Тонкие миры — прочные связи (джен)

Дневник д-ра Стэнфорда Ф. Пайнса

Счет дней сброшен, мир Бесконечной Равнины

...Хуже всего даже не то, что мы с ней… хотя я положительно не могу спокойно думать об этом… хуже всего, пожалуй, то, что я помню наши разговоры. И как она слушала. Будто понимала. Впервые в жизни меня понимал кто-то, кто не был моим научным оппонентом или Фиддлфордом Макгакетом (Джезельбраум не считается: она, в конце концов, всезнающий оракул). Или Стэнли. Стэнли тоже когда-то меня понимал. Очень давно.

Но ни Стэну, ни Фиддсу я не мог бы рассказать этого. Все эти Часы Волка и Часы Быка, когда я лежал без сна и безнадежность собственной жизни поглощала меня, словно болото. Все эти слезы, которых я не сдерживал, потому что вокруг не было никого, кто знал бы, что означают капли воды из глаз гуманоида с Земли. Все эти случаи, когда я по собственной глупости или самонадеянности оказывался в…

Нет, конечно, если верить моей памяти — или, как это назвать, ложному пророческому дару? — я не до конца потерял достоинство и чувство меры. Не помню, чтобы я говорил ей о самом худшем. Об этом вообще никому не стоит говорить. Я видел такое, что человек видеть не должен. Но и то, что я все-таки ей рассказал…

Черт побери, я вспомнил даже Дагулу [1] — как мы голые дрались там в грязи за паек — и умудрился превратить это в историю о великих возможностях человеческого духа и о том, насколько к месту иногда бывает фальшивая религия.

Венди, конечно, тоже помнит мои откровения. Очень осторожные расспросы — каждый из нас не хотел ненароком обидеть другого или узнать больше, чем следует, оберегая последние ошметки личной неприкосновенности — показали, что наши «воспоминания о будущем» порядком отличались в деталях. Как то и следует воспоминаниям: человеческий разум удивительно субъективен.

Но все же она знает достаточно. Она должна бы смотреть на меня с отвращением, должна бы шарахаться прочь. Вместо этого она демонстрирует удивительные доверие и понимание. Я не заслужил и не стою этого.

* * *

...То, что Форд вымарал из своего дневника и о чем боялся вспомнить лишний раз наедине с собой…

...так вот, это началось на вторую или третью ночь в лагере Странников.

Может быть, у Венди это началось даже раньше. Она как-то странно смотрела на Форда, но он списал это на то, что она все еще видит его бесславный труп.

Он был слишком занят, перенастраивая оборудование — в очередной раз! В свободное же время его занимали беседы с Иппаром: кладезь информации об окружающем мире и о самобытной культуре Странников.

Род Тыгер-Ыгх насчитывал двести душ: очень, очень много даже для Великой Равнины. Их стада объедали траву на много миль вокруг, и вся кочевая процессия тянулась медленно, едва ли делая за день сорок-пятьдесят миль по подсчетам Форда. Это при том, что кругом расстилалось почти идеально ровное поле; за два дня фиолетовые горы на горизонте сделались немного ближе, но все еще не занимали весь горизонт.

— До первых отрогов, — сказал Иппар. — Дальше мы пойдем к перевалу, а тебя, если не пойдешь с нами, зовет долина Ичхек-Сыдыль.

Переводчик этот топоним не перевел, и Форд, интереса ради, спросил, откуда это название и что оно означает.

— Все названия приходят от народа, что раньше жил на Бесконечной Равнине, — ответил Иппар. — Они были те, кому ведомо, но все сгинули.

Форд не сразу понял, чем Великая Равнина отличается от Бесконечной: в разговоре Иппар отчетливо разделял эти два понятия, причем, упоминая «великую» равнину, разводил руками вокруг себя, а при упоминании «Бесконечной» делал значительное лицо и возводил глаза к небу.

— Мы люди Великой Равнины, — объяснил ему Иппар. — Мы знаем много прошлых и много будущих, но путаемся в них и ничего не можем сделать из того, что не предопределено. Люди Бесконечной Равнины были другие. Они строили города до неба. Они летали далеко, в другие миры. А потом они исчезли, зато появились мы.

Форд сделал вывод, что речь идет о какой-то техногенной катастрофе (если, конечно, легенды о могущественных предтечах не были всего лишь местной мифологией). Могла ли та спутанность сознания, те видения, которые он и Венди испытывали, быть следствием вдыхания какого-то ядовитого газа? Или излучения?

Чем больше проходило времени, тем лучше Форд учился эти видения игнорировать (или так он тогда решил). Если в первый день ему то и дело казалось, что на Странниках вокруг менялась одежда, менялась сбруя на их рачхаганах, что волосы Венди были уложены то так, то эдак, то теперь эти ощущения почти его покинули. А другие видения — те, где Венди называла его Улыбакой, и прижималась губами к его губам, и спала рядом, и не стеснялась при нем своей наготы — те видения, короткие, но смутные, должно быть, породил удар по голове и его собственное извращенное воображение. Видимо, надо все-таки иногда давать выход инстинктам…

(Форд дал себе зарок позаботиться об этом сразу же, как только удастся остаться в одиночестве: неизвестно еще, как могут проявиться в этой среде эти воспаленные фантазии и не испугают ли они его юную спутницу еще сильнее).

Рачхаган — животное, очень похожее на лося, только ниже в холке и с лапами вместо копыт — мерно покачивалась при ходьбе. Перед глазами Форда маячили выкрашенные разными цветами рога, а за ними открывалась серебристо-зеленая степь с вкраплениями розовых трубок, туманная стена гор у горизонта и серое облачное небо. Впереди, на юге, небо наливалось расплавленным серебром: видимо, тучи там истончались и показывалось солнце.

За полтора дня он так привык к этому пейзажу, что новость о перемене погоды его слегка ошарашила.

С рачхаганом Форда поравнялась легкая повозка, на козлах которой сидела женщина в длинном домотканном, сложно вышитом платье. Она сказала что-то рачхаганам, потом посмотрела на Форда и улыбнулась.

— Скоро подует ветер, облака разойдутся, Форд. Не упади!

— Почему я должен упасть? — спросил он.

И тут же предательски, когда он совершенно этого не ожидал, Форд вспомнил эту женщину. Ее звали Ына, она была двоюродной племянницей Иппара по одной линии и троюродной — по другой. Она вышивала Венди свадебное платье… нет, вышьет еще… а у Форда был чудесный кошель ее работы, он хранил там семена трав, пока этот кошель не пропал однажды в пожаре, устроенном Стэном. Не его братом Стэном — Стэном, их младшим сыном…

Форду почудилось, что он падает в какой-то глубокий колодец, словно открылась дамба внутри и неизвестно, что она выпустит наружу. Тут сильный порыв ветра взъерошил ему волосы и немного прочистил голову.

Сверху брызнуло солнце, и сразу стало видно, что трава не серебристо-зеленая, а совершенно нормального травяного цвета, как на Земле. Вышивка на платье Ыны заиграла всеми цветами радуги. Из-под полога кибитки выглянули дети Ыны — Мита и Мадина — и радостно засмеялись, показывая пальцем вверх:

— Гляди, мама, гляди! Бесконечная Равнина!

Форд тоже поднял взгляд вверх — и обомлел.

Над головой вроде бы было небо… с солнцем. Вроде бы. Он словно видел его и в то же время нет. Одновременно с этим он видел и другую равнину, другие отдаленные горы, которые будто крышкой накрывали местность, на которой он сейчас находился.

Форд тут же вспомнил старые стереоткрытки своего детства. Они делались в несколько слоев, и если покачать карточку, Микки-Маус махал рукой, или кукла закрывала глаза, или еще что-нибудь происходило. А если держать открытку под определенным углом, ты мог видеть Микки-Мауса одновременно и с закрытыми, и открытыми глазами. Стэнли как-то купил такую на карманные деньги, специально, чтобы Форд мог ее разрезать и посмотреть, что внутри.

Вот примерно это он и видел над головой.

Только… на второй «картине», той, что показывала ему такую же степь, эту степь пересекала дорога. Самая обыкновенная четырехполосная асфальтовая дорога, даже с привычными Форду желтыми ограничительными полосами: благодаря очкам из измерения ангхор-17-альфа он прекрасно различал эти детали. Даже видел смятую банку из-под какой-то газировки, валяющуюся на обочине.

А вот розовых трубочек в траве там не было, зато трава казалась желтее и суше и росла клочками. Типичная среднеамериканская прерия.

Форд действительно едва не свалился с рачхагана. Все-таки слова Ыны в последний момент всплыли в той части сознания, что привыкла всегда и везде быть настороже, и его руки сами собой ухватили поводья.

— Там все так, как было до того, как будущее и прошлое смешались, — объяснила Ына. — Ничего, ты поймешь. Ты всегда понимаешь лучше даже наших старейшин.

Самое страшное было в том, что Форд, кажется, действительно понимал.

Тут же на него накатило видение, такое неожиданно неуместное, такое остро-чувственное, что он чуть было не застонал в голос. Форд машинально натянув поводья до того, что рачхаган обиженно всхрапнул и попытался повернуть к нему. Большой темно-вишневый глаз обиженно заслезился.

— Тише, тише, — пробормотал Форд то ли ему, то ли себе, отпуская поводья.

Он увидел себя и Венди, в одном из шатров Странников — тех, что они раскладывали на ночь. Точнее, себя он не видел, только свои руки и предплечья: он лежал на животе, положив на них голову. А Венди видел прекрасно: она сидела перед ним на собственных пятках и расчесывала волосы. Длинные рыжие пряди в свете масляной горелки казались темнее, почти каштановыми, но блестели, как золото. Не полностью обнаженная: штанов на ней не было, но была короткая рубашка, которую у Странников носят под куртками мужчины и те из женщин, что не правят повозками, а ездят верхом на рачхаганах. Но бедра и ноги ее были открыты, и Форд любовался их изгибом.

Она была немного старше, эта Венди из видения. Хотя бы в этом судьба его пощадила: его все-таки не одолевали нечестивые помыслы в отношении подростка. Все еще очень молодая девушка, но бедра чуть шире, грудь чуть полнее, и вообще она не казалась такой тонкой, как тростинка — и слава богу, а то Форд иногда спрашивал себя, не морили ли ее голодом.

«Кажется, я вижу седой волос», — сказала Венди в его видении.

«Покажи, — сказал Форд. — Хочу исследовать и сохранить для науки».

«Ну если для науки... » — засмеялась Венди.

Она стянула через голову рубашку и аккуратно свернула ее, прежде чем убрать в легкий сундучок у стены, погасила масляный светильник, а потом скользнула к Форду, под шкуру техмера — вроде медвежьей, только шерсть длиннее.

«Как же я буду его искать?» — спросил Форд шутливо.

«На ощупь», — ответила она, бесцеремонно снимая его очки и ласково целуя в нос и поочередно в каждое веко.

Он поймал ее руки и поднес пальцы к губам, целуя тоже. Всем телом он ощущал ее близость и притянул, прижал к себе, схватился, как за самое дорогое. Коснуться ее везде, заставить ее тяжело дышать, стонать, забыть обо всем, и чувствовать, чувствовать, как ее удовольствие увлекает за собой, будто свое, и снова, несмотря ни на что, ощутить себя юным и беззаботным…

Форд кое-как пришел в себя. Видение, или сброс информации занял меньше секунды, но картинка в голове оказалась такой зримой и осязаемой, что он почувствовал, как пылают щеки. Черт возьми, почему именно это! Разве не мог он… вспомнить… что-нибудь другое?

И как это с ним это иногда бывало после настоящего полового акта, разрозненные обрывки вдруг сложились в единое целое. Он понял. Он вспомнил…

Не в силах управлять рачхаганом, он спрыгнул с него в траву и наполовину подошел, наполовину проковылял к рачхагану Венди — она ехала чуть в стороне, потому что, как и предыдущие полтора дня, как-то избегала его, даже взглядом с ним не встречалась.

Схватив за стремя ее зверя, Форд произнес:

— Венди, послушай, я понял! Это не ложные воспоминания, и не кошмары, это действительные варианты будущего. То, что с нами могло произойти. А может быть, даже и происходит сейчас. И я не могу сказать, какой вариант настоящий, потому что время здесь принципиально многомерно! Понимаешь? Не одно временное измерение, а как минимум три — во-первых, движение мимо будущего в прошлое, во-вторых, принципиальная многовариантность событий! Любых событий! Я в самом деле погиб, разбил голову! Мы с тобой в самом деле потеряли расширитель и вынуждены будем остаться здесь навсегда!

Форд не мог даже понять, что он сейчас чувствует, ужас или восторг.

— Черт побери, ты представляешь, что это это значит?! Время — это ключ! Какие потрясающие возможности! Я могу исследовать природу времени! Наконец-то мне удастся создать единую теорию всего! Не просто теорию странности — теорию всего! Если бы только у меня было больше оборудования!

— Черт, — пробормотала Венди, потирая лоб. — Значит, я правда рассказала тебе о маме? — она говорила совершенно потерянно, тихо и казалась не похожей на себя. — Я никому не говорю о маме.

* * *

Несколько секунд они ошарашенно смотрели на самих себя. Никто не двигался. Потом Стэн обернулся — и встретился с собственным взглядом. Непередаваемое ощущение. Как в зеркало смотреть, только если ты сам зеркало.

— М-мать… — начал Стэн, бросил взгляд на Мейбл и тут же поправился. — Мамочки мои, в жизни бы не поверил, что такое можно увидеть.

Он не слышал голоса другого Стэна, хотя ясно видел, как тот открывает рот. Нет, он видел, как он сам открывает рот… Конечно, не было другого голоса, потому что не было никакого раздвоения. Они просто стояли, где стояли. Да, легче думать, что там, с другой стороны, просто установлено зеркало. И вообще все кругом большое зеркало.

— Ну и ну! — Мейбл тоже обернулась и прижала руки к щекам. — Так этот мир совсем-совсем маленький, да? Крошечный мулипусечный мир?

— Не, чувачок, не может быть, — сказал Сус, глядя в свой планшет. — Или эта штуковина сломалась. Она показывает, что тут рядом должно быть еще что-то. Какое-то еще пространство, где есть место для аномалий… Ну-ка… — он шагнул в сторону и немедленно пропал.

Стэн крякнул, Мейбл ойкнула и почему-то прижалась к Стэну. Но голос Суса донесся до них немедленно: слегка приглушенный, но вполне различимый:

— Ребят, тут нормально! Все то же самое.

— Стой здесь, — велел Стэн девочке и очень осторожно шагнул на то же самое место, откуда пропал Сус.

Странное дело, никакой разницы. Никакого видимого перехода. Он как стоял на холме, так и стоял на холме. Только перестал видеть самого себя по другую сторону долинки. И вообще долинка пропала — вместо этого вокруг, сколько хватало глаз, расстилались пологие волны все той же розовой пены. Присмотревшись, Стэн решил, что эти волны отличаются друг от другой формой. Не очередные отражения — реальное пространство, более или менее.

— Мейбл, можешь идти сюда, — крикнул он. — Тут то же самое!

И обнаружил, что Мейбл уже здесь, осторожно выглядывает из-за его ноги.

— Очень глупо думать, что я отпущу тебя куда-то одного после того, как только что нашла! — заявила она с непередаваемым выражением на круглой мордашке.

У Стэна даже сердце екнуло.

Он огляделся.

Да, равнина была все та же, но все-таки это место выглядело как-то по-другому. Во-первых, тут дул ветер. Не сильный — он только слегка трепал связанные на затылке в хвост волосы Стэна, но длинные пряди Мейбл приподнять не мог. Никаких запахов ветер не нес, но был чуть теплее окружающего воздуха. Что ж, по крайней мере, замерзнуть им не грозит.

Еще буйство геометрических фигур, которое они видели над головами, прекратилось. Теперь вверху бушевало что-то вроде северного сияния: множество светящихся полотнищ, проникающих одно в другое.

— Красиво… — пробормотала Мейбл.

— Угу, — согласился Сус. — Что это за фигня, хотел бы я знать? — он вытянул руку туда, откуда они все трое появились, и засмеялся, увидев, что она пропала по локоть, как будто ее не стало. — Надо же! — сказал он. — Как будто пространственный карман! Прикольно, я такое только в компьютерных игрушках видел! — его как будто осенило. — А что если мы попали в компьютерную игрушку?.. Ой нет-нет-нет, там все обычно такие злобные!

— Ну, пока тут никого нет, — заметил Стэн.

— Пряжа! — крикнула Мейбл. — Я нашла пряжу!

Она показывала рукой какой-то куст, если его можно было так назвать, — Стэн его не заметил, потому что куст был таким же розовым, как и пористая губчатая поверхность, на которой они стояли. Да и ничего особенного в кусте не было — короткий, едва приподнятый над землей стебелек, из которого расходилось множество длинных петель. Каждая состояла из свитых между собой розовых нитей, действительно похожих на шерстяные. Или какой еще там бывает пряжа?

— Не трогай, — сказал Стэн, — вдруг оно живое и цапнет?

Но Мейбл уже схватил «куст», легко оторвав его у черенка, и помахала им над головой, как помпоном.

— Я знаю, что такое пряжа, когда вижу ее, — триумфально произнесла Мейбл. — А это — пряжа!

— Или помет местных гигантских пауков, — предположил Сус.

— Фу, ты видел тут хоть одного паука? — Мейбл скорчила рожицу. — Кстати о помете… Как ты думаешь, как тут ходить в туалет, если приспичило? Тут и спрятаться негде! Нам надо поскорее отправиться еще куда-нибудь.

— Надо, — охотно согласился Сус. — Сейчас я попробую найти… — он помахал планшетом в воздухе. — Ну же, ловись! Ловись, аномалия.

Стэн пожал плечами и начал спускаться с холма. Рекогносцировка еще никому не вредила. Не нравилось ему это место, он нутром чувствовал в нем какой-то подвох…

И еще почему-то вспоминались книжки по физике. Что-то он такое читал… про какую-то бутылку… бутылка Клейна — вот как это называлось, кажется… Стэн убей бог не помнил, кто такой этот Клейн и что он в свою бутылку наливал, но это как-то было связано с разноцветными полотнищами и исчезающими пространствами, которые проникали одна в другое. Еще был какой-то мужик с непроизносимым славянским именем, который тоже что-то такое придумал…

Охренительно, а еще бы рассказали эти умники, как им выбраться из этой своей розовой пены, если суслик-перерослик не «поймает» свою аномалию? Мейбл дело спросила насчет туалета. Но туалет — это полбеды, дело житейское. А что тут есть, пить?

Стэн споткнулся об еще один розовый «веник». Тот легко отделился от своей ножки и покатился вперед по пене. Может, если это растение, в нем есть вода?

Стэн подобрал веник и подергал несколько нитей. Шерсть и шерсть на ощупь — Мейбл, похоже, была права. Не похоже, что в этой херне найдется хоть сколько-то калорий, если ее жевать.

...Возвращаясь к предыдущим мыслям — странно, откуда он знает столько физики? Он еще тогда заметил, когда разбирал рисунки в пещере веспид. Стэн как-то не воспринимал себя интеллектуалом, но до встречи с Мейбл считал, что это впечатление было у него ошибочным. А может, травма головы, от которой он потерял память, заодно и мозги ему повредила. У него вроде бы не было причин не доверять веспидам, которые уверяли его, что Стэн прежде был великим ученым, который помог им отбросить захватчиков.

Но Мейбл пояснила, что нет: у него действительно был умник-брат, рядом с которым Стэн считался… не совсем умником. Может быть, он от брата нахватался? Но из отрывочного рассказа Мейбл Стэн сделал вывод, что они с настоящим Стэнфордом не общались чуть ли не сорок лет.

Нет, что-то у нее тут не сходилось. Не общались сорок лет — а все-таки Стэн ломанулся его спасать? Вроде, и врать Мейбл незачем, но…

Стэн не мог по-настоящему не-доверять ей. Но и доверять к свежеобъявившейся «племяннице» в нем тоже не было..

За своими размышлениями он не замети, как разноцветные полотнища уменьшились, потом пропали совсем. Стэн почувствовал неладное, только когда небо сделалось темно-синим, однотонным, а на розовой равнине немедленно стало темнее. Потом над ними появилось… лицо.

Ну или Стэн думал, что это лицо. Шесть глаз — по три, расположенных щелями с каждой стороны длинного продолговатого носа — выглядели устрашающе. Они слегка светились тем же призрачным светом, что и северное сияние.

Существо приоткрыло рот — длинный горизонтальный провал под глазами. Что-то сказало. До ушей долетал шум: то ли шоссе гудит, то ли волны бьются о берег. Слова терялись в этой какофонии. И все же Стэн не сомневался, что слова были. И не сулили им ничего хорошего.

Стэн развернулся и побежал к своим спутникам — за своими раздумьями он успел отойти довольно далеко, а они все так же ждали его на холме. Черт возьми, возраст: несмотря на адреналин, почти мгновенно потяжелели ноги.

— Назад! — крикнул он. — Назад, откуда мы пришли! Там этой штуки не было!

Сус схватил Мейбл за руку.

Огромное лицо в небе опять, похоже, что-то сказало — Стэн не видел уже, что.

И вдруг земля резко ушла из-под ног.

Нет, это не похоже было на землетрясение или на то, что Стэна кто-то поднял в воздух. Просто розовая пена вдруг перестала быть плоскостью и стала сферической поверхностью, а притяжение ее вдруг сделалось таким слабым, что Стэн буквально завис в воздухе — в пустоте, в считанных метрах над «землей» — но достать до розовой пены не мог.

Мысленно нецензурно выругавшись, Стэн сделал пару загребающих движений, будто рассчитывал доплыть до розовой херни. Без толку. Как оттолкнешься от пустоты? Такой трюк только в мультиках получается.

Тут мимо проскользнула лента золотого сияния. Странно, Стэн думал, что она дальше и больше. А она оказалась ближе и совсем небольшой, всего несколько дюймов в ширину. Лента скользнула по его руке, и Стэн почувствовал боль — острую, резкую, невероятную, как будто что-то касалось костей и мяса изнутри. Он закричал и уставился на свое запястье, почти ожидая увидеть снятую кожу и обнажившуюся мускулатуру.

Но ничего, ни следа раны, и даже рукав его черного плаща, свистнутого на базе эрголов несколько месяцев назад, совершенно не пострадал.

— Дядя Стэн! — закричала Мейбл.

Стэн поднял глаза и с удивлением увидел, что Мейбл парит совсем рядом с ним. Только она, в отличие от него, не барахталась в пустоте. Девочка держалась одной рукой за руку Суса, который, в свою очередь, уцепился за дырку в розовой пене и служил этаким живым канатом.

— Дядя Стэн, хватай меня за руку!

Стэн попытался. Честно попытался. Он не доставал совсем немного, и он не мог преодолеть эти последние сантиметры, не от чего было оттолкнуться…

Еще одна полоса света обвила его ногу, и Стэн чуть не закричал снова. Он не знал, каким чудом сумел сдержаться: ощущение было такое, будто его ногу медленно отпиливают тупой пилой. Но он просто не мог напугать Мейбл своим криком, глядя ей в лицо. Просто не мог.

Еще немного… кажется, эта голубая полоска дала ему толчок…

Мейбл тоже решительно потянулась вперед — кажется, она еле держалась за Суса пальцами второй руки.

— Мистер Пайнс, давайте! — подбодрил Сус. — Я почти нашел аномалию! Сейчас мы все…

...пальцы Стэна коснулись ладошки Мейбл…

—...перенесемся отсюда!

Еще один разряд невыносимой боли: теперь что-то обвилось вокруг туловища Стэна, там, где сердце. Что ж, нет худа без добра: он только что узнал, что у него никогда не было инфарктов. По крайней мере, никогда раньше не было. Потому что эта адская боль была ему незнакома. Он не мог двигаться, не мог шевелиться, не мог говорить. Он не чувствовал, как Мейбл обхватила его указательный палец. Все, что он мог ощущать — это ослепительная, разрывающая боль в груди...

Вспышка.

Пустота.

Дневник Стэнфорда Ф. Пайнса,

Счет дней сброшен, мир Бесконечной Равнины

В юности меня чрезвычайно занимали мысленные упражнения насчет многомерности, многовариантности миров. Помню, в возрасте лет восьми или девяти я одолел «Флатландию» Аббота. Кажется, только первую половину: меня совершенно очаровало описание двухмерного мира (и позже — одномерного, даже мира точки с его нулем измерений), но социальная сатира и более сложный политический подтекст прошли над моей непутевой головой.

Кто бы мог подумать, что рано или поздно моей Немезидой станет существо, вышедшее из двухмерного измерения, аналогичного Флатландии! Плоский мир, плоские умы — в самом деле...

Так вот, что меня удивило в этой книге больше всего — шок и неверие жителей мира с меньшим количеством измерений, когда они сталкиваются с существом из мира с более высокой размерностью. Нет уж, думал я, если мне когда-нибудь доведется попасть в мир с четырьмя и более пространственными измерениями, то уж я как-нибудь разберусь!

Не зная ничего о теории струн и высказанной гипотезе, что наш мир может содержать семь добавочных пространственных измерений (или они добавили еще за то время, пока я был в Портале?)[2], я даже представлял, как будет выглядеть этот мир. Во-первых, размышлял я, пространство там будет как бы сложено «складками»: как наш трехмерный мир состоит из множества плоскостей, соединенных часто без всякого порядка, так этот мир более высокой размерности будет состоять из многочисленных трехмерных пространств.

Во-вторых, поскольку у нас нет глаз, которые могли бы видеть в этом многомерном пространстве, все окружающее будет представляться нам мельтешением света и тьмы, каких-то ни на что не похожих форм. В-третьих, если местные жители (допустим, это пространство будет населено разумными существами) захотят с нами проконтактировать, мы не сможем увидеть их и, скорее всего, не сможем понять, о чем они говорят, даже если они будут объясняться на том же языке. Ведь звуковые волны колеблются, строго говоря, тоже в трех измерениях; в том мире они будут колебаться в четырех измерениях и более.

А если эти существа захотят как-то провзаимодействовать с нами, жалкими трехмерными созданиями, они, вполне возможно, могут и нечаянно нас убить. Представим, что я пытаюсь наладить контакт с двухмерным существом, попавшим, допустим, на плоскость моего письменного стола. Такое существо не будет понимать, что у стола есть крышка, торец, нижняя поверхность. Если оно дойдет до края стола, ему покажется, что мир обрывается, но, шагнув дальше, оно попадет на другую плоскость — плоскость торца. Оно будет воспринимать эти новые открывшиеся ему горизонты как непрерывное пространство, но не видеть этого, потому что его глаза не смогут «заглянуть за край».

Чтобы это существо хотя бы увидело меня, я должен буду опустить лицо примерно на уровень этой плоскости. Чтобы дотронуться до него, я вынужден буду прикоснуться как бы к его внутренности, потому что его контура коснуться я не смогу. Вполне вероятно, такое прикосновение причинит этому существу боль или даже его уничтожит.

Да, не хотел бы я нечаянно попасть в мир четырех и более пространственных измерений! К счастью, за мои тридцать лет странствий такие миры не попадались мне, хотя я забрел в парочку двухмерных и даже один одномерный. Спасибо и на том.

И вот теперь я в мире с несколькими временными измерениями — пусть они и возникли, по всей видимости, в ходе техногенной катастрофы! Можно лишь радоваться, что местные аборигены представляют из себя таких же ограниченно трехмерных созданий не собираются проводить со мною никаких опытов.

Остается огорчаться, что разум человеческий, видимо, не предназначен для восприятия будущего разом, и особенно многовариантного будущего. Туман в моей голове не позволяет мне делать эксперименты и записи в таком количестве, как я надеялся. Какая потеря для науки.

Что же касается остального, то это слишком личное.

С нетерпением жду момента, когда мы сможем покинуть этот мир. Но не знаю, что я буду делать, когда это произойдет.

[1] Да, мимо проходящий поклонник ЛМБ: Форд имеет в виду именно этот лагерь для военнопленных.

[2] В разные периоды развития теории струн ее авторы действительно выдвигали гипотезы о разных количествах «свернутых» дополнительных пространственных измерений в нашем мире. Сейчас по разным прикидкам их до 26.