Холодное небо (джен)

Тишина, наступившая после того, как заглох последний отголосок взрывов, была неестественной. Глубокой. Как тишина на дне океана. Воздух, густой от пыли и дыма, медленно оседал, покрывая искорёженный металл и мёртвую землю слоем серого пепла. Падающий снег тут же таял, касаясь раскалённых обломков, и поднимался вверх лёгким паром, словно души павших.

Первыми из укрытий начали появляться солдаты. Бойцы «Экскалибура» и остатки роты ВДВ капитана Орлова. Грязные, оглохшие, контуженные, но живые. Они выбирались из траншей и развалин, как призраки, осматривая поле боя с недоверчивым ужасом.

Они видели огромный, дымящийся кратер там, где только что бушевал огненный шторм. Видели разорванные на части тела пиратов. И они видели её.

Она лежала неподвижно в центре этого ада, лицом вниз. Её оранжевый доспех, ещё недавно бывший символом несокрушимой мощи, теперь казался лишь пустой, сломанной скорлупой. Тёмный, безжизненный визор шлема был обращён к земле.

— Она… она жива? — прохрипел кто-то.

Капитан Орлов, прихрамывая на раненую ногу, первым подбежал к ней. Он опустился на одно колено, боясь прикоснуться.

— Светлана! — позвал он, используя её земное имя. — Вы меня слышите?

Ответа не было.

К нему подбежал медик с санитарной сумкой.

— Нужно снять шлем, проверить дыхание!

— Не трогать! — рявкнул Орлов. — Мы не знаем, как работает эта система! Можем только навредить.

Он включил свою рацию.

— «Центр», я «Сокол-1». Бой окончен. Противник на поверхности уничтожен. Повторяю, противник уничтожен. У нас… у нас потери. И «Валькирия»… она не отвечает. Она ранена. Тяжело. Нам нужна эвакуация.

В погребённом под землёй центре управления эти слова прозвучали одновременно как благая весть и как похоронный звон. Они победили. Но их спасительница, возможно, была мертва.

— Спасательные команды! — голос Воронова, сорванный и хриплый, обрёл прежнюю силу. — Всех, кто может двигаться! Наверх! Расчищать завалы! Мне нужна связь с внешним миром! И найти её! Найти её немедленно!

В бункере, который ещё недавно был ловушкой, началась лихорадочная работа. Солдаты и инженеры, вооружённые автогенами и гидравлическими резаками, начали пробиваться сквозь завалы, ища выход на поверхность.

Дмитрий и Константин Сергеевич стояли у чудом уцелевшего монитора, глядя на неподвижную фигуру Самус. Вся радость победы испарилась, оставив лишь ледяную тревогу.

— Она отдала всё, — прошептал Артемьев. — Всю свою энергию. Она… она выжгла себя изнутри.

— Она должна выжить, — упрямо твердил Дмитрий, глядя на экран. — Она не может умереть. Не так. Не здесь.

Наверху, на поле боя, к Самус уже спешила импровизированная спасательная группа. Солдаты принесли носилки. Они осторожно, боясь причинить ещё больший вред, перевернули её. Её тело в доспехе было абсолютно инертным, тяжёлым, как камень. Когда они подняли её, одна из её рук безвольно свесилась вниз.

Её понесли. Через поле, усеянное телами её врагов. К временному лазарету, который уже разворачивали в уцелевшем крыле одного из наземных строений.

Солдаты, нёсшие её, и те, кто шёл рядом, молчали. Но они смотрели. Они смотрели на неё, на её сломанную броню. Они видели пробоину в животе, из которой сочилась не кровь, а какая-то тёмная, вязкая техническая жидкость. Видели треснувший визор, за которым была лишь тьма. Видели сорванный наплечник, обнаживший сложную, чужую анатомию её доспеха.

Они смотрели по сторонам. На останки пиратов. На их чудовищные, насекомоподобные тела, разорванные взрывами и выстрелами. На их оружие, которое плавило сталь.

Они смотрели на небо. Где-то там, на орбите, всё ещё висели их корабли. Молчаливые. Ждущие.

И они начали говорить. Шёпотом. Пытаясь осознать то, чему стали свидетелями.

— Ты видел… ты видел, как она двигалась? — говорил один молодой солдат другому. — Как будто гравитации для неё нет.

— А выстрел? — отвечал тот. — Эта тварь выдержала очередь из «Корда», а она… она его просто испарила.

— Это не человек, — заключил третий, пожилой сержант-контрактник. — Ни один человек так не может. Это что-то другое.

Они несли её, и в их голосах был не только страх и благоговение. В их голосах рождался миф. Легенда о Валькирии, спустившейся с небес, чтобы сразиться с демонами.

Её внесли в полуразрушенное помещение, где военные медики уже оказывали помощь раненым. Её положили на пол, на расстеленный брезент, потому что ни одна койка не выдержала бы её веса. Вокруг неё тут же собрался консилиум — лучшие военные хирурги, которые были в составе группы.

Они стояли над ней в растерянности. Они не знали, с чего начать. Как «лечить» это? Как снять эту броню, не убив того, кто внутри? Что у неё внутри — органы, как у них? Или провода и микросхемы?

— Мы ничего не можем сделать, — сказал наконец главный хирург, седовласый полковник. — Мы можем только наблюдать. И надеяться.

Они подключили к уцелевшим частям её доспеха датчики. На экране монитора появились хаотичные, затухающие кривые. Пульс… если это был пульс… был едва уловим. Температура тела… падала.

Она умирала. Медленно, но верно. Их спасительница, победившая монстра, умирала у них на глазах, и они, со всей своей земной медициной, были абсолютно бессильны.

В этот момент, когда, казалось, всякая надежда была потеряна, одна из кривых на мониторе едва заметно дрогнула. А затем ещё раз.

Она была ещё жива. Она боролась. В глубине своего разбитого тела, в темноте своего угасающего сознания, она всё ещё вела свой самый главный, самый одинокий бой. Бой за собственную жизнь.

Вскоре из вскрытого аварийными командами бункера появились они. Воронов, Артемьев и Дмитрий. Грязные, в порванной одежде, но живые. Когда им доложили о состоянии Самус, они, не теряя ни секунды, бросились во временный лазарет.

Картина, которая предстала перед ними, была удручающей. Самус лежала на брезенте, окружённая беспомощными врачами и молчаливыми солдатами. Её доспех, их общая гордость, был похож на разбитую статую. Мониторы показывали едва различимые, угасающие признаки жизни.

— В чём дело? Почему вы ничего не делаете?! — крикнул Дмитрий, подбегая к главному хирургу.

— А что мы можем сделать, молодой человек? — устало ответил полковник. — Мы не знаем, как снять с неё эту скорлупу. Любая попытка разрезать броню может вызвать взрыв или убить её. Мы даже не знаем её анатомии!

Дмитрий и Артемьев подошли ближе. Они, в отличие от врачей, смотрели на доспех не как на броню, а как на сложнейший механизм.

— Система полностью обесточена, — сказал Дмитрий, проводя рукой над поверхностью. — Реактор, который мы сделали, очевидно, выгорел. Внутренние конденсаторы пусты. Она на резервном жизнеобеспечении, и оно тоже садится.

— Нам нужно её извлечь, — твёрдо сказал Артемьев. — Этот доспех сейчас — её саркофаг. Он её убивает.

Он повернулся к хирургам.

— Дайте нам доступ. Это не медицинская проблема. Это инженерная.

Начался самый странный консилиум в истории медицины. Хирурги, инженеры и физики склонились над телом инопланетной воительницы, пытаясь найти решение.

— Должен быть способ аварийного ручного сброса, — сказал Дмитрий, вспоминая рассказы Самус. — Она говорила, что покидала его в лесу.

Он начал осматривать доспех, пытаясь найти те самые замки и рычаги. Но большая часть механизмов была повреждена в бою или заблокирована.

— Даже если мы найдём их, — заметил Артемьев, — система обесточена. Пневматика, сервоприводы, которые раздвигают пластины, — всё это не работает.

Они были в тупике. Им нужен был доступ к управляющей системе доспеха. Нужен был её комлинк. Но он был частью перчатки, намертво закрытой на её руке.

И тут Дмитрий вспомнил. Та ночь в цеху. Когда она дала им доступ.

— Биометрия! — воскликнул он. — Система привязана к её биометрии! Но она может дать временный доступ другому оператору!

— Она без сознания, Дима, — устало сказал Артемьев. — Как она его даст?

— Я не знаю… Но она должна! — Дмитрий опустился на колени рядом с Самус. Он посмотрел на её шлем, на тёмный, разбитый визор.

Он не знал, что делать. Он просто начал говорить. Тихо, быстро, как будто она его слышит.

— Самус… Это я, Дима. Мы здесь. Мы пытаемся тебе помочь. Но мы не можем. Нам нужен доступ. Ты должна дать нам доступ. Пожалуйста… Ты же слышишь меня… Ты должна нам довериться. Ещё один, последний раз.

Он взял её бронированную перчатку в свои руки. Металл был холодным, безжизненным. Он приложил свою ладонь к панели её комлинка, точно так же, как это делал Артемьев в ту ночь.

— Пожалуйста…

Ничего не происходило.

Дмитрий почувствовал, как к горлу подступает отчаяние.

И вдруг… он почувствовал это. Не ушами. Не глазами. А где-то в глубине своего сознания. Это было похоже на слабый, далёкий шёпот. На тень мысли. Не слова. А чистое, концентрированное намерение. Доверие. Доступ. Действуй.

В тот же миг комлинк в его руках ожил. Экран вспыхнул зелёным светом. На нём загорелась одна-единственная надпись на языке Чозо и под ней — дублирующая на английском:

≫>BIOMETRIC CONTROL TRANSFERRED. OPERATOR: DMITRY LOSEV. TEMPORARY ACCESS GRANTED.

≫>DURATION: 10 MINUTES.

Дмитрий ахнул. Все, кто стоял вокруг, замерли от изумления.

— Она… она сделала это, — прошептал Артемьев. — Даже без сознания… её воля… она управляет этой машиной.

У Дмитрия не было времени на удивление. Десять минут. Таймер на экране уже начал обратный отсчёт.

— Мне нужен интерфейс! — крикнул он. — Ноутбук! Любой!

Ему тут же подтащили защищённый армейский ноутбук. Дрожащими руками он подключил к нему кабель, который они использовали для ремонта. На экране ноутбука мгновенно появился интерфейс управления доспехом. Сложный, чужой, но знакомый ему по бессонным ночам, проведённым за его изучением.

— Так… — бормотал он, входя в систему. — Диагностика… Жизнеобеспечение… Аварийные протоколы… Вот оно! «Протокол извлечения пилота»!

Он навёл курсор на иконку. Но система выдала предупреждение.

≫>WARNING: EXTERNAL POWER REQUIRED. INTERNAL ENERGY AT 0%.

≫>WARNING: PNEUMATIC LOCKS DAMAGED. MANUAL OVERRIDE RECOMMENDED.

— Чёрт! — выругался он. — Ему нужна энергия! И замки повреждены, автоматика не сработает!

— Энергия! — подхватил Артемьев. — У нас есть!

Он повернулся к солдатам.

— Быстро! Аккумуляторы от БТРа! Сварочный аппарат! Всё, что даёт ток!

Солдаты бросились выполнять приказ. А Дмитрий, не теряя ни секунды, открыл другую вкладку. Детальную трёхмерную схему доспеха.

— Мне нужны… «хирурги»! — крикнул он. — Нужны люди с гидравлическими резаками, «болгарками»! Я буду показывать, где резать!

Началась самая сложная и самая важная операция в их жизни. Это была не медицина и не инженерия. Это было и то, и другое. Команда хирургов и техников склонилась над Самус. Дмитрий, как главный дирижёр, выводил на большой экран схему, подсвечивая точки, где нужно было приложить усилие, где нужно было резать, где нужно было подать питание.

— Сюда! Подайте двенадцать вольт на этот контакт! Это откроет замок на шее!

— Теперь режьте здесь! Осторожно, под этой пластиной — топливопровод для огнемёта!

— Так, теперь все вместе… Тяните!

Они работали в бешеном темпе, подгоняемые тикающим таймером на экране комлинка. Это было похоже на работу сапёров, обезвреживающих сложнейшую бомбу. Один неверный разрез, одно неправильное движение — и всё могло закончиться катастрофой.

Когда до конца отсчёта оставалось меньше минуты, раздался последний щелчок. Нагрудная броня, наконец, поддалась и с шипением разъехалась в стороны, открывая то, что было внутри.

Все замерли.

Там, в тесном коконе из проводов и датчиков, лежала она. Её глаза были закрыты. Бледное лицо было безмятежно. На ней был всё тот же синий Нулевой костюм, но теперь он был порван и прожжён в нескольких местах. А в районе живота… костюм был пропитан кровью. Её собственной, человеческой, красной кровью.

Рана, нанесённая хвостом Ридли, была страшной.

— Медиков! — заорал главный хирург, отталкивая инженеров. — Быстро! Она теряет кровь!

Инженерная часть операции была закончена. Начиналась медицинская. И никто не знал, не было ли уже слишком поздно. Таймер на комлинке дошёл до нуля, и экран погас.

* * *

В импровизированной операционной, развёрнутой в одном из наименее пострадавших помещений бункера, время, казалось, замедлило свой бег, став густым и вязким, как кровь, пропитавшая бинты. Команда лучших военных хирургов, собранная Вороновым, работала в напряжённой, отчаянной тишине. Единственными звуками были тихое шипение медицинского оборудования, короткие, отрывистые команды главного хирурга и монотонный, угасающий писк кардиомонитора, подключённого к телу Самус.

Они сделали всё, что могли. Они остановили внутреннее кровотечение. Они стабилизировали повреждённые ткани. Но они проигрывали. Они проигрывали простому, неумолимому закону гидравлики. Тело Самус теряло кровь быстрее, чем они успевали восполнять её объём плазмозаменителями. Её организм, её уникальная, улучшенная генами Чозо физиология, отторгал искусственные растворы. Ей нужна была настоящая, живая кровь.

— Давление сорок на двадцать… падает! — доложила анестезиолог. — Пульс нитевидный! Мы её теряем!

И тут в операционную, нарушая стерильность и субординацию, вошла медсестра из экспресс-лаборатории. Её лицо было белым, как её халат.

— Полковник… — прошептала она, протягивая главному хирургу распечатку анализа. — Я… я не понимаю. Такого не бывает.

Полковник выхватил у неё лист. Он посмотрел на результаты, и его лицо, до этого сосредоточенное и суровое, на мгновение дрогнуло.

— Четвёртая… резус-отрицательная, — произнёс он вслух, и эти слова прозвучали, как приговор.

В операционной повисла тишина, более страшная, чем крики. Все, кто был здесь, — врачи, ассистенты, даже стоявшие у входа Дмитрий и Артемьев, — поняли, что это значит.

Четвёртая отрицательная. «Золотая кровь». Самая редкая на планете. Меньше одного процента населения. Найти донора с такой кровью в обычном городе — задача на несколько дней. Найти его здесь и сейчас, в изолированном военном бункере, в разгар боевых действий — невозможно.

Анализ показывал и ещё кое-что. Неизвестный антиген, который лаборант обозначила вопросительным знаком. Это означало, что даже если они чудом найдут донора, кровь может не подойти, вызвав смертельную реакцию.

— Проверьте личный состав! — приказал хирург, хотя в его голосе уже не было надежды. — Всех! От генерала до рядового! Базы данных, личные дела! Кто-нибудь должен подойти!

Пока медики продолжали свою отчаянную, но уже почти бессмысленную борьбу, поддерживая угасающую жизнь Самус, по всему бункеру и среди солдат на поверхности шёл лихорадочный поиск. Военные клерки, связисты, офицеры штаба — все бросились поднимать архивы. Но ответ был один и тот же. Первая положительная. Вторая положительная. Третья отрицательная. Ни одного совпадения.

Генерал Воронов стоял в углу операционной, прислонившись к стене. Он, который только что командовал обороной планеты, чувствовал себя абсолютно и унизительно беспомощным. Он мог двигать армии, запускать ракеты, но он не мог изменить простую, жестокую биологию. Их спасительница, их Валькирия, победившая космического дракона, умирала на их руках из-за несовместимости белков в её крови. Абсурдность ситуации была чудовищной.

Его взгляд, блуждающий по помещению, остановился на Дмитрии. Молодой инженер сидел на полу, обхватив голову руками. Он был раздавлен. И в этот момент в голове генерала, в самом дальнем её уголке, вспыхнула отчаянная, почти безумная мысль. Искра надежды, настолько слабая, что он сам не поверил в неё.

Он вспомнил свою семью. Он вспомнил, как много лет назад его жена, Антонина, ездила в роддом по случаю рождения Пашки. И как врач тогда сказал им, что у мальчика редкая группа крови, как у деда Тони. Редкая.

Он не помнил, какая именно. Это было так давно. Это казалось таким неважным.

Но сейчас это могло быть самым важным знанием во вселенной.

Он достал свой защищённый телефон. Его пальцы, привыкшие отдавать приказы, дрожали, когда он набрал номер своего сына. Он знал, что это почти безумие. Шанс был один на миллион. Но когда на кону стоит всё, даже один шанс из миллиона — это больше, чем ничего.

— Папа! Ты жив?! Что происходит?! — раздался в трубке тревожный голос Андрея.

— Я жив, сын. Слушай меня внимательно, нет времени объяснять, — голос Воронова был твёрдым, как сталь, он силой воли подавил собственную дрожь. — Мне нужна твоя помощь. Как хирурга. И не только. Какая у тебя группа крови?

Разговор, от которого теперь зависело всё, начался. И где-то в глубине своего угасающего сознания, на границе между жизнью и смертью, Самус, возможно, почувствовала эту слабую, последнюю ниточку надежды, которую пытался протянуть ей старый, уставший генерал из этого странного, хрупкого, но такого упрямого мира.

* * *

На генеральской даче, в тишине подмосковного вечера, царила тревога. Андрей, Ольга и Пашка сидели в гостиной, прикованные к экрану телевизора. Экстренные выпуски новостей, сменяя друг друга, показывали размытые кадры пожаров, разрушенных зданий, колонн военной техники. Дикторы, с напряжёнными лицами, говорили о «беспрецедентной, скоординированной террористической атаке», о «неизвестных летательных аппаратах», о «героическом сопротивлении вооружённых сил».

Они не знали всей правды, но они знали главное: их отец и дед, генерал Воронов, сейчас был там, в самом центре этого ада. Каждый раз, когда на экране мелькал горящий танк или разрушенный дом, сердце Антонины сжималось.

Пашка воспринимал всё иначе. Для него, четырнадцатилетнего подростка, выросшего на компьютерных играх и фантастических фильмах, это не было похоже на теракт. Это было похоже на вторжение. На «Войну миров». И он, сидя на диване, втайне восхищался тем, что его дед сейчас там, командует, сражается с врагом.

Именно в этот момент зазвонил телефон Андрея. Имя на экране — «Отец» — заставило всех вздрогнуть.

— Папа! Ты жив?! Что происходит?! — Андрей поднёс телефон к уху, и вся семья замерла, пытаясь уловить хоть слово.

— Я жив, сын. Слушай меня внимательно, нет времени объяснять, — голос Воронова в трубке был твёрдым, как сталь, но в нём слышался гул, отзвуки какой-то катастрофы. — Мне нужна твоя помощь. Как хирурга. И не только. Какая у тебя группа крови?

— Вторая положительная, а что? — Андрей был сбит с толку. Какое это имеет отношение к делу?

— А у Ольги?

— Первая. Папа, что случилось? Там много раненых?

— А у Пашки? — Воронов проигнорировал его вопросы, и в его голосе прорезалось отчаянное нетерпение.

Андрей на мгновение замолчал, его мозг врача мгновенно проанализировал этот странный допрос. Он понял. Им нужен донор. Донор с какой-то конкретной, редкой кровью. Он посмотрел на своего сына.

— Четвёртая… отрицательная, — сказал он медленно, и у самого похолодело внутри. — У него редкая, как у прадеда. Папа, ради бога, объясни! Кто ранен?

— Я не могу, сын. Скажу только, что у меня здесь умирает… очень важный для всех нас человек. Герой. С такой же группой крови. И другого донора нет. Нигде.

— Но Пашка… он же ребёнок! Ему всего четырнадцать! Переливание в его возрасте… это риск.

— Я знаю, сын. Я знаю. Но другого выхода нет, — в голосе генерала прозвучала мольба. — Речь идёт о спасении жизни. Жизни, от которой зависит… всё.

На том конце провода повисло тяжёлое молчание. Андрей, как отец, был в ужасе от одной мысли подвергнуть своего сына риску. Но как врач, он понимал, что такое «зависит всё». И он слышал в голосе отца то, чего не слышал никогда прежде — отчаяние. Он понял, что ситуация за гранью всего, что он мог себе представить.

— Хорошо, — сказал он, принимая самое тяжёлое решение в своей жизни. — Я поговорю с ним. Что нам делать?

— Вертолёт уже вылетел за вами, — ответил Воронов. — Будет через двадцать минут. Собирайтесь. Андрей… спасибо.

Звонок прервался.

Андрей опустил телефон. Антонина и Ольга смотрели на него с ужасом и вопросом.

— Что? Что случилось?

— Нам… нам нужно лететь к отцу. Пашке… Пашке нужно будет сдать кровь.

* * *

Разговор с Пашкой был коротким и трудным. Андрей присел перед сыном, взял его за плечи, чтобы тот смотрел ему в глаза.

— Паш, слушай внимательно. Там, где дедушка… очень тяжело ранили одного очень хорошего человека. Настоящего героя. И ему нужна помощь. Твоя помощь. У тебя очень редкая кровь, и только ты можешь его спасти. Нужно будет… поделиться с ним кровью. Это не страшно, я буду всё время рядом. Но это очень, очень важно. Ты… ты согласишься?

Пашка, который слышал разговор с дедом, уже всё понял. Мысль о том, что он, простой школьник, может сделать что-то реальное, что-то важное, спасти настоящего героя, была для него чем-то из его любимых историй. Он не думал о риске. Он думал о подвиге.

— Конечно, пап, — сказал он без колебаний, и его голос, обычно мальчишеский, прозвучал неожиданно твёрдо. — А кто это? Солдат? Из «Экскалибура»?

Увлечение Пашки играми и всем, что связано с «фильмом», было известно всей семье. Он взахлёб читал все «новости со съёмок», следил за «кастингом».

Андрей замялся. Он не знал, кто там ранен. Но он должен был ответить.

— Да, Паш. Солдат. Очень храбрый солдат.

В этот момент Пашка подумал о ней. О Самус Аран. О героине, которой он восхищался. Он представил, как она, возможно, раненая, сражается там, в этом аду. И его детское сердце наполнилось решимостью. Он не знал, насколько он был близок к истине.

Когда через двадцать минут над их домом завис тяжёлый транспортный вертолёт, и с неба упал луч прожектора, выхватив их из темноты, Пашка уже был готов. Он не боялся. Он шёл спасать героя. И он чувствовал себя частью чего-то огромного и невероятно важного. Он чувствовал себя частью истории, которую до этого видел только на экране.

* * *

Полёт до «Объекта-4» прошёл в оглушающем рёве винтов и напряжённом молчании. Вертолёт приземлился на той же площадке, откуда несколько часов назад ушёл в бой генерал Воронов. Но теперь это место было неузнаваемо. Оно было похоже на поверхность мёртвой планеты, освещённую резким светом прожекторов. Дым, искорёженный металл, суетящиеся фигуры солдат и медиков.

Их встретил сам генерал. Его лицо, покрытое копотью и засохшей кровью, было измученным, но глаза горели лихорадочным огнём.

— Андрей, Паша… спасибо, что приехали, — сказал он, крепко обнимая сына и внука. — Времени мало. За мной.

Он провёл их через хаос полевого лагеря, мимо раненых, мимо солдат, которые с благоговением расступались перед ним. Они спустились на одном из уцелевших лифтов в медицинский отсек бункера.

Здесь царила стерильная, деловая атмосфера. Андрея, как хирурга, поразило, насколько быстро и эффективно военные смогли развернуть здесь полноценную операционную. Его провели к главному блоку, который был отгорожен от остального помещения полупрозрачной ширмой.

— Вот, — сказал Воронов, указывая на кушетку рядом с операционным столом. — Он будет здесь. Андрей, ты проконтролируешь процесс.

Андрей кивнул, надевая стерильный халат и маску. Он был профессионалом. Он отбросил все эмоции и был готов делать свою работу.

Пашку уложили на кушетку. Он немного нервничал, глядя на капельницы, мониторы и людей в масках. Но когда отец подошёл и ободряюще сжал его руку, страх ушёл.

— Всё будет хорошо, чемпион, — сказал Андрей. — Просто лежи спокойно. Представь, что делишься энергией со своим любимым персонажем в игре.

Пашка улыбнулся. Эта аналогия была ему понятна.

За ширмой, на операционном столе, лежала она. Её лицо, очищенное от крови и грязи, было бледным, почти прозрачным. Дыхание — едва заметным. Хирурги уже закончили основную работу, но её жизнь всё ещё висела на волоске, утекая с каждой секундой.

Андрей ввёл иглу в вену сына. Затем он взял пакет с тёплой, алой кровью и подошёл к операционному столу. Он посмотрел на женщину, лежавшую там. Он не знал, кто она. Он видел лишь бледное, красивое и очень уставшее лицо. Он подключил систему к её катетеру.

И кровь потекла.

Кровь четырнадцатилетнего мальчика, мечтавшего о космосе и героях. Кровь, полная жизни, надежды и фанатского обожания. Она начала вливаться в тело женщины, которая была этим героем. Которая пришла из этого космоса.

В этот момент, казалось, ничего не изменилось. Мониторы всё так же монотонно пищали. Врачи всё так же напряжённо следили за показаниями.

Но что-то произошло. Невидимое. Неосязаемое.

Генерал Воронов, стоявший в углу, смотрел на эту сцену, и его суровое, генеральское сердце сжалось. Он видел, как его внук, его продолжение, его будущее, спасает жизнь существу из другого мира. Он видел, как два разных, несовместимых мира — мир детских мечтаний и мир жестокой войны, мир Земли и мир космоса — сливаются в одном простом, почти сакральном акте. Акте дарения жизни.

Дмитрий и Артемьев стояли рядом с ним. Они тоже всё понимали. Дмитрий смотрел на Пашку, потом на Самус, и думал о том, насколько тесен и странен этот мир. Мальчик, который открыл для себя вселенную Metroid благодаря какому-то блогеру с другого конца света, теперь спасал жизнь главной героине этой вселенной. Цепочка случайностей, которая привела их всех в эту точку, была слишком идеальной, чтобы быть просто случайностью.

И тут кардиомонитор, до этого пищавший монотонно и слабо, изменил свой ритм. Писк стал увереннее. Сильнее.

— Давление… давление стабилизируется! — воскликнула анестезиолог. — Пульс выравнивается!

Хирург прислушался к её груди стетоскопом.

— Дыхание становится глубже. Она… она будет жить.

По операционной пронёсся вздох облегчения.

Пашка, лежавший на кушетке, услышал это. Он не понял всех слов, но понял главное. Он помог. Герой будет жить. Он улыбнулся и, измотанный переживаниями и потерей крови, тихо уснул.

А Самус, всё ещё находясь в глубокой коме, в темноте своего сознания, вдруг почувствовала тепло. Не просто тепло от вливаемой крови. А что-то другое. Что-то живое. Она почувствовала поток чужих снов, чужих надежд, чужих фантазий о космосе, о битвах, о героизме. Она почувствовала веру. Веру маленького мальчика в большую, прекрасную легенду.

И эта вера, эта чистая, детская вера, стала для неё самым сильным лекарством. Она начала вытаскивать её из бездны. Она дала ей то, чего у неё никогда не было. Ощущение, что она не одна. Что за неё сражается не только она сама, но и весь этот странный, хрупкий, но такой живой мир.

Битва за её жизнь была выиграна. И выиграна она была не технологиями и не медициной. Она была выиграна кровью и мечтой.