Королева (джен)

— Мой отец вас убьёт, — сказал Льюберт Дарнторн мессеру Ирему, вошедшему в просторный холл Торнхэлла во главе своих солдат.

Судя по бледному лицу и огромным, испуганным глазам, Льюберт не сомневался в том, что вломившиеся в Торнхэлл мужчины собираются его убить — и посчитал, что это самые достойные последние слова.

Чем бы ещё мальчишка его лет мог угрожать кому-то вроде Ирема?

Один из латников, сопровождавших коадъютора, хмыкнул — и сплюнул себе под ноги.

— Твой отец сейчас удирает, поджав хвост. А тебя бросил нам. Как будто бы у нас других дел нет, кроме как возиться с мелким говнюком! — заметил он.

Отчасти это было правдой. Наорикс Воитель, захватив Торнхэлл, сравнял с землей его внешние укрепления и запретил Дарнторнам его восстанавливать. Попытки Сервелльда Дарнторна укрепить Торнхэлл перед войной особого успеха не имели — наскоро построенные укрепления смотрелись среди уцелевших стен и башен, как заплатки из дерюги на дорогой и добротной старой ткани. Удержать Торнхэлл было немыслимо, и Сервелльд Дарнторн, потерпевший сокрушительное поражение на собственной земле, должен был отвести войска на запад, к дельте Шельды.

Времени на то, чтобы увезти из Торнхэлла собственного сына, у него уже не оставалось — и теперь Льюберт достался людям императора вместе с фамильным замком их врагов.

— Заткнись, — устало бросил Ирем своему солдату. — Нашел время…

Элика на месте Ирема чувствовала бы себя довольно мерзко. Люди Сервелльда Дарнторна так и не смогли прийти к согласию по поводу того, защищать замок или сдаться войску императора без боя — и сделали худшее, что только можно было сделать в таком положении. Те, кто предпочел сдаться, открыли ворота, позволив солдатам коадъютора войти в Торнхэлл, а те, кто оставался верными Дарнторну, начали стрелять в бывших товарищей и солдат коадъютора, нисколько не считаясь с тем, что это — верное самоубийство.

Дело вполне предсказуемо закончилось резней. Через окно сын лорда Сервелльда вполне мог видеть трупы на внутреннем дворе. И выглядели они мерзко — так, как только могут выглядеть тела людей, которые бросаются на щитоносцев практически без доспехов. Ирем выглядел угрюмым — бессмысленная бойня во дворе явно испортила ему все удовольствие от взятия Торнхэлла.

Ну а для Льюберта, который часто разговаривал с погибшими людьми и знал их всех по именам, Ирем и его спутники должны были выглядеть настоящими чудовищами.

Ирем справедливо рассудил, что, что бы он сейчас ни сказал, сына Сервелльда это не успокоит, поэтому обернулся к двум сопровождающим его гвардейцам.

— Уведите мальчишку. Куда-нибудь в верхние комнаты, — хмуро распорядился он. Льюберта уже вывели из зала, когда Ирем, что-то мысленно прикинув, тронул своего оруженосца за плечо. — Иди за ними и скажи, что выбрали комнату с окнами на восток. В сторону крепостного рва.

Эрлано понимающе кивнул. Хоронить людей Дарнторна, как положено, у победителей не было ни сил, ни желания. А смотреть на то, как знакомых ему людей за ноги стаскивают в общую яму, Льюберту было совсем не обязательно.

Выполнив поручение мессера Ирема, его оруженосец не вернулся в главный зал, а решил лично проследить за тем, как разместят заложника. Весь прошлый год Эрлано постоянно находился в окружении людей, которым он годился в сыновья, и должен был смириться с тем, что к нему относились, как к ребенку. Но его, по крайней мере, никто не пытался ограждать от неприглядной стороны войны, и, провожая Льюберта Дарнторна, он расправил плечи и как будто бы почувствовал себя на пять лет старше, чем обычно.

Отведя Льюберта наверх, рыцари тщательно обследовали комнату, чтобы удостовериться, что в ней нет ни оружия, ни потайного выхода. Гвардеец Ирема даже подёргал ставни на окне — недоставало только, чтобы Льюберт ухитрился спрыгнуть в окружавший замок ров и утонул, пытаясь спастись вплавь… Ставни были закрыты плотно, и орденский рыцарь запер дверь, сочтя, что сын Дарнторна никуда не денется.

Сам Льюберт, вероятно, тоже это понимал — во всяком случае, он не предпринял никакой попытки осмотреть свою тюрьму, а просто забился в угол, забрался с ногами на стоящую у стены широкую скамью и съежился в комок, уткнувшись лбом в колени. Элика не знала, плакал он или все-таки нет. Во всяком случае, сидел он совершенно неподвижно, и плечи у него не дрожали. Но, возможно, пережитое им потрясение было настолько сильным, что он просто не мог плакать. Для того, чтобы дать волю слезам, надо все-таки хоть чуть-чуть прийти в себя — а Льюберт выглядел окаменевшим от испуга и от горя.

Он не был настолько мал или настолько глуп, чтобы не понимать, что нынешнее поражение его отца — это фактически конец войны. Пусть даже люди Сервелльда Дарнторна будут защищаться еще какое-то время, о победе речь теперь уже не шла — только о том, чтобы еще чуть-чуть отсрочить неизбежное.

Лорд Сервелльд проиграл.

Прошло, должно быть, четверть часа, когда запертую дверь открыли снова, и в комнату вошла женщина лет двадцати пяти. Судя по платью и по красным, привычным к воде рукам — из замковой прислуги. Лицо у нее тоже было красным, и на лбу поблескивали капли пота, словно она поднялась сюда прямо от кухонной печи или из прачечной. Светлые выцветшие волосы были подвязаны белым платком, но пряди на висках и надо лбом все-таки выбились наружу, и, судя по их виду, много раз намокли от пота, высохли и после этого опять намокли, пока не прилипли к коже в форме причудливых загогулин.

Женщина немного постояла у порога, а потом подошла к Льюберту — таким же осторожным шагом, каким приближаются к сидящей на цепи собаке.

— Мейер Дарнторн, вы не ранены?.. — спросила она неуверенно.

Сын Сервелльда Дарнторна не ответил, и служанка, осмелев, протянула руку и тронула его за плечо. Это сочувственное и, в сущности, даже нежное прикосновение вызвало совершенно неожиданную реакцию — Льюберт отшатнулся, словно его кто-нибудь ударил, и не только сбросил руку женщины, но и дрыгнул ногой, как будто бы ему хотелось ее пнуть.

— Не прикасайся ко мне! Убирайся вон!.. — выпалил он с ожесточением, которое застигло Элику врасплох. Льюберт казался таким беззащитным и несчастным, что трудно было представить, что он может за одну секунду перейти от полного оцепенения к такому гневу.

— Я не могу уйти. Мне приказали присмотреть за вами, — возразила женщина, сделав пару шагов назад, чтобы Льюберт при всем желании не дотянулся до нее ногой. Судя по ее скованному виду, ей такие вспышки были не в новинку, и идея злить Дарнторна еще больше ей совсем не улыбалась.

Темные глаза мальчишки яростно сверкнули.

— Будешь теперь делать все, что они тебе скажут, да? Дура! Безмозглая потаскуха!.. Убирайся, говорю! Мне ты здесь не нужна! — от крика лицо Льюберта Дарнторна покраснело, и из глаз у него, наконец, брызнули слезы. Забыв о служанке, он закрыл лицо руками и надрывно всхлипывая, закачался взад-вперед, как человек, который пытается унять физическую боль.

После всего увиденного Элика ничуть не удивилась, что женщина молча наблюдала за Дарнторном, не пытаясь его утешать.

Элиссив вошла в аулариум императора с настороженным выражением лица, поскольку, когда Валларикс хотел увидеть дочь, то он обычно приходил к ней сам. Вызов в отцовский кабинет, да еще в неурочный час, обычно ничего хорошего не предвещал. Обычно это означало, что наставница Элиссив, леди Лэнгдем, снова обратилась к императору с какой-то жалобой.

— Скоро сюда доставят младшего Дарнторна, — сказал Валларикс, и настороженное выражение на лице Лисси сменилось сначала облегчением, а потом — любопытством. — Сын лорда Дарнторна — твой ровесник. Я хочу, чтобы ты встретила его вместе со мной. Твое присутствие сделает эту встречу куда более простой для нас обоих.

— Почему? — не поняла Элиссив. Обычно ее присутствие требовалось только при наиболее торжественных аудиенциях, а встреча сына своего врага и вообще мятежника определенно не относилась к этой категории.

Вальдер вздохнул.

— А ты поставь себя на его место... Мы с его отцом воюем третий год. Мы захватили его дом, убили тех людей, которых он хорошо знал. Если даже Льюберт и не ненавидит меня всеми фибрами души — что было бы вполне естественно, — он все равно меня боится. В его положении человек будет ожидать чего угодно. Если со мной будешь ты, то он почувствует себя спокойнее, чем если здесь будет кто-то из взрослых.

Элика подумала, что Валларикс, со свойственной ему тактичностью, нашел самый простой и верный способ успокоить пленника. Жестокости, которые обычно принято объяснять политической необходимостью, делаются сплошь и рядом — но их очень редко совершают на глазах у собственных детей.

— Люди считают, что ты должен был потребовать от Сервелльда Дарнторна сдаться, раз уж его сын теперь в твоих руках, — сказала Лисси. Она произнесла это небрежно, но Элика видела, что осуждение поступков императора все-таки задевало ее больше, чем она старалась показать.

Вальдер, похоже, тоже это понял. Он пожал плечами.

— И сделать этим Дарнторну замечательный подарок?.. Сервелльд уже проиграл войну. Его солдаты разбегаются. Он будет просто счастлив объявить, что он сложил оружие только ради спасения единственного сына. Зная Сервелльда Дарнторна, он тут же почувствует себя трагическим героем и поверит в то, что он бы непременно победил в этой войне, если бы мы не приставили нож к горлу его сына… Нет, такого удовольствия я ему не доставлю. Можешь так и передать дворцовым сплетникам.

Лицо Элиссив прояснилось.

— …Я рассчитываю, что ты приглядишь за Льюбертом в то время, пока он находится у нас, — продолжил Валларикс. — Возможно, я попрошу леди Лэнгдем, чтобы сын Дарнторна занимался вместе с тобой и месс Гефэйр. Льюберт уже не ребенок, он не может с утра до ночи слоняться по дворцу без пользы и без цели. Учеба поможет ему отвлечься. А присутствие Лейды Гефэйр даёт некоторую надежду, что вы с Льюбертом не начнёте оскорблять друг друга и не подеретесь во время этих уроков...

— Я не дура! — возмутилась Лисси. — И не такой маленький ребенок, каким ты меня считаешь!

Император закусил губу, чтобы сдержать улыбку.

— Я практически уверен в том, что Льюберт тоже не дурак. И малышом его не назовешь, — заметил он. — Но в данном случае это не важно… Когда он поймет, что его здесь не станут убивать и не запрут в тюрьме, то он почти наверняка наговорит такого, что тебе захочется дать ему в глаз. Не забывай, что для него вполне естественно желать победы своему отцу, винить меня в войне и верить в то, что он услышал о дан-Энриксах в Торнхэлле!

— Значит, он будет тебя оскорблять — а я должна молчать и делать вид, что меня это не касается?.. — спросила Лисси мрачно.

Валларикс пожал плечами.

— Я не думаю, что он целенаправленно будет пытаться меня оскорблять. Но лично я на его месте чувствовал бы, что промолчать и не высказывать своих истинных взглядов — это трусость и предательство по отношению к отцу. Так что в каком-то смысле у Льюберта просто нет другого выбора — он будет защищать мятежников не для того, чтобы тебя позлить, а чтобы сохранить свое достоинство. Почаще напоминай себе, что Льюберт — пленник, а не гость. Он отрезан от всего, что ему дорого, боится за отца и видит в нас своих врагов. Ты бы на его месте тоже ненавидела бы лорда Сервелльда, его прислугу, его дом и свое собственное положение. Сейчас все преимущества — на твоей стороне. И именно поэтому ругаться с Льюбертом для тебя так же стыдно, как если бы сын Дарнторна был калекой. Понимаешь?

— Да, — нехотя согласилась Лисси.

— Отлично. Я надеюсь, что присутствие Лейды Гефэйр поможет немного сгладить острые углы…

Первые несколько дней после того, как Льюберт появился во дворце, прошли достаточно спокойно. Вопреки словам Валларикса, Льюберт вел себя сдержанно и не спешил с кем-то делиться собственными чувствами по поводу мятежников. С Валлариксом он держался почтительно и настороженно, а перед Элиссив с Лейдой Гефэйр рисовался, как самый обычный мальчишка его возраста, и, кажется, иногда даже забывал, что он в плену. В свободные минуты он бродил по дворцу императора, как кот, случайно оказавшийся в чужом и незнакомом ему доме. Удивленно смотрел на цветные витражи, узорный мрамор на полу и подпирающие потолок колонны. О своем последнем посещении дворца он явно совершенно позабыл, и теперь видел это все, как в первый раз.

В самый большой восторг Дарнторна предсказуемо привел огромный, занимавший почти целое крыло дворца Гобеленный зал, в котором хранились щиты, шлемы и доспехи, подаренные прежним правителям Легилиона. За время совместной жизни с Валлариксом Элика уяснила, что таких подарков каждый император получает куда больше, чем человек может износить за свою жизнь — даже в том случае, если он проводит в походах большую часть своей жизни, как Наин Воитель. То же самое, впрочем, касалось дорогих одежд, посуды, гобеленов и разнообразных украшений вроде золотых подсвечников в человеческий рост — страшно уродливых, по мнению Вальдера.

Часть подарков передаривалась и использовалась, как награда верным людям, часть — вроде тех злополучных золотых подсвечников — даже отправлялась на монетный двор на переплавку, ну а самые красивые и редкие предметы в конце концов оседали в Гобеленном зале.

— Эй! Подойди сюда, — окликнул Льюберт подметавшего узорчатый мраморный пол слугу. — Помоги мне снять этот меч. Мне самому никак не дотянуться.

Голос у сына Сервелльда дрожал от нетерпения, и это оживление смягчало ощущение бесцеремонности. Казалось, Льюберт просто слишком сильно увлечен, чтобы вспомнить о вежливости и сказать что-нибудь наподобие «пожалуйста». С Элиссив подобное тоже случалось — собственно, это случалось с ней довольно часто, и поэтому наставница принцессы постоянно была недовольна ее поведением.

— Это очень старое оружие, мейер Дарнторн, и оно здесь только для красоты, — сказал мужчина, но из вежливости отложил метлу и все же подошел поближе. — Эти мечи нельзя снимать со стен и выносить из зала.

— Я не собираюсь его выносить. Я только посмотрю, — нетерпеливо сказал Льюберт.

Помедлив, слуга все же подошел и осторожно снял с крепления в стене тяжелый меч, после чего бережно подал его Льюберту.

Меч был одноручным, но, чтобы его удержать, Льюберту пришлось взяться за рукоять обеими руками. Дарнторн с восхищением смотрел на изукрашенную вдавленным в металл узором гарду и слегка поворачивал клинок, чтобы свет из окна бросал серебряные блики на широкое, казавшееся слегка старомодным лезвие с двумя глубокими бороздками.

Вдоволь налюбовавшись, Льюберт поднял меч над головой и попытался сделать им прямой замах — но меч, слишком массивный и тяжелый для Дарнторна, опасно вильнул в его руках. Слуга занервничал. Хотя мечи, висевшие в Гобеленном зале, никто специально не точил, это все-таки было боевое, а не тренировочное или же турнирное оружие.

— Давайте-ка я верну его на место. Не хватало только, чтобы вы поранились, — заметил он, протягивая руку за мечом.

— С чего я должен им пораниться? Я умею обращаться с оружием, — отрезал Льюберт, не выказывая ни малейшего желания так быстро расстаться с новой игрушкой, которая еще не успела ему надоесть.

— Я в этом не сомневаюсь, — примирительно сказал слуга, явно не собираясь спорить с Льюбертом о его доблестях. — Но вы же сами сказали, что хотите только посмотреть. Я не могу стоять тут с вами целый день, у меня еще полно работы…

— Так иди и занимайся ей. Я тебя не держу, — бросил Дарнторн с тем же презрительным высокомерием, которое так поразило Элику в тот день, когда лорд Ирем взял Торнхэлл.

Не привыкший к подобному обращению слуга выглядел скорее изумленным, чем рассерженным. Кто-то другой на его месте, вероятно, напомнил бы обнаглевшему мальчишке, что он и не может никого удерживать и вообще кому-нибудь приказывать — он здесь не хозяин и даже не хозяйский гость, а только пленник императора.

— Я не могу оставить вам оружие. По правде говоря, мне вообще не следовало его вам давать. Верните меч, — с нажимом сказал он. Но, видя, что мальчишка не намерен уступать, слуга схватил Дарнторна за запястье, без особенных усилий разжал пальцы Льюберта — явно не ожидавшего такого поворота дела и не успевшего приготовиться к борьбе — и вернул меч на его обычное место на стене.

Дарнторн, который в первую секунду был так сильно потрясен таким бестактным обращением с собой, что отреагировал на утрату меча только возмущенным воплем, с опозданием пришел в себя и разразился бранью. Очевидно, Сервелльд не имел ничего против того, чтобы его наследник присутствовал на пирах его вассалов и военачальников, поскольку только очень пьяные мужчины, недавно вернувшиеся из военного лагеря, могли научить сына Дарнторна таким выражениям.

Неизвестно, как бы на такое поведение отреагировал слуга Валларикса, но в эту минуту в Гобеленный зал вошла Лейда Гефэйр — и Дарнторн замолчал на полуслове, будто подавившись. Краска бросилась ему в лицо. Навряд ли он раскаивался в своем поведении или считал, что сделал что-нибудь недопустимое, но предстать в таком виде перед подругой Элиссив Дарнторн явно не хотел.

Слуга решил, что появление леди Гефэйр дает ему удобный повод избавиться от Дарнторна. Он поприветствовал Лейду кивком, пробормотав дежурное вежливое приветствие, и, быстрым шагом миновав подругу Лисси, вышел в коридор. Должно быть, про себя он уже проклинал момент, когда ему вздумалось подойти к Дарнторну, и мысленно обещал себе никогда больше не повторять подобной глупости. Зная дворцовую прислугу и ее обычаи, Элика ничуть не сомневалась в том, что он сегодня же предупредит своих товарищей о том, что, если знатный пленник императора решит с тобой заговорить, то лучше всего притвориться глухим и пройти мимо.

Если Дарнторн надеялся, что Лейда, как и полагается благовоспитанной придворной даме, притворится, что она не слышала тех слов, которые при женщинах в приличном обществе не произносятся, то он ошибся.

— Ты что, с ума сошел? — с уничижительным презрением спросила Лейда, когда слуга вышел. — Кто тебя научил так разговаривать?.. Если кто-то узнает, что ты здесь кричал — то у тебя будут большие неприятности.

— Хочешь пожаловаться императору?.. — спросил Дарнторн, пытаясь напустить на себя равнодушие и показать, что ему это совершенно все равно. Но получалось у него из рук вон плохо. Сейчас это был не заложник, опасавшийся за свою жизнь, а обычный мальчишка, который боится наказания. Навряд ли его воспитание давало Льюберту возможность посмотреть на его поведение глазами императора — но то, что грубость по отношению к чужой прислуге можно посчитать неуважением к хозяину, сын Сервелльда Дарнторна, несомненно, сознавал.

Лейда по-прежнему хмурила брови, глядя на Дарнторна так, как будто бы он был совсем маленьким ребенком, а не без пяти минут ее ровесником.

— Нет, жаловаться я не буду, — сказала она в конце концов. — Но имей ввиду — если ты снова вздумаешь так разговаривать с кем-нибудь из прислуги, я даже не стану ждать, пока они уйдут, а надаю тебе затрещин прямо перед ними. И потом сам думай, жаловаться на меня или лучше не стоит. И я не шучу, — предупредила Лейда, заметив изумленный взгляд своего собеседника. — Дома у меня несколько братьев, так что давать оплеухи я умею.

Дарнторн ошарашенно сморгнул. Он явно не ожидал таких речей от красивой и к тому же почти взрослой девочки, которой он, как полагала Элика, втайне надеялся понравиться. Если Элиссив еще можно было представить разбрасывающейся подобными угрозами, то ее подругу — нет.

Впрочем, к смущению и досаде на лице Дарнторна примешивалось облегчение. Сознание, что Лейда не намерена выдать его Валлариксу и леди Лэнгдэм, явно занимало его больше, чем такое возмутительное ущемление его достоинства.

— Ой, да подумаешь… — проворчал он — и тут же покраснел, должно быть, сам почувствовав, что это звучит глупо и как-то слишком по-детски. После чего развернулся и поспешнее, чем следует, покинул Гобеленный зал.

Читал Льюберт из рук вон плохо. Слушая, как он пытается прочесть кусок имперской хроники, в котором говорилось о халаррских кочевых народах и об их обычаях (самый безопасный эпизод, выбранный леди Лэнгдэм потому, что он не мог даже случайно навести собравшихся на мысль о нынешней войне), наследница вскинула голову, уставившись на Льюберта с бестактным изумлением. Сама она читала по складам еще при жизни Элики, и вряд ли способна была представить, что какой-нибудь ее ровесник может читать книгу, как четырехлетний. Если бы сидевшая рядом с принцессой Лейда вовремя не ткнула ее в бок, Элиссив точно не смогла бы скрыть свое невежливое удивление от Льюберта.

Оценив навыки своего нового ученика, месс Лэнгдем благоразумно отказалась от идеи предложить кому-нибудь из девочек продолжить чтение — в сложившихся обстоятельствах это бы выглядело, как желание целенаправленно унизить Льюберта. Отложив исторический трактат, наставница Элиссив предложила девочкам и Льюберту поговорить о том, зачем вообще знать о нравах и обычаях халаррцев, а от этого мало-помалу перевела разговор на то, какие знания в принципе могут быть полезны образованному человеку. Лейда и Элиссив явно поняли, что в данном случае их наставницу интересует вовсе не их мнение (о ценности образования они беседовали и до этого, особенно когда речь шла об основании Лаконской Академии), и предоставили Дарнторну, при активном попустительстве месс Лэнгдем, завладеть беседой целиком.

Льюберт расслабился и начал увлеченно рассуждать о том, что знает и умеет сам — как и всякий человек, сын Сервелльда считал свои познания полезными для всех людей без исключения. Элика готова была мысленно поаплодировать тактике леди Лэнгдем. Эта чопорная женщина, может, и находилась в состоянии вечной войны со своей главной ученицей, и Элиссив не любила леди Лэнгдем за излишнее, по ее мнению, внимание к своему почерку, осанке и манерам, но дурой наставница принцессы точно не была. Закончив урок просьбой под диктовку записать какой-то подходящий к делу афоризм о безграничности познаний и о любознательности, побуждающей людей стремиться объять необъятное, месс Лэнгдем отпустила всех троих учеников на час раньше обычного.

Вечером она сообщила императору, что Льюберт разбирается в геральдике, детально знает древнюю и новую историю Торнхэлла и запутанную родословную местных дворян, а также может со знанием дела рассуждать о дрессировке собак и соколов и повадках лесных зверей и птиц. Но вот по книгам он явно учился редко, и его наставники, кем бы они ни были, точно не проявляли достаточной настойчивости в том, чтобы заставить сына лорда заниматься чтением. Писать его тоже не заставляли — почерк у Дарнторна был ужасным, а понятия о грамматике и орфографии — самыми смутными.

Вальдер вздохнул.

— Это меня как раз не удивляет... Сервелльд тоже предпочитает диктовать свои послания, а не писать их сам. И я не думаю, чтобы он что-нибудь читал для собственного удовольствия. Я слышал, что в Торнхэлле до сих пор предпочитают слушать менестрелей и запоминать истории на слух, а не читать. То есть предпочитали… В ближайшее время там вряд ли кто-нибудь будет выступать, — мрачно поправился Вальдер. И, помолчав, сказал — У них прекрасные баллады, сказки и легенды. Предложите Льюберту записать свои самые любимые по памяти. Я думаю, что это заинтересует его больше, чем необходимость писать под диктовку. Да и вам, возможно, тоже будет интересно…

— Хорошо, мой лорд.

По лицу леди Лэнгдем было непонятно, одобряет она такой план или, наоборот, полагает, что подпитывать патриотические чувства Льюберта и его ностальгию по Торнхэллу таким способом — не самая удачная идея. Одним из важных достоинств леди Лэнгдем было то, что, если она доводила Элиссив до белого каления, требуя от воспитанницы сдержанности и отнюдь не свойственной принцессе исполнительности, то и сама леди Лэнгдем с редким хладнокровием исполняла все распоряжения Валларикса, даже если в душе она — как полагала Элика — отнюдь не разделяла каких-то идей и взглядов императора.

Вальдер это ценил. Элиссив чаще жаловалась на свою наставницу мессеру Ирему, чем своему отцу — но если Ирем, успевший отчасти заразиться мнением Элиссив, начинал критиковать поступки леди Лэнгдем или же подшучивать над ней в беседах с императором, Валларикс неизменно отвечал что-нибудь вроде — «Леди Лэнгдем более надежна, чем большинство офицеров в твоем Ордене. И, если ты не собираешься сам обучать наследницу манерам и чистописанию, то нечего судить месс Лэнгдем. Пока она не взялась за обучение Элиссив, все было гораздо хуже — и ты сам отлично это знаешь!».

Ужинал Льюберт за одним столом с Элиссив и ее подругой, чаще всего — под присмотром той же неизменной леди Лэнгдем. Именно она первой заметила Валларикса, поскольку сидела лицом к дверям. Наставница принцессы поднялась, шелестя складками на юбке.

— Государь…

— Сидите, прошу вас. Я ненадолго, — сказал Валларикс. — Льюберт. Я только что говорил с твоим дядей, лордом Бейнором. Завтра ты сможешь перебраться в его дом.

Серебряная вилка с наколотым на нее кусочком рыбы выпала из пальцев Льюберта и с неожиданно оглушительным звуком ударилась о мраморный пол. Лицо Дарнторна страшно побледнело.

— Мой отец погиб?.. Мой лорд, — сглотнув, добавил он, вспомнив о том, что разговаривает с императором.

Вальдер нахмурился.

— Нет, Льюберт. Твой отец в плену. Мне, вероятно, следовало с этого начать. Я не подумал, что ты сразу же поймёшь, что я не передал бы тебя лорду Бейнору, пока твой отец на свободе.

Вальдер не прибавил ничего. Может быть, в первую минуту Льюберт и испытал облегчение, услышав, что его отец все еще жив, но долго это облегчение продлиться не могло — ведь в свои десять лет Льюберт не мог не понимать, что в столице Дарнторна ожидают суд и казнь.

Элиссив опустила взгляд, уставившись в свою тарелку, тогда как Лейда смотрела на соседа с нескрываемым сочувствием. Но Льюберт сейчас, вероятнее всего, не замечал никого из сидевших за столом людей.