Парадокс выбора (джен)

Отдельная комната в подвале дома, где изредка проводились ритуалы, сегодня была занята.

Тускловатое освещение от двух Люмосов, свет которых падал на полностью голые стены из мрамора. Лишь на полу, практически у самого угла сейчас стояла массивная лакированная шкатулка из тёмного дерева, в которой находилось всё необходимое для ритуала:

Изящная кисточка с позолоченным наконечником, три пузырька с чуть голубоватой кровью акромантулов и заострённый стилет без лишних украшений на нём. Это всё, что понадобится для снятия надзора с волшебной палочки.

Уильям аккуратно распечатал один сосуд с кровью, намочив в нём кисть — и принялся выводить необходимый рисунок:

Результат напоминал симметричную паутину, но повреждённую и нарушенную в некоторых ключевых местах, так, чтобы структура сохранялась, но уже не удерживала. Она была эстетически выверенной, но внутренне бунтующей — символом свободы через сознательное разрушение навязанного порядка. Пока он пытался понять, как правильно выводить линии с контурами и заложенный смысл в них — не раз сломал себе голову. Иногда любят ритуалы усложнять просто потому, чтобы было не слишком легко, чего он откровенно не любил.

Кровь медленно впитывалась в камень, линии тускло мерцали. Уильям выпрямился и отступил на шаг, кивнув стоящей у входа и контролирующей весь процесс матери:

— Готово, что дальше?

Она внимательно следила за получившимся результатом, лишь чуть позже довольно кивнув, после чего подошла ближе.

— Наши запасы крови акромантулов заканчиваются, вот что, — чуть недовольно проворчала женщина, взяв стилет и с любопытством его рассматривая. — У вас в Запретном лесу живет целая колония, которую Директор запретил трогать, столько материалов впустую! Хоть через Хагрида что-то удаётся получить…

— Там вообще творилось, Мерлин только знает, что, раз Рубеус специально не ходил вглубь леса. Но под конец года вроде бы все наладилось, как и его поставки.

— Искренне надеюсь, что этот алкаш за лето насобирает достаточно, — недовольно пробубнила себе под нос Эвелин, тяжелым взглядом смотря на ритуальный круг.

Уильям понимал, что она лишь пытается отвлечься от предстоящего этим небольшим разговором — всё же проводить запретный относительно Министерства ритуал, который нарушает сразу несколько законов, при том вместе со своим сыном — это дело наверняка стрессовое, даже если кажется, что ничего сложного в этом и быть не может.

Важен сам факт нарушения закона, переход через ту самую эфемерную грань, за которую осмелится сделать шаг далеко не каждый волшебник.

— Я ведь тебе уже говорил, что ему нужно столько огневиски, чтобы поить какого-то особого грифона своего, который живет где-то на отшибе и не вылазит почти никуда, раз его никто из школьников не видел. Так что не алкаш он, мам, а просто бедный полу-великан с сердцем размером с полторы мои ладони.

— Ты ещё скажи, что добряк самый настоящий, ага, — фыркнув, она деловито протянула ладонь к парню, — давай свою волшебную палочку, пора начинать.

Доказывать и дальше пушистость Хагрида парень посчитал нецелесообразным, безропотно передав концентратор, практически сразу почувствовав себя немного не уютно. Непривычно расставаться с предметом, который с тобой находится двадцать четыре часа в сутки, даже по такому поводу.

Комната в подвале наполнилась тишиной, особенной — той, что не нарушает покоя, а лишь подчеркивает напряжение в воздухе. Всё было готово: ритуальный круг из крови акромантула замкнут, симметричная паутина со специально прорванными участками лежала на полу, впитавшись в камень. Главное не задеть этот круг, ибо кровь паучков то крайне ядовита. Будет фатально глупо так облажаться…

Посередине, на чисто мраморном полу, в котором было видно практически идеальное отражение, лежала волшебная палочка Уильяма — простая, без излишеств, с тусклым отблеском древесины.

Мать молча взяла парня за руку, немного сжав своими ногтями. Их взгляды встретились — на мгновение, коротко. Она ободряюще кивнула и шагнула ближе.

Стилет в её другой руке блеснул холодным светом, отразив ровный отблеск Люмоса, зависшего под потолком. Всё здесь было вымерено до дюйма, до вдоха.

— Готов? — Тихо спросила она.

— Да, — так же тихо ответил Уильям.

Мать аккуратно провела остриём по его ладони, и кровь выступила ровной, спокойной каплей. Она не задержалась — сразу скатилась по запястью, теплая, вязкая. Уильям протянул руку над палочкой — капли падали на дерево, впитываясь. Не резкими брызгами, а неспешно, капля за каплей. Затем мать взяла ладонь сына в обе руки, поднеся к концентратору, умывая древесину кровью полностью — тщательно, неспешно, как выполняют священное.

И с первым вздохом ритуального речитатива на латинице, языке, на базе которого и был создан этот ритуал, тишина сжалась, оставив лишь немного спёртый воздух.

— Tela tenebrarum — solve manum tuam,

Filī lex — resolvī inter digitos.

Is qui vinctus erat — nunc viator liber,

Oculus invisibilis — averte aspectum tuum.

Каждую строку она произносила ровно, словно вспоминая, а не читая. Слова не звенели в воздухе, но ложились — мягко, как дым на воду. Палочка впитывала кровь, темнела, однако практически сразу же возвращала свой первоначальный вид.

— Rete disruptum est — non extrinsecus, sed intus.

Observator — obliviscere nomen eius.

Textum oboedientiae — secui fila fila,

Et voluntas rediit ad dominum.

С последним словом свечи затрепетали. Никакого вспышки, грома, взрыва. Просто лёгкий порыв — как ветер в закрытой комнате. Волшебная палочка чуть вздрогнула — не физически, а как бы внутри, избавляясь от чего-то неведомого, после чего вновь неподвижно лежала.

Уильям опустился на колени, медленно взял её в руки. Ощущения практически не изменились. Всё такое же успокаивающее легкое тепло на пополам с гладким древком. Однако если он не замечает ничего (да и с чего бы у такого относительно простого ритуала были спецэффекты), это не значит, что они провалились.

Мать молчала, вытирая клинок и запястье заклинанием, но не глядя — давая ему прийти в себя после довольно болезненного пореза. Ощущения, от которого, кстати, пришли к нему только сейчас, будто болевые рецепторы временно ушли на обед, и недавно вернулись, заработав активнее прежнего.

Ритуал завершился. Палочка теперь была его — только его, и никакие любители слежки больше его не побеспокоят по поводу и без.

Когда круг был стертым, кровь на полу исчезла заклинанием, а концентратор занял место в кобуре на запястье левой руки Уильяма — уже как нечто по-настоящему своё, без постороннего взгляда — они не сразу заговорили. Выйдя в гостиную, усевшись на диван рядом друг с другом, он смог окончательно выдохнуть. Этот этап его плана на лето удался на отлично.

Мать молча стерла со стилетa остатки крови, поднесла тонкую салфетку к губам, словно отгоняя остатки дурного привкуса.

— Ну вот, — она выпрямилась, положив нож во взятую с собой из подвала шкатулку. — Мы это действительно сделали.

Уильям кивнул, слегка сжав пальцами древесину палочки. В комнате повисло тяжёлое молчание, но он знал, что оно не продлится долго. Обычно Эвелин всегда любит поговорить или повторить что-либо уже ранее сказанное, когда самая напряженная часть закончилась.

— Уил, — сказала она, уже без строгости, но с той твердостью, что в её голосе появлялась в самых важных разговорах. — Ты должен меня выслушать.

Он молча откинулся на спинку дивана, чувствуя себя довольно усталым, чему способствовали фантомные боли от пореза на ладони, который уже затянулся с помощью магии. Его мать стояла над ним, руки скрещены, взгляд устремлён вниз, но он чувствовал — она собирается с мыслями, и речь уже готова.

— То, что мы только что сделали, — преступление. Перед Министерством, перед их законами. Если кто-то узнает — даже просто узнает — у тебя отберут палочку, запретят колдовать, а меня… — она покачала головой, усмехнувшись горько, — меня посадят в Азкабан, как ответственное за твои действие лицо. Или твоего отца, а может нас обоих.

— Я знаю, — тихо сказал он.

— Помолчи. Ты знаешь, но ты слишком молод, чтобы понимать последствия по-настоящему. Ты хочешь свободы — я тебя понимаю. Но это не просто разрешение творить магию на летних каникулах, Уил. Это ответственность. Гораздо большая, чем кажется.

Она подошла ближе и положила руку на его плечо. Её волосы немного задевали нос парня (и зачем так близко?), из-за чего тот невольно фыркнул. Эвелин на это лишь слабо улыбнулась, чуть отодвинувшись, однако все ещё стоя напротив.

— Теперь никто не будет следить, не будет напоминать. Если ты ошибёшься, никто не остановит. Если тебя затянет не туда — не будет сигнала, не будет выговора от Министерства. Только ты. Ты сам себе страж. Сам себе судья.

Он посмотрел на неё, глаза серьёзные, но спокойные.

— Я не собираюсь нарушать Статут, мам. Ты же знаешь. И мы об этом уже говорили.

— Я знаю. Иначе бы ты не держал эту палочку сейчас. — Она кивнула на его руки. — Я не стала бы тебе помогать, если бы не верила, что у тебя есть голова на плечах. Но, Уильям… даже самые умные делают ошибки. Особенно когда им кажется, что они всё контролируют.

Она выпрямилась, вновь став спокойной, строгой.

— Юридически — ты всё ещё несовершеннолетний. Это значит, если случится беда, сам себя ты защитить не сможешь. Фактически — ты теперь маг в полном смысле этого слова. Умный. Талантливый. Но всё равно человек. Так что будь осторожен.

Он кивнул. Тихо. Но с тем вниманием, которое его мать всегда ценила больше любых слов.

— Это не запрет, Уил, — мягко сказала она напоследок. — Это напоминание. Что сила — это не свобода. Это право выбирать. Постоянно. Каждый день.

Только теперь она позволила себе улыбнуться по-настоящему. Устало, но с теплом, как только у неё получалось — когда она всё ещё видела в нём сына, а не юношу, выросшего слишком быстро.

— Ну а теперь, — сказала она уже более будничным тоном, — давай перекусим. На кухне остался вишнёвый пирог, пока я не съела весь сама.

— Это-то я с радостью, — уж что-что, а готовку мамы парень очень даже любит. Он абсолютно точно уверен, что это какая-то особая магия, чтоб каждая мать готовила так вкусно. Как-то иначе объяснить этот феномен Уильям, увы, не способен.

* * *

Курс, оставленный отцом, назывался сухо, просто, лаконично и максимально официально — «Комплексная коррекция внутренних систем для несовершеннолетних волшебников». Но по сути это был тщательно выверенный набор зелий, направленных на форсированную нормализацию всех ключевых параметров организма: от метаболизма и костной плотности до соотношения магического потенциала и физической выносливости (парень даже не пытался вникнуть в такие высокие материи, ибо знаний по магической медицине у него откровенно мало). Такой курс, как уже говорилось, применяли, дабы избавить волшебника от недостатков эволюции, довести тело до состояния пика, чтобы оно всегда находилось на пределе своего развития посредством внутренних изменений биохимии организма.

Курс длился двадцать один день ровно. И каждый день начинался с того, что он, сидя на табурете в кухне, выпивал три поочерёдных дозы зелья: густое, тёмно-бордовое с кисло-железным вкусом; прозрачное, почти безвкусное, с легким ароматом перечной мяты; и последнее — густое, маслянистое, зелёного цвета, отчётливо пахнущее мхом и тмином. Их следовало принимать в строгой последовательности, с пятиминутными интервалами, не говоря ни слова между приёмами — чтобы не сбивалась настройка на внутреннюю гармонизацию (смысл опять ускользнул от Уильяма, но раз мать настаивает, то спорить бесполезно).

Первые три дня были самыми тяжёлыми. Тело реагировало на зелья как на вторжение: температура поднималась ближе к ночи, кожа чесалась, будто под ней что-то перекраивалось. Суставы болели, мышцы то наливались свинцовой тяжестью, то ныли от неясной усталости. Сон был беспокойным, с резкими пробуждениями и ощущением, что он то ли спал, то ли витал на границе сновидений и лихорадки. Иногда же — строго наоборот, ему снилось такое, отчего парень просыпался в холодном поту и с чувством того, что действительно пережил это все. Хоть никакой из снов в итоге запомнить и не удалось.

На шестой день началось чувство чужеродности: как будто он жил внутри тела, которое не до конца слушалось, не до конца было его. Пальцы теряли привычную ловкость, зрение то резче становилось, то слегка плыло, и он несколько раз едва не разбил чашки. Сердце билось порой с перебоями, особенно к вечеру, и мать в такие моменты смотрела на него с хмурой тревогой, нервно сжимая руки, но не вмешивалась — она знала, что так и должно быть.

На десятый день всё изменилось.

Он проснулся рано — сам, без усталости, с ясной головой. Лицо в зеркале будто стало чуть резче, черты — собранней. Шея вытянулась, плечи начали оформляться по-мужски. Ощущения в теле начали ощущаться иначе — не как резкий всплеск, а как ровный, тихий источник, глубинный и устойчивый, равномерный (самое близкое, что он смог подобрать, когда описывал своё состояние матери).

Но даже после этого неделя ушла на стабилизацию. Тело успокаивалось, перестраивалось окончательно. Возвращался аппетит — дикий, хищный, как после голодовки, и Эвелин с трудом успевала варить супы и жарить мясо, и даже помощь магии не слишком спасала. Исчезли мешки под глазами, кожа стала чище, дыхание — глубже и спокойнее. Время от времени он ощущал, как резонирует собственная магия — будто что-то в нём активно подстраивалось к новому ритму тела.

К двадцать первому дню он чувствовал себя совершенно другим. Не сильнее — точнее. Как если бы границы между разумом, телом и магией впервые в жизни совпали. Не было больше ощущения, что он что-то держит из последних сил или не до конца контролирует себя. Всё внутри замерло в тихом, равномерном равновесии.

Уильям не сидел без дела все эти дни: пока он не мог колдовать, дабы не сбить процесс перестройки, в силу своего состояния более тщательно изучал то, что выписал ранее из Запретной секции, стараясь запомнить как можно больше нужных формул и правил использования того или иного заклинания. Об окклюменции и речи не шло — он иногда с мыслями собраться посреди белого дня не в состоянии, так какая ещё медитация и «очистка разума»?

Время за прошедшие три недели слилось для него в один прямой поток, быстрый и неумолимо некомфортный по причине резких перепадов настроения. Как ему объяснила мама: он не сможет сразу заметить все изменения в себе, потребуется некоторое время на это.

Дождь начинался без предупреждения — сначала одинокими, тяжёлыми каплями по кромке крыши, потом — мягкой стеной воды, окутывающей всё вокруг. С веранды, укрытой от ветра, Уильям наблюдал, как капли стекают по стеклу и по листьям в саду, как земля под кустами темнеет, а небо заволакивает вязкой серостью. Перед ним остывал дымящийся чай, от которого шёл запах липового цвета и корицы — простое утешение в мокрый, прохладный день.

Сквозь шорох дождя он едва услышал шелест крыльев. В следующий миг старая сова Лили — та же, что носила её школьные письма ещё с первого курса, — неловко приземлилась на перила, встряхнула намокшие перья и строго уставилась на него, будто хотела сказать:

«Как же ты меня достал, знаешь ли».

— Привет, Мейбл, — тихо сказал он и протянул руку за письмом.

Почерк Лили был всё такой же — округлый, живой, немного торопливый, с лёгкими завитками в буквах. Она писала не пером, а обычной шариковой ручкой — и это сразу как-то настраивало на тёплый, домашний лад.

«Уильям!

Я честно не понимаю, как ты всё ещё не превратился в кактус — ты ведь, наверное, и из дому не выходил никуда, даже мне не писал! Только, пожалуйста, скажи, что ты ешь что-то кроме бутербродов и супа из порошка. (Да-да, я знаю, мама у тебя отличная, но а вдруг? Кстати, вы едите суп из порошка?)

У нас тут всё… ну, как всегда. Туни что-то опять удумала, целый день ходит по дому в платке на голове и называет себя «девушкой из большого города». Когда я спросила, откуда в этом городе такие шумные идиотки — она кинулась в мою комнату и ныла, что я «ломаю её образ». Прямо трагедия уровня Шекспира, не меньше.

Северус… эх. Я всё больше не знаю, что с ним делать. Он стал каким-то… другим, что ли. Даже не в плане внешности — в нём как будто что-то замкнулось. Я устала. Он не слышит меня. Мы говорим, но как будто на разных языках. Я пыталась, правда. Но знаешь, у меня тоже не бесконечное терпение. Иногда мне кажется, что ему нравится жить в этой своей тени, где всё подозрительно, все — враги, и я вечно должна доказывать, что не такая, как все.

Хочу, чтобы ты приехал. Серьёзно. Я тут подумала — ты ведь вообще не знаешь, как живут обычные семьи. Ну не в смысле «хуже» или «лучше», просто… по-другому. Ты родился в доме, где волшебство — как чай по утрам. А тут — посуду руками моем, автобус ловим на бегу, покупаем газету, чтобы найти потерянную собаку (и ничего в ней не шевелится!). Это совсем другая жизнь, и я бы очень хотела тебе её показать. Ну правда. Поживи у нас пару дней, пошатаемся по улицам, купим чего-нибудь вкусного в лавке, сыграем в глупую викторину по телевизору. И мама с отцом хотели бы с тобой познакомиться (не знаю, что на них нашло). Мне не хватает простого… человеческого общения.

Сестра вечно гуляет со своими друзьями, а когда не гуляет — делает всё, чтобы мне жилось в собственном доме тяжелее, чем в школе. Бесит.

Ты — мой лучший друг, и я скучаю. Очень. Пришли сову, как только сможешь. Мы с Мейбл (да, она всё ещё злопамятная, ты был прав) ждём.

P.S. Покорми её чем-нибудь, иначе не улетит.

Всегда твоя,

Лили».

Уильям перечитал письмо дважды, потом аккуратно сложил его и положил рядом на столик, где остались следы от чашки. Он не улыбался — но что-то в груди отозвалось почти забытым, тёплым, чуть колющим чувством. В этом мире действительно было место, где его просто пригласили в гости, потому что захотели. Удивительно.

И вдвойне иронично, что Эванс считает, будто ему нужно ознакомиться с миром обычных людей. Ему, который прожил другую жизнь вообще без магии, не веря в её существование. Действительно забавно, хах.

До этого, что в нынешней, что в прошлой жизни ему не доводилось с таким сталкиваться, из-за чего чувствовал он себя сейчас немного растерянно. Все-таки в гости приглашают не слишком и часто (раньше — никогда), и парень просто не знает, с чего начать.

Ну, познакомиться с Петунией ему будет вполне интересно, а учитывая её нелюбовь к магии, то и найти с ней общий язык не так уж сложно. Уильям, все же, интересуется не только миром магии. Мимо того же джаза он пройти никак не мог.

А вот интерес родителей девушки его немного напрягал — мало ли, что они могут выкинуть. В любом случае он не собирался отказываться от такого шанса хорошо провести время он не собирается, осталось только договориться с родителями о том, что он вполне способен сам о себе позаботиться во время поездки. И самый главный аргумент — он выучит аппарацию.

Уильяму уже совсем скоро пятнадцать, и это самое время для изучения данного незаменимого в жизни любого волшебника навыка. Тем более, откладывать это до того момента, пока трансгрессию можно будет использовать «официально», пройдя курсы Министерства, он не имел никакого желания.

Моррисон вообще не очень жалует всё, что связано с этим. Слишком уж министерские волшебники упираются в бесконечную бюрократию, от одного вида которой его уже мутит. Сжечь бы всех этих клерков, чтоб неповадно было…

* * *

Погода в последний день июня стояла нерешительная: солнце отчаянно светило, однако не могло отвоевать своё место до конца у протяжных ливней, которые поразили Лондон. За окном по стеклу стекали капли дождя, хмурые тучи нависли над домом, не решаясь пролиться всерьёз, и всё вокруг будто застыло в предвкушении перемен. На веранде, под навесом, мерно покачивался старый деревянный стул, а рядом на подставке дымился чайник — в чашке Уильяма ещё поднимался лёгкий пар.

Он сидел, облокотившись на стол, прислушиваясь к ритму дождя. Где-то в глубине дома мягко булькало зелье в котле из небольшой домашней лаборатории, а воздух был насыщен запахом трав — мать сушила свежий сбор. Этот полу домашний уют казался почти нереальным, словно его обволакивал пледом, не давая тревожным мыслям пробиться наружу.

Скрипнула входная дверь, и парень услышал шаги. Мать — чуть усталая, но довольная будто кошка, и как всегда, собранная, в выцветшем переднике и с аккуратно заколотыми волосами — вошла, поправляя рукава.

— Опять в дождь сидишь? — Кинула она через плечо, заглядывая к нему на веранду, аккуратно перебирая свисающие с верёвки пучки волшебных трав. — Простудишься ведь.

— Не простужусь, — спокойно ответил Уильям. — Здесь тихо.

Ещё с десяток секунд парень смотрел в одну точку, прокручивая различные мысли в голове. Она не стала спорить — знала: если он так молчит, значит, обдумывает что-то. А если не спрашивает совета — просто жди, пока сам скажет.

Так и вышло.

— Мам, — голос его был спокойный, даже нарочито невозмутимый. — Мне Лили недавно письмо прислала.

— Эванс? — Эвелин повернулась к нему, с интересом поднимая бровь. — Что пишет?

— Пригласила в гости. На несколько дней. К себе домой, — он на мгновение замолчал. — Хочет показать, как живут магглы. Без чар, без волшебства. Говорит, я… оторван от мира, — насмешливо фыркнув, парень сделал ещё один небольшой глоток, — хах, это даже звучит смешно.

Мать прищурилась.

— И ты хочешь поехать?

— Да.

— Для чего?

Он ответил не сразу.

— Просто хочется понять. Маггловский мир — это не пустое место между станциями. У них есть своя культура, свои заботы, свои радости и страхи. Я знаю о нём только по книгам, и то — из волшебных источников. Хоть мы и живем в относительно маггловском районе. А ведь это тоже реальность. Их повседневность — не особо и отличается от нашей. Интересно ведь.

Ну, не рассказывать же ей, что Уильям просто решил прочувствовать ту самую ностальгию, пожив в окружении обычных людей, каковым был сам ещё до… всей вот этой ахинеи с перерождением. А так и красивый, достоверный повод, и даже не соврал. Об этих-то годах он, действительно, знает только по книгам, ибо жил не в этом времени и даже мире ранее.

Тем более, ему толком и не удалось погулять по Лондону — мать строго настрого запрещала, беспокоясь за его безопасность, а отец в этом вопросе самоустранялся. Впрочем, парень их понимает. Сам бы своего ребёнка, если б он у него был, не отпустил гулять по столице Англии в эти года. Шанс нарваться на каких-нибудь отморозков всегда тут довольно высок. Но ведь все равно хочется, тем более теперь, когда он сможет свободно колдовать в случае чего…

— Ты действительно веришь, что сможешь понять их за пару дней? — с лёгкой усмешкой, спросила Эвелин.

— Не до конца, — честно признался он. — Но хотя бы взглянуть на это не через толщу книг и призму рассказов однокурсников. Через людей. Через неё.

— Хм, — только и ответила мать.

В этот момент хлопнула входная дверь, раздался гулкий звук сбрасываемого плаща и тяжёлые шаги. В кухню вошёл отец — вымотанный, с дорожной сумкой через плечо и осунувшимся лицом. Он выглядел на добрые десять лет старше, чем месяц назад, когда уезжал.

— Мерлин, как же хорошо снова быть дома, — выдохнул он и, не снимая ботинок, опустился на стул.

— У нас всё спокойно, — сказала мать, садясь напротив и взяв его ладони в свои. — А вот ты расскажи. Как там было?

Отец потер лоб и вздохнул. Когда он отправлялся в командировку на последние дни весны, то уж точно не думал, что она затянется на целый месяц. Уильям же не особо за него беспокоился: за себя Джон постоять может, несмотря на то, что является врачом, а про командировку он узнал уже от матери, ничуть не удивившись. Такое у него бывает, когда в мире происходит какая-нибудь очередная хрень с кучей трупов в придачу. Суровые будни хорошего специалиста, однако.

— Южная Франция. В один из лагерей для беженцев прорвалась группа каких-то психов. Работали грязно — проклятиями, ядами, и самое страшное: с артефактами, явно созданными не без помощи радикалов из Европы. Обрушили проклятие гниения на целую деревню. Зелья почти не помогали, особенно у местных. Люди умирали по десятку в день. Мы со специалистами из других стран экстренно прибыли туда через три дня — поздно, как всегда, — и следующие две недели спали по три часа в сутки. Пострадали даже какие-то местные важные политики, из-за этого же и согнали столько людей. Перевязки, зелья, контрзаклинания, попытки локализовать источник магии… — он замолчал на миг. — Там был один ребёнок. Сильно обожжён, проклятие разъедало кости изнутри. Он держал в руках камень, думал, что это мама. Мы не успели.

Мать опустила глаза, хмурясь и недовольно прикусив губу. Кому же понравится, когда собственный муж стал свидетелем таких зверств?

— Прости, — тихо произнесла она.

Отец кивнул, глядя в стол. Потом взглянул на сына, который все так же спокойно пил чай, внимательно слушая новости. Не прерывать же насыщение только по причине очередной резни на материке? Их сколько ещё будет, а вот чаёк с яблочным пирогом сейчас только один у него.

— Так, а что у нас тут?

— Уильям хочет к магглам, — сказала мать, не поднимая головы. — В гости. К подруге.

Он вскинул бровь:

— Серьёзно?

— Лили пригласила, — пояснил Уильям, сделав небольшой глоток и отставив чашку обратно на блюдце. — На несколько дней. Просто посмотреть, как они живут. Без чар. Без артефактов. Я… просто хочу увидеть то, что вижу у неё в письмах. Их довольно увлекательно читать, знаешь ли.

Отец выдохнул, тяжело, но без раздражения.

— Ты понимаешь, что ты — не маггл? Что это может быть красиво на словах, но на деле ты окажешься как сова среди чайников?

— Я не прошу уйти туда насовсем. Только понять. Ощутить. Пусть на пару дней.

Повисла тишина. Отец посмотрел на мать. Та лишь пожала плечами, встав со стула и подойдя к мужу сзади, обняв за плечи.

— Если он не прав, — сказала она, — пусть сам в этом убедится. Вреда не будет. Но… на моих условиях.

— Каких? — тут же спросил Уильям, напрягшись.

— Аппарация. Самостоятельно. Чётко, безопасно, без вывихнутых плеч, расщепов и попаданий в шкафы. Это не просто навык. Это взрослая ступень. Если хочешь быть взрослым — будь им. Освоишь — поедешь.

Отец усмехнулся:

— Она с тобой мягче, чем со мной. Меня в юности просто за шкирку кидали на край Уэльса и говорили: «Добирайся назад как знаешь». Но я с ней согласен. Освоишь аппарацию — и, как говорится, доброго пути. Но… ты ведь не сбежишь, если почувствуешь, что не вписываешься?

Уильям покачал головой.

— Я уже не в том возрасте, чтобы сбегать от любого дискомфорта. Мне скоро пятнадцать будет, если ты не забыл, — иронично усмехнулся парень, посмотрев на отца взглядом, которым обычно смотрят на клоунов.

— Ох, ну да, конечно. Самое время бегать по девчонкам, а? — Добродушно улыбнулся Джон, смешно поиграв бровями.

— Не смешно, она моя подруга, плюс там будут её родители и сестра, — отрезал Уильям, поднимаясь и взяв уже пустую посуду, оставив ту в раковине, — кстати, спасибо за зелья. Хоть та ещё дрянь, но… я ценю это.

— Без проблем, Уил, — спокойно кивнул отец, — ради тебя же старался.

Промычав что-то нечленораздельное, парень молча ушёл в свою комнату. Родителям явно нужно побыть наедине, после такой длительной командировки-то. Да и все важное он с ними уже обсудил.

Подумаешь, осталось трансгрессию самому изучить, пф-ф! И не через такое проходил.