Отражая друг друга (гет)

Адриан ожидал ярости и криков, гнева, силу которого можно измерять децибелами.

Но когда машина подъехала к особняку Агрестов, тишина оказалась куда хуже.

Натали молча провела его внутрь. Служащие уже исчезли из виду, их отсутствие было настолько привычным, что вряд ли могло оказаться случайностью. Ни Натали не предложила чай, ни Горилла не задержался возле лестницы.

Только пустые коридоры, гулко отражающие шаги, словно стены собора.

А потом голос отца, холодный, как стекло, прозвучал сверху.

— Оставайся в своей комнате до особого распоряжения.

Без взгляда. Без паузы. Просто приказ.

Адриан открыл рот — протестовать, требовать объяснения — но Габриэль уже отвернулся, его пальто развевалось подобно занавесу, закрывающему сцену пьесы, в которой Адриану не дано было сыграть главную роль. Эхо шагов вверх по лестнице звучало точно щелчок замка камеры заключения.

Правила последовали незамедлительно. Никакого телефона. Никаких ноутбуков. Его расписание модели временно приостановлено. Даже телевизор отключили от комнаты. От внешнего мира его отрезали столь же аккуратно, как ножницы разрезают нить.

Адриан опустился на кровать, глядя на бледный квадрат лунного света, лежащий на полу. Обычно наказание означало бесконечные игры в баскетбол или ворчание на Плагга, пока Натали не уступала. Или пробежки вокруг города в образе Кота Нуара, пока он не падал на кровать, слишком уставший, чтобы злиться. Но теперь всё изменилось. Ничего не отвлекало его от мыслей, теснившихся внутри.

Он бросил вызов Габриэлю. Возможно, совсем немного, но этого было достаточно, чтобы расколоть маску. И отец видел это. Адриан ещё чувствовал дрожь, пробегающую вдоль позвоночника, тот маленький опасный трепет непослушания, сталкивающийся с бездной страха в животе.

Плагг завис над столом, необычно тихий. Его хвост дёрнулся дважды, беспокойно, перед тем как квами наконец пробормотал:

— Мне это совсем не нравится.

Адриан выдавил беззаботный невесёлый смешок.

— Что именно?

— Всё целиком.

Тишина затянулась.

Адриан с силой прижал ладони к глазам, чтобы цвета расплылись за веками. Перед глазами была Маринетт — стоящая там, на сцене, глаза, полные непролитых слёз, её руки дрожат, касаясь ткани собственного творения. Вспоминал Маттьё, выплёвывающего гнев в коридоре. Вспоминал себя, сидящего неподвижно в первом ряду, пока отец разрушал её жизнь.

Давление становилось таким тяжёлым, что дышать стало трудно.

Ему хотелось двигаться. Сделать что-нибудь. Но каждое окно оказалось запертым. Система охраны гудела тихо, невидимая, но душащая. Мир сузился до четырёх стен, стола, кровати и своего бесполезного отражения, смотрящего на него сквозь стекло. Он жил здесь годами, но впервые комната стала болью. Потому что Габриэль хотел сделать больно ей.

Когда раздался стук, Адриан подпрыгнул так резко, что книга на столе наклонилась набок, а страницы захлопнулись с упрекающим треском.

Это не отец — Габриэль никогда не стучал. Он был скорее бурей, нежели человеком: сметал двери и замки, словно для него не существовало преград, словно он имел право быть повсюду.

— Адриан? — Голос Натали, тихий, ровный.

Облегчение ушло, словно воздух из проколотого шарика.

— Входите.

Дверь медленно открылась, осторожно и осознанно. Натали вошла с аккуратной эффективностью человека, прожившего слишком долго среди теней, не принадлежащих ему самому. Планшет она держала одной рукой, другая рука была согнута за спиной, осанка чёткая, хотя волосы нарушали строгую линию — несколько прядей выбились, смягчая резкость облика. Адриан заметил детали, незначительные изъяны, и это задело сильнее, чем следовало. Натали никогда не ошибалась.

— Ты действовал неразумно сегодня, — сказала она. Ни порицания, ни мягкости. Лишь факт. Словно записывала состояние Адриана вместе с тысячью других заметок в планшет, хотя её голос и дрогнул. — Прошу тебя... веди себя хорошо, пока я смогу убедить твоего отца.

Адриан усмехнулся себе под нос — не весело, лишь сухой скрежет смеха.

— Пока скандал не утихнет, значит.

Глаза её скользнули вниз, затем снова поднялись. Тот взгляд, полный смыслов, которые она никогда позволила бы пролиться наружу. Ни отрицания, ни согласия. Всего лишь маска. Адриан вырос, научившись читать молчание, и тишина Натали была железобетонно прочна.

— Твой отец хочет защитить тебя.

Эти слова глухо ударили по груди. Тяжелые, лживые слова. Он смотрел на неё, и горечь, копившаяся дни напролёт, свилась тугим острым клубком под рёбрами.

— Защитить меня, — эхом повторил он, холодно, ровно.

Натянутая пауза. Губы Натали сжались в тонкую линию, подобную шраму. Глаза её метнулись к планшету, его спокойному сиянию.

— Он верит, что всё разрешится быстро. Когда приобретение завершится, всё будет... урегулировано.

Голова Адриана дернулась вверх так резко, что заболела шея.

— Какое приобретение?

И вот оно: промах. Редкое явление. Она знала это. Её челюсть напряглась, но слова уже были сказаны. Забрать их назад невозможно. Она даже не попыталась. Вместо этого выдохнула — тонко и устало.

— Адриан, тебе не стоит брать на себя заботы отца. Наслаждайся детством, пока можешь.

Детство. Это слово ударило, как пощёчина. Он напряжённо выпрямился, и сказал острее, чем планировал:

— Я не ребёнок. Вы оба знаете это, Натали.

На мгновение маска Натали дрогнула. Во взгляде промелькнуло нечто — сожаление, извинение или желание высказаться свободно. Затем сталь вновь легла её на лицо. Она кивнула единожды.

— Отдохни немного.

Дверь закрылась за ней, замок щёлкнул мягко, но окончательно.

Адриан замер, эхо её слов гремело в голове, как плохо закреплённые винтики. После завершения приобретения. Будет урегулировано.

Урегулировано. Так, будто работа Маринетт, её будущее, само её имя могли быть занесены под категорию «помехи» и стерты одним росчерком пера. Желудок болезненно сжался.

К тому моменту, когда ночь окутала Париж, Адриан принял решение.

Он мерил комнату шагами, как зверь в клетке, ноги протирают невидимые борозды в ковре, каждый круг короче предыдущего. Тишина сжималась плотно и удушающе, пока собственное дыхание не начало раздражающе отдаваться в ушах.

Плагг парил около окна, зелёные глаза сужены, хвост лениво качается широкими взмахами. Обычно квами отпускал шуточки, колкие реплики, подковыривал до тех пор, пока Адриан или не сорвётся, или не рассмеётся, или и то, и другое сразу. Сегодня тишина. Одно лишь внимательное наблюдение.

Адриан крутил кольцо на пальце. Взгляд Плагга следовал за его движением, не мигая. Нет возражений, нет шуток. Лишь долгий глубокий вздох, похожий на капитуляцию. Потом Плагг сложил маленькие ручки и отлетел в сторону, позволяя уйти.

Кольцо обжигало холодом, но слова дались легко.

— Выпусти когти.

Он выскользнул из комнаты и растворился в ночной темноте Парижа, лёгкий и тяжеловесный одновременно — тень, отсечённая от своего корня.

* * *

Комната Маттьё казалась хаосом, однако этот хаос на самом деле был продуманным и точным.

Наброски и записи образовывали острые геометрические сети на стенах, образцы тканей аккуратно уложены стопочками, кружки и инструменты выстроены намеренно. Даже слабый запах терпентина и корицы ощущался размеренным. Вся атмосфера дышала энергией, живой, но дисциплинированной, пространство отражало хозяина: блестящего, требовательного и невероятно осведомленного.

Маринетт сидела на краю дивана, поза напряженная, каждая мышца тела натянута, словно тетива лука. Руки сплетены на коленях, расслабляясь лишь для того, чтобы теребить шов на манжете. Поднять взгляд её заставила только открывшаяся оконная створка.

Два пары глаз повернулись к нему мгновенно — острый расчётливый взгляд Маттьё и утомленный, погруженный в тень взгляд Маринетт.

— Адриан отправил послание, — сказал Кот. Голос вышел грубее, чем предполагалось, комок застрял в горле. — Натали проговорилась. Его...отец намерен захватить технологию. Возможно, сегодня вечером или завтра утром.

Маттьё тихо выругался, разворачиваясь к своему ноутбуку. Пальцы забегали по клавишам с бешеным темпом, экран заливал лицо жёсткими бликами, челюсти сжаты так сильно, что казалось, вот-вот сломаются.

— Конечно. Он хочет похоронить дело до того, как завтра выйдет заявление Адриана, до того, как Лоран-Сельвиг сможет выступить в защиту Маринетт.

Взгляд Маринетт остановился на Коте, а не на Маттьё. Облегчение мелькнуло в глазах — хрупкое, слабое, словно свеча пытается удержаться против ветра.

— Ты уверен?

Кот коротко утвердительно кивнул.

Пальцы Маттьё забегали быстрее, код и окна сменялись одно за другим.

Кот продолжил:

— Проблема в следующем: Лила уже клюнула на наживку. Имеется цифровой след. Консорциум организаций проверяет её деятельность. А Лоран-Сельвиг... — он указал пальцем в их направлении, — они поддерживают тебя, Маринетт. Они не верят, что саботаж устроила ты. Их заявление выходит завтра. Может, Габриэль знает это и хочет иметь преимущество.

Плечи Маринетт слегка опустились. Совсем чуть-чуть. Губы выгнулись едва заметно, неловко. Улыбка не радости, а выживания. Она сцепила ладони и низко опустила голову, словно старалась удержать облегчение рядом, прежде чем оно ускользнёт.

Однако Адриан уловил дистанцию. Облегчение не направлялось к Маттьё. Она не бросила на него взгляд, не поделилась моментом. Атмосфера комнаты наполнилась почти незаметным напряжением, словно трещинка в стекле.

Движения Маттьё стали отрывистыми, речь быстрой. Кивки Маринетт опаздывают, выражение лица слишком искусственно. Пространство между ними оставалось напряжённым и тонким, словно прозрачная плёнка, натянутая над невысказанными мыслями.

Адриан стоял позади, сложив руки на груди и наблюдая. Он давно научился читать тишину, задолго до того, как сумел научиться завязывать галстук. То, что случилось между ними, было далеко не мелким событием. Маринетт выглядела расстроенной, Маттьё — виноватым и упорным.

Несмотря на то, что мысли о планах отца давили на него тяжестью, Адриан сохранил это в памяти как очередную важную деталь сложной мозаики, которая продолжает расти: тихую, но остро ощутимую грань.

Теперь квартира показалась тяжелее. Маттьё вернулся к работе, говорил быстрым французским языком по телефону, иногда морщась, машинально потирая ушибленную переносицу. Маринетт покинула комнату вскоре после начала разговора, теперь стояла одна на балконе, окружённая ночным городом. Он подошёл тихо-тихо, ступая очень осторожно, чтобы не напугать девушку, сберегая хрупкую нить, соединявшую её разбитый внутренний мир.

Она стояла у перил, плечи были напряжены, пальцы мяли край рукава — привычка, что говорила о тревоге и мыслях, закручивающихся спиралью. Глаза устремлены на город внизу — каждая лампочка, как маленькая искорка жизни, обыденная и незначительная. Ночь ощущалась тяжёлой и густой от напряжения и страхов, от всего того, за чем они гонялись и едва смогли поймать. Адриан отметил, как свет уличных фонарей отражается в волосах девушки, мягкие пряди танцуют в ночном воздухе, создавая впечатление человечности, уязвимости, хрупкости.

Он приблизился, не нарушая её личного пространства, позволил прохладному металлу поручней коснуться своих пальцев. Между ними повисло напряжение, полное ожидания и нерешительности

— Трудная ночь? — прошептал он осторожно.

Смех вырвался из неё, хриплый и ломкий, как треск льда.

— Можно сказать и так.

Он оперся плечом о перила рядом с ней, едва соприкоснувшись с её плечом. Не настаивая, не говоря лишнего, потому что знал, что порой тишина говорит больше любых слов. Однако ему надо было выяснить, оценить, понять...

Маринетт положила голову ему на плечо.

— Ты и Маттьё... поссорились?

Вопрос повис, хрупкий, как стекло, и на какое-то мгновение она не ответила. Город пульсировал внизу — отдалённое равнодушное бормотание, которое только подчёркивало тишину между ними. Наконец она глубоко вдохнула и неровно выдохнула.

— Он постоянно твердит мне, что я могу стать кем угодно. Что медиа-ходы и интриги миллиардеров — это просто составные части бизнеса. Что мне нельзя позволять этому влиять на меня. Что мои возможности безграничны... — её голос оборвался, резко зазвеневший от разочарования, не успев собраться в стройную мысль. Плечи слегка тряслись. — Наверное, я просто не чувствую себя безграничной. Чувствую усталость. Страх, что больше не смогу заниматься дизайном, страх разочаровать родителей. Или потерять всех опять. Я просто не перестаю думать, что если это вот всё — цена успеха, то, может, моя мечта была слишком велика для меня. Может, пусть лучше она останется мечтой...

Сердце Адриана сжалось. Он вспомнил её нервные руки, истончённую натяженность мышц пальцев, крошечный спазм челюсти, с которым она боролась, стремясь сохранить спокойствие, и сердце защемило.

— Тебе вовсе необязательно становиться всем, — произнес он тихо, мягким голосом, предназначенным проникнуть в те самые укромные уголки души, которые она скрывала.

Её глаза поднялись, встретившись с его взглядом, удивлённо насторожилась, словно птица, которая заметила тень слишком близко, но не спешила улететь.

— Нужно просто оставаться собой, даже если это больно, — продолжил он, давая каждому слову повиснуть в воздухе, спокойно и взвешенно, чтобы она смогла ощутить освобождение, которое сама себе редко позволяла. — Глубоко чувствовать — это не слабость, Маринетт. Это одно из качеств, которыми я... мм... восхищаюсь в тебе. Там, откуда я родом, никто так не поступает. Никто не обладает мужеством... — он смеётся, качая головой, — поступать так, как считаешь нужным. Сказать: чёрт возьми, я выживу вопреки всему, что хотят видеть в моём поведении. Этого... вполне достаточно.

Несколько долгих мгновений взгляд Маринетт оставался прикованным к нему, колеблясь между неверием и робкой надеждой, пытаясь прочитать правду, которую он ещё не успел произнести вслух. За пределами балкона мир продолжал своё существование, невнимательный, равнодушный, но здесь пространство сократилось до двух фигур и спокойствия, подвешенного во времени.

Наконец она медленно выдохнула, плечи ослабели лишь самую малость, хотя груз по-прежнему отпечатывался в линиях её фигуры.

— Спасибо, — прошептала она так тихо, что звук мог потеряться в ночи.

Кот Нуар остался стоять рядом, позволяя тишине заполнить промежутки, где слова могли бы неуместно звенеть. Давая ей дышать. Давая и себе дышать тоже, несмотря на то, что гнев и страх продолжали пульсировать под рёбрами.

Город простирался под ними, сверкающий и равнодушный, и всё-таки здесь, на этом балконе, посреди напряжения, посреди всех трещин, появилась узенькая полоска хрупкого покоя. Быстротечная, вероятно, но настоящая.

Отдых не продлился долго.

Маттьё позвал их, в волнении спеша поведать нечто, яркий экран ноутбука резко подсвечивал его лицо.

— Есть новость, — сообщил он. — Марк Моро покинул особняк Агрестов полчаса назад. Появляется он только тогда, когда Габриэлю срочно нужен специалист. Похоже, торопятся изо всех сил.

Маринетт застыла. Адриан почувствовал это в воздухе рядом с ним, тело девочки напряглось. Затем она подтянулась, решимость отразилась в выражении лица.

— Пойду за ним.

— Маринетт... — начал было Маттьё, но она уже двинулась вперёд, хватая куртку, с твёрдым выражением глаз. Кот Нуар не стал колебаться.

— Я пойду с тобой, — заявил он.

Маттьё тихо выругался, но препятствовать не стал.

* * *

Воздух снаружи был свежим, с лёгкой примесью дождя и асфальта, обвивался вокруг него живым существом. Кот Нуар шёл вслед за Маринетт вниз по пожарной лестнице, осторожно и бесшумно, рассчитывая каждый шаг так, чтобы металл не скрипел под их весом. Город бурлил вокруг них — огни отражались в лужах от недавней мороси дождя, редкий дальний сигнал автомобиля, приглушённый шум жизни, продолжающейся вдали от их предстоящего дела.

Его чувства обострились инстинктивно, каждая тень превратилась в потенциальную угрозу, любое движение — возможное препятствие. Холод ласково касался щёк, играя с их теплом, напоминая, что даже в этой преднамеренной тишине его тело вибрировало адреналином, страхом и гневом одновременно.

Напряжение читалось в дыхании Маринетт, её поза также выдавала это напряжение. Она двигалась легко, экономно, словно весь мир уменьшился до ширины переулка и узкой тропинки к лаборатории. Адриан шел прямо за ней, оставлял ей пространство, но держал её в границах своего незримого охранного круга.

Затем он увидел его.

Фигура, тёмная, словно разлитые чернила на фоне мягких теней аллеи, двигалась с точностью, близкой к сверхъестественности. Мужчина не колебался. Не оглядывался. Каждый шаг, каждый поворот был рассчитан, словно он запомнил рисунок мира и шел по нему, закрыв глаза.

Грудь Адриана сжалась. Волосы на затылке встали дыбом. Следы действий отца оказались всюду, осознание пришло мгновенно, гнев закрутился в венах, живой, жадный и острый.

Он дотронулся до руки Маринетт, мягкий, но отчётливый знак. Девушка посмотрела на него, понимание вспыхнуло в её глазах, и они двинулись синхронно, тени среди теней, сердца стучали громко, плавно и точно.

Мужчина достиг боковой двери и достал карточку ключа из кармана — предмет, который никак не должен был находиться у него. Искра ярости зажглась в Адриане-Нуаре, горячая и яркая, бегущая по каждой нервной клетке.

Он не ждал. Мир сосредоточился на единственной цели.

Перед тем, как мужчина успел моргнуть, Кот Нуар оттолкнул его назад, прижимая к холодной стене. Шест упёрся в грудь злоумышленника, когти едва царапали кожу, предупреждение резче любого ножа.

— Куда направляетесь? — спросил он низким голосом, опасным, лишённым обычной игривости. Предупреждение. Буря, заключённая в одном дыхании.

Глаза мужчины округлились, капли пота выступили на лбу.

— Я-я не знаю его имени, — заговорил он дрожащим голосом, — он просто нанял меня...

Кот Нуар усилил давление, когти приближены вплотную, шест крепко держит противника, каждое биение сердца звучит барабанной дробью гнева.

— Попробуй объяснить ещё раз.

Голос Маринетт прорезал напряжение, резко и уверенно.

— Говори. Кто?

Мужчина сдался, слова посыпались каскадом страха.

— Агрест! Габриэль Агрест! Он сказал, что это должно произойти сегодня ночью. "Возьмите это. Доставьте. Никаких вопросов"!

Габриэль Агрест.

Кот подавил рвущуюся эмоцию.

Маринетт уже держала телефон наготове, чтобы записать признание. Руки у неё слегка дрожали, но взгляд был сконцентрирован, полон огня доказательств, справедливости, облегчения и гнева, перемешанного вместе.

Нуар заставил мужчину встретиться с ним взглядом, когтями сдавливая шею достаточно, чтобы напомнить о риске.

— Скажешь кому-либо ещё, что работаешь на Габриэля Агреста — поймешь, что полиция была наименьшей из твоих проблем этим вечером.

Незнакомец жалобно замычал, кивнул, отползая, словно обожжённый. Адриан отступил, тяжело дыша, мышцы напряжены, но ничто не расслабляло его. Ярость продолжала завиваться под рёбрами, едкая и необузданная, каждое сердцебиение напоминало, что чудовище, которого они преследуют, разделял с ним кровь, имя, внешность.

Рука Маринетт тронула его руку, заземляя, привязывая к чему-то человеческому среди шторма ярости.

— Кот, — мягко произнесла она, и единственное слово, тихое и точное, обернулось вокруг него спасательным канатом.

Он повернулся к ней. Она не дрогнула от дикого напряжения в нём; её взгляд оставался устойчивым.

— Он не останавливается, — прохрипел он. — Неважно, кого ранит. Сколько жизней рушит. Люди... — он сглотнул, — люди просто позволяют это ему.

Её пальцы сжались крепче, легкие, но не сгибающиеся.

— Мы не позволим, — сказала она. — Не на этот раз. Сегодня у нас есть доказательства.

Горло Адриана сжалось. Доказательства, да. Но они не стирали крови, текущей в его жилах, истины о Габриэле Агресте как отце, создателе разрушения, наступающего на неё, нападающего на Париж, потому что работал с Бражником, за мечту, которую он не мог похоронить. Адриан почти готов был озвучить это, позволить ей увидеть трещину внутри него. "Он мой отец. И это есть во мне".

Но её пристальный взгляд удержал его. Она не считала его гнев опасным. Она видела его. Мальчика за маской.

— Ты дрожишь, — шепнула она.

— Со мной всё нормально, — солгал он, хотя когти зудели на кончиках пальцев, плечи оставались напряжёнными, жар пульсировал в груди.

Её рука задержалась ещё на секунду, прежде чем отпустить. Она повернулась лицом к тусклому блеску лаборатории, медленно и решительно выдыхая.

— Вот и всё, Кот. Именно это нам было нужно. Теперь, когда это станет известно общественности, Лоран-Сельвиг не сможет игнорировать ситуацию. Габриэль больше не сможет скрыть происходящее.

Адриан кивнул, голос плотный, тело было напряжено, удерживая шторм внутри. Но под маской, под кошачьей улыбкой, сердце билось в клетке рёбер, отчаянно желая раскрыть правду, которую пока не мог выразить словами, показать себя целиком.

Вместо этого он сделал судорожный вдох, приставил посох к плечу и позволил маске взять себя под контроль.

— Тогда убедимся, что это попадёт в нужные руки, — сказал он. Голос его был ровным, когти — острыми, но контролируемыми.

Маринетт одарила его небольшой, сильной улыбкой — вспышкой света во тьме — и на мгновение эта хрупкая, мерцающая искра убедила его, что он способен носить обе маски: Кота Нуара и сына Габриэля.

Почти способен.