Летит мотылёк на адский огонь... (гет)

Лёгкий летний ветер мягко касался лица Клауса, когда он неспешно возвращался с работы домой. Должность старшего механика на заводе оказалась не такой уж и ужасной, какой казалась на первый взгляд. Ягеру всегда нравилось копаться в механизмах, и это стало неплохой альтернативой службе, ведь заменить одни машины другими, пусть те и были не столь грозными, как танки, было не сложно.

Подходя к своему дому, он ненадолго задержался на пороге, закурив. Вокруг было тихо. Сбережений Клауса хватило только на небольшой домик на отшибе в его родном городке, но его это более чем устраивало. Ему не хотелось лезть в городскую суету, да и Оливия не возражала. Всё сложилось как нельзя лучше. Переступив порог и зайдя в спальню, Ягер тут же увидел, как его супруга медленно шагала по комнате в лёгком домашнем халате и тихо насвистывала мотив колыбельной. В её руках находился маленький плачущий свёрток.

— Снова капризничает? — мягко спросил он, привлекая её внимание.

«Я его только что покормила, но спать он по-прежнему отказывается», — перехватив сына поудобнее, поспешила ответить Оливия.

— Давай его мне, — Клаус взял малыша на руки, попутно поцеловав супругу в висок, и обратился уже к нему: — Герр Ягер, разве можно себя так вести?

Малыш тут же затих, услышав серьёзный голос отца, и виновато захлопал большими небесно-голубыми глазами. Убедившись, что у Клауса всё под контролем, Оливия скрылась на кухне, чтобы накрыть на стол и поужинать, оставив их наедине. Глава семейства хоть и уставал после тяжёлых рабочих смен, но всё же находил время на своё чадо, которое как две капли воды было похоже на него самого. Если верить его бабушке, конечно. Сам Ягер себя уж точно не помнил в таком возрасте. Убаюкивая сынишку, Клаус медленно зашагал по комнате и стал напевать старую колыбельную, под которую когда-то засыпал сам. К сожалению, младший Ягер засыпал только под неё, что очень расстраивало его мать. Оливии было сложно справиться с сыном без своего супруга, ведь как ни крути, а спеть самой у неё не было возможности.

«К тебе пришли», — вернувшись в комнату, обеспокоенно показала Оливия.

— Кто? — тихо уточнил Клаус, передав ей уснувшего малыша.

«Мужчины в форме», — она потерянно пожала плечами и поспешила уложить сына в кроватку.

Внутренний голос Ягера сигнализировал о том, что незваные гости пришли не просто так, и не ошибся. Увы, было уже поздно. На его пороге стояли офицеры гестапо…

Клаус подскочил на кровати в холодном поту. После визита в дом Рихтера в стае его внутренних демонов появился ещё один. Страх. Конечно Ягер был уверен, что Хайнц не посмеет написать на него донос, иначе загремит в гестапо вслед за ним, но сознанию это не мешало рисовать самые жуткие картины. Невинная фантазия и планирование предположительного совместного будущего с Мартыновой перед сном было искажено и вместо мечтательной полуулыбки вызывало безумный ужас.

Целых две ночи томительного ожидания, пока документы будут готовы, Клаус метался по гостиничному номеру, словно зверь в клетке, ожидая прихода военной полиции. Чего Ягер боялся больше, он и сам не знал. Что Хайнц его сдаст или же что Оливия при таком раскладе так и останется гнить в концлагере, думая, что её предали? Ужасные бессонные ночи не давали покоя.

За это непростое время Клаус успел написать письмо матери. Последние три года он не писал ей, не представляя, о чём можно рассказать. Она даже не видела его после той истории под Москвой, хотя наверняка уже знала о его очередных шрамах. Спасибо герру Хайну, который наверняка поделился с ней всеми новостями после своего визита в концлагерь. Определённо, так и было, иначе с чего бы матушка стала интересоваться в своём недавнем письме: «А что за девушка работает в вашей военной части? Она правда тебе приглянулась?»

«Да, мама, она и правда мне приглянулась», — мысленно отвечал Ягер, получив её очередное письмо незадолго до всей этой истории со своим адъютантом.

Теперь же он решился написать ответ. Рассказал о случившемся в сорок первом, о том, как тяжело было вернуться в строй, как его занесло в военную часть — матери точно не следовало знать, что её сын управляет концлагерем, — о девушке, что работает там в лазарете. О знакомстве с ней тоже пришлось умолчать, но в остальном Клаус не юлил, написав всё как есть. Что она немая и младше него, но, несмотря на это, они счастливы. Сообщил о желании уйти в отставку и создать семью. Даже решился вложить фото, сделанное накануне его отъезда. «Мы приедем с Оливией через месяц. До скорой встречи. Ваш сын Клаус», — так заканчивалось написанное.

Ещё сутки конверт одиноко лежал на столе, и Ягер был почти уверен, что его придётся сжигать впопыхах, если по его душу всё же явятся, но, к счастью, этого не произошло. Вернувшись к Хайнцу на третий день, он терпеливо выдержал каждую реплику его непутёвой жёнушки и слишком заинтересованный взгляд в свою сторону, но всё же получил, что хотел. Сидя в кабинете бывшего одноклассника и придирчиво разглядывая каждую бумагу, которую невооружённым глазом было нереально отличить от подлинной, он с облегчением провёл пальцем по написанному. Оливия Фишер. Родители Хельга и Винценц Фишеры. Прекрасно. Вспомнив в очередной раз слова Вольфа, Клаус мысленно признал, что Рихтер действительно профессионал. Он не задавал лишних вопросов, к которым мысленно готовился Ягер, не выпытывал, кто она такая и зачем ей новая личность. Лишь поинтересовался, кем она должна стать в новой жизни. Потрясающе, но Хайнц умудрился даже сделать ей диплом фармацевта, свидетельствующий об окончании медицинской академии, и бумагу о том, что она закончила курсы медсестёр. Новая личность — удовольствие не из дешёвых, но Клаус был уверен, что оно того стоило.

Возвращаясь в гостиницу, он всё же решился сделать крюк и прошёлся по своей улице, закинув письмо в почтовый ящик своего дома. Всё прошло как нельзя лучше, и Ягер был уверен, что дурные сны, связанные с его будущим, перестанут ему сниться. Увы, но нет…

Вернувшись к концентрационный лагерь под вечер, штандартенфюрер выслушал доклад Тилике обо всём, что происходило в его отсутствие, и поспешил его выпроводить, сославшись на усталость с дороги. Сам же решил навести в кабинете порядок и открыл окно в коридоре, ожидая прихода своей ночной гостьи. Оливия не заставила себя долго ждать, явившись через двадцать минут после отбоя. Клаус хотел обсудить с ней её новую биографию, но она не стала его даже слушать, бесцеремонно пихнув в сторону кровати и показав, как сильно по нему скучала. Что ж, документы могли и подождать. Разве что-то может произойти за лишние сутки? С этими мыслями Ягер и заснул, прижимая к себе Оливию теперь уже Фишер.

Он даже не думал, что проснётся посреди ночи, снова увидев новый кошмар. Сев на кровати, Клаус вытянул перед собой руки и пару секунд наблюдал, как они тряслись. Он и без этого ощущал, что его трясло словно от лихорадки, но всё же решил убедиться. Схватившись за голову, штандартенфюрер продолжал отстранённо смотреть в пол, упираясь локтями в колени, пока не ощутил лёгкое прикосновение к своей спине.

Проснувшись вслед за ним, Оливия наблюдала за каждым его движением и всё же не сдержалась. Поднявшись на колени, она приблизилась к нему и прижалась к его спине обнажённым телом.

«Я приняла всех твоих демонов, Клаус, — начала она медленно показывать практически перед его лицом, надеясь, что он видел очертания её движений в темноте. — Прошу, поделись, если тебя что-то тревожит».

— Всё хорошо, милая, — тихо произнёс он, вновь ложась на кровать и притянув её к себе. — Скоро всё закончится. Обещаю.

* * *

Утро выдалось более спокойным, несмотря на то, что они снова немного проспали и Оливия едва ли не врезалась в Тилике, сбегая с лестницы на свой этаж. К её удивлению, он даже ничего не сказал, лишь как-то отстранённо ухмыльнулься, будто прекрасно всё понял, и направился к кабинету штандартенфюрера. Ягер же вёл себя как обычно, сообщив за завтраком адъютанту, что самое время выбрать жертв для скорого экзамена курсантов. Этим они и занялись в солнечное воскресное утро, просмотрев все карточки в канцелярии в поисках стоящих экземпляров.

— Всего двадцать семь человек, штандартенфюрер, — доложил Тилике, закончив перебирать карточки. — Но есть одна проблема. Нет командиров.

— Разрешите пояснить, — вмешался унтерштурмфюрер, работающий в канцелярии. — С целью избежать заслуженного возмездия офицеры часто выдают себя за рядовых и сержантов.

— Хорошо. Тот, кто прячется, хочет жить, — подытожил Ягер, перебирая карточки военнопленных. — Осталось лишь выяснить, кто из них в состоянии командовать.

Он на секунду замер, увидев среди карточек знакомое лицо. Не веря в увиденное, штандартенфюрер словно вновь пережил события сорок первого года. Нет, ошибки быть не могло. Это тот самый «Иван», что забрал у него друга и всю роту. Как бы он ни желал, но так и не смог забыть эти глаза, что так часто являлись ему в кошмарах. На языке вновь появился фантомный привкус пепла, смешанный с его собственной кровью, а правую щёку с новой силой обдало огнём. Шрамы болезненно зачесались, но Ягер изо всех сил старался игнорировать нахлынувшие воспоминания.

— Кто это? — медленно произнёс он, показывая карточку унтерштурмфюреру.

— Боюсь, это обратный случай, штандартенфюрер, — беспечно хихикнул тот. — Этот «Иван» ищет смерти. Он в плену с сорок первого года, но так и не назвал своего имени и звания.

Скорее всего, унтерштурмфюрер даже не обратил внимания на резкое изменение на лице командира, зато Тилике был более чем уверен, что Ягер выбрал эту карточку не просто так. Мимо его внимательных глаз не прошло и то, что руки Клауса непроизвольно затряслись, а взгляд был направлен словно сквозь карточку. Его командир определённо был погружён глубоко в свои мысли.

— Штандартенфюрер, всё в порядке? — обеспокоенно уточнил он, понимая, что неловкое молчание затянулось.

— Мы нашли того, кто нам нужен, — тут же ответил Ягер. — Тилике, найди мне квалифицированного русского переводчика. Подойдёт кто-нибудь из лагерных. Расходный материал, — добавил он, посмотрев на своего адъютанта с несвойственным ему безумным блеском в глазах и повысив голос, добавил: — Немедленно!

Гауптштурмфюрер тут же подскочил, бросившись в сторону двери, и только за ней выдохнул спокойно, отправившись выполнять полученное поручение. Столь радикальное изменение в поведении командира пугало и казалось максимально странным. С каких это пор Ягера так стали волновать неизвестные «Иваны», уже третий год находящиеся в лагере? Да и голос он никогда не повышал, всегда говоря ровно и спокойно… Ещё больше адъютанта смутило только то, как он назвал военнопленных. «Расходный материал». Клаус Ягер. Человек, из-за которого Тилике пришлось зубрить их имена и фамилии вместо порядковых номеров, назвал их расходным материалом. А как же его роман с одной из них? Пытаясь найти Ярцеву среди остарбайтеров, гауптштурмфюрер перебирал в голове тревожные мысли.

Пока же он не вернулся, штандартенфюрер продолжил изучать каждый миллиметр чуть затёртой карточки, словно она могла дать ему ответы на все вопросы. Увы, но нет… Скупой набор слов о месте и дате, где был взят в плен неизвестный «Иван», каким видом техники предположительно управлял, присвоенный ему порядковый номер, характеристика, дописанная рукой Керхера, и всё. Изучая нанесённые на картон буквы, Клаус испытывал весьма противоречивые чувства. Два с половиной года он был уверен, что этот человек жив лишь в его голове, а теперь с ужасом понимал, что его ночной кошмар стал реальностью. Бестелесный призрак вдруг оброс плотью и кровью.

Дождавшись возвращения Тилике вместе с Анной, Ягер поспешил покинуть унтерштурмфюрера, выводящего что-то в журнале. Его беспечный вид и спокойствие безумно раздражали его командира те несколько минут, что им пришлось провести в одной комнате. Конечно, его не касался тот ураган, что разрывал голову штандартенфюрера, но совладать с самим собой Клаусу было всё сложнее. К счастью ничего не подозревающего унтерштурмфюрера, адъютант Ягера вернулся раньше, чем того настиг гнев командира.

Штандартенфюрер едва ли не бежал к тюремным блокам, даже не обращая внимания, что его спутники едва ли за ним поспевали. Дойдя до нужной камеры, Клаус на секунду замер, не решаясь взяться за ручку. В голове металась навязчивая мысль, что это уже не сон и он не подпрыгнет в тёплой постели в холодном поту, если вдруг что-то пойдёт не по плану. Сейчас всё происходило взаправду. Велев Тилике ждать за дверью, Ягер всё же переступил порог вместе с Анной.

Зацепившись взглядом за сжавшегося на холодной лавке человека, Клауса с новой силой захлестнуло очередной волной навязчивых мыслей. Всё ещё не верилось, что это не сон. На секунду Ягер даже позволил себе предположить, что Вольфганг тоже жив, и плевать, что Клаус меньше недели назад был у его могилы. Вот сейчас он зайдёт в камеру, наплевав на все правила, и ляпнет что-нибудь типа: «Сюрприз, Николаус! Жаль, нет фотоаппарата, чтобы запечатлеть твоё лицо». Бред, но в это хотелось верить, глядя на того, кто практически воскрес на твоих глазах спустя два с половиной года.

— Давно не виделись, солдат, — всё же заговорил штандартенфюрер. — Помнишь двадцать седьмое ноября сорок первого года? Село Нефёдово.

Закутанный в драный кусок ткани, грязный и совершенно истощённый парень с трудом смог поднять взгляд на переводчицу, что тихо переводила всё сказанное на русский. Обычно он даже не удосуживался ответить своим мучителям, игнорируя любые слова, и лишь молча наслаждался мягким девичьим голосом, греющим слух родной речью. Это было единственным напоминанием, что он всё ещё жив. Что всё перенесенное здесь не зря и его жертва была не напрасна. Штандартенфюрер даже не догадывался, но этот пленный тоже был в ужасе, как он сам. Для русского встретить своего первого противника было не меньшим потрясением, ведь он тоже считал того мёртвым.

Решив всё же убедиться, что всё сейчас происходит взаправду, военнопленный попытался сесть, но тело нещадно ломило. Он лишь сдавленно застонал от боли, сковывающей каждую мышцу. Если бы не Анна, что по приказу штандартенфюрера помогла ему сесть, он бы так и остался лежать. Попытавшись принять самое безболезненное положение, русский всё же поднял глаза, встречаясь со знакомым взглядом.

— Это твою роту я разбил, — утвердительно произнёс он на русском, словно желая убедиться, что перед ним действительно стоял тот самый немец, а не кто-то другой.

— Это я в тебя стрелял, — вместо «да» ответил Ягер по-немецки.

— Хорошо выглядишь, — сказал военнопленный с издёвкой, глянув на скованную шрамами правую щёку собеседника, хотя сам выглядел в сотню раз паршивее.

Клаус же лишь наигранно усмехнулся и с трудом удержался, чтобы не двинуть ему кулаком по челюсти. Как этот скот посмел насмехаться над ним после того, как забрал у него целую роту и лучшего друга? В мыслях Ягер мечтал скинуть парня с лавочки, от души пнуть его под рёбра, затем по лицу и продолжать пинать, пока он не начнёт выть слова пощады, захлёбываясь собственной кровью. Штандартенфюрер с ужасом осознал, что впервые искренне захотел убить человека. За все годы службы на его совести скопилось не меньше пары сотен трупов, которых он лично отправил в лучший мир. Помимо них были и те, кто сгинул в газовых камерах или же пошёл на утренний расстрел благодаря одной лишь его подписи. Было ли их сотни или тысячи, не знал даже сам Ягер, но все те смерти были необходимостью. «Так надо», — твердил себе Клаус каждый раз, нажимая на курок или выводя несложную закорючку на белом листе бумаги. Этот же случай был особенным. Ему бы ничего не стоило сейчас привести свои желания в реальность прямо на глазах переводчицы, но в последнюю секунду он всё же передумал. Штандартенфюреру стоило огромных усилий сохранить самоконтроль и не поддаться эмоциям. Его страну и сослуживцев и без того считали монстрами и варварами. Клаус не хотел лишний раз подтверждать это, ведь он по-прежнему считал, что каждый заслуживает честного боя и достойной смерти.

— Неисправим, непригоден к использованию, — Ягер начал зачитывать с карточки записи Керхера. — Подлежит уничтожению.

Закончив, он повернул планшет с карточкой к русскому, наблюдая за его реакцией. Едва уловимый вздох облегчения непрошенно слетел с сухих потрескавшихся губ, но этого было более чем достаточно. Штандартенфюрер как никто другой понимал, что именно этих слов ждал пленный. Не сломавшийся под пытками, преданный своей стране и своим идеалам до последнего вздоха. Помимо безумной ненависти и желания убить, Клаус испытывал нечто, смутно похожее на уважение, но не хотел признаваться в этом даже себе.

— Я даю тебе ещё шанс, — продолжил он после недолгого молчания. — Ты подберёшь и подготовишь русских танкистов. В назначенный день ты выйдешь на полигон и покажешь всё, что умеешь, моим курсантам. У тебя не будет снарядов. Только твоё мастерство, — Ягер прекрасно знал, что это совсем не то предложение, от которого невозможно отказаться, но всё же не хотел в очередной раз опускаться до шантажа, угроз и других методов воздействия без необходимости. — Если погибнешь, то как солдат — на поле боя, если выживешь, будешь подбирать мне новые экипажи.

— Я уже погубил один… — тихо ответил русский, вновь вспоминая историю, что их связывала. — Мой первый экипаж.

— Вы сражались достойно, — произнёс Клаус, признав, что не один он лишился кого-то в том бою.

— На своей земле сражались, фриц, — со злостью выплюнул пленный, но Анна не рискнула переводить последнее слово, хоть и знала, что штандартенфюреру оно знакомо и не нуждается в переводе.

— Я жду ответа, — уже более жёстко ответил Ягер.

— Да пошёл ты, — прозвучало на русском.

Штандартенфюрера всегда забавляло, что Ярцева никогда не переводила подобные фразы, молча бросая на него потерянный секундный взгляд. Этот раз не стал исключением. Вместо перевода он лишь неловко подняла глаза на него и тут же опустила их обратно на пол. К её счастью, он знал значение услышанного, но это его ничуть не радовало. Поняв, что мирно договориться не получиться, Клаус медленно двинулся в сторону переводчицы.

— Я слышал, что многие считают русских девушек самым красивыми, — притворно ласково заговорил Ягер, мягко касаясь подушечками пальцев щеки Анны. — Переводи, — заметив её очередную заминку, напомнил он о её задаче. — Признаться честно, с этом сложно поспорить.

Он на секунду задумался, вспоминая нежные черты лица Оливии и ожидая, пока переводчица закончит говорить на русском. Раньше штандартенфюреру не доводилось касаться её, но сейчас ему больше не хотелось церемониться с этим пленным, поэтому он решился на радикальные меры.

— Как думаешь, насколько громко она будет кричать, если с её щёк заживо содрать кожу, — услышав это, Анна хотела непроизвольно отстраниться, скинув со своего лица ненавистную руку, но Ягер ей этого не позволил. — Переводи, пока я не начал делать то, о чём говорю, — прошипел он ей на ухо, грубо схватив за шею.

Тихо всхлипнув, она всё же произнесла услышанное на русском, бегло бросив испуганный взгляд на пленного. Тот явно не понимал, что задумал штандартенфюрер, но пока сидел молча. Он вытерпел столько пыток, столько всего перенёс и был готов к любой боли, но всё ещё не догадывался, что пытать его не собирались. По крайней мере, физически. Зато штандартенфюрер прекрасно понимал, что к нему нужен другой подход, и решил воздействовать иначе. Медленно проведя рукой от тонкой шеи переводчицы к плечу, Клаус продолжал изображать максимальный интерес к ревущей девице. Когда в его ладони оказалось её запястье, он вновь заговорил.

— Этим тонким пальчикам бы очень пошло играть на фортепиано или скрипке, но уверен, тебе будет любопытно понаблюдать, как их будут дробить один за другим, — как бы Ярцева не старалась унять истерику, она уже рыдала в голос, с трудом выполняя свою основную задачу. — К счастью, переводчикам не нужны руки. Достаточно оставить нетронутым лишь язык. В остальном же с ней можно делать всё, что только душа пожелает. Жаль, что в лагере таких красавиц от силы пара десятков, но чтобы скрасить твои серые будни, их хватит.

Русский молча слушал и разгорался ненавистью с новой силой. Хотелось задушить нацистскую гадину голыми руками, но сейчас у него не было сил даже подняться на ноги без посторонней помощи, что уж говорить о защите невинных. Оставалось лишь признать, что смотреть на пытки хрупких девушек он долго не сможет. Гораздо легче терпеть адскую боль самому, чем подставлять под удар других, испытывая при этом муки совести и чувство вины. Вспоминая, что с ним делали местные живодёры, пленный невольно представил, как всё это обрушится на бедную переводчицу и других пленных, как они будут кричать, срывая горло, умоляя его это остановить. Нет. Уж лучше пусть его поджарят в танке, раз этим чёртовым психам так угодно, но он и пальцем не пошевелит, чтобы чему-то научить их новое поколение. По крайней мере, больше не придётся терпеть каждодневные пытки.

— Да хорош издеваться, я согласен, — со злостью выплюнул он, отворачиваясь в сторону.

Наконец добившись ответа и заметив, с каким облегчением вздохнула Анна, штандартенфюрер победно улыбнулся, отступив от неё на шаг. Она тут же отшатнулась к стене, сползая по неровной поверхности, но всё ещё не могла успокоиться, рыдая взахлёб. Спектакль для главного зрителя прошёл на ура, и Ягера захлестнуло блаженное чувство победы. Конечно, он не собирался мучить Ярцеву, но и сыграть на её эмоциональности было не самым достойным поступком. «Цель оправдывает средства», — мельком бросив безразличный взгляд на сжавшуюся в комочек переводчицу, Клаус не испытывал угрызений совести. Лишь удовлетворение от того, что смог заставить это упёртого «Ивана» работать на Рейх, ведь для него это определённо было хуже смерти и пыток.

— Верное решение, солдат. Имя и звание, — пусть Анна была не в состоянии переводить дальше, но уж эти слова русский точно должен был запомнить за два с половиной года.

— Младший лейтенант Ивушкин, — всё же ответил пленный.

Добившись всего, чего хотел, Ягер вышел из камеры, велев Тилике позвать солдат. Когда же те по приказу командира потащили приводить в божеский вид полуживого русского, рядом со штандартенфюрером появился тюремщик.

— Герр Ягер, могу я узнать, куда солдаты повели пленного? — спросил штурмбаннфюрер, поглядывая то на него, то на стоящего рядом Тилике.

— Он примет участие в проекте по подготовке наших бойцов и послужит живой мишенью, — как само собой разумеющееся ответил Клаус.

— При всём уважении, штандартенфюрер, но вы хотя бы читали его характеристику? — уточнил тюремщик с плохо скрываемым раздражением. — Этот «Иван» должен был пойти в список на завтрашний расстрел.

— Герр Керхер, если вы не в состоянии вытащить из человека за два с половиной года даже его звание, я начинаю сомневаться в вашей компетенции. Мне же хватило на это пятнадцати минут, — в тон ему ответил Ягер, всё ещё испытывая лёгкий мандраж. — Анна, если вы решили остаться в камере, я могу попросить штурмбаннфюрера составить вам компанию.

Закусив язык, Керхер молча наблюдал, как зарёванная переводчица, получив разрешение, поспешила покинуть тюремный блок. Следом за ней восвояси отправился и Ягер, после чего он наконец выдохнул спокойно и зло глянул на друга, молчавшего всё это время.

— Какая собака его сегодня покусала?

— Если б я только знал, — пожал плечами Тилике.

* * *

Для Оливии это воскресное утро было одним из лучших за всю жизнь. Она проснулась в объятиях любимого мужчины с каким-то по-детски наивным восторгом. Оставив на его израненной щеке лёгкий поцелуй, Мартынова вышла в коридор, забралась на подоконник и, убедившись, что с улицы никто из караульных её не увидит, быстро пробежалась по крыше тёплого коридора к своему корпусу. Оказавшись на другой стороне, она поспешила закрыть окно. Настроение было потрясающим, а за спиной словно выросли крылья. Дойдя до лестницы летящей походкой, Оливия оглянулась, желая убедиться, что никого нет рядом и её маленькую шалость, случайно посетившую голову, никто не заметит. К счастью, время было ещё достаточно ранним, поэтому она резво запрыгнула на перила, желая прокатиться и хоть ненадолго продлить этот миг лёгкости. Собираясь спрыгнуть уже у самой двери, ведущей на третий этаж, Мартынова даже не успела осознать, как та перед ней распахнулась, и она практически налетела на выходящего офицера. Какого же было её облегчение, когда она осознала, что перед ней оказался Тилике.

Поймав и удержав на ногах едва ли не сбившую его немую, гауптштурмфюрер уловил едва ощутимый запах дорогого мужского парфюма, когда светлые растрёпанные волосы мазнули ему по лицу. Оливия не успела привести себя в подобающий остарбайтеру вид и заплестись, планируя заняться этим, когда вернётся в свою комнату, но не успела. Она тут же поспешила отступить назад, увеличив расстояние между ними.

«Простите, герр Тилике, я не хотела. Я случайно», — извинилась она, чуть закусив губу, чтобы не показывать своего счастья, но офицер всё понял и так.

Простояв в неловком молчании ещё полминуты, он отстранённо усмехнулся и продолжил свой путь по намеченному маршруту. Мартынова же ещё какое-то время стояла на месте, наблюдая, как гауптштурмфюрер спускался по лестнице, пока совсем не скрылся из виду. Сложно было не заметить, что его отношение к ней изменилось после случая с доносом. Презрительно-брезгливый взгляд сменился изучающе-обеспокоенным, словно он что-то хотел сказать, но не решался. За всё то время, что Ягер отсутствовал в концлагере, Оливия стала слишком часто замечать Тилике где-то поблизости. Начиная от уборки и каких-то дел в лазарете и прачечной и заканчивая вечерними прогулками перед отбоем. Раньше он никогда не выходил на крыльцо, чтобы покурить и насладиться закатом, теперь же это стало для него некой традицией. Может, штандартенфюрер велел ему присмотреть за ней? Вряд ли, иначе Клаус не просил бы её быть осторожнее со своим адъютантом.

Перебирая склянки с лекарствами в шкафчике, Мартынова вновь задумалась о загадочных переменах в поведении гауптштурмфюрера и даже не сразу почувствовала чужие руки на своей талии. Если бы она только могла, то взвизгнула бы от неожиданности. Схватив первый попавшийся под руку бутылёк со спиртом, Оливия резко развернулась, занося руку для удара, но так и застыла, выдохнув с облегчением. Поставив спирт на стол, она мягко коснулась подушечками пальцев израненной щеки. Вместо ответа Ягер притянул её ближе, впиваясь в губы поцелуем, что было ещё более неожиданным, чем то, что пришло ей в голову пару секунд назад. Всегда осторожный штандартенфюрер вдруг решил заявиться в лазарет прямо посреди дня, наплевав, что их могут увидеть, и явно не собирался ограничиваться поцелуем. Когда Клаус уже собирался задрать её тёмно-синее платье, подталкивая её к столу, Мартынова собрала остатки здравого смысла и, как бы не хотелось, оттолкнула, перехватив его руки. Пару секунд она вглядывалась в голубые глаза, метавшиеся из стороны в сторону.

«Что случилось?» — всё же спросила Оливия.

Будто только очнувшись, Ягер отшатнулся к противоположной стене, опустившись на лавку, и лихорадочно рассмеялся. Сняв с себя фуражку, он провёл рукой по коротким волосам, пытаясь придти в себя. Эффекта не было.

— Мне кажется, что я начинаю сходить с ума, — Клаус всё же ответил, запрокинув голову и посмотрев на потолок. — Я как-то говорил тебе, что мне снятся кошмары, и я даже почти смирился с этим, но сегодня… Тот русский танкист оказался жив, представляешь? Почти год он был у меня под носом, а я даже не подозревал, — он продолжал говорить, с трудом подбирая слова. — Буквально пару минут назад я говорил с ним и… Я знаю, мы договаривались не обсуждать мою службу, но мне впервые захотелось кого-то убить. Не думал, что испытывать нечто подобное так страшно. Оливия, если я не сдержусь… Не представляю, чем всё закончится, если мне понравится. Я ведь никогда не…

— Тш-ш-ш, — тихо зашипела она, приставив палец к губам, и села к нему на лавочку. — «Я рядом», — показала Мартынова и взяла его ладони в свои.

Придвинувшись чуть ближе, Оливия положила голову ему на плечо. В ответ Ягер облегчённо вздохнул, помяв, что в дальнейших объяснениях она не нуждается, и приобнял, по-хозяйски положив руку на тонкую талию. Ему хотелось уткнуться носом в её светлые волосы и просидеть так вечность, но вместо этого он лишь потёрся щекой о белую ткань косынки, неприятно пахнущую стиральным порошком и лекарствами. Постепенно Клаус начал успокаиваться, чувствуя, как переживания отступали на задний план. Он не прогадал, решив явиться в лазарет сразу после тяжёлого разговора в тюремном блоке. Оливия стала для него спасительным плотом, благодаря которому он всё ещё держался на плаву, несмотря на то, какие бы сильные бури не посыла ему жизнь. Его Оливия.

Благо кроме них, здесь не было ни души. В отсутствие штандартенфюрера Тилике по доброте душевной подписал санитару прошение на недельный отпуск, поэтому его не будет в лагере ещё два дня, а фрау Зауер выпросила себе выходной для поездки в город. Мартынова негласно осталась за главную до самого вечера, что сейчас заботило Ягера меньше всего. Он доверял ей. Да и что могло случиться в воскресенье? В этот день не проводили учений, не было испытаний техники и ничего другого, что могло бы повлечь за собой серьёзные травмы людей. Лазарет простаивал, и сейчас это играло им только на руку, но, к сожалению, всё хорошее рано или поздно заканчивается.

Услышав звук приближающихся шагов в коридоре, Оливия поспешила отстраниться и поднялась на ноги. Как бы сильно ни хотелось, но штандартенфюрер последовал её примеру и направился вслед за ней навстречу незваным гостям. Ими оказалась пара солдат, тащивших на себе все такого же полуживого, но помытого и переодетого в чистое русского. Позади за ними шёл Тилике, что-то на ходу помечая в планшете. На вопрос: «Что делать с пленным?» — Мартынова указала на одну из аккуратно застеленных коек. Солдаты тут же исполнили приказ и, получив разрешение командира, поспешили удалиться. Заметив обеспокоенный взгляд стоящего чуть в стороне гауптштурмфюрера, бегающий от Ягера до нового пациента и обратно, Оливия нерешительно спросила:

«Это он?»

— Он, — коротко ответил Клаус и попытался унять вновь подступившую дрожь в руках, оперевшись на спинку кровати. — И мне нужно, что бы через два дня он был в состоянии управлять танком.

Поняв, что кроме неё, способных помочь ему сейчас в лагере нет, Мартынова подошла к русскому. Несмотря на недавние водные процедуры, выглядел он просто ужасно. Многочисленные гематомы, ссадины и кровоподтёки по всему телу, слишком выделяющиеся рёбра, тяжёлое дыхание, словно его заставили пробежать пару километров. Удивительно, что он всё ещё был в сознании. После осмотра Оливия двинулась в уголок медперсонала за всем необходимым, мельком бросив взгляд на штандартенфюрера.

Она никогда не видела его таким, и это не давало покоя. Он так и стоял, оперевшись на спинку койки, и смотрел на свой ночной кошмар, как заворожённый. Если бы только Мартынова не знала их общую историю, то со стороны ей могло бы показаться, что тот переживал за близкого друга, но нет. Безусловно, Оливии довелось лечить за этот год военнопленных, ведь медсестра предпочитала их спихивать именно на неё, и каждого ей было до безумия жалко, но не в этот раз. Она не чувствовала того, что положено чувствовать. Не было ни жалости, ни желания помочь. Лишь непонимание того, почему Клаус решил сохранить ему жизнь. Что же мешало отправить паренька на расстрел и не пачкать руки самому, если именно этого он боялся? Зачем его выхаживать, тратя запасы лекарств? К сожалению, единственное оправдание, которое приходило в голову — желание отомстить. Дать надежду на что-то и только потом лишить всего. Эти мысли пугали.

Психика Ягера и без того была расшатана за годы войны. Если он сейчас поддастся этому низменному чувству, то точно окончательно потеряет себя, а этого Мартынова допустить не могла. Она хотела, чтобы он был прежним. Всё тем же немногословным, немного отстранённым, но таким же заботливым и родным, каким она его знала весь этот неполный год. Пришлось принять сложное, но единственное правильное решение. Оливия перевела взгляд с открытого шкафа на невзрачную серую коробку, что стояла рядом с ним. Обернувшись и убедившись, что ни Клаус, ни гауптштурмфюрер не решились пойти за ней, она открыла её и достала из полупустой упаковки одну ампулу с цианидом.

Как и все химические вещества, средства, предназначенные для пыток и убийств, хранились в лазарете рядом с лекарствами, созданными, чтобы лечить. Какая ирония. Мартынова грустно усмехнулась, держа в руках две практически одинаковые на вид, но совершенно разные по своему содержанию ампулы. Обезболивающие и цианид. Она мысленно прикинула, сколько необходимо для одного человека. Поколебавшись ещё пару секунд, Оливия всё же вернула одну из них на место, взяла поднос со всем необходимым и поспешила вернуться обратно.

За время её отсутствия ничего не изменилось. Тилике всё так же стоял чуть в стороне, а Ягер, упираясь о койку, смотрел на русского, который с трудом держался в сознании. Сглотнув подступивший к горлу ком, Мартынова подошла ближе и поставила поднос на тумбочку рядом с пациентом. Ладошки непроизвольно вспотели, а по рукам побежали мурашки, когда она начала набирать содержимое ампулы в шприц. Решимости стало в разы меньше, но отступать было поздно. Протерев небольшой участок кожи спиртом, Оливия всё же подняла глаза, пересекаясь взглядом с парнем. Он смотрел на неё почти так же, как когда-то смотрел Клаус, лёжа на его месте. Было лишь одно отличие. Ивушкин не сопротивлялся. Догадывался ли он о планах сидящей рядом с ним медсестры или нет, не играло роли. Глубоко вздохнув, Мартынова собралась с духом. Это будет её первое убийство. Тонкая игла была в каком-то сантиметре от кожи, когда запястье Оливии перехватил штандартенфюрер.

— Что ты собралась ему вколоть?

Если бы только Ягер не обратил внимание на её подрагивающие пальцы, то, возможно, и не заметил бы подвоха. Поняв, что что-то не так, он мельком бросил взгляд на пустую ампулу и непроизвольно вспомнил тот день, когда всеми силами пытался не позволить ей вколоть себе неизвестный препарат. На тумбочке рядом с койкой точно так же стоял поднос, на котором покоился этот ничем не примечательный кусочек стекла с заумным названием. Клаус был далёк от медицины, но хорошо разбирался в психологии поведения человека. В тот день Мартынова была спокойна. Она держалась уверенно и ласково улыбалась, пытаясь всеми силами расположить его к себе. Ей явно не впервой было вытаскивать пулю и делать уколы. Все последующие наблюдения были такими же. Её не пугали ни вывихнутое плечо, ни открытый перелом ноги. Сейчас же её руки дрожали, будто она впервые держала шприц. Поняв, что подвох кроется в чём-то другом, штандартенфюрер ещё раз глянул на пустую ампулу и, приглядевшись, едва успел её остановить.

«Обезболивающее», — ответила она свободной рукой.

— Не смей мне врать! — рявкнул Ягер, дёрнув её на себя и заставив встать с койки. — По-твоему, я не знаю, для чего в лагере используют цианид?

«Отпусти, — скривившись от боли в запястье, Оливия только и могла взывать к его здравому смыслу. — Клаус, мне больно».

— Так может не стоит лезть, куда не просят, и знать своё место?!

Он побледнел так же быстро, как выпавший из тонких пальчиков шприц достиг пола. Осознав, что только что сказал, Ягер отпустил Мартынову и хотел дотронуться до её щеки, но она успела отступить на шаг назад.

— Оливия, я не…

«Штандартенфюрер, позвольте мне вернуться к моей работе», — коротко ответила она.

Мартынова больше не смотрела на него. Её взгляд был направлен в пол, как и у любого послушного остарбайтера. Одно неверное словно, и выстроенные в голове замки рассыпались, словно карточный домик. Только сейчас Клаус в полной мере ощутил, как легко можно потерять всё, чего добивался долгое время.