Смерть Альбéрта Рудольштадта. Одинокая светлая странница (гет)

— Учитель… Вы, кажется, также хотели… — обратилась через несколько безмолвных мгновений Консуэло к Порпоре, подняв голову с его плеча.

— О, нет, нет, моя родная, теперь нет. Мне достаточно было и того, что… прости меня… — проговорил, не сумев закончить фразу, в великой неловкости и крайнем смущении в ответ бывший наставник нашей героини — как если бы он чувствовал стыд и невыразимый страх наказания после попрания святыни.

— Что же… А сейчас… сейчас я хотела бы обратиться к вам с просьбой, уважаемые граф Христиан, графиня Венцеслава и барон Фридрих…

— Всё, что угодно, милая Консуэло, — проговорила канонисса, с нежностью, печалью и безотчётной тенью тревоги глядя в её глаза.

«Почему она обращается ко всем вам?.. Должно быть, это что-то очень важное, значимое для Консуэло…», — невольно подумала Венцеслава.

— Могу ли я принять участие… в омовении тела Альберта?.., — голос нашей героини несколько раз дрогнул.

В первые мгновения на лице пожилой женщины отразились изумление, горечь и подобие страха и она молчала, продолжая смотреть в глаза нашей героини, но потом смогла проговорить:

— Но… выдержите ли вы?.. Мы боимся за вас. Ведь вы и сейчас…

— Да. Я выдержу. Я чувствую в себе силы для этого. Я знаю, что Господь позволит мне сделать это — если будет на то ваше согласие.

— Но… что вы сказали? Не ослышалась ли я? «Участвовать» — не «присутствовать»?

— Да. Я хочу сделать это собственными — вот этими — руками, — Консуэло едва приподняла ладони и сама посмотрела на них.

— Господи… Дитя моё, вы совершенно не жалеете себя… Ведь вы так молоды… Зачем вы так изводите себя…

— Поверьте, я осознаю и понимаю, о чём говорю. Я готова к этому.

— Да придаст вам Господь сил…

— Спасибо вам, — прошептала Консуэло, едва сдерживая слёзы.

В следующее мгновение она встала со своего места — хотя это далось нашей героине с усилием — подошла к канониссе, встала перед ней на одно колено и поцеловала пожилой женщине руку.

— Дитя моё… — проговорила та в порыве умиления и нежности.

В глазах Венцеславы выступили слёзы.

— Встаньте же скорее…

Когда Консуэло поднялась с колен и вновь заняла своё место, то проговорила — уже почти не волнуясь:

— У меня будет ещё одна просьба. Но это на ваше усмотрение…

— Мы готовы сделать для вас всё, что угодно, — промолвила в ответ канонисса.

— Я не хотела бы, чтобы при этом обряде присутствовал господин Сюпервиль.

На лице доктора отразилось ожидание и надежда, что он наконец вскоре будет отпущен.

— Но… чем же он помешает вам?.. Этот человек желает вам лишь добра и будет готов оказать вам помощь, если она понадобится…

— Я уже сказала вам, что уверена в своих силах.

— Но… Быть может, вы будете согласны, если месье Сюпервиль хотя бы станет наблюдать за этим обрядом снаружи?

— Да, хорошо, я согласна.

Консуэло стоило многих усилий не выказать ни тоном, ни выражением лица одолжение, сделанное из уважения к этим прекрасным людям.

— В конце концов, мы можем понять вас — ведь вы не были хорошо знакомы с месье Сюпервилем — этот человек действительно чужой для вас… И всё же, милая Консуэло, смею сказать, что вы слишком самонадеянны… Я же хотела бы попросить доктора Сюпервиля остаться поодаль — не в самом помещении, но снаружи — рядом с нами из соображений собственной безопасности — я не уверена, что выдержу этот обряд до конца… Останетесь ли вы? Не чувствуете ли вы слишком сильной усталости? — обратилась Венцеслава к врачу.

— О, да, да, конечно, — поспешил ответить врач, скрывая брезгливость и досаду, готовую отразиться на его лице. — Для меня всегда большая честь присутствовать рядом с вами…

Но отголоски этих чувств в его чертах, конечно же, не укрылись от Консуэло.

— Я отдам распоряжение слугам, чтобы они приготовили всё необходимое… Вы позволите мне?.., — произнёс врач.

Этот человек взял на себя эту обязанность всё по той же привычке бесконечно выслуживаться перед этими господами. Теперь он был уверен, что они осыплют его золотом — слишком много он уже сделал, делает и на многое согласился якобы ради того, чтобы избавить скорбящих родственников покойного графа Рудольштадта от лишних забот.

— О, да, да, конечно. Мы очень благодарны вам за то, что вы избавляете нас от этих печальных обязанностей…

— Я делаю всё, что в моих силах и исключительно согласно велениям своего сердца.

Наша героиня вновь едва сдержалась, чтобы не сказать: «Идите же скорее — избавьте меня от своего присутствия хотя бы на эти несколько минут».

Сказав свои слова, Сюпервиль, сохраняя на лице маску неизбывной печали, медленным шагом удалился со второго этажа на кухню, спустившись всё по той же единственной лестнице.