Смерть Консуэло. Святой одинокий узник (гет)

Перейдя порог резиденции Ордена, Альберт и Консуэло оказались среди шумного, многолюдного собрания. Высокие, стройные, хорошо сложенные мужчины, облачённые в светлые одежды, ходили по большой зале, простёршейся через всю ширину до́ма и беспрестанно говорили друг с другом.

Альберт стал невольно, хотя и с безотчётным стеснением, безотчётно думая, что подобной бесцеремонностью может помешать им — вглядываться в ли́ца присутствующих.

— Я узнаю́, узнаю́ их всех… Но как же больно то, что я не могу отвратить их судьбу или хотя бы говорить с ними… — говорил он, провожая взглядом проходящие мимо небесные, но облачённые иллюзорной земной плотью призраки собратьев.

В левой половине зала, что простирался через всю ширину до́ма, у одного из окон, откуда было видно бледно-голубое небо с сияющими в нём белыми лучами солнца, они увидели нескольких юношей с голубыми глазами и светлыми волосами, стоящих в ряд. Это был хор, что наши герои услышали за стенами. Голосá юношей были лёгкими и звонкими. Они пели самозабвенно, отрешённо глядя перед собой, и, невзирая на всеобщий несмолкающий шум, казалось, не видели и не слышали того, что окружает их.

И странно было то, что никто не обращал внимания на этот чудесный ансамбль.

— Тот, чей голос я различал особенно явственно — самый молодой из наших соратников. У него очень горячее, пылающее сердце и ум, схватывающий всё на лету. Коли бы всё это случилось позже хотя бы на несколько десятков лет, и коли бы моя жизнь оборвалась раньше, чем его путь — он мог бы стать во главе нашего братства.

— Да, я согласна с тобой. Но прежде ему должно было бы набраться опыта и научиться ждать.

— Да. Но если бы знать сейчас — какая смерть ждёт его, сможет ли он с должным мужеством претерпеть душою и телом всю боль пыток, и станут ли его подвергать истязаниям…

— Увы, это неведомо ни тебе, ни мне, но лишь Господу, и, быть может, Он не открывает нам того, дабы не ранить наши сердца́ оттого, что мы не в силах изменить того, что уже могло произойти…

— Быть может, и так… В самый разгар деятельности нашего тайного общества я ужé думал о том, чтобы со временем готовить его в свои преемники на случай непредвиденных событий — коли бы меня настигла преждевременная кончина — не от рук королевской разведки или собственных предателей, но по какой-нибудь роковой случайности, или же наша миссия заняла бы тот срок, что превышает обычную продолжительность человеческой жизни, что длится меньше столетия. Но… ты хочешь сказать, что, даже если кого-то из наших братьев уже нет на том, земном свете — то его призрак, его фантом останется здесь…

— До тех пор, пока ты не покинешь этот небесный мир до нашей новой встречи, что воссоединит нас. Да, я помню, Альберт — ты говорил о том, что могло бы ждать этого юношу с пылким сердцем. В моей памяти навсегда сохранилась и моя, и наша земная жизнь. И я, как и ты — была готова к тому, что мы можем не увидеть плодов своих трудов в этой жизни в силу естественных причин.

— Но только перед тем нужно было научить его терпению и привычке прежде обдумывать свои действия и предвидеть последствия. Да, я и сам был грешен тем, что спешил слишком часто и не слушал тебя, твои драгоценные советы и просьбы, и это одна из причин, почему облава на нас началась так скоро. В противном случае власть имущим было бы ужé не так просто уничтожить нас, или нам удалось бы избежать полного краха и воплотить хотя бы что-то из задуманного. Но ради справедливости в собственном отношении скажу, что всё же мне в большей степени была присуща привычка анализировать и менять планы и стратегии. И я говорю это совершенно не в укор этому молодому сердцу и разуму. То, что он будет петь здесь, прославляя Бога — лучшее, что Создатель мог приготовить для него. Вся энергия души́ этого юноши, что не успела реализоваться в земном бытии — он был полон жизни, и порой его глаза блестели этим огнём ярче, нежели мои — получит здесь свой выход.

— Да, Альберт. И я думала об этом, и собиралась дать ему дальнейшие рекомендации, и несколько из них были готовы для того, чтобы научить его тому новому, что я узнала, закончив то задание, что стало для нас последним. Но я забыла сказать тебе — коли у тебя достанет желания и воли достойно провести остаток своих дней — пение вместе с нами ты сможешь перемежать с аккомпанированием нашему хору на скрипке. В этом будет твоя свободная воля. Как и многом другом, о чём ты узнаешь при нашем воссоединении.

— На скрипке? — с удивлением спросил наш герой. — Но ведь ты говорила мне, что человеческий облик здесь — это иллюзия. Тогда как может быть, что…

Консуэло весело, светло и по-доброму улыбнулась в ответ на эти слова нашего героя.

— По своему желанию здесь мы можем становиться кем угодно и создавать необходимые предметы для продолжения нашей духовной жизни. Я думала рассказать тебе обо всём этом позже — когда настанет наше воссоединение, но ты задаёшь мне эти вопросы — и я не могу промолчать.

— Да… но а как же Господь… Не осерчает ли Он на нас — на меня — по причине моего излишнего любопытства? Быть может, мне не положено знать подобные вещи раньше моего срока?

— О, нет, Альберт, это такая мелочь. Нет разницы, когда бы я рассказала тебе об этом. Коли бы подобное было необходимо держать в тайне до наступления нашего вечного союза на небе — я бы дала тебе знать о том, — вновь улыбнулась она.