Летит мотылёк на адский огонь... (гет)

Из-за стучавшей в висках крови Клаус не слышал собственных шагов. Впервые в жизни его охватила настолько сильная паника. К счастью, после отбоя офицеры не имели привычки шляться по коридорам, и его никто, кроме караульных, не видел. Стойкий алкогольный шлейф и едва ли не переходящие в бег шаги остались без должного внимания. Оно же и к лучшему. Молодым парнишкам главное — отдать честь, а что там случилось с командиром, они не сильно раздумывали.

Добежав до лазарета, Ягер задержался на пару секунд за поворотом перед закутком медперсонала, из которого по обыкновению доносился тусклый моргающий свет настольной лампы. Что будет, если он опоздал? Если Оливия уже лежит там на полу, давно отправившись в лучший мир в то время, пока он с Тилике на пару спокойно пил коньяк? Нет, Клаус точно не может простить себе её смерть, и теперь палец на курке не дрогнет. Она смогла вернуть ему вкус к жизни, но без неё цепляться в этом мире ему больше не за что.

Собравшись с духом и отогнав все посторонние мысли, он сделал пару шагов вперёд. Сидевшая до этого на лавочке и обнимающая свои коленки Мартынова тут же поднялась на ноги, встречая ночного гостя. Взгляд настороженный, руки сцеплены в замок. Похоже, она тоже ждала солдат.

— Оливия…

Облегчённо выдохнув, Ягер приблизился к ней и намеревался обнять, но не смог. В его грудь упёрлась маленькая ладонь, не позволив преодолеть последние сантиметры. Клаус непонимающе поднял взгляд. Бледное личико опухло от слёз, глаза были красными и всё ещё блестели от влаги, но даже сейчас она была прекрасна.

«Вы что-то хотели, штандартенфюрер?» — показала Мартынова свободной рукой, пытаясь не пересекаться с ним взглядом.

— Мне казалось, после сегодняшней ночи мы наконец перешли на «ты», — сдержанно ответил Клаус, отступив на полшага назад и с трудом сдерживая поступающие эмоции.

«Нам не стоило этого делать, — отстранённо ответила она. — Я не просто так старалась сохранить дистанцию все те месяцы. Всё это было ошибкой с самого начала».

Оливии тяжело давался каждый жест, но она уверяла себя, что так будет правильно. Ей никогда не давались прощания. С родителями ей такой возможности не представилось. Перед отъездом на учёбу в Москву она просто собрала вещи и вышла за порог, только услышав прилетевшее в спишу: «Чтобы ноги твоей в этом доме больше не было, неблагодарная дрянь». Прощальных слов от неё явно не ждали. С профессором всё обстояло не многим лучше. Мартынова знала, что он ни за что её не отпустит, а признаться глаза в глаза, что она его не любит и никогда не любила, не хватило бы духу. Пришлось тихо собрать вещи и исчезнуть, пока супруг не вернулся с работы. Теперь же, зная, что завтра ни её, ни Ягера в этом мире уже не будет, Оливия просто не смогла бы подобрать слов.

Весь день прошёл словно в тумане. Покинув кабинет гауптштурмфюрера, Мартынова выполняла все полученные от медсестры поручения, мысленно уже стоя на эшафоте с петлёй на шее, но реветь хотелось не от этого. С самого первого дня в концлагере она знала, что не покинет эти стены живой. Слёзы наворачивались от другого. Она помнила всё, что связывало её с командующим концентрационным лагерем SIII. Разговор в камере, редкие встречи, когда она драила кабинеты и коридоры, утренние обмены взглядами, странный ночной визит, когда он ответил на её объятия вместо того, чтобы оттолкнуть… В ту ночь от него тоже пахло алкоголем.

А все эти ночные визиты в его кабинет? Каждый раз, когда Клаус касался её, пусть и не специально, мимолётом, когда брал блокнот с написанной ей фразой, хотелось кинуться ему на шею и целовать, пока хватит сил. В такие моменты Оливия всегда отодвигала на задний план мысли о том, что этими самыми руками он подписывал расстрельные списки и убил лично не одну сотню людей. Что где-то там в холодной стране, которую она так мечтала покинуть, остались безутешные матери и жёны солдат, погибших от этих рук. Об этом хотелось думать меньше всего. Местные военнопленные видели в нём монстра и убийцу, но они не имели ни малейшего представления о том, каким он мог быть на самом деле.

Находясь ночью в кабинете Ягера, Мартынова вместе с ним словно исчезала из этого мира и появлялась в их собственном, пусть и небольшом. В такие моменты они часто забывали, что за окном война, и сотни людей умирали и продолжают умирать по обе стороны фронта. Они были лишь мужчиной и женщиной, которые катастрофически нуждались друг в друге.

К чёрту прощания. Уж лучше она просидит до утра в одиночестве, рыдая, чем будет наблюдать оставшееся время любимые глаза того, в чьей смерти будет виновна. Оливия была готова умереть ещё до знакомства с ним, осознав в полной мере, куда её занесла судьба. Ей лишь хотелось пожить чуть дольше. Ради лишних дней жизни она умоляла тогда ещё незнакомого ей штандартенфюрера дать ей шанс быть полезной для Рейха, но всё зашло слишком далеко. Мартынова и сама не заметила, как влюбилась, и по иронии, взаимно. Пыталась контролировать ситуацию, Оливия всё ещё стремилась держать дистанцию, но не смогла. Теперь же из-за её слабости перед собственными чувствами они вынуждены встретить смерть вместе.

«Уходите, — вновь показала Мартынова, когда Ягер предпринял ещё одну попытку подойти ближе. — Прошу, не надо».

Возможно, будь он трезв, то непременно бы её послушал. Убедившись, что Оливия в целости и сохранности, Клаус позволил бы ей побыть одной, как она того просила. Она обязательно пришла бы к нему сама, не дождавшись солдат и догадавшись, что костлявая прошла мимо, но он не хотел ждать. Слишком долгим был этот день, наполненный липким тягучим ожиданием неизбежного. Перехватив её руку, которой Мартынова пыталась остановить его, Ягер развернул её и прижал спиной к своей груди. Вторая ладонь тоже оказалась вовремя поймана. Беспомощное и совершенно беззащитное положение, словно на тебя нацепили смирительную рубашку, полностью сводило все попытки к сопротивлению на нет. Дождавшись, пока она перестанет вырываться, Клаус зарылся носом в растрёпанные светлые волосы.

— Не смей так даже думать, — тихо, но с командными нотками в голосе произнёс Ягер. — Ты хотела этого так же сильно, как и я, так какого чёрта ты сейчас несёшь?

Вопрос был скорее риторическим, ведь ответить Мартынова не могла. Запястья крепко удерживались в железной хватке штандартенфюрера, которого такое положение вещей более чем устраивало. Теперь у него появился шанс высказаться. Раньше бы он никогда не позволил себе подобные вольности или громкие обещания, но бегающий алкоголь в крови сыграл свою роль.

Поистине волшебный напиток. Этакая сыворотка правды, которая в нужных количествах могла вытащить из любого человека его истинную суть. Из одних сочилась неприкрытая зависть к чужим успехам и достижениям, из других злость и агрессия из-за старых обид, из третих — боль, сожаление и отчаяние. Это было ещё одной причиной, кроме вкуса, по которой Клаус не любил пить. Его скелеты в шкафу пугали и самого Ягера, и видеть их другим людям не стоило. Так уж решила вселенная, что дверцы шкафа приоткрылись перед Оливией.

— Однажды я не удержал дорогого мне человека и больше этого не допущу, — тихо и размерено шептал он, обжигая тонкую шею горячим дыханием. — Я вытащу тебя из этого забытого богом места, чего бы мне это ни стоило. Поедем путешествовать, как ты и хотела. Может, однажды заглянем и в Париж.

«Штандартенфюрер, вы пьяны, — едва сдерживая горькие слёзы, скопившиеся в уголках глаз, Мартынова попробовала вразумить его, всё же высвободив одну руку. — Зачем вы обещаете подобное, зная, что это невозможно?»

— Жизнь умеет удивлять, милая, — достав из кармана клочок бумаги, Ягер протянул его Оливии. — Возможно, мы тоже заслужили право на счастье.

Взяв скомканный листок, Мартынова аккуратно развернула его. Первые секунды она не верила в то, что видела. Как? Всё же выпутавшись из крепких рук, она развернулась к Клаусу лицом, зацепившись взглядом за совершенно не свойственную ему улыбку. Мягкую, добрую… Синий лёд в глазах тоже растаял и был скорее похож на тёплое озеро, в котором так хотелось утонуть и больше не выплыть. Оливия никогда раньше не видела его таким.

«Я знала, что у герра Тилике доброе сердце».

Гауптштурмфюрер сейчас был явно не лучшей темой для обсуждений, но всё, что Мартынова хотела сказать, куда-то исчезло. Когда невидимая петля пропала с шеи, она наконец смогла вздохнуть, но сдерживать слёзы больше не было сил. Дав волю эмоциям, Оливия разрыдалась, уткнувшись носом в грудь Ягера. Тонкие пальчики сцепились за его спиной, а китель всё больше намокал.

Как бы сильно он не любил женские слёзы, сейчас они не вызывали негативных чувств. Ей это необходимо. Поцеловав светлую растрёпанную макушку, Клаус прижал Мартынову к себе.

— А я не был в этом уверен, — тихо ответил он, вспоминая разговор со своим адъютантом.

* * *

Всё постепенно возвращалось на круги своя. Убедившись, что Оливия цела и успокоилась, Клаус покинул лазарет только в начале пятого. Времени на сон уже не было, да и не смог бы он уснуть. Вернувшись в кабинет, Ягер навёл порядок на столе, сжёг художества своего адъютанта и открыл окно. От запаха жжённой бумаги, табачного дыма и спиртного его начало мутить. Оставалось привести в подобающий вид себя.

Стоя в ледяном душе, Клаус обдумывал, какую же легенду придумать для Мартыновой. Он точно знал, что явись он к Хайнцу, тот устроит ему допрос с пристрастием, выпытывая, с какой целью молодой фройляйн понадобилась новая личность. Нельзя говорить, что она русская, но кто же тогда? Француженка? Нет. Французы тоже не в большом почёте. Может, англичанка? Нет, на них она совершенно не похожа. Немка, нарушившая закон и теперь скрывающаяся? Сказать подобное офицеру СС было бы верхом безумия.

Когда от холода зубы начали непроизвольно стучать, Ягер понял, что выбрал не самое лучшее место для раздумий, да и не до них сейчас. Первостепенной задачей было позаботиться о курсантах, а легенду он сможет обдумать на пути к дорогому другу. Разговор в любом случае должен проходить лично и никак иначе. Вернувшись в свой кабинет, Клаус надел форму и задержался у зеркала. Следы бессонной ночи, к сожалению, смыть не удалось. Нездоровая бледность и мешки под глазами, кажется, стали только более выразительными. Отметины на шее всё ещё были видны, но уже менее отчётливо. Увы, но способа спрятать их он так и не нашёл.

Вскоре на его пороге появился Тилике, едва сдерживая зевоту. Несмотря на свой сонный вид, выглядел он значительно лучше, чем вчера. По крайней мере, болезненно серый оттенок сошёл с лица, а импровизированные кровавые повязки с забавными бантиками сменились на приличные белые бинты. Похоже адъютант успел наведаться в лазарет, что подкинуло в голову командира новых мыслей.

Весь день Ягер думал о том, что же произошло между Оливией и гауптштурмфюрером, но не нашёл ни одного вразумительного ответа. Следов побоев на Мартыновой он не заметил, значит, драку и избиение можно было исключить. Дружескую беседу между ними было сложно представить. Глянув в сторону подчинённого, пока тот отмечал в планшете показатели курсантов, Клаус тряхнул головой. Алкоголь уже должен был выветриться, так с чего в мысли полез такой абсурд? Тилике в жизни бы не согласился на подобное, уж больно крепко он верил в идеалы Рейха. Он бы не подпустил к себе дикарку из низшей расы. А Оливия? Решилась бы она на подобное? Ещё и эта чёртова записка… Глупая и совершенно необоснованная ревность болезненно грызла изнутри.

Ягер всегда был собственником. В памяти всплыла старая картина, когда он ещё только познакомился с дорогой Рут. Гуляя вечером по парку, они случайно столкнулись с Хайном, который тут же увязался за ними, шутя и болтая без умолку. Через какое-то время Клаус не выдержал. Отведя друга в сторону, он хотел было высказать всё, что о нём думал, но тот его опередил:

— Спокойно, Николаус, — заговорил Вольфганг, похлопав его по плечу. — У нас же был уговор после той драки. Неужели ты думаешь, что я забыл?

И действительно данное когда-то обещание не смотреть на избранниц друг друга сохранялось между ними долгие годы. Дружба была важнее какой-то юбки. Да и ревновать после отъезда Рут было некого. Подруги на одну ночь не вызывали в нём подобного чувства.

Сейчас же забытые давным давно эмоции лезли наружу из глубины подсознания. Чувство благодарности сменилось желанием сомкнуть свои пальцы на шее ничего не подозревающего адъютанта. Безумие, не иначе. Всё было проще, когда Ягер лишь наблюдал за ней и болтал ни о чём ночами напролёт. Тогда она не принадлежала ему, теперь же «моя Оливия» стало для него неразделимой конструкцией. Наверное, стоило поговорить с ней, чем Клаус и решил заняться вечером, как только Мартынова придёт к нему.

Одного он не учёл. Отсутствие сна вот уже вторые сутки, выпитый алкоголь, пережитый стресс и обязанности управляющего концентрационным лагерем серьёзно ударили по организму. Вернувшись вечером в свой кабинет, Ягер рухнул без сил на кровать и моментально отключился, даже не раздевшись. Позже сквозь сон он слышал скрип двери, поворот ключа и тихие шаги, шаркающие по деревянному полу. Он чувствовал, как чьи-то руки аккуратно сняли с него фуражку и укрыли пледом. Тонкие холодные пальцы мягко коснулись волос, невесомо спустившись к розоватым шрамам на щеке. Затем последовало лёгкое касание тонких губ и знакомый запах больничных палат. Клаус ненавидел этот запах, ведь обычно это было первым, что он чувствовал, очнувшись после очередного ранения в одном из госпиталей Рейха. Сейчас же он был ему даже рад.

Схватив спросонья тонкое запястье, Ягер потянул руку на себя. Разговаривать хотелось меньше всего на свете. Гораздо нужнее было ощутить тепло родного тела, ровный стук сердца. Прижав к себе рухнувшую рядом с ним на кровать Оливию, Клаус вновь погрузился в царство Морфея, чувствуя сквозь сонную пелену, как она чуть поворочалась и, устроившись поудобнее, расслабилась в его объятиях.

Утром он проснулся от яркого зарева, падающего на лицо и мешающего спать. Нехотя открыв глаза, Ягер встретился с нежным взглядом Мартыновой. Она лежала к нему лицом и улыбалась, закинув на него ногу и обнимая. Увидев, что он наконец проснулся, Оливия придвинулась ещё ближе, легко касаясь его губ своими.

— Что тебе привезти из города? — тихо произнёс Клаус, не отводя от неё глаз.

Мартынова улыбнулась ещё шире, снова его поцеловав. Перед ней наконец был тот самый человек, которого она полюбила. Серьёзное выражение лица, едва заметная полуулыбка. Пусть в трезвом состоянии он и был скуп на какие-то нежные слова, но с ним она всегда чувствовала себя защищённой. Мужчина, которого она обнимала, не трепался попусту, не обещал ей небо в алмазах, но делал для неё всё, что было в его силах, а иногда даже больше. Может, он и был временами несдержан и вспыльчив, но его достоинства с лихвой перекрывали все недостатки.

«Ты же не собирался в город на этой неделе», — всё же ответила Оливия.

— Перед отпуском придётся съездить, — спокойно пояснил он. — Нужно купить кое-что.

Мартынова тут же отстранилась, присев на кровати. Мысль о том, что он решил сбежать после всего пережитого, неприятно резанула изнутри. Конечно она понимала, что, если хорошо подумать и откинуть эмоции, она для него никто, но обида уже засела под рёбрами.

«Почему ты раньше не сказал, что уезжаешь?» — закусив губу, показала Оливия.

— Потому что принял это решение только вчера, милая, — тоже присев на кровати, Клаус аккуратно взял её за подбородок и повернул к себе. — Посмотри на меня. Я же дал слово, что вытащу тебя отсюда. Для новой жизни нужны новые документы, а такие вопросы письмами не решаются. Пусть я и был пьян, но от своих слов не отказываюсь, — Мартынова недоверчиво сощурилась, но перебивать не спешила. — Через месяц обучение курсантов закончится. После демонстрации их умений они отправятся на фронт, а я смогу передать все материалы по их обученную Тилике для следующего набора. После я смогу подать прошение об отставке.

Убрав руку Клауса от своего лица, Оливия несильно сжала его ладонь, поворачивая к себе тыльной стороной. На безымянном пальце было надето серебряное кольцо СС, полученное когда-то за военные заслуги. Мартынова замечала такие же и у других офицеров, но большинство носило его на среднем пальце или на другой руке. Может, Ягер и не вкладывал в это какой-то смысл и носил так, как ему удобно, но Оливии стало не по себе. Он посвятил свою жизнь войне, а теперь готов отказаться от всего, лишь бы спасти её, никому неизвестную русскую, по своей же глупости угодившую в лагерь смерти. Такие места не покидают живыми, и кто, как не он, штандартенфюрер СС, должен это понимать?

«Это из-за меня?» — нерешительно спросила Мартынова, не поднимая глаз.

— Это моё решение, Оливия, и я не собираюсь его менять, — в его голосе вновь присутствовали командные нотки.

«Но, Клаус, это очень…» — Ягер перехватил её руки, не позволив закончить.

— Оливия, я не приму отказ, — поняв по мелькнувшей в глазах Мартыновой растерянности, что переборщил, Клаус немного смягчился. — Военные, как ты могла заметить, кочевой народ, и рано или поздно меня могут отправить в другое место, — он уже успел пожалеть, что не сказал всего, что хотел, прошлой ночью, пока язык был развязан повышенным в крови градусом. — Моё кресло займёт кто-то другой, и как скоро тебя отправят на эшафот, лишь вопрос времени. Неужели ты этого хочешь?

Чуть помедлив, Оливия покачала головой. Конечно, она боялась за Ягера, но он был прав. Либо она согласится на его безумную затею с новыми документами и новой жизнью для них обоих, либо рано или поздно её повесят, а он всё же сыщет свою смерть на поле боя. Возможно, если у них всё получится, то они наконец обретут покой вдали от войны и всего этого безумия. Мартынова думала об этом каждую свободную минуту, хлопоча в лазарете, и нередко давилась горькими слезами во время ночных дежурств, понимая, что её мечты о простом человеческом счастье так и останутся лишь в её голове.

— Так что всё-таки тебе привезти из города? — уже более ласково спросил Клаус, пытаясь хоть немного сгладить ситуацию.

«Немецко-французский словарь», — чуть подумав, ответила Оливина.

— Я не смогу найти тебе учителя французского, даже если такой и есть в лагере, — не ожидав столь странной просьбы, Ягер не сразу нашёл, что ответить.

— «Мне будет достаточно просто знать, как правильно читать, а дальше я смогу разобраться сама, — пожала плечами Мартынова, глянув на часы. — Ты же мне с этим поможешь?»

Более неловко Клаус себя не чувствовал очень давно. Неуверенно кивнув в ответ, он поцеловал Оливию и направился вместе с ней в сторону двери. Через десять минут к нему явится Тилике, и до этого времени ей нужно уйти. Не стоит лишний раз демонстрировать ему своё несогласие с законами. К счастью, она это хорошо знала и не стала продолжать разговор, поспешив покинуть штандартенфюрера. Когда дверь за ней захлопнулась, Ягер потерянно оглядел кабинет.

Наверное, всё же стоило сказать сразу, что из всего французского он знал от силы фраз десять и всё ещё читал по слогам. Стыдно говорить о подобном на тридцать пятом году жизни, но кто же виноват, что за все случаи, когда этот язык был необходим Клаусу, с ним рядом всегда был друг, свободно им владеющий? Ягер чуть заметно улыбнулся воспоминаниям, связанным с Францией.

Практически всё лето 1940 года они с Вольфом провели в Париже, проживая в доме одной одинокой француженки по имени Жизель, где каждому из них была выделена комната. Первое время Клаус не придавал большого значения тому, что приходилось делить крышу над головой с девицей, которая вечно смотрела на них с ненавистью. Всё равно они пересекались только рано утром и поздно вечером, когда они возвращался со службы. Ягера совершенно не задевали эти недобрые взгляды, пока а один день Жизель сама с ним не заговорила. Кажется, она предложила ему чай с какими-то травами, если он правильно перевёл сказанное. Он совершенно не понимал, с чего вдруг хозяйка дома стала так любезна, пока к их утренней трапезе не присоединился Хайн.

Поначалу Клаус пытался себя уверить, что ему мерещится, что Вольф, совершенно не стесняясь, ворковал с домовладелицей. Таким уж Ягеру казался французский — что не слово, то кошачье мурлыканье, что не фраза, то признание в любви. Выручало лишь то, что язык тела был одним для всего человечества. Мешая чайной ложкой почти допитый чай с бадьяном, Клаус молча наблюдал, как Хайн всё ближе пододвигался к молодой особе, продолжая что-то тихо нашёптывать на французском. Терпение кончилось, когда он по-хозяйски положил свою ладонь на женскую коленку, прикрытую тонкой тканью платья.

— Ничего не хочешь мне сказать? — поинтересовался Клаус у друга, пытаясь говорить максимально спокойно.

— Да ладно тебе, Николаус, — по-доброму усмехнулся Вольфганг, вновь перейдя на немецкий. — Я просто тактично донёс Жизель, что мы хорошие ребята и не стоит воспринимать нас как врагов.

— Ты вообще в своём уме? — не сдержался Ягер, в очередной раз поражаясь поступкам друга. — Если ты не заметил, то напомню, что она француженка.

— С каких это пор ты тоже стал придерживаться этой чуши про высшую расу? — удивлённо вскинув бровь, уточнил Хайн. — Может, и тебе напомнить, что твоя Рут была далеко не немкой?

Тяжело вздохнув, Клаус не стал спорить дальше, зная, что это бесполезно. Он лишь продолжал наблюдать со стороны все оставшиеся месяцы, как Вольфганг вечерами что-то мурлыкал на ухо этой девице, сидя с ней в обнимку у камина, и надеялся, что эта дурь выветрится, когда они покинут Париж. Хайну было свойственно находить себе подружек, куда бы их не закинул военный долг, а Ягер каждый раз переживал за его шкуру.

Сейчас он вспоминал о том времени с улыбкой. Стоя перед витриной небольшого магазинчика одежды, Клаус смотрел на женский манекен и рассматривал лёгкое жёлтое платье и светло-бежевый плащ, накинутый сверху. В то лето Вольфганг точно так же задержался у похожей стеклянной витрины, говоря самому себе: «Идеально». Тогда Ягер лишь закатил глаза, но дождался, пока друг купит для Жизель ту тряпку, что увидел, а теперь и сам поддался этому странному желанию.

«Не сбегать же Оливии в лагерных обносках», — оправдывался он перед самим собой, взяв к платью с плащом невысокие сапожки.

В остальном поездка в город прошла по давно выверенному маршруту. Купив фотоаппарат, ради которого и была затеяна эта поездка, Клаус забежал в книжный за обещанным Мартыновой немецко-французским словарём и направился к своему авто. До лагеря он добрался, как ему показалось, слишком быстро. Может, виной тому была ровная дорога, которая даже не ощущалась под колёсами, а может, Ягер просто снова ушёл в себя, размышляя о том, что будет дальше. За последние пару месяцев этот вопрос возникал в его голове постоянно, ведь теперь он никогда не знал на него точного ответа.

Всё было гораздо проще, когда Оливии не было с ним рядом. Клаус точно знал, что его ждало завтра, послезавтра или через месяц. Единственным отклонением от плана могла стать лишь смерть в бою, а теперь каждый новый день таил в себе всё новые и новые сюрпризы.

— Я угадал с размером? — уточнил Ягер, мерно выпуская изо рта облачка дыма и наблюдая, как Мартынова крутилась в обновках возле небольшого зеркала.

Ей определённо шло. Не хватало лишь аккуратного берета и лёгкого платка на шею. Тогда бы её точно никто не смог отличить от обычной немки. Пообещав самому себе исправить эту оплошность по возвращению из отпуска, Клаус отложил трубку на стол и подошёл ближе к Оливии. С её лица не сходила счастливая улыбка. Обняв его так крепко, как только позволяли силы, она коснулась губами израненной щеки.

— Мне нужно сфотографировать тебя для документов, — обняв её в ответ, Ягер едва заметно улыбнулся.

«У меня есть идея получше», — нехотя отстранившись, Мартынова подошла к столу и взяла фотоаппарат.

Клаус не стал спорить, желая выяснить, что же она задумала. Покрутив вещицу в руках, Оливия оглядела комнату в попытке найти самый лучший фон для фото. Выбор пал на книжный шкаф, заставленный пыльными томами. Схватив несколько толстых книг, она положила их одна на другую и установила сверху фотоаппарат, настроив фото с задержкой. Ягер даже не успел опомниться, когда Мартынова быстро бросилась куда-то в сторону, утягивая его за собой.

«Улыбайся», — быстро показала она.

Взяв его за подбородок и повергнув лицом к объективу, Оливия тут же прижалась своей щекой к его. Вспышка. Только после неё Клаус догадался, чего добивалась Мартынова.

— Неужели ты хочешь сохранить воспоминания о концлагере? — спросил он, заглянув в серо-голубые глаза.

«Кто знает, когда нам доведётся сделать совместное фото в следующий раз, — пожала плечами Оливия. — К тому же, кроме нас с тобой, никто не будет знать, где оно сделано».

* * *

После случая с доносом время пролетало незаметно. Подготовка документов и временная передача своих обязанностей адъютанту отняла у Ягера четыре дня вместо двух запланированных, но просто сорваться с места, бросив лагерь, он не имел права. Теперь же, разобравшись со всеми делами, Клаус мог спокойно покинуть свой пост. Только на душе всё равно было тяжело.

Проснувшись раньше запланированного, Ягер открыл глаза. Первые лучи солнца уже легли на подушку и светлые пряди, что были разбросаны по ней. Поднявшись на локте, он аккуратно убрал с лица Оливии непослушные волосы и коснулся виска губами. Теперь проведённые вместе с ней ночи были ещё прекраснее, ведь просыпались они в одной постели. В такие моменты Клаус мечтал, чтобы время остановилось.

Нехотя поднявшись с кровати, он прошёл к подоконнику. День обещал быть тёплым. Ягер посмотрел на цветущие деревья, пытаясь настроиться на предстоящую поездку, но терзающие изнутри переживания не давали покоя. Всё ли будет хорошо с Мартыновой в его отсутствие? После всё же состоявшегося разговора о том дне, когда Тилике написал донос, Клаус немного успокоился, только это мало помогло. Он всё ещё не знал наверняка, что творилось в голове его адъютанта.

Засмотревшись в окно, Ягер даже не услышал тихого скрипа половиц позади себя. Только когда тонкие руки обняли его со спины, опустившись на резинку ночных штанов, а кожи между лопаток нежно коснулись тёплые губы, он понял, что Оливия тоже проснулась. Каждое её прикосновение будоражило его, пробирая до костей, и Клаус уже не мог представить, как он только жил все эти годы в одиночестве. Мартынова знала это и теперь безнаказанно этим пользовалась. Прижимаясь к нему обнажённой грудью, она будто бы случайно чуть завела пальчики за резинку его штанов.

Ей нравилось доводить его, а Ягер позволял ей это делать. К тому же он и сам не хотел уезжать, не попрощавшись с Оливией. Повернувшись к ней лицом, Клаус коснулся её губ своими. Руки по-хозяйски оглаживали хрупкое тело, пока он мягко шёл вперёд, заставляя её отступать к столу. Когда Мартынова упёрлась поясницей в столешницу, Ягер помог ей сесть, не прекращая её целовать. Чуть прикусывая его губы в ответ, Мартынова с трудом заставила себя отстраниться. Уперевшись ладонью в его грудь, она с тревогой глянула в сторону двери:

«А герр Тилике не…» — начала показывать она, но Клаус тут же перехватил её руки.

— У нас ещё есть время, — прошептал Ягер ей на ухо, чуть прикусывая мочку. — К тому же после того случая я оставляю ключ в замке, так что герр Тилике нам точно не помешает.

Удовлетворённая ответом, Оливия провела языком по скуле, кусая и зарываясь пальцами в тёмные волосы. Она не хотела с ним расставаться. Боялась, что он не вернётся. Что всё это — все его поцелуи, мягкие, но требовательные касания — лишь обман в угоду своим желаниям. Зацепившись за резинку его штанов, Мартынова потянула вниз, не в силах больше терпеть свои же мысли. Хотелось забыться хоть ненадолго.

Спустив руки на её бёдра, Клаус сжал нежную кожу и притянул её ближе. Оливия лишь вздрогнула от неожиданности, приоткрыв рот в немом стоне. Шея и грудь горели от его горячего дыхания и влажных поцелуев. Мартынова только цеплялась тонкими пальцами за широкие плечи, подчиняясь и отвечая на все его движения. Позволяла себя кусать и оставляла кровавые борозды на его лопатках в ответ, что только больше заводило Клауса.

«Безумная русская», — мелькало в его голове каждый раз, когда дело доходило до интима.

Ягер всё ещё не мог привыкнуть к её предпочтениям, каждый раз стараясь быть с ней как можно мягче, боясь навредить, а Оливия нарочно его доводила. Обманчивая покорность в серо-голубых глазах всегда казалась такой искренней, настоящей, пока за ней не следовала жгучая боль от нарочно оставленных следов на спине. В первый раз Клаус списал всё на долгое отсутствие близости, но как оказалось, Мартынова была такой всегда. Словно дикая кошка, она была готова разорвать его, лишь бы вывести из себя. За прошедшие совместные ночи Ягеру не раз приходилось перехватывать её руки, удерживая их над головой, и кусать до крови, усмиряя, но ей всегда было мало. Один из таких укусов всё ещё украшал её грудь.

Клаус рвано дышал, сделав несколько последних толчков. Желанная лёгкость приятно прошлась по телу, а сбившееся дыхание Оливии приятно ласкало слух. Подавшись вперёд, он опёрся руками о стол и невесомо коснулся губами её виска.

— Пообещай мне, что будешь осторожна в моё отсутствие, — произнёс Ягер, отстраняясь и посмотрев в её глаза. — Особенно с Тилике.

«И ты тоже пообещай», — ответила Мартынова, коснувшись второй рукой розоватых шрамов на щеке.

— Обещаю, милая.