Братская забота (джен)

Действующий герой всея Магического Мира Гарри Джеймс Поттер спал, свернувшись калачиком в большом зеленом кресле и крепко обнимая альбом с фотографиями. Спасибо, что хотя бы слюни на него не пускает. Да, Северус расщедрился и показал ему некоторые из снимков Лили. И даже некоторые общие снимки. Не колдографии, конечно, обычные магловские фотки. Колдографии он как раз ни за что не стал бы показывать. Во-первых, он на них так порой смотрит на Лили… этот взгляд точно никто не должен видеть. Он только Лили и был предназначен, а остальные — перетопчутся. Во-вторых, кадр за четвертый курс, где она, разворачивает его к себе — «Дай я тебя хотя бы к следующей колдографии в порядок приведу!» — поправляет шарф, заправляет волосы за ухо и улыбается — «Ну вот, совсем другое дело». Это все — только его. И никому он это не отдаст, даже ее сыну. Что-то должно остаться от нее для него одного. Но магловские статичные фотографии гораздо более постановочные и сдержанные, просто два человека стоят рядом и смотрят в камеру. И после некоторых колебаний Северус решил, что вот это можно и показать.

В конце концов, Поттеру можно посочувствовать: жить без матери, да еще и с такой теткой, как Петунья, Северус и врагу бы не пожелал. Ну вот разве что своему покойному братцу мог бы, но он и так уже умер, чего уж ему еще желать после этого. Ну да, так почему бы и не поделиться с Поттером фотографиями, в таком случае…

Поделиться с Поттером. Как звучит-то, а. С ума сойти.

Он, кстати, действительно сходил с ума из-за всех этих альбомов, фотографий и прочего. Стоило только открыть один из них, боль потери становилась такой острой, словно все было вчера: и ссора на пятом курсе, и замужество Лили, и ее смерть. Любая попытка посмотреть на нее, освежить в памяти черты ее лица приводила к вечеру, проведенному в лучшем случае за Огневиски, а в худшем — просто в прострации. За вечером следовала бессонная ночь, за ночью — Перечное зелье и новый день с новыми уроками Зельеварения. И, конечно, новый приступ ненависти к себе за то, что не сумел уберечь. Думал, что сделал все, но сделал недостаточно.

На шкатулку, в которой хранилась переписка школьных лет, он в последние три года на всякий случай даже не смотрел. Разве что боковым зрением иногда замечал, когда за чем-то заглядывал в шкафчик, где она хранилась, и потом полдня не мог избавиться от голоса в голове («Северус, совместных уроков сегодня нет, так что в пять у озера, я такое в учебнике по рунам раскопала, ты удивишься! Я знаю, ты их не очень любишь, но это связано с возлюбленным твоим зельеварением, так что сначала послушай, ладно?», «Северус, ты опять на меня дуешься или я выдумываю?», «Как думаешь, если запустить в Биннса самолетик, он заметит?» «Все, я обиделась! Ты выклянчил у Слага кабинет и ничего мне не сказал! И кто ты после этого?! Я тоже приду, и только попробуй сказать, что я тебя отвлекаю!»).

Иногда он думал, что проще было бы все это сжечь, чтобы не сойти с ума, в конце концов. Сжечь и пепел развеять, чтобы не было искушения бередить рану снова и снова. Понимал, что потом об этом непременно пожалеет, не один раз пожалеет, но погружения в воспоминания бывали настолько мучительны, что цена за избавление от них казалась слишком высокой, но не запредельной. Ну и вообще, надо смотреть на это здраво: если за столько лет рана так и не зажила, то лучше просто не трогать ее и не смотреть в ту сторону.

Со временем он, вероятно, так и поступил бы: сжег бы все, чтобы не подкреплять воспоминания, тосковал бы по сожженному, зато не впадал бы в это состояние «умер, но зачем-то еще живу» так часто. Ограничился бы годовщинами свадьбы и смерти Лили. Но сегодня, решившись открыть альбом перед Поттером, он вдруг обнаружил, что рядом с маленьким и более уязвимым существом, переживающим ту же потерю, способен не впадать в отчаяние. Способен вызывать в себе светлые воспоминания о том, какая Лили была до того, как он ее потерял. Способен рассказать об этом чуть забавнее, чем о приготовлении зелья от прыщей, и даже пару раз усмехнуться в процессе. И не то чтобы больно не было — было, конечно. Но боль имела гораздо меньшее значение, чем осознание того, что никому на свете, пожалуй, его боль не близка в такой же степени, как Поттеру, который Лили не помнил и, строго говоря, вообще не знал. Ни для кого, кроме, возможно, Джеймса Поттера, Лили не была… такой. Единственной в своем роде. Той, кого никто не сможет заменить. Ее собственной семье в лице Петуньи уже плевать, друзья — это совсем не та степень близости, учителя и соратники по Ордену и подавно не станут скорбеть о ней всю жизнь. Не она первая в их списке потерь, не она последняя.

И только для маленького Поттера Лили мама, потеря, с которой невозможно смириться. И пока Северус думал о том, как помочь Поттеру пережить его потерю, боль его будто делилась пополам между ним и этим ребенком и отступала, не в силах поглотить ни одного из них целиком.

Неужели это и есть лекарство? Неужели просто нужен кто-то, с кем можно разделить боль? «Называй вещи своими именами, Северус: ты собираешься ребенком затыкать дыру в самом себе. Ты понимаешь вообще, что ты делаешь?» В свое оправдание Северус мог сказать только, что если и собирался это делать, то небезвозмездно. В смысле, у него наверняка найдется, чем Поттеру отплатить.

Потом Поттера стошнило молоком и печеньем, и Северусу стало не до высоких материй. Он так и не понял, то ли молоко ему оказалось жирновато с непривычки, то ли переел, то ли перенервничал, то ли это были последствия аппарации. Дал себе слово при первой возможности отвести ребенка к мадам Помфри, провериться, и наконец-то признался самому себе, что не собирается возвращать Поттера домой. Не в ближайшее время, это уж точно.

Он сам себе ужасался: стоило представить все предстоящие бытовые и бюрократические хлопоты, как становилось очевидно, что он все-таки сошел с ума. Надо было раньше сжечь эти проклятые фотографии! Кажется, он помешался на коллекционировании сувениров от Лили, и Поттера решил присвоить в качестве очередного такого сувенира. Но он действительно намеревался оставить его у себя, при отсутствии возражений со стороны ребенка (возражения пока что отсутствовали).

Когда Поттер понял, что сегодня может домой не возвращаться, он почти сразу же заснул, еще до того, как Северус придумал, где его класть. Видимо, все это время сидел и ждал, разрешат ли ему остаться, и вот наконец-то расслабился. Значит, выдержка какая-никакая имеется, вот и хорошо.

Альбус Дамблдор почтил его визитом очень быстро, уже на следующее утро, сразу после того, как Северус выгнал с кухни Поттера, возомнившего, что он в состоянии приготовить завтрак, и приступил к готовке сам. Когда он вышел в гостиную с тостами и чаем, там царила идиллия: Гарри увлеченно играл с какой-то цветной мелюзгой, которую Альбус щедро наколдовывал, а сам господин директор благодушно взирал на юного Поттера, улыбаясь в бороду. Северуса, впрочем, эта мирная картина ни на миг не обманула. Он прекрасно понимал, Альбус пожаловал к нему не с дружеским визитом, а как работодатель, глава Ордена Феникса и Верховный Маг Визенгамота одновременно.

— Здравствуй, Северус. Что скажешь? — Альбус испытующе посмотрел на него поверх очков. Он давно уже не смог бы пробить взглядом окклюменционный барьер Северуса. Зато этот взгляд прекрасно давил на совесть.

— Вы завтракали, Альбус? Присоединяйтесь к нам, — ответил Северус. Ну а что еще он мог сказать?