Гарри Поттер и Таинственное наследие (джен)

Гарри опрометью выскочил на улицу, не помня себя. В голове все перемешалось, кровь грохотала в висках, сердце разрывалось на части. Он добежал до огромного дуба Основателей, оглянулся на здание академии, которое отсюда снова выглядело, как ветхие руины, и снова бросился прочь, вниз по холму, то и дело запинаясь о камни и корни, скрытые в густой растительности.

Он бежал. Что есть сил. Неизвестно, как долго. Не представляя куда и зачем. Просто несся вперед так, будто за ним гналась стая драконов. Но ему хотелось бежать еще быстрее. Так быстро, чтобы услышанная им новость выветрилась из памяти, чтобы забыть, никогда больше не думать… Сейчас ему нужна была его метла, ветер, с яростью бьющий в лицо, бешеная скорость, свист в ушах и напряжение во всех мышцах тела… Метлы не было. Поэтому он просто бежал, бежал… В конце концов Гарри задел ногой очередной камень и, потеряв равновесие, растянулся во весь рост, больно ударившись коленями о землю. Подниматься не хотелось. Еле дыша от изнеможения, он лежал, вдыхая запах теплой влажной земли и ароматных трав, его плечи ласкало вечернее июльское солнце, но Гарри дрожал всем телом, будто от лютого холода.

Новость совершенно выбила его из колеи. Будто что-то надломилось внутри и рухнуло, рассыпавшись на части.

Он сел. Потом встал и отряхнулся. И снова побрел куда-то без цели и без дороги, пытаясь на ходу собраться с мыслями, совладать с собой. Но задача явно была ему не по силам. Голова была переполнена и одновременно гудела, словно пустой барабан. Сердце колотилось как сумасшедшее, дыхание перехватывало от бега, от быстрой ходьбы, от гнева и боли, которые кипели внутри, буквально разрывая его изнутри. Он дошел до большого каштана, ткнулся в него лбом и, постояв немного, опустился на землю и закрыл глаза.

Сначала он слышал только грохот сердца в висках. Потом откуда-то из глубины возник спокойный тихий голос. «Откуда этот гнев и эта боль, Гарри? Не пытайся подавить их — попытайся понять. Научишься понимать самого себя — поймешь весь мир». Это был голос Алекса Шумова. Восемь лет назад, когда они только начали общаться, Шумов буквально спасал его в черные минуты кризисов. Его слова были легчайшими прикосновениями, осторожнейшими движениями, которые всегда несли в себе облегчение и исцеление. Именно он учил Гарри, 18-летнего растерянного, изломанного мальчишку, брошенного на дымящихся руинах, что можно не бежать от душевных ран, а постепенно приручать их. И так в боли находить силу… Учил слышать и понимать себя, — без самолюбования, не зацикливаясь на жалости к себе. Не страшась дурных мыслей и чувств, не отказываясь от сильных эмоций, искать их источник. Во всем искать подлинную причину. И во всем, всегда довольствоваться только правдой, какой бы она ни была.

Гарри закусил кулак, сглатывая крик, который рвался из груди.

«Почему тебе так больно, Гарри? До такой степени…»

Снова этот тихий спокойный голос внутри. В какой-то момент это просто стало привычкой — вести такие внутренние диалоги с Шумовым. Отвечать ему, доискиваться правды вместе с ним. И теперь… Неужели теперь любая попытка разобраться в себе будет причинять такую муку?

«Почему тебе так больно, Гарри?»

Просто он не может вынести новую потерю. Это невозможно выдержать.

Мать и отец. Сириус. Дамблдор.

Теперь его навсегда покинет Шумов.

Ему всего двадцать шесть, а в первом ряду, на переднем крае — уже никого. Никого из взрослых. Шумов был последним.

Гарри поежился и снова сжал зубы. Ощущение ужасного одиночества накрыло его с головой. Словно он опять был тем растерянным подростком, отправленным в жестокий мир взрослых с непосильной задачей, и рядом — лишь такие же испуганные и растерянные дети, как и он сам…

«Но ведь ты понял это еще тогда, когда погиб Дамблдор. Что не осталось никого из взрослых, что взрослый мужчина, стоящий в первом ряду у края пропасти — теперь это ты…»

До сих пор у него был Шумов. Его мудрость, его невозмутимое спокойствие, его несокрушимая надежная поддержка. Гарри даже не осознавал до этой минуты, до какой степени нуждался в нем. Как сильно любил своего профессора и наставника. Какое огромное место тот занимал в его сердце...

Гарри снова встал и зашагал прочь, упрямо карабкаясь по крутому склону холма, пробираясь среди больших валунов. Солнце клонилось к закату, заливая окрестные долины густым медовым светом. Гарри, добравшись почти до вершины большого холма, в очередной раз остановился, чтобы перевести дух, обернулся и невольно застыл, пораженный открывшей великолепной панорамой. Густые закатные лучи затопили долину, окрашивая все в рыжий и золотой цвет. Совсем как волосы Джинни… Гарри скользнул взглядом по ярко освещенным черепичным крышам деревушки, которая уютно расположилась внизу. В домиках кое-где уже светились огоньки. Люди возвращались с работы…

Чертов эгоист. Он же никого не предупредил. Не сказал никому ни слова.

Гарри вытряхнул из рукава палочку и попытался сотворить говорящего патронуса. После нескольких безуспешных попыток он все же отправил весточку Джинни, сообщив лишь, что он жив и в безопасности, просто немного задержится…

Домой ноги не шли. Не сейчас. Сначала нужно вынуть из себя эту страшную бурю, которая рвет его на части, переполняя поминутно то гневом, то болью такой силы, что перед глазами то и дело пляшут цветные пятна. Нельзя нести беременной жене и маленькому сыну такой жуткий, черный заряд. Это нужно вывинтить, вытащить из себя, чтобы никому не навредить. Чтобы этот кошмар больше никого не искалечил...

Гарри снова опустился на землю, закрыл лицо руками. Куда теперь? Где-то внизу, в деревеньке часы на церковной колокольне пробили три четверти. И внезапно он понял… Поднявшись на ноги, Гарри отряхнулся и через мгновение трансгрессировал.

* * *

На удивление, двери были еще открыты. Гарри, неуверенно потоптавшись на крыльце, набросил на себя дезиллюминационные чары и, превратившись в невидимку, скользнул внутрь.

Церковь св.Иеронима в Годриковой впадине была ничем не примечательной деревенской церквушкой. Совершенно обычные ряды темных деревянных скамей, высокие витражные окна, штукатурка на стенах и потолке, пятнистая от времени и влаги, массивные шкафчики, нехитрая утварь... Он бесшумно опустился на ближайшую скамью и замер. Какая-то женщина, которая, по всей видимости, только что закончила уборку, выключала свет и, что-то напевая себе под нос, громко звенела ключами. Через минуту она прошла мимо него к выходу и громко грохнула дверью. Щелкнул замок и снова стало тихо.

Он остался один.

Гарри уже делал так раньше, когда был в бегах. В церкви всегда можно укрыться от непогоды, и по ночам там всегда пусто. Можно спокойно вытянуться на узкой скамье и заснуть на несколько часов.

Но сегодня ему было совсем не до сна. Внутри снова проснулся растерянный подросток, лишившийся последнего взрослого, которому доверял. От боли и ужаса этот мальчишка впал в ярость и был готов крушить все вокруг. Как это было однажды в кабинете Дамблдора, когда Гарри едва не разнес все в щепки… Нет, этого мальчикшу не утихомиришь, просто прикрикнув и призвав к порядку. И Дамблдор тоже это понимал…

Он решил вернуться сюда, к самому началу. В этой деревне он появился на свет. В этой церкви мама и папа крестили его, а Сириус стал его крестным. Здесь, в нескольких шагах от церкви, они обрели последний приют… Сперва ему казалось, что едва он прикоснется к холодному надгробию, на котором написаны их имена, этот ужасный морок тут же рассеется. Но едва он сделал несколько шагов между могил, понял, что, если он хочет пожить еще немного, нужно немедленно уходить. Он будто стоял на краю бездны. Обжигающе холодное дыхание смерти стало слишком явным и сильным, Гарри слишком хорошо его знал, чтобы бросать ей вызов... Он развернулся и быстро зашагал к выходу и в этот момент увидел, что в церкви, несмотря на поздний час, до сих пор горит свет. Решение пришло само...

— Я сам не знаю, почему я здесь, — неожиданно для себя самого прошептал Гарри, глядя вперед, на большое заалтарное окно, в котором одно за другим медленно гасли разноцветные огоньки витражных стекол. — Я ничего в этом не смыслю и…

Он встал, сбросил чары-хамелеоны и, пройдя по центральному проходу, сел ближе. Снова сжал голову руками.

— Я больше не могу, ясно? — снова заговорил он сам не зная, почему и с кем. — Все они уходят. И это… Это… Слишком. Я не могу больше. Я не понимаю…

Он умолк. По щекам потекли слезы, прятать их не было никакого смысла. Чуть погодя Гарри перевел дух и снова выпрямился.

— Симус говорит, что у меня конфликт с Мастером, — снова прошептал Гарри, глядя перед собой. — Что ж, он прав. Я не понимаю… Не понимаю, за что мне все это. Почему ты отнимаешь у меня всех, в ком я нуждаюсь больше всего. Всех, кого я люблю. Кто следующий? Ответь мне! Кого ты отнимешь в следующий раз? Рона? Тогда знаешь, что? Лучше убей меня сразу. Сейчас. Можешь считать это трусостью, дерзостью, слабостью — плевать. Если не будет Рона — не будет и меня. Я даже думать не могу… Меня не учили говорить с тобой. Я не знаю, как это делается. Наверное, я должен проявить больше почтения, но сегодня у меня нет сил притворяться и подбирать какие-то правильные слова. Нет сил на вежливость. Мне просто нужно понять. Почему снова нужно прощаться. Алекс… Он был мне как отец! Он заново учил меня дышать и мыслить. Слушал весь мой бред, терпел мою грубость. Лечил. Спасал. Он помог мне встать на ноги, заново обрести себя, понять себя. А теперь… Он говорит, что должен исполнить свой долг. И это значит, что я должен исполнить свой, так получается? А если я не могу? Что тогда? Да, знаю. Я должен быть сильным, потому что от меня зависит слишком много людей. Но откуда мне брать силы, если ты одну за другой выдираешь у меня опору из-под ног? Забираешь их, одного за другим. Ты отлично знаешь, что сейчас я нуждаюсь в нем, как никогда. И… происходит вот это. Ты будто нарочно издеваешься…

Гарри снова умолк, судорожно сглатывая.

— Да уж. Наверное с тобой нельзя так разговаривать. Но меня никто этому не учил, так что не обессудь, я не знаю здешних правил хорошего тона. Я просто хочу понять. Зачем ты делаешь это со мной? Ты, говорят, знаешь всё и обо всех. Ты знаешь, что я никогда не убегал… Я всегда пытался… Делать что могу. Делать что должен. Но вот это… Раз за разом. Мне не под силу. Ты должен это понимать, раз ты такой умный, как все говорят. Я больше не могу терять их, ясно? Никого. Не могу больше смотреть, как они уходят.

Он вдруг вспомнил, что обещал каждый вечер заглядывать к Терри, а сегодня не выполнил свое обещание.

— Я не знаю, как это делается, — чуть помолчав, снова заговорил Гарри, глядя перед собой. — Но я очень прошу тебя. Пусть он поправится, ладно? Сью… Она и без того достаточно намучилась. У нее вся семья погибла. Дядя, тетя, кузены, отец… Пожалей хотя бы мужа! Пожалуйста! Помоги нам найти выход. Для него и для остальных. И Терри такой хороший парень. Он так хочет увидеть свою дочку… И Робби. Сколько уже сирот. И разбитых жизней. Разве мало? Для чего было возвращаться, если снова приходится наблюдать за тем, как всё рушится? Как уходят на верную смерть или умирают те, кто тебе дорог? Какой тогда смысл продолжать все это, если ты отнимаешь у меня силы? Если я просто стою и смотрю, как все разваливается на части?

Он снова умолк. Снова вытер мокрые щеки.

— Если нужно что-то сделать, чтобы они… — хмуро прошептал он. — Я сделаю все, что захочешь. Клянусь. Только не отнимай. Никогда больше не отнимай. Никого. Я не могу даже подумать о том, что Рон или Джинни, или Гермиона, или Невилл… Или Джорджи, мои мальчики, племянники… Знаешь, мне даже нечего тебе предложить, нечего отдать взамен — у меня вообще ничего нет, кроме них. И… Даже моя жизнь больше не моя. Они не позволили мне умереть и теперь я принадлежу им. Поэтому я просто прошу. Очень тебя прошу… Это хуже любой пытки. Хуже смерти.

Гарри снова помолчал.

— Я не хочу быть слоном в посудной лавке. Ругаться с тобой, как глупый мальчишка, и обвинять… Я ведь ничего не смыслю в твоих делах и в твоих планах. Мне просто страшно, понимаешь? Я обычный человек, мне нужно немного воздуха… Нужно хоть на что-то опереться. А я снова чувствую себя потерянным, брошенным, запертым в темноте. Завтра встанет солнце и я должен вернуться домой. Снова быть сильным, уверенным. А у меня нет сил. И я не знаю, где их брать. Да, знаю. У меня есть Ронни. Но он должен быть сейчас с Гермионой. Он не может всю жизнь водить меня за ручку, как младенца. Поэтому я ничего не сказал ему… Раньше я бы пошел к Шумову, а теперь…

Он снова умолк, издав еле слышный стон. Голова была тяжелая, как свинец, но на сердце после этого сумбурного и странного монолога стало немного легче. Сколько времени прошло? В церкви стало совсем темно, Гарри понял, что слишком легко одет и начинает зябнуть. Он достал из рукава волшебную палочку, чтобы произнести чары горячего воздуха, но тут он услышал лязг засова — кто-то открывал боковую дверь. Гарри, застигнутый врасплох, сел и замер.

Раздался шорох шагов, еле слышный щелчок и через синюю тьму пролетел шарик света. Где-то над головой Гарри зажглась лампа. Он инстинктивно зажмурился от внезапной яркой вспышки…

— Гарри! Укуси тебя горгулья…

Рон бросился к нему и уже через мгновение Гарри почувствовал, как его обхватили сильные, горячие руки. Он вздохнул, попытался что-то сказать, но горло сжалось и… Он вцепился в Рона и молча уткнулся носом ему в плечо, вздрагивая всем телом. Рон молча прижал его к себе.

— Что ты здесь делаешь, Ронни? — через некоторое время сдавленно спросил Гарри, вытирая щеки, когда снова смог заговорить.

— Самый глупый вопрос месяца, — буркнул Рон.

Гарри, всхлипнул и усмехнулся.

— Да, ты прав. А как ты, черт возьми, нашел меня?

— Тоже мне, проблема, — проворчал Рон.

— Снова деллюминатор?

— Да нет, — ответил он. — Знаешь, теперь я понимаю, как это работает, Гарри. Странно, что только сегодня… Но я понял.

— Что работает?

— Этот твой побочный эффект, — улыбнулся Рон. — Когда ты сигаешь неизвестно куда и неизвестно к кому. Только сегодня я знал, к кому. Я слышал тебя, дружище. Как… Это будто радио в голове. Я сначала прихватил деллюминатор, а потом понял, что могу обойтись и без него. Трансгрессировал, попал сюда. Сначала прошелся по кладбищу, но понял, что даже для тебя ночь на кладбище — это слишком уж экзотично. А потом вспомнил, как ты рассказывал про свои ночевки в церквях...

— Ронни, ты должен быть с Гермионой. И Джинни, — пролепетал Гарри.

Рон неожиданно усмехнулся.

— А они выгнали меня из дому и велели не возвращаться, пока я не найду тебя, — ответил он.

Гарри опустил голову в ладони. Рон снова обнял его.

— Ох, дружище, что же ты творишь…

— Прости, прости, пожалуйста. Я не хотел никого… Я не могу тащить это домой, беременной жене и сыну. Они не заслужили такого.

— Ты всегда можешь тащить это ко мне, — упрекнул его Рон.

— Ронни, ты не можешь всю жизнь возиться со мной, как нянька, — вздохнул Гарри. — И я должен сам научиться. Понять. Справиться с этим.

— Судя по всему, я прибыл вовремя, — проворчал Рон. — Что ж, повторю в три тысячи тридцать второй раз, мистер Поттер. Ты не должен снова прятаться по лесам и оврагам, чтобы справляться с чем-то в одиночестве. Шумов от волнения за тебя по стенам бегает! Всех нас переполошил… Зачем ты удрал от него?

— Чтобы не наговорить таких слов, которые потом не прощу сам себе, — глухо произнес Гарри. — Как он?

— С ним Симус, — коротко ответил Рон. — Мы решили не оставлять его одного.

— Хорошо, — с явным облегчением выдохнул Гарри. — Надеюсь, он не сильно сердится на меня.

— Он просто сходит с ума от беспокойства, вот и все.

— Нужно поговорить с ним утром. Ох, Ронни… Все, будто снова… Я чувствую себя еще хуже, чем в ту ночь, когда Дамблдор упал с Астрономической башни. Я стою там один, на самом краю и, кажется, тоже вот-вот рухну вниз.

— Ты не упадешь, Гарри, — тихо ответил Рон, прижимая его к себе и гладя по голове. — Дамблдор простоял на самом краю больше полувека. И погиб, никем не побежденный. Закрыв тебя собой. И тебя, и всех нас. Наверное, когда он был еще совсем молод, он тоже однажды обнаружил себя стоящим на краю. И ему тоже было не по себе. Но он знал, что за его спиной — множество людей, которым он дорог, чья судьба зависит от него. Теперь твоя очередь, дружище. И ты не упадешь, потому что ты не один. У тебя всегда буду я. Гермиона. Джинни. Твои дети. Вся наша семья. Твои друзья, которые видели твою силу, но при этом знают и твои слабые места. Ты снова совершаешь ту же ошибку, Гарри — ты постоянно думаешь о той бездне, в которую смотришь. А не о тех людях, которые стоят за твоей спиной. И они держатся за тебя не только потому, что ты закрываешь их собой. Но и для того, чтобы не дать тебе упасть. А ты об этом постоянно забываешь.

— И думаю о том, что теряю, а не не о том, что имею, — прошептал Гарри. — Ронни, прости меня. Пожалуйста. Не сердись.

— Я больше не могу на тебя сердиться, — улыбнулся тот. — Разучился. После всего, что мы пережили в прошлом году.

— Я самый настоящий кретин, Ронни. И ты снова заставил меня это осознать.

Гарри улыбнулся, потом лицо его снова стало серьезным.

— Если для того, чтобы защитить всех вас, нужно полвека стоять на краю бездны, я готов, — проговорил он. — Только будь рядом. Это все, что мне нужно. Я на все согласен, я все вытерплю. Но я не смогу… Если тебя не будет.

— Я здесь, Гарри, — Рон сжал его руку, чувствуя, как сердце колотится в горле. — Так было и так будет. Я знаю, чего ты боишься, потому что сам боюсь того же самого. Но это никогда не случится.

Рон задохнулся от волнения и умолк, пытаясь найти слова.

— Вспомни, сколько всего мы прошли вместе, — проговорил он наконец. — И спустя столько лет стоим здесь, живые и здоровые. Неужели ты совсем не доверяешь судьбе? Взгляни вокруг. Мы победили. Мы справились, Гарри! Даже когда были желторотыми школьниками и весь мир был против нас. Неужели ты думаешь, что есть какая-то сила, способная разделить нас сейчас?

— Ни сейчас, ни когда-либо, — ответил Гарри.

Он по-прежнему стоял у самого края. Но внутри все изменилось. Он понял это в одно мгновение. Всем своим существом.

Из старенькой церквушки св. Иеронима вышел совсем другой человек. Испуганный, разгневанный мальчишка, от страха крушивший все вокруг, нащупал в кромешной тьме теплую, сильную руку друга. И ураган, мучивший и терзавший его, наконец утих.