Правильный порядок (джен)

Дыхание с хрипами вырывалось из груди. Казалось, ещё мгновение, и его глотка разорвется от рваных, холодных потоков воздуха. Гарри чувствовал, как по лицу стекает струйка крови. Он лежал в чулане уже не первый час, но кровь никак не останавливалась, что добавляло беспокойства, но он не сдвинулся бы при всем своем желании. Палочку с чемоданом дядя забрал, и Гарри сильно надеялся, что не сжег, а просто спрятал, а подняться и выйти из дома так, чтобы не попасться Вернону, он не смог бы. Он вообще вряд ли смог бы подняться.

Как бы ему не окочуриться в этом чулане. Сознание всё больше ускользало, и в конце концов, в мозгу осталось только пульсирующее желание выжить. Но думать о том, как это сделать, не получалось, мысли крутились только вокруг стремления выйти из чулана. Его несколько раз вырвало, и, кажется, началась лихорадка. Мир померк и постоянно крутился, ему стали мерещиться люди, протирающие ему лоб и перевязывающие его раны. Прикосновения теплого тела казались миражом в жаркой пустыне. В прямом и переносном смысле — лихорадка никак не проходила и испаряла, казалось, все жидкости в его теле.

Он очнулся в чулане, казавшимся пустым больше, чем обычно. Чувствовал он себя отвратительно: во рту пересохло и стоял привкус крови и рвоты, губы потрескались, глаза болели и нещадно болели раны, но это всё равно было лучше, чем раньше. Гарри понятия не имел, сколько он тут пролежал, сквозь туман в глазах он посмотрел на часы, показывающие 4:30, но утра или вечера, он не знал. Со стоном он поднялся и, тяжело дыша, короткими, осторожными шагами двинулся в сторону гостевой ванной, находящейся на первом этаже. Дверь в чулан была почему-то не заперта. Нарушение домашнего или, если быть точнее, чуланного ареста грозило новыми неприятностями, но Гарри было так плохо, что выбор стоял между немедленной смертью или душем. Он не мог больше оставаться в темном, тесном, пропахшем потом, рвотой и мочой чулане, лежать на твердом и рваном матрасе многолетней давности. Кожа чесалась и неприятно стягивалась, он чувствовал себя грязным как никогда. Зайдя в ванную и едва позаботившись закрыть дверь, он стянул с себя затвердевшую от крови футболку, джинсы и трусы. Обувь, к счастью, он успел снять ещё когда зашел в дом, вернувшись из Хогвартса. Мысль о школе отозвалась новым приливом боли. Гарри крутанул вентили на смесителе, даже не заботясь о выставлении температуры, и, издавая то ли попискивания, то ли стоны, залез внутрь и улегся на пол ванной. Стараясь особо не подниматься, он потянулся к полочке и, сбив пару шампуней, ухватил мочалку, налил на неё жидкого мыла и начал остервенело, почти до красна, натирать кожу, останавливаясь только в местах ран. Только тогда он заметил, что самые большие увечья перевязаны бинтами и залеплены пластырями. Его лечили? Но кто? Доктора Дурсли, помешанные на репутации, точно не вызывали, даже если бы заплатили ему тысячи долларов за молчание и связали нерушимой клятвой, значит, это кто-то из домашних. То есть, Петуния, кроме неё никого. Но почему тетя вдруг опустилась до заботы о ненормальном племяннике? Ему было настолько плохо?

Остановился Гарри только тогда, когда кожа начала болеть от трения. Он полностью выдохнулся и несколько минут просто лежал под струями воды. Поднялся, держась дрожащими руками за бортики ванной и столкнулся с тем, чего боялся больше всего — зеркалом. Глаза Гарри покраснели и красовались лопнувшими сосудами, кожа была бледная до синевы, с виднеющимися цепочками фиолетовых вен и даже красноватые после мочалки места не смазывали впечатление. За время, проведенное на каникулах, он успел похудеть, сводя на нет все набранные за учебный год килограммы. Над бровью краснела содранная кожа, губа была разбита, на носу виднелся большой синяк, успевший сменить красный цвет на синий, то же самое было над ключицей, по всему животу и груди, на руке, которой он закрывал лицо и совсем немного на ногах. Та самая рука, — правая, — сгибалась с трудом и очень сильно болела знакомой болью: сломана кость, может, даже не одна. Ребра, при осторожном осмотре, отозвались неприятной резью, но сломаны не были, что вызвало у Гарри искреннее изумление: он был уверен в обратном. Его лицо на секунду скривилось, будто в рыданиях, но тут же расслабилось. Он смотрел себе в глаза, разглядывая лёд, скрывшийся в глубине. Единственное приятное, что осталось в нем. То, что он получил от матери. Гарри попытался представить теплоту в них, такие же, смотрящие на него с любовью, но видел только своё собственное отражение.

Он подобрал мочалку, которая принадлежала Дадли, и осторожно положил на место. Если они узнают, что он пользовался чужим, ему не поздоровится, а его собственная губка осталась в чемодане, который исчез вместе с дядей. Собрал одежду, разбросанную на полу, схватил со своей кровати простыни и, зажимая нос свободной рукой, вышел на улицу. Там он сделал то, к чему уже привык: сжег грязное белье на заднем дворе, в каменном камине, в которым иногда Дурсли готовили мясо. Петуния отказывалась мыть его вонючие вещи и всегда приказывала избавиться от них раз и навсегда. Всё равно после Дадли (постельное он тоже унаследовал от кузена), вещей у Гарри было предостаточно. Но в этот раз делать это было грустно, ведь сожженную одежду купил он сам.

Холодный, ночной иней морозил босые ноги. Гарри устал настолько, что у него не было сил дойти до кровати. Хватаясь за стену, он опустился на пороге дома и обнял ноги, разглядывая траву сквозь полуприкрытые глаза. Ночной летний воздух приятно холодил кожу. На востоке медленно занимался рассвет, окрашивая темный небосвод в желтые и оранжевые цвета. В соседнем дворе хлопнула дверь машины вернувшегося с ночной смены хозяина, заставив Гарри вздрогнуть и вспомнить о времени. Ему повезло очнуться ночью и не потревожить Дурслей, но попадаться на глаза не хотелось даже в том случае, если его купание было согласованный. Пошатываясь, он медленными шажками направился через коридор и гостиную в свой чулан. В голове крутились воспоминания о Хогвартсе, сейчас казавшимся далеким сном, в то время как дом Дурслей и родной чулан реальными, как никогда. Он не знал, как бы справился с нахлынувшими эмоциями и ранами, заболевшими с новой силой, если бы не заснул сразу же, как голова коснулась подушки.

* * *

Когда он проснулся в следующий раз, часы показывали три часа. Мышцы затекли от долгого лежания и отдавались зудящей болью. Глаза болели ещё сильнее, но в целом состояние было гораздо лучше, чем раньше. Гарри не помнил что бы он когда-нибудь так быстро выздоравливал.

Он осторожно сел на кровати, разглядывая маленькую, низенькую дверь напротив, из-за которой раздавались шум телевизора и мягкие шаги Петунии, которая как обычно сновала по гостиной, смахивая пыль с и так идеально чистых поверхностей. Сердце Гарри отчаянно билось в груди словно птица, попавшая в клетку. И когда он успел стать таким трусливым? До Хогвартса он бы вышел, принимая всё, что его ждет, а сейчас ему хочется забиться в угол и отчаянно плакать, вспоминая школу, уроки, свою мягкую кровать с тяжелым пологом и библиотеку. Он перевел взгляд на разбившиеся часы. Их он купил прошлым летом. Гарри провел пальцем по трещинам. Наверняка их забрал Дадли, а когда разбил, кинул в чулан, сочтя мусором, достойным только ненормального кузена. Часы, купленные на деньги Гарри. Деньги его родителей. Его взгляд упал на синяки, покрывавшие его руку, как белый горошек любимое платье тети Петунии. С каких пор он стал чувствовать себя в безопасности? Заводить друзей? Друзей, которые сейчас со своей семьей радуются возвращению домой. Которые поедут во Францию, Италию и Грецию, будут греться на солнце на море, пока он, Гарри, сидит в темном чулане. Перед глазами всё стояло воспоминание, как родители с любовью обнимают Гермиону. Он закрыл лицо руками и коротко всхлипнул. Его никто и никогда не поймет. Он совершенно один. Хогвартс обманом заставил его почувствовать себя нормальным прежде чем вернуть обратно в его личный ад.

Темнота чулана всё больше поглощала его.

* * *

— Ты вот тут пропустил, — кривя губы, тетя Петуния ткнула длинным пальцем на идеально обрезанный газон.

— Хорошо, тетя, — послушно склонился над указанным участком Гарри, морщась от боли в сломанной руке.

— И зачем я только с ним мучаюсь… — пробормотала она скорее для него, чем для себя.

Гарри задавал себе тот же вопрос. Раз уж он такая большая обуза, отдали бы в детдом. Хотя кого бы тогда колотил Вернон?

Это был уже двадцатый день июня. Дядя целыми днями был на работе, кузен пропадал с друзьями, так что воспитанием Гарри занялась Петуния. Это самое воспитание заключалось в забрасывании таким количеством поручений, чтобы не оставалось ни минуты на “безделье”. В первые дни после освобождения из заключения в чулане Гарри просто бессильно падал на пол каждый раз, когда Дурсли пропадали из поля зрения, теперь он чувствовал себя лучше, но рукой едва двигал. К счастью, хоть вопли и бурчание ему доставались ещё больше, чем обычно, с Верноном Петуния провела воспитательную беседу насчет насилия и сказала обходиться по мелочи. Её здорово взбесило, что пришлось мучаться с мальчишкой, перевязывая раны, ведь с телом потом было некуда деваться. Гарри всё ещё доставались оплеухи и пинки, но серьезного ничего не было. А Петуния долго возмущалась, что он посмел так сильно пострадать.

— Поторапливайся, скотина! — рявкнула тетя, заметив, как Гарри остановился, держась за сломанную руку. Настроение у неё было отвратительное: Вернон после Азкабана изменился, стал холоднее и отстраненнее и сегодня утром поднял на неё голос, противный племянник вернулся из своей проклятой школы и смеет плохо выполнять работу — плохо ему видите ли, рука правая болит! Бездельник!

Гарри опять наклонился и выдернул ещё пару сорняков. Без него Петуния свой сад совсем забросила: если уборкой она ещё могла как-то заниматься, то в земле копаться для неё было слишком муторным и противным. Она не собиралась портить свои белые руки с аккуратными ногтями! К счастью, осенью и зимой особо ухаживать не пришлось, а вот весной и в июне уже стоило начинать. Тетя была готова всучить ему лопатку и секатор как только он вернулся бы на Тисовую улицу. Злость своего мужа она понимала, но зачем же бить так сильно! Она ужасно отставала и приближение ежегодного конкурса по облагороженности дворов заставляло её нервничать, что она с удовольствием вымещала на Гарри.

Постояв с кислым видом и нетерпеливо потопав ногой, Петуния зашла в дом: всё-таки погода стояла невыносимо жаркая.

Гарри вытер пот со лба и выдохнул. Отдыхать ему не дали: из-за угла вырулила знакомая дядина машина и Поттер, сглотнув, бросился делать очень занятой и старающийся вид. Вернон вышел из машины, громко хлопнув дверью, и прошел в дом, даже не взглянув на Гарри. Отлично. У Поттера расстроенно опустились плечи. У дяди был неудачный день, что означало неприятности у его племянника.

Гарри не слышал, что происходило в доме. По крайней мере, дядя и тетя не ругались. Не с друг другом, разумеется, они были идеальной парой с полной гармонией в браке, но на других они жаловались с удовольствием.

С газона исчезли ещё десяток сорняков, когда Вернон показался на пороге, нахмурившийся.

— Ты какого-то хрена осмелился попасться на чужие глаза. Нормальные люди спрашивают, почему мой долбанный племянник целый день на солнце проводит. К твоему счастью, Петуния запретила мне тебя бить, так что смотри не описайся от радости. В дом я тебя не пущу, ещё чего, надышишь нам жары ещё, так что вали куда-нибудь до вечера. Понял, подонок? Чтобы ни я, ни кто-то другой тебя не видел, а то никакие женщины меня не остановят. И ходи где-нибудь подальше, а то ещё наткнешься на кого-то приличного, — Дурсль гоготнул. — Иди лучше в сторону Брумфилда, где тебе и место. Петуния, дорогая, подавай на стол! И побольше бекона...

И исчез, хлопнув дверью.

Гарри отряхнул руки об шорты и поднялся, разминая затекшие ноги. Он не знал, радоваться или грустить внезапному поручению.

Подобное повторялось почти каждый день. Гарри работал утром и поздно вечером, когда не жарко, а всё остальное время гулял. Домой его пускали в то же время, и то только на поручения, еду, сон или туалет. Поттер гулял в Брумфилд, район, считающийся одним из самых бедных в округе, и, на самом деле, не так уж страдал. Он дремал под деревьями, играл на детский площадках и исследовал округу. Хотя было очень жаль, что дядя забрал плеер и книги.

В один из таких дней Гарри вышел из дома с разбитым носом. Дядя всё-таки не выдержал и ударил его за плохо вымытую машину. Точнее, слишком сильно вымытую: перестаравшись, Поттер залил водой какую-то важную деталь, которую теперь придется менять. Но он был доволен, ведь в обычный день дядя был бы гораздо жестче, а сейчас из-за запрета тети сжалился и обошелся мелочью.

Гарри шел, куда глаза глядят, погруженный в свои мысли. В последнее время это было чуть ли не единственным развлечением, ведь ни музыки, ни книг, ни тем более телевизора у него не было. Оставались только размышления, прогулки и исследование округи. Кровь из носа не останавливалась и он вытирал её рукавом мешковатой растянутой кофты. Солнце клонилось к закату. Он проходил мимо домов, районов и парков, пока не заныли от усталости ноги. Наконец, показались места, пока для Гарри незнакомые. Тогда он упал, облокотившись на стену в каком-то закоулке, рядом с парнем лет пятнадцати, курящем сигарету. Тот мельком глянул на него, остановившись взглядом на кровотавшем носу.

— С кем подрался?

— С дядей, — ответил Гарри. Он сам не знал, почему сел именно здесь, а не где-нибудь наедине.

В глазах парня что-то промелькнуло, но он промолчал.

— Хочешь? — спросил он, протягивая ему сигарету. Гарри пожал плечами и взял её.

— Даешь сигареты ребенку? — спросил он и затянулся.

— Дети бывают разные.

Парень забрал у кашляющего Гарри сигарету и засунул в рот.

— Я тебя тут раньше не видел.

— Я из Литтл Уингинга.

— Район для богатеньких? — фыркнул тот.

— Разве? — равнодушно спросил Поттер. —Я как-то не задумывался.

— Ну да, вы, богатые, не понимаете своей радости… — он запнулся, опять глянув на нос Гарри, и замолчал.

Гарри шмыгнул носом и вытер кровь.

— Может, тебе в больницу? — немного встревоженно спросил парень.

— Всё нормально, и не такое заживало.

Опять повисло молчание. Парень курил, разглядывая стену напротив, Гарри смотрел на землю равнодушным взглядом.

— Сколько тебе?

— Одиннадцать, — и зачем-то добавил. — Почти двенадцать.

— Выглядишь на семь. Или девять, — он подумал и признался. — А может на одиннадцать, я не шарю в детях.

— Да нет, я выгляжу младше своего возраста.

— Ешь больше тогда, — посоветовал парень. Гарри взглянул на него недовольно, коря того за недогадливость. Он уже корил себя, что подсел к незнакомцу, но ему почему-то захотелось поговорить хоть с кем-то, кроме родственников. Парень поднял взгляд и посмотрел ещё более настороженно. — Тебя хоть кормят?

— Почти.

— Почти? Что это блять значит? Ой, блять, сука, — начал путаться парень. Он замолчал и сказал медленно, будто всё ещё боясь сорваться. — Прости, кхм, не хотел материться.

Гарри даже заулыбался.

— Ничего страшного. Я не хрустальный.

Парень разглядывал его и долго молчал.

— Ну ты это, если что, обращайся, хорошо? Если вдруг помощь понадобится или что-то такое. Я тут рядом живу, на улице Голдинхема, 14. Я могу что-то… — неуверенно говорил он, — ...сделать сейчас?

Гарри помотал головой и для пущей убедительности добавил.

— Я в порядке.

— Да я вижу, — пробормотал парень и, выбросив сигарету, пошел к западу.

— Эм, — остановил его Поттер. — Как тебя зовут?

Парень обернулся и улыбнулся.

— Том Бэйкер.

— Гарри Поттер.

Том кивнул, как будто это было самое обычное имя, и ушел.

А Гарри почувствовал себя немного лучше.