Сквозь кости (гет)

Сакура спит под боком, повернувшись к нему спиной. Её плечи поднимаются и опускаются, в звенящей ночной тишине слышится размеренное дыхание, вызывающее у Какаши растрескивающееся успокоение в грудной клетке.

Сам он почти не шевелится. Буравит взглядом плывущие по потолку тени и периодически закрывает глаза, чтобы благодаря виду отражающихся на веках отметин предпринять очередную попытку заснуть.

Если не можешь провалиться в сон, сказала как-то Рин, шевельнув дыханием разделявшую их с Какаши лесную траву и голосом своим шевельнув спящего рядом Обито, то закрой глаза и вглядывайся в узоры, которые видишь. Сон, сказала, накатит сам по себе — так, что даже не заметишь.

Способом Рин сон и правда являлся, стоило только захотеть. И каждый раз, всматриваясь в уплывающие фигуры, Какаши думал воспоминаниями о протянутой ему в подарок аптечке, о тёплой вибрации Шосен дзюцу на раскоряченных ошмётках кожи, о запахе скошенной, с моросью травы и об уплывающей в темноту действительности, пока Рин переворачивалась на другой бок, звеня привязанными к поясу кунаями.

Реальность схлынывала, и Обито спрашивал у Минато-сенсея про сэппуку, а Рин спрашивала у Какаши, не хочет ли он, чтобы они все наведались сегодня к сенсею домой: Кушина-сан снова обвязала бенто нелепо-красным фуросики и требует, чтобы ты забрал еду к себе.

Затем — стук, почти такой же, как этим утром, когда Какаши проснулся, а рядом сидела Сакура и подносила к его губам стакан тёплой воды. Но заместо древнего дуба, тяжестью листьев царапающего окно, стук этот барабанит так, словно о створки ударяются брошенные Обито камешки.

Какаши вырывается из полудрёмы, но Сакура из сна — вырывается быстрее. Пока он поднимается на месте, она уже стоит у окна с задранным платьем и спутавшимися под лунным мерцанием волосами.

Говорит:

— Должно быть, это сокол Саске, — и порывисто открывает окно, впуская в комнату изморозь тающего снега.

На подставленный ею палец опускаются две цепкие лапы. Какаши смотрит одним глазом и, может, именно поэтому не сразу замечает, что прилетевшая птица — вовсе не сокол. Он встаёт, подходит к Сакуре вплотную и, открыв другой глаз с шаринганом, деревенеет.

— Стой, не смотри ему в…

Ворон распахивает глазницу и глядит на них обоих человеческим глазом, разгорающимся ярко-красным, там же — вращается узор, вбирающий и втягивающий Какаши и Сакуру внутрь себя.

Холод, звуки и запах улицы за окном исчезают. Под ногами вместо татами чувствуется нечто, похожее на леденеющее стекло и готовое вот-вот треснуть и надломиться.

Когда Какаши фокусирует зрение, словно сама по себе расходится и тут же тает блёклая дымка. Из темноты вырастает новый мир: стеллажи с полками книг и рукописей, запах смазывающего вещества для сюрикенов и мигающий вязко-жёлтым электрический свет над головой.

Леденящее стекло, на котором Какаши стоял, превращается в сыро-холодный пол подземелья.

Что ж, если Итачи и решил заманить его по каким-то причинам в гендзюцу, то по ещё более неизвестным причинам — заключил, что иллюзия, которая должна окружить Какаши, будет представлять собой его, Итачи, кабинет, расположенный в штабе АНБУ.

По крайней мере, заметив шаринганом потоки чакры в прилетевшем вороне, Какаши успел попасть в ловушку Итачи первым, чтобы сюда не переместило Сакуру.

Но когда он об этом думает, за спиной тут же раздаётся раздосадованный голос:

— Ночь нам была нужна, чтобы скопить чакру на перемещение в измерение Камуи. А теперь всё зря… Как думаешь, сколько чакры потратится из-за нахождения в гендзюцу шарингана Итачи?..

Какаши оборачивается так стремительно, что задевает Сакуру плечом, и она хватается за руку.

Морщится.

— Боль тут испытываешь такую же, как в реальном мире…

Он не отвечает. Отходит на полшага назад и окидывает её изучающим взглядом.

Сакура выглядит точно так же, как секунду назад, когда стояла в спальне.

— Мы не могли попасть в гендзюцу одновременно.

— Да, — кивает она. — Но по каким-то причинам попали. И я знаю, что ты — это ты. Я чувствую нашу связь. Расслабься и тоже её почувствуешь, а не впивайся в меня смертоносным взглядом. Я не часть иллюзии.

Вместо того, чтобы довериться совету, Какаши хватает Сакуру за руку. Её ладонь на ощупь та же, что и обычно: прохладная и сухая, несёт в его собственную успокоительные разряды, погружающее в парнóе забытье.

Это действительно Сакура.

— Не понимаю, как это возможно. — Какаши выпускает её руку из своей более осторожным движением.

— Может, такова ещё одна особенность связи чакры, о которой мы не знали. — Сакура осматривается. Вперив взгляд в какую-то точку за спиной Какаши, она спрашивает: — Что это вообще за гендзюцу?.. Зачем Итачи так рисковать и отправлять в Коноху ворона со своим глазом?

— Он не вживлял свой шаринган в ворона, — задумчиво отвечает Какаши, воскрешая в памяти вид той чакры, что он успел разглядеть в комнате, — это был Карасу Буншин⁽¹⁾ под Хенге — при помощи Хенге клон превратился в одну птицу.

— Хочешь сказать, Итачи провёл собственного клона в Коноху так, что никто этого не заметил?

Какаши не отвечает. Если Итачи сумел проскользнуть в Коноху, значит, кто-то снял барьер — и это беспокоит куда сильнее того, к чему стоит готовиться, находясь в этой нелепой иллюзии.

— Держись рядом, не отходи, — говорит он, но прежде чем успевает сказать что-либо ещё, распахивается дверь, и в комнату одновременно входят двое.

Даже в нереальном мире инстинкт обрушивается на сознание, подобно сети, — Какаши закрывает Сакуру собой, и лица двоих вошедших оказываются прямо перед ним.

Первая предательская мысль ускользающего рационализма: «Этого не может быть».

Последующие — оформиться не успевают, потому что Шисуи заговаривает, перекрывая своим спокойным голосом хлопание тяжёлой двери:

— Зачем ты заявился к нему с самого утра?

— Какаши-сан подозрителен, но вряд ли настолько, чтобы цепляться к подобным мелочам, — отвечает Итачи.

И оба — проходят мимо Какаши и Сакуры так, будто их не видят.

Пальцы отчаянно цепляются ему в спину. Электричество издаёт тот же гудящий звук, что и всегда в этом месте. Происходящее — слишком реально. И только Какаши и Сакура кажутся здесь ненастоящими.

Призраками.

— Но с чего ты взял, что он прекратит поиски? — Шисуи опускается на стул напротив письменного стола, пока Итачи, проходя мимо стеллажей, выискивает что-то с отстранённым выражением лица, какое бывает только у него.

— Я запретил ему отправляться на миссии.

— Какаши-семпаю? — недоверчиво переспрашивает Шисуи, поворачиваясь вполоборота к Итачи. — Да он, скорее, прилюдно снимет свою маску, чем откажется ходить на миссии!

— У него непредвиденные обстоятельства, — просто отвечает Итачи, наконец остановившись у одной из полок, набитой свёрнутыми в трубу свитками и рукописными книгами.

— И ты, конечно, не скажешь мне, какие именно.

— Меня попросили не распространяться. Я не смог отказать и дал слово.

Как по зову, Сакура выныривает из-за спины Какаши. Поравнявшись с ним рядом, она жадно оглядывает Итачи и в то же время часто-часто моргает, словно хочет отогнать наваждение.

— Он же про тот самый день, когда приходил к тебе и застал меня в твоём доме, — раздаётся её шёпот, на который ни Итачи, ни Шисуи ожидаемо не реагируют, — и это я тогда попросила его никому не рассказывать о нашей с тобой связи.

— Наблюдай, — коротко говорит Какаши, и она затихает.

Достав пыльный свиток, обёрнутый посеревшей верёвкой, Итачи подходит с ним к столу и опускается напротив. Скрипит сидушка стула, ухмыляется Шисуи, мигает блёкло-жёлтый свет.

Это — воспоминание, где Какаши и Сакура и вправду не более чем призраки, которым позволили подглядеть.

— Ладно, — соглашается Шисуи, — я не буду ни о чём спрашивать.

— Ты выяснил про того шиноби? Сая? — Итачи развязывает верёвку и со всех сторон оглядывает желтоватый пергамент, не спеша его разворачивать.

— Да, Данзо его взрастил по своему образу и подобию, — ухмыляется Шисуи. — Он отличная ищейка. При помощи его техники нарисованных зверей можно устроить такую слежку, о которой мы и мечтать никогда не смели. В основном он использует крыс, так что, если услышишь чей-то писк, будь начеку. — Улыбка становится ещё шире.

— Скажи, что его просьбу о вступлении в АНБУ мы отклоняем. Нам не нужен в основном штате ещё один член Корня.

— Хорошо, — соглашается Шисуи без раздумий и, кивнув на свёрток бумаги, спрашивает: — Что это?

— Здесь я записал то, что позволено знать кому-либо другому о техниках наших с тобой глаз.

— Никто пока не вскрывал? — Шисуи наклоняется ближе, и металлический щиток его формы АНБУ переливается под светом.

— Нет. Хотя у меня была надежда на Изуми.

Шисуи откидывается обратно. Его глаза искрятся от всепроникающего веселья, и Какаши тут же чувствует, как от Сакуры начинает исходить то ли напряжение, то ли подавленность.

Он осторожно касается тыльной стороной ладони кожи её рук, скользнув кулаком ниже, пока не сталкиваются костяшки их вобранных внутрь пальцев.

— Надеюсь, там написано, что Котоамацуками можно использовать лишь раз в десять лет?

— И прочие подобные мифы, — говорит Итачи. По тому, как осторожно дёргаются вверх уголки его губ, можно уловить, что настроение у него ничем не хуже, чем у Шисуи.

— Скоро истекают десять лет с прошлого раза, когда я его активировал, по мнению деревени. Назначишь мне дальнюю и сложную миссию? Скажу, что истратил свой очередной шанс там.

— Отправишься в Амэгакуре. Хочешь? — Итачи кладёт свиток на стол и принимается разглаживать верёвку, прежде чем вновь использовать её в качестве нетронутой на вид перевязки.

— Не настолько опасное, Итачи. Боюсь, если я снова явлюсь к Акацки, то они узнают, что ни на какого Мадару я на самом деле не работал и скатят меня вместе с дождём с небоскрёба.

— Я размышлял об этом и подумал: не лучше ли нам рассказать им правду?

Завязав последний узел, Итачи поднимает немигающий взгляд на Шисуи. Какаши представляется, что секунда — и он взглянет и на них с Сакурой, но ничего такого не происходит: это на самом деле воспоминание, и никаких других намерений у Итачи из настоящего, кроме как заставить что-то увидеть или услышать, нет.

— Правду? — Шисуи снимает надвинутую на голову маску АНБУ и тяжестью опускает её на стол, рядом со свитком. — Зачем?

— Если Акацки узнают, что после неудачи с Обито-сама ты притворялся перед Мадарой нужным ему Учихой, согласным на его план, только для вида — чтобы тот отправился в мир иной, ошибочно полагая, что рано или поздно воскреснет с твоей помощью, — то, может, нам удастся укрепить связь между нашими деревнями. Они перестанут видеть в нас потенциальную угрозу.

— Связь между деревнями? Можно подумать, будто бы я первое лицо Конохи.

— И всё же. Они не знают правды, и это подрывает их желание…

— Да брось, Итачи, — с едва уловимым раздражением перебивает Шисуи. В его голосе при этом всё ещё слышны отголоски прежнего веселья. — Добрые отношения между Конохой и Амэ это хорошо, но не когда в первую очередь нам стоит выяснить, кто заставляет Пятого и Какаши-семпая верить, что Учиха Мадара жив.

— Тот, кто готовит что-то такое, при мысли о чём виновником без раздумий будет казаться Мадара, — заготовлено отвечает Итачи. — Судя по тому, что передали мне АНБУ, приказы которым напрямую отдавал Пятый-сама, все поиски строятся на том, что всегда появляется какая-то зацепка о присутствии Мадары, но по итогу — отправленная на поиски группа не находит никаких следов. И так в течение четырнадцати лет.

— Людей, в чьих руках так долго концентрируется власть, не так много…

— Да, — Итачи берёт свиток и, встав из-за стола, скользящей походкой направляется к стеллажу. Его волосы, собранные в хвост, переливаются под светом, подобно вороньему крылу, — с этого и надо начинать…

Блёклая дымка, заволокшая в гендзюцу, возникает вновь, и голоса Итачи и Шисуи становятся всё тише. Какаши хватает Сакуру за руку, и, прежде чем заново ощутить холод заоконной зимы, ему кажется, что на него смотрит пара чёрных глаз — прямо и неотрывно.

Но стоит распахнуть собственные, как вместо черноты — вращающийся алым шаринган. Ворон каркает, отлетает с пальца Сакуры и, распавшись на множество таких же, истаивает в темноте.

* * *

Они сидят в гостиной — той, что, в отличие от второй, никогда не запиралась: Какаши расположился в кресле, где обыкновенно читал, а Сакура на полу рядом с ним, подложив ноги под себя и накрыв колени платьем.

Пальцами правой руки она хватается за подлокотник, время от времени постукивает короткими ногтями по полированному покрытию.

Задумавшись, Какаши убирает оттуда локоть.

— Сай — я его видела, — первое, что Сакура говорит, с тех пор, как они вырвались из гендзюцу. — Когда была на собрании джонинов, рядом с Данзо стоял шиноби. Нарисованная мышь или крыса — я не уверена — принесла ему вести о… — Она осекается, бросает короткий взгляд на Какаши и договаривает осторожное: — Вести о смерти Минато-сана.

— Он был без маски?

— Да. Из примечательных черт — слишком бледное лицо. Глаза и волосы чёрные. Весьма красив. — Коротко задумавшись, Сакура говорит: — Очень похож на Саске. Почему ты его не видел? Ты разве не проводишь в АНБУ наборы новобранцев? Если он просился к вам, должен был пройти базовое обучение, разве нет?

— Всё, что связано с обучением новых шиноби, обходит меня стороной. Тебе там не холодно?

— Нет, — качает она раз головой. — Наверное, опасаясь способностей этого Сая к прослушке, Итачи и использовал такой способ передачи нам информации. Думаешь, в доме нас тоже слушают?

— Уверен, что нет. Итачи лишь проявил осторожность.

Встретив его взгляд, Сакура задумывается и снова принимается стучать пальцами по подлокотнику.

— Ещё… — произносит она, — он мог прислать нам птицей письмо. Вряд ли бы кто-то сумел отследить, если не смогли отследить клона.

— Передав информацию через клона, в котором не просто вóрона‎ мог увидеть только я, Итачи дал нам понять, что вокруг деревни снят защитный барьер. Вот почему он не стал направлять письмо.

Пальцы Сакуры застывают. На свету Какаши видит, как сужаются её зрачки. Он никогда бы ей не признался: то, как много отражается в её глазах, порой доводит его дурманящего оцепенения.

— У АНБУ слишком извращённые способы общения, — говорит Сакура, задумчиво покусывая губы. — Видимо, расчёт был на то, что ты всё поймёшь.

Внезапно она роняет руку вниз. Затем так же внезапно поднимается и встаёт прямо напротив него, упираясь коленями в его колени так, что у самой подгибаются ноги.

Поза эта напоминает Какаши о том дне, когда она впервые осталась в его комнате, и ему чудится, что воспоминание об этом приходится на прошлую жизнь. Наверняка оно станет являться ему, когда он перед сном будет смежать веки и погружаться в поволоку из фигур, уводящих прошлое.

Будь у него способ разорвать их связь, Какаши бы на всё пошёл, чтобы отпустить Сакуру на волю.

— Ты в порядке? — спрашивает она осторожно, словно боясь подступиться лишним словом.

— Сакура, — зовёт Какаши, наблюдая, словно прибитый, что, как и когда отразится в её глазах, — в нынешней ситуации то, что долгие годы нас водили за нос во всём, что касается Мадары, последнее, что меня волнует.

— Но ты ведь… ты всю свою жизнь на это положил. — Сакура желает поверить в сказанное им и в то же время — выглядит растерянной.

— Это было нашим с Обито обещанием друг другу. Я не хотел, чтобы с кем-то ещё произошло то же, что и с Рин.

Как странно: он говорит «Рин», глядя на Сакуру, так на Рин когда-то похожую и так сильно от неё отличившуюся, когда она схватила бескровными пальцами перепачканную с миссии ладонь Какаши, застав его у постовых ворот, и сказала, что у них с ним связь, от которой не избавиться. За спиной у неё — садилось солнце, и от неё пахло и фруктами, и ягодами, и прочим, чем ещё пахнет от женщин, тогда как от него — потом и забравшейся в поры пылью.

— Рин? Та, у чьей могилы я была? — переспрашивает Сакура в неподвижной тишине.

А потом, не дождавшись никакого ответа, садится Какаши на колени, обвив его согнутыми ногами с двух сторон, и притягивает к себе для объятия.

И целует — под ухом, спускаясь мелкими-мелкими касаниями к шее.

Ладонью Какаши забирается ей в волосы, чувствуя пропускаемый меж пальцев холодок от скользких прядей, и дышит: от Сакуры пахнет так же, как и в тот первый день, но теперь ещё — от неё пахнет и всеми другими днями тоже, и Какаши ничего больше не надо, чтобы навсегда к ней привязаться, как глупому, потерянному у обочины животному.

— Я рад, — говорит он ей в плечо, — что если тебя когда-нибудь не станет, то и меня вслед за тобой тоже.

— Не говори этих глупостей. — И прибавляет всё тем же ясным, простым голосом: — Я тебя очень люблю.

Как будто, думает Какаши, с того дня, как он спас её, у неё был выбор. Если Какаши привязывается к привычному, то Сакура — к чему-то далёкому, что не может понять, и таким для неё стал когда-то он.

— И дело не в связи, — шепчет Сакура.

— Знаю, — отвечает Какаши, скользя рукой ей под платье, отчего она, как и всегда, дышит учащённее. — Почему от тебя всегда так пахнет?

— Не знаю… — выдыхает Сакура, говоря: «Не знаю, о чём ты».

Наверное, дело в его обонянии и в их связи.

Или, может, в том, что он тоже её любит.

Когда пальцы Какаши оказываются внутри, Сакура в исступлении кусает его за плечо. Второй рукой он ведёт по её шее, сжимает, вдавливая в себя. Ему хочется, чтобы она не просто насаживалась и мычала, а чтобы звала, как в первый раз, его по имени — тогда Какаши забудет обо всём, что их ждёт.

Но Сакура мелко вздрагивает и запрокидывает голову назад, так ни разу не сказав ни слова.

Минуты спустя она прячет лицо у него на плече и, заливаясь неестественным смехом, говорит, что теперь у них чакры достаточно, теперь Какаши сумеет пробраться в Камуи и отыскать Обито-сенсея.

И Какаши, не выдержав, говорит Сакуре в ответ, что тоже её любит — в надежде, что, когда она на него взглянет, улыбка её будет настоящей.

В ответ Сакура не поднимает головы.

1) Карасу Буншин — ниндзюцу Итачи, при котором клон создаётся из множества воронов.

Вернуться к тексту