Invictus (гет)

Тишина. Глубокая, чёрная, пустая...

Но лишь снаружи. Внутри я не перестаю рыдать.

Или — что ещё хуже — слышу голос, который вспарывает меня, словно… словно...

— Заткнись!

Рука на горле душит крик в зародыше. И голос — такой же мягкий, как стальное лезвие, — произносит:

— Мне надоело слушать твои завывания, Гермиона. Ты сама на это согласилась, помнишь?

Перед глазами мельтешат белые огоньки.

— Отвечай!

Не могу говорить. Не могу дышать.

Однако он заставляет меня отвечать. Снова, снова и снова.

— Я принадлежу вам.

— И? Скажи мне, грязнокровка.

— Вы можете делать всё, что захотите…

— О да-а-а… — Долгий, прерывистый вздох.

И всё начинается сначала.

Мне нужна ванна, хотя даже через миллион лет я не смогла бы отмыться от этой мерзости. Кожа липкая от пота, крови и… остального, но он связал мне руки, лишив возможности хотя бы вытереться.

— Неважно, чего хочешь ты, малышка. Ты принадлежишь мне.

Его пальцы впиваются мне в бёдра, когда он заставляет меня встать, опираясь на локти и колени, и прижимается ко мне сзади — твёрдый и горячий, и… я не могу этого выносить...

Почему я не лежала безвольной куклой, позволяя делать с собой всё, что ему хотелось? Разве я не так должна была реагировать?

Без разницы. Он хотел, чтобы я сражалась.

— Куда это ты собралась, Гермиона?

Он притягивает меня ближе, в то время как я цепляюсь ногтями за матрац, пытаясь выцарапаться из его потных объятий, несмотря на то, что одна его рука железной лентой обвивает мою талию, а другая с такой силой стискивает грудь, что в конце концов я начинаю орать. Его щека практически касается моей, и я ощущаю на себе его зловонное дыхание, когда он шепчет:

— Ты принадлежишь мне. Хочешь, чтобы я это доказал?

Кое-что из того, что было… Господи, я и представить себе не могла... как можно этого хотеть?..

В сравнении даже Тёмная Метка кажется чистой.

Рука на затылке вжимает мою голову в пропитанные потом простыни, пока я не начинаю задыхаться.

Он молчит, когда выходит из меня, и я чувствую стекающую по бедру влагу… Молчит, когда встаёт.

Закрыв глаза, пытаюсь совладать с дыханием.

И жду.

Но он молчит.

Молча хватает меня за руки и связывает запястья верёвкой, другой конец которой змеёй обвивается вокруг изголовья.

Когда я отворачиваюсь к стене, меня трясёт — от холода, страха, истощения...

Дверь в ванную с треском захлопывается.

Я не услышала от него ни единого слова — ни после того как он... закончил, ни после того как выплыл из ванной в облаке тошнотворно-сладкого пара, от которого мне захотелось блевать. Так же молча почистил мантию заклинанием и натянул сапоги. Мне кажется, он даже ни разу на меня не посмотрел. Лишь взмахнул палочкой, прикрывая меня одной из влажных, дурно пахнущих простыней, и дизаппарировал.

Я тоже на него не смотрела.

Ни на что не смотрела.

Думая обо всём.

Ты можешь делать всё...

Так говорила мама, но вкладывала в эти слова совсем другой смысл.

Продолжаю таращиться в темноту. Не шевелюсь, потому что любое движение заставляет меня острее чувствовать реальность происходящего...

Я замёрзла.

Простыни провонялись его запахом.

Стараюсь не думать о том, что произойдёт, когда он вернётся. Если он вернётся.

Не думать легко, когда в голове пусто, а тело коченеет от холода. Я не могу спрятать руки под простынёй, поэтому дышу на них, пытаясь согреться.

Моё тело хочет жить, даже если я не хочу.

Неважно, чего хочешь ты. Ты принадлежишь мне.

Нет. Нет!

Хотя мой протест ничего не изменит. Может, у него и нет “права”, но сила на его стороне. Здесь, внизу, это всё, что имеет значение.

Я могу делать всё...

И он будет. Полагаю, я знала об этом раньше. Но теперь… Теперь он словно бы открыл новый портал в ад и швырнул меня туда.

Не думай об этом.

И я просто вглядываюсь во тьму… до тех пор, пока вспышка света не отражается от каменных стен.

Я закрываю глаза.

Шаги. Его. Направляются ко мне.

Господи, заставь его уйти.

Каждая мышца, каждая клеточка моего тела взывает ко мне, умоляя бежать, спрятаться, попытаться дизаппарировать — даже если это расщепит меня на тысячу маленьких кусочков.

Я не могу встретиться с ним лицом к лицу. Прошу тебя, не заставляй...

Шаги останавливаются, и я замираю, стараясь унять охватившую меня дрожь.

Ничего не происходит.

Но я должна наконец-то заставить себя открыть глаза. В конце концов, бороться с ним бессмысленно.

Мой расфокусированный взгляд скользит мимо связанных, безобразно распухших кистей рук, тогда как он стоит за моей спиной, занимаясь бог знает чем. Мне не всё равно — и в то же время плевать.

Ноздри заполняются его запахом, от которого я буквально цепенею.

В поле зрения появляется его палочка. Повинуясь её прикосновению, связывающие меня верёвки опадают, и я прижимаю руки к груди, пряча их под простынь.

Он её сдёргивает.

Я закрываю глаза, чувствуя, как защищённая перчаткой рука проходится по рёбрам и, спустившись вниз, замирает на талии.

Он не говорит. Он и не должен.

Ты принадлежишь мне.

Я жду.

Он убирает руку и, наконец, произносит:

— Я полагал, мы договорились оставить игры в прошлом.

Игры? О боже…

Каждое сказанное им слово камнем падает в мой желудок.

Меня сейчас стошнит.

— Поэтому можешь перестать меня игнорировать, Гермиона.

Когда моё имя соскальзывает с его языка, меня передёргивает.

Мне нужно встать. Пройти через это, если я хочу жить.

Жить? Трудно себе это представить.

Ты принадлежишь мне...

Я должна открыть глаза, повернуться и…

Не могу.

Не могу об этом даже помыслить.

Его палочка вжимается мне в рёбра, заставляя свернуться в клубок, хотя тело реагирует болью на малейшее движение.

— Уверен, ты меня слышала, — говорит он. — И мы оба знаем, что будет дальше. Я скажу тебе встать и когда ты не подчинишься, мне придётся тебе пригрозить. После чего ты забьёшься в угол кровати, словно сделать так, как я говорю, хуже того, что я тебе сделаю, если ты меня не послушаешься.

Он убирает палочку.

— Хватит, Гермиона. Эта игра утомила меня давным-давно.

Раздаётся эхо удаляющихся шагов, и на одно ужасное мгновение мне кажется, что он просто оставит меня здесь. Резко оглядываюсь… чтобы увидеть, как он ухмыляется мне с противоположного конца комнаты.

— Даю тебе полчаса, чтобы ты могла привести себя в надлежащий вид.

“Или же…” не существует.

Я спускаю ноги на пол.

Господи, как же всё болит… Кое-как мне удаётся доковылять до ванной, глядя куда угодно, но только не на него. Захлопываю за собой дверь.

Странно, что мне сходит это с рук.

Да мне плевать! Пусть идёт в зад вместе со своей выдраенной до блеска ванной комнатой и своей чёртовой демонстрацией превосходства, и… и…

Хватаю какой-то флакон и с размаху шваркаю его о стену.

Воцаряется оглушительная тишина.

А затем… я слышу стук каблуков его сапог. Тихое клац клац клац клац клац, пока дверь передо мной не распахивается.

Он молчит.

Поджав губы, он удостаивает меня единственным взглядом и переводит его на образовавшееся на стене пятно. Двумя взмахами палочки он возвращает флакон в первоначальное состояние и протягивает мне.

— Я оставил это здесь, дабы ты могла им воспользоваться, — говорит он. — Или же тебе нужна будет моя помощь?

Теперь он смотрит прямо на меня, и на его лице мелькает отвращение.

Я выхватываю у него флакон и отворачиваюсь.

— Двадцать восемь минут, — с этими словами он закрывает дверь.

Я открываю краны на полную; плеск воды заглушает мой голос, пока я монотонно повторяю ненавижу тебя ненавижу ненавижу в поднимающееся кверху облачко пара. Практически беззвучно: я не осмеливаюсь говорить громче, боясь, что он услышит, но продолжаю молитву выживания.

В флаконе находится мазь — “Стандартное средство для излечения синяков и порезов”, если верить написанной от руки этикетке. Но, драккл его раздери, мне нужно что-то сделать, чтобы утихомирить боль, и если я им не воспользуюсь, он может…

Хотя, судя по его виду, он скорее проглотит сырого флобберчервя.

Не думай об этом.

Зачерпнув немного средства, я размазываю его по синяку на запястье. Кожу немного пощипывает, и хотя в целом я не замечаю особой разницы, боль как будто уменьшается. Возможно, эффект плацебо, но пока он работает, мне на самом деле всё равно.

Двадцать восемь минут... Теперь уже двадцать шесть. Пусть будет двадцать пять. Пять минут, чтобы наполнить ванну, десять — чтобы соскрести с себя все следы… произошедшего; пять минут, чтобы обсохнуть. Ещё пять — на всякий случай.

Смазываю все синяки и царапины. Мази достаточно, чтобы я могла ей воспользоваться и после того, как приму ванну, к тому же мыться будет не так больно, если ссадины немного подживут.

Хотя, быть может, лучше бы они болели: боль выжигает воспоминания.

Воспоминания. Именно они послужили оправданием. Моим оправданием. Его. И да, когда я сказала, что готова на всё, лишь бы получить их обратно, я имела в виду именно это, и мне не нужно себя уговаривать, что мне мои воспоминания дороже, чем… чем…

Но я бы всё отдала, лишь бы стереть это из памяти.

Нет, не “всё”.

Залезаю в ванну и закрываю кран с холодной водой.

Горячая вода продолжает течь, и я чувствую, как тепло просачивается под кожу, прогоняя оцепенение.

Конечно же, я читала полицейские листовки, в которых рассказывалось, как вести себя после нападения; как нужно бороться с желанием отскрести себя дочиста и как сохранить доказательства… Да к чёрту! Даже если бы мне удалось выбраться из этого кошмара, если бы я допустила хоть на секунду, что в Министерстве мне поверят, необходимые доказательства у меня есть. И как только в моей руке снова окажется палочка, мне не нужно будет затевать судебный процесс, чтобы дать ублюдку то, чего он заслуживает...

Я имею в виду Кингсли, Шизоглаза и Тонкс — думаю, им можно доверять.

О да, потому что они столько сделали, чтобы вытащить тебя отсюда...

Я им доверяю — должна доверять, — но нуждаюсь не в их жалости, а в уважении.

Какая-то часть меня хочет расплакаться, тогда как другая — большая — часть жаждет ответить жестокостью на жестокость.

Нет. Чего я действительно хочу — никогда его больше не видеть и не думать о нём.

Как же. Ни одни чары не сотрут это из моей памяти.

Промываю волосы, чтобы распутать сбившиеся в колтуны пряди.

Держу глаза закрытыми; не хочу видеть отметины на теле и покрасневшую кожу, которую тру, тру, тру — и никак не могу остановиться. Я ощущаю, как щётка задевает особо чувствительные участки, соскребая малейшие признаки того, что он сделал.

Уничтожая все следы...

Но кроме них есть ещё и старые метки — вроде шрама на левой щеке, — от которых мне никогда не избавиться… Хотя в сравнении с другими вещами это кажется почти нормальным.

Или это потому, что я ничего не помню?

Набираю полные лёгкие влажного воздуха. Ах, если бы пар был достаточно горячим, чтобы выжечь во мне грязь и очистить меня изнутри! Я всё ещё чувствую его вкус…

Набираю воду в сложенные ковшиком ладони и полощу рот. Сплёвываю. И снова полощу.

Господи, умираю от жажды.

Снова открываю кран с холодной водой и пью. В горле першит от крика, и вода немного облегчает боль.

Закрываю оба крана и сажусь, обхватив руками колени. Наслаждаюсь теплом, глядя на плывущие к потолку клубы пара. Здесь и сейчас я могу свободно вздохнуть.

Не думай о том, что произошло. Не думай о том, что будет...

Помахав рукой перед глазами, наблюдаю за причудливыми завихрениями белёсых струек.

Вытягиваю ноги и погружаюсь в воду — очистительное зелье, — пока бортик ванны не заслоняет мне обзор. Чувствую, что почти согрелась…

Глаза наполняются слезами, но я не пытаюсь их сдерживать.

Это нормально. Мне нужно поплакать.

Это… слишком. Что сейчас происходит?

Не думай об этом.

Не думай.

Лучше наблюдать за белым паром, поднимающимся к белому потолку, запихнув подальше мысли о кричащей темноте…

Чёрт! Сколько я уже здесь сижу?!

Рывком выдёргиваю пробку и буквально выскакиваю из ванны.

Не паникуй! Паника не поможет тебе собраться быстрее.

Выхватываю полотенце из стопки рядом с зеркалом и оборачиваю вокруг головы.

Всё в порядке. Он бы уже вынес дверь, если бы отведённое мне время закончилось.

Торопливо вытираюсь вторым полотенцем. Некоторые синяки и ссадины всё ещё побаливают, и я смазываю их средством.

И… о нет.

Моя мантия осталась в комнате и теперь мне придётся выйти обёрнутой в полотенце…

Может, он и не ждал, что ты оденешься.

НЕТ!

Ни. За. Что.

В конце концов, он сказал мне “привести себя в надлежащий вид”. А ещё — что его утомили игры. Что если я чуть-чуть приоткрою дверь и попрошу…

Но это не игра, верно? Ты принадлежишь ему, и он может делать всё...

Обнимаю себя за плечи.

Хорошо. Он может делать со мной всё, что пожелает — мне не нужно, чтобы он снова это доказывал, — но и подвергать себя унижению я не должна.

Беру третье полотенце и встряхиваю его, чтобы оценить размеры и можно ли будет в него завернуться.

Домовой эльфёныш Люциуса Малфоя...

Заткнись!

И вижу, что полотенце в самом низу стопки — вовсе не полотенце. Ткань в моих руках разворачивается в мантию.

Я не заметила её сразу, потому что она не чёрная, а бледно-голубая — и куда лучшего качества, чем те тряпки, что он заставлял меня носить до этого.

Зачем?

Пропускаю сквозь пальцы мягкую ткань, смаргивая набежавшие вдруг слёзы.

Бога ради, Гермиона, соберись!

Просто… я так давно не видела ничего хорошего...

Хотя он так и не дал мне нижнего белья.

Что всё это значит? Может, он хочет превратить меня в свою персональную секс-рабыню?.. Что за банальщина!

Я лучше умру. Звучит не менее банально, но я уверена в этом на все сто. Прошлой ночью я как будто сбросила кожу... Или же её с меня содрали.

И я точно знаю, что не позволю подобному случиться вновь. Никто меня больше не коснётся и пальцем.

Натягиваю на себя мантию, которая выглядит даже лучше, чем просто хорошо. Высокий ворот и длинный рукав прикрывают отметины, а крой делает её похожей скорее на платье, чем на мешок, но в то же время достаточно свободной, чтобы замаскировать мои выпирающие кости и отсутствие белья.

Цвет мантии почти такой же, как у платья, которое я надевала на Рождественский бал, но на этот раз у меня нет трёх часов, чтобы справиться с кудрями. Больше смахивает на три минуты.

Перебрасываю копну волос за спину.

Мне бы хотелось иметь расчёску, заколку и зелье, что сделало бы их шелковистыми, превратило бы в броню, которая говорила бы: я элегантна и неприступна, и равная тебе, и ты меня не тронешь.

Однако ничего из этого у меня нет. Да и с какой стати я должна стараться выглядеть безупречно? Имеет значение лишь то, что внутри.

И я холодна и неприступна, и равная ему, и он меня не тронет.

Мечтай дальше.

Я не мечтаю, а провозглашаю. Он добился своего обманом — не думай об этом, — поэтому я могу получить свои воспоминания обратно. И он отдаст их мне, чёрт бы его побрал, а потом… Потом мы посмотрим.

Ты на самом деле хочешь посмотреть?

Хочешь спросить, страшно ли мне? Конечно же, мне страшно. В моей памяти — сплошные дыры, в которые канула огромная часть моей жизни, и это — насколько я могу судить — даже хуже, чем… чем то, что произошло. Но это неважно. Мне необходимо это знание, потому что — Мерлин свидетель — я хочу убедиться, что он сполна заплатит за содеянное.

Это не ненависть: я не могу позволить себе такую роскошь. Это гнев.

Ты принадлежишь мне.

Иди к чёрту!

Я распахиваю дверь ванной и…

Он там. Стоит посреди комнаты, с искривлённым гримасой ртом и зачесанными назад волосами. Пальцы сжимают палочку… В глазах — холод.

Отвожу взгляд в сторону.

Меня ощутимо потряхивает, ведь даже отсюда я слышу его запах. Он пахнет в точности как тогда, когда заставил себя поцеловать, когда плюнул на пол, когда...

Не плачь. Не смей плакать!

Чёрт бы его побрал!

— Драко был прав, — говорит он и ухмыляется, когда я прожигаю его взглядом. — Тебе действительно идёт этот цвет.

Опираюсь на дверной косяк и смотрю мимо него, высоко задрав подбородок.

Я горда, холодна и неприступна, и равная тебе

В мыслях я уверенно захожу в комнату и требую, чтобы он выполнил свою часть сделки, словно не было никакой сделки, а он не разрывал в клочья раз за разом то, что осталось от моего самоуважения.

Я не могу туда выйти.

— Подойди ко мне, Гермиона.

Не могу.

Ты должна.

Это сущий кошмар.

Ну и что тут нового?

Стиснув зубы, я опускаю глаза в пол и отклеиваюсь от двери. Опущенный взгляд означает, что на него я могу не смотреть.

Останавливаюсь, когда вижу носки его сапог.

— Посмотри на меня.

Единственный способ это сделать — ничего не чувствовать.

Кровь застывает в жилах, а сердце и душа превращаются в лёд.

— Что ты поняла этой ночью, Гермиона?

Произношу ровным тоном:

— Я принадлежу вам. Вы можете делать со мной всё, что захотите.

И вздрагиваю, не в силах совладать с собой.

Он медленно кивает.

Каким-то образом он выглядит… иначе. Он как будто наблюдает за мной с противоположного конца глубокого залива, в котором потонула прошлая ночь.

Но всё ещё устрашающе. Я помню это очень хорошо.

— Обними меня за талию.

Нет.

От одной лишь мысли об этом меня начинает мутить.

— Я сказал: обними меня за талию, имея в виду немедленно.

Не думай. Просто сделай.

Придвигаюсь чуть ближе. Он стоит абсолютно неподвижно — как вчера, когда он впервые вынудил меня дотронуться до себя.

Едва касаясь, кладу руки ему на талию. Не хочу до него дотрагиваться, чувствовать его тепло, вдыхать его запах...

Поделом ему, если меня стошнит!

— Ох, Мерлина ради, девочка! — выплёвывает он. — Хочешь, чтобы тебя расщепило?!

Он делает шаг вперёд и прижимает к себе так крепко, что у меня перехватывает дыхание. Прежде, чем я успеваю его оттолкнуть, он приставляет к моему виску палочку и...

* * *

Моргнув, я едва не падаю.

О-о, моя голова…

Что за… Он. Меня обволакивает тошнотворным гнилостным запахом роз, к которому примешивается запах мужского пота. Рука чуть повыше локтя как будто зажата в тиски.

Трясу головой, чтобы спала повисшая перед глазами пелена.

Мы в его кабинете. Он держит меня на расстоянии вытянутой руки, и его лицо ровным счётом ничего не выражает.

Наши взгляды встречаются, и он меня отпускает. Покачнувшись, я выпрямляюсь. Он кивает и жестом указывает мне на стол.

— Садитесь, мисс Грейнджер.

Накатывает тошнота.

Но… это его кабинет. Здесь находятся мои воспоминания. Находились. Это ведь хороший знак, верно?

Ты можешь сделать это, Гермиона. Всё, что было между тогда и сейчас, просто плохой сон.

В конечном итоге, всё произошло там, а не здесь. Я прячу там в самый дальний уголок подсознания и направляюсь к обозначенному стулу. Он садится напротив.

Я должна поднять голову, заставить его посмотреть на себя как на равную. Но.

Раздаётся шорох ткани, когда он чуть наклоняется вперёд.

— Мисс Грейнджер, я всецело убеждён, что нам нет нужды повторять наш неприятный маленький урок.

Неприятный? Ха!

Я сглатываю.

Посмотри на него, Гермиона. Ты сильна, холодна и неприступна, и ты выживешь.

Стиснув руки на коленях, я поднимаю голову и отвечаю, чеканя каждое слово:

— Я тоже в этом убеждена, мистер Малфой.

Его бровь приподнимается на миллиметр.

— Действительно.

Сейчас мы как будто не здесь. Где-то далеко.

Открыв ящик стола, он достаёт оттуда свиток пергамента и взмахивает палочкой. Свиток разворачивается и опускается на стол между нами.

Там что-то написано, однако я не могу разобрать ни строчки. Мой мозг отказывается впитывать информацию.

Сосредоточься! Посмотри на него — он не станет тебя трогать.

И я смотрю. Он словно высечен изо льда… хотя лёд не вызывает у меня такого отвращения.

Он ставит на стол пузатую серебряную чернильницу и кладёт изящное чёрное перо.

Дыши.

Развернув пергамент лицом ко мне, он тычет пальцем внизу листа. Затем подталкивает перо.

— Подпишете здесь, мисс Грейнджер.

Сердце сжимается от страха, когда я поднимаю на него взгляд.

— Что это?

— Договор.

Должно быть, я сошла с ума, потому что понятия не имею, о чём идёт речь, а ещё потому, что меня не отпускает ужасное чувство, что если я подпишу, то совершу нечто непоправимое.

Он пододвигает пергамент ближе.

— Полагаю, вам следует это прочесть.

Да-да, я обязана его прочитать, но страх заморозил моё восприятие. Для меня куда менее пугающе взглянуть ему в глаза и произнести:

— Мои воспоминания, мистер Малфой.

Его ноздри гневно раздуваются.

— А что с ними?

О чёрт.

Но меня уже несёт.

— Мы заключили соглашение. Вы сказали, что вернёте мне воспоминания, если я…

— Я так и сделаю. После того, как вы подпишете.

— Нет.

Мой мозг наконец-то начинает соображать.

Он может бесконечно тянуть время, а ведь с каждым прошедшим часом всё сложнее будет объединить память и воспоминания, что для меня — так или иначе — равносильно смерти. Тогда как он… Чёрт, мне лучше прочитать этот грёбаный договор! Ему что-то от меня нужно, поэтому сейчас он не станет меня убивать.

— Вы не в том положении, чтобы говорить мне “нет”, мисс Грейнджер.

Как и ты.

Судя по всему, его терпение на исходе, и если я выведу его из себя, добром это не кончится.

Придвигаю лист пергамента поближе. На нём — всего несколько идеально выписанных строк. 

“Настоящим договором

ведьма Гермиона Джин Грейнджер

обязуется выполнить задачу, поставленную перед ней

волшебником Люциусом Марселлусом* Малфоем.

Волшебник Люциус Марселлус Малфой

обязуется защищать и обеспечивать всем необходимым ведьму Гермиону Джин Грейнджер

до тех пор, пока договор не будет выполнен либо расторгнут.

Ведьма Гермиона Джин Грейнджер и волшебник Люциус Марселлус Малфой

обязуются не разглашать происходившее в соответствии с условиями договора.

Сим заявляю, что заключаю договор согласно природным законам магии, находясь в здравом уме и твердой памяти.

Подписано

Гермиона Джин Грейнджер _______________

Люциус Марселлус Малфой _______________ 

Ох, дерьмо, дерьмо, дерьмо! Не думала, что что-то способно заставить меня бояться сильнее, но это… То есть, я говорила, что выполню требуемое, да и принуждения с его стороны никто не отменял. Но связать себя магическим договором добровольно... О боже.

Смотрю на него, ожидая увидеть привычную ухмылку, однако натыкаюсь на хмурый, едва ли не беспокойный взгляд.

Ну конечно. Какой бы ни была причина, он хочет, чтобы я это подписала. У меня появилась возможность поторговаться.

ТЫ СПЯТИЛА?!

Спятила уже потому, что склоняюсь к подписанию, и вторая часть договора внушает мне куда большие опасения. Не хочу делить с ним никаких секретов! Даже видеть наши имена рядом на пергаменте кажется мне чертовски неправильным.

Но… у нас уже есть общий секрет. Не то чтобы я когда-либо смогу кому-нибудь рассказать о том, что он сделал...

К тому же, по договору он должен будет меня защищать. Он бы не пошёл на это, если бы магии не требовалось каких-то взаимных обязательств. Иными словами, он станет меня защищать с той самой минуты, как поставит передо мной задачу.

Он явно не намерен шутить. Но тогда какого дьявола ему от меня нужно?!

Он постукивает пальцем по столу.

— У вас возникли вопросы, мисс Грейнджер?

Я как будто подхожу к самому краю обрыва.

Делаю глубокий вдох.

— Вы ничего не сказали о сути задания.

— И не скажу, пока не уверюсь, что вы станете держать язык за зубами.

Да ладно тебе.

Если я откажусь подписать договор, то он, скорее всего, меня убьёт, чтобы уж наверняка заставить ”держать язык за зубами”.

Если только я не стану призраком.

Я вздрагиваю. Неужели он и это предусмотрел?.. Внезапно его мышление кажется мне невыразимо чуждым.

— Этот договор гарантирует мою безопасность лишь на протяжении срока его действия, — говорю я.

Он даже не пытается скрыть усмешку: мои слова означают, что я капитулировала.

— Не гарантирует, а налагает на меня ответственность за ваше благополучие. Уверяю вас: когда вы закончите задание, вам не о чем будет беспокоиться.

Он ухмыляется — словно одному ему понятной шутке, — но уже в следующую секунду ухмылка исчезает.

— Мы попусту тратим время, мисс Грейнджер. Подписывайте.

— Я подпишу, — говорю я медленно, не обратив внимания на раздавшийся в голове громкий протестующий вопль. — После того, как вы вернёте мне воспоминания.

Его рот перекашивает гримаса ярости, а руки сжимаются в кулаки.

— Ты смеешь мне указывать!

— Нет! Нет! — Я стараюсь выровнять сбившееся от страха дыхание. — Посудите сами: как я могу подписать что-либо подобное, когда моя память — одна сплошная дыра? Разве это не повлияет на магию?

Он смотрит на меня, сузив глаза. Ему известно, что настаиваю я по другой причине...

Вероятно, он тоже. Может, он хочет вырвать у меня согласие до, а не после, потому как считает, будто таким образом заставит меня первой выполнить своё обязательство.

И он ещё говорит, что ему надоели игры.

Или же он сомневается, что я подпишу, получив воспоминания обратно. Неужели они настолько ужасны?

Ты и в самом деле хочешь знать?

ДА!

— Разве не безопаснее будет сначала вернуть мне воспоминания? — спрашиваю тихо. — Какое бы задание вы мне ни дали, я едва ли смогу его выполнить, если не буду связно мыслить.

Вчера ты мне очень ясно дал это понять.

Он не отвечает.

У меня раскалывается голова, и я с трудом отделываюсь от желания прижать ладони к вискам.

Голова болит из-за провалов в памяти? Что если уже слишком поздно?

— Прошу вас.

Это чересчур для той, кто сильна, холодна и неприступна.

Одно бесконечное мгновение он смотрит мне в глаза. Затем пожимает плечами.

— Будь по-твоему. Но если ты нарушишь слово, то, клянусь, что станешь об этом жалеть до конца своей никчёмной жизни.

Не дожидаясь моей реакции, он отворачивается к чёрному лакированному секретеру.

Несколько раз глубоко вдыхаю и выдыхаю. Меня трясёт. Хочется заплакать, но я сдерживаюсь: если начну, то уже никогда не остановлюсь.

Он ставит между нами тёмную чашу Омута памяти, внутри которой закручивается спиралью туманная дымка.

Мне кажется, или с прошлого раза серебристые нити воспоминаний потускнели? Могли они испортиться?

Вдруг он изменил их или исказил?

Он хмурит брови.

— Приступай.

Придвигаю к себе Омут и наклоняю голову.

У тебя нет выбора. Ты не можешь сейчас передумать.

Я должна верить, что нужна ему в здравом уме. Потому что, чёрт подери, лучше верить в это, чем уповать на его милосердие.

Задерживаю дыхание и погружаю лицо в чашу.

косые солнечные лучи падают на чёрную кожаную обложку

Вам следовало бы обращаться с этой книгой с куда большим уважением, мисс

Отсюда нет выхода, грязнокровка. По крайней мере, для тебя

существо со светящимися красными глазами и длинными острыми зубами нападает на меня в лесу… Ступефай! СТУПЕФАЙ! Дефендо — и очертания высокой фигуры растворяются в огненно-красном всполохе Защитного заклинания Каэдо — и тёплая струйка крови устремляется вниз по ноге

Матерь-тьма, Грейнджер! Что с тобой произошло?!

Круцио! кровь-огонь-сталь

Круцио! он пронзительно кричит и бьётся в конвульсиях, его позвоночник выгибается под немыслимым углом и… светлые, почти белые волосы падают на щёку, тогда как тоненькая струйка крови вытекает из полуоткрытого рта…

Итак, досточтимая мисс Грейнджер интересуется Тёмными Искусствами? Что ж, грязнокровка, безусловно, ты обратилась по адресу.

стою в одном белье, с ворохом одежды у ног, а он ухмыляется и пристально меня разглядывает

Так вот о чём ты мечтала в самом тёмном уголке своей души? Я польщён, Гермиона, на самом деле польщён… защищённые перчаткой пальцы обхватывают подбородок, накрывают грудь, зарываются в волосы… Из этого можно сделать вывод, что в тебе пробудился вкус к боли?

резкий запах пота, шёлк, розы

Виктор целует меня в увитой розами хогвартской беседке

его дыхание обжигает мне ухо

Так-так-так, Гермиона. Ты не перестаёшь меня удивлять

красно-чёрные чешуйки под пальцами кажутся неожиданно тёплыми… он швыряет змею о стену…

топор опускается Экспеллиармус! и раздаётся лязг металла о камень

Империо руки в липкой, остро пахнущей крови… и нож… брось его!

Кровь, вилы, снова кровь, солома, грязь

Мама улыбается мне в саду

С днём рожденья тебя, с днём рожденья тебя, с днём рожденья, дорогая Гермиона…

С Рождеством, грязнокровка

Нет нет слишком застывший, слишком неподвижный... Прощай, мой чудесный котик

Эванеско! Эванеско! Эванеско!

яростная вспышка света…

...и ничего.

Я… я…

Выпрямляюсь. Меня трясёт даже сильнее прежнего.

...холодный камень царапает кожу щеки, палочка вытравливает на моём предплечье кислотный узор… отвратительного вида рана, сочащаяся сукровицей и гноем, с добрый десяток дюймов длиной…

...широкий белый шрам, тянущийся от локтя практически к самому запястью. В ужасе смотрю на него, тогда как он выгибает бровь и говорит, что некоторым урокам потребовалось больше времени для усвоения...

О боже… Не могу думать. Мне хочется заорать и броситься вон из комнаты, но всё, на что я способна, — упасть на стул без того, чтобы свалиться в обморок.

Скрестив руки на груди, он наблюдает за мной, стоя у противоположного конца стола.

Поймав на себе мой взгляд, он выгибает бровь.

— Теперь ты счастлива?

Я закрываю глаза.

...в темноте мою руку накрывает чужая рука… легчайшее прикосновение пальцев к шее… груди… и ниже… хочешь, чтобы я продолжил, малышка?..

НЕТ!

Я моргаю.

Он подталкивает ко мне пергамент.

Ты издеваешься?!

— Я… дайте мне полчаса. — Мой голос звучит на удивление спокойно, ничем не выдавая бушующую внутри бурю. — Мне нужно привести мысли в порядок.

— Ты подпишешь это немедленно.

А не то станешь жалеть об этом до конца своей никчёмной жизни.

будешь бунтовать — заплатишь за это сполна

несмотря на смену декораций, правила игры остались те же

есть вещи, расставаться с которыми неизмеримо больнее, чем даже с кровью

ты ошибаешься, полагая, будто тебе известно, на что я способен

Меня передёргивает. Мысли в голове путаются; я не смею думать, пока украденные воспоминания не займут полагающиеся им места.

Если я не сумею сосредоточиться, это может ослабить договор…

И если я подпишу чёртову штуковину, он больше не сможет меня мучить.

Ну да, как же. Всегда найдётся какая-нибудь лазейка.

Если и так, то он ей не воспользуется — если хочет, чтобы магия сработала.

Беру в руку перо.

Мои пальцы лишь слегка подрагивают, когда я ставлю подпись. Молча смотрю, как он добавляет свою.

Что я делаю?

Несусь на всех парах навстречу глухой каменной стене, столкновения с которой я не в силах избежать.

Он откладывает перо, и в его руке появляется короткий серебряный нож.

...нож разрезает плоть, словно масло, я пытаюсь вырваться, однако тяжёлая ладонь припечатывает меня к камню и… проворачивает лезвие в ране...

Чтобы справиться с головокружением, я хватаюсь за подлокотник.

Я думала, он ухмыльнётся, увидев страх на моём лице, однако он слишком… сосредоточен.

— Обычно, чтобы активировать подписи, — говорит он мне, — достаточно воспользоваться палочками. Но поскольку ты лишилась своей, нам придётся довольствоваться более примитивными методами.

Кстати, а что произошло с моей палочкой?

Торопливо роюсь в выцветших, потемневших образах...

Ох.

Я обязана его ненавидеть, но в голове столько всего перемешалось, что я ничего не чувствую.

Он чиркает лезвием по подушечке большого пальца, и на месте пореза набухает алая капля, которую он стряхивает на пергамент.

кап… кап… кап… прямиком в бурлящий котёл...

Магия крови, чтоб её. Наверняка мне удалось что-то о ней узнать, но...

Мне не хватает духу вспоминать дальше. Пока нет.

Очистив лезвие заклинанием, он протягивает мне нож.

Будто со стороны, я наблюдаю, как беру нож и прижимаю его к большому пальцу, держа руку прямо над подписью.

Не уверена, что смогу это сделать. В отличии от некоторых, у меня нет привычки проводить запрещённые кровавые ритуалы.

...опускаюсь на колени, тянусь к его запястью, касаюсь ножом белой кожи...

Нажимаю чуточку сильнее. Это больно.

Больно? По сравнению со всем остальным?

Никто не говорил, что будет легко. В этом суть...

Суть. Ха-ха.

Зажмуриваюсь и резко провожу пальцем по лезвию. Зашипев от боли, я открываю глаза, чтобы увидеть крошечную каплю крови, упавшую на самый край пергамента.

Он протягивает руку, и я подаю ему нож, рукояткой вперёд, чувствуя… Нет, я ничего не чувствую. Да и осталось ли здесь моё ”я”?

Не будь смешной! Можно подумать, этот договор чем-то отличается от министерского трудового соглашения!

Не считая личности работодателя.

Люциус Малфой. Ты можешь называть его по имени, помнишь? Мы через это прошли.

...удерживаю его взгляд и говорю: “Я — не ваша собственность, Люциус Малфой”...

Он ухмыляется. О, теперь, заполучив желаемое, он ухмыляется. Ублюдок.

— Сгодится, — кивает он, — хотя твоя техника определённо нуждается в совершенствовании. Мы над ней поработаем.

О боже. Ему этого хотелось? В прошлом было что-то, связанное с кровью… Было ведь?

Не пытайся вспоминать.

Так или иначе, я не уверена, что хочу вспоминать.

Я тру виски, а когда снова поднимаю взгляд, то вижу лежащий на столе лоскут чёрного шёлка, в который что-то завёрнуто.

Этот лоскут — если только я не ошибаюсь, — я видела раньше.

У меня пересыхает во рту.

— Разверни его, — говорит он мне.

Кончики пальцев покалывает от нежелания подчиняться, но я придвигаю к себе свёрток и осторожно разворачиваю ткань, стараясь не коснуться находящегося внутри ...небольшого серебряного кольца, испещрённого глубокими, причудливо переплетающимися рунами… тускло мерцающего в траве… соскальзывающего в мою раскрытую ладонь… притаившегося рядом с куском верёвки...

которое сейчас лучится злобой прямо напротив, словно бы дразня своей странно-переменчивой гравировкой.

Смотрю на него.

— А теперь возьми кольцо и приложи его вот сюда. — Он указывает на мою подпись на пергаменте.

Делаю, как он говорит — механически, словно лунатик, — и наблюдаю, как он прикасается палочкой к собственной подписи, бормоча под нос слова, которые я не могу разобрать. Из кончика палочки вырывается чёрное облачко и начинает пожирать пергамент, пока от него не остаётся кучка пепла, которая, в свою очередь, превращается в пыль и повисает в воздухе, образуя дымный мост, соединяющий палочку и кольцо. В следующую секунду оба предмета поглощают дым, и от него не остаётся и следа.

Беги от него! Беги!

Однако бежать здесь некуда. Он об этом позаботился.

Кольцо… Руны теперь не видны, хоть я и знаю, что они здесь. Мои глаза не могут на них сфокусироваться. Или не хотят.

Наши взгляды встречаются. Он смотрит на меня, слегка наклонив голову.

— Как правило, — произносит он тихо, — договор скрепляется палочками… Но поскольку у тебя больше нет палочки, мне пришлось слегка видоизменить заклинание.

...Слово, которое ты ищешь, звучит как “Репудио”...

... поверхность палочки покрывается серебристыми трещинками и…рассыпается горсткой желтоватого пепла...

Я моргаю.

...но поскольку у тебя больше нет палочки...

Ублюдок.

Он взмахивает палочкой, и сверкающий ободок зависает в нескольких дюймах над столешницей.

— Протяни руку.

Всё, на что я способна, — это пялиться на кольцо... словно оно собирается меня укусить.

Потому что так оно и есть.

— Правую.

Не думай об этом.

Протягиваю руку. Я так сильно трясусь, что меня удивляет лёгкость, с которой кольцо надевается на мой безымянный палец.

Ледяное прикосновение металла к коже заставляет меня задохнуться.

Не стоит даже пытаться снять кольцо, чтобы понять: мне от него не избавиться. Я обхватываю левой рукой правую, тщетно стараясь хоть немного согреться.

На кольцо не обращай внимания. Что насчёт заклятия?

Сначала я не чувствую разницы, но потом, где-то на самом краешке сознания… Ощущение сродни Дезиллюминационным чарам, просачивающимся сквозь каждую клеточку моего тела.

Все мои инстинкты кричат мне бежать без оглядки, но я их подавляю: от себя не убежишь.

Он пристально за мной наблюдает, и я надеюсь, что он не видит, насколько происходящее выбило меня из колеи.

Он встаёт. Закрыв глаза, я прислушиваюсь к тихому звуку его шагов по ковру, пока серебристые вспышки его заклинания прошивают мой мозг…

Он касается моей правой руки, которую я всё ещё прикрываю левой.

— Отпусти.

Открываю глаза. Он тянется ко мне, и я позволяю его пальцам обхватить мою ладонь.

... Понимаешь ли ты, что эта рука принадлежит мне?.. Рука моя, и я могу с ней делать всё, что пожелаю...

Он дотрагивается до кольца, и перед глазами начинает кружиться серебряный смерч. Несколько раз моргаю, пытаясь сфокусировать взгляд — на нём, на книжной полке... на чём угодно, кроме этого мельтешащего безумия. Затем он отступает на шаг и, нахмурившись, произносит:

— Мисс Грейнджер, не боритесь с ним. Ни мне, ни вам это не поможет.

Но как я могу не бороться?

Кольцо обдаёт меня холодом, и я с шумом выдыхаю.

— Я сказал: не борись с ним!

Набираю полные лёгкие воздуха.

— Оно должно быть таким ледяным?

— Разумеется, нет, ты, глупая девчонка! Как бы ты смогла на него повлиять?

Не свожу с него глаз.

Внезапно он оказывается рядом и отвешивает мне пощёчину.

Силой удара меня вжимает в спинку стула. Вскрикнув, я хватаюсь за щёку.

За что?!

...на его скулах вспыхивают два красных пятна. “Да как ты смеешь!” — орёт он, и я отшатываюсь, прижимая ладонь к лицу… он настигает меня в два прыжка и, схватив за горло, толкает к стене...

Нет… всё было не так. Кажется.

Когда кажется...

Развернувшись на каблуках, он направляется в противоположный конец комнаты, а потом вдруг поворачивается ко мне — так резко, что полы его мантии взмывают вихрем, — и вскидывает палочку, готовый ударить заклятием…

Однако медлит. Просто нацеливает мне её в лицо.

...Магия принадлежит мне по праву рождения. Мой отец... передал её мне через чистую кровь...

Он продолжает стоять неподвижно, тогда как меня ощутимо трясёт.

Что он делает?

Что я такого сделала?

Стараюсь взять себя в руки и замираю, гипнотизируя взглядом кусок тёмного отполированного дерева.

Не говоря ни слова, он отступает на шаг и прячет палочку.

Проходит целая минута прежде чем я осмеливаюсь взглянуть ему в лицо.

Уголки его рта приподнимаются.

Он почти улыбается! Скотина.

— Лучше? — спрашивает он.

Что?

— Кольцо. Оно всё ещё холодное?

Дотрагиваюсь левой рукой до кольца, уже зная ответ. Всё ещё холодное, но не так, словно его окунули в жидкий азот.

— Не настолько, — отвечаю.

— Прекрасно. А теперь постарайся на нём не концентрироваться. Не заставляй меня снова тебя отвлекать.

Отвлекать… Всё это было, чтобы меня отвлечь?!

Ублюдок. Он не мог просто рассказать мне анекдот?

Как бы то ни было, это ведь сработало?

Опираясь на спинку стула, я встаю и тут же сознаю свою ошибку: перед глазами плывёт, и, чтобы не упасть, мне приходится ухватиться за край стола. Минуту спустя в голове проясняется, и я могу повернуться, чтобы встретиться с ним лицом к лицу.

Мне неудобно сидеть, когда он находится так близко.

Трудно не думать о том, что магия договора просачивается в мой мозг... Это как когда тебе говорят не думать о розовом слонике.

Мне нужно сосредоточиться на чём-нибудь ещё.

— Вы скажете, каким будет моё задание?

— А, — он склоняет голову набок, — пока нет. Полагаю, нам стоит подождать, пока договор вступит в силу.

Просто прекрасно. Так я наверняка не стану об этом думать.

Он хмурится.

— Завтра наступит довольно скоро, мисс Грейнджер. Согласитесь, мало толку от обсуждения предмета конфиденциального договора, если мы начнём его до утверждения. А теперь — если вы найдёте в себе силы отцепиться от моего стола — я провожу вас в вашу комнату.

”Провожу вас в вашу комнату”? Звучит так, словно мы находимся в грёбаном отеле.

Украдкой бросаю взгляд в окно, чтобы в последний раз увидеть небо, прежде чем он снова похоронит меня заживо в том подземелье.

Из угла комнаты доносится тихий щелчок. Дверь кабинета приоткрывается.

Желудок проделывает кульбит, заставив меня крепче ухватиться за край стола.

Не думаю, что смогу вынести общество Хорька, пока мысли в голове напоминают кашу.

Но это… Это не Хорёк.

Он останавливается позади и кладёт руку мне на плечо.

— Нарцисса, — произносит он с ленцой. Лишь те, кто хорошо его знает, могли бы заметить прячущуюся за ней тень раздражения. — Разве я не говорил тебе, что занят?

— Говорил.

Она заходит в кабинет, оставив дверь открытой, и его пальцы с силой впиваются мне в плечо.

Она такая же — высокая, элегантная и невероятно высокомерная, — какой я её помню. Теперь я даже рада, что ничего не сделала со своей шевелюрой: из её причёски не выбилось ни волоска, тогда как моя — будь у меня хоть час в запасе — всё равно бы напоминала воронье гнездо.

Лучше даже не пытаться.

Она останавливается в нескольких шагах от нас и проходится по мне взглядом.

— Так это и есть твоя ручная грязнокровка? — Взгляд останавливается на моём плече, и он убирает руку. — Маленькое тощее недоразумение?

Опускаю глаза в пол. Я должна смотреть на неё, но… не могу. Определение “те, кто хорошо его знает” включает и её. Она занимается с ним этим добровольно — имеет ли она хоть малейшее понятие о том, что он со мной сделал? Не всё ли ей равно?.. В глубине души я надеялась, что она остановила бы его, если б знала...

Теперь я вижу, сколь безнадёжны были мои фантазии.

— Девочка, посмотри на меня.

Очень медленно я поднимаю голову, и она фыркает. Выгнув идеально очерченную бровь, она переводит взгляд на му… на него.

— И ты действительно полагаешь, что это существо…

— Я думал, что дал тебе исчерпывающие объяснения.

— Да, Люциус, — отвечает она, и я вздрагиваю от звука его имени, слетевшего у неё с языка, — ты многое мне объяснил, но я так и не поняла, почему ты должен держать её в доме. — Она смотрит на меня сверху вниз. — Мне кажется, ей самое место на псарне.

Считаешь, будто сможешь меня этим задеть? Да ты понятия не имеешь, тупая заносчивая сука...

— С моими племенными шишугами**? — тянет он с насмешкой. — Я так не думаю.

Я знала, что они все друг друга стоят. Я это знала. И всё-таки… Мне легче было иметь дело с Хорьком: по крайней мере, он вёл себя вполне предсказуемо. Она же — нет, и это давало мне призрачную надежду…

Как оказалось — насквозь фальшивую.

— Тебе не о чем тревожиться, — продолжает он. — Тем более что ты никогда не бываешь в Восточном крыле. Ты даже не будешь знать о её присутствии.

Она продолжает разглядывать меня, словно грязь, прилипшую к каблучкам её туфелек.

— Прошу тебя, позаботься, чтобы так оно и было.

Шурша платьем, она выплывает из кабинета, но на пороге оборачивается.

— Совсем забыла, дорогой. Ужин через час — если к тому времени ты сможешь закончить. Надеюсь, ты не собираешься пригласить её к столу?

— Нет.

Она медлит, словно бы ожидая чего-то большего, потом гордо выпячивает подбородок и уходит, тихонько прикрыв за собой дверь.

Мой взгляд прикипает к двери: смотреть в его сторону я не осмеливаюсь. Если я буду вести себя тихо, возможно, мы сумеем притвориться, что ничего из этого я не слышала.

Он также молчит.

Ноги меня не держат, и спустя одно бесконечное мгновение мне приходится опуститься на стул.

Наконец он отмирает и, обойдя стол, наклоняется, чтобы вытащить из ящика кусок голубого шёлка. Разогнувшись, он смотрит мне в глаза.

Словно только и дожидаясь, чтобы я посмела открыть рот.

Я храню молчание.

Жестом он показывает мне встать. Когда я подчиняюсь, он заходит мне за спину, и на глаза опускается повязка, которую он закрепляет на моём затылке тугим узлом. Отшатнувшись, я со всей дури врезаюсь в стол.

Чёрт бы его побрал!

У меня всё ещё кружится голова от заново сплетающихся воспоминаний и магии его проклятого договора, и мне трудно было сохранять вертикальное положение — даже когда я видела!

Окружающая меня темнота обостряет другие чувства. Благодаря слуху я улавливаю звук нашего дыхания, обонянию — запах полироли для дерева, смешавшийся с его запахом. Прикосновение даёт мне почувствовать успокаивающе-твёрдый пол под ногами, холодный ободок кольца на пальце, гладкую поверхность стола… И наконец — ощущение тёплой ладони, опустившейся мне на плечо, которое заставляет меня вздрогнуть.

Держись от меня подальше!

Но у меня нет выбора.

Я принадлежу вам...

...его руки, вжимающие меня в кровать… вонь его пота… зубы на моей шее… и… и...

В этот раз всё по-другому. Иначе. Он может видеть…

Он сжимает пальцы, подавая мне знак выпрямиться. И не впивается — словно собираясь вынуть из меня душу, — а легонько, едва-едва… Подталкивает меня к двери, через которую недавно вышла она.

Он и в самом деле не станет меня больше запихивать в то подземелье? Или это всего лишь его очередная больная игра?

Всё, что я чувствую — его рука, лежащая на моём плече, его ковёр под ногами, его кольцо, оттягивающее мне палец, его шёлковая повязка на глазах…

И всё, что я могу — это позволить ему вести себя сквозь тьму.

  

* В авторской версии второе имя Люциуса — Марселлус (Marcellus), хотя мы-то с вами знаем, что Абраксас;) Воля автора — закон, поэтому я не стала исправлять;

** Шишуга (англ. Crup). Шишуги обитают в юго-восточной части Англии. С виду очень похожи на Джек-Рассел-терьера, только хвост у них раздвоенный. Почти наверняка эта порода искусственно выведена магами, поскольку шишуги очень дружелюбны по отношению к волшебникам и крайне враждебны к маглам.

(Взято из Википедии)