ReidaLinn

Читал вчера вечером роман Элизабет Гаскелл, "Жены и дочери". Написан этот текст в середине 19-го века, но при этом его семнадцатилетняя героиня, попытавшись следовать совету своего знакомого и "больше думать о других" (то есть не ставить во главу угла свои желания и чувства), почти сразу говорит:

"Будет очень глупо, если я стану убивать себя и жить, стараясь быть такой, как нравится другим. Я не вижу этому конца. Так я никогда не смогу жить"

Когда же ее собеседник возражает, что ей не следует придавать своим огорчениям слишком много значения, потому что через десять лет они покажутся ей пустяком, то она решительно отказывается воспринимать такую логику:

"— Мне это кажется глупостью. Возможно, все наши испытания покажутся нам глупыми через какое-то время, возможно, сейчас они кажутся такими ангелам. Но мы это мы, вы понимаете, и это происходит с нами сейчас, а не когда-то давным-давно. И мы не ангелы, чтобы утешаться видением конца, к которому все придет"

Я подобные мысли встречал в феминистских пабликах, в которых женщины отнюдь не в девятнадцатом, а в двадцать первом веке с болью и трудом пытались осознать, что они рождены не для того, чтобы всем нравиться и быть удобными. А тех людей, которые одновременно требуют от женщины внимания к чужим эмоциям и обесценивают ее собственные чувства ("ах, это такая ерунда!"), не надо слушать, а надо стоять на своем и громко проговаривать в ответ, что если человеческие чувства - пустяки, то они пустяки _для всех_, то есть - любые чувства собеседника - точно такая же фигня и чепуха, как чувства женщины, к которым он считает себя вправе относиться несерьёзно. Но при этом всех людей объединяет то, что для любого человеческого существа естественно переживать свои эмоции, как нечто важное и безусловно реальное - хоть в семнадцать, хоть в семьдесят лет.

Вот почему так важна феминистская оптика в литературе - женщина, даже не ставящая себе цели поделиться с другими женщинами какими-нибудь революционными открытиями, все равно походя невольно скажет нечто, что может быть очень важным для ее сестёр и положить начало размышлениям, которые в корне изменят чью-то жизнь - в то время как автор-мужчина, совершенно не имеющий такого опыта, не может в этом отношении сообщить женщинам ничего важного.

В русской литературе того же самого девятнадцатого века отношение к женщине - возвышенно-потребительское: авторам совершенно наплевать на женщин, как живых людей, им важны исключительно их личные фантазии - женщины-музы, женщины-святые, демонические искусительницы, героические жены, словом, женщины, которые не существуют сами по себе, а только относительно мужчины, которого они искушают, вдохновляют, наставляют на путь истинный или ради которого жертвуют собой. Очень приятная картина, в которой у этих бессловесных женщин нет своих потребностей, с которыми нужно считаться, и собственной личности, к которой нужно проявлять внимание.

Читая Гаскелл, остро ощущаешь, что в русской литературе девятнадцатого века страшно не хватает такой Молли Гибсон, которая в ответ на все эти фантазмы окружающего ее общества твердо сказала бы - я существую; мои чувства существуют; будет очень глупо, если я стану убивать себя и жить, стараясь быть такой, как нравится другим.

Телеграмм-канал о книгах, жизни и работе - t.me/reidalinn

Жизнь, конечно, поразительная штука. Вчера мы заканчиваем ужин с резидентами, а из лифта в холле выходит незнакомая мне дама. Выглядит она почти нормально, но по растерянному, неуверенному взгляду я догадываюсь, что это всё-таки резидентка из другого отделения, а не коллега и не чья-то родственница. Подхожу к ней с дежурной улыбкой:
- Вы что-нибудь ищете?..
- Я, кажется, заблудилась...
- Вас куда-нибудь проводить?
Женщина молчит. Смотрит на меня недоверчиво, как будто полагает, что я заведу ее куда-то не туда.
Моя коллега:
- Ничего, ничего, я потом её провожу.
Вижу, как они о чем-то беседуют. Кажется, моя коллега вызывает у потерявшейся дамы больше доверия. Мне даже становится немного досадно - как будто я чем-то хуже. Хотя, строго говоря, с моей коллегой у них, безусловно, больше общего: обе - дамы в возрасте, с особым ударением на слове "дамы" - хорошо одетые, ухоженные, с дорогой солидной стрижкой, а я выгляжу, как хиппи, сбежавший с какого-нибудь бардовского слета, и моя давно не стиранная черная толстовка перепачкана мукой из нашей хлеборезки - хорош гусь! Так что я оставляю их вдвоём и занимаюсь остальными резидентами.
Некоторое время спустя, когда дамы уже нет на нашем этаже, я помогаю моей коллеге запереть двери медицинского кабинета, кухни и других подсобных помещений. И она внезапно говорит:
- Знаешь, я раньше работала медсестрой... И эта дама из другого отделения - она была моей начальницей.
Я, не сдержавшись:
- Нифига себе!
Коллега:
- Да... Но сейчас она потеряла память из-за рака мозга. Ничего не помнит. Но какие-то воспоминания, наверное, остались - смотрит на меня, как будто бы меня узнала. Я ей говорю - а помните, как вы меня вызывали на "разбор полетов к себе в кабинет?". Она кивает - "Да, конечно, помню..." И по глазам видно, что не помнит совершенно ничего. Жуткое зрелище. Смотришь и понимаешь, что нечто подобное может случиться с каждым. Пугающая идея, правда?
- Не то слово, - мрачно соглашаюсь я.
Ситуация буквально кинематографическая.
У многих наших резидентов, если посмотреть досье, была какая-то совсем другая жизнь - кто-то служил в армии (только вчера разглядывал сертификат летчика первого класса на стене над кроватью одного нашего резидента с подписью какого-то полковника), кто-то жил за границей, был женат, имел детей... Но это все воспринимается, как часть совсем другой истории, никак не связанной с их жизнью в диспансере и почти чужой. А когда две эти несовместимых реальности неожиданно соприкасаются, то, как совершенно правильно отметила моя коллега, остро ощущаешь и несправедливость жизни, и хрупкость и уязвимость собственного разума и в целом собственного вроде-бы-надежного и неотъемлемого "Я".

Телеграмм-канал о книгах, жизни и работе - t.me/reidalinn

С детства любил книги Фрэнсис Бернетт - "Маленькую принцессу", "Лорда Фаунтлероя" и "Таинственный сад" - а вчера обнаружил, что у Бернетт есть повесть не о детях, а о взрослых - "Как стать леди", главной героине которой тридцать четыре года. Несмотря на фирменную бернеттовскую наивность, прочёл с большим удовольствием.

Должен заметить, что я вообще никогда не испытывал потребности в том, чтобы история поражала меня неожиданными поворотами - наоборот, я хочу, чтобы история оправдывала мои ожидания. И если я, читая книгу Бернетт и с детства зная автора, был в любой момент чтения _практически_ уверен в том, что скромная доброжелательная девушка станет женой аристократа, или что ее врагам не удастся убить героиню и ее нерожденного ребенка, и что вообще все закончится наилучшим образом, то это совершенно не мешало мне так за нее переживать, чтобы читать самые напряжённые места по диагонали, торопясь добраться до развязки и удостовериться, что все в итоге будет хорошо. Вот если я потом когда-нибудь перечитаю эту книгу, уже зная обо всех событиях сюжета, то тогда я смогу спокойно читать самые напряжённые страницы - а на первый раз для моих нервов это было слишком.

Вот занятный факт: есть много авторов, гораздо более искусных и талантливых, которым не хватает, я даже не знаю... искренности? Веры в собственных героев и идеи? Честной, детской непосредственности? Я холодно отмечаю удачные стороны их текстов - и остаюсь совершенно равнодушен к этим книгам. А вот книга Бернетт, о которой, говоря рационально, ничего похвального не скажешь - совершенно безыскусное повествование, наивный и сентиментальный тон, очень прямолинейные характеры - меня и радует, и увлекает, и вообще вызывает неподдельные эмоции. Хотя, конечно, тут ещё активизируется опыт читателя "Полианны" и "Джейн Эйр", повестей Лидии Чарской и множества других прочитанных в детстве книг, настрой которых эта повесть Бернетт возрождает в голове, как какой-нибудь связанный с счастливыми воспоминаниями запах, или цвет, или особая погода. Это детская в лучшем смысле слова книга, чьи герои - взрослые скучные люди с серьезными взрослыми проблемами. Очаровательно парадоксальное сочетание.

Телеграмм-канал о книгах, жизни и работе - t.me/reidalinn

Начал я вчера читать мемуары Теодора д'Обинье, французского писателя, историка и военного 16-го века. Льюис говорил, что детство человека вообще всегда - самая интересная часть любой биографии, но детство Обинье и правда было удивительным.

"Как только сыну минуло четыре года, отец привез ему из Парижа наставника, Жана Коттена, человека бесчувственного и безжалостного, впоследствии преподававшего Агриппе одновременно грамоту латинскую, греческую и древнееврейскую. Семи с половиной лет, с некоторой помощью своих наставников, Обинье перевел Платонова «Критона», взяв с отца обещание, что книга будет отпечатана с изображением ребенка-переводчика на титульном листе.

Когда ему было восемь с половиной лет, отец повез его в Париж. Проезжая в ярмарочный день через Амбуаз, отец увидел головы своих амбуазских сотоварищей, которых еще можно было распознать на виселице, и так взволновался, что перед толпой в семь или восемь тысяч человек воскликнул: «Палачи! Они обезглавили Францию!» Увидя на лице отца необычайное волнение, сын подъехал к нему. Отец положил ему руку на голову и сказал: «Дитя мое, когда упадет и моя голова, не дорожи своею, чтобы отплатить за этих достойных вождей нашей партии. Если ты будешь щадить себя, да падет на тебя мое проклятие!» Хотя отряд Обинье состоял из двадцати всадников, они с трудом пробились сквозь толпу, возмущенную подобными речами"

Вскоре после этого, как пишет автор, в Париже усилились преследования гугенотов, к числу которых принадлежала семья д'Обинье. Девятилетнему Теодору и его семье пришлось уехать, спасая свою жизнь.

"Маленькому мальчику было очень досадно покидать кабинет с великолепно переплетенными книгами и прочими вещами, коих красота излечила его от тоски по родным местам; когда он проезжал Вильнев Сен-Жорж, мысль об этом исторгла из глаз его слезы. Тогда, взяв его за руку, Бероальд [его наставник] сказал: «Друг мой, разве не чувствуете вы счастья, выпавшего на вашу долю: в вашем возрасте иметь возможность потерять кое-что ради того, кто дал вам все?»

Маленький отряд из четырех мужчин, трех женщин и двух детей, раздобыв возок в Кудре, пустился в путь через местечко Куранс, где шевалье д’Ашон, командовавший там сотней легкой конницы, арестовал их и отдал в руки инквизитора по имени Демокарес. Обинье не плакал в тюрьме, но не удержался от слез, когда у него отняли маленькую посеребренную шпагу и пояс с серебряными пряжками. Инквизитор допросил его отдельно, не раз впадая в гнев от его ответов, офицеры же, увидя на нем белый атласный костюм, отороченный серебряной вышивкой, и оценив его манеры, повели мальчика в покои д’Ашона, где заявили ему, что вся его шайка приговорена к сожжению и что ему будет уже поздно отречься в час казни. Он ответил, что месса для него страшнее сожжения. В той комнате играли скрипачи, и когда начались танцы, д’Ашон потребовал, чтобы арестованный проплясал гайярду. Обинье не отказался, и вся компания любовалась им, но инквизитор, обругав всех, приказал увести его в тюрьму.

Узнав от мальчика, что они приговорены к казни, Бероальд пощупал у своих спутников пульс и уговорил их принять смерть с легкостью. К вечеру тюремщики принесли заключенным поесть и указали им на палача из Милли, который готовился к предстоящей на следующий день казни. Дверь заперли, заключенные начали молиться. Через два часа явился стороживший их дворянин из отряда д’Ашона, бывший монах. Он поцеловал Обинье в щеку и потом обратился к Бероальду со следующими словами: «Я либо умру, либо спасу вас всех ради этого ребенка; будьте готовы выйти, когда я вам скажу. Но дайте мне пятьдесят или шестьдесят экю, чтобы подкупить двух человек, без которых я ничего не смогу сделать». С ним не торговались и собрали шестьдесят экю из денег, спрятанных в обуви. В полночь дворянин вернулся в сопровождении сопровождении двух человек и сказал Бероальду: «Вы говорили мне, что отец этого мальчика командует отрядом в Орлеане; обещайте, что меня там хорошо примут». Получив это обещание, он велел всем людям из отряда взяться за руки, а сам, взяв за руку младшего, тайком провел их мимо караульного помещения, потом через амбар, где стоял их возок, затем провел через засеянное поле и вывел на большую дорогу, ведущую в Монтаржи"

Скитания Обинье по охваченной религиозными войнами стране на этом не закончились. В десять лет в Орлеане он заболел чумой, от которой в этом городе умерло тридцать тысяч человек.

"На глазах Обинье в его комнате умер его врач и еще четыре человека, среди них госпожа Бероальд. Его слуга по имени Эшалар, умерший впоследствии пастором в Бретани, был при нем безотлучно и, не заразившись, служил ему до выздоровления, с псалмом на устах вместо предохранительных средств.
Приехав в Гиень, дабы восстановить свои силы, его отец нашел своего сына выздоровевшим, но слегка избаловавшимся, ибо трудно Paris artes colere, inter Maitis incendia [ревностно заниматься мирным искусством среди пожаров войны].
Однажды через своего казначея отец послал ему одежду из грубой ткани с приказанием повести его по лавкам, чтобы он выбрал себе какое-нибудь ремесло, раз он отказывается от грамоты и от чести. Наш школьник принял так близко к сердцу этот суровый приговор, что заболел горячкой и едва не умер; выздоровев, он стал на колени перед отцом и произнес речь, пламенные слова которой исторгли у слушателей слезы; примирение было отмечено денежным вознаграждением, чрезмерно щедрым для его положения.

В конце года, когда город был осажден, и Бероальд проживал отдельно в монастыре Святого Аньяна, солдаты отца развращали сына и даже водили его в притоны. Однажды отец повел его к господину д’Ашону, который когда-то передал их инквизитору, а теперь сам попал в руки господина д’Обинье в сражении при Дрё. Д’Ашон, помещенный в новой башне с двумя кулевринами у входа в его комнату, был очень удивлен, когда его бывший маленький пленник упрекнул его в бесчеловечности" (с)

Жаль, конечно, что эти удивительные детские воспоминания записаны в третьем лице и очень мало останавливаются на чувствах главного героя - о таких событиях не две страницы, а два тома можно было написать, и никто бы не заскучал за чтением. Но все же некоторые случайные детали, вроде сожаления о кабинете с книгами и слез из-за маленькой шпаги и "пояса с серебряными пряжками", выглядят удивительно живыми.

...Продолжая тему о женщинах, начатую утренним постом о трактате Агриппы Неттесгеймского. По дороге на работу мне попалась песня Франсиса Кабреля, в которой отношения мужчины и женщины раскрываются в неожиданном для таких песен ключе.

Je dois juste m'asseoir
Je ne dois pas parler
Je ne dois rien vouloir
Je dois juste essayer
De lui appartenir
De lui appartenir.

Elle a dû faire toutes les guerres
Pour être si forte aujourd'hui
Elle a dû faire toutes les guerres
De la vie.

Francis Cabrel, "Je l'aime à mourir", 1979

То есть -

Я должен только сесть,
Я не должен говорить,
Не должен ничего желать -
Я должен только попытаться
Принадлежать ей,
Принадлежать ей.

Она должна была пройти
Через все сражения
Чтобы сегодня быть такой сильной.
Она должна была пройти
Через все войны этой жизни.

Читал трактат Агриппы Неттесгеймского "Речь о достоинстве и превосходстве женского пола".

На стыке пятнадцатого и шестнадцатого века автор трактата взялся доказать, что, вопреки учению официальной церкви, не женщина стоит ниже мужчины, а совсем наоборот - причем богато уснастил свой текст примерами и аргументами из той же самой Библии, на которую ссылались его оппоненты.

"Странно и абсурдно предположить, что Господь довел до совершенства столь великий труд [создание мира] творением несовершенным... А женщина из трудов Божьих была введена Богом в мир последней, словно царица в царский дворец, для нее уготованный, украшенный и всяческими дарами изобилующий. И потому всякое творение по заслугам любит ее, почитает, ухаживает за ней, по заслугам же и послушно ей, ибо она царица и венец творения, и цель, и совершенство, и слава.

...Наиболее достойны у человека голова и, прежде всего, лицо — вся божественная природа убедительно проявилась в лице, — чем мы более всего отличаемся от неразумных животных. Голову мужчины уродует лысина, женщина же по привилегии, дарованной природою, никогда не лысеет. У мужчин лицо зачастую обезображено отвратительной бородой и грязными волосищами так, что порой трудно отличить мужчину от зверя; а у женщин, напротив, лик всегда чистый и пригожий.

Почти всегда женщина более благочестива и милосердна, нежели мужчина, и сам Аристотель называет такие качества присущими лишь женскому полу.

Ну, а в речи женщина разве не искуснее мужчины? Она куда красноречивее и многоречивее! Разве все мы, люди, не выучиваемся первым словам от матерей или кормилиц? Сама природа, зодчий мироздания, мудро заботясь о человеческом роде, дала женскому племени этот дар — редко найдешь молчаливую женщину. И, разумеется, достойно восхищения и всякой хвалы — превосходить мужчин в том, в чем люди более всего превосходят другие живые существа.

Мужчине было запрещено вкушать плод с древа, а женщине нет — Бог тогда еще не сотворил ее: то есть Он изначально желал женщине свободы, и, значит, согрешил мужчина, вкусив от древа, но не женщина; мужчина принес в мир смерть, но не женщина. И все мы согрешили в Адаме, но не в Еве, и первородный грех мы наследуем не от женщины праматери, но от мужчины праотца. Потому древний закон требовал мужчин подвергать обрезанию, по–видимому, чтобы наказание за первородный грех претерпевал тот пол, который согрешил.

А женщину Бог винил не в том, что вкусила от древа, — она ввела в грех мужа, но ненамеренно, будучи искушенной диаволом. Так что мужчина согрешил сознательно, а обманутая женщина невольно. Ведь диавол женщину первую подверг искушению, ибо узнал в ней высочайшее из творений.

Св. Бернард полагал: «Узрев удивительную красоту женщины и помня ее во всем превосходстве, когда в божественном свете она пред всеми ангелами наслаждалась беседами с Богом, диавол всю свою зависть обрушил на нее одну». Потому и Христос, рожденный в этот мир униженнейшим, дабы униженностью искупить надменность греха первоотца, принял мужеский пол, более низкий, а не женский, высокий и благородный.

Мужчинами, а не женщинами, Христос был предан, продан, куплен, обвинен, осужден, истязаем, распят, наконец умерщвлен. Даже Петр от Него отрекся, ученики покинули, только женщины сопровождали Его до самого креста и гроба. Даже язычница, жена Пилата, старалась спасти Иисуса, но не мужчины, веровавшие в Него.

Первенец Адамов — первый завистник, первый убийца, первый братоубийца, первый отчаявшийся в милосердии Божием, — открыл врата Преисподней. Первым двоеженцем был Ламех, первым напился — Ной, первым оголил стыд отца своего сын Ноя Хам, первым тираном и идолопоклонником был Нимрод, первым неверным супругом — мужчина, первым нечестиво совокупившимся — мужчина, мужчины также первыми вступили в союзы с демонами и придумали черную магию. Сыновья Иакова — они ведь мужчины — первыми продали брата, египетский фараон первым умертвил детей, мужчины первыми погрязли в наслаждениях, противных природе, чем прославились Содом и Гоморра, славные некогда города, погибшие из–за грехов мужчин. О мужчинах повсюду узнаем не зная предела удовольствиям, они двоеженцы, многоженцы, имели множество наложниц, изменяли женам, развратничали" (с)

Агриппа, кстати сказать, не побоялся вступиться за одну из так называемых "колдуний", и спас женщину от смерти на костре. Ну и вообще он вел бурную жизнь - читал лекции по богословию, был практикующим врачом, преследовался за ересь, воевал и был посвящен в рыцари на поле боя, пользовался покровительством знатных особ, сидел в тюрьме... Ну и, я думаю, человек с таким бесконечным вкусом к личной свободе не мог не возмутиться насаждаемым в обществе презрением к женскому полу - и, охваченный этим чувством негодования, не пойти от противного, защищая женщин и осуждая свой собственный пол (что, безусловно, куда благороднее и бескорыстнее, чем возвышать ту группу, к которой принадлежишь ты сам, всячески принижая непохожих на себя людей).

Мультикультурное.
Коллега-мусульманин жалуется нам, что он никак не может нормально выучить французский:
- Резиденты уже час разговаривают про какую-то мессу, а я совершенно не понимаю, о чем они говорят...
Я, не успев подумать:
- Месса - это такая католическая литургия.
Внутренний голос, с обычным ехидством - вот ты молодец, объяснил непонятное непонятным...
Коллега приходит мне на помощь:
- Это как ходить в мечеть.
Потом мы вместе:
- В общем, твой французский тут совершенно ни при чем, это просто такая лексика, с которой ты, как мусульманин, никогда не сталкивался.
Если сейчас кто-нибудь испытывает побуждение сказать, что "месса" - это такая лексика, которую все должны знать вне зависимости от своих религиозных взглядов ("Што ты, Гюго с Дюма не читал, штоле?.."), то я должен сказать, что я порылся в своей памяти - и не сумел вспомнить, как называется исламское, иудейское и буддистское богослужение. Хотя казалось бы, читал я в своей жизни очень много. Просто большинство прочитанных мной книг были написаны представителями европейской культуры.

У меня сегодня важный личный праздник. Четыре года назад я закончил свою "Мессианскую трилогию" - фэнтези-роман о человеке, который поставил перед собой цель избавить мир от зла, страданий и смерти. Я был уверен, что после того, как я закончу "Сталь и золото", я больше не стану заниматься литературным творчеством - те бесконечные сомнения, мучения и творческие кризисы, с которыми все время сталкивается любой писатель, можно по доброй воле согласиться выносить только ради какой-то крайне важной для себя идеи, а я полагал, что в этом своем главном цикле уже высказался до конца.

Но я ошибся.

За прошедшие с тех пор четыре года я, напротив, написал гораздо больше, чем за первые тридцать лет жизни - как если бы то познание себя, которым было написание "Стали и золота", обогатило меня не только как человека, но и как писателя, и я внезапно обнаружил, что после "Стали и золота" у меня появилось множество важных идей и новых замыслов.

Сперва я неожиданно для самого себя - и очень быстро, в одном счастливом порыве вдохновения - написал две светлых, добрых сказки, так или иначе посвященных Братству странствующих рыцарей и волшебному миру Алларии. Если "Драконоборец" обладал самостоятельным сюжетом, то "Старая сказка" напрямую обращается к сюжету "Золушки". И тут для меня было самым важным и самым интересным отойти от ставшего уже привычным способа новеллизации таких общеизвестных сказочных сюжетов, с добавлением "серой морали" и перестановкой местами правых и неправых. Я хотел обогатить этот сюжет реальной человеческой психологией и сложными проблемами, и я добавил к основным героям старой сказки уже появлявшихся в "Драконоборце" фей и эльфов из Полуночной страны и Гильома Орси - но "Золушка", ставшая более человечной и более сложной, остаётся той же самой Золушкой, не вывернутой наизнанку и не подменяющей идею изначальной сказки ее антиподом.

А теперь я работаю одновременно над тремя текстами:

Во-первых, это эпик "Жанна", самое феминистическое из моих произведений, что по-своему забавно, потому что его основной герой - мужчина. Это, некоторым образом, антипод обычного любовного романа - если в романтической литературе в центре внимания находится женщина и ее чувства к необыкновенному мужчине, то в "Жанне" в центре повествования - мужчина, влюбившийся в необыкновенную женщину, и его борьба с могущественной темной магией, которая угрожает его любимой.

Во-вторых, это "Королева". Точно так же, как в "Оруженосце" и "Дозорном", автор снова возвращается в мир "Стали и Золота", чтобы уделить время тем героям и идеям, которым в основном цикле просто не хватило места. После финала Стали и Золота мои читатели активно обсуждали Мир Былого и Грядущего, местное Царствие небесное, и их вопросы побудили меня попытаться отразить свое вИдение проблемы смерти, утраты и бессмертия души в отдельной книге, посвященной судьбе Элики, первой жены Валларикса, о гибели которой он так долго и так глубоко скорбит.

В-третьих, это "Потерянный Рай", который - как видно уже по названию - является своего рода ответом (и возражением) поэме Мильтона и авторским, дуалистическим прочтением библейского мифа о грехопадении. Это, в некотором смысле, ещё одно программное произведение, такое же, как "Мессианская трилогия" - с той разницей, что "Сталь и золото" посвящены финалу вселенского противостояния Добра и Зла, а "Потерянный Рай" - его началу.

Ну и ещё, помимо всего прочего, за это время, в перерывах между серьезной работой над другими текстами, я написал несколько чисто фансервисных работ, юмористических и откровенно эротических - это, во-первых, фанфик "Правильный подход", своего рода автофанфик о психологических проблемах лорда Ирема, а во-вторых, маленькая историческая повесть, посвященная легенде о Робине Гуде - "О том, как Гай Гисборн исповедовался шерифу Ноттингемскому" (...и что из этого вышло).

Я всегда корю себя за то, что недостаточно пишу, и совершенно не могу работать в усталом, печальном или подавленном настроении - самое главное, что мне необходимо для писательской работы, это силы и радость, и если я не могу вдохнуть их в текст, то я теряю всякую способность складывать слова. Буквально никакой способности и навыка писать у меня нет - либо сила и радость пишут через меня, либо я не способен вымучить из себя даже одного абзаца. И поэтому любые мои книги движутся вперёд, словно улитки - меееедленно и буквально незаметно для глаза. Но сейчас, подумав о написанном на протяжении этих последних лет, я с облегчением подумал, что на самом деле я писал не так уж мало - а значит, был счастлив и глубоко чем-то вдохновлён не так уж редко. Как будто сгустившаяся в мире тьма и кровавые ужасы последних лет каким-то образом не только отравляли душу и вытягивали из меня все силы, так что справиться с этим упадком неспособны были даже антидепрессанты, но и вызывали у меня императивное желание писать о добрых людях и о победе над злом посреди этого безумия и преступлений.

Болтал с подругой и нахваливал ей наш психдиспансер. Рассказывал, что у меня классная команда - в работе с психически нестабильными людьми сотрудники обычно быстро выгорают, и от этого возникают всякие трения в команде, а тут я последние пять месяцев работаю на одном месте, и нет ни одного коллеги, с которым мне нравится работать меньше, чем с другими. Все свои.

Я к ним настолько привязался, что коллеги начали появляться даже в моих "кинематографических" снах-блокбастерах, в которых мы вместе являемся героями эпической борьбы с каким-нибудь космическими пиратами или преступными диктаторами на Земле. А это уже высший пилотаж, поскольку люди из моей реальной жизни очень редко удостаиваются какой-то роли в этих приключениях.

Ну а наши резиденты, с их психиатрическими диагнозами, обеспечивают нам разнообразие и бесконечное веселье наяву. Есть у нас, скажем, резидентка с ипохондрией, которая постоянно норовит вызвать себе скорую помощь, рассказывая им, что у нее ноги отнимаются и она не может дышать, или ещё что-нибудь драматичное в том же духе. И самое смешное, что скорая с сиренами и мигалками реально мчится на холм ее спасать, а мы - ни сном ни духом, и когда эти спасатели с каталкой врываются в отделение, мы все сидим за обедом, и умирающая резидентка мирно ест десерт.

Я люблю такого рода вещи, потому что они меня очень забавляют. На фоне общего мирового безумия наше - такое безобидное и такое смешное.

Когда я сказал об этом, то моя подруга написала, что, читая про эту работу в моем блоге, она неизменно поражается моим "железным нервам". Хотя нервы у меня на самом деле вовсе не железные, совсем даже наоборот - чертовски хрупкие, вечно натянутые и кровоточащие. И свою работу в диспансере я люблю, помимо всего прочего, как раз за то, что у нас на работе нет причин из-за чего-то нервничать. Когда вокруг тебя - заведомо психически больные люди, то какой смысл переживать, что они ведут себя, как психически больные? Вот снаружи диспансера - там другое дело, да. Там нервотрёпка вызвана эффектом обмана ожиданий и непроходящего болезненного изумления.

Телеграмм-канал - t.me/reidalinn

Помните, я писал про то, как несколько молодых испаноговорящих католиков молились вместе с подругой-мусульманкой в лионском парке аттракционов?.. А вот обратная история - моя коллега-мусульманка рассказала резидентам про рецепт своего домашнего пирога, они заинтересовались, и она пообещала приготовить им этот пирог и угостить их всех. Вечером мы с ней собираемся уходить и заглядываем в гостиную, чтобы попрощаться с резидентами. До завтра! - говорим мы им. Они напоминают - и пирог, не забудь про пирог!..
Коллега говорит - нет, завтра не успею. В субботу принесу, Иншалла...
- Иншалла! - радостно ревут ей в ответ резиденты, которые каждое воскресенье ходят к мессе.

Такое вот всеобщее братание и взаимопонимание, очень далёкое от образа взаимоотношений христиан и мусульман в Европе, которое каждый день распространяется Россией и правыми во всем мире.

Кстати сказать, эта моя коллега, вопреки классическому образу мусульманки - спортивная загорелая женщина лет сорока пяти, с копной мелированных завитых кудрей, которая летом охотно ходит в мини-юбках и ультракоротких шортах и любит рубашки с декольте, хотя при этом соблюдает Рамадан и ест только халяльное. Мы с ней напарники, и с самого начала легко подружились и нашли общий язык. Она легко приняла мой лгбт-брак и активизм, и, как-то раз, принеся мне в подарок залежавшиеся у нее тяжёлые "военные" ботинки (она любит модную одежду разных стилей и, по ее личному признанию, нередко покупает больше, чем потом может носить), спросила о моей трансгендерной жене - а ta chérie, может быть, любит сапоги на каблуках? У меня есть ненужные, я подарю!.. Конечно, сапогов на каблуках сорок первого размера у нее наверняка нет, да и вообще ma chérie не любит каблуки, но сам её порыв был очень трогательным. Соня оценила, точно так же как я сам.

А что касается одежды, то я сильно похудел в последние недели, и Соня вчера, увидев меня, заявила, с обычным для нее юмором:
- Выглядишь так, как будто вот-вот начнёшь читать рэп!.. Срочно найди какой-нибудь пояс.
Знает ведь, что сказать! Я страстно ненавижу рэп, поэтому сегодня с самого утра нашел брючный ремень и затянулся, как Скарлетт О'Хара в свой корсет.

Телеграмм-канал - t.me/reidalinn

Мне тут удалось найти редкую книгу - "Le Ménagier de Paris", справочник по обязанностям жены, написанный неким парижским буржуа для своей пятнадцатилетней жены в конце XIV века. Это такой французский вариант Домостроя - в нем содержится самая разная информация, от указаний о том, как и когда женщине следует молиться, до советов по дрессировке соколов и кулинарных рецептов.

Предполагаемый автор - человек, вероятно, пожилой, поскольку он все время повторяет, что эти советы могут пригодиться его молодой супруге, когда она после его смерти снова выйдет замуж. То есть у него есть причины думать, что она не только переживёт его, но и будет к моменту его смерти достаточно молода и привлекательна для нового замужества.

Жене, напоминаю вам, пятнадцать лет. И она, кстати, сирота - ее супруг сочувствует ей в том, что она была лишена руководства со стороны матери с отцом, а опекающие ее родственники не могли в полной мере заменить ей родителей, поэтому она вступила в семейную жизнь, не зная многих вещей, и он с помощью своего трактата по домоводству и морали хочет ей помочь и восполнить пробелы в ее воспитании.

Первая часть посвящена религиозным обязанностям. Например, в полночь, когда с точки зрения монахов наступает новый день, в монастырях звонят к заутрене. Разбуженные этим звоном горожане могут, конечно, не вставать с постели (они всё-таки миряне!), но им следует прочесть хотя бы лёжа три-четыре длинные латинские молитвы, которые автор тщательно приводит вместе с переводом на французский. В крайнем случае эти молитвы можно прочитать наутро после пробуждения, но непременно перед завтраком.

Затем подробно разбирается, в каких грехах и как следует исповедоваться, и заботливый супруг даже расписывает для жены готовые формулировки, как следует выражать свое раскаяние в разговоре с духовником.

Потом идет глава о женском целомудрии, в котором воспевается готовность женщин вроде библейской Сюзанны и римской Лукреции скорее умереть, чем лишиться своей "чести", и утверждается, что для женщины почти нет разницы, действительно ли она имела какие-то отношения с мужчиной, или же все только _думают_, что она их имела. В случае женщин, утверждает автор, "быть" и "слыть" - это одно и то же, а потому нужно заботиться не только о том, чтобы не совершать неодобряемых поступков, но и о том, чтобы никто даже не подумал о тебе нечто подобное. Казалось бы, история той же Лукреции ясно показывает моральный конфликт между "быть" и "слыть", в котором женщина предпочитает быть изнасилованной, чем стать жертвой клеветы о своей измене мужу (!). Точно такой же клеветой два похотливых старца шантажируют библейскую Сюзанну. Но автор это явное противоречие в своих суждениях и иллюстрирующих их рассказах просто игнорирует.

Зато он не стесняется привести в своих рассуждениях о женском целомудрии историю, о которой большинство современных христиан и иудеев стыдливо стараются вообще не вспоминать: когда библейский патриарх Авраам пришел в Египет, то он решил, что местные вельможи захотят завладеть его красавицей-женой, и сказал ей - они захотят взять тебя в жены и убьют меня, поэтому говори всем, что ты моя сестра. И Сара, супруга Авраама, подчинилась, и он отдал ее в жены фараону, и, как говорит библейский текст, "ему было хорошо ради нее". Саре хорошо не было - она все время плакала о своем муже, так что фараон, которого библейский Бог предусмотрительно покарал импотенцией, сообразил, что Авраам его обманул, и возвратил его жену назад.

Казалось бы, удобнее было бы лишний раз не вспоминать о том, что библейский патриарх, представленный в Ветхом завете как избранник Бога (впрочем, ветхозаветному Богу такой избранник вполне под стать), из трусости предал свою жену и докатился до того, что в современном мире называют сутенерством. Но то, что вызывает смущение у современных фундаменталистов, совершенно не стесняло автора "Ménagier de Paris". Он рассказывает эту историю в назидательном ключе - вот, мол, Сара не хотела утех с фараоном, а все время плакала о муже!.. С какой стати плакать о муже, который сам же подложил ее в постель другого человека - не вполне понятно, но зато выявляется самое замечательное свойство такой добродетели, как женское целомудрие.

Для самой женщины ее целомудрие - абсолютная ценность, ради сохранения которой женщина должна быть готова даже умереть. А вот мужчина может распоряжаться целомудрием женщины в собственных интересах, совершенно не стесняясь - например, автор трактата без всякого осуждения рассказывает о мужчине, который, будучи заключён в тюрьму за политическое преступление, сам дал своей жене инструкции переспать с его обвинителем в обмен на гарантию помилования. Мужчину этого автор ничуть не осуждает, а женщину оправдывает - она ведь совершила супружескую измену не по своему решению, а по приказу мужа. А вот если бы она решила для его спасения отдаться его обвинителю сама, а не по его ясному распоряжению, то, несмотря на то, что это делалось ради любви к нему и спасения его жизни, эта женщина была бы неправа и заслуживала бы осуждения.

В общем, дело не в том, что безнравственной является измена сама по себе, а в том, что тело женщины и ее целомудрие принадлежит мужчине. Если речь идёт о мужских интересах и мужских решениях, то этим целомудрием можно хоть пол вытирать, но сама женщина должна скорее умереть, чем позволить себе запачкать его хотя бы подозрением.

Поэтому, глубокомысленно замечает автор после долгих рассуждений о беспрекословном подчинении, которое является долгом жены по отношению к мужу (как бы дурно этот муж себя ни вел!), ответственностью женщины является сознательный и скрупулёзный выбор мужа, который до самой смерти будет ее господином. Я напоминаю, это пишет человек, который сам женился на пятнадцатилетней сироте, неподготовленность которой к взрослой жизни постоянно подчеркивает само его сочинение. И именно она должна в свои пятнадцать лет нести ответственность за то, что она его "выбрала" распорядителем своего тела и души.

Что же касается мужского целомудрия, то автор пишет о нем так:

"Если бы вы были менее послушны, и ваша горничная, добровольно, из чувства долга или по иным причинам, проявила бы такую степень послушания, что ваш муж бросил бы вас и вступил бы с ней в интимные отношения, которые ему следовало бы разделить с вами, ничего вам не доверив и пренебрегши вами, что бы сказали ваши друзья, что бы предположило ваше сердце, заметив это? И после того, как он переключил бы своё внимание на это место, как бы вы смогли вернуть его впоследствии? Конечно, это будет нисколько не в вашей власти!

Ради любви к Богу, берегитесь, чтобы не случилось этого несчастья, чтобы он ни разу не воспользовался интимными услугами кого-либо, кроме вашего! Поэтому пусть его распоряжения, даже самые незначительные, которые на первый взгляд кажутся неважными или странными, настолько прилепятся к вашему сердцу, чтобы вы не заботились о своих желаниях, а только о его"

То есть, хотя заповедь о целомудрии распространяется на всех без исключения, и мужчина, как и женщина, клянётся в браке сохранять верность своей жене, ответственность за нарушение мужчиной своих клятв и любой мужской блуд лежит, опять-таки, на женщине - если мужчина нарушает заповеди, то виновен в этом на он сам, а недостаточно покорная или приятная жена.

Забавно то, что рассуждения такого типа можно встретить не только у автора четырнадцатого века, но и у многих современных "моралистов", "консультантов по семейным отношениям" или горе-психологов.

Читая эту книгу, я был очень рад тому, что я подробно раскрыл эту тему в "Жанне", относящейся примерно к той же исторической эпохе, что и средневековый французский трактат. Внести в подобный сеттинг дозу феминисткой оптики и предоставить слово женщине, столкнувшейся с подобным лицемерием и обладающей достаточно решительным характером, чтобы открыто выступить против него, было решительно необходимо.

* * *

Тлеграмм-канал о жизни, книгах и работе - t.me/reidalinn

Полный текст средневекового трактата (к сожалению, только в английской версии) - "The Good Wife's Guide", перевод со старофранцузского Gina L. Greco и Christine M. Rose, - можно найти и скачать в сети.

Текст "Жанны" - Жанна

Выносил компост перед работой, смотрю - передо мной пожилой мужчина с сыном-аутистом, держа его под локоть, помогает ему опорожнить мешок обьедков в бак. Невольно улыбаюсь, потому что после этих лет работы в диспансере мне приятно видеть семьи с аутистами на улице (в России в мое время все сидели по домам).

Подхожу ближе - ба, да это же мой бывший резидент из отделения для самых сложных пациентов! Назовём его Максим. Этот молодой человек лет двадцати с глубокой умственной отсталостью не мог ни одеваться, ни говорить, он с трудом пользовался туалетом, но самая запоминающаяся его черта - из-за каких-то поражений мозга он все время выглядел и вел себя так, как будто он вот-вот заплачет. У него большие, влажные, испуганные темные глаза, и вместо слов он всегда издает только жалобный лепет и испуганные, хнычущие звуки, отчего его все время хочется утешить, даже когда ты уже привык к тому, что он всегда такой.

Особенно несчастным Максим выглядел во время наших занятий в городском бассейне, где он, несмотря на подогретую воду, всегда дрожал крупной дрожью и казался ещё более уязвимым и напуганным, чем в остальное время, хотя никогда не пытался избежать посещения бассейна - так что, возможно, ему все же нравилось купаться. Под горячим душем в своей комнате он тоже всегда трясся, так что я не думаю, что ему в самом деле было холодно.

Наши с Максимом глаза встречаются, и он лепечет свое "ба-ба-ба..." - то ли узнал меня, то ли нет, кто его разберёт с его вечно напуганным лицом? Я, в свою очередь, очень рад его видеть - трудно не обрадоваться человеку, с которым ты в свое время столько занимался, разговаривал и вытирал ему слюни и сопли, потому что он не может даже высморкаться сам.

- О, - радостно говорю я ему. - Привет!
- Ба-ба-ба-ба... - лепечет Макс.
Его отец, седой коротко стриженный мужчина, смотрит на меня с удивлением, явно не понимая, почему какой-то совершенно незнакомый человек решил с ним поздороваться. Французы часто вежливо приветствуют людей на улице, но моя интонация предполагает давнее знакомство, заставляя отца Макса озадаченно наморщить лоб. Типа - ты кто такой и почему так радостно мне улыбаешься?..
Я думаю - да я и не с тобой здороваюсь! Но он явно успел решить, что они с Максом мне мешают - у французов такая преувеличенная вежливость нередко заменяет русское "кхе-кхе, я вообще-то тут стою и жду!". Поэтому он быстро хватает сына за локоть и оттаскивает его в сторону от компостного бака, чтобы освободить место для меня.

Забавно, что родители людей, которые не могут разговаривать, несмотря на любовь к собственным детям, обычно не думают, что у подобных инвалидов могут быть свои знакомые - не только в диспансере, но и в городе. Как будто только внутри диспансера их детей воспринимают, как людей и собеседников. И, может, они в чем-то правы - я ведь тоже познакомился с Максимом на работе и не радовался бы ему, как старому знакомому, если бы не работал с ним когда-то пару лет.

- Удачи, Макс, - бормочу я, пока они с отцом уходят. Думаю, знакомых инвалидов у меня в Лионе куда больше, чем здоровых людей - но вот на улицах я их встречаю куда реже.

Телеграмм-канал - t.me/reidalinn

У меня был выходной, и мы с женой сходили сперва в суши-бар, а потом на аттракционы. Непритязательные лионцы охотно верещат на каруселях и качелях, парень на качающемся корабле со смехом признается своей девушке - "боже, я обосрался!..". С чего именно он обосрался, не вполне понятно, кораблик не слишком жуткий, но отсутствие мачизма радует.
В очереди на самый пугающий аттракцион мои соседи, группа молодых людей лет двадцати, с ужасом смотрят на вращающиеся кресла. Ноги пассажиров болтаются в воздухе, люди пронзительно визжат. Один парень говорит соседкам:
- Боже, какой ужас. Давайте помолимся!
Его подруги:
- Да, давайте все возьмёмся за руки и помолимся!
Компания берется за руки, но возникает секундная заминка вокруг одной девушки. Ее подруга:
- Ой, простите, я совсем забыла, она мусульманка.
- Точно, мусульманка...
Парень:
- Ничего, давайте все равно помолимся.
Они торжественно берутся за руки и наклоняют головы друг к другу, всей компанией, включая мусульманку. Читают молитву на испанском. Различаю что-то про Отца, и Сына, и Святого духа. Головы склоняются.
- Аминь.
- Аминь.
- Аминь, - поддерживает мусульманка.
Карусель останавливается, предыдущие пассажиры нетвердым шагом спускаются по ступенькам, а удовлетворенная компания с довольным видом направляется садиться в кресла.
Следую за ними, глупо ухмыляясь. Крестоносцы бы в такой момент вопили от восторга, посчитав подобный акт дружеской солидарности спонтанным переходом в христианство.

Вчера мы с женой устроили вечер старого кино - сначала посмотрели "Большие гонки" на английском, а потом спонтанно решили пересмотреть "Назад в будущее", потому что я никогда не смотрел его в оригинале. Наверное, нас вдохновило то, что Стив и Робин смотрят его в кинотеатре в "Очень странных делах". И вот "Назад в будущее" меня сильно разочаровал. Причем именно в той части, которая в детстве нравилась мне больше всего - в истории о том, как Марти изменил судьбу своей семьи.

В прошлом это казалось очень соблазнительной идеей - возвращаешься в свою привычную жизнь, а все чудесным образом изменилось к лучшему. Но, наверное, в подростковом возрасте я как-то не задумывался о деталях. То есть, с одной стороны, совершенно замечательно, что мать и отец ГГ в финале выглядят и ведут себя, как счастливые супруги и просто здоровые и благополучные люди - они активно общаются между собой и явно любят друг друга, в отличие от начала фильма, где опухшая от пьянства мать героя глушит водку, а отец полностью игнорирует всех остальных и смотрит телевизор.

Момент с приходом по почте новой книги, написанной отцом Марти - тоже хорошо. В школе он боялся показывать кому-нибудь свои фантастические рассказы, а теперь издает романы, значит, у него есть читатели. Человек осуществил свою мечту. Ну и потом, обложка книги с пришельцем и двумя подростками, держащимися за руки, прозрачно намекает, что он в художественной форме изложил историю своей любви. В семье МакФлаев теперь царят доверительные отношения - брат Марти обсуждает с сестрой ее ухажёров, а мама героя знает его девушку и отзывается о ней тепло, отбросив свое ханжество и разглагольствования о скромности - поскольку у счастливой женщины, довольной своей жизнью и любимой мужем, нет причины быть ханжой и ревновать к чужому счастью, молодости и любви, или пилить своих детей за их "распущенность". Это все можно отнести к плюсам счастливого преображения семьи МакФлай.

Но многие другие детали счастливого будущего выглядят откровенно жутко. Прежде всего - Биф, чистящий машину старшего МакФлая. В прошлом он его унижал и шпынял, а в счастливом будущем все перевернулось, и теперь уже Джордж МакФлай ежедневно отдает приказы своему школьному обидчику. Ура? Держать у себя дома мужика, который буллил тебя в школе и пытался изнасиловать твою жену, и ежедневно самоутверждаться за его счёт - вот это прямо идеал успешной жизни, да? МакФлай построил жизнь своей мечты, но не смог отделаться от Бифа - Биф ему, оказывается, нужен в этой новой и счастливой жизни, как приятное свидетельство его успеха. Это выглядит едва ли не более жалко, чем первый сценарий, в котором Биф был его начальником и продолжал его эксплуатировать. Потому что там МакФлай не мог избавиться от своего обидчика просто по слабости характера и закрепившейся беспомощности, а здесь - он совершенно добровольно держит при себе дурного человека, наслаждается его подхалимажем и притворной преданностью (посмотрите, например, на радостные подскакивания Бифа, вносящего в дом посылку с новой книгой Джорджа!), потому что это тешит его самолюбие. Жуткое зрелище!

Потом - у Марти появился черный джип, дом стал богаче, а старший брат теперь работает не в забегаловке, а в офисе, и надевает по утрам костюм. Счастье и богатство подаются, как нечто неразделимое, успех и ценность человека измеряется в деньгах и респектабельности. Неважно, где работает брат Марти и чем он занимается, об этом нам не говорят, поскольку это ничего не значит в глазах авторов истории. Его жизнь лучше просто потому, что он перестал быть официантом в забегаловке и стал носить костюм. Не только в старом фильме "Назад в будущее", но и в более современном сериале "Клиника" сотрудник забегаловки (в обоих случаях это старший брат ГГ) - это синоним неблагополучия и социального дна, и зрителю весьма навязчиво транслируется мысль, что официанты и сотрудники забегаловок не заслуживают уважения, а низкая оплата их труда - это не возмутительное следствие извращённого экономического строя, а следствие чьей-то личной глупости и лени. И в обоих случаях свидетельством преображения героя становится офисный костюм. Американский табель о рангах и их представления о ценности людей!.. После десяти лет жизни в Европе на такие вещи смотришь с ощущением невыносимого испанского стыда. По совести, любой официант или кассир каждый день приносит людям куда больше пользы, чем 99 процентов офисных сотрудников в костюмах, и его труд достоин уважения и должен быть хорошо оплачен. И его клиенты, разумеется, должны воспринимать его, как такого же человека, как и они сами, и быть благодарны за его тяжёлый труд, а не пестовать в себе позорные стереотипы, в соответствии с которыми мир делится на респектабельных людей и всяких "неудачников" вроде кассиров из Макдональдса.

Ну и, конечно, тема худобы: при виде своей мамы в исправленном будущем Марти первым делом восклицает - "Ты такая стройная!..", а старшая сестра героя в новой замечательной реальности сидит за завтраком с мисочкой нарезанной клубники вместо хлопьев с молоком. Действительно, что же за счастье без заботы о своей фигуре?! В общем, главную роль в образе счастливого будущего семьи МакФлай играют внешние свидетельства богатства, респектабельности и успеха - черный джип, костюм, здоровая и дорогая пища, модная гостиная, и единственным грязным пятном в этой картине счастья и благополучия является потрёпанный спортивный костюм Бифа, ставшего личным слугой Джорджа МакФлая и приплясывающего вокруг его семьи, как Питер Петтигрю вокруг Волан де Морта (актер Бифа в старости до удивления похож на загримированного Петтигрю - и внешне, и манерой поведения).

В детстве я всего этого не замечал, но теперь я взглянул на всю эту достигаторскую американскую идиллию взрослым взглядом - и меня замутило. Если бы идею "а пусть мой школьный обидчик чистит мне ботинки!" выдвинул бы школьник двенадцати лет, то это было бы вполне понятно и простительно, но для взрослых людей типа Земекиса и Спилберга (режиссер и продюсер фильма соответственно) это позорный кринж.

Телеграмм-канал с постами без цензуры - t.me/reidalinn

Традиционные ценности в итальянской пьесе эпохи Возрождения:

"Фессенио. Хочу сказать, что ты думаешь не то, что говоришь. На самом деле ты гонишься за сегодняшней модой.
Полинико. Какой такой модой?
Фессенио. Самой распространенной. Сознайся, что ты женоненавистник, как почти все мужчины в этом престольном городе, потому ты и говоришь дурно о женщинах, да еще делаешь это самым бесстыдным образом.
Лидио. Фессенио прав, ибо то, что ты о них говоришь, трудно назвать похвалой, между тем женщины — высшая отрада и высшее благо, какими мы только обладаем на этом свете. Без них мы ничего собой не представляем, ни на что не способны, грубы и скотоподобны.
Фессенио. Зачем столько слов? Разве не знаем мы, что женщины столь совершенны, что нет ныне мужчины, который им не подражал бы и который душой и телом не желал бы превратиться в женщину?
Полинико. Я не желаю с тобой разговаривать.
Фессенио. Признайся лучше, что тебе просто нечего возразить" (с)

Бернардо Довици (кардинал Биббиена)
КАЛАНДРИЯ
Комедия о Каландро в пяти действиях

Как и Шекспир, Довици использует сюжет о двух разнополых близнецах, как две капли воды похожих друг на друга. По ходу пьесы муж знатной дамы влюбляется в ее ухажера, переодетого в женскую одежду, и назначает ему свидание, на которое тот соглашается. Ну а его жена тем временем принимает сестру своего ухажёра за своего любовника, и тоже зовёт ее на свидание, на которое эта девушка тоже соглашается - во-первых, чтобы оказать услугу своему приятелю-шарлатану, притворяющемуся магом и стремящемуся выманить побольше денег у влюблённой дамы, а во-вторых, чтобы избежать помолвки с другой влюблённой девушкой, чья семья тоже принимает ее за мужчину. В общем, пьеса, написанная итальянским кардиналом эпохи Возрождения, в России в 21-м веке вызвала бы обвинения в экстремизме и "пропаганде ЛГБТ" и была бы запрещена к постановке под предлогом своей "нетрадиционности".

Что, друзья, читал кто-нибудь "The Evening and the Morning" Кена Фолетта? В русском издании - "Вечер и утро". Это исторический роман об Англии десятого века, с набегами викингов, рабовладением и неустойчивым христианством, не успевшим ещё повлиять на местные обычаи.

Три главных героя этой книги - Эдгар, сын кораблестроителя и сам талантливый строитель и новатор, Рагна, волевая и решительная дочь знатного человека, и монах Альдред, - быстро вызвали у меня дружеские чувства. Я вообще не могу увлечься никакой историей, если в ней нет достойных, вызывающих сочувствие людей, которые бы обладали качествами, которые я ценю в реальной жизни. Я знаю, что многие люди с удовольствием читают о героях, с которыми они точно не захотели бы дружить в реальности, но это определенно не мой случай. Если поведение и ценности героя вызывает отторжение, то я быстро теряю к нему всякий интерес. Мне нравится читать (как, впрочем, и писать) о добрых, честных, смелых и надёжных людях, чьи поступки вызывают одобрение, и чьим стремлениям я могу сопереживать.

В данном конкретном случае автор ещё и противопоставил этим добрым, честным и решительным героям такую компанию влиятельных злодеев, что заставил меня страстно жаждать справедливости и искренне ненавидеть этих негодяев. Несколько раз, после очередной победы главного мерзавца, я чувствовал себя настолько огорченным этим поворотом дела, что мне хотелось бросить книгу от досады. Помню, как мои читатели писали о таких же чувствах, когда события в книге принимали особенно мрачный оборот, и я говорил им, что очень хорошо их понимаю - но на самом деле я уже давно не ненавидел никакого книжного злодея с такой силой, чтобы испытывать подобное отвращение и внутренний протест по поводу его успехов, и с таким же пылом желать этому злодею самой страшной и самой мучительной судьбы, какую только можно выдумать.

В конечном счёте автор оправдал мои надежды, и я испытал своего рода катарсис, поскольку судьба главного подонка превзошла самые кровожадные мои фантазии, чему я был искренне рад. С какими бы несчастьями и поражениями персонажи не столкнулись по ходу развития сюжета, я всегда хочу, чтобы в конце они были счастливее, сильнее и мудрее, чем в начале - иначе не ясно, для чего было читать обо всех предыдущих испытаниях, потерях и мучениях.

Мне повезло наткнуться на этот роман в буккросинге, и в этот раз (в отличие от моего неудачного опыта со знаменитыми "Столпами земли") я дочитал книгу до конца и получил такое удовольствие, что продолжил читать другие книги серии Kingsbrige - Column of fire и World without end.

Я очень рекомендую всем, кто захочет прочитать эту книгу, взять английский вариант - не потому, что у меня какие-то претензии к русскому переводу (я его не открывал), а потому, что эта книга, как бывает свойственно многим бестселлерам, написана очень простым английским языком, и, если даже вы не очень бегло читаете на английском, это идеальный вариант для тренировки. Кажется, что письма Льюиса и эта книга написаны как будто бы на двух разных языках - настолько разный в этих текстах словарный запас, строй предложения и общая культура речи. Но при этом у меня не возникло ощущения, что книга Фоллета вышла антиудожественной или же бездарной - несмотря на свою простоту, текст остаётся точным, ясным и свободным от корявых выражений, которые постоянно допускают авторы с низкой культурой речи и маленьким словарным запасом. Полагаю, что, как автор множества бестселлеров в самых разных жанрах, от исторического романа до триллера, Кен Фоллет просто приспособил свой язык к уровню среднего читателя, рассчитывая на высокие продажи - точно так же, как большинство авторов, которые обычно попадают в списки бестселлеров NYT.

Больше постов о книгах, жизни и работе здесь - t.me/reidalinn

Помню, в детстве мы с сестрой смотрели мультфильм по библейской истории об Иосифе, его братьях и египетском фараоне. Но тут, когда я стал перечитывать Ветхий завет, я обнаружил, что в популярной версии этого библейского мифа, не говоря уже о том детском мультфильме, недостает самого интересного - как Иосиф при помощи спекуляции зерном обратил весь египетский народ в рабство.
Ну, начало вы, конечно, помните - истолковав сон фараона, Иосиф предсказал семь лет изобилия и семь лет голода, и посоветовал сделать запасы продовольствия, а фараон в награду сделал его своим управляющим.
Потом наступил голод, и Иосиф сначала продавал египтянам запасенное зерно, потом, когда у них не стало денег, забирал у них в обмен на зерно их скот, и, наконец, когда у них не осталось ни денег, ни скота, он продал им зерно в обмен на последнее, что у них было - землю и свободу. И все они согласились отдать свою землю фараону и стать его рабами отдавать ему пятую часть всего, что растет на земле.
Мне в связи с этим даже интересно - а запасы, при помощи которых Иосиф превратил весь египетский народ в рабов, были сделаны только из собственности фараона, или же он сначала семь лет собирал с египтян зерно для предотвращения голода, а потом в обмен на их же зерно купил и их самих вместе с землёй?..
Впрочем, это в любом случае еще одна история, полностью соответствующая общему содержанию и духу Ветхого завета.

Читаю "Иудейскую войну" Иосифа Флавия и обсуждаю с друзьями разные отрывки из неё.

"Они [парфяне] наполнили всю страну истребительной войной, стерли с лица земли город Марешу и, наконец, сделав Антигона царем, выдали ему на расправу закованных Фацаэля и Гиркана.
Когда это произошло, Гиркан бросился к ногам Антигона, и тот собственными зубами искромсал ему уши — затем, чтобы никогда и ни при каких обстоятельствах тот уже не мог стать первосвященником, ибо первосвященник должен обладать телесным совершенством"

Просто представьте себе эту сцену изгрызания ушей. И это так себя ведёт царь! Никакой Мартин и другой автор темного фэнтези не решился бы изобразить подобный эпизод.

А вот ещё :

"Природные особенности Мертвого моря также заслуживают описания. Это, как я уже сказал, соленое и бесплодное озеро с легкостью выносит на поверхность брошенные в него даже самые тяжелые предметы, и погрузиться в него нелегко, даже прилагая усилия. Так, когда к нему приблизился Веспасиан, он в целях исследования приказал бросить в глубоком месте несколько человек со связанными за спиной руками и не умеющих плавать, и все они, словно толкаемые сильным ветром, всплыли на поверхность"

Больше "в целях исследования" сбросить в озеро было буквально нечего...

Исторические хроники, как и сводки новостей, настраивают на крайне мизантропический лад.

Прочитав последний эпизод, моя подруга Литта человеколюбиво предположила, что Иосиф Флавий просто оклеветал Веспасиана - потому что, мол, на фоне других римских императоров этой эпохи, вроде того же Нерона и Вителлия, Веспасиан пользуется далеко не худшей славой.

Но, во-первых, Иосиф Флавий - большой поклонник Веспасиана, и он всячески превозносит его и его сына Тита в своей книге, оправдывая даже их войну против своих соотечественников и все совершённые в процессе этой войны жестокости. Так что клеветать на Веспасиана было совершено поперек основного замысла его сочинения.

А во-вторых, такого рода ужасами, как блохами, кишит любая прочитанная мной хроника, будь то Анна Комнина, Плутарх, Виллардуэн, Усама ибн Мункыз или кто угодно другой. Так что либо хроники в принципе писали сплошь клеветники с больным воображением, либо человеческая история - набор идиотизмов и жестокостей.

Кстати, в этой же книге Иосифа Флавия содержится жизнеописание царя Ирода, известного в народе в основном по евангельской легенде об избиении младенцев. А на деле он был подобием Ивана Грозного и Генриха Восьмого, и даже не потому, что у него было девять жён (это для иудейских царей в тот момент было в порядке вещей), а потому, что он был психопатом, очень своеобразно понимавшим любовь и семейные узы. Например, он очень любил свою жену Мирьям, но при этом он убил сначала ее отца, потом - ее любимого брата, которому было в тот момент всего семнадцать лет. После этого он из ревности убил саму Мирьян, заподозрив ее в супружеской неверности. При этом он, представьте себе, так страдал от "любви" к покойной, что чуть не спятил из-за этого убийства - долго отказывался верить в то, что ее больше нет (это после приказа ее убить!) и разговаривал с ней, как с живой. Что совершенно не помешало ему после этого убить обоих ее сыновей, заподозрив их в покушении на свою власть, а после этого, обливаясь слезами, обнимать перед своими приближенными своих маленьких внуков (сыновей убитых им людей!) и сетовать, что "злой рок отнял у него любимых сыновей".

У психопатов и тиранов, дорвавшихся до власти, в их преступлениях почему-то всегда виноват злой рок, или клеветники, или дурные советники - ну, словом, кто угодно, кроме них самих.

Вспоминая попытки историков объяснить преступления Грозного отравлением или душевным заболеванием и сравнивая его поведение с поведением Ирода, Генриха Восьмого и современных правителей, можно с уверенностью сказать, что душевной болезнью и отравой является не что иное, как власть сама по себе, мысли о "величии" и собственной мнимой грандиозности. Ничего другого не нужно человеку, чтобы превратиться в совершенного маньяка. И поэтому самое лучшее, что предложила человеческая история для избавления от этого маньячества - это отказ от самой идеи "стремления к величию", имперскости и сакрализации чьей бы то ни было личной власти. Но, судя по событиям двадцатого века и нашего времени, человечество никак не может выучить этот урок и цепко держится за свои заблуждения и болезни.

Решили с Соней вечером пересмотреть мультфильм "Нимона". Когда скачивали его в интернете, обнаружили придурка, который решил вырезать из мультфильма сцены, оскорбляющие его гетеросексуальный вкус. Новое слово в отношении к чужому творчеству. Так, скажем, человек, который ненавидит христианство, мог бы попытаться вырезать из "Нарнии" все христианские аллюзии. И потом хвастаться публично этим достижением - "хей, народ, я тут создал свою версию Льюиса! А то вдруг мои дети станут христианами?.. Но теперь все в порядке. Не благодарите!"
Вероятно, у этого идиота даже правда дети есть. Вот уж кому не повезло. Если у человека руки чешутся даже чужое творчество подправить под свои тупые вкусы, то можно себе представить, с какой страстью он старается подмять под свои жалкие стандарты уязвимого и полностью зависящего от него человека.
И таких тупиц и хамов общество и государство всячески пестует и поощряет в глупости и хамстве. С одной стороны - воспитывая мелкотравчатых политруков, а с другой стороны - активно затыкая рот (и уже просто вышибая зубы) тем, кто таким отношением к культуре недоволен.

* * *

Больше постов и посты с картинками - в телеграмм-канале t.me/reidalinn

Обычно в ситуации, когда автор не одобряет какую-нибудь киноадаптацию своих произведений, я уверен в том, что автору видней. В конце концов, кто кроме автора на самом деле знает, как он видит мир своих героев и что он хотел сказать этим произведением? Единственное исключение, которое я вспомнил этим утром, когда мы с Соней обсуждали Гморка в фильме "Бесконечная история" - это ненависть Михаэля Энде к этому фэнтези-фильму. И дело даже не в том, что я люблю эту экранизацию или испытываю в ее отношении импринтинг, который мы сохраняем ко всему, что полюбили в детстве. Просто в данном случае меня смущают приоритеты самого автора. Скажем, когда Михаэль Энде требовал, чтобы его произведение издали непременно цветным шрифтом - красным для эпизодов Бастиана и зелёным для сюжетной линии Атрейо, - то это было не только непрактично и потенциально неудобно для читателя, но и просто абсурдно. Как если бы оформление действительно влияло бы на восприятие истории или могло что-то добавить к ее содержанию. После таких идей невольно создаётся впечатление, что автор уделяет слишком много внимания каким-то совершенно незначительным вещам и склонен видеть разрушение его идеи и подмену смыслов там, где ее нет.
Опять-таки, понятно, что взрослого человека могло возмутить превращение философской притчи в героическую сказку, но, казалось бы, довольно очевидно, что и саму "Бесконечную историю" ровесник Бастиана в любом случае прочтёт, как героическую сказку - и только потом, перечитав ее во взрослом возрасте, увидит в ней другие смыслы. Фильм удачно воплощает это детское восприятие, и в то же время сохраняет ощущение чего-то куда более глубокого, волнующего и мистического - что должно сподвигнуть зрителя этого фильма обратиться к книге и вообще оставляет у него в душе достаточно глубокий след, чтобы человек захотел перечитать это произведение во взрослом возрасте.