Летит мотылёк на адский огонь... (гет)

День впервые тянулся намного дольше обычного. Считая минуты в ожидании своей ночной гостьи, Клаус всегда любил наблюдать, как стрелки часов переваливали за время отбоя. Сегодня же он с нетерпением ждал утра, которое, казалось, и вовсе передумало когда-либо наступать.

Первое время день казался ничем не примечательным: Ягер проводил Оливию, заправил кровать, сходил в душ, надел свою форму. Разве что у зеркала задержался дольше обычного, рассматривая бордовый след на правой скуле и ещё один на шее, неприлично выглядывающий из-под рубашки. Стоило бы подумать, как их замаскировать, но Клаус не стал заморачиваться. Всё равно это уже не имело значения — за ним вот-вот должен приехать автомобиль, чтобы забрать в местное отделение гестапо.

Ягер ждал этого с того самого момента, как за его адъютантом захлопнулась дверь. Странно, но солдаты не торопились появляться на его пороге. Может, Тилике оказался одним из тех, кто любил злорадствовать над чужими неудачами, и решил позволить ему провести последние сутки в своём кабинете? Всё равно Клаусу было некуда бежать. Да он бы и не стал этого делать. Ягер никогда не был трусом и понимал, что позорное бегство будет ещё хуже. Не для этого он посвятил себя службе.

Приведя в порядок всё отчёты и бумаги, он подготовил план обучения курсантов, положив его на видное место. Гауптштурмфюреру пригодятся эти записи, если он планирует занять его кресло. Может, за успешное обучение курсантов его даже повысят до штурмбаннфюрера. По крайней мере, Клаус собирался доложить о заслугах и непосредственной помощи в учениях своего подчинённого выше до всей этой нелепой утренней ситуации, теперь же его слова не имели веса. Даже несмотря на случившиеся, штандартенфюрер не чувствовал ненависти или злости к Тилике. Он же просто солдат, выполняющий приказы. Ягеру было даже неловко за свои слова. Не стоило называть его пёсиком. По сути адъютант был не виноват, что оказался свидетелем того, что ему видеть не стоило. На его месте любой бы побежал писать донос.

Не зная, чем себя занять до прихода солдат, он достал личные дела курсантов. Штандартенфюрер давно заметил, что чем дольше шла война, тем моложе были солдаты. Парни только закончили школу и сразу же надели военную форму. Такими темпами не исключено, что однажды и детям дадут в руки винтовки и толкнут в сторону границы. Клаус грустно усмехнулся, взяв из шкафа стакан и графин с коньяком. Наверное, мальчишки с автоматами в руках будут меньшим из зол, совершённых его страной.

Вечерело. Стрелки часов указывали на половину шестого. Первая папка. Райнер. Весёлый курсант, задающий настроение всей роте, был подвержен режиму меньше остальных, но не стремился высказываться против него. Парню просто было плевать на то, кто был у власти и что он там творил. Политика была для него далека. Он жил как все, мечтал как все, любил как все и в армию тоже пошёл как все. Несмотря на то, что в жизни так и не определился, Райнер старательно занимался на теоретических занятиях и имел хорошие показатели на полосе препятствий. Он всегда напоминал штандартенфюреру Вольфа. Из него определённо выйдет неплохой военный, если он продолжит заниматься в том же духе и не погибнет в ближайшем бою.

Сделав пару глотков из бокала и скривившись от горького вкуса, Ягер открыл следующую папку. Шнайдер. Один из тех, кого в книгах и фильмах изображали редкостным гадом. Тот самый персонаж, вызывающий лишь негативные эмоции, но несмотря на его характер, Клаус всегда знал, как его усмирить. К тому же погоны имели вес и были получены не просто так, но во времена студенчества у штандартенфюрера их не было. Зато был одногруппник, копия этого курсанта. Такой же заносчивый и высокомерный скот, однажды нарвавшийся на свидание с кулаками Ягера за свой длинный язык. К счастью для Клауса, его тогда не отчислили. Вольф долго умолял дядю Бернхарда заступиться за лучшего друга и дать ему возможность доучиться и всё же добился своего. Старик Хайн высказался в защиту учащегося, оступившегося впервые.

Воспоминания заставили улыбнуться. Штандартенфюрер сделал ещё один небольшой глоток и, закурив трубку, поудобнее разместился в кресле. В мыслях появился до жути глупый вопрос: как бы повернулась его жизнь, если бы его выгнали из военной академии? Наверное, пошёл бы работать на железнодорожную станцию вместе с отцом, познакомился с какой-нибудь фройляйн, завёл бы семью… Словом, жил бы как обычный гражданский, служа своей стране в тылу. Наверное, пара глотков спиртного уже успела проникнуть в кровь, но Ягер не жалел о том, как сложилась его жизнь. Он был рад, что всё же доучился и пошёл на фронт, иначе он бы не встретил Оливию.

В следующей папке его ждало личное дело Бранда. У парнишки определённо был талант к рисованию, и Клаус не мог этого не заметить, но тот явно был не на своём месте. Несмотря на это, он очень старался быть не хуже других, напоминая тем самым гауптштурмфюрера. Благодаря его личному делу, штандартенфюрер знал, что курсант был из семьи военных. Адъютант же позже сообщил, что тот просто не мог пойти против воли отца. С Брандом было всё ясно, но вот каким ветром в армию занесло Тилике, для Ягера оставалось загадкой. Да, он был отлично подготовлен физически, но выполнял всё команды будто бы неосознанно. Словно выдрессированный пёс, он делал всё, что ему велено, но не чувствовал при этом ничего. Другое дело, когда Клаус обсуждал с ним теоретические занятия курсантов. Карие глаза моментально загорались интересом и каким-то живым, искреннем восторгом, пусть внешне адъютант и оставался спокойным. Штандартенфюрера не раз подмывало спросить, но разница в званиях останавливала от бесед на личные темы. Не положено. Теперь же Ягер был уверен, что всё же стоило разговаривать не только по делу. Может, тогда бы у него был шанс с ним договориться.

Следующая папка была украшена фотографией Шульца. Стыдно было признаться, но к нему Клаус прикипел больше, чем к остальным. Каждый раз наблюдая, как Томас неуклюже спотыкался на полосе препятствий, как не раз падал с танка, как однажды случайно уронил винтовку, едва ли не подстрелив Шнайдера, штандартенфюрер мысленно улыбался. Ох, если бы взглядом можно было убивать, Шульц бы уже отправился на тот свет. Следи, не следи, а после учений ему наверняка прилетел неслабый подзатыльник от товарища, когда они оказались в казарме без лишних глаз.

За долгие месяцы обучения Клаус начал видеть в Томасе сына, сам того до конца не осознавая. Наверное, именно таким он бы хотел видеть своё чадо. Немного неуклюжим, не самым спортивным, но при этом добрым и неунывающим, даже если всё шло наперекосяк, и главное — ни в коем случае не военным. Штандартенфюрер точно знал, что сделал бы что угодно, чтобы его маленькая копия никогда не пошла по его стопам.

Пронеся трубку к губам, Ягер сделал глубокий вдох, наполняя лёгкие дымом. Мысли о детях натолкнули на воспоминания о матери. Что с ней будет, когда почтальон вручит ей похоронку? Об этом было страшно даже думать. Возможно, стоило в своё время жениться на какой-нибудь милой фрау, пока была такая возможность, и завести детей. Может, нянчась с внуками, его матери было бы проще пережить потерю единственного сына. Но нет. Клаус думал о себе и о том, что не смог бы бросить детей расти без отца, но и быть с женщиной, которую не любил, тоже. К сожалению, быть хорошим для всех не представлялось возможным.

Вспомнив, что карточка Мартыновой всё ещё лежала в его столе, штандартенфюрер достал её из ящика. Заключённая S1030385. Она определённо была той, кого бы он хотел видеть своей супругой, но сбыться этому не суждено. Даже не появись сегодня утром Тилике на его пороге, ничего бы не изменилось. Ягер просто не представлял, как вытащить Оливию из лагеря и уж тем более как жить с ней обычной жизнью. Повышенный градус в крови вновь дал о себе знать, подкинув порцию очередных безумных мыслей.

В каждой системе есть лазейка, нужно лишь найти её. Вспомнив о своём старом приятеле, который помог найти информацию о семье Мартыновой, Клауса осенило. Старина Хайнц Рихтер ведь всё ещё работал во II управлении и имел доступ к архивам. За пару толстых пачек рейхсмарок ему бы не составило труда найти документы какой-нибудь пожилой пары немцев, уже отправившейся на тот свет, и приписать им ребёнка — такую же чистокровную немку. Конечно, Оливии пришлось бы сменить фамилию на чужую, например, Мюллер, но ненадолго. Как только она стала бы полноценным жителем Германского Рейха, сделать её фрау Ягер было бы проще простого.

Понимая, насколько он опоздал со своей безумной идеей, Клаус лихорадочно рассмеялся. Почему эта мысль не пришла ему раньше? Ответ же не заставил себя ждать. Он думал о себе и о том, что мог её потерять. До вчерашней ночи Ягер не был уверен, что их отношения могли быть больше чем дружескими, и боялся, что стоит только сделать для неё документы, Мартынова вильнула бы хвостом и умчалась в закат. Увы, штандартенфюрер не был готов потерять её. Да что там, он и сейчас не был готов, только теперь его мнение вряд ли кому-то интересно.

Где же чёртовы солдаты? Скоро отбой, а по его душу так и не явились! Ожидание неизбежного било по нервам, и уже появлялись ещё более дурные мысли не дожидаться утра. Ягеру не хотелось признавать, но он боялся. Не смерти и не боли, а того, как он уйдёт в иной мир. Как перед ним встанут солдаты, вскинув винтовки, Тилике зачитает приговор, а где-то рядом будут стоять курсанты и смотреть на всё это. Штандартенфюрер боялся не умереть на поле боя, а сдохнуть с клеймом предателя. После всего, что он сделал для своей страны, вот как она ему отплатит. Долгие годы Рейх, словно вампир, высасывал из него и из таких же, как он, всю жизненную энергию: силы, здоровье, дорогих людей, а когда пресыщаться было уже нечем, добивал, скидывая в горы трупов, о которых уже никто никогда не вспомнит. Не этого ожидал Клаус, желая защищать свою родину.

Выпитый алкоголь заставил вспомнить слова Оливии из того письма, когда ей взбрело в голову сыграть в русскую рулетку: «Ни один человек не будет добровольно снова и снова кидаться в бой, не рассчитывая при этом умереть». Тогда он был на неё безумно зол, считая, что наглая военнопленная лезла не в своё дело, но на самом деле правда колола глаза. Ягер действительно желал побыстрее отправиться на тот свет, не представляя, как жить после всего пережитого за годы нескончаемых войн. Он не просто устал, его рвало изнутри на части, и с этим не могло сравниться ни одно полученное ранение. Хотелось просто наконец погрузиться в такую желанную темноту и больше никогда не видеть всё то, что творила его страна. Что творил он сам.

Ждать наступления утра уже было невыносимо. Гордость и вовсе протестовала против принятия происходящего. Возможно, мириться с тем, что его расстреляют свои же, ещё можно, но наказание не сопоставимо преступлению. Умирать из-за любви… Вольф бы от души сейчас посмеялся, да только не сможет. Рейх уже забрал его, а утром заберёт и Клауса.

Нет. Он не доставит такого удовольствия ни помешанным фанатикам, ни кому-либо другому. Осушив бокал, штандартенфюрер достал из кобуры свой револьвер, осмотрев его, словно видел впервые. Сев поудобнее в кресле, Ягер подставил дуло под подбородок, ощущая холод металла, и лихорадочно сглотнул. Сколько жизней забрал такой нехитрый механизм? Пара десятков, или же число перевалило за сотню? Его владелец никогда не считал. Не будет разницы, если их станет на одну больше. Убивать других страшно, быть предателем тоже, но лишить жизни самого себя ещё страшнее.

Попытавшись отвлечься от пальца, лежащего на курке, он невольно представил, как внутренности его черепной коробки размажутся по когда-то подаренному Оливией портрету, что всё ещё висел за его спиной. Стало ещё хуже. Что будет с Мартыновой после его смерти? Совершенно ничего хорошего, но пытать её уже не станут. Если только замучают до смерти ради собственной забавы. Наверное, стоило бы дойти до лазарета, пока представлялась такая возможность, самолично лишить её страданий и застрелиться следом, но Клаус точно знал — не сможет. Рука предательски дрогнет в самый последний момент, причинив ей боль, а не подарив покой. Эгоистично было бросать её в одиночестве в последние часы жизни, но Ягер уже ничего не сможет сделать. Изводя же себя попусту, Клаус лишь лишний раз издевался над своими нервами, на которых уже не осталось живого места. Скоро всё закончится. Старые шрамы перестанут болеть, ведь у мёртвых не бывает шрамов.

Глубоко вздохнув, он покрепче сжал револьвер. Когда-то у Оливии получилось нажать на курок трижды, а значит, и у него получится. Нужен же всего один раз.

Этого будет достаточно…

* * *

Добравшись до раковины, Тилике подставил голову под ледяную струю воды, пытаясь прийти в себя. После выкуренной за пару часов пачки сигарет его штормило, словно он пил всю ночь, а желудок болезненно сокращался, пытаясь избавить организм от избытка никотина. Без толку. Завтрак был пропущен, и кроме густой слюны и кислоты, предназначенной для переваривания пищи, выходить было нечему. К счастью, стрелки часов показывали лишь начало одиннадцатого, а значит, все офицеры были заняты делом. В это время никто не пойдёт умываться, и можно не бояться посторонних глаз.

В коридоре на третьем этаже тоже было безлюдно. Совершенно непривычно, будто все разом исчезли, но это тоже было нормальным. В это время гауптштурмфюрер и сам здесь не бывал, обычно читая курсантам лекции этажом выше. Медленно плетясь к своему кабинету, он понял, что совершенно забыл о них. Что ж, парням повезло урвать внеплановый день отдыха, ведь Ягер тоже наверняка к ним не пошёл. Пусть отдохнут. Тилике бы тоже не помешало.

Пройдя мимо письменного стола, на котором до сих пор лежал не дописанный донос, он устало рухнул на аккуратно заправленную кровать. Подушка тут же пропиталась водой от влажных волос. Голова была совершенно пуста, мысли не шли. Пытаясь справиться с переизбытком яда в крови, организм без ведома хозяина начал медленно погружаться в сон. Гауптштурмфюрер же не стал сопротивляться. Может, вздремнув, он наконец сможет разложить всё случившееся по полочкам. Стоило закрыть глаза, как всё вокруг начинало кружиться, словно он падал вниз, сидя в подбитом самолёте, а желудок продолжал предпринимать попытки избавиться от ненужного. Увы, но заснуть так и не вышло.

Физическое состояние сейчас ярко выражало внутренние переживания. Тилике впервые посетила мысль, что стоит бросить курить. С трудом встав с кровати, он на ватных ногах дошёл до окна, впустив в комнату свежий воздух. Витающий в комнате туман начал постепенно рассеиваться, а гауптштурмфюрер облокотился о стену, прикрыв глаза. Спустя минут двадцать сознание начало постепенно проясняться, но голова всё ещё кружилась. Взгляд сам собой упал на письменный стол со злосчастной бумагой. Пройдя ближе, Тилике присел за стул и ещё раз перечитал написанное. Вся его уверенность выветрилась вместе с дымом, оставив лишь холодное безразличное спокойствие.

«А надо ли вообще докладывать об этом выше?» — мелькнуло в голове.

Сколько бы раз гауптштурмфюреру не доводилось писать донос, он ни разу не задавался этим вопросом, точно зная, что надо. Хильда не просто так назвала его трусом. Тилике был неспособен противостоять системе, в которую угодил по собственной же глупости и желанию быть не хуже других. Ягер тоже оказался прав. Кто же он, если не пёс, добровольно нацепивший на себя короткий поводок и послушно выполняющий команды, стоя на задних лапках?

В мыслях один за другим начали всплывать лица тех, кого он уже отправил на тот свет таким же куском бумаги. У кого-то из них дома были жёны и дети, и гауптштурмфюрер знал об этом, но всё равно это его не останавливало. Ведь они предатели, да только так ли на самом деле это было? Скромное предположение, что война с русскими может быть проиграна — паникёрство, нелестное высказывание о том, что им хватило бы и Европы и ни к чему было лезть в дикие холодные земли — сомнение в действиях власти. Подобных примеров было много, но теперь Тилике не был уверен в правильности своих решений. Вместо того, чтобы убивать на поле боя тех, кто действительно представлял угрозу для их страны, он убирал неугодных среди своих. Это ли не предательство? А что до Ягера… Можно ли считать его предателем? По закону — да, а по совести? Так ли ужасен его поступок? А если на месте Оливии оказалась бы Хильда, смог бы штандартенфюрер закрыть глаза на любовь своего подчинённого с пленной? Хороший вопрос, требующий немало времени на раздумья.

Гауптштурмфюрер просидел до самого вечера за письменным столом, пропустив и обед, и ужин. Аппетита не было совершенно, да и состояние всё ещё оставляло желать лучшего. Рука же так и не поднялась подписать бумагу. Единственное, что пришло на ум, это поговорить с Ягером. Может, тогда будет проще сделать выбор. Приведя себя в порядок хотя бы немного, Тилике сложил недописанной донос в карман кителя и направился к нужному кабинету. По пути его не раз пытались остановить для разговора, но он коротко отмахивался, говоря, что сейчас не время. Что у него крайне важное дело и подождать оно не может.

Оказавшись у нужной двери, он задержался, ещё раз обдумывая, правильно ли он поступал. Аккуратно, чтобы не беспокоить выбитую костяшку на правой руке, гауптштурмфюрер всё же постучал. Ответом ему служила тишина.

«Неужели сбежал?» — подумал он, дёрнув ручку на себя.

Воспользовавшись своим ключом, Тилике открыл дверь, проходя в кабинет и щёлкнув попутно выключателем. Заметив сидящего в своём кресле командира, он машинально завёл руки за спину. Пропитавшиеся кровью импровизированные повязки не должны были попасть в поле зрения Ягера, но его, кажется, и вовсе не интересовал незваный гость. Одна рука покоилась на подлокотнике, вторая, что удерживала револьвер, лежала на столе. Присев на стул напротив стола командира, Тилике на секунду задумался, а зачем штандартенфюрер вообще достал оружие, но прийти к какому-либо выводу не успел. Мысли прервал спокойный голос Ягера:

— Я тронут, — усмехнулся он. — Не думал, что ты решишь навестить меня перед отправлением в гестапо.

— Я ещё ничего не решил, штандартенфюрер, — честно признался адъютант, встретившись с холодным взглядом.

Он ожидал, что после его слов Ягер попытается сам завязать диалог, получив шанс спастись, но не тут-то было. Командир лишь полоснул холодным взглядом по нему и ухмыльнулся. Поднявшись из-за стола, он достал из шкафа ещё один бокал, поставив его рядом со своим, и наполнил оба до середины коньяком. Если бы не стойкий запах алкоголя, витающего в воздухе, и стоящая на столе початая бутылка, Тилике бы даже не догадался, что штандартенфюрер пил. Взгляд был вполне трезвым. Раньше за ним не было замечено подобного, но теперь, наблюдая, как он сделал пару глотков и снова откинулся в кресло, адъютант точно знал, что разговор будет непростым. Неизвестно, сколько Ягер выпил до его визита и как он себя вёл под действием алкоголя. Был ли он буйным или начинал размазывать сопли по столу, вспоминая ушедшее время? Может, его тянуло на приключения и необдуманные поступки? В голове снова поселился страх, что командир закончит начатое утром и пристрелит-таки своего подчинённого, чтобы тот молчал и дальше. Покосившись сначала на лежащий на столе револьвер, затем на второй бокал, по-видимому, предназначенный для него, Тилике собрался с силами. Штандартенфюрер определённо не был настроен начинать разговор первым.

— Зачем вы пошли служить, если не разделяли взглядов власти? — адъютант решился первым нарушить тишину.

— Знаешь, Тилике, в десять лет, думаю, ты тоже не особо заморачивался, о чём мечтать, — спокойно заговорил командир. — Меня восхищали танки, и я задался целью во что бы то ни стало стать танкистом. Чёртова целеустремлённость, будь она проклята, — рассмеялся Ягер, отдалённо понимая, что пил уже четвёртый за день являющийся превышением его личной нормы бокал, а язык сам собой медленно развязывался. — Да и тогда НСДАП ещё не стояла у власти, а после её прихода я, как и многие, был вдохновлён желанием сделать свою страну лучше. Все те войны казались необходимостью, но как показала практика, аппетит приходит во время еды.

Слушая своего командира, Тилике точно понял, что он относился к тем, кто любил поговорить, когда в кровь попадал алкоголь. Наверное, в другое время он даже был бы этому рад, наладив со штандартенфюрером дружеские отношения, но сейчас был не тот случай. Уж лучше бы он кинулся на него с кулаками, чтобы совесть не грызла за практически дописанный донос. Теперь закончить начатое будет ещё сложнее. Рука и так не поднималась, а теперь перед ним практически изливали душу. Как после такого убить человека?

— Только на пути к Москве пришло осознание, что мы заигрались и позарились на кусок, который нам не по зубам. К чему это привело? — Клаус сделал ещё один глоток из бокала, скривившись, ведь вкус ему по-прежнему не доставлял удовольствия, а желание забыться не угасало. — Почти три года мы отсылаем на Восточный фронт солдат, которые уже не возвращаются. Они бы могли пригодиться здесь, на родине, но вместо этого кормят червей там, на чужой земле. Не об этом я мечтал в десять лет, Тилике. Не об этом.

Сидящий напротив него гауптштурмфюрер внимательно продолжал слушать, понимая, что у них с командиром гораздо больше общего, чем могло показаться на первый взгляд. Он ведь тоже думал, что лишь отдаст долг родине, вернётся домой героем с парой медалей на груди, а потом заживёт спокойной мирной жизнью с Хильдой. Устроится преподавать в университет, станет отцом, может, даже дважды, а то и трижды. Они купят квартиру где-нибудь поближе к центру, но не слишком далеко от родителей, чтобы была возможность их почаще навещать, а на каникулы и праздники будут ездить в Швейцарию к отцу Розенберг. Штандартенфюрер тоже мечтал о тихой жизни, о небольшом домике в какой-нибудь деревушке рядом с его родным городом, о маленьком сыне, которого бы назвал в честь лучшего друга… Всё это Тилике знал точно — непросто же так он сидел под дверью командира почти каждую ночь на протяжении нескольких месяцев.

— Но почему именно военнопленная? — всё же решился спросить адъютант.

Игриво болтая содержимое бокала и наблюдая, как янтарная жидкость переливалась на свету, Ягер вновь ухмыльнулся. Нервы и до это разговора были натянуты словно струны, а неугомонный подчинённый вздумал на них поиграть, как на гитаре. К чему это всё? Клаус даже не рассматривал тот вариант, что у гауптштурмфюрера появятся сомнения насчёт доноса, а вместе с ними и шанс всё исправить. Разговор с Тилике сейчас был похож на прогулку по минному полю. Одно неверное слово — смерть, но Ягеру уже было плевать. Он так давно был готов умереть, что сейчас спокойно гулял по этому самому минному полю, отдавшись в руки суки судьбы. Если ему суждено подохнуть как предателю, то по крайней мере он умрёт с чувством собственного достоинства. Падать перед адъютантом на колени и клясться со слезами на глазах в верности фюреру Клаус не собирался ни тогда, ни сейчас. Лишь бы он отвязался и дал мирно уйти на тот свет, но, судя по всему, Тилике не был намерен сдаваться. Только вот у штандартенфюрера не было ответа на мучивший адъютанта вопрос. Зацепившись за его слова, Ягер вспомнил историю недельной давности, которой сначала даже не придал особого значения.

Снова выехав в город в одиночку, чтобы была возможность купить то, о чём его просила Мартынова, он зашёл в книжный. Той маленькой, но очень бойкой старушки, что продала ему «Немецкий язык жестов», за прилавком не оказалось. На её месте сидела юная особа, настолько увлечённая книгой, что даже не заметила звон висевшего над входной дверью колокольчика. Подойдя ближе, штандартенфюрер заметил лежавшую рядом с открытой книгой фотокарточку, на который были изображены двое: молодая девушка и офицер в серой военной форме, крепко её обнимающий. Разглядеть лучше не представлялось возможным.

— Настолько интересный роман? — добродушно спросил Ягер, облокотившись на стойку, и перевёл взгляд на юную особу, которая тут же подпрыгнула на месте.

— Простите, я не заметила, как вы вошли, — девушка подняла на него большие зелёные глаза, неловко улыбнувшись. — Вам что-то подсказать?

— Мне нужен альбом для рисования и набор цветных карандашей, — коротко ответил Клаус.

Она кивнула в ответ, вложила фотокарточку между страниц и скрылась среди стеллажей. Пока девушка искала нужные ему вещи, Ягер аккуратно открыл книгу, которую она только что читала. Он хотел убедиться, что лицо офицера с фотографии показалось ему знакомым не просто так, и не ошибся. На фото действительно был искренне улыбающийся в камеру Тилике и девушка, что сейчас искала для него альбом с карандашами. Перевернув фото, Клаус увидел короткую, но очень нежную надпись, узнав почерк своего адъютанта: «Не печалься и не плачь, милая Грета, если меня нет рядом, ведь моё сердце с тобой».

Вспомнив эту историю, штандартенфюрер мысленно улыбнулся. Тилике не был бесчувственным сухарём и тоже умел любить. Возможно, именно за это и стоило зацепиться. Он всё равно не уйдёт, не получив ответов, а застрелиться при свидетелях у Ягера уж точно не хватит духу даже в нетрезвом состоянии. К тому же, гауптштурмфюрер, кажется, сам был готов кинуть утопающему спасительный круг. Было бы глупо привязывать к шее камень потяжелее и продолжать попытки утонуть. Возможно, он действительно смог пересмотреть свои взгляды, и его нездоровая жажда спасти хоть кого-то была вполне искренней.

— А почему та девица из книжного? — внезапно произнёс командир, поймав потерянный взгляд гауптштурмфюрера. — Грета, кажется. Ей хоть восемнадцать-то есть?

— Двадцать через месяц, — машинально ответил адъютант, даже не осознав, что Ягер решил повернуть разговор в свою сторону. — Но откуда вы… — оставшаяся часть фразы так и застряла в горле.

— Это не имеет значения, — отрезал командир, сделав ещё один глоток из бокала. — Ещё я знаю, что она любит тебя, а ты любишь её, и это прекрасно, не правда ли?

Когда Грета была свободна, она часто помогала бабушке в книжном, подменяя её. Там же Тилике с ней и познакомился около года назад, попросив посоветовать ему что-нибудь для чтения перед сном. Слово за слово, в итоге он весь выходной просидел в книжном, обсуждая с милой мечтательной особой бессмертных классиков. Так и закрутилось. Несложно было догадаться, что штандартенфюрер мог столкнуться с ней во время одной из своих поездок в город, но как узнал, об их отношениях? В голову не шло ни одного вразумительного ответа.

— Не думаю, что ты сможешь ответить, как это произошло, потому что нельзя полюбить за что-то. Иначе это уже не любовь. И вот что странно… — Ягер отвёл глаза в сторону, но точно знал, что адъютант его внимательно слушал. — Полюбив одну, ты перестаёшь обращать внимание на других. Они по-прежнему тебя окружают, но для тебя их просто не существует. Ты не станешь ненавидеть другую девушку за то, что она не похожа на твою или ведёт себя как-то иначе, ведь у тебя уже есть та самая. Возможно, со своими недостатками и дефектами или ужасным характером, но твоя и ничья больше.

— Герр Ягер, вы же не о девушках говорите, да? — нерешительно спросил он, когда командир замолчал. — Вы сейчас про немцев и другие расы?

— Тебе виднее, Тилике, — добродушно усмехнулся штандартенфюрер, взяв в руки трубку и закурив. — Ты же взрослый, состоявшийся в жизни мужчина, офицер СС, в конце концов, сидишь и слушаешь бредни выпившего человека, уже стоящего обеими ногами в могиле.

И снова этот взгляд. Сначала Хильда, потом Оливия, теперь и Ягер. Почему все те, в надобности чьей смерти он сомневался, так и рвались на тот свет? Но ещё больше адъютанта терзал вопрос: почему в их глазах не было обжигающей ненависти, которую он заслуживал? Сейчас он заметил лишь слабую искру доброй и какой-то родной усмешки в глазах командира. Этот взгляд полностью противоречил только что произнесённым Ягером словам. Так на него смотрели только братья, приговаривая: «Маленький ты ещё, чтобы такие взрослые вещи понимать». Он слышал это, когда ему было пять. Слышал, когда исполнилось пятнадцать. Даже в двадцать пять, когда Тилике прощался с домашними, уходя служить, Лоренц посмотрел на него таким же взглядом. Он не стал ничего говорить ему на прощание, лишь вложив в ладонь чёрную ленточку, сорванную с фотографии Гюнтера. Было больно знать, что родной брат похоронил его ещё до того, как он переступил порог. Наверное, такова участь самых младших — оставаться для старших ребёнком, даже когда будет пятьдесят. В носу неприятно защипало при воспоминаниях о братьях.

Гауптштурмфюрер шёл в кабинет Ягера, чтобы ещё раз убедиться, что донос — это необходимая мера, а вместо этого сам поставил себя в уязвимое положение. Как только у штандартенфюрера получалось сохранять хладнокровие даже в критических ситуациях? Адъютанта продолжало восхищать, как командир без криков и рукоприкладства умудрялся морально стереть противника в порошок. Ещё раз глянув на предложенный ему бокал, Тилике потянулся за коньяком, но его руку моментально перехватил штандартенфюрер. Сжатые в чужой ладони пальцы тут же отозвались тупой болью. Гауптштурмфюрер хотел вырвать руку из цепкой хватки командира, но тело снова будто оцепенело, поддавшись животному страху. Только теперь он понял, что любезно налитый алкоголь был лишь уловкой. Сердце, кажется, пропустило несколько ударов, а дыхание перехватило под холодным взглядом голубках глаз.

Конечно же Ягер приметил повязки на руках гауптштурмфюрера, мимолётно мазнув по нему взглядом, когда тот только появился на его пороге. Утром их не было, но Клаус точно знал, откуда появлялись подобные травмы. Чуть припухшая правая рука с выбитой косточкой была наспех перемотана носовым платком, а узелок, выбившийся из под повязки, очень забавно торчал в сторону возле большого пальца. Если бы не тёмные кровавые пятна, возможно, штандартенфюрер даже позволил бы себе улыбнуться. Покинув госпиталь спустя пару месяцев после поражения под Москвой, Ягер и сам не раз разбивал себе руки в кровь, проклиная неизвестных «Иванов» за смерть Вольфа. Да только калеча самого себя, друга не вернуть.

— И зачем? — холодно спросил он, всё же отпустив пальцы адъютанта и позволив ему отшатнуться.

— Помогает думать, — нерешительно отозвался Тилике, потирая ноющую руку и постыдно отводя глаза в сторону.

— Серьёзно? — командир всё же не удержался от лёгкой насмешливой улыбки. — И что же ты надумал, пока избивал стену?

Ничего не ответив, адъютант молча достал из кармана сложенный в несколько раз донос. Когда многострадальный листок был развёрнут, Тилике взял лежавшую рядом с бутылкой ручку, поставил дату и свою подпись. Небрежно кинув его возле так и не тронутого бокала, он поднял взгляд на командира.

— Уж тебе ли не знать, что подобные художества надо нести не мне? — заметил штандартенфюрер, прочитав написанное.

— У меня и без них немало забот. Курсанты, планы занятий, учения, помощь начальству… — спокойно заговорил адъютант, а Ягер уже чувствовал скрытый подтекст. — Командир всё равно будет отправлять отчёты о работе концлагеря выше и вполне может передать вместе с ними и эту бумагу.

— У командира тоже немало забот, — поправил его штандартенфюрер, понимая, что раньше ему не доводилось говорить о себе в третьем лице. — Листок может затеряться среди других бумаг и не дойти до пункта назначения.

— Как жаль, что подобные казусы неизбежны.

Всё же подцепив бокал и больше не встретив сопротивления, гауптштурмфюрер улыбнулся. Вряд ли ему ещё представится возможность вот так поговорить по душам с командиром, мирно попивая коньяк в его кабинете в первом часу ночи. Для Тилике этот разговор был действительно важен. Пусть в голове всё ещё была каша, которую предстояло переварить, разложить по полочкам и принять, но теперь он мог более трезво взглянуть на всё происходящее вокруг. Стоящая в кабинете тишина больше не казалась угнетающей, а стала какой-то умиротворяюще-спокойной. Так они и сидели, думая каждый о своём.

— Разрешите идти? — допив содержимое бокала, спросил адъютант.

— Разрешаю, — спокойно отозвался штандартенфюрер.

Поднявшись из-за стола, гауптштурмфюрер направился в сторону двери. Стоило его пальцам коснуться холодной ручки, как за спиной раздался всё тот же ровный голос:

— Завтра подъём в пять утра. Придётся восполнять потерянный день, — Ягер не видел, но был почти уверен, адъютант усмехнулся. — К тому же, ни один гадёныш не пришёл поинтересоваться, почему нет запланированных занятий.

— Есть подъём в пять утра, — всё же обернувшись, ответил Тилике, а после скрылся за дверью.

Только когда Клаус остался один, он почувствовал, как бешено стучало сердце. Не будь он главным актером этого спектакля абсурда, то ни за что бы не поверил в подобное. Как? Постановку с передачей доноса ещё можно было списать на муки совести адъютанта. По факту, бумагу он написал и долг свой выполнил. Его совесть перед страной чиста, но вот сам его поступок отказывался укладываться в голове. Что так внезапно заставило его пересмотреть свои взгляды?

Дотянувшись до маленького клочка бумаги, что Тилике оставил на краю стола, когда достал его вместе с доносом, Ягер взглянул на содержимое. Пазл сложился.

— Так она всё слышала, — отстранённо произнёс он, проведя пальцами по написанному.

Только теперь медленно приходило осознание, что он чуть не натворил. Пока Оливия вымаливала милость гауптштурмфюрера, Клаус сидел, пил и собирался застрелиться, бросив её в этом ужасном месте в полном одиночестве. Как только ему в голову могло придти подобное? Оставить ту, единственную без малейшей защиты и поддержки… Вместе со стыдом начало доходить, что помедли Тилике лишние полминуты за дверью, и уже ничего нельзя было бы исправить. Ему бы только осталось соскрести внутренности черепной коробки своего командира со стены и доложить об этом выше.

В силу не самого трезвого состояния, мозг решил подкинуть ещё более жуткую картину. Если уж у него, штандартенфюрера СС, сдали нервы, что сейчас происходило с Мартыновой? Он не понаслышке знал, что Оливия имела суицидальные наклонности. Одно воспоминание об их игре в русскую рулетку чего стоило. Масло в огонь подливало осознание того, что сегодня было её дежурство. Раз Тилике пришёл к нему поговорить, то Мартынова вряд ли знала о его решении сохранить им жизни. Неизвестно, что она могла себе надумать, а имея полный доступ ко всем медикаментам, страшно было даже предположить, на что могла решиться.

— Оливия… — молясь, чтобы она не наглоталась таблеток, Ягер тут же подскочил с места, бросившись в сторону лазарета.