Сны о Гермионе (гет)

Сознание не приходило, оно просачивалось, словно тёплая вода сквозь тонкую ткань. Не было ни резкого пробуждения, ни тревоги. Лишь обволакивающее, почти забытое чувство абсолютного покоя. Гарри Поттер не знал, где он, но впервые за долгое время ему было всё равно. Воздух был густым и сладким, он пах старыми книгами в кожаных переплётах, потрескивающим в камине деревом и чем-то ещё... чем-то неуловимо знакомым и родным. Запах вереска после дождя, свежего пергамента и едва уловимая нота ванили.

Гарри открыл глаза.

Это была Выручай-комната, но не та, которую он знал по тренировкам Отряда Дамблдора. Пространство преобразилось в нечто среднее между гриффиндорской гостиной и самым уютным уголком библиотеки Хогвартса. Высокие, до самого потолка, стеллажи были заставлены древними фолиантами, их золотые тиснения мягко поблёскивали в свете огня. В огромном каменном камине весело плясали языки пламени, отбрасывая на стены и пол подвижные тени. А в центре всего этого великолепия, спиной к огню, стоял один-единственный, невероятно огромный и манящий диван, обитый тёмно-красным бархатом и заваленный множеством мягких подушек.

И на этом диване, поджав под себя ноги, сидела она.

Гермиона.

Во сне она выглядела так же, как и в жизни, и в то же время совершенно иначе. Растрёпанные каштановые волосы, обычно собранные в практичный пучок, сейчас свободно падали на плечи, и в их завитках запутались отсветы пламени, превращая их в ореол из расплавленной меди. Она была одета в простой шерстяной свитер кремового цвета и обычные джинсы. В руках она держала толстую книгу, и её лицо, освещённое мягким светом, выражало полную сосредоточенность. Она изредка прикусывала нижнюю губу, когда натыкалась на особенно интересный абзац, — привычка, которую Гарри знал так же хорошо, как очертания собственного шрама.

Он не помнил, как здесь оказался, но чувствовал, что его место — именно здесь. Не было ни Рона с его громким смехом, ни груза ответственности за судьбу волшебного мира, ни постоянно преследующего страха. Были только потрескивание дров, шелест переворачиваемых страниц и это всеобъемлющее ощущение правильности происходящего. Тот самый запах, который он не мог до конца определить, исходил от неё. Это был её запах.

Гарри стоял в нескольких шагах от дивана, не решаясь нарушить эту идиллию. Он мог бы смотреть на неё вечно. На то, как изящно изгибается её шея, когда она склоняется над книгой, на лёгкую складку между бровей, на то, как её ресницы отбрасывают длинные тени на щёки. Он вдруг осознал, что никогда по-настоящему не смотрел на неё. Не так. Он видел в ней подругу, ходячую энциклопедию, совесть их троицы, верного соратника в битвах. Но он никогда не позволял себе увидеть в ней… женщину. Девушку, чья красота была не в идеальных чертах, а в живом уме, горящем в глазах, в страсти, с которой она отдавалась любому делу.

Словно почувствовав его взгляд, Гермиона медленно подняла голову. Её глаза встретились с его, и Гарри затаил дыхание. В её взгляде не было ни удивления, ни вопроса. Лишь глубокое, спокойное понимание, словно она ждала его всё это время. В её карих глазах, которые сейчас казались расплавленным золотом, плескалась такая нежность, что у Гарри перехватило дух. Она не сказала ни слова. Лишь слегка улыбнулась и похлопала ладонью по месту на диване рядом с собой.

Безмолвное приглашение.

Шаг, ещё один. Ноги двигались сами собой. Гарри опустился на мягкий бархат рядом с ней, и диван уютно прогнулся под его весом. Тепло, исходившее от её тела, окутало его, прогоняя последний остаток нереальности. Она отложила книгу на подушку рядом.

— Я уж думала, ты никогда не придёшь, — её голос был тихим, почти шёпотом, но в нём не было упрёка, только тёплая ирония.

— Я… заблудился, — ответил он, не в силах подобрать более умных слов.

— Все мы иногда блуждаем, Гарри, — она снова улыбнулась. — Главное — найти дорогу домой.

Её рука лежала на бархатной обивке между ними. Он смотрел на её тонкие пальцы, на следы чернил на одном из них, и чувствовал непреодолимое желание прикоснуться. Словно прочитав его мысли, она сдвинула свою ладонь чуть ближе. Их пальцы соприкоснулись.

Это был не просто контакт кожи. Это был разряд. Огненная волна, пронзившая его от кончиков пальцев до самого сердца, заставив его вздрогнуть. Гарри поднял на неё испуганный взгляд, но в её глазах было лишь то же спокойное, всезнающее тепло. Гермиона не отдёрнула руку. Наоборот, её пальцы медленно, почти невесомо, переплелись с его. Это простое прикосновение было интимнее любого поцелуя, который у него когда-либо был. Оно было обещанием.

Время остановилось. Существовали только они двое, тепло камина и безмолвный диалог их взглядов. Он не знал, сколько они так сидели, держась за руки. Минуту? Вечность?

Наконец, Гарри, повинуясь импульсу, который был сильнее воли и разума, поднял свою свободную руку и коснулся её щеки. Нежный, почти благоговейный жест. Он убрал выбившуюся прядь волос, заправив её за ухо. Его пальцы задержались, невесомо скользя по её коже, ощущая её невероятную гладкость и тепло. Она закрыла глаза и слегка наклонила голову, прижимаясь щекой к его ладони. Этот жест был полным и безоговорочным доверием.

— Гермиона… — её имя сорвалось с его губ шёпотом, полным удивления и восхищения.

Она открыла глаза, и расстояние между их лицами сократилось до минимума. Гарри чувствовал её тёплое дыхание на своих губах. Гермиона пахла книгами, вереском и чем-то сладким, как мёд. Гарри медленно наклонился и коснулся её губ своими.

Первый поцелуй был нежным и осторожным. Проба. Вопрос, на который он боялся получить ответ. Но она ответила. Её губы, мягкие и податливые, приоткрылись под его напором, и она робко ответила на поцелуй, вкладывая в него всю ту невысказанную нежность, что копилась годами.

И тогда плотину прорвало.

Осторожность сменилась требовательностью, нежность — всепоглощающей страстью. Гарри притянул её к себе, одной рукой обнимая за талию, другой зарываясь пальцами в шёлковую гущу её волос. Она обвила руками его шею, отвечая с неожиданной силой и отчаянием, словно ждала этого всю свою жизнь. Их языки сплелись в яростном, откровенном танце. Это был не поцелуй друзей. Это был поцелуй мужчины и женщины, которые нашли друг друга после долгой, мучительной разлуки, о которой они даже не подозревали.

Логика сна была милосердна. Не было никакой неловкости с пуговицами и застёжками. В один миг он ощущал под ладонями грубую шерсть её свитера, а в следующий — уже гладкую, тёплую, бархатистую кожу её спины. Одежда просто исчезла, растворилась в магии этого места, оставив их нагими и уязвимыми друг перед другом в золотистом свете камина.

Гарри оторвался от её губ, чтобы посмотреть на неё. Гермиона была прекрасна. Не идеальной, глянцевой красотой волшебниц с обложек «Ведьмополитена», а живой, настоящей, захватывающей дух. Огонь играл на изгибах её тела, на высокой груди, на мягкой линии бёдер. На её щеках горел румянец, а в потемневших от желания глазах отражалось его собственное лицо — лицо человека, который смотрит на чудо.

— Ты такая красивая, — выдохнул он, и это были самые честные слова, которые он когда-либо произносил.

Она не ответила, лишь провела ладонью по его шраму, но на этот раз в её прикосновении не было жалости. Была лишь любовь и принятие. Она принимала его всего, со всеми его шрамами, и внешними, и внутренними.

Гарри снова поцеловал её, опрокидывая на мягкие подушки дивана. Их тела сплелись. Это не было похоже на грубый, торопливый опыт с Чоу в этой же самой комнате. Это было медленное, чувственное исследование. Каждое прикосновение было открытием. Гладкая кожа её бёдер, упругость её груди под его губами, тихие стоны, срывающиеся с её губ, когда его рука скользила всё ниже, к самому центру её желания. Она отвечала ему с такой же пылкой нежностью, её руки бродили по его спине, плечам, очерчивая мышцы, о существовании которых он и сам не догадывался.

Не было стыда, не было сомнений. Только чистое, первобытное чувство единения. Словно две половинки одной души наконец-то нашли друг друга. Когда он вошёл в неё, она выгнулась ему навстречу, и их стоны слились в один. Это было не просто физическое слияние. В её глазах он видел не только страсть, но и бесконечную любовь. Он чувствовал, как рушатся последние барьеры вокруг его сердца, как что-то огромное и светлое заполняет его изнутри. Гарри двигался внутри неё, медленно, глубоко, стараясь запомнить каждое мгновение, каждое ощущение, каждый её вздох.

Мир сузился до пространства этого дивана, до ритма их тел, до её имени, которое он шептал как молитву. Напряжение нарастало, превращаясь в тугой, звенящий узел внизу живота. Он видел, как её глаза закатываются от удовольствия, как её пальцы сжимаются на его плечах. Она закричала его имя — хрипло, надрывно, и её тело содрогнулось в волнах оргазма.

Это стало последней каплей. Её волна накрыла и его, унося в ослепительную, белую вспышку чистого экстаза. Гарри закричал, изливаясь в неё, чувствуя не просто физическую разрядку, а полное, абсолютное освобождение души.

И в этот самый миг всё рухнуло.

Тепло камина сменилось промозглым холодом спальни мальчиков. Мягкость её кожи — жёсткостью его собственных простыней, влажных и липких. Огромный диван превратился в узкую кровать с балдахином, а запах вереска и ванили уступил место пыльному запаху старого камня и едва уловимому аромату носков Рона.

Гарри резко распахнул глаза.

Его сердце колотилось о рёбра с такой силой, словно пыталось вырваться из груди. Дыхание было прерывистым и сбивчивым, а всё тело дрожало от остаточных волн пережитого удовольствия. Он лежал на спине, раскинув руки, и пялился в тёмно-красный полог своей кровати. В ушах всё ещё звучал её крик, а на губах застыл фантомный вкус её поцелуя и беззвучно произнесённое имя: «Гермиона».

Он резко сел, отбрасывая одеяло. Холодный ночной воздух коснулся его обнажённой груди, покрытой испариной, и заставил вздрогнуть. В спальне было тихо. За окном выла осенняя вьюга, и её заунывный вой лишь подчёркивал гнетущую тишину комнаты. Слышалось ровное посапывание Дина и Симуса, и богатырский храп Рона, доносившийся с соседней кровати. Всё было как обычно. Мир не изменился.

Но изменился он.

Гарри обхватил голову руками, пытаясь унять бешеное сердцебиение. Сон. Это был всего лишь сон. Невероятно яркий, до одури реалистичный, но всего лишь сон. Продукт его уставшего, измученного сознания и, как он сгорал от стыда признать, обычного подросткового гормонального всплеска. Он был мужчиной, и ему снились эротические сны. В этом не было ничего необычного.

Но это была Гермиона.

Его лучший друг. Его сестра по оружию. Человек, который был рядом всегда, который вытаскивал его из самых безнадёжных передряг, верил в него, когда не верил никто другой. Мысль о ней в таком ключе казалась… кощунственной. Предательством их чистой, непоколебимой дружбы. Он чувствовал, как щёки заливает краска стыда. Что, если она узнает? Что, если сможет прочитать это на его лице? Она бы сочла его отвратительным.

Гарри попытался отмахнуться от наваждения, списать всё на простое физиологическое явление. Но детали сна вцепились в его память мёртвой хваткой и не отпускали. Это было не просто бессмысленное нагромождение образов. Это было откровение.

Он вспомнил ощущение её пальцев, переплетённых с его. Нежность её взгляда, когда она смотрела на него у камина. Чувство абсолютной правильности, когда он держал её в объятиях. Это не было похоже на похоть. Это было нечто гораздо более глубокое, огромное и пугающее. Это было чувство, которое он годами прятал от самого себя за ширмой дружбы и общей борьбы.

Как слепой, внезапно прозревший, он начал перебирать в памяти моменты их прошлого. Вот Гермиона бросается ему на шею после победы над троллем на первом курсе. Вот её испуганное, но решительное лицо, когда она варит Оборотное зелье на втором. Вот она даёт ему пощёчину после того, как он чуть не убил Малфоя, но в её глазах не только гнев, но и панический страх за его душу. Вот она плачет на его плече на похоронах Дамблдора, и её слёзы обжигают его сильнее любого проклятия.

Каждый раз. Каждый чёртов раз она была рядом. Она понимала его без слов. Она видела его насквозь — не Мальчика-Который-Выжил, не героя и не избранного, а просто Гарри. И он… он принимал это как должное. Он смотрел на неё, но не видел. Он слушал её, но не слышал той тихой музыки её души, которая всегда звучала только для него.

Его взгляд метнулся к соседней кровати. Рон. Его лучший друг. Он встречался с Лавандой, потом они расстались, но между ним и Гермионой всегда витало какое-то странное, неловкое напряжение. Споры, перепалки, ревность. Гарри всегда был между ними, как буфер. А что, если он просто был слеп? Что, если он сам себе запрещал думать о Гермионе, потому что подсознательно чувствовал, что она может быть интересна Рону? Или потому что мысль о том, чтобы впустить в своё сердце ещё кого-то, кого можно потерять, была слишком невыносимой?

Мысли роились в голове, как разъярённые шершни. Гарри встал с кровати и подошёл к окну, отодвинув тяжёлую бархатную штору. За стеклом, в вихрях снега, виднелись тёмные силуэты деревьев Запретного леса. Холод, исходивший от стекла, немного приводил в чувство.

Сон был катализатором. Жестоким, но необходимым. Он сорвал с его глаз повязку, которую Гарри носил так долго, что успел с ней сродниться. Он заставил его признать правду, которую его сердце знало всегда, но разум упорно отказывался принимать.

Это была не просто дружба. Никогда ею не была.

Это была любовь.

Осознание обрушилось на него не как тёплая волна из сна, а как ледяной водопад. Оно было ослепительным, болезненным и неопровержимым. Он любил её. Он любил её ум, её упрямство, её храбрость, её смешную привычку прикусывать губу, её растрёпанные волосы, её запах, её смех, её слёзы. Он любил в ней всё. Всегда любил. Просто боялся дать этому чувству имя.

Гарри прислонился лбом к холодному стеклу. Стыд отступил, сменившись чем-то новым — смесью паники и трепетной, робкой надежды. Что теперь? Как ему смотреть ей в глаза завтра утром? Как вести себя как ни в чём не бывало, когда весь его мир только что перевернулся с ног на голову?

Сон стал явью в его сознании, и теперь обратной дороги не было. Он больше не мог быть просто её другом.

Гарри посмотрел на своё отражение в тёмном стекле. Там был всё тот же парень в круглых очках со шрамом на лбу. Но его глаза… В них появилось что-то новое. Решимость.

Он больше не будет слепцом. Он больше не будет прятаться. Сон закончился. И завтра начнётся совершенно новая, пугающая и волнующая глава его жизни. Глава, в которой он будет бороться не только с Волдемортом, но и за сердце девушки, которая всё это время была его настоящим домом.

* * *

Сон почти не принёс отдыха. Те немногие часы, что Гарри удалось урвать после своего ошеломляющего прозрения, были наполнены рваными, тревожными образами. Он то проваливался в тягучую темноту, то снова оказывался в Выручай-комнате, но теперь она была пустой и холодной, а отголоски смеха Гермионы звучали как насмешка. Он проснулся от грохота, с которым Рон уронил на пол учебник по Защите от Тёмных искусств, и почувствовал себя так, словно не спал вовсе, а всю ночь таскал камни.

Спуск по винтовой лестнице из спальни мальчиков казался путешествием в другую реальность. Каждый шаг по истёртым каменным ступеням отдавался гулким эхом в его голове. Гарри чувствовал себя обнажённым, уязвимым. Ему казалось, что его сон — его греховное, прекрасное открытие — был не просто воспоминанием, а чем-то материальным. Словно на лбу у него неоновыми буквами было выведено: «Я ВИДЕЛ ЭРОТИЧЕСКИЙ СОН О ГЕРМИОНЕ ГРЕЙНДЖЕР, И ОН МНЕ ПОНРАВИЛСЯ».

Общая гостиная Гриффиндора уже жила своей обычной утренней жизнью. Воздух был наполнен запахом древесного дыма от догорающего камина и далёкими, дразнящими ароматами бекона и поджаренных тостов, доносившимися из Большого зала. Несколько первокурсников толпились у доски объявлений, хихикая над очередным указом Амбридж. Фред и Джордж, сидя в углу, что-то сосредоточенно химичили над коробкой с «Завтраками на скорую руку», и от неё периодически шёл фиолетовый дымок. Всё было до боли знакомым, обыденным. Но для Гарри Поттера этот мир был новым и враждебным.

Он остановился у подножия лестницы, нерешительно оглядываясь. Его взгляд, словно управляемый невидимым магнитом, нашёл её мгновенно.

Гермиона сидела в его любимом кресле у камина. В том самом, которое он всегда занимал по вечерам. Огонь, всё ещё достаточно сильный, отбрасывал тёплые блики на её фигуру, окутывая её золотистым сиянием, до жути похожим на свет из его сна. Она, как и следовало ожидать, уже была полностью одета в школьную форму и с головой ушла в чтение. В одной руке она держала толстый учебник, в другой — надкусанный тост.

Обычная картина. Сотни раз виденная картина. Но сегодня… сегодня всё было иначе.

Гарри замер, превратившись в соляной столп. Раньше он бы увидел просто свою подругу-всезнайку, которая даже за завтраком не может расстаться с книгами. Сейчас же его зрение, обострённое ночным откровением, подмечало мельчайшие детали, которые раньше ускользали от него. Он видел не просто растрёпанные волосы, а каштановый водопад, в котором отдельные пряди вились упрямыми, непокорными завитками. Гарри видел изящный, беззащитный изгиб её шеи, открывшийся, когда она склонила голову над книгой. Гарри видел, как Гермиона, задумавшись, бессознательно постукивает пальцами по обложке — нервный, нетерпеливый ритм, который он вдруг узнал и полюбил. А потом она откусила кусочек тоста и, не отрываясь от чтения, слегка прикусила нижнюю губу.

Этот невинный жест ударил по Гарри с силой заклинания «Петрификус Тоталус». В его памяти, яркой и непрошеной, вспыхнула картина из сна: те же самые губы, но распухшие от его поцелуев, приоткрытые, ловящие воздух. Призрак её вкуса, её тепла пронёсся по его нервным окончаниям, заставляя кровь прилить к лицу.

— Гарри, ты чего застыл? Привидение увидел? — громкий, жизнерадостный голос Рона вырвал его из оцепенения.

Рон уже спустился и теперь стоял рядом с другом, запихивая в рот целый пирожок, который он, очевидно, прихватил из Большого зала. Он прожевал и добавил с набитым ртом:

— Пошли скорее, а то весь бекон сожрут. Говорят, сегодня подают с кленовым сиропом, как я люблю.

Но Гарри его почти не слышал. Он сделал несколько неуверенных шагов в сторону камина, и его взгляд снова приковался к девушке в кресле. Рон, проследив за его взглядом, беззаботно махнул рукой.

— А, Гермиона. Опять за своё. Спорим, она даже не заметит, если мы прямо перед ней устроим поединок на мётлах? Привет, Гермиона!

Она не отреагировала, лишь перевернула страницу с сосредоточенным шелестом. Для Рона это было подтверждением его слов. Для Гарри — ещё одним доказательством её удивительной способности полностью погружаться в то, что ей интересно. Эта страсть, эта всепоглощающая увлечённость… раньше она его иногда раздражала. Сегодня она его восхищала. Она была частью того, что делало её… ею.

Рон пожал плечами и потрусил к выходу из гостиной, бормоча что-то о голодных слизеринцах. Гарри остался. Он не мог уйти. Он просто стоял и смотрел. Пялился. Откровенно, бессовестно, не в силах оторвать взгляд.

Он изучал её, словно пытался заново выучить наизусть. Вот лёгкая морщинка, пролёгшая между её бровей — признак крайней концентрации. Вот россыпь крошечных, едва заметных веснушек на переносице, которые он раньше никогда не замечал. Вот то, как она машинально поправляет мантию на коленях, создавая уютный кокон. Каждое движение, каждый миллиметр её облика казался ему откровением, бесценной деталью мозаики, которую он только сейчас начал собирать воедино.

В его груди росло странное, новое чувство. Это была не просто любовь, которую он осознал ночью. Это была почти болезненная нежность. Желание защитить её от всего на свете — от Волдеморта, от Амбридж, от плохих оценок, от Рона с его бестактными шутками. Он хотел подойти, укрыть её плечи тёплым пледом, принести ей чашку горячего чая и просто сидеть рядом, охраняя её покой.

Мир сузился до этого кресла, до девушки с книгой, до золотого сияния огня в её волосах. Он забыл, где он. Забыл, что вокруг другие люди. Забыл, что нужно дышать.

Возможно, интенсивность его взгляда была почти осязаемой. Возможно, в наступившей тишине после ухода Рона что-то изменилось. Гермиона вдруг замерла, её пальцы застыли на краю страницы. Она не подняла голову сразу. Медленно, словно нехотя выныривая из глубин своего фолианта, она подняла ресницы.

Их глаза встретились.

Для Гарри это было всё равно что дотронуться до оголённого провода. Вспышка. Шок. Он ожидал увидеть что угодно: удивление, раздражение от того, что её отвлекли, вопрос. Но в её карих глазах было лишь то самое спокойное, дружеское тепло, которое он знал всю жизнь. Она чуть улыбнулась уголками губ, мол, «А, это ты».

Но для него, для нового Гарри, эта привычная теплота была стократ пронзительнее. Ему показалось — нет, он был уверен! — что за этой дружелюбной маской она видит его насквозь. Что она заглядывает ему прямо в душу и читает там все подробности его постыдного, прекрасного сна. Что её спокойный взгляд — это фасад, за которым скрывается знание.

Паника ударила под дых. Жар, начавшийся где-то в районе солнечного сплетения, мгновенно хлынул вверх, заливая его шею и лицо обжигающей волной. Он почувствовал, как уши начинают пылать. Он, Гарри Поттер, переживший встречи с Тёмным Лордом, сражавшийся с василиском и дементорами, сейчас стоял перед своей лучшей подругой и краснел, как самый забитый первокурсник.

Гарри должен был что-то сказать. «Доброе утро». «Как спалось?». Что-нибудь. Но его язык прилип к нёбу. Все слова вылетели из головы, оставив после себя звенящую пустоту.

Её улыбка стала чуть более вопросительной. Она слегка склонила голову набок, и в её глазах промелькнуло любопытство.

— Гарри? Всё в порядке?

Его реакция была инстинктивной и абсолютно идиотской. Он резко отвёл взгляд. Его глаза в панике заметались по комнате, ища спасения, и остановились на узоре старого персидского ковра у её ног. Гарри впился в этот ковёр взглядом так, словно никогда в жизни не видел ничего более интересного. Он изучал каждую потёртую ниточку, каждый изгиб витиеватого орнамента, будто от этого зависела его жизнь.

Молчание, повисшее между ними, стало плотным и тяжёлым. Оно давило, звенело в ушах. Он чувствовал её взгляд на себе, теперь уже не просто дружелюбный, а озадаченный, может быть, даже немного встревоженный. Он мог бы поклясться, что слышит, как в её голове щёлкают шестерёнки, анализируя его странное поведение.

Прошла вечность. Или, может быть, всего несколько секунд.

Наконец, он услышал тихий шелест. Она вернулась к своей книге. Но он знал, он чувствовал — это была лишь видимость. Она уже не читала. Он нарушил утреннюю гармонию. Он внёс в их простое, понятное уравнение новую, неизвестную переменную — свою неловкость, своё молчание, свой идиотский румянец.

Не поднимая головы, Гарри развернулся и почти бегом направился к выходу из гостиной, к портрету Полной Дамы. Он не оглянулся. Он не посмел. Он вывалился в коридор, тяжело дыша, и прислонился спиной к холодной каменной стене.

Первая проверка провалена. С треском. Он не смог даже просто поздороваться. Осознание своей неуклюжести обрушилось на него с новой силой. Просто любить её, тайно и на расстоянии, было легко. Но как жить с этой любовью? Как находиться рядом с ней, дышать одним воздухом и не выдать себя каждым взглядом, каждым жестом, каждым дурацким румянцем?

Это будет гораздо сложнее, чем он думал.

* * *

Дни после того злополучного утра превратились для Гарри в полосу препятствий. Он стал мастером уклонения. В Большом зале он садился так, чтобы Рон оказывался между ним и Гермионой, создавая живой, рыжеволосый барьер. На уроках он намеренно выбирал место подальше, притворяясь, что ему нужно лучше видеть доску или что он хочет поработать с Невиллом. Он отвечал на её вопросы односложно, избегал её взгляда и при малейшей возможности сбегал, ссылаясь на тренировки по квиддичу, даже когда их не было.

Его поведение не осталось незамеченным. Рон, в своей прямолинейной манере, пару раз спрашивал, не заболел ли он, и получив невнятное бормотание в ответ, просто пожимал плечами. Но Гермиона… с ней было сложнее. Гарри чувствовал её настороженный, анализирующий взгляд на своей спине. Она не задавала прямых вопросов, но в её молчании было больше упрёка, чем в любой гневной тираде. Он видел в её глазах обиду и недоумение, и это ранило его сильнее, чем любое проклятие. Гарри причинял ей боль своим идиотским поведением, но не знал, как это прекратить. Каждая попытка вести себя «нормально» заканчивалась тем, что он либо начинал пялиться на неё, как утром в гостиной, либо нёс какую-то несусветную чушь. Страх выдать себя был сильнее его.

Так прошла почти неделя. Неделя мучительного самоконтроля и тихого отчаяния.

Однажды поздним вечером, после особенно изматывающей тренировки по квиддичу под ледяным дождём, Гарри возвращался в гриффиндорскую башню. Он был вымотан до предела, продрог до костей, и единственным его желанием было рухнуть в кровать и забыться сном без сновидений. Гостиная была почти пуста. Огонь в камине почти погас, лишь несколько углей тлели в полумраке, отбрасывая слабые, пульсирующие отсветы. Большинство учеников уже разошлись по спальням.

Гарри уже почти дошёл до лестницы, когда его взгляд зацепился за знакомый силуэт в дальнем, самом тёмном углу комнаты. За одним из столов, заваленным книгами и свитками пергамента, сидела Гермиона. Точнее, не сидела, а спала, уронив голову прямо на раскрытый том «Расширенного курса Трансфигурации для седьмого курса». Её волосы разметались по странице, одна рука безвольно свисала со стола, а в другой всё ещё были зажаты перо и почти пустая чернильница, опасно накренившаяся.

Сердце Гарри ухнуло куда-то в район желудка. Вина нахлынула на него удушающей волной. Он знал, почему она здесь. За последнюю неделю они почти не занимались вместе. Обычно они втроём сидели над домашними заданиями, и Гермиона следила, чтобы они с Роном не отлынивали, объясняя особо сложные моменты. Но из-за того, что Гарри её избегал, эта традиция нарушилась. Рон, не имея над собой надзора, быстро забрасывал учебники и уходил играть в плюй-камни. А Гермиона, очевидно, продолжала грызть гранит науки в одиночку, доводя себя до полного изнеможения. Это была его вина.

Гарри замер в тени, раздираемый противоречивыми чувствами. Часть его, та, что боялась и стыдилась, кричала, чтобы он уходил. Прошёл бы мимо, тихо, на цыпочках, и сделал вид, что ничего не видел. Завтра утром она проснётся с затёкшей шеей, злая на себя и на весь мир, и всё будет как обычно. Он останется в безопасности.

Но другая его часть, та, что проснулась в ту ночь, не могла сдвинуться с места. Она заставляла его смотреть.

Он медленно, почти бесшумно, подошёл ближе. Вблизи её поза казалась ещё более неудобной и беззащитной. Её щека была прижата к жёсткой обложке книги, и на коже уже наверняка отпечатался рельеф тиснёных букв. Губы были слегка приоткрыты, и из них вырывалось тихое, ровное дыхание. Длинные ресницы отбрасывали тёмные тени на щёки, на которых всё ещё можно было разглядеть следы усталости. Она выглядела не как несокрушимая «самая умная ведьма своего возраста», а как обычная, смертельно уставшая девушка, которая просто уснула от переутомления.

И в этот момент в нём что-то щёлкнуло. Страх, неловкость, стыд — всё это вдруг отступило на второй план перед одним-единственным, всепоглощающим чувством: нежностью. Той самой, что он испытал, глядя на неё у камина в то утро. Но теперь она была не просто созерцательной. Она требовала действия.

Он не мог просто разбудить её. Было бы слишком грубо вырвать её из этого короткого забытья. Гарри не мог и просто уйти. Оставить её здесь, в холодной, пустой гостиной, было бы верхом жестокости.

Его взгляд упал на тлеющие угли в камине. Потом на её плечи, обтянутые тонкой тканью школьной рубашки. Она наверняка замёрзла.

Движимый новым для себя импульсом, который шёл не от разума, а откуда-то из глубины души, Гарри снял свою школьную мантию. Она была тяжёлой, плотной, всё ещё хранившей тепло его тела и слабый запах улицы после дождя. Он подошёл к столу так тихо, как только мог, стараясь не скрипнуть половицами. Затаив дыхание, он осторожно, двумя руками, накрыл её плечи своей мантией.

Тёмная ткань легла на неё, как защитный покров. Гермиона вздрогнула во сне от неожиданного прикосновения. Её глаза на миг приоткрылись, но взгляд был мутным, не сфокусированным. Она не проснулась. Вместо этого она что-то неразборчиво пробормотала, повела плечами и, почувствовав тепло, инстинктивно закуталась в мантию плотнее, словно в кокон. Она уткнулась носом в воротник, который теперь лежал на её плече, и её дыхание стало ещё глубже и спокойнее. Воротник, пропитанный его запахом.

Гарри замер, не дыша. Его сердце колотилось так громко, что, казалось, его стук должен был разбудить весь замок. Он смотрел, как она уютнее устраивается под его мантией, и чувствовал, как по его венам разливается странное, пьянящее тепло. Это было чувство обладания, но не в грубом, собственническом смысле. Это было чувство, что он смог дать ей частичку своего тепла, своей защиты, даже когда она об этом не знала. Это был его безмолвный дар. Его первое настоящее, осознанное проявление заботы.

Гарри стоял так, наверное, целую минуту, просто глядя на неё. На то, как её грудь мерно вздымается под тёмной тканью его мантии, на то, как расслабилась напряжённая складка между её бровями. В этот момент она казалась ему самым драгоценным существом на свете.

Затем его взгляд скользнул по столу. Хаос. Стопки книг громоздились одна на другой под опасным углом. Свитки пергамента были разбросаны повсюду, некоторые уже начали скручиваться от влажности воздуха. Почти опрокинутая чернильница угрожала залить всё вокруг несмываемыми пятнами.

Он не мог оставить всё в таком виде. Она бы проснулась утром и первым делом расстроилась бы из-за беспорядка.

Действуя с предельной осторожностью, Гарри принялся наводить порядок. Сначала он аккуратно отодвинул чернильницу в безопасное место и плотно завинтил крышку. Затем он взялся за свитки. Он разглаживал каждый лист, стараясь не шуметь, и складывал их в аккуратную стопку, выравнивая по краям. Он собрал её книги, расставляя их по размеру, от самого большого фолианта до самой тонкой брошюры. Перо он положил рядом, на специально расчищенное место.

Это было медитативное, почти священное действо. Гарри прикасался к её вещам, к её миру, и чувствовал себя не нарушителем, а хранителем. Он видел пометки, сделанные её аккуратным, убористым почерком на полях. Видел подчёркнутые фразы и вопросительные знаки напротив особо сложных формулировок. Он видел её ум, её упорство, её страсть к знаниям в каждой из этих мелочей. И его сердце наполнялось тихим, глубоким восхищением.

Когда стол был приведён в идеальный порядок, Гарри сделал шаг назад, чтобы оценить свою работу. Теперь всё выглядело мирно и организованно. И в центре этого порядка спала она, укутанная в его мантию, безмятежная и защищённая.

Он знал, что должен уходить. Оставаться здесь дольше было бы рискованно. Кто-нибудь мог войти, увидеть его, и тогда пришлось бы неловко объясняться. Но он не мог заставить себя уйти сразу.

Гарри подошёл к камину и, взяв кочергу, осторожно поворошил угли, подложив пару оставшихся поленьев. Слабые язычки пламени неуверенно лизнули сухую древесину, и через мгновение огонь разгорелся с новой силой, наполняя комнату тёплым светом и уютом.

Теперь всё было правильно.

Он бросил на неё последний, долгий взгляд. На её умиротворённое лицо, на тёмную мантию, укрывающую её плечи, на отблески нового огня в её волосах. Он запоминал эту картину, запечатывал её в своей памяти как талисман. Это был его маленький секрет, его безмолвное извинение за неделю трусливого бегства.

Не издав ни звука, Гарри развернулся и на цыпочках поднялся по лестнице в свою спальню. Он лёг в кровать, всё ещё чувствуя фантомную тяжесть мантии на своих плечах. Холод простыней уже не казался таким пронизывающим. В его душе зажёгся крошечный, тёплый огонёк.

Поттер не знал, что она подумает утром, когда проснётся. Может быть, она решит, что это сделал один из домовых эльфов. Может быть, догадается. А может, и вовсе не придаст этому значения.

Но это было неважно.

Важно было то, что он сделал первый шаг. Неуклюжий, молчаливый, но настоящий. Он перестал прятаться и начал действовать. И это простое действие — жест чистой, бескорыстной заботы — дало ему больше надежды, чем все его предыдущие страхи и сомнения. Поттер уснул почти мгновенно, и впервые за неделю ему не снились ни тёмные коридоры, ни пустые комнаты. Ему снился тихий, тёплый огонь в камине.

* * *

Утро началось с интриги. Гарри, спустившись в гостиную, нарочно задержался у доски объявлений, делая вид, что с огромным интересом изучает расписание кружка по вязанию для эльфов-домовиков. Краем глаза он наблюдал за креслом у камина. Оно было пустым. На столе, где вчера царил хаос, теперь был идеальный порядок, а его, Гарри, мантия аккуратно сложенная, лежала на подлокотнике.

Когда Гермиона спустилась вместе с Джинни, оживлённо обсуждая предстоящий урок Зельеварения, она даже не взглянула в его сторону. Она просто подошла к креслу, забрала мантию и, прежде чем направиться к выходу, бросила на Гарри быстрый, непроницаемый взгляд. Ни благодарности, ни вопроса. Ничего. Словно ничего и не было.

Эта реакция, а точнее, её отсутствие, обескуражила Гарри. Весь его героический ночной порыв, казалось, канул в небытие. Может, она и правда подумала на эльфов? Или решила, что это сделал кто-то из старост? Тревога снова начала затапливать обретённую было уверенность. Он провёл остаток утра в тумане, размышляя, был ли его жест слишком тонким намёком или, наоборот, слишком очевидным и теперь она просто делает вид, что ничего не поняла, чтобы избежать неловкости.

Их пути пересеклись на уроке Зельеварения. Подземелья, как всегда, встретили их сыростью и запахом гниющих ингредиентов. Профессор Снейп был в особенно ядовитом настроении, что, впрочем, было его обычным состоянием. Он скользил между котлами, словно гигантская летучая мышь в трауре, и его чёрная мантия вздымалась за ним, как грозовая туча.

— Сегодня, — протянул он своим заунывным, полным презрения голосом, — мы будем готовить Умиротворяющий бальзам. Зелье чрезвычайной сложности, требующее абсолютной точности и концентрации. Качества, которыми, смею предположить, девяносто процентов присутствующих здесь болванов не обладают.

Его взгляд задержался на котле Невилла, который уже успел позеленеть от одной только мысли о сложности предстоящей задачи.

— Рецепт на доске. Любое отклонение — и ваш бальзам превратится в неконтролируемое Буйное варево, которое заставит вас рыдать и смеяться одновременно до конца ваших никчёмных дней. Приступайте.

Гарри, Рон и Гермиона заняли свой обычный стол в глубине класса. Атмосфера между ними была напряжённой. Рон, всё ещё обиженный на Гермиону за критику его последней работы по Трансфигурации, нарочно игнорировал её и с преувеличенным энтузиазмом комментировал каждое действие Гарри. Гарри же, в свою очередь, старался не смотреть на Гермиону, но чувствовал её присутствие каждой клеточкой. Она молчала, сосредоточенно изучая рецепт, и её молчание было громче любых слов.

Они принялись за работу. Умиротворяющий бальзам действительно был сложен. Нужно было измельчить лунный камень в пыль определённого размера, добавить сироп чемерицы по капле, помешивая ровно три раза против часовой стрелки после каждой капли, а затем поддерживать определённую температуру, не давая зелью ни закипеть, ни остыть.

Гарри, как обычно, испытывал трудности. Его лунный камень никак не хотел измельчаться равномерно, и зелье приобрело неприятный болотистый оттенок. Рон и вовсе умудрился перепутать настойку полыни с соком прыгучей поганки, из-за чего его котёл начал издавать жалобные пищащие звуки.

— О нет, — простонал он, в панике глядя на своё творение. — Снейп с меня шкуру спустит!

Гермиона, которая до этого момента работала молча и сосредоточенно, с идеальной грацией и точностью выполняя каждый пункт рецепта, вздохнула. Это был не раздражённый, а скорее усталый, обречённый вздох. Она быстро взглянула на булькающее варево Рона.

— Ты добавил сок поганки до того, как сироп чемерицы полностью растворился, — констатировала Гермиона деловым тоном, даже не заглядывая в учебник. — Тебе нужно немедленно нейтрализовать его, добавив две щепотки толчёного безоара. Быстро!

Рон, благодарно кивнув, бросился к шкафу с ингредиентами.

Именно в этот момент Снейп, привлечённый писком, материализовался у их стола.

— Что здесь происходит, Уизли? Очередная попытка отравить класс своим вопиющим скудоумием?

— Я… я просто… — лепетал Рон, роняя на пол толчёный безоар.

— Минус десять очков с Гриффиндора за вашу некомпетентность.

Снейп уже открыл рот, чтобы добавить ещё что-нибудь уничижительное, но тут вмешалась Гермиона.

Она выпрямилась, и в её глазах не было ни страха, ни заискивания. Только холодная, уверенная ярость учёного, чьей работе мешают.

— Профессор, с вашего позволения, писк был вызван не соком поганки. Это побочная реакция на преждевременное добавление лунного камня, если его фракция слишком крупная. Рецепт в «Углублённом изучении зельеварения» Либациуса Боража содержит ошибку. В оригинальном трактате XV века указано, что лунный камень следует добавлять только после того, как зелье приобретёт перламутровый оттенок, что нейтрализует летучие компоненты чемерицы. А для стабилизации текущей реакции достаточно одного, а не двух, лепестка луноцвета. Двойная доза безоара, наоборот, приведёт к затвердеванию зелья.

Она произнесла это на одном дыхании. В подземелье повисла звенящая тишина. Все ученики, включая слизеринцев, замерли и уставились на неё. Даже Снейп на мгновение потерял дар речи. Он смотрел на Гермиону своим непроницаемым взглядом, и в глубине его чёрных глаз промелькнуло нечто похожее на… уважение?

— Вы предлагаете мне, мисс Грейнджер, усомниться в утверждённом Министерством учебнике? — его голос был шёлковым, но под ним чувствовалась сталь.

— Я предлагаю вам усомниться в ошибке, — ровно ответила она, не отводя взгляда. — Наука не стоит на месте, профессор. Даже магическая.

Это было невероятно. Это было самоубийственно. Бросить вызов Снейпу на его территории, да ещё и так дерзко. Гарри затаил дыхание, ожидая неминуемого взрыва.

Но взрыва не последовало. Снейп долго, мучительно долго смотрел на неё. Затем его взгляд скользнул к её котлу. Зелье в нём было идеального, бледно-сиреневого цвета и тихо мерцало перламутровыми искорками. Оно источало тонкий аромат лаванды и покоя.

— Продолжайте, — бросил он, наконец, и без единого слова развернулся и поплыл к своему столу, оставив за собой шлейф недоумения и невысказанных угроз.

Рон облегчённо выдохнул, прошептав: «Мерлинова борода, она сумасшедшая».

Но Гарри смотрел не на удаляющуюся спину Снейпа и не на испуганного Рона. Он смотрел на Гермиону.

В этот момент она была для него не просто умной девочкой. Она была воином. Воином, чьё оружие — не волшебная палочка, а острый, как бритва, интеллект и несокрушимая уверенность в своих знаниях. Её щёки горели от адреналина, а в глазах, которые только что метали молнии в профессора зельеварения, всё ещё плясали азартные огоньки. Она не хвасталась, не торжествовала. Она просто была в своей стихии. Она была увлечена, страстна, жива. И она была ослепительна.

Всё то восхищение, которое он чувствовал к ней, вся та любовь, которую он осознал, слились в один мощный, неудержимый порыв. Гарри должен был ей это сказать. Не потом. Сейчас.

Урок закончился. Ученики, шумно собирая вещи, начали выходить из душного подземелья. Рон, всё ещё находясь под впечатлением, уже тащил Гарри к выходу.

— Пошли скорее, пока он не передумал и не оставил нас всех после уроков чистить котлы до конца жизни!

— Иди, я сейчас догоню, — бросил Гарри, высвобождая свой локоть.

Рон удивлённо посмотрел на него, но, увидев выражение его лица, лишь пожал плечами и скрылся в толпе.

Гермиона последней собирала свои вещи, аккуратно укладывая в сумку учебники и пузырьки с образцом своего идеального зелья. Гарри подошёл к ней. Его сердце стучало где-то в горле. Он чувствовал себя так, словно собирается прыгнуть с Астрономической башни.

Она подняла на него взгляд, и на её лице отразилась настороженность. Очевидно, она ждала очередного неловкого молчания или поспешного бегства.

Гарри наклонился к ней так, чтобы их не услышали оставшиеся в классе ученики. Его голос прозвучал немного хрипло, но на удивление твёрдо.

— Ты была невероятна сегодня.

Простые слова. Всего три слова. Но он вложил в них всё.

Гермиона замерла с полузакрытой сумкой в руках. Она моргнула. На её лице отразилась целая гамма эмоций: сначала удивление, потом недоверие. Она, очевидно, готовилась услышать что-то вроде «Ты рисковала» или «Зачем ты его разозлила?». И уж точно она не ожидала услышать комплимент от Гарри, который всю неделю вёл себя как чужой.

Гермиона хотела что-то ответить. Открыть рот для стандартной, самоуничижительной фразы вроде «О, это было элементарно, я просто читала…» или пошутить, чтобы разрядить обстановку. Но она не смогла.

Она посмотрела ему в глаза. И то, что она там увидела, заставило её замолчать. В его взгляде не было простого дружеского восхищения её умом. Там было что-то ещё. Что-то более глубокое, тёплое, почти трепетное. Это было не восхищение её знаниями. Это было восхищение ею. Он смотрел на неё так, как никто и никогда не смотрел. Так, словно она была не просто его подругой, а чем-то… большим. Чем-то важным.

Вся её боевая уверенность, вся её логика и эрудиция, которые только что помогли ей поставить на место самого Северуса Снейпа, вдруг испарились. Перед этим взглядом она была безоружна. Гермиона почувствовала, как волна тепла, не имеющая ничего общего с духотой подземелья, поднимается от груди к щекам. Она была уверена, что покраснела, и это злило и смущало её одновременно.

Гарри не отводил взгляда. Он видел, как она растерялась, как потемнели её глаза, как едва заметно дрогнули её губы. И, к своему удивлению, он не почувствовал страха. Наоборот, её реакция придала ему смелости. Он сделал то, чего не смог сделать всю неделю — он слегка улыбнулся. Искренне, тепло, одной из тех редких своих улыбок, которые появлялись на его лице, когда он чувствовал себя по-настоящему счастливым.

Гермиона не смогла выдержать этот взгляд. Опустив глаза на свою сумку, она лишь коротко, почти незаметно кивнула. Это был не знак согласия, а скорее признание, что она его услышала, но не знает, как на это реагировать. Этот короткий кивок был её капитуляцией перед его внезапной искренностью.

— Нам… нам нужно идти, — пробормотала она, наконец, защёлкивая пряжку на сумке с излишним усердием.

— Да, — тихо ответил он, не сдвигаясь с места.

Гарри не пытался её удержать. Он не сказал больше ни слова. Он просто стоял и смотрел, как она, не поднимая головы, быстро прошла мимо него и скрылась за дверью.

Поттер остался один в опустевшем, гулком подземелье. Запах зелий всё ещё витал в воздухе, но теперь к нему примешивался фантомный аромат её духов — что-то лёгкое, книжно-цветочное. Гарри медленно выдохнул.

Он сделал это. Он сказал. Он пересёк невидимую черту, перешёл от безмолвных жестов к словам. И пусть её реакция была смущённой и растерянной, это было лучше, чем ничего. Это было лучше, чем та обида и недоумение, которые он видел в её глазах всю неделю.

Он выбил её из колеи. Он заставил её задуматься.

И впервые за долгое время Гарри Поттер почувствовал, что у него есть шанс. Шанс, что его сон однажды может стать явью. И этот шанс стоил любого риска.

* * *

Комплимент в подземелье изменил всё. Неловкое избегание, царившее между Гарри и Гермионой, сменилось новым, ещё более странным состоянием. Это было хрупкое, зыбкое перемирие, пронизанное электричеством. Они снова начали разговаривать, но их беседы были полны пауз и недомолвок. Они снова сидели вместе в библиотеке, но теперь между ними, казалось, вибрировал воздух. Каждый случайный взгляд затягивался на долю секунды дольше, чем следовало. Каждое нечаянное касание, когда они тянулись за одной и той же книгой, вызывало цепную реакцию мурашек.

Гарри чувствовал это напряжение каждой фиброй своей души. Он был его источником, и оно одновременно пьянило и пугало его. Он больше не прятал своего восхищения. Он позволял себе смотреть на неё, когда она, закусив кончик пера, размышляла над сложным эссе. Поттер открыто улыбался её шуткам, даже самым заумным. Он стал внимательнее, подмечая мелочи, которые раньше пропускал: новую заколку в её волосах, усталость в её глазах после бессонной ночи.

Гермиона же, казалось, была в полной растерянности. Она то отвечала на его теплоту робкой, смущённой улыбкой, то, наоборот, замыкалась в себе, становясь подчёркнуто деловитой и строгой, словно пытаясь вернуть их отношения в привычное, безопасное русло дружбы. Она была похожа на человека, идущего по тонкому льду, который с каждым шагом издаёт угрожающий треск. Она чувствовала, что под ногами что-то меняется, но боялась посмотреть вниз.

Рон, в своём блаженном неведении, не замечал ничего. Он был рад, что его друзья перестали дуться друг на друга, и списывал их странности на предэкзаменационный стресс. Его присутствие часто разряжало обстановку, но когда они оставались вдвоём, напряжение становилось почти невыносимым.

Кульминация наступила в один из самых обычных дней, в самом прозаичном месте — в переполненном коридоре на первом этаже после урока Прорицаний.

Большой колокол только что оглушительно прозвонил, возвещая об окончании занятий, и коридоры Хогвартса мгновенно превратились в бурлящие человеческие реки. Сотни учеников всех возрастов, как вырвавшиеся из плотины потоки, хлынули из классов, спеша в Большой зал на обед. Воздух наполнился гулом сотен голосов, шарканьем ног по каменному полу и смехом.

Трио гриффиндорцев двигалось в общем потоке. Рон, как всегда, шёл чуть впереди, громко жалуясь на профессора Трелони и её очередное предсказание его скорой и мучительной смерти от удушья.

— …и она так на меня посмотрела, понимаете? Будто уже видит, как я синею! Говорю вам, эта женщина — старая летучая мышь, только с шалью вместо крыльев!

Гарри шёл рядом с Гермионой, но на безопасном расстоянии. Он слушал Рона вполуха, всё его внимание было сосредоточено на девушке рядом. Она несла в руках высокую, неустойчивую стопку книг, которую только что взяла в библиотеке. Верхний фолиант по Истории магии так и норовил соскользнуть.

— Тебе помочь? — предложил он, уже протягивая руку.

— Нет, спасибо, я справлюсь, — ответила она чуть резче, чем следовало, и крепче прижала книги к груди. Это была её защитная реакция. Она чувствовала его взгляд и пыталась возвести стену из показной независимости.

Именно в этот момент из-за угла вылетела ватага шумных первокурсников, очевидно, играющих в догонялки. Они неслись, не разбирая дороги, толкая всех на своём пути. Один из мальчишек, маленький, веснушчатый, с горящими от азарта глазами, со всего маху врезался прямо в Гермиону.

Всё произошло в одно мгновение.

От неожиданного толчка Гермиона покачнулась, её ноги подкосились. Стопка книг, которую она так крепко прижимала, с оглушительным грохотом разлетелась по полу, заставив нескольких учеников поблизости испуганно вскрикнуть. Она потеряла равновесие, её тело качнулось назад, и она бы неминуемо рухнула на каменные плиты, если бы не Гарри.

Его реакция была молниеносной, инстинктивной, опережающей мысль. Он не думал. Он действовал.

Шаг вперёд. Одна его рука метнулась, чтобы перехватить её руку, а вторая… вторая легла ей на талию, чтобы удержать, поддержать, спасти от падения.

Это не было просто дружеским жестом. Это не было неловким хлопком по плечу.

Его ладонь легла на изгиб её талии уверенно и твёрдо. Его пальцы, сильные от бесконечных тренировок по квиддичу, крепко, но не причиняя боли, сжали её сквозь тонкую ткань школьной мантии и рубашки. Он почувствовал под ладонью её тепло, хрупкость её стана и, в то же время, упругую силу мышц. Это было живое, настоящее, осязаемое ощущение, которое ударило по нему с силой электрического разряда, многократно превосходящего тот, что он испытал во сне.

На одно бесконечно долгое мгновение они замерли в этой вынужденной, шокирующей близости, превратившись в неподвижный остров посреди бурлящей толпы.

Для Гарри мир вокруг перестал существовать. Гул коридора, крики, смех — всё это отступило, превратилось в далёкий, неразборчивый белый шум. Существовала только она. Он чувствовал её тёплое дыхание на своей щеке. Он вдыхал её запах — тот самый, родной, запах пергамента, ванили и её самой. Воспоминания из сна, которые он так старательно пытался контролировать, вспыхнули в его сознании с ослепительной, невыносимой яркостью. Его рука, лежащая на её талии, помнила другое ощущение — ощущение гладкой, обнажённой кожи под его пальцами. Это воспоминание было настолько реальным, что у него перехватило дыхание.

Для Гермионы это прикосновение было шоком. Физическим и эмоциональным. Она привыкла к дружеским объятиям, к тому, как он или Рон могли приобнять её за плечи. Но это было совсем другое. Рука Гарри на её талии была не просто поддерживающей. Она была уверенной. Властной. Личной. Гермиона чувствовала силу в его пальцах, тепло его ладони, прожигающее ткань одежды. Она чувствовала себя пойманной, окружённой его силой, и это ощущение было одновременно пугающим и странно волнующим.

Она подняла голову, и её испуганные глаза встретились с его.

И тогда мир действительно исчез.

Они смотрели друг на друга поверх голов других учеников, которые обтекали их, как река обтекает валун, не замечая застывшей драмы. В его тёмно-зелёных глазах за стёклами очков она увидела не просто беспокойство за неё. Она увидела то же самое потрясение, то же самое узнавание, которое чувствовала сама. Она увидела отражение своего собственного смятения. И что-то ещё. Что-то глубже. Нежность. Желание. То самое чувство, которое она мельком уловила в подземелье, теперь полыхало в его взгляде открытым, нескрываемым огнём.

Его зрачки расширились. Он смотрел на её губы, и она знала, она была абсолютно уверена, что он думает о том же, о чём в этот миг, против своей воли, подумала она. О поцелуе. Мысль была настолько неуместной, настолько дикой и запретной здесь, посреди шумного коридора, что она заставила её сердце сделать болезненный кульбит.

Время растянулось, как расплавленная карамель.

Первым опомнился Рон. Он обернулся, заметив падение книг, и его беззаботное лицо выразило удивление.

— Ого! Гермиона, ты в порядке? Эти мелкие совсем озверели!

Голос Рона прорвал пелену, окутавшую их. Звуки коридора снова ворвались в их маленький мир. Гарри вздрогнул, словно очнувшись ото сна. Он осознал, что всё ещё держит её, что его рука всё ещё лежит на её талии, возможно, уже слишком долго для простого спасения от падения.

Гарри убрал руку. Но он сделал это не резко, не отдёрнул её, как от огня. Он сделал это медленно, неохотно. Его пальцы, прежде чем окончательно отпустить её, скользнули по ткани её мантии, словно запоминая, запечатывая это мимолётное прикосновение в своей памяти.

Гермиона, освободившись, сделала крошечный шаг назад, но её щёки пылали. Она быстро опустилась на корточки, чтобы собрать разлетевшиеся книги, пряча лицо. Её движения были резкими, лихорадочными.

Гарри и Рон тут же наклонились, чтобы помочь.

— Вот наглецы, — продолжал возмущаться Рон, подбирая толстый том по Нумерологии. — Никакого уважения к старшим!

Но Гарри молчал. Он опустился на колени напротив Гермионы. Их взгляды снова встретились над разбросанными страницами. Она быстро отвела глаза. Он протянул руку, чтобы поднять «Историю магии», и в тот же миг она потянулась за той же книгой.

Их руки соприкоснулись.

Это было лёгкое, почти невесомое касание. Всего лишь кончики их пальцев. Но после того, что только что произошло, этот контакт ощущался как новый, ещё более сильный разряд. Волна мурашек пробежала по руке Гермионы, и она резко отдёрнула её, словно обжегшись.

Гарри поднял книгу и протянул ей. Он не смотрел на книгу. Он смотрел на её лицо, на сбившееся дыхание, на то, как она избегает его взгляда. Он видел всё. Он видел её смятение, её страх, её… ответную реакцию. Потому что она её почувствовала. Она почувствовала то же, что и он.

Они собрали все книги. Рон, вручив Гермионе последний фолиант, уже нетерпеливо переминался с ноги на ногу.

— Ну что, идём? Я умираю с голоду!

Гермиона молча кивнула, прижимая стопку книг к груди так, словно это был щит, защищающий её от всего мира. От него. Она не сказала ни слова благодарности. Она не сказала вообще ничего. Она просто развернулась и пошла быстрым шагом в сторону Большого зала, не оглядываясь.

Рон удивлённо посмотрел ей вслед.

— Что это с ней? Даже спасибо не сказала. Странная она сегодня.

Но Гарри знал, что это было не от неблагодарности. Это было бегство.

Он смотрел ей вслед, на её прямую, напряжённую спину. Он всё ещё чувствовал на своей ладони тепло её тела, фантомное ощущение её талии. И он знал с абсолютной, непоколебимой уверенностью две вещи.

Первая: она больше не сможет отрицать, что между ними что-то происходит. Лёд треснул окончательно.

И вторая: ему нужно с ней поговорить. По-настоящему. И как можно скорее. Потому что это напряжение, это электричество в воздухе, достигло своего предела. Ещё одна такая искра — и всё либо вспыхнет, либо взорвётся. И он был готов рискнуть.

* * *

После инцидента в коридоре Гермиона стала тенью. Она не избегала Гарри физически, как раньше, — это было бы слишком очевидно. Вместо этого она возвела вокруг себя невидимую стену. Она присутствовала, но её не было. На обедах она с головой уходила в беседы с Джинни или Невиллом. В гостиной она окружала себя первокурсниками, помогая им с домашними заданиями. Она создавала вокруг себя шум и суету, не оставляя ни малейшего пространства для уединения, ни единой лазейки для разговора.

Гарри терпел. Он дал ей день. Потом второй. Он видел, что она напугана, и не хотел давить. Но её отстранённость была мучительна. Тишина, наполненная невысказанными словами, была оглушительной. Он ловил её взгляды — быстрые, украдкой брошенные, полные тревоги и чего-то ещё, чего он не мог расшифровать. Поттер знал, что должен сделать следующий шаг. Он не мог позволить этому напряжению затянуться и отравить всё, что было между ними.

Возможность представилась на третий день, после ужина. Гарри заметил, как Гермиона, вместо того чтобы подняться в гриффиндорскую башню вместе со всеми, незаметно выскользнула из Большого зала и направилась в противоположную сторону. Он знал, куда она идёт. В Хогвартсе было не так много мест, где можно было побыть в полном одиночестве и подумать.

Он дал ей десять минут форы, отделавшись от Рона под предлогом, что забыл учебник по Трансфигурации в классе, и пошёл за ней.

Астрономическая башня встретила его порывами холодного ноябрьского ветра и ослепительной россыпью звёзд на бархатно-чёрном небе. Воздух был чистым, морозным и пах озоном. И на самой вершине, у каменных перил, стояла она. Её силуэт чётко вырисовывался на фоне ночного неба. Ветер трепал её волосы и края мантии. Она не смотрела на звёзды. Она смотрела вниз, на тёмные, спящие земли Хогвартса.

Гарри медленно поднялся по последним ступеням, и скрип его ботинок по камню заставил её вздрогнуть и резко обернуться. В полумраке он увидел, как её лицо на мгновение исказилось паникой, но потом, узнав его, она лишь плотнее закуталась в мантию.

— Гарри, — её голос был тихим, почти поглощённым ветром. — Что ты здесь делаешь?

— Искал тебя, — ответил он просто, подходя ближе. Он остановился в паре шагов от неё, давая ей пространство.

Она снова отвернулась к перилам.

— Я хотела побыть одна.

— Знаю. Поэтому я и пришёл. Мы не можем больше так продолжать, Гермиона.

Она молчала, но он видел, как напряглись её плечи.

— Не понимаю, о чём ты, — проговорила она наконец, и в её голосе прозвучала фальшь.

Гарри сделал ещё один шаг. Теперь он стоял рядом с ней, опираясь на холодные камни. Он тоже посмотрел вниз, на далёкие огоньки хижины Хагрида.

— Понимаешь. Ты всё прекрасно понимаешь. Ты избегаешь меня уже три дня. Ты вздрагиваешь каждый раз, когда я подхожу близко. Ты не смотришь мне в глаза. Что-то изменилось между нами. И ты это знаешь так же хорошо, как и я.

Наступила долгая пауза, наполненная лишь свистом ветра. Гермиона глубоко вздохнула, и облачко пара вырвалось из её губ, тут же растаяв в темноте. Когда она заговорила снова, в её голосе уже не было притворного безразличия. Была лишь бесконечная, накопленная усталость.

— Гарри, что происходит? — она наконец повернула к нему лицо, и в её глазах, освещённых лишь холодным светом звёзд, стояла мука. — Ты ведёшь себя… по-другому. Со мной. Сначала то утро в гостиной, потом твоя мантия… комплимент у Снейпа… а потом… в коридоре… — она запнулась, не в силах произнести это вслух. — Я не понимаю. Мы друзья. Мы всегда были друзьями. Почему всё стало таким… сложным?

Поттер ожидал этого вопроса. Он репетировал ответ на него сотни раз у себя в голове. Но сейчас, глядя в её растерянные, ищущие глаза, все заготовленные фразы показались ему глупыми и надуманными. Нужно было говорить правду. Или хотя бы ту её часть, которую он был готов открыть.

Гарри повернулся к ней всем телом. Он больше не смотрел на пейзаж. Он смотрел только на неё.

— Потому что я изменился, — сказал он тихо, но твёрдо. — Или, может, не изменился, а просто… проснулся. Я не знаю, как это объяснить, Гермиона. Я всю жизнь смотрел на тебя и не видел.

Её брови сошлись у переносицы.

— Не видел? О чём ты говоришь?

— Я видел друга, — продолжал он, и его голос становился всё более страстным, по мере того как слова, так долго томившиеся внутри, наконец-то находили выход. — Я видел сестру. Самого умного, самого верного человека, которого я знаю. Я видел своего соратника. Но я был слеп. Я не видел тебя.

Он сделал последний, решающий шаг, сокращая расстояние между ними до минимума. Теперь он мог разглядеть каждую ресничку, каждую веснушку на её лице, освещённом луной.

— Я просто… начал видеть тебя. По-настоящему. Не как часть нашего трио, не как приложение к себе или Рону. А как отдельного человека. Как девушку. И я вижу, какая ты. Умная, да. Но не только. Ты упрямая до чёртиков. Ты бываешь невыносимой в своей правоте. Ты храбрая до безрассудства. И ты… — он запнулся, подыскивая слово, и его голос дрогнул, — ты невероятно, до боли в груди, красивая. Особенно когда злишься или когда увлечена чем-то.

Гермиона замерла. Она перестала дышать. Её глаза расширились от потрясения. Эти слова, произнесённые хриплым, искренним шёпотом Гарри, были для неё чем-то невообразимым. Никто никогда не говорил ей такого. Рон мог ляпнуть, что у неё «что-то с волосами», Крам неуклюже восхищался её умом. Но чтобы кто-то, а тем более Гарри, говорил о её красоте с такой обезоруживающей серьёзностью…

Она хотела что-то возразить, отшутиться, сказать, что он всё выдумывает. Но она не могла. Потому что он смотрел на неё так, что у неё подкашивались колени.

Видя её молчание, её шок, Гарри нашёл в себе силы продолжить. Он протянул руку — медленно, давая ей возможность отстраниться. Но она не отстранилась. Она стояла как вкопанная. Он осторожно взял её ладонь. Её пальцы были ледяными. Он сжал их в своей тёплой руке, пытаясь согреть.

— Я не знаю, как это объяснить, — повторил он, и его голос стал почти умоляющим. — И я не знаю, когда это началось. Может, недавно. А может, это было всегда, просто я был слишком большим идиотом, чтобы понять. Просто… когда ты рядом, я чувствую, что я на своём месте. Когда тебя нет, мне чего-то не хватает. Не просто друга. А чего-то большего. Когда ты смеёшься, мне хочется смеяться вместе с тобой. А когда ты плачешь… — он сглотнул, вспомнив её слёзы после гибели Сириуса, после смерти Дамблдора, — мне хочется уничтожить всё, что заставило тебя плакать.

Поттер переплёл их пальцы. Идеальное совпадение. Словно их руки были созданы друг для друга.

— Гермиона, — он посмотрел ей прямо в глаза, и в его взгляде была вся его измученная, обретённая заново душа. — Я не прошу тебя ни о чём. Я не жду, что ты что-то скажешь или сделаешь. Я просто… я больше не мог молчать. Я хотел, чтобы ты знала. Знала, почему я так себя вёл. Я не пытался тебя обидеть. Я просто не знал, как быть рядом с тобой, чувствуя всё это.

Гарри замолчал. Он сказал всё, что мог. Всё, на что хватило смелости. Он не произнёс главного слова. Это было бы слишком. Слишком быстро. Слишком страшно. Но это слово, тяжёлое, сладкое, вибрирующее, повисло в холодном ночном воздухе между ними.

Люблю.

Гермиона стояла неподвижно. Её сердце колотилось с такой силой, что, казалось, его стук отдавался от каменных стен башни. Ветер трепал её волосы, залезая под мантию, но она не чувствовала холода. Всё её существо было сосредоточено на его руке, сжимающей её ладонь, и на его глазах, в которых она тонула.

Его слова были как ключ, который повернулся в давно заржавевшем замке где-то в глубине её души. И за этой дверью был целый мир чувств, которые она сама от себя прятала годами. Она прятала их за книгами, за правилами, за дружбой с Роном, за своей ролью «мозга» их компании. Она списала своё беспокойство за Гарри на дружескую привязанность. Своё желание быть рядом — на чувство долга. Свою ревность, когда он смотрел на Чоу или целовал Джинни, — на заботу о его благополучии.

Она лгала себе. Так долго и так искусно, что почти поверила в собственную ложь.

Но сейчас, под этим звёздным небом, держа его за руку и слушая его сбившееся, искреннее признание, она больше не могла лгать. Гермиона чувствовала то же самое. Боже, она чувствовала то же самое! Это знание было таким же ошеломляющим и пугающим, как и его слова.

Она не знала, что сказать. Любой ответ казался незначительным по сравнению с масштабом момента. Она лишь крепче сжала его руку в ответ. Это было всё, на что она была способна. Безмолвный знак. Принятие. Ответ.

Гарри понял. Он увидел это в том, как смягчилось её лицо, как из её глаз ушёл страх, оставив после себя лишь бесконечное, глубокое изумление.

Гарри не поцеловал её. Момент был слишком хрупким, слишком важным, чтобы нарушать его физическим действием. Они просто стояли на вершине мира, держась за руки, глядя друг на друга, в то время как Вселенная вокруг них менялась навсегда.

Они нашли друг друга. И это было только начало.

* * *

Спуск с Астрономической башни был сюрреалистичным. Они шли молча, всё ещё держась за руки. Их сцепленные пальцы были якорем в бушующем море эмоций, единственным реальным объектом в мире, который внезапно потерял свои чёткие очертания. Каждый поворот коридора, каждая тень от факела казались незнакомыми, словно они попали в другой Хогвартс, в зазеркалье, где всё было таким же, но ощущалось совершенно иначе.

Они не шли к гриффиндорской башне. Никто из них не произнёс ни слова, но их ноги, ведомые единым, невысказанным желанием, несли их по другому маршруту. К тому самому коридору на седьмом этаже, где напротив гобелена с Варнавой Вздрюченным была лишь голая каменная стена.

Они остановились перед ней. Воздух здесь был неподвижным и тихим. Гарри посмотрел на Гермиону. В её глазах плескался вопрос, смешанный с толикой страха и огромной, всепоглощающей надеждой. Он слегка сжал её руку, ободряя. Затем он закрыл глаза и сосредоточился.

Поттер не думал о комнате для тренировок. Он не думал о складе, где прятали ненужные вещи. Он думал о другом. «Мне нужно место, где мы сможем побыть вдвоём. Безопасное место. Уютное. Место, где всё будет правильно». Он вложил в эту мысленную просьбу всё своё отчаяние, всю свою обретённую любовь.

Когда он открыл глаза, на стене проступили очертания двери. Простой, тёмной, деревянной, с простой медной ручкой. Она выглядела так, словно была здесь всегда.

Гарри повернул ручку и открыл дверь.

Их встретило мягкое, тёплое сияние. Комната была точной, материализовавшейся копией его сна. Но она была ещё лучше, потому что была настоящей. В огромном камине весело и бездымно плясало пламя. Высокие книжные стеллажи источали тот самый умиротворяющий запах старой бумаги и кожи. А в центре, манящий и уютный, стоял огромный диван, обитый тёмно-красным бархатом, с разбросанными по нему подушками. Воздух был тёплым и пах камином, книгами и чем-то неуловимо сладким. Ванилью и вереском.

Гарри вошёл первым, увлекая за собой Гермиону. Дверь за ними закрылась сама собой с тихим, мягким щелчком, отрезая их от остального мира. Они стояли посреди комнаты, всё ещё держась за руки. Тишина здесь была не неловкой, не напряжённой. Она была живой. Она была наполнена ожиданием, биением двух сердец и треском поленьев в огне.

Гермиона медленно обвела комнату взглядом, и на её лице отразилось изумление.

— Гарри… — прошептала она, и её шёпот был единственным звуком в этой святая святых. Это было и вопросом, и разрешением, и последним вздохом перед прыжком в неизвестность.

Поттер повернулся к ней. Лунный свет с башни сменился золотым сиянием огня, которое играло в её волосах и согревало её кожу. Она была так близко. Он мог видеть, как трепещут её ресницы, как слегка приоткрыты её губы. Вся та нежность, всё то обожание, которые он так долго подавлял, хлынули наружу, сметая последние остатки страха и сомнений.

Гарри сделал последний шаг, сокращая дистанцию. Он поднял свободную руку и коснулся её щеки, точно так же, как в своём сне. Но теперь её кожа была не просто фантомным ощущением. Она была живой, тёплой, бархатистой. Она вздрогнула от его прикосновения, но не отстранилась. Наоборот, она подалась ему навстречу.

И тогда он наконец сказал то, что рвалось наружу со дня его пробуждения. Слова, которые были и началом, и концом всего.

— Я люблю тебя, Гермиона.

Его голос не дрогнул. Он прозвучал в тишине комнаты твёрдо, ясно и абсолютно уверенно.

И он поцеловал её.

Это был взрыв. Это было землетрясение. Это был прорыв плотины. Все невысказанные эмоции, вся накопленная годами нежность, вся страсть, которую он видел во сне и чувствовал наяву, — всё это выплеснулось в одном-единственном, всепоглощающем поцелуе.

Это был не тот робкий, вопросительный поцелуй со сна. Это было утверждение. Подтверждение всего, что было сказано на башне. Губы Гермионы, сначала на мгновение замершие от шока, ответили ему с неожиданной, отчаянной силой. Она обвила руками его шею, зарываясь пальцами в его вечно непослушные волосы, притягивая его ближе, словно боялась, что он сейчас исчезнет, растворится, окажется очередным сном.

Поттер подхватил её на руки. Она была почти невесомой. Она ахнула от удивления, но не испугалась, лишь крепче обняла его. Он перенёс её к дивану и осторожно опустил на мягкие бархатные подушки. Он не разорвал поцелуя, нависая над ней, изучая её губы, её вкус, который оказался ещё слаще и пьянящее, чем в его фантазиях.

Гарри целовал её шею, ключицы, вдыхая её запах, и слышал, как её дыхание становится прерывистым, сбивчивым. Гермиона отвечала ему с той же страстью, её руки блуждали по его спине, плечам, прижимая его к себе.

— Гарри… подожди… — прошептала она, когда он на мгновение оторвался от её губ.

Он замер, испугавшись, что зашёл слишком далеко, что она не готова.

— Прости, я…

— Нет-нет, не то… — она смотрела на него снизу вверх, и в её глазах, потемневших от желания, стояли слёзы. — Я просто… я тоже.

— Тоже? — не понял он.

— Я люблю тебя, — выдохнула она, и слеза скатилась по её щеке. — Боже, Гарри, я так давно тебя люблю. Я просто… я боялась.

Эти слова были для него последним и самым важным разрешением. Он нежно стёр её слезу большим пальцем.

— Больше не бойся, — прошептал Гарри. — Никогда.

Их одежда исчезла не по волшебству, как во сне. Они сами избавились от неё. Неловко, торопливо, путаясь в застёжках и пряжках, но каждое движение было наполнено нетерпением и глубокой нежностью. Это было не совлечение покровов, а священный ритуал, акт высшего доверия.

И вот они лежали друг перед другом, нагие в золотом свете камина. Гарри смотрел на неё, и его сердце замирало от её красоты. Гермиона не пыталась прикрыться, не прятала взгляд. Она смотрела на него так же открыто, с таким же обожанием, изучая его тело, его шрамы, не как изъяны, а как неотъемлемую часть его самого.

Каждое прикосновение было откровением. Он целовал её живот, бёдра, колени, открывая для себя её тело, заучивая его наизусть. Она отвечала ему тем же, её пальцы очерчивали контуры его мышц, её губы исследовали его плечи, грудь, вызывая по всему телу волны сладкой дрожи.

Это было медленнее, чем во сне. Чувственнее. реальнее. Не было никакой спешки. У них была вся ночь. Целая вечность.

Когда он наконец вошёл в неё, это было не просто физическое соединение. Это было возвращение домой. Гермиона приняла его в себя полностью, выгнувшись навстречу, и их тихие стоны слились воедино. Гарри двигался медленно, глубоко, глядя в её глаза, пытаясь запечатлеть каждую эмоцию на её лице: удивление, удовольствие, безграничную любовь. Он видел, как нарастает её наслаждение, как она закусывает губу, пытаясь сдержать крик. Он ускорил темп, подчиняясь их общему, нарастающему ритму.

Мир сжался до этого дивана, до их сплетённых тел, до их имён, которые они шептали друг другу, как молитву.

Гермиона достигла пика первой. Её тело выгнулось дугой, она закричала его имя — не так, как во сне, а по-настоящему, хрипло, надрывно, и её крик был самой прекрасной музыкой, которую он когда-либо слышал. Её волна накрыла и его, унося в бесконечную, пульсирующую вселенную чистого, ослепительного света. Он рухнул на неё, изливаясь в её тепло, чувствуя не просто разрядку, а полное, абсолютное слияние. Души и тела.

Они долго лежали молча, не в силах пошевелиться, пытаясь отдышаться. Он всё ещё был внутри неё, и это чувство единения было настолько сильным, что казалось, они уже никогда не смогут разделиться. Он осторожно перекатился на бок, увлекая её за собой, так, чтобы не разрывать их объятий.

Гермиона уткнулась ему в грудь, и Гарри чувствовал её ровное дыхание на своей коже. Он гладил её волосы, перебирая мягкие, шелковистые пряди. Огонь в камине потрескивал, отбрасывая на стены и потолок умиротворяющие тени.

Тишина была наполнена покоем. Тем самым абсолютным покоем, с которого начался его сон. Но это была уже не иллюзия.

Гермиона подняла голову и посмотрела на него. В её глазах больше не было ни страха, ни сомнений. Только безграничная, спокойная, счастливая любовь.

— Это… было по-настоящему? — прошептала она, словно всё ещё боясь поверить.

Он улыбнулся и нежно поцеловал её в лоб, потом в кончик носа, а затем в губы — долгим, нежным, обещающим поцелуем.

— Более чем, — ответил Гарри, прижимая её к себе ещё крепче. — Сон закончился. Началась жизнь.