слишком дорого стоят. Я в жизни произносил их всего два раза — и это правильно. Слова, слишком часто выбрасываемые нами, как простой мусор, теряют свой смысл, свою удивительную силу.

— Тут ты немного перебарщиваешь, — возразил Стеффинс. — Можно придумать другие слова, которые будут близки по значению, но зачем? Они значат только то, что значат, надо просто смотреть на того, кто их произносит.

— Ты считаешь, сразу будет видно?

— В большинстве случаев — да, надо только уметь смотреть.

— Я бы не сказал, что большинство, как раз, умеет смотреть.

— Я, наверное, не умею, — сказала Гермиона и, спрыгнув с колонны, пошла вглубь театра, к сцене.

— Знаешь, старик, кажется, пора отдавать за любовь свою жизнь, — пробормотал Джефри, возвращаясь к полированию оружия.

— Возможно, ты прав, — ответил Холборн. — Иногда мне кажется, что я готов на все ради тех, кто мне дорог, но в бою часто трушу.

— По тебе это не видно.

— Значит, тщательно маскируюсь.

— Да перестань, я знаю, кого ты оставляешь за собой. Не волнуйся сейчас за них. Если и есть хоть один шанс покончить со всем этим, мы его не упустим. Это говорю тебе я, самый счастливый человек на планете.

— Возьми меня с собой, — без улыбки проговорил Запоминающий и Стирающий и ушел, помахивая рукой в такт шагам и успокаивая на ходу мысли.

«Я люблю тебя, Гермиона», — прошептал Одж Дэггер.

* * *

Многие души метались в этот день, обезумев от страха. Отряд шел крадучись, избегая любых потасовок, дабы не терять время. Скианты соорудили из собственных телесных оболочек нечто вроде небоскреба, упиравшегося прямо в застывшие, мерцающие всеми цветами радуги небеса. Эта «вавилонская башня», казалось, демонстрировала всем возможность реализации того, что не удалось людям древности. Небеса приблизились к земле, но не для того чтобы принять, а для того чтобы рухнуть.

Сознание Гермионы выхватывало лишь отдельные картины и запечатлевало их в себе целиком, как они есть. Девушка уже успела свыкнуться с мыслью о том, что все случилось именно так, что ничего уже не восстановить, что наступила новая эра, в которой людям, скорее всего, не будет места. Но она так в это и не поверила и, подходя к лагерю врага, пребывала в некоторой отрешенности, которая с виду походила на спокойствие. Джефри, шагавший рядом с Вестерсом, пару раз оглянулся на нее, позволил себе мимолетную улыбку и опять отвернулся. Она не смогла ответить ему тем же, мышцы лица окаменели.

Рядом, в двух шагах, шел Рон, неровно, чуть ли не подпрыгивая. Молодой человек не казался больше злым или нервным, но каждой клеточкой тела Гермиона ощущала, как его тянет к ней. Вероятно, подай она ему знак, он метнулся бы к ней, обнял бы ее, и хотя бы на одно мгновение все стало бы как раньше. На миг она поддалась этой нелепой надежде и, притормозив, повернула к нему голову, но он прошел дальше, даже не вздрогнув. Гермиону толкнул сзади какой-то аврор, извинился и пошел дальше, остальные стали молча обходить ее, в немом ужасе замершую посреди дороги. И лишь через пару секунд она нашла в себе силы оторвать ноги от мостовой и идти дальше. Рон, наверное, просто не заметил, что она с мольбой посмотрела на него за несколько минут до битвы. Битвы, которая могла стать для них последней. Конечно же, не заметил! И что это с ней?

Когда белая вспышка обожгла ей глаза и веки, Гермиона все еще пыталась разобраться в себе и не сумела переключиться. Ее завертело в воздухе, а затем с размаху ударило оземь. Испустив крик боли, Гермиона попробовала встать. Это вышло на удивление легко, и она, твердо встав на ноги, побрела в сторону сражающихся. Внезапная вспышка сделала свое дело, и теперь девушка почти ничего не видела. Все подернулось серой пеленой. А в голове звучал торжественный хор неизвестно откуда взявшихся голосов. Мертвые пели о том порядке, который вскоре должен был наступить на земле. Язык был незнакомый, но Гермиона понимала, о чем они поют:

Один путь закончен, начнется другой.

Упущено время, и смерть на пороге.

Звезды вернутся на старые орбиты,

Сметая каменную пыль веков…

— Дефенсио ментис! — раздался крик, и Гермиона увидела рядом с собой чей-то силуэт.

— Джефри? — прошептала она.

Он схватил ее за плечи и вгляделся в ее лицо.

— Надо укрыться, быстрее!

— Как это? Мы пришли сюда биться.

— Ты не видишь. — В его голосе звучала неподдельная тревога. — Я должен укрыть тебя.

— Нет! — Гермиона вцепилась в него, понимая, что зрение уходит с каждой секундой. — Я так не смогу, я должна оставаться здесь!

— Так нельзя, — покачал головой Стеффинс, таща упирающуюся девушку за собой. — Там есть руины, туда мы отнесли первых раненых…

— Но я не ранена! — воскликнула Гермиона, стараясь освободиться.

— Ладно, ты не ранена, если тебе так легче.

Гермиона заскрипела зубами от ярости. Теперь, когда ум ее снова прояснился, она явственно слышала звуки битвы, крики, стоны, звуки взрывов, шорох осыпающегося камня и еще — шум начинающегося дождя.

— Почему? — крикнула она. — Разве другие видят? Почему я должна оставаться там?

— Ты находилась почти в эпицентре первого взрыва. Так что, считай, тебе еще повезло… Вот так, сюда. О тебе позаботятся.

— А ты?

— А я пойду помогать разрушать эту штуку, а потом приду за тобой.

— Не придешь…

Джефри мгновение смотрел на нее, потом сильными руками прижал ее к себе. Гермиона, перед глазами которой теперь уже была только пелена, горько разрыдалась. Звуки, меж тем, все усиливались. Мимо со свистом пролетали призраки, которые, хоть и не могли нанести ущерб, однако, напитавшись энергией более могущественных собратьев, изрядно досаждали, притворяясь деревьями, или телефонными будками, или людьми, а то и принимая очертания диковинных птиц и животных. Иные формы потусторонней жизни помогали скиантам, как могли, внося смуту в сердца и разум наступавших на них магов. Судя по дрожащему от магии воздуху, отовсюду прибывало подкрепление, но Гермионе, судорожно всхлипывавшей в объятиях Джефри, было ясно, что все это не поможет.

В конце концов, Одж Дэггер отстранился от нее, и она осела на мокрый асфальт и прислонилась к крупной каменной глыбе, которая когда-то от чего-то откололась. И это «что-то» совсем недавно (а может, и тысячу лет назад) было чьим-то домом, а стало быть — чьей-то тюрьмой.

— Слушай нас, — проговорил он, перед тем как растаять в удушающей мгле, состоящей из разных звуков, то сливавшихся в мелодию, то рвавших друг друга на части. — Слушай тех, кто еще не ушел.

Возможно, Гермионе лишь почудилось, что он это сказал, но она, тем не менее, ухватилась за эту мысль, как за спасительную, и начала повторять ее про себя. К ней кто-то подошел, по-видимому, осмотрел ее раны и что-то над ними сотворил, но она не могла видеть лица. Запомнились только руки — теплые, чуть дрожащие, но уверенные руки друга, сердце которого билось рядом.

И пока он помогал ей, шепча нечто вроде слов утешения, она стала слушать его сердце, чтобы только не сойти с ума, чтобы не вернулся тот страшный марш, пронзивший всю Землю, от запада до востока и от севера до юга. Сердце трепетало и замирало, но продолжало биться, свидетельствуя о жизни и все же с каждым ударом становясь на секунду ближе к смерти. Потом человек отошел, и Гермиона вся обратилась в напряженный слух, выхватывая из невероятной какофонии смерти звучание бьющегося сердца, в то время как ее собственный источник жизни также превратился в орган слуха.

Она услышала их: редкие и частые, тяжелые и легкие, неровные и размеренные — удары живых сердец наполнили все кругом, и ни один призрак не смог бы им что-либо противопоставить. Теперь Гермиона поняла, что эта битва происходит между двумя песнями, двумя мотивами, двумя силами. Эта борьба существует везде и всегда в разных формах, но чтобы услышать ее суть — нужно сделаться слепым, лишиться того, что порой отнимает зрение у самой чуткой души. Резкая, разрушительная мелодия хаоса билась с торжественной, созидательной мелодией сердца.

Но вот Гермиона постепенно успокоилась, погрузившись в звуки, и стала различать угасающие сердца. Иногда их, уходивших из хора вечности, заменяли другие, но чаще они просто уходили, и мелодия жизни становилась чуть слабее. Не в силах следить за общим ходом вещей, Гермиона сосредоточилась на отдельных сердцах и начала с Джинни.

Вот она сидит в госпитале возле одного из маглов, решительная и сострадательная, полная неизбывной печали и ожидания. Ее сердце бьется почти ровно, и во всю мощь звучит его песня, точно хрустальный горный ручей. Вдруг Джинни вздрагивает, будто бы услышав зов подруги, и, обернувшись, ободряюще улыбается ей.

«Она должна дождаться, — подумала Гермиона, — иначе…»

Другое сердце вклинилось в их общение, и образ Джинни пропал. Воинственный Ермон возник перед мысленным взором Гермионы, и она невольно залюбовалась тем, как он, не задумываясь, оказывается в самых опасных местах, без передышки участвует в создании ловушек для призраков и ослаблении защиты скиантов и рассекает палочкой воздух, рисуя сложные узоры. Вот он трансгрессирует к мистеру Вестерсу, и их сердца начинают биться вместе, не заглушая и не перебивая друг друга. Вестерс кивает своему соратнику, и тот, вскинув руки над головой и что-то прокричав, исчезает, чтобы появиться уже совсем в другом месте и там держать оборону. Гермиона постепенно прозревала их замысел, следя по мере сил за движениями Вестерса, Ермона и других авроров. Сердца Джефри и Холборна бились где-то рядом, но неожиданно Гермиона отвлеклась на других, тоже дорогих и важных для нее людей.

Члены ОД тоже, как выяснилось, находились поблизости и, естественно, участвовали в сражении. Невилл, Дин, Симус, Лаванда, сестры Патил, Эрни, Майкл… Имена застыли, засветились ярким пламенем и исчезли. Гермиона не стала слушать каждого из них в отдельности: они всегда горели единым огнем, их ничто бы не разъединило. И даже когда несколько сердец замолкли, Гермиона удержала себя от того, чтобы устремиться к ним. Ее сердце пропустило удар, а затем поторопилось его наверстать, не зная, когда придется замолчать самому.

Вот семья Уизли, в полном составе, не считая Джинни: ни тени страха или нерешительности, давно определившие свою судьбу. Правда, в душе миссис Уизли Гермиона уловила тень тревоги, но она была женой и матерью, и она всегда беспокоилась за родную кровь. Но все же в этой битве она была прекрасна — сильная и светлая, несущая смерть врагам и надежду людям. Мужчины Уизли защищали, прежде всего, ее и старались держаться поближе к младшему из сыновей, Рону. Рваный ритм его сердца заставил Гермиону обратить к нему свой новый, внутренний орган слуха. Вестерс обучал всех, кого мог, ведению боя со скиантами прямо на поле сражения, посредством легилименции, но Рон, улавливавший лишь отрывки его мыслей, бился в каком-то своем стиле, то и дело подставлявшем под удар и его, и членов его семьи. Каждый его выпад подразумевал не продуманность защиты и нападения, а жажду встречи с кем-то из призраков лицом к лицу.

Гермиона зарыдала, закрыв лицо руками. Ей, как никогда, захотелось быть с ним рядом, прикрыть его от возможных ударов, но она не могла пошевелиться. Если бы она напрягла волю, ей с большой долей вероятности удалось бы определить, где именно он находился, но ментальная связь со всеми выпивала из нее силы гигантскими глотками, и надеяться Гермиона могла лишь на то, что вскоре все это закончится. И она либо дождется кого-то из них, либо…

В страхе она попыталась совершить невозможное: связаться с Гарри или Луной. На какой-то момент ей показалось, что она почти прорвалась сквозь пелену времени и пространства и слышит голоса и мысли своих друзей, но тут тьма сгустилась над ее разумом, и стало трудно дышать. Гермиона дернулась, упала на землю и, ощутив щекой прикосновение холодного асфальта, перестала слышать. Теперь она могла, как и все люди, различать звуки ожесточенной битвы за жизнь и души, но ничего более. За минутным оцепенением последовало отчаяние, навалившееся на девушку как бетонная плита, придавившее ее измученное тело к земле. Слезы долго текли из потухших глаз, пока не кончились. После этого Гермиона нашла в себе силы сесть.

Она погрузилась в полную тишину, уже не прислушиваясь к конкретным звукам, не считывая и не анализируя информацию, которую они несли. Ей было все равно, что в нее в любой момент могло попасть заклинание. Потеря Слуха была для нее равносильна смерти. Нельзя было иначе принять участие в уходящих жизнях друзей, кроме как посредством этого дара, внезапно открытого в себе. Но второй раз такие двери не открываются, думала Гермиона, статуей замерев посреди хаоса и смерти, испытывая лишь одно желание, разгорающееся внутри с каждой секундой, — умереть.

Битва продолжалась, несмотря на ночь, никто из бойцов — смертных и бессмертных — не собирался останавливаться.

* * *

Солнце зашло, но планета все еще вспыхивала разноцветными искрами, северное сияние играло повсюду — неповторимое зрелище, которое так никто и не увидел. Битва постепенно стихала, то там, то тут прекращалось сопротивление людей, но и призраки несли потери. Многие из них были надежно заперты в магических ловушках, в том числе и скианты. Однако о победе или хотя бы о переломе хода событий говорить не приходилось. Энергия воронки продолжала подпитывать всю нечисть, обрушившуюся на Землю. Появились упыри, ожившие трупы-марионетки, дикие звери, много веков считавшиеся вымершими, ведьмы, возраст которых давно перевалил за тысячелетие. Море грозно вздымалось и опадало на востоке, словно собираясь смыть весь ужас последней войны, когда сражаться станет некому. Его гребни водили зловещий хоровод, ни издавая ни единого плеска. Звезды и луна спрятались за мощным облаком зла, покрывшим все и вся черным пеплом.

Около камня, посреди тел и осколков, ничком лежала девушка. Каштановые волосы скрывали смертельно бледное лицо, пальцы, недавно раздиравшие землю, слегка подрагивали. Силы постепенно покидали ее тело, с закатом пришел холод, и разом почерневший асфальт забрал последнее тепло. Гермиона могла слышать собственное очень тихое дыхание и ждала, пока оно оборвется. Лежать в тишине, ничего не видя, не слыша, не чувствуя, было гораздо хуже смерти. Умерев, она встретилась бы со многими, кого — эта мысль впивалась в нее ядовитым жалом — уже не было в живых. А так ей оставалось лишь думать о том, каким образом она заслужила это наказание. Не была достаточно сострадательной, не сделала того, что должна была сделать, слишком много думала о себе и о достижении своих целей? А что, если нет никакого наказания, и каждый человек со всеми своими пороками и ошибками — страх и ужас для самого себя? Стоит только остаться по-настоящему наедине с собой (а среди мертвецов это получается, пожалуй, лучше всего), как твоя собственная неверно прожитая жизнь поглотит тебя изнутри.

Однако пребывать в этих размышлениях до самого конца Гермионе не пришлось. Неожиданный порыв сильнейшего ветра растрепал ей волосы, а затем раздался такой оглушительный взрыв, что девушка, собрав остатки сил, невольно сжалась в комок, зажимая уши. Этот звук потряс все до основания, земля страшно содрогнулась, протяжно выдохнула, то ли освобождаясь от чего-то, то ли готовясь разлететься на куски, и застыла. В тот же миг темнота, опутавшая сознание Гермионы, стала полной.

* * *

Небольшой отряд разыскивал среди развалин живых. Дело осложнялось шквалистым ветром и туманом, характерным для Лондона, если это место еще можно было так назвать. Моросил мелкий дождь, выстукивая на камнях и плечах людей траурный мотив. Отряд работал молча, время от времени перекидываясь емкими фразами, лишенными эмоций и заинтересованности.

Один из молодых людей, перепрыгнув через поверженный фонарный столб, присмотрелся к лежащей у камня девушке. Дав остальным знак, чтобы подождали, он приблизился к ней и проверил пульс. Нахмурившись, достал палочку и пробормотал заклинание.

Веки девушки слабо затрепетали.

— Гермиона, — тихо позвал он.

Она напряглась, точно неведомая сила удерживала ее в забытьи. Карие глаза открылись, но их взгляд был неподвижен и устремлен туда, где плыли белесые облака.

— Гермиона, — повторил юноша. — Ты слышишь меня?

Она сделала судорожный вдох и сдержала влагу, собравшуюся в уголках глаз.

— Да, я слышу тебя, Запоминающий и Стирающий.

— Ты знаешь мое имя?

— И не только твое… Прошу тебя, сотри мне память.

— Я доставлю тебя туда, где тебе помогут…

— Значит, вот так? — не слушая его, прошептала Гермиона, закусив губу. — Я же говорила… Я так и не успела услышать… Но ничего, не волнуйся, я здесь не задержусь.