Я помню море (джен)

Он всё ещё был в бешенстве.

Когда я вошла в его комнату, воздух там был как раскалённый металл. Плотный и тяжёлый. Я остановилась на пороге, не зная, чего ждать.

Порка? Карцер? Стоять на коленях на соли? Все варианты крутились у меня в голове — сразу.

На его столе всё ещё лежал ремень. После Дженнифер. Он не убрал его специально.

Сэм резко схватил его и кинул прямо передо мной на парту. Пряжка противно звякнула.

— Чтобы ты видела, — сказал он холодно.

Затем выложил на ту же парту бумагу, ручки, карандаши и коробку с красками.

— Пиши. Объяснение своему идиотскому поведению. Так, чтобы я поверил.

Он сел напротив. Не сводил с меня глаз. Я не знала, что хуже — ремень или этот взгляд. Я села. Взяла ручку. Писать было трудно. Мысли путались. Вместо слов о поведении пришли слова о море.

Я начала с него. Описывала, как оно шумит. Как пахнет. Как ощущается вода на коже. Потом перешла к рисунку.

Рукам стало легче, голове — тоже.

Я не заметила, как пролетел час. Потом ещё один. Я нарисовала берег. Волну. На песке — две рыжеволосые фигурки детей. И себя. Маленькую. Ту, которой, возможно, никогда не было.

Я забыла, что голодна. Забыла, что устала. Забыла, что злюсь.

Он поставил передо мной стакан сладкого чая и бутерброд. Сам приготовил.

— Сделай перерыв. Ешь, — приказал он строго. Уже не злобно. Просто строго.

— Я не знала, что умею так рисовать.

— Я знал. Продолжай. Ты всё ещё наказана.

Когда рисунок был почти готов, когда солёный запах моря — выдуманный, но такой настоящий — уже почти вытеснил запах пыли, пластика и страха, Сэм заговорил. Не сразу. Сначала просто сидел, наблюдая за каждым движением моей руки. А потом сказал тихо, ровно:

— Нас мало. Очень мало. Но мы есть. И нас может быть больше. Но для этого… нельзя никого терять. Больше никого.

Я подняла глаза. Впервые за день — без злости.

— Правда, что вокруг радиация? — спросила я. — Правда, что туман не настоящий?

Он сжал губы. Смотрел мимо меня. Потом коротко кивнул:

— Правда. Да. Радиация есть, но не везде.

Я сглотнула.

— А имена? Правда, что ты ищешь?

Он устало кивнул.

— Я ищу их. Всех. Никогда не переставал. Это сложно. И медленно. Но мёртвым имена не нужны. Совсем. Поэтому если вы поднимаете восстание, пока ещё не готовы — вы просто умрёте. Ни имен. Ни шансов.

Я посмотрела на свой рисунок. Море мерцало под моей рукой.

— Завтра, — сказал Сэм, — ты будешь примерной девочкой, 0710. Так, чтобы сестра Пруденс прослезилась от умиления, а Брат Натаниэль отдал тебе свои собственные чётки с дарственной надписью. Один взгляд ни в ту сторону, одна дерзость, одно лишнее слово и не надейся, что я отправлю тебя в карцер. Нет. Я тебя высеку так, что ты будешь о карцере мечтать.

Я поняла. Он не шутил. И мне вдруг стало очень больно.

Я спросила почти шёпотом:

— Почему ты всегда зовёшь меня 0710?

Он не ответил сразу. Потом сел напротив. Его лицо больше не было сердитым. Просто очень уставшим.

— Это день, когда тебя забрали. В тот же день… — он выдохнул, — в тот же день убили мою жену и детей. Это правда. А вот имя Мэри — нет. Мы узнаем твоё. Настоящее. Но ты должна для этого … просто… жить. Выжить.

Я не знала, что сказать. Только кивнула. Впервые за всё время — со слезами в глазах.

— Кем ты был до всего? — прошептала я.

Он посмотрел на меня.

— Никем. Я всегда был командиром.

Потом встал.

— Иди. К остальным. Спи. И держи себя в руках. Я серьёзно.

Я встала. На ногах всё ещё чувствовалась дрожь. Но мне казалось, будто я выжила после шторма. И за это — могла благодарить только его.