Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
| Следующая глава |
Июнь в это лето выдался необыкновенно жарким — в такие моменты знать в Адели обычно предпочитала выбираться за город, а горожане победнее, у которых не имелось загородных вилл и замков, избегали без нужды выходить на улицу, предпочитая тень и прохладу окружавших их дома садов. К полудню лавки и мастерские закрывались, и жизнь замирала, а на улицах по большей части оставались только дети, которым дела не было ни до запретов и угроз, ни до увещеваний старших, предрекающих им солнечный удар. В отличие от взрослых, они не стеснялись сунуть голову в фонтан и обливали друг друга водой, носясь по улицам мокрыми с ног до головы.
Но это лето отличалось от всех прошлых случаев, когда столицу накрывала необыкновенная жара. Хотя от нагревшихся камней и стен домов воздух на улицах казался раскаленным и неподвижным, в этот раз Адель не обезлюдела. Наоборот, людей в ней было даже больше, чем обычно — многие из тех, кто воевал против мятежников, после конца войны направились в Адель — либо сопровождая своего сеньора, призванного в город для участия в суде над лордом Сервелльдом, либо из желания увидеть, как Дарнторна обезглавят за все его преступления. Общего лихорадочного возбуждения не могла приглушить даже жара. Трактиры даже в неурочные часы были забиты до отказа — утирая пот, мужчины вспоминали недавнюю военную кампанию и поминутно посылали трактирную прислугу в подпол за новой кружкой пива, крича вслед мальчишкам на подхвате или трактирным служанкам — «Но только похолоднее, слышишь?..». Понимание, что в погребе, даже самом прохладном, пиво в каждой бочке будет совершенно одинаковым, придавало этим окрикам нотку усталой безнадежности, но не способно было удержать взмокших солдат от этой бесполезной оговорки. И кто-нибудь из самых нахальных подавальщиц в ответ обязательно язвил — ««Похолоднее» только вода из колодца, он у нас очень глубокий!..»
Большинство приехавших в Адель людей, еще недавно дравшихся с мятежниками — как, впрочем, и большая часть столичных жителей, следивших за этой войной со стороны — единодушно полагали, что судить Дарнторна — просто глупость. Ну то есть, конечно, по закону полагается, чтобы у обвиненного была возможность защищать себя, но Сервелльд-то здесь причем? Зачем допрашивать его с судебным магом — неужели лорды опасаются, что Дарнторн последние пару лет вовсе не вел с ними войну, а им только так показалось?.. Да и вообще, если бы Сервелльду удалось перетянуть на свою сторону больше вельмож из Круга лордов и захватить власть — разве он стал бы тратить время, чтобы по закону осудить верных Валлариксу людей или послушать, что они там думают о его действиях? Да им и слова не дали бы сказать! Вот и с Дарнторном нужно было так же…
Тут единодушие участников этих бесед, как правило, давало трещину. Кто-нибудь говорил — жаль, мессер Ирем не велел своим гвардейцам прибить Сервелльда на месте, когда они взяли его в плен! А то — суд ему подавай, собаке бешеной… Но остальные тут же начинали возражать — ну нет, это бы он слишком легко отделался. Ирем правильно рассудил — Дарнторна надо было привезти в Адель и казнить здесь. Еще бы не тянули так с этим судом… а вообще дать людям посмотреть, как Дарнторну отрубят голову — это и правильно, и справедливо. А когда понадобится подготовить площадь к казни, магистрат наймет мастеров-плотников и кучу людей им в помощь, чтобы быстро сколотить трибуны с заграждениями и натянуть тенты от жары. Когда город заказывает срочные работы, в магистрате всегда платят щедро — по двенадцать, а то и пятнадцать ассов в день подсобному рабочему, не говоря уже о мастерах. Чем плохо? Пусть лорд Сервелльд, который в Торнхэлле не давал крестьянам, да и горожанам тоже, продыху своими аппетитами, хоть раз в жизни сделает кого-то из простых людей богаче, а не беднее!
Но, как ни странно, несмотря на скученность, жару и общую уверенность, что лордам нужно перестать маяться дурью и приговорить Дарнторна побыстрее, в целом обстановка в городе была довольно мирной. Удовлетворение общей победой и сознание того, что вы с соседом по столу еще совсем недавно вместе бились против общего врага, настраивало всех этих набившихся в Адель людей на благодушный лад, и даже ссоры при игре в пинтар реже обычного кончались мордобоем.
Жара давила на город несколько дней подряд — и только накануне казни Сервелльда Дарнторна, наконец-то, разразилась долгожданная гроза.
Все окна в спальне Льюберта были открыты настежь, а сам Льюберт спал, отбросив одеяло к самому изножию кровати и разметавшись на влажной простыне. Во сне он дышал ртом и скорбно морщил лоб. Когда за окном хлынул дождь, и воздух сделался холодным и сырым, Льюберт перевернулся на бок, подтянул колени к животу и съежился от холода, но не проснулся.
Его спальня пребывала в таком беспорядке, как будто по ней прошелся ураган. Тонкий, полупрозрачный балдахин, который прикрывал постель от мошкары и вездесущих комаров, был сорван и валялся на полу вместе со сброшенным со стола кубком и серебряным кувшином для оремиса — на случай, если ночью обитателя спальни начнет мучить жажда. На полу посреди комнаты лежало опрокинутое кресло и скамеечка для ног (все мебель в особняке Бейнора Дарнторна была рассчитана на взрослых, так что без подставки ноги Льюберта не доставали бы до пола). Кедровый сундук для одежды был выпотрошен, и все его содержимое кучей валялось на полу.
Когда пленного Сервелльда Дарнторна привезли в Адель, Льюберт нетерпеливо ждал возможности увидеться с отцом и постоянно спрашивал у лорда Бейнора, нельзя ли ему навестить отца в тюрьме. Но на все его просьбы ему неизменно отвечали — не сегодня. Может быть, потом... Однако, когда Совет признал Сервелльда виновным в государственной измене и единодушно вынес приговор о смертной казни, то откладывать, казалось, было уже некуда — какое может быть «потом», если Дарнторна вот-вот обезглавят? Так что, когда накануне в спальню Льюберта вошел лорд Бейнор, Льюберт вскочил на ноги с видом человека, готового немедленно последовать за своим дядей. Мысль, что они оба пойдут в Адельстан, чтобы проститься с лордом Сервелльдом, должна была казаться ему чем-то совершенно очевидным. Когда, если не сейчас?.. Однако Бейнор сделал вид, что он не понимает смысла устремленного на него взгляда, выражавшего горячечное нетерпение.
— Я виделся с твоим отцом в тюрьме, — сказал он Льюберту. — Он поручил мне отдать тебе это.
Бейнор протянул Льюберту грубое, квадратное кольцо с гербом Дарнторнов — перстень, который древние правители Торнхэлла когда-то использовали, как королевскую печать. Не успевший до конца осознать смысл услышанного Льюберт машинально протянул руку и позволил дяде положить массивный перстень на его раскрытую ладонь. Но потом он словно очнулся.
— Как… в тюрьме? А как же я?! — выпалил он.
Лорд Бейнор был придворным, так что хорошо владел своим лицом — но сейчас ему явно было некомфортно. Собственных детей, как и жены, у младшего Дарнторна не было, и ему явно не улыбалась перспектива оказаться человеком, вынужденным разбираться с горем и отчаянием своего десятилетнего племянника.
— Твой отец посчитал, что это ни к чему, — не глядя Льюберту в глаза, ответил он — и поспешил покинуть его комнату.
Первые несколько секунд Льюберт выглядел совершенно оглушенным и просто стоял посреди комнаты, сжимая в кулаке отцовское кольцо. Но потом он отшвырнул его в сторону и пнул попавшееся ему на глаза резное кресло. Зашипел от боли, но не успокоился, а принялся хватать и бросать на пол все, что попадалось ему на глаза.
Разнеся все, до чего можно было дотянуться, и совершенно выбившись из сил, он упал на постель и, уткнувшись головой в подушку, горько разрыдался.
Этот приступ горя продолжался значительно дольше, чем обычный детский плач — казалось, что вся та беспомощность, обида и отчаяние, которые ему приходилось заглушать в себе на протяжении последних месяцев, наконец, вырвались на волю. Горе было слишком непомерным, чтобы выплакать его за один раз. Несколько раз Льюберт поднимался, делал несколько кругов по комнате, пинал или ломал еще какой-нибудь предмет — а потом по его лицу снова начинали течь слезы, и от бормотания ругательств и угроз он постепенно снова переходил к горькому, по-детски жалобному плачу.
Заснуть ему удалось только глубоко за полночь.
Когда дождь кончился, а за окном забрезжил серый предутренний свет, в спальню Дарнторна вошли несколько мужчин, принадлежащих к личной страже лорда Бейнора.
В первый момент вошедшие, казалось, изумились окружавшему их бардаку — ведь обычно прислуга Бейнора Дарнторна всегда была поблизости, чтобы убрать какой-нибудь упавший или небрежно брошенный на стол предмет на место. А здесь — даже дорогие гобелены, украшающие стены, были частью сорваны, частью печально обвисли на своих креплениях — сколько Льюберт ни дергал, ему не хватило силы выдрать часть гвоздей, которыми гобелены крепились к шпалерам. Но общее удивление длилось недолго. Домашняя стража лорда Бейнора была наслышана о том, как Льюберт обращается со слугами, когда он зол или чем-то расстроен, и поэтому нетрудно было догадаться, что прислуга сочла неразумным заходить в комнаты Льюберта сразу после того, как племянник хозяина устроил там погром.
Мужчина, возглавляющий пришедших к Льюберту людей, направился прямо к кровати и окликнул Льюберта, а когда тот никак на это не отреагировал — бесцеремонно потряс его за плечо.
В начале тот упорно сопротивлялся всем попыткам его разбудить. Элика подумала, что ей бы тоже захотелось проспать день, когда должны казнить ее отца — а потом убедить себя, что этого ужасного дня никогда не было. Мужчине пришлось трясти Льюберта не меньше минуты, прежде чем тот все же разлепил глаза и сел, непонимающе уставившись на окружающих его кровать людей.
— Вставайте, господин, — повторил разбудивший его человек.
Льюберт растерянно сморгнул.
— Кто вы такой?.. — щуря опухшие от слез глаза, спросил он подозрительно. В его истерзанном мозгу в этот момент, наверное, должен был царить такой же беспорядок, как и в его спальне.
— Я служу вашему отцу, мейер Дарнторн, — уклончиво ответил его гость. Простая белая-черная котта на нем была в точности такой же, как у остальных людей в домашней страже лорда Бейнора — но, судя по его осанке и манерам, он вполне мог быть одним из рыцарей, сражавшихся на стороне мятежников — из числа тех, кто успел вовремя исчезнуть и избежать плена вместе с остальными. — Лорд Дарнторн поручил мне привести вас на площадь.
— Как это «на площадь»?.. — тупо повторил Льюберт. То, что его ровесникам запрещено присутствовать при казнях, было ему хорошо известно — и сейчас Льюберт явно не мог уразуметь, чего от него ждут.
— Ваш отец хочет, чтобы вы были там, чтобы проститься с ним, — ответил рыцарь. — Это будет прощание, достойное вашего рода. Не в тюрьме, а днём, при свете дня и на глазах у всех.
Льюберт внезапно оживился. Он спрыгнул с кровати на пол — как был, в подштанниках, мятой рубашке и босой.
— Я попрошу у императора помиловать отца! — воскликнул он.
— Нет, — ответ прозвучал так резко, что полуодетый Льюберт съежился. — Вы не должны подводить вашего отца такими просьбами. Жизнь ему это не спасет, но ему стыдно будет видеть, как вы унижаетесь перед Валлариксом. Лорд Сервелльд ждёт от вас совсем не этого. Ваш отец жил, как воин, и намерен умереть, как воин. Он сказал вашему дяде: среди всех вещей, которым отец может научить своего сына, мне осталось преподать Льюберту только один урок — научить его тому, как должен умирать мужчина нашей крови.
Люберт побледнел. Должно быть, он начал сознавать, что это все всерьез — и что отец на самом деле хочет, чтобы он присутствовал при казни.
— Но мне нельзя… я не могу! — вырвалось у него.
На лице у некоторых из домашней стражи лорда Бейнора было написано сочувствие, но возглавляющий охрану рыцарь смотрел на испуганного Льюберта с той же спокойной твердостью, что и в начале.
— Вы должны, мой лорд. Если вы в самом деле любите отца — то вы возьмете себя в руки и достойно исполните его последнюю волю. Пришло время быть мужчиной.
Неизвестно, что подействовало на Льюберта больше — слова о любви к отцу, упоминание последней воли умирающего или то, что взрослый человек и воин говорит ему «мой лорд», но Льюберт вздернул подбородок и решительно кивнул.
Возможно, он подумал, что это его последний шанс увидеть Сервелльда живым.
Льюберту помогли одеться и поднесли кубок с возбуждающей настойкой. Он бездумно выпил, расплескав половину на рубашку и на подбородок — но мало-помалу взгляд Льюберта прояснился, глаза заблестели, а на скулах выступил румянец. Элика не сомневалась, что в питье Дарнторна подмешали порошок люцера. Нужно было позаботиться о том, чтобы сын Сервелльда не потерял сознание или не впал в истерику, когда палач отрубит голову его отцу.
— Ваш дядя поручил мне провести вас на площадь так, чтобы никто вас не заметил. Вы должны держаться рядом и делать все так, как я скажу, — сказал Льюберту рыцарь.
Домашняя охрана лорда Бейнора, сопровождающая брата Сервелльда на место казни, состояла человек из двадцати — более чем достаточно, чтобы скрыть от сторонних наблюдателей одного щуплого десятилетнего мальчишку. Но для верности спутник Льюберта все равно приобнял его одной рукой, прикрыв его полой своего темного — в знак траура — плаща.
Идти было совсем недалеко, но Льюберту, не видевшему ничего, помимо ног и спин сомкнувшихся вокруг него людей, их путь, скорее всего, показался очень долгим.
Несмотря на то, что до момента казни оставалось почти два часа, площадь уже была заполнена народом. Деревянные трибуны, установленные магистратом по краям Имперской площади, навевали мысль о рыцарском турнире или скачках. Не считая деревянных заграждений, ограждавших участок перед Адельстаном, и мрачных лиц толпившихся за загородками людей, ничто не указывало, что здесь должна состояться казнь.
Пустое кресло, предназначенное для Валларикса, стояло на верху ведущей к Адельстану лестницы, перед покрытым барельефами и каменой резьбой порталом главной государственной тюрьмы. У Валларикса, в отличие от всех прочих, не было причин считать, что его место займет кто-нибудь другой. Но остальные — в том числе и многие из знатных лордов — предпочли собраться еще засветло. Не приходилось сомневаться, что к тому моменту, когда солнце, наконец, покажется из-за стен прилегающих к Имперской площади особняков, у Адельстана яблоку негде будет упасть.
Пожилой лорд Лан-Дарен, дядя Элики, впрочем, пришел раньше остальных вельмож помимо своей воли, и сейчас ворчал:
— Ну что, Ралькон, доволен?.. Теперь не боишься опоздать?.. Вот поживешь с мое — научишься беречь свои ноги. И чужие, кстати, тоже…
Молодой человек лет девятнадцати, к которому обращался дядя королевы, почтительно опустил глаза.
— Мне очень жаль, что вы из-за меня должны торчать тут лишний час…
— Не ври, — хмыкнул Лан-Дарен. — Ничего тебе не жаль! С утра зудел у всех над ухом, как комар, никому не давал покоя и чуть ли не плакал из-за любой проволочки — а теперь стоишь тут, тихий и благостный, и явно полагаешь, что час-другой ожидания — сущие пустяки.
Лан-Дарен, по своему обыкновению, говорил с добродушной бесцеремонностью, но его собеседник не обиделся — и даже слабо улыбнулся в ответ на упрек своего сюзерена.
Поскольку наградить погибшего ради него Ралькона Валларикс никак не мог, он постарался сделать все возможное хотя бы для его родных. Младшего брата своего погибшего гвардейца император личным письмом рекомендовал лорду Лан-Дарену, который сделал молодого человека своим знаменосцем, не считаясь с тем, что в начале войны тому было всего лишь семнадцать лет. Теперь, когда война закончилась, Ралькон не поспешил домой, чтобы снова увидеть своих близких, а предпочел отправиться в Адель вместе с лордом Лан-Дареном. Как полагала Элика — только ради сегодняшнего дня.
Когда из-за восточных крыш брызнул первый солнечный луч, из Адельстана вышли сперва охранявшие Валларикса гвардейцы и сопровождавший императора герольд, а после этого — и сам Вальдер. Шум разговоров стих, и плотная толпа почтительно примолкла.
Император опустился в кресло и знаком велел герольду начинать. Тот развернул увешанный печатями пергамент с приговором Круга лордов и зачитал обвинение против Сервелльда Дарнторна и трех мятежных лордов, осужденных вместе с ним. Голос у герольда был натренированным, так что звук его речи разносился далеко. Всех четверых приговоренных вывели на площадь через боковой выход из Адельстана, и Дарнторн, естественно, шел первым. Лицо у него осунулось, глаза запали, но взгляд темных глаз оставался таким же жестким и решительным, как и всегда. Он отвернулся от крыльца, демонстративно игнорируя Валларикса, и презрительно скривился, озирая напиравшую со всех сторон толпу. Элика не любила Сервелльда Дарнторна, но нельзя было не признавать, что этот человек, по крайней мере, не был трусом.
Спутники Дарнторна выглядели куда менее невозмутимыми. Наверняка не потому, что они были так уж малодушны сами по себе — просто, в отличие от самого Дарнторна, каждый из них в глубине души надеялся на то, что Валларикс решит помиловать одного или нескольких приговоренных, и что его выбор падет именно на него. В конце концов, оттенить правосудие толикой милосердия — красивый жест и достойное окончание войны… Вполне возможно, что момент, когда герольд объявит о помиловании — и назовет чужое имя, сейчас ужасал их больше самой смерти (ведь они не очень-то боялись смерти на полях сражений). Элике мерещилось, что она слышит, как каждый из этих лордов думает — точнее, мысленно кричит — пожалуйста, пусть это буду я, пусть это буду я!..
Четверых приговоренных подвели к подножию той широкой каменной лестницы, на верху которой сидел на своем кресле император. Герольд поднял свой свиток, собираясь продолжать, когда нервы у зажатого между охраной лорда Бейнора Льюберта не выдержали, и он громко, отчаянно выкрикнул:
— Отец!..
Люди начали изумленно оборачиваться, а Вальдер поднялся на ноги, как будто бы желая отыскать кричавшего в толпе. Но в этом уже не было особенной необходимости. Забыв о том, что нужно прятаться за спины окружающих его мужчин, Льюберт протиснулся вперед, вцепившись в заградительный барьер. Охрана лорда Бейнора даже не попыталась ему помешать — что толку, если о его присутствии и так уже узнали?..
Император обернулся к лорду Бейнору.
— Как вы посмели привести сюда племянника?.. — спросил он с очень нехорошей интонацией.
В гневе Вальдер был совершенно не похож на самого себя, и Элика ничуть не удивилась, что лорд Бейнор стушевался и отвел глаза, теребя пряжку на дорогом поясе. Он явно чувствовал себя ужасно неуютно.
— Таково было последнее желание моего брата, государь, — не поднимая глаз, пояснил он. — Обычай требует уважать волю умирающих. Так что я должен был исполнить просьбу лорда Сервелльда — хотя при этом я, возможно…
— Немедленно отошлите Льюберта домой, — резко перебил Валларикс.
Льюберт упрямо вскинул голову.
— Я не уйду! — выпалил он, глядя на Валларикса с настоящей ненавистью. Услышав эту яростную интонацию, Дарнторн осклабился, словно довольный волк.
— В Торнхэлле люди еще не обабились, как здесь, на побережье. И дети у нас взрослеют рано, — сказал он. — Не бойся, король! Мой сын не упадёт в обморок от вида крови…
Сервелльд не мог не понимать, что ни его брат и его личная охрана, ни, тем более, десятилетний мальчик не способны воспротивиться воле Валларикса. Но это не мешало Сервелльду чувствовать себя победителем. Чем больнее его сын сегодня ощутит свое бессилие — тем сильнее он будет стремиться отомстить врагам отца за этот день. Для Сервелльда Дарнторна даже собственная смерть была оружием в его войне. Элика вдруг подумала, что, если бы не мысль о Льюберте, то Сервелльд предпочел бы заколоться собственным мечом, вместо того чтобы по доброй воле сдаться в плен, позволив привезти его в Адель, подвергнуть унизительному в его понимании суду и возвести на эшафот. И малодушное желание прожить несколько лишних месяцев, которое с таким презрением приписывали узнику военачальники Валларикса, тут было совершенно ни при чем.
Просто для человека вроде Сервелльда всегда невыносимо умирать, не завещав кому-то свою ненависть.
Судя по вызывающему блеску в темных глазах лорда Сервелльда, Дарнторн торжествовал. Что бы лорды и простые горожане не думали о нем самом и о его союзниках, их удовлетворение от этой казни навсегда будет отравлено воспоминанием о том, как Льюберт плакал и кричал, когда его насильно уводили с площади. И даже те, кто ненавидел Сервелльда и имел личные причины ему мстить, после такого будут вспоминать об этой казни с чувством смутного стыда, как будто они стали соучастниками какого-то недостойного и скверного поступка.
Элика вспомнила, как Сервелльд один раз уже прикрылся сыном, как щитом, чтобы избежать обвинений в дурном обращении с женой — и испытала омерзение.
Судя по потемневшему от гнева лицу императора, Валларикс в тот момент тоже думал о чем-нибудь подобном. Когда ему сообщили, что лорд Сервелльд отказался встретиться с сыном в тюрьме, Валларикс, вероятно, посчитал, что он просто боится, что при виде сына он утратит мужество и не сумеет с должной твердостью встретить свою судьбу. Для гордого Дарноторна мысль размякнуть и продемонстрировать своим врагам слабость и страх должна была казаться нестерпимой. Никаких других соображений Вальдер ему приписать не мог — ведь люди всегда судят других по себе… И сейчас Валларикс молчал, глядя на Сервелльда с тяжелым удивлением. Ведь Сервелльд в самом деле любил Льюберта. По-своему, конечно, но любил… Однако мысль о чувствах сына его, судя по всему, совсем не беспокоила.
Герольд, которому полагалось зачитать Дарнторну и его соратникам смертный приговор, растерянно взглянул на императора через плечо, не понимая, должен ли он продолжать.
— Ну ладно, Сервелльд. Будь по-твоему, — зловещим тоном сказал Валларикс, немало озадачив этим орденских гвардейцев, стянувшихся к Бейнору Дарнторну в ожидании приказа забрать Льюберта и отвести его домой.
Валларикс опустился в кресло и бросил герольду :
— Читай дальше…
Впервые с той минуты, когда его вывели из Адельстана, Сервелльд позабыл о том, что должен сохранять презрительный и гордый вид. Он настороженно смотрел на императора, явно не понимая, почему тот внезапно решил уступить — и, кажется, начинал понимать, что что-то в его плане пошло не так.
Солнце поднялось выше, площадь затопило золотистым утренним теплом. В трещинах между каменных плит исчезли последние проблески влаги от недавнего дождя, а мраморные изваяния людей и Альдов на фасаде Адельстана окрасились в нежный абрикосовый оттенок. В таком свете даже тяжело больной человек выглядит гораздо здоровее и бодрее, чем обычно — но на Льюберта утренний свет не оказал своего благотворного воздействия. Сын Сервелльда Дарнторна был так бледен, что казалось, он вот-вот лишится чувств. Эта картина, кажется, подействовала даже на герольда — во всяком случае, он отказался от той медленной, торжественной манеры чтения, которую использовал в начале, и зачитал вынесенный Кругом лордов приговор быстро и даже несколько небрежно. Сделал небольшую паузу — не столько ради усиления эффекта, сколько для того, чтобы перевести дыхание, сбившееся от непрофессионально быстрого чтения предыдущей части — и продолжил:
— …Именем Энрикса из Леда, наместника Альдов и властителя Адели, я, Валларикс, милостью Всеблагих король Легелиона, император Гверра, Гардаторна, Халкиварра и Эстарна, а также Иллирии, Каларии и Тареса, использую свое право помилования и отменяю вынесенный Кругом лордов смертный приговор. Вы сохраните жизнь и отправитесь в ссылку, под надзор гвардейцев Ордена. А за бесчестное нарушение вассальной клятвы и измену все вы будете отрешены от рыцарского звания. С этой минуты вы лишаетесь всех своих прав и титулов, а все ваше имущество, не перешедшее казне по решению Круга лордов, переходит во владение ваших наследников. В глазах имперского закона, вы мертвы.
Изумление на лице Сервелльда сменилось сперва недоверием, а потом яростью. Когда палач подошёл к Дарнторну и надавил ему на плечи, вынуждая его опуститься на колени, Сервелльд разразился бранью и попытался вырваться, но это ни к чему не привело, и Дарнторн все же оказался на земле.
— Я не забуду этот день, король! — хриплым от злости голосом обещал он.
— Прекрасно, — отрезал Вальдер. — Круг лордов посчитал, что ты и твои люди заслужили смерть. Думаю, это правда. Но готовность обрекать других на смерть, как я заметил, штука заразительная. И поэтому я предпочту переступить через себя и подать своим подданным другой пример. Надеюсь, что твой сын тоже запомнит этот день — и будет ценить собственную жизнь и жизнь других людей немного больше, чем ты сам.
Палач сноровисто остриг темные волосы Дарнторна, стоящего на коленях, и принялся обривать ему голову. Ветер разносил по мостовой темные пряди, которые Сервелльд так любил зачесывать на манер древних королей Торнхэлла.
Покончив со своим делом, палач принял у стюарда меч Дарнторна и вытряхнул его из ножен. Он упер остриё в землю, наступил на лезвие ногой и надавил всем своим весом, пока клинок не сломался, а потом бросил обломки под ноги Дарнторну вместе с его рыцарскими шпорами.
— У тебя нет чести, — ритуально произнес палач, после чего отвесил Сервелльду тяжёлую пощечину — символ того, что Сервелльд никогда уже не сможет вызвать своего обидчика на поединок или требовать защиты своего достоинства у правосудия.
Дарнторна оттащили в сторону, освобождая место для троих его военачальников. В отличие от черного от злости Сервелльда, его союзники, по-видимому, ещё не успели до конца понять и осознать произошедшую в их судьбе перемену. Один из них открыто радовался избавлению от смерти, и его растерянно-счастливое лицо нелепо контрастировало с мрачной процедурой отрешения от рыцарского звания, а еще двое выглядели заторможенными, словно люди, перебравшие успокоительной настойки, и, казалось, не вполне осознавали, что происходит вокруг них.
Фраза "у тебя нет чести" повторилась ещё трижды, и все было кончено. Центр площади усеивали ошмётки остриженных волос, которые ветер растаскивал в разные стороны, бросая под ноги собравшимся. По лицу кусавшего губы Льюберта Дарнторна текли слезы — то ли от обиды за отца, то ли от облегчения, что Сервелльд все-таки остался жив.
Пока всеобщее внимание было сосредоточено на Сервелльде Дарнторне и его товарищах, Ирем бесшумно покинул свое место рядом с троном и, спустившись вниз, направился к цепи своих гвардейцев, постоянно ускоряя шаг. Взгляд его при этом был направлен куда-то в толпу, а озабоченно нахмуренные брови коадъютора показывали, что то, что привлекло его внимание, ему категорически не нравилось.
— Ресс, Фарни! Арестуйте мне Ралькона, — скомандовал он.
Элика только сейчас заметила, что молодой Ралькон, действительно, покинул свиту ее дяди и, проскользнув за спину другим зрителям, решительно — и как ему, наверное, казалось, незаметно — пробирался сквозь толпу поближе к боковому входу Адельстана, к которому в эту самую минуту вели четверых приговоренных. Когда ближние к Ралькону люди осознали, на кого указывал лорд Ирем, и вокруг Ралькона само собой возникло пустое пространство, стало видно, что на бледном, напряженном лице юноши выступил пот, а его правая рука крепко сжимает рукоять висевшего на поясе кинжала.
Приказ Ирема исполнили четко и быстро — прежде, чем Ралькон успел решить, сдаться без боя или все-таки попробовать отчаянным рывком добраться до Дарнторна, его уже крепко держали за руки с двух сторон, а его кинжал перекочевал в руки орденских рыцарей. Меча Ралькон, как и большая часть присутствующих, в это утро надевать не стал, чтобы в такой толпе не колотить соседей по ногам.
Оставшись без оружия, Ралькон, видимо, окончательно пришел в себя и снова начал мыслить связно.
— Если кто-нибудь из вас потерял своих близких по вине Дарнторна — тогда позаботьтесь, чтобы он не вышел с этой площади живым!.. — выкрикнул он.
В некоторых частях толпы этот призыв вызвал глухой согласный ропот, но желания оттеснить орденских гвардейцев и прикончить лорда Сервелльда никто не выказал.
Для одного-единственного утра потрясений было, прямо скажем, многовато. Толпа зрителей устала и пресытилась.
— Тихо, Ралькон, — жестко сказал прямо над ухом арестанта Ирем, успевший добраться до центра событий. — Дарнторну ты сейчас никак не повредишь — только себе... Уберите его отсюда, — велел он державшим юношу гвардейцам. — Попытается еще что-нибудь крикнуть — вставьте ему кляп.
![]() |
MordredMorgana Онлайн
|
Написано хорошо, но в сюжете нет изюминки, интриги, все предсказуемо, поэтому интерес не держится, угасает. Кроме того, персонажам недостаёт индивидуальности, характера, они как бы размыты, ни внешности, ни особенностей не видно. Все это можно добавить потом, конечно. И еще, лично на мой вкус, император глуп, слаб и наивен, а подобные характеры героев неинтересны, некуда их раскрывать.
|
![]() |
ReidaLinnавтор
|
MordredMorgana
Спасибо, что поделились впечатлениями! Люди редко пишут комментарии, если им не понравилось, и меня это всегда огорчало - негативные реакции не менее интересны, чем похвалы |
![]() |
MordredMorgana Онлайн
|
ReidaLinn
MordredMorgana Не могу сказать, что не понравилось совсем, подобные сюжеты мне интересны, я пишу редко тем, кто совсем никак, скорее, текст обещал больше, в каждом абзаце ждешь развития, а оно медлит. Все то же самое, но наведите на резкость что-ли, оживите. У вас слог отличный, но не хватает увлекательности. Увлеките читателя.Спасибо, что поделились впечатлениями! Люди редко пишут комментарии, если им не понравилось, и меня это всегда огорчало - негативные реакции не менее интересны, чем похвалы |
Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
| Следующая глава |